Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(35)
Михаил Лившиц
 ТИШИНКА

Он появился в нашем дворе сразу после войны - году в 46-47-м, затрудняюсь определить точнее. Простой русский мужик, явно деревенский. В солдатских кирзовых сапогах на слегка кривоватых ногах, в традиционной телогрейке; нам, 8-10-летним детям, он казался стариком, теперь я понимаю, что было ему лет 40, не больше. Но была одна особенность, которая и сделала его сразу же объектом наших дворовых проказ - шикарные буденновские усы! Да и звали его необычно для детского уха - Герасим Кузьмич. Сам он называл себя на деревенский манер - Гарасим. Поскольку мы, дети, знали только одного Герасима, того самого, который утопил бедную Муму, его невзлюбили. Обычные дворовые проказы в виде завернутого в газету кирпича, кошелька, привязанного тонкой леской, скрашивали время, когда нельзя было - по погодным условиям - поиграть в футбол или в «расшибалочку». Попавшись на очередную нашу проделку, Герасим, как правило, начинал орать, что он поймает и накажет «фулюганов», но дальше этого дело не шло, и никто его не боялся. Поселился Герасим с женой - невзрачной деревенской бабой - в подвале нашего дома.

Следует сказать и о нашем необыкновенном доме. Он и сегодня, единственный, сохранился в облике совершенно неузнаваемой, преображенной Тишинки - Тишинской площади. Тогда, в первые послевоенные годы, этот дом высился на Тишинке как небоскреб - действительно, шести-восьми-этажный, он казался таковым на фоне остальных малорослых строений, находящихся на площади. В плане он выглядел как буква «Ш», причем в «средней палке» этой буквы, ближе к основанию, была арка, соединявшая оба дворика, находящихся внутри этой буквы. Это сегодня они выглядят маленькими двориками - тогда, в конце 40-х годов, они представлялись нам огромными дворами. Будучи монолитным строением, тем не менее, дом имел два номера - одна часть «буквы» имела номер 6, вторая - 8. Причем дом номер 8 был шестиэтажным, а номер 6 - восьмиэтажным. Но не эти архитектурные изыски делали дом особенным - дело в том, что по ведомственной принадлежности он относился к Генштабу Красной тогда еще армии. Отсюда и контингент жильцов. Наряду с рядовыми (правда, в чине не меньше майора) сотрудниками Генштаба в доме проживали и «номенклатурные» личности - в частности, родственники первого маршала страны товарища Ворошилова, высокопоставленный сотрудник всемогущей газеты «Правда», благополучно повесившийся после неудачной командировки в Штаты, и некоторые другие. Подвалы дома заселялись «обслугой» - дворниками, прочими работягами. Вот в один из подвалов и въехал Герасим.

Как ему и прочим удалось вырваться из деревни - для меня загадка и по сей день, но факт остается фактом - приехал, поселился и оформился дворником, жена, естественно, уборщицей. Как сразу же выяснилось, Герасим имел одну слабость - он был жутким бабником. И пользовался успехом у тогдашнего контингента - домработниц, уборщиц, нянек. Оно и понятно, мужиков по всей стране сильно поубавилось, так что Герасим шел на ура. Причем скрыть что-либо тогда было невозможно - каждая его связь, к удовольствию дворовых сплетниц, заканчивалась публичным скандалом. По этому поводу собиралось заседание женсовета - был в нашем доме такой общественный орган, созданный женами военнослужащих, страдающих от безделия и тихо завидующих безмозглым домработницам. На таком заседании подробно смаковались обстоятельства очередного прелюбодеяния, естественно, выносилось общественное порицание, а Герасим, покорно склонив голову, со всем соглашался и всегда добавлял:

- А вы меня перевоспитуйте!

Но дальше этого дело не шло: во-первых, дворники были нужны, а во-вторых, была у Герасима еще одна обязанность, которую он исправно исполнял. Уже в те годы государство регулярно грабило своих граждан с помощью ныне забытых займов - на эти займы все подписывались поголовно (добровольно естественно), но каждый стремился уменьшить эту подать. И тут в дело вступал Герасим - на собрании, посвященном очередному займу, он первым просил слово и кидал в зал:

- Обязуюсь подписаться на три месячных оклада!

Аплодисменты! Встает председатель:

- Ну, товарищи, не гоже и нам отставать от Герасима Кузьмича!

Мало кто знал, что после каждого такого собрания Герасим получал из кассы безвозмездную помощь в размере тех же трехмесячных окладов.

Будучи деревенским мужиком, Герасим, тем не менее, не был умельцем - орудовал только метлой и лопатой, на тонкие работы - починить замок, бытовые электроприборы - его и не приглашали. На этот случай прибегали к услугам слесаря, который так же жил в одном из подвалов нашего дома. Дядя Саша, как все его звали, был человек необыкновенный - неразговорчивый, нелюдимый, подозрительно образованный плюс «золотые» руки. Поговаривали, что он «сидел», но сколько и за что - толком никто не знал. Да в те времена это было обычным делом. Почему при своих явно незаурядных способностях он довольствовался ролью дворового слесаря - тоже не ясно. Безотказный, абсолютно не рвач, отказал он на моей памяти всего один только раз. Но это - особая история.

Была в нашем доме одна «хитрая» квартирка. Надо сказать, что в послевоенные годы отдельная квартира была уделом очень немногих счастливцев. И, тем не менее, в одном из подъездов отдельную двухкомнатную квартиру занимала некая мать-одиночка с сыном. Ее побаивались - смазливая, чрезвычайно надменная, ее связи с комитетом ни у кого не вызывали сомнения. Квартирка использовалась для специфических свиданий. Приходили какие-то люди в штатском, Викторию - так звали хозяйку - просили погулять. Иногда приезжала закрытая машина, останавливалась вплотную к подъезду так, что не было видно, кто входит и выходит. И сынок у нее был гнусный - очень маленького роста, подлизывался к старшим сильным ребятам и, пользуясь их покровительством, терроризировал остальных. Со мной демонстрировал дружелюбие и выспрашивал меня об одноклассниках, родителях, что говорят. Я - типичный дворовый отличник, польщенный его вниманием, обстоятельно рассказывал ему обо всем, не ведая, что творю. Это случайно - я, собственно, сам все рассказал - стало известно моим родителям. Помню, в доме возникла пауза - отец многозначительно посмотрел на маму, потом отозвал меня в сторону и, не повышая голоса, вправил мозги. Пристыженный и взбешенный, я вышел во двор, подошел к Артуру - так звали сынка Виктории - и, ни слова не говоря, сильно толкнул его в грудь. Это было обычным дворовым приглашением к драке в те далекие наивные времена - ударить первым без такого «объявления войны» было не принято. Хотя Артур и был намного старше меня, он сначала привычно огляделся в поисках поддержки своих покровителей, сделал вид, что не обратил на меня никакого внимания, а когда я расслабился, неожиданно ударил ногой в пах. И в то же мгновение повис в воздухе - случайно оказавшийся свидетелем тот самый дядя Саша поднял его за шиворот и, когда я распрямился, справившись с болью, произнес, обращаясь ко мне:

- Верни должок!

Артур в его руках истошно завопил, из него брызнули не то слезы, не то сопли, и ударить его у меня не поднялась рука. Видя это, слесарь добавил:

- А может, ты и прав - не тронь ... как говорится, оно и не пахнет, - и выпустил того.

Вскоре после этого и произошел тот единственный отказ, о котором я уже упоминал. Дядя Саша помогал водителю, приехавшему за своим начальником и копавшемуся в моторе. В те послевоенные времена машина была еще редкостью, поэтому мы, дворовая малышня, сгрудились возле в надежде, что, когда ремонт закончится, нам обломится дармовой кружок на машине по двору. И вдруг возникла Виктория, запыхавшаяся, красная, и сразу же заверещала, обращаясь к дяде Саше:

- Срочно ко мне! Ключ сломался в замке, а ко мне должны приехать!

Не отрываясь от мотора, в котором он копался, дядя Саша ровным голосом ответил:

- Я не разбираюсь в ваших замках.

В первую минуту Виктория опешила - все знали, что дядя Саша - умелец, каких свет не видел, легко «щелкает» любые замки, а тут - не глядя! - отказался. Но через мгновение она пришла в себя, все поняла. Мы, выросшие около знаменитого Тишинского рынка, были с детства хорошо «образованы» в части ругательств, но то, что изверглось из уст Виктории, услышали впервые:

- Лагерная мразь! Пока мы на фронте кровь проливали, по теплым местам отсиживался! Отродье поповское! Ну погоди, ты еще не все срока отмотал … - и в таком ключе и далее.

Дядя Саша продолжал копаться в моторе.

- Интересуюсь, и где вы кровь проливали? - неожиданно встрял шофер.

- Герасим, Герасим! - вдруг снова завопила Виктория.

Прибежал заполошный Герасим.

- Замок, нужно срочно вскрыть мой замок, сейчас приедут, а у меня ключ в замке - ни туда, ни сюда, - продолжала Виктория.

- Сей минут! - отозвался Герасим и метнулся в свой подвал. Самым тонким инструментом, которым пользовался Герасим, был топор, с которым он и набросился на несчастную дверь, - двумя лихими ударами замок был выбит вместе с дверью!

К счастью для дяди Саши, этот инцидент для него ничем не закончился - то ли до него руки не дошли, то ли был дефицит в послевоенные времена на грамотных слесарей.

В нашем дворе, как и в большинстве московских дворов того времени, была голубятня. «Заведовал» ею некий блатарь, лет сорока, татуированный, вокруг него вилась стайка местной шпаны и ребята, просто любившие голубей. Главной забавой голубятников - помимо обычного «голубиного гона» - было стремление посадить на свою голубятню чужих голубей. Если это удавалось, то разворачивалось обычное действо - приходили хозяева пойманных голубей, и начиналось «толковище»: переговоры по поводу возврата добычи. В зависимости от конкретной ситуации переговоры заканчивались по-разному: от драки до полюбовного возврата. В тот злополучный день нашим удалось посадить к себе красавца-турмана и за ним незамедлительно явились хозяева - такая же приблатненная шпана, как и наши.

И тут неожиданно для всех наш «блатарь» решил подшутить. В ответ на требование вернуть турмана он неожиданно указал на Герасима, мирно подметавшего двор в это время:

- Пацаны, ничего не знаю, может, этот чмур убирал голубятню и спер вашего, у меня его нет! - И сделал знак, вроде как побожился в правдивости своих слов.

Гости придвинулись к дворнику:

- Верни турмана!

Герасим, естественно, ничего не понял, замахал метлой и заверещал, как обычно:

- А вы, фулюганье, вообще с чужого двора, убирайтесь отсюда! - и вытащил для острастки дворничий свисток.

- Он, наверно, сварил его и сожрал! - подначил наш «блатарь».

- Отдай по-хорошему, хуже будет! - придвинулись к Герасиму, окружили его.

- Точно, сожрал! - продолжал куражиться наш.

Герасим сунул в рот свисток, пронзительно засвистел. В это время сзади к нему на мгновение как будто бы прилип один из пришлой шпаны, и вдруг Герасим начал заваливаться, упал, скрючившись в нелепой позе. Через несколько секунд он остался один, всех как будто бы ветром сдуло…

Приехавшей с большой задержкой «скорой» уже нечего было делать.

Буквально на следующий день его жена пошла по квартирам нашего дома - просила деньги на похороны. Давали все. При этом она говорила, что виновата в смерти, что призывала проклятия на его голову за бесконечные измены, и Бог покарал, хотя она хотела только образумить его. Теперь хочет, чтобы было отпевание в церкви, а денег нет.

Через три дня гроб с телом Герасима привезли домой, но спускать в подвал не стали - лестница крутая - и выставили его во дворе. Все стали подходить к гробу и обомлели - на парадном деревенском пиджаке, в который облачили Герасима, красовались два ордена Славы, орден Красной Звезды, медали. Было воскресенье, к гробу подходили военные, проживавшие в доме, удивленно склоняли головы - никто и не подозревал, что Герасим воевал, да еще так!

- Он добровольцем - с первого же дня и до конца войны! - произнесла заплаканная вдова.

- Мы этого так не оставим! Разберемся! - раздался чей-то голос.

На следующий день во двор въехал грузовичок, из которого высыпался взвод солдат с автоматами. Не говоря ни слова, они направились к голубятне, небрежно растолкали толпившуюся здесь компашку нашего «блатаря» и поднялись к клетке. Распахнули ее, с шумом выгнали птиц и, дождавшись, когда они взмыли ввысь, начали остервенело рушить хилое строение. Через несколько минут на месте голубятни осталась куча строительного мусора. Никто не промолвил и слова, солдаты погрузились и уехали.

А «блатарь» куда-то пропал. Больше его никто не видел. Сам убежал или взяли его втихую - Бог знает!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.