Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2
Сергей Бойко
 ЗАГАДКИ ДРЕВНИХ СТРАНИЦ

Провидение подарило мне чуткую, ранимую душу. Без нее не напишешь выразительную фразу, не выстроишь слова так, чтобы читатель ощутил твое настроение.

Все мое детство - это боль. Душевная боль. Тонкая ранимость. И частые слезы. Там, где другой не заметил бы печали, я плакал, как однажды ночью: проснулся и вспомнил, что в детском саду на песочнице забыл свой замечательный, длинный белый пояс с бахромой на концах. Я плакал очень горько, потом вышел из своего закутка (я спал за занавеской в кухне) в большую комнату и увидел дедушку, который разговаривал с незнакомцем. Я, плача, признался в потере, и - о чудо! - дедушка вынул его из кармана. Ему, наверное, отдали мой пояс в детском саду, когда он приходил за мной.

И так всю жизнь: боль, горе, страдание - и тем большая радость, когда все кончалось хорошо.

Подарило мне Провидение и сумасшедшее воображение, которое мне, мальчишке, помогало представлять себя то Ильей Муромцем, то Александром Невским, то Иваном-Царевичем...

Я никогда не ходил по улице просто так, глазея по сторонам. Я сочинял, что иду по заколдованному городу, где каждый куст, каждое дерево, каждый водосточный желоб могли превратиться в злобное или доброе существо.

Но настоящий праздник наступал вечером, когда я, забра-вшись под одеяло, начинал придумывать разные истории, в которых был, конечно, главным героем.

Воображение уносило меня в джунгли Индии. Там я вступал в таинственные пределы дворца магараджи; видел себя в тропических лесах Африки или Южной Америки. Пробираясь сквозь чащу, я вдруг видел сквозь деревья беломраморный город и в нем находил несметные сокровища. Я сам был хозяином своих мечтаний, весь мир был в «моих руках». А строить «воздушные замки» мне помогали Луи Жаколио, Майн Рид, Фенимор Купер, Роберт Стивенсон.

Эти «странствия по всему свету» были для меня счастьем, сладким сном, и так печально было возвращаться из страны грез в голодную послевоенную действительность.

С двенадцати лет я знал, что буду писателем. После окончания школы подал документы на литературное отделение университета.

Но Провидение зорко следило за каждым моим шагом, выверяя мою судьбу, и вмешалось руками Жени Мельникова, секретаря приемной комиссии. Он переложил мои документы к пачке тех, что поступали на историческое отделение. А мне Женя сказал: «На литературное принимаем в основном с золотой медалью». Так решило Провидение, но я этого еще не понимал и долго страдал, что я не литератор.

В университете я забыл про моих пиратов и разбойников и писал повесть о школе. Вымучивал каждую страницу, ибо не умел рисовать образы героев, строить сюжет, диалоги, пейзаж. Я был исследователем, но не понимал этого.

Одну из глав я понес руководителю литкружка. Он заметил пометку в углу страницы: начал в 20.10, закончил в 22 часа.

- Одну страницу? - удивился он.

- Одну! - сказал я с гордостью.

- Плохо! - сказал он. - Если бы были помарки, правка, я бы понял: творческие муки. А так, сидеть и вымучивать страницу - это не литература.

Теперь я понимаю, что он был прав. А тогда я обиделся.

После окончания Ростовского университета я попал в Ставропольский краевой архив. Мечта быть писателем не покидала меня, и я прежде всего спросил заведующую читальным залом Таисию Никитичну Сурову, нет ли в архиве темы для повести. И она посоветовала мне «Дело о крепостных крестьянах Дубининых», которые первыми в мире получили керосин.

В архив - научно-исследовательское учреждение - я попал по прихоти Провидения. После окончания университета я рвался в газету или на радио. Краевой радиокомитет с подачи моей тети - писательницы В. И. Туренской - даже послал на мое имя запрос в комиссию по распределению специалистов. Мне было уготовано место корреспондента краевого радио по Буденновскому району.

Месяца за три до окончания университета мне удалось вырваться в Ставрополь. Я очень не хотел ехать в село и попросил тетю Валю - а она была ответственным секретарем краевой писательской организации и «имела вес» - прозондировать почву в газете «Ставропольская правда». По ее просьбе ответственный секретарь газеты Г. Колонутов послал меня «для пробы» в город Невинномысск на шерстомойную фабрику, написать о начальнике отдела технического контроля Аношко. Я привез материал. Но очень плохой. Я ведь не знал, в конечном счете, чем занимается фабрика, и записал только биографию моей героини.

Теперь я понимаю, что это оно - Провидение - не пускало меня на журналистскую работу. Я должен был быть последовательным.

Может быть, тебе, читающему эти строки, покажется, что я излишне часто говорю о большом внимании Провидения к моей особе. Но я выстрадал эту мысль. На всей дальнейшей моей судьбе я замечал добрую руку, поддержку, заботу какой-то потусторонней силы, которая «курировала» меня.

Сегодня я уже твердо понял, что со мной вместе живет где-то, то ли на небесах, то ли в окружающем меня пространстве мой Ангел-хранитель. Назовем его так. Он - Ведущий. Он ведет меня по жизни так, как нужно Высшему разуму.

Я почти уверен, что такой Ведущий дается не каждому. Дается он только человеку, который сможет в своей жизни совершить то, что необходимо именно от этого человека.

Тот, кому дается Ведущий, должен слушаться его. Провидение (так я назвал для себя Ведущего) несколько раз давало мне шанс изменить мою жизнь к лучшему. С моей ранимой душой было настоящей пыткой менять стереотип жизни. Но я ни разу не ослушался. Переход из архива в институт я пережил болезненно, так же как и переход из института в Союз писателей. Так лягушка, глядя в глаза удава, корчась от страха, ползет ему в пасть. Так «полз» и я. И потом был счастлив.

Подумай, читатель: всегда ли ты принимал руку Провидения, всегда ли использовал тот шанс, который тебе давался?

Итак, я получил в университете вольное распределение, приехал в родной город и стал бродить по улицам в поисках работы. Меня ждало место корреспондента краевого радио, но мне не хотелось ехать в село.

Место работы я нашел в краевом архиве. Семь лет я жил среди уникальных документов, ощущая атмосферу прошлого.

По направлению архива я выдержал экзамены и поступил на заочное отделение аспирантуры историко-архивного института. Мне определили тему - «Аграрные отношения на Ставрополье в годы первой русской революции». В секретном отделе архива лежала готовая диссертация Е. А. Мохова «Революция 1905-1907 годов на Ставрополье» и тут же - подшитые в несколько папок документы, отобранные Моховым при написании диссертации. Полгода - и «дело в шляпе».

Но Провидение не пустило меня в чистую науку. Я был нужен для черновой работы. И вместо диссертации я писал повесть о крестьянах Дубининых.

Конечно, повесть не складывалась.

Зато я учился мастерству популяризатора. Чтобы глубже войти в тему, я изучал книги по истории нефти и делал множество выписок.

Чтобы увидеть моих героев, я изучал быт и моду, одежду и язык людей девятнадцатого века. Из журнала «Огонек» я вырезал картинки о том периоде. Дубинины получили керосин из нефти, и я изучал историю добычи нефти в России. Керосин впервые ярко осветил комнату, и я изучал историю предметов освещения. Они были крепостными, мои герои, и я сделал для себя таблицу в несколько страниц из имен крепостных людей и простых мастеровых, которые составили славу России.

Я решил написать четыре научно-популярные статьи и вставить их в повесть. Так, по-моему, никто не делает. Но я сделал, не зная, что эти четыре вставки станут моей судьбой: я нащупал свой жанр, хотя еще не понимал этого.

Все семь лет, пока работал в архиве, я писал. Писал, переписывал, выбрасывал и начинал снова. И когда попал на кафедру истории КПСС сельхозинститута, продолжал писать. Наконец мне показалось, что книга в основном готова, и я дал почитать моему товарищу - поэту Александру Екимцеву.

Мы познакомились с ним в «гостиной» Людмилы Орудиной.

Это была необыкновенная женщина. Работала она в краевой библиотеке библиографом и была настоящим эрудитом. Но главное - ее ум и необыкновенное обаяние. Говорить с ней можно было часами: она умела слушать. А это очень редкая черта. Поэтому каждый день к ней «на огонек» шли люди: журналисты, книголюбы, ученые, поэты... И никто не замечал ее парализованных ног и ее костылей...

Здесь я и познакомился с Сашей Екимцевым, который тогда, в шестидесятых, только начинал свой писательский путь.

Однажды мы с ним вместе шли домой после таких посиделок, и я признался, что написал исторический роман.

- Принеси, я почитаю, - сказал он.

...Только через месяц меня пригласил в библиотеку Саша: в библиографическом отделе и сейчас есть дальняя комната, которая обычно пустует (она вся забита справочными пособиями, энциклопедиями, новинками литературы). Он сидел за столом, который заранее освободил от книг, и перед ним лежали всего несколько листов - это были те четыре вставки в роман, в которых я популярно излагал историю освещения, нефти, светильника и галерею крепостных умельцев.

- А где роман? - удивился я.

- В корзинке для мусора. Брось писать романы, это не твое дело.

- И что же теперь? - огорчился я. - Я ведь без бумаги и ручки не могу.

- Пиши научно-популярные книги. Это - твой жанр!

Вот так жестко и прямо мне была указана моя дорога в литературу.

Но я не внял Ведущему. Я не понимал, что могут быть писатели, которые не пишут романы, повести и рассказы. Я считал, что те, кто не может это делать, не писатели. И продолжал «строгать» рассказы и сказки.

Скоро у меня сложилась целая «книжка» рассказов для детей. Я ее назвал «Серебряный рубль». Конечно, они были очень слабые. И по сюжету, и по изложению.

А еще я писал сказки. Они мне удавались лучше.

И еще одна, третья (!) книжка у меня была «готова» (как я считал). Я назвал ее «Загадки керосиновой лампы». В нее я вложил, немного обработав, все мои четыре вставки в роман.

И попросил Сашу просмотреть хотя бы эти книжки. Он сказал, что все это еще очень слабо; но чтобы ты имел не только мое мнение, сказал он, я возьму их с собой в Москву на Высшие литературные курсы и дам почитать писателям.

Примерно через месяц из Москвы пришла бандероль с моими «произведениями», и каждый из рассказов был прочитан и возвращен с рецензией. Конечно, все они были отрицательные.

Но я не сдавался. Утром и днем я работал на кафедре, а вечером спешил к своему письменному столу и выправлял мои «опусы» в соответствии с замечаниями, и когда Саша вернулся на побывку с курсов, я положил перед ним три исправленные рукописи.

Удивительно терпеливым был мой друг. Он снова внимательно прочитал написанное и вдруг сказал, что рассказы и сказки надо свести в одну книжку и вместе с «Загадкой керосиновой лампы» можно обе рукописи нести в издательство.

Утром, часов в одиннадцать, 5 августа 1970 года мы встретились в Союзе писателей и пошли в издательство. Там, на одной из дверей, у которой мы остановились, я прочел надпись: «Редакция художественной литературы».

Только много позже я узнал, что это был со стороны Александра Екимцева очень дальновидный ход. Если бы он привел меня в редакцию краеведческой литературы, где в 1964 году вышла моя первая книжка «Дай руку, товарищ далекий», меня бы не приняли в члены Союза писателей. По тогдашним правилам, в члены СП принимали только тех, чьи книжки вышли по редакции художественной литературы.

Саша подвел меня к столу, за которым сидела блондинка, и сказал:

- Лариса Ивановна! Вот привел к вам еще одного автора. Может быть, у нас в крае будет свой сказочник.

А я в глубоком волнении положил перед женщиной две тонкие рукописи: «Загадка керосиновой лампы» и «Солдат, портняжка и четыре пуговицы».

Лариса Ивановна перелистала страницы моих рукописей и сказала:

- Оставьте. Я почитаю.

Лариса Ивановна Хохлова сыграла важную роль в моей творческой жизни. Если бы она сразу отказала мне, она бы обрезала мои «крылья». Но она не отказала, не вернула мне рукописи, и я поверил, что я - писатель.

Там думал я тогда. А на самом деле мне до писателя было, как до неба. И не только потому, что я не владел еще литературным мастерством. Главное - у меня не было своей темы, своего «голоса». А без этого писателем, прозаиком стать невозможно. Как говорит критика, у настоящего писателя всего одна тема, и он пишет свою, единственную книгу всю жизнь.

У меня темы еще не было. И я еще не писал свою единственную книгу. Я продолжал кропать рассказы и сказки. И совсем забыл про рукопись, что лежала в издательстве, которая и была мостиком к моему творчеству - «Загадка керосиновой лампы». Это были «ноты» для моего голоса. Это был жанр, на котором я буду работать.

17 декабря 1970 года лаборантка нашей кафедры сказала, что меня зовут к телефону. Но лучше я предоставлю слово моему литературному дневнику:

«- Слушаю, - сказал я, взяв телефонную трубку.

- Юра Воробьев говорит! Узнал, старик?

- Конечно.

- Что же ты, старик, так робко меня обхаживал, все стеснялся и тянул два месяца. По твоему обреченному виду я думал, что ты принес галиматью.

- Неужели понравилось?

- Не то слово, старик! Нормально! Вполне нормально. Один рассказик особенно хорош - насчет велосипеда, а второй чуть похуже, но тоже ничего. В общем, я согласен.

...Если бы в кабинете, на кафедре, никого не было, я бы прыгал от радости! Приняли! Мои первые рассказы приняли! Юрка Воробьев - ответственный секретарь «Молодого ленинца» - строгий судья. Но рядом была лаборантка, и потому я скромно ответил:

- Спасибо, Юра! Ты первый, кто одобрил мои рассказы.

- Ничего, ничего, без лирики! Заходи в понедельник, после пяти, поработаем с тобой, подготовим рассказы к печати. А, кстати, у тебя больше ничего нет?

- Почему нет, есть!

- Так неси заодно. И рассказы, и сказки. Отберем для газеты.

Первого января 1971 года рассказ «Самое главное слово» был напечатан. А второго января я получил ответ из редакции газеты «Кавказская здравница», куда посылал свои сказки:

«Уважаемый Сергей Павлович!

В связи с отпуском не смогла своевременно известить Вас о судьбе сказок, переданных В. Н. Алферовым. Спасибо Вам большое! Мы непременно их опубликуем, и первую - в ближайшую субботу. Потому что я веду страницу «У домашнего очага», сотрудничать в которой приглашаю Вас».

Подписала Валя Рыжакова.

Итак, для меня открывалась «нормальная» писательская дорога. Рассказы и сказки стали печатать. Впереди - как я думал - будут крупные полотна. Возможно, еще раз переработаю роман «Казнь чудака» и найду сюжет для новой книги.

4 января я записал в дневнике:

«А ведь я никогда не думал, что в этом блокноте будут такие счастливые строки. Даже просто ради этих светлых капель росы стоило жить на свете. А утро... я мечтаю, чтобы оно наступило. Мечтаю и жду его.

Будет ли оно?

И потом я подумал: а разве какой-нибудь писатель сможет сказать: «Мгновение, остановись! Ты прекрасно! Пришло желанное утро, и я больше ничего не жду!»

Нет, не может. Он всегда думает, что настоящее утро еще впереди.

И пусть мое утро тоже маячит где-то далеко. Туманное, желанное, страдальческое утро. Я всегда буду спешить за горизонт, к тебе, мое утро, и капельки росы, отражаясь в лунном свете, пусть блестят и искрятся и указывают мне дорогу».

И вот какой была следующая страница моего дневника:

«Какие благодушные записи!

Какие маниловские мечты!

Рассказы и сказки! Письма из редакций!

Оказывается, все это - очередная уловка коварной судьбы.

Я делаю эту запись в Москве, где в Институте Бурденко сыну, моему Сашеньке, сделали операцию на головном мозге.

Один-единственный сын был у меня. Прекрасный мир весенних рассветов, последнего школьного звонка, студенческих веселых вечеров открывался перед ним.

И все кончено... Вчера врач Борис Петрович Семерницкий хладнокровно и медноголосо сказал, что Саша умрет...

Что же делать? Лезть в петлю? Нет! Сто, тысячу раз нет! Я еще должен сказать людям, что жил на земле хороший и добрый мальчик. Он очень хотел служить людям. И он служил им. По мере своих маленьких детских силенок. Он помогал старушкам нести тяжелые корзинки, переводил через дорогу слепых, уступал в автобусе место старшим.

И об этом мальчике должны знать все!

Я хочу свои книжки посвящать моему единственному сыну...

Потому я должен крепко держать себя в руках и жить ради моего сына. Любить и страдать за него.

Все равно мы будем вместе, мой Сашенька!

Куда же ты убежишь из моего сердца?

Москва. 10 февраля 1971 года».

...Я жил в Москве неподалеку от Института нейрохирургии им. Бурденко, у моей доброй родной тети Лили. Какое большое было у нее сердце! И тогда, когда он умирал, мой сын, и много-много лет спустя, когда я приезжал в Москву и приходил к ней, она была рада мне.

От ужаса перед смертью сына я спасался в работе.

Странная это была работа. Зачем и почему я начал, делал и не бросал ее - сегодня трудно объяснить, если только не признать, что ко мне опять пришло на помощь Провидение, которое долго ждало, когда же я займусь своим делом, то есть научно-популярной литературой.

Почему в эти страшные дни?

Это знает только Бог.

На полке у тети Лили лежало много старых журналов «Вокруг света». Зачем-то я стал читать их, мое внимание неизменно останавливалось на последней странице журнала, на разделе «Пестрый мир», где печатались маленькие заметки об интересном.

И я стал расширять эти заметочки.

Зачем? Откуда я знаю.

Из крохотного факта я старался сделать новеллу.

На пятой или шестой «новелле» я вдруг почувствовал вкус к этой работе и за время пребывания в Москве написал полтора десятка новелл.

Это был плагиат? Возможно. Но я ведь не собирался эти «новеллы» печатать. Я чувствовал: как тигр перед охотой точит когти о дерево, так я перед какой-то большой работой начинаю оттачивать мастерство, мне совершенно неизвестное.

Сегодня, когда я напечатал много исторических рассказов небольшого формата, я понимаю, что «стучался» в двери научно-популярной литературы.

Отпуск мой кончился, я вернулся домой из Москвы, а сынок мой остался в больничной палате института. Спасение от тяжелых мыслей я находил в работе. Я вдруг решил всерьез заняться своими «отступлениями» от романа. Уже с опытом популяризатора, хотя и маленьким, переработал рукопись и пошел с ней на радио, в передачу «Пионерский огонек». Меня приняла молодая, рыжеволосая добрая девушка, которую звали Люда Колтун. Она выслушала меня. Перелистала рукопись, подняла на меня добрые глаза (недаром же она «вещала» для детей) и сказала:

- Конечно, это интересно, и мы к вашим рассказам по истории освещения вернемся. Но сейчас я прошу вас помочь мне. Вот письмо мальчика из села Бешпагир. Он просит рассказать, кто изобрел школьную резинку. Не можете ли вы узнать и написать об этом?

Я был раздосадован: хотел стать научным обозревателем, а мне предлагают какую-то чепуху. Но отказывать не стал и покорно пошел в научный зал краевой библиотеки. И... «нырнул» вдруг в блистательный мир детства - того самого, где пиратствовал «мой Джафар», где защищали бедных двенадцать разбойников в королевском лесу, где лежал мой «необычный плацдарм», совсем рядом со «страной краснокожих»...

Господи, страна моего детства, оказывается, никуда не делась. Она просто притаилась и ждала своего часа, чтобы принять меня в свои пределы... Ключиком в страну моего детства стало письмо мальчика из села Бешпагир. Оказывается, для того, чтобы придумать школьную резинку, нужно было сначала открыть Америку! Ведь первые резинки делали из каучука!

Чувство неподдельного счастья охватило меня, Так бывает, когда после долгого отсутствия ты возвращаешься на улицу своего детства. Здесь, на этой «улице», лежал мир моих детских грез - таинственные народы, неизвестные страны, загадочные острова...

Вот что я узнал из книг по истории школьной резинки.

Когда Колумб в третий раз приплыл к открытой им земле, которую мы теперь называем Америкой, он увидел индейцев, игравших в мяч. Это было довольно тяжелый мяч, скатанный из какой-то черной массы, и прыгал гораздо лучше, чем кожаные мячи, которыми тогда пользовались в Европе.

Колумб знаками спросил у индейцев, из чего этот мяч сделан.

Они повели европейца в рощу. Там росли высокие деревья с пятнистой корой. Один из индейцев надрезал кору, и по стволу медленно потекла густая белая жидкость, похожая на молоко. На воздухе она затвердела и потемнела и стала похожа на обыкновенную смолу. «Кау-чу» - так называли эту смолу индейцы.

Потом, когда Колумб стал понимать их язык, он узнал, что «кау-чу» значит «слезы дерева».

Так до наших дней на всех языках и осталось индейское название. По-русски оно звучит «каучук».

Великий мореплаватель захватил комочек каучука в Европу, но он привез столько диковинных вещей, что на «слезы дерева» и на рассказ об индейских мячах никто не обратил внимания. Скоро о них вообще забыли.

Прошло двести лет. По Южной Америке путешествовал один из французских ученых и во второй раз открыл каучук. Он увидел, что индейцы пользуются соком пятнистого дерева, гевеи, не только для изготовления мячей. Они делали из него бутылки, промазывали густой массой щели между досками в лодках. А некоторые индейцы покрывали ноги слоем каучука и потом, чтобы он засох, держали ноги над тлеющими углями. Было очень больно, зато индеец получал на всю жизнь пару непромокаемых чулок.

- Это удивительная жидкость! - в восхищении рассказывал ученый, вернувшись на родину. - Десятки вещей можно сделать из каучука: и непромокаемую обувь, и перчатки, и костюмы для водолазов.

Но хотя ученый привез с собой довольно много каучука, он не мог сделать из него ни одной вещи, о которых рассказывал. Дело в том, что за время путешествия каучук потерял все свои замечательные свойства: комочки его высохли, затвердели. Оказалось, что делать вещи можно только из свежего каучука, иначе говоря там, где его добывают - в Южной Америке.

Зато эти комочки пригодились школьникам: они прекрасно стирали текст, даже написанный соком чернильных орешков...

Люде Колтун рассказ понравился, и она попросила меня написать, как придумали бумагу, чернила, карандаш и я, счастливый, опять и опять, каждый раз заново, отправлялся в неизведанный мир.

15 марта 1971 года я получил «добро» на краевом радио на подготовку цикла рассказов о вещах - «Путешествие по письменному столу», а 29 марта прозвучал первый из рассказов с моим авторским предисловием - «Откуда к нам пришла школьная резинка».

Дальше прозвучали рассказы (один раз в месяц): «Как появился карандаш». «По следам пишущей ручки», «Приключения чернил и чернильницы», «История школьной тетради».

Конечно, я не был первооткрывателем. Задолго до меня прекрасные писатели уже рассказывали и про резинку, и про карандаш, и про чернила, и про другие вещи, что лежат в сумке школьника. Но какое мне было дело до тех, других? Я хотел все узнать сам, словно я один оказался на необитаемом острове и один должен был отгадывать его тайны. Я был счастлив, отправляясь в иные страны, к далеким горизонтам, и с жадностью глотал возбуждающий ветер свободы: ведь я уже понял, что мир, который мне предстояло открыть, безбрежен, и я сам, по своей воле, могу отправляться в любой его уголок, куда захочу. Вот преимущество писателя: журналист пишет по заданию, писатель - по воле сердца.

Конечно, маршрут мне определили - история смиренных орудий письма, но пункты остановки я мог выбирать сам! Любые!

23 мая 1971 года по краевому радио передали мой третий рассказ из серии «Путешествия по письменному столу». Осталось передать еще два. Люда Колтун предложила мне готовить новую серию рассказов для детей. Опять об истории вещей. К этому времени у меня подобрались кое-какие материалы по истории изобретений. Я предложил эту тему Люде, и она согласилась.

Тогда, в 1971 году, у меня еще не было кабинета. В квартире жили три семьи, и я брал пишущую машинку, выходил на общую лестничную площадку нашего второго этажа, вставлял в нее лист бумаги и... оказывался в мире грез...

Из архива я ушел еще в 1962 году. Теперь я работал в институте, на кафедре истории КПСС. Но это утром. А вечером я уходил в плавание, в миры, далекие от всякой партийности.

Как поэму, писал я об орудиях смиренного ремесла и в конце концов понял, что у меня складывается книжка. Я сложил вместе все радиорассказы, немного подработал их, на титульном листе написал заглавие - «Путешествия по письменному столу» и отнес ее в издательство, к Л. И. Хохловой, у которой уже лежали две моих рукописи.

Я обрел, наконец, «нормальное дыхание», ибо попал уже в родную стихию, которая называется «научно-популярная литература». Во время поисков ответов на многие вопросы по истории «орудий смиренного ремесла» я не проходил мимо истории других вещей, у меня постепенно накопилось немало материалов по этой теме, и я подумал, что мог бы теперь сделать и более расширенную книжку о приключениях вещей; 18 марта девять небольших сюжетов я передал в альманах «Ставрополье». И напечатали!

24 мая я записал в дневнике, что начинаю работать над темой «Самые первые изобретения». А к концу июля уже были написаны несколько главок и придумано название будущей книги - «Первобытные архимеды».

5 августа 1971 года я поехал в Москву, чтобы целый месяц быть возле моего Сашеньки, который все еще лежал в институте нейрохирургии. В чемодан, вместе с подарками сыну, я положил три рукописи: «Казнь чудака», «Путешествия по письменному столу» и «Первобытные архимеды». Решил: пойду в Детгиз, расскажу о том, что уже год в Ставропольском книжном издательстве не могут прочитать мои рукописи и попрошу редакторов Детгиза сделать это. Решил: буду очень просить, неужели откажут?

7 августа был у Саши. Вечером позвонил домой, рассказал о сыне-герое, который восемь месяцев прикован к постели, но не потерял бодрости и хорошего настроения. Сказал о том, что рука и нога его еще не действуют, нет и речи, а он бодр и весел и сам себя, как может, обслуживает. У него надо учиться твердости и воли.

Это я говорил маме, она выслушала меня, а потом сказала:

- Петр Петрович Мелибеев дал письмо к Камиру.

Мелибеев - это писатель, муж моей тети - В. И. Туренской, а Борис Исакович Камир - главный редактор издательства «Детская литература», где Мелибеев и Туренская издали несколько книг.

Я так и решил: ведь я все равно собирался идти в Детгиз, но одно дело идти самому, и другое - с рекомендательным письмом!

Я был окрылен!

- Когда же я получу письмо? - спросил я маму.

- Я уже выслала его на адрес тети Лили.

...Письмо я вынул из почтового ящика тети Лили через четыре дня.

Но накануне я едва не сделал ошибки. Я поехал на разведку - решил узнать, где размещается Детгиз, и на месте ли Камир.

Детгиз я нашел в маленьком переулке недалеко от ГУМа. Поднялся по широкой железной лестнице и спросил у коридорного дежурного: работает ли сейчас Камир?

- Он только что пошел к себе, - был ответ.

Я как одурел: а вдруг его завтра не будет? Лучше я пойду сейчас же, сию минуту, а потом, позже, передам рекомендательное письмо.

Но у меня с собой не было рукописей. Я решил мчаться за ними. У дверей Детгиза стояло такси.

- Свободен?

Если бы такси было свободно, я бы уже не мог отступить. Я бы съездил за рукописями и пришел бы к Камиру без письма.

Такси, к счастью, было занято.

Вот таким был я тогда наивным. Думал, что простым разговором с главным редактором можно решить свою судьбу. Позже я понял, что даже авторов с хорошими рукописями заворачивали от Детгиза, а у меня в чемодане был... мусор.

Но, так или иначе, я вернулся домой. В метро я поостыл и решил подождать до завтра.

А рано утром 12 августа 1971 года я вынул из почтового ящика мамино письмо с вложением от Мелибеева.

В своем рекомендательном письме П. П. Мелибеев сначала спрашивал Б. И. Камира, когда выйдет его книга, а потом писал, что его племянник С. Бойко тоже занимается литературой, и он просит Бориса Исаковича ознакомиться с его рукописями.

А дальше... дальше я все помню так ясно, словно это было вчера. Я вошел в кабинет главного редактора. Борис Исакович встретил меня очень приветливо, рассказал о том, что только что приехал из Лейпцига, где «просидел» четыре месяца на книжной ярмарке. Спросил, как дела у Петра Петровича, сообщил, что книга его переносится на год позже, а потом прочел письмо и поинтересовался, что я принес.

Окончательно готова у меня была только многострадальная рукопись романа «Казнь чудака» - о крепостных крестьянах Дубининых.

- Еще что? - бросил он взгляд на другие мои бумаги.

- И еще две рукописи: одна - об изобретениях первобытного человека, а вторая - по истории письменности.

В каком виде была моя будущая книжка «Первобытные архимеды», можно судить по первым строчкам очерка об одежде, которые я помню дословно: «Собственно одежда появилась у первобытного человека много позже...» И вот такую галиматью я «размазывал» на ста страницах!

- Это в другие редакции, - сказал Камир.

Я подхватился:

- Куда? Давайте я отнесу!

Он усмехнулся:

- Давайте разберемся хотя бы с одной рукописью.

И он направил меня в редакцию художественной литературы к Пруссакову. Я хорошо запомнил фамилию этого человека. Самого же помню смутно.

Пруссаков посмотрел бегло рукопись и спросил вдруг с насмешкой:

- И вы думаете, это кому-то сегодня нужно?

Я опешил. Я ничего не понимал. Я начал что-то бормотать о керосине, которым заправляют современные лайнеры, а потом сказал со значением:

- Но меня же направил к вам сам Камир!

Он опять усмехнулся.

А я, наивный, думал, что он должен как огня бояться главного редактора, и коли тот прислал автора, Пруссаков должен со мной работать.

- Хорошо, - сказал Пруссаков. - Идите, мы вам вышлем ответ.

- Но я здесь буду еще месяц! Вы успеете...

- Ничего мы не успеем. У нас море рукописей.

...И все же я надеялся на положительный ответ. Моя рукопись в Детгизе! Они прочитают и поймут, что это хорошо. И я отправился в ресторан при гостинице «Москва». Почему именно туда - не помню. Но вспоминаю, что ресторан был (или мне кажется?) на крыше. Я взял жаркое, двести граммов водки и выпил за будущий успех.

...Через 27 лет в «Переделкино» я так же наивно поверил главному редактору Детгиза, куда опять пошел, только теперь уже с изданной книгой - «Чудесные зонтики Оле Лукойе» и тоже выпил рюмку водки наудачу. Но Купрашевич вскоре ушел из Детгиза.

И еще один раз - в 1998 году - я перешагнул порог Детгиза, только когда услышал: «Оставьте адрес и телефон», - я уже водки не пил...

Итак, в августе 1971 года я возил в Москву «Путешествия по письменному столу» - будущую мою книжку «Загадки древних страниц». И сам понимал, что она еще сырая... Ее издадут только через три года, и все эти три года я буду работать над ней.

17 августа самолетом я вернулся домой с моим Сашенькой.

Теперь я знаю, что этот знаменитый институт погубил моего сына. Мы привезли туда ребенка, который сам ходил, говорил, только страдал эпилепсией, а нам после операции вывезли парализованного немого калеку с раскроенной головой...

И выписали его только для того, чтобы уменьшить число смертей. Он был обречен, а они нас обманули, сказали, что он выздоравливает, ссылаясь на то, что у него отошла, задвигалась левая нога...

В самолете со мной летел Рыбальченко, будущий министр культуры Ставропольского правительства в девяностых годах. Он помогал мне возле мальчика.

А я вспоминал, как на аэродроме в Москве, когда наша медицинская машина вдруг поехала не к самолету, а в другую сторону, мой мальчик подумал, что его везут назад в больницу, и у него из левого глаза вытекла слеза... Но потом, в самолете, он успокоился.

...Теперь я работал в той комнате, где лежал мой Сашенька. Стука машинки он не выносил, поэтому я писал от руки. Писал - и каждую новую главку читал моему сыночку.

8 октября ему стало плохо, и мы на «скорой помощи» отвезли его в больницу. Когда врачи положили его на носилки, он не им, а нам сказал: «Акулы!» Он иногда мог говорить отдельные слова. Он словно чувствовал, что впереди его ждут новые страшные муки. Врачи сказали нам, что если бы мы еще несколько часов не привезли его, он бы умер. Но... это было бы для него благом! Его стали безжалостно колоть, делали тяжелые процедуры, но он 27 октября все же умер.

Но его оживили! Зачем? Ведь он был безнадежным. Зачем? Для практики! Вскоре ему снова сделали операцию на мозге, чтобы снова мучить, а 23 ноября он еще раз умер...

Только работа, отчаянная работа с утра до ночи помогла мне не сойти с ума.

И здесь я должен сказать об очень важном событии в моей жизни, которое произошло в этот трагический год. Может быть, этапном событии на пути овладения мастерством писателя-популяризатора. Работая над первыми рукописями в этом жанре, я остро чувствовал, что мне не хватает материала. Не было того «первоначального капитала», который бы позволил мне начать «большое дело». Можно сказать, вообще никакого капитала не было - так, кое-какие выписки, кое-какие мыслишки... И, конечно, мои потуги сделать хорошую книжку на пустом месте были тщетны.

И тут опять на помощь пришло Провидение в лице моего студента Игоря Киселева. Он принес мне в самом начале 1971 года в своем огромном портфеле кипу, даже несколько кип старых журналов, штук, наверное, восемьдесят: «Наука и жизнь», «Техника - молодежи», «Вокруг света», «Наука и религия», «Юный техник».

- Здесь для вас много интересного, - сказал он, выкладывая журналы. - А мне они не нужны: захламляют квартиру.

Мы с ним стали просматривать журналы, и я был ошарашен. Ничего подобного я не ожидал. Я все держал прицел на книги, но искать в них нужное было не просто, а тут передо мной лежали готовые рефераты.

Много позже я понял, что радовался преждевременно. В журналах этих, научно-популярных, было много выдумки, много неточностей, а иногда просто и вымысла. Но для писателя-популяризатора подчас важна не точность факта, а сюжет, необычный поворот темы. Уловил его - и перед тобой не-ожиданный ракурс, свежий взгляд на давно знакомую вещь, находка! А потом ты можешь по научным трудам уточнить детали, чтобы не было ошибки.

- Игорек! - воскликнул я. - Ты открыл мне глаза!

В ответ этот юноша, большой книголюб, сделал мне еще один подарок, важность которого трудно переоценить. Он вынул из того же портфеля несколько тематических карточек из тех, что обычно стоят в каталожных ящичках библиотеки, и протянул мне:

- Я составил их когда-то для себя, но они могут вам пригодиться.

- А зачем? - задал я глупый вопрос дилетанта.

- Чтобы вы легко могли найти любую из статей в этих журналах. Только вам надо достать каталожный ящик.

Когда Игорь ушел, я еще не понял, что случилось. Только потом, когда составил тематические карточки на каждую статью в море журналов, принесенных им, когда стал составлять карточки на самые нужные страницы книг моей домашней библиотеки, когда достал в библиотеке сельхозинститута каталожный ящик на шесть гнезд, написал на каждом из них тему и расставил карточки, я понял, что Игорь вложил в мои руки оружие писателя-популяризатора. Теперь я вооружен и могу отправляться уже не только в каботажное плавание, но и в дальние страны... Карточки моей картотеки - эти лоцманы книжного моря, - станут моими маяками.

Конечно, раньше других гнезд стало заполняться одно, на котором было написано «Путешествия по письменному столу». А второе гнездо имело наименование «Как делаются изобретения».

Теперь я знал, что делать. Шел январь 1972 года. Я опоздал с подпиской на два месяца, зато на весь текущий год подписался на шесть журналов и до начала девяностых годов регулярно получал «Технику - молодежи», «Вокруг света», «Науку и религию», «Юный техник», «Химия и жизнь», «Знание - сила» и каждый из журналов расписывал постранично.

Но у меня встал вопрос: а как хранить нужные мне статьи? (Я вырывал их из журналов, а лишнее выбрасывал.) Со временем я догадался переплетать их, и до сегодняшнего дня друг без друга, как меч без ножен, эти две части моего справочного аппарата не могут существовать.

Но вскоре произошло еще одно событие, которое могло в корне изменить мою жизнь. 24 января 1972 года меня вызвали в Ленинский райком КПСС и предложили работу зам. зав. отделом пропаганды.

В своем литературном дневнике я записал:

«...льготы: 1) отдельный кабинет (я всю жизнь о нем мечтал); 2) оклад 175 рублей, а у меня сейчас 120 руб.; 3) квартира (после определенного периода, конечно); и многое другое...».

(Что была бессонная ночь - и так понятно.)

«...А утром 25 января я пошел к секретарю райкома Евгении Павловне Рудневой и отказался. Причины (это я пишу о собственных размышлениях):

1) Работать в институте в должности зав. кабинетом меня устраивает по средней нагрузке. По крайней мере здоровье мое поправилось именно на этой работе.

2) Придется забросить писанину. А я уже понял, что перо и бумага сильнее меня. Пишу потому, что просто не могу не писать. Ведь вся моя жизнь шла изломами, потому что Судьба уводила меня от пера.

Сейчас условия идеальные, и глупо было бы все бросить.

25 января 1972 года».

Через месяц после начала работы над картотекой, 3 февраля 1972 года я записал в литературном дневнике: «Вчера ездил к Л. И. Хохловой. Она сказала мне, что «Путешествия по письменному столу» не включены в план 1973 года, а перенесены на 1974-й год. У меня оказался еще целый год, и я его использовал на кардинальную переработку рукописи, стараясь учитывать новые материалы.

К концу апреля второй вариант рукописи был готов, я отложил его, занявшись «Первобытными архимедами», а когда 13 мая вынул из ящика стола и стал читать, понял, что все 80 страниц никуда не годятся. Я составил план доработки рукописи. Главное - свежесть, простота, точность. И коли это книжка для детей, хотя и познавательная, нужны приключения. А ведь пока у меня простая хроника истории письменности.

А сколько наивности! Сколько ошибок!»

А вот выписка из дневника за 30 мая:

«В третий раз переделываю последний вариант «Путешествия по письменному столу». Лариса Ивановна все молчит, а я не хочу терять время даром. Ищу новые книги по моей теме, пропадаю в краевой библиотеке, переписываю каждую страницу рукописи, заново пишу каждую главу.

Это уже совсем другая книга. В первом варианте я говорил только о том, на чем писали: камень - папирус - глина - пергамент - бумага. А теперь главная мысль: ЗАЧЕМ люди писали? Что их заставляло создавать новый писчий материал?

Мне кажется, только сейчас начала вырисовываться книга. Очень интересная, познавательная книга.

День на работе, вечером и ночью - за машинкой. Таков мой распорядок дня».

И я снова и снова работал над рукописью и думал: какой же мусор я возил в Детгиз, если каждый день, каждый месяц нахожу в ней недостатки.

Какое же огромное спасибо должен я сказать Л. И. Хохловой, которая терпеливо держала у себя мой дрянной «опус», ожидая его исправления.

Я снова и снова вынимал рукопись из письменного стола и перечитывал с карандашом. Вставлял новые факты, уточнял старые, дописывал главки, выбрасывал. То есть все время шлифовал рукопись и не мог опомниться от счастья, что я работаю уже не для себя, а для читателя: ведь скоро моя книжка выйдет!

И здесь я должен повториться, что читателя я определил сразу: это будут дети - тот народ, который еще жаждет чудес, тайн, приключений. Для детей я и старался писать. А язык свой, детский, я нашел, когда работал над романом «Казнь чудака». После многих лет работы, после уничтожения тонны бумаги, я наконец отыскал свой «золотой ключик», свой камертон языка, когда в новом варианте введения написал однажды чудесную фразу: «Когда я был маленьким, мама зажигала по вечерам керосиновую лампу». Может быть, кому-то эта фраза кажется самой обычной, но она помогла мне ощутить МОЙ ЯЗЫК, МОЕ ПОСТРОЕНИЕ ФРАЗЫ. С тех пор такими короткими, чистыми фразами я и старался писать, ощущая все время ритм моей прозы.

И я продолжал работать. Если выдавались свободные часы - то на кафедре, в моем кабинете, а в основном - вечером и ночью.

А пора-то какая была ужасная!

В 1971 году два раза умирал мой Сашенька.

В 1972 году умерла моя мама.

В 1973 году я развелся с женой.

В 1974 году у нас с Катенькой умер в роддоме мой сын Миша.

Но я работал! Работал исступленно!

И вот запись в дневнике 4 июля 1973 года:

«Победа! Сегодня, наконец, заключил с издательством договор на первую книгу - «Тайны древних страниц». И гонорар, первый большой гонорар в моей жизни, две тысячи рублей - я получил.

Отыскал в Союзе писателей Сашу Екимцева, зашли в ресторан, «обмыли» договор двумя бутылками вина.

Спасибо ему. Он мне очень помог!»

И еще одну запись я хочу воспроизвести:

«Я не знаю, какая будет следующая запись. Я не знаю, к чему приведет мое преклонение перед литературой. Я знаю одно: я ни разу, ни одного раза не отступил перед своей мечтой. Я не сделал себе ни малейшей поблажки, я не пошел ни на какие компромиссы, я все время был верен своей мечте. Я хотел быть писателем. Пусть это была наивная, неосуществимая мечта, пусть мало у меня было таланта, пусть громадные соблазны стояли на моем пути (институт - доцентство, может быть, профессура; райком КПСС), но я ни разу не изменил тебе, бумага. Я могу сегодня сказать: все мои годы, вся моя жизнь были посвящены литературе. Ей я был верен, ее любил, ей все прощал, от нее все терпел, к ней тянулся как дитя к матери.

И хотя бы за это спасибо тебе, литература!

Сто раз и тысячу раз я мог ступить не так на жизненном пути, но только не на литературном! Потому что - это я могу сегодня сказать себе - это я! Это моя жизнь! Это моя любовь! Это все!

26 июля 1973 года».

В конце октября мне назначили редактором Владимира Семеновича Дятлова. Красивый мужчина! Хороший писатель. Но ко мне он был нетерпим. Не знаю почему, но он со всей строгостью своей натуры обрушился на мою рукопись. Стал долбить ее со всех сторон!

Лариса Ивановна сидела в той же комнате и молча смотрела в свою рукопись. Но я чувствовал, что она прислушивается к нашему разговору. А он был тяжелым. Дятлов как мог оскорблял меня. Я понимал, что он хочет довести меня до того, чтобы я вспыхнул, забрал рукопись и убежал из редакции.

А я чувствовал, что не имею права убегать из литературы. Это мое поле боя, и я не имею права оставлять его. И когда Дятлов сказал что-то уж очень обидное, я спокойно ему ответил:

- Ну, раз вы так думаете, значит, и читатели так подумают. А мнение читателя мне дорого. Спасибо за науку. Я постараюсь все исправить.

И все!

И он замолчал. Ему нечего было говорить.

И тогда он стал работать со мной.

Долго, упорно.

23 декабря 1973 года рукопись книги «Тайны древних страниц» была сдана в производство.

В 1974 году книжка вышла.

Прежде всего я ощутил чудо обложки. Мой знакомый парень из наборного цеха вынес мне готовую книжку. Но без обложки. Я страшно расстроился. Это было ужасно, то, что я увидел. Но когда ее завернули в обложку, пусть бумажную, но очень яркую и нарядную, я ожил: книга теперь была книгой!

И второе чудо я увидел, когда зашел в книжный магазин и нашел мое родное дитя на полке. Много десятков моих книжек стояли рядом. Я их написал, я их выстрадал, но вот так просто взять и унести их домой я уже не мог. И это было ужасно обидно.

12 июля 1974 года я записал в дневнике:

«С 24 мая у нас был ремонт. Побелили и покрасили всю квартиру. Выбросили или продали за бесценок старую мебель и купили всю новую, стилизованную под каштан. Квартира стала как картинка!»

Это и был мой первый гонорар! В те годы две тысячи рублей были большие деньги.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.