Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(37)
Алим Балкаров
 В ПОИСКАХ ИСПАНСКОЙ ЛЮБВИ

- И что сказал мальчик?.. Я правильно понял? Мальчик?

- Да.

- И что он тебе сказал?.. Не хочешь говорить?

- Не надо записывать! Вы не поверите. И не поймете.

- Так положено. И как верить и понимать, когда сначала у тебя мужчина, а потом вдруг мальчик? А?.. Хорошо, давай с того места, где мальчик. Что конкретно он тебе сказал?

- Много чего.

- Я потому и спрашиваю: что конкретно?

- Например, что у меня будет покалечена нога.

- А еще?

- Я отказываюсь от дачи показаний! Вы кто вообще, врач или следователь?

- Это не допрос, сам знаешь!

- Ну а что тогда себя так ведете?

- Успокойся!.. Вот так. Хорошо. Нам с тобой это нужно.

- …Вы же не поверите, если я скажу, что мальчик сказал мне, что я особенный.

- Избранный?

- Нет, избранный - это другое. Я не избранный. Есть большинство, которые живут как хотят, а есть другие, немногие.

- Ну, что мальчик по этому поводу сказал?

- Я спросил его, можно ли меня простить. А он ответил: «Сумей себя простить».

- За что простить, за то, что ты сделал?

- Да.

- А ты сможешь простить себя?

- Нет.

- Тогда в чем смысл?

- В том, чтобы идти по этому пути.

Она знала теперь, что любовь бывает разная, что их как бы две: первая - это любовь хорошая и спокойная, когда создаются семьи и рождаются дети; другая - любовь плохая, которая приносит только несчастья.

В его вещах она нашла то, что он все это время прятал от нее, долго сидела и глядела на это, и череда неотвязных мыслей снова и снова возвращала ее к одному и тому же вопросу: почему это произошло с ней, и в чем она виновата?

Потом набрала его номер.

- Приезжай!

- Я не могу сейчас.

- Нет, ты не понял. Ты приедешь! Сейчас! Потому что игры кончились!

Наступило молчание.

- Я дома, - она не ждала его ответа, - и у меня в руках то, что ты прятал в своей сумке.

Она бросила трубку на диван и стала ждать его в последний раз.

* * *

Они познакомились в родном селе. Она заканчивала школу, а он был на год старше. Стали общаться, и потом он объявил, что отныне не разрешает ей отвечать на внимание других парней. Так положено, она это знала. Это означало, что отныне он ее парень.

Она была не против. Он был красив, из обеспеченной семьи, учился в академии, был не глуп. Она посчитала, что ей повезло, потому что парни сплошь да рядом были озабочены какими-то непонятными делами. А ее Азамат был парень серьезный и хотел многого в жизни достичь.

А спустя какое-то время (возможно, благодаря вниманию других девушек к Азамату) Индира обнаружила, что он не просто привлекателен, а обладает необычной красотой, связанной с чем-то неясно-волнующим, что он из тех, кто невольно и легко разбивает сердца. Поначалу ей даже звонили незнакомые девушки и требовали, чтобы она «отстала от него». «Ты же некрасивая!» - пытались ее обидеть. Она тоже невежливо отвечала, что это не их дело. Хотя это ей даже нравилось - создавало атмосферу постоянного напряжения вокруг, отчего их личные встречи и разговоры становились глубже и радостнее.

Да и неправы были звонившие - Индира была красива. Пусть и не так броско и вызывающе, как некоторые, но красива. Она была невысока, мила и обаятельна.

Ей нравилось, что ее парень умный и видный, и нравилось, что сама она даже слегка простовата в сравнении с ним; он же, очевидно, любил в ней эту простоту. Они были хорошей парой.

Она помнит конец сентября, автовокзал в Нальчике, моросит первый осенний холодный дождик, снуют люди - шумно, холодно. Она впервые осторожно берет его под руку, вскидывает на него взгляд, будто извиняясь (можно?). Ей становится хорошо, тепло, спокойно. К перрону резво подкатывает «Газель» - их маршрутка, люди тут же заполняют все тринадцать мест. Они не успевают. Да и не торопятся. Смотрят друг на друга, смеются. Куда спешить?

Наконец они рядом в прогретом салоне микроавтобуса. Она негромко рассказывает ему свои впечатления - вот уже третья неделя, как она студентка колледжа. А в окнах мелькают мокнущие поля, лесополосы, затем начинают вздыматься холмы: скоро родное село.

Он провожает ее до ворот. Она просит у него позволения сходить сегодня на вечер к подружке. «Что за вечер?» - строго интересуется он. (Конечно, все это, по большому счету, игра, и они оба это знают.) «Ну, в честь ее поступления. Она очень просила!» Разумеется, он не сразу соглашается, ему не нравится, что там будут другие парни.

А потом перед сном они долго говорят по телефону. Она рассказывает, что на вечере было совсем не весело, что девочки были слишком все чопорные, а парни крикливые, и что ей вообще хотелось поскорее покинуть посиделки, потому что она там скучала. Завтра они увидятся снова.

Конечно, они ссорились. И, конечно, поводы к этому были серьезны: то слишком долго был занят ее номер, то, наоборот, он оживленно беседовал с какой-то девушкой. А однажды она решила не прощать ему: в пылу очередных разбирательств он сгоряча обозвал ее дурочкой. Эта была самая серьезная временная размолвка.

Ему пришлось долго «бомбить» ее телефон sms-ками, в которых он настойчиво объяснял, что сказано это им было случайно, и вообще-то ласкательно, что именно поэтому она ему и нравится, то есть потому, что она хорошенькая и что в своей академии он ежедневно видит девушек, которые строят из себя заумных, он даже смотреть на них не хочет, потому что она, Индирочка, нравится ему такой, какая есть, то есть пусть и глупенькая, но это сам он глупее в сто раз, а ее глупость - это и есть самый главный ум на свете, и он сейчас сам поедет и потребует положить его в «Дубки», в палату к самым ненормальным, потому что как он смел вообще обидеть свою Ласточку, а чтобы ему поверили, что он и правда ненормальный, он съест свой телефон…

И они мирились.

Таковы были правила.

Ее Азамат был вообще очень напористым парнем. И целеустремленным в вопросах будущего. На зимних каникулах по газетному объявлению он отправился в частную фирму, и его взяли на работу. А потом он сделал ей первый серьезный подарок - золотой перстенек с камешком.

Это событие почему-то взволновало ее необыкновенно. Золотая вещичка, пусть и недорогая, означала в ее судьбе некий этап - во всяком случае так она рассудила. Появление золота в их отношениях стало той точкой отсчета от которой детство и юность остались позади, а впереди теперь - что-то неведомое, волнующее и обязательно хорошее.

В студенческом кафе, куда он привел ее и где сделал этот подарок, он рассказывал, как за считанные дни смог неплохо заработать, что правильно в свое время поступил, освоив компьютер, что будущее вообще за цифровыми технологиями и что теперь в академии к нему обращаются за помощью даже преподаватели, потому что он может то, чего не могут остальные. Правда, есть еще один первокурсник, Дима Пак из Прохладного, который, пожалуй, даже сильнее его, но парень хороший, не заносчивый, они сдружились. Она из его слов же поняла, что, приехав в город, они начали путешествие в совершенно другой мир, в котором возможно то, что в прошлом, в селе было исключено.

Она сказала, что это уже слышала от подружек в колледже, которые тоже из сел приехали и говорят, что в городе можно то, чего в селе нельзя. Он ответил, что подружки глупые и что он совсем не об этом. Что он рассматривает жизнь и ее возможности как сложнейшие операционные системы. То, что возможно в «Макинтоше», не получается в «Линаксе», и наоборот, то, что может «Линакс», не делает «Винд». А он хочет сделать из своей собственной жизни такую мощную и неуязвимую операционную систему, которая позволит ему добиться всего, что угодно…

В такие минуты она не слышала его, а любовалась им - воодушевляясь, он становился удивительно красив. И Индира думала, что от него должны родиться очень красивые дети, и слегка краснела.

Это было не первое золото в ее совсем еще короткой жизни - а было ей семнадцать, - но это был первый подарок от мужчины, который вскоре, возможно, станет ее супругом. Подарок впечатлил ее настолько, что втайне от Азамата она снесла его в ювелирную мастерскую. Русский мужчина-ювелир, глядя в микроскоп, успокоил ее. «Золото хорошее, - сказал он, - пятьсот восемьдесят пятое - наше. И камешек хороший, чайный топаз… Ага! Только вот… Ну, посмотри сама! - Она наклонилась к окуляру, но ничего не поняла и вопросительно и смущенно взглянула на ювелира. - Ты случайно не роняла его? - спросил он. - Нет? Ну, взгляни еще раз. Видишь трещинку?»

Только тогда Индира смогла разглядеть еле заметную трещинку, пробежавшую по темно-желтоватому камню. «Для продажи не пойдет, - разъяснил ювелир, на что Индира поспешила заверить его, что и не собиралась расставаться с перстнем. - Ну, тогда нормально, - успокоил тот, - перстень хороший. С тебя сто рублей за экспертизу».

...Еще она помнит теплый май. Они на скамейке в сквере рядом с музеем. Он устраивается сбоку, перекинув ногу и «оседлав» скамью. Хочет обнять Индиру, но та отстраняется. «Ты чего? - не понимает он (или делает вид, что не понимает). - Посмотри вон на тех!» Неподалеку на лавочке сидит пара примерно одних с ними лет. Обнимаются. Парень даже целует свою девушку.

- Ну и что? - с видимым возмущением заявляет Индира. - Мне до них нет никакого дела. А я так не буду!

- Мне что, до сих пор нельзя? - пытается он обидеться.

- Вот так вот - нельзя! Люди же смотрят.

- Короче, я сейчас пойду, скажу людям, чтобы не смотрели.

- Ну, не-ет, - она смеется.

- А когда можно? - допытывается он.

- Сам знаешь, когда.

- Ладно, - сдается он, - пошли!

- Куда это?

- В загс.

- Никаких загсов! Сначала все, как полагается.

- Хорошо, я понял, - он оглядывается по сторонам, - э, братуха, ты не мог бы свидетелем…

Она закрывает ему рот ладонью.

- Ты что, дурак? Перестань! Неудобно же.

А потом он вслух рисует картины будущего, и, когда заявляет, что жить они будут в квартире, она протестует.

- Не хочу в городе! В селе моя родня, мама, папа. Сам живи в городе!

- Женщина, тихо! Ты почему споришь со своим…

- Ну, с кем?

- С мужчиной.

- Я не спорю, - тихо и счастливо вздыхает она и сама берет его за руку, - а когда будешь моим, вообще против ничего не скажу.

Домой она возвращается одна. Проводив ее на вокзал, он отправлялся в фирму. Работал допоздна и возвращался с последними маршрутками, а то и оставался у приятелей или знакомых на ночь. Он говорил, что неплохо зарабатывает и что если работать серьезно, то вскоре можно будет купить машину.

...Она любила Азамата, и с каждым днем все больше и больше. И, как ни странно, это вселяло тревогу. Она понимала, что любовь сопряжена со страхами, поэтому сопротивлялась этой нарастающей влюбленности, которая стала особенно сильно одолевать ее жарким летом, на каникулах. Именно тогда, когда его не было по несколько дней, мысли о нем становились неотвязными. Убиралась ли она в доме и во дворе, помогала ли маме на кухне, думала о нем. «Что это, - удивлялась она, - неужели так у всех? И испытывает ли он такое же ко мне? И хорошо ли это?»

Отец, известный в округе матерщинник, как-то даже выговорил ей за рассеянность. И еще обложил выражениями колледж, потому что с тех пор, как дочь пошла в него учиться, она, по его мнению, изменилась к худшему. Но то было только его мнение, мама открыто и даже горячо поддержала стремление дочери учиться в городе, да еще помогал старший брат, так что Индира была спокойна: ее учебе ничто не угрожало.

И мало кто знал, что на том, чтобы она осталась в колледже настоял не кто иной, как Азамат. Что Индира поначалу даже хотела окончить трехмесячные курсы шитья в Баксане и после этого устроиться работать в цех в родном селе. Азамат даже с братом ее поговорил, обещал, что будет отвечать за нее в городе.

...К концу лета Азамат рассказал ей о своих планах. О том, что собирается перевестись на заочное и постоянно работать в той самой фирме. Сказал, что ему предложили стабильное место и хороший заработок. Тогда же он купил себе дорогой телефон «Nokia», а ей подарил шикарную раскладную «Motorola». Такой подарок вновь слегка обескуражил ее. Отказаться от него она не решилась, но на всякий случай стала оставлять телефон дома, продолжая пользоваться привычной трубкой. Но Азамат отругал ее: «Ну что ты не такая, как все?!» - и заставил носить в сумочке новую «раскладушку».

Да, он очень изменился: много говорил по-русски, особенно по телефону, стал более собран и даже несколько резковат и холодноват. Но Индира понимала, что это серьезные дела так меняли ее парня. И влюблялась сильнее. Влюблялась спокойно, нежно, нетребовательно - глубоко.

Второй ее студенческой осенью он устроил очередной сюрприз: привез ее в магазин и попросил знакомую ему продавщицу Иру показать «тот самый плащ». Плащ был восхитительный, светло-бежевой расцветки, немецкий. Индире он был очень к лицу. Она залюбовалась собой в зеркале - настоящая горожаночка! Потом краем уха услышала цену и смутилась. Вернее, испугалась! Она даже попросила: «Не надо, давай уедем! Мне не нужно». Он улыбнулся: «Не волнуйся, я хочу тебя в нем видеть».

Уже на улице она напомнила главное: «А что я дома скажу?» Он снова успокоил ее: «Я сам с твоим братом поговорю». Она не стала спорить, да и что было теперь говорить - аккуратный сверток в целлофановом пакете теперь принадлежал ей.

Она не просто чувствовала, а видела и знала, что он живет какой-то новой и неведомой ей жизнью. Часто, когда они были вместе, его узнавали и здоровались с ним какие-то парни и девушки, очень уж «городские» - раскованные, пугающие даже ее своей независимостью, свободой и напором.

Все эти новые черты характера, его новая хорошая одежда, ставшие частыми поездки на такси, дорогие кафе, куда он иногда водил ее, все это не становилось для нее привычным, как того хотел он. Но все компенсировало то, что сам Азамат стал более мягким, подобрел, а однажды в разговоре даже сказал странные слова: «Ну и что, что ты поговоришь с кем-то по телефону или кто-то проводит тебя? Главное, что я доверяю тебе, а потом, я в себе уверен!» Она много думала и вскоре остановилась на решении, что все ее тревоги вскоре пройдут, надо только привыкнуть к этой новизне. Ведь та же ее двоюродная сестра с мужем перебрались восемь лет назад в город и, понятное дело, изменились. Причем так, что ничего сельского в них не осталось. Но и людьми плохими не стали, просто изменились, и все. Наверное, не нужно этого бояться. Она решила еще более полагаться во всем на своего Азамата.

А он действительно берег ее, скрывал от нее свою новую жизнь: работу, новых приятелей, среди которых, и правда, были довольно отчаянные ребята, девушки откровенно свободных взглядов. Он скрыл от нее и то, что купил пистолет и запрятал его на своей квартире, о которой она тоже не знала. Ему действительно хотелось, чтобы она оставалась вне всего этого, такой же наивной и чистой, о которой хотелось заботиться.

* * *

…В холодный и пасмурный зимний день, занимаясь перенастройкой системы, Азамат в ожидании окончания очередной операции уснул в кресле куратора отдела недвижимости. Фирма, в которую он пришел по объявлению, называлась «Триада», занималась недвижимостью, рекламой и трудоустройством.

Всего этого Азамат пока еще не знал. Менеджер Бэла, потрясающая воображение своим очарованием, переспросила его про владение компьютером. Потом она позвонила. Затем попросила пройти с нею.

«Этот молодой человек сказал, что сможет решить нашу проблему», - сказала она в другом кабинете. Куратор по недвижимости Саида поднялась из-за стола, указала ему на освободившееся кресло и в двух словах объяснила проблемы с компьютером. «Сможете?» - подняла на него взгляд. «Тут перезагрузками проблему уже не решить, - ответил он, - надо перенастроить ОС». - «Что такое ОС?» - хлопнула ресничками Бэла. «Не важно, - перебила Саида, - ну так перенастройте!» - «На это много времени может уйти», - предупредил Азамат. «Сколько нужно, столько и работайте, - сухо отрезала куратор, - о деньгах не волнуйтесь - не обидим. Так, Бэла…» - и, что-то объясняя той на ходу, направилась к двери.

Когда Саида вернулась, он спал в ее кресле. Зайдя ему за спину и взглянув на экран монитора, она была приятно удивлена. Ярлычки на рабочем столе были аккуратно расставлены, приведена в порядок «панель задач» с изображением самых необходимых значков быстрого запуска, чего ранее и в помине не было, а новая картинка-заставка рабочего стола - снимок ночного мегаполиса с мерцающим блеском реки, в которой причудливо отражался этот огромный, уходящий во тьму горизонта город, - потрясала.

Саида тихо вышла. А когда вернулась снова, Азамат спал в том же положении. Были так же взъерошены его темно-русые волосы, а шерстяная шапочка лежала тут же на столе. Куртка расстегнута, под нею простенький свитер, каких полно на вещевом рынке. И светло-серый воротник свитера оттеняет смугловатую и нежно-гладкую кожу шеи. Ну и, конечно, глаза. Они у него красивые - это она заметила, еще когда он вошел. И закрытые во сне они были красивые. Очень. И губы алые и влажные, и белые зубы в их просвете… Замерла невольно и на том поймала себя. А ведь где-то она его видела.

Он проснулся. Начал было извиняться, но она остановила: «Расслабься, все в порядке! - кивнула на заставку. - Что за город?» - «Не знаю, - пожал он плечами, - в телефоне у меня было. Оставить?» - «Оставь!»

Она заварила кофе, достала из шкафчика печенье и конфеты.

- Не высыпаешься?

- Есть немного.

- Учишься ночами или, наоборот, некогда учиться?

- Учусь. Много. Комп будете смотреть?

- Успею.

Она села на стул сбоку. Чтобы он видел. Он и видел: нога на ногу, гладкая до блеска кожа, глаза темно-карие, умные, русые волосы собраны на затылке, талия тонкая и эти линии, которые ниже… Взрослая, красивая… Обольстительная до восторга... И этот голос, которому не «вредят» даже властно-деловые нотки, - нежно-мелодичный, зрелый, женственный. И фигура, как у двадцатилетней…

Она знает, что ей уже больше тридцати. А ему всего лишь двадцать. Он еще не знает, что она давно разведена и что у нее очень солидный и очень ревнивый друг. Но знает то, что видит: что она - успешная и уверенная в себе бизнес-леди, а он - сельский мальчик-самоучка… Это спустя какое-то время будет сказано: «Лучше бы ты ушел тогда». А в ответ: «Лучше бы я тогда убежал!».

В их первую ночь, когда он, уставший, уснул, глядя на него, на его красивое лицо и тело, она поняла, что сможет убить любого, кто посмеет отнять его у нее. Она была по-настоящему сильна и умна, чтобы лгать себе. Поэтому она испугалась. Тоже по-настоящему.

То, что она со временем в нем открывала, доводило ее временами до эйфории. Она говорила себе, что любая другая девушка или женщина сошла бы от этого с ума, но только не она, потому что она была бесстрашной. Она поняла, что этот мальчик был не по зубам большинству других девиц и дам, потому что он, сам того не желая, мог запросто довести их до исступления.

Потом она открыла для себя, что в нем таился некий романтизм мысли. Получалось, что внешне он знал, чего хотел от жизни, но желания эти чаще всего ускользали от него самого в какие-то далекие дали, и ухватить, удержать их у него никак не получалось. Поначалу она объясняла это его возрастом, но в нем совершенно отсутствовало то чрезмерное бравирование молодости, которое раздражало ее и которое она наблюдала, увы, почти во всех молодых людях вокруг. В том-то и дело, что Азамат как будто сам стыдился своих лучших сторон. Как и (об этом знала только она) стыдился своей наготы.

Сама Саида давно переболела юной восторженностью мечтаний. Жизнь заставила. Мысли ее занимали деньги. Этому способствовали и возраст, и ответственность: благосостояние и душевный покой самых близких ей людей - мамы, папы и дочурки - напрямую зависели от ее внутренней дисциплины. Давно пришло и утвердилось знание, что внешнее превалирует над внутренним. Про себя она смеялась, когда слышала банальщину вроде того, что «жизнь сложная штука». Она на практике знала, что жизнь сложна только для тех, кто сам ее усложняет. И еще она знала, что сила - это отсутствие иллюзий.

Одним словом, жизнь свою она выстраивала основательно и уверенно. Это началось с того дня, когда она приняла трудное, даже мучительно трудное решение оставить мужа после нескольких лет совместной жизни с ним и его родителями. Жизни внешне благополучной - в большой четырехкомнатной квартире, но по-настоящему невыносимой. После дочки рожать от него (который когда-то ей очень даже нравился) она не захотела. Горожанин до ненавистной утонченности, муж запил: не мог, а по большому счету не желал найти приличную работу. А родители с раннего утра до позднего вечера обвиняли в неудачах сына именно ее. В один прекрасный день она собралась с духом и послала подальше всю эту бытовую меркантильную чушь и издевательство над здравым смыслом.

Как ни странно, событие это чрезвычайно задело ее утонченного мужа. Бывший супруг оказался с большими претензиями. Словом, дискредитировал себя в ее глазах окончательно и бесповоротно. Однажды в пьяном виде попробовал даже буйствовать на ее лестничной площадке, но сосед Ануар буйство это пресек немедленно и без рецидивов. Он еще приходил и умолял, утверждая что жить без нее не в состоянии. Говорил даже, что убьет любого, кто приблизится к ней.

В совершение им мало-мальски противозаконного поступка она не верила совсем - он был труслив, а вот его слова о другом ее задевали: не для того она избавилась от такой семейной жизни, чтобы хоть как-то запятнать свою репутацию. Она рассчитывала на повторное и успешное замужество. Да и никогда не была легкомысленной. Случались, конечно, знакомства, но однажды исполнилось тридцать, а замуж она не вышла. Немного присмиревший, попивающий, хотя и не так сильно, бывший (питавший все еще какие-то надежды) в тот период сказал ей странную фразу: «Тебя замуж не возьмут только потому, что ты слишком красива. А это все равно, что уродина».

А потом появился Аслан, сильный, успешный, респектабельный и чистоплотный. Казалось, что от рождения в нем отсутствовал некий инструмент, отвечающий за сомнения, поэтому он совершенно искренно не понимал сомнений в других. В любом деле он шел не напролом, а методично и спокойно устраняя любые препятствия. Остановить его могла только контрсила, которую он мог бы оценить как достаточно уважительную. Но уважал он мало кого. Нет, он не был груб, а тем более глуп, он просто был таким, - проще говоря, скалой, за которой Саиде стало, наконец, спокойно и уютно. Сравнение со скалой напрашивалось и при оценке внешности - мощный, туго-плотный, с короткой стрижкой. Изъян был: выпив, он нередко становился агрессивным и непредсказуемым. Поначалу Саиду это здорово пугало, потом стало даже нравиться, но в основном она все-таки остерегалась того животного, которое в нем дремало. Он был женат, и у него было двое детей.

Бывший отстал окончательно. А они с Асланом вот уже четыре года вместе. Саида привыкла к любовнику, жена привыкла к сопернице, а Аслан был слишком успешен, силен и независим, чтобы хоть в чем-то считаться с мнениеми той, и другой. Он был абсолютно надежен, прост и дико ревнив. Это относилось и к жене, и к Саиде. Провоцировать его не стоило, наказывал он жестко и без прелюдий, часто своей невероятно тяжелой рукой. Дети его любили и боялись, жена любила и боялась, Саида его ценила и боялась.

И связаны они были не только и не столько «духовной» связью. С первых дней знакомства Аслан оказал ту моральную и особенно финансовую поддержку, которая в конце концов и помогла ей стать той, кем она теперь являлась. Он был тот, кто нужен, - она жила в таком городе и таком мире, в котором необходима была «крыша». А ему для какого-то своего самоутверждения необходима была такая восхитительная любовница. И делиться своим он не любил. Это были годами устоявшиеся отношения.

И тут этот мальчик! Это солнце, которое, наконец, взошло в ее полной разочарований жизни. Маленький, наивный, открытый, влюбившийся откровенно, сильно и радостно. И Саида не вчерашняя девочка, она прекрасно сознавала, что за каждый миг этого неожиданного счастья придется платить (если не расплачиваться), и внутренне стала еще собраннее в постоянном ожидании какой бы то ни было угрозы. Главная из них заключалась в Аслане. О другой она выпытала сама. И он вполне честно рассказал о ней.

- И как ее зовут?

- Индира.

- Индира, - повторила она, теребя его волосы, - уже неплохо. Красивая?

- Вообще-то да. Но ты…

- Тс-с! - она пальчиком прикрывает его губы. - Мне не это нужно. Как долго вы вместе?

- Со школы, три года уже.

- Любит тебя? - Он не видит этого в полутьме, но она впивается в него взглядом.

- Я откуда знаю?

- Зато я знаю - любит.

- А что тогда спрашиваешь?

- А ты?

- Что - я?

- Ты любишь?

- Слушай, Саида, ты как маленькая.

- Ну, все, все, - она прижимается к нему.

И потом, после паузы:

- И что теперь?

Он шумно вздыхает.

- Слушай, я же не могу вот так сразу. Три года все-таки!

- Тогда ты должен бросить меня.

- С ума сошла?

- Нет, - она отстраняется. - Я не проститутка, понял? Со мной спать, а жениться на ней!

- А ты?

- Что я?

- Ты что, такая свободная?

Она садится на кровати, обхватив колени. Молчит. Долго. Его теплая ладонь гладит ее по спине.

- Ложись.

- Ты прав. - Она вновь пристраивается к нему, обнимает. - Все случится само собой. Сейчас главное, чтобы никто, ни одна душа. Хорошо? Никто!

Никто и не знал, во всяком случае, долго. В офисе компании ее властного артистизма и его природной сдержанности было достаточно, чтобы ничьих любопытных глаз и ушей не коснулась их тайна. И кто знает, как повела бы себя в этой ситуации Саида, если бы не Аслан? Вернее, все то, что их теперь уже накрепко связывало: ее бизнес, ее автомобиль, ее старая квартира и новая трехкомнатная, куда они с Асланом переселили ее родителей, у которых теперь в основном и жила дочка, да еще лицей, куда помог устроить дочурку опять же Аслан.

Она сама часто задавала себе этот вопрос и сама же отвечала на него: а никак не повела бы. Ничего бы она не скрывала. Она знала, что самые беспроигрышные отношения - это отношения честные и открытые.

А пока она в строжайшей тайне от кого бы то ни было сняла квартиру, в которую, так же втайне от всех своих знакомых, вселился Азамат.

Хотя надо понять и то, что никто из коллег и допустить не смог бы, что такая недосягаемая Саида может снизойти до такого крестьянчика, как этот Азик. Правда, крестьянчика симпатичного, да что симпатичного - красивенького просто. В этом мнении, кстати, единодушно сходился весь женский персонал компании. И между делом все ожидали и даже пытались делать предположения, с кем, в конце концов, закрутит этот «тихоня». А сам Азик неожиданно принялся делать карьеру, так же скромно, но динамично. Все относили это на счет того, что своей исполнительностью и тем же приятным нравом он пришелся по душе главному, Хасану Анатольевичу, как оно в действительности и было.

Поначалу Азамат пробовал заняться дизайном, и это имело какой-то успех: появились денежки, одеваться стал с удивительным вкусом. А потом однажды провел собственную, и довольно приличную, сделку с недвижимостью. И по ее завершении на гонорар накрыл стол. Собрались все, кроме главного, который, впрочем, перед отъездом все же вышел к застолью и лично поздравил Азамата. И кроме Заура-Шпиона, который так же поздравил Азамата и ушел еще раньше.

Об этом Зауре подробнее. Он был из тех, кого принято считать странными. Вел себя так. Всегда обособленно, иногда вызывающе. Его не то чтобы остерегались, но старались особо не тревожить, потому что было неизвестно, что он может выкинуть. Некоторые считали его высокомерным.

А однажды возникла ситуация, несколько шокировавшая коллектив. Попалась ему клиентка, молодая и весьма привлекательная особа, к тому же, по всему, и платежеспособная. Приезжала она в офис в течение недели, пока он готовил ей документы. И, чем далее он готовил эти документы, тем мрачнее становилось выражение его лица при ее визитах. А потом буквально как гром среди ясного неба в общем тихом шепоте офиса раздались его громкие слова: «А ну-ка, дамочка, встала и ушла. И чтобы ноги твоей здесь больше не было! Ясно?»

Понятно, что весь присутствующий при этом персонал компании уставился на них. «Дамочка» вспыхнула, бросила в ответ: «Что вы тут себе позволяете?!» Но советом его воспользовалась и ретировалась, пообещав неприятности. А Заур, когда дверь за ней закрылась, еще и обозвал ее «несчастной шпионкой». Так и сказал: «Проваливай, шпионка несчастная!»

На следующий день неприятности оформились в троих молодых внушительного вида парней, которые ввалились в офис, с ходу хамской фразой задели ближе всех сидевших к двери Бэлу и Оксану и обступили стол менеджера Тимура, видимо, по ошибке принимая его за вчерашнего обидчика своей… впрочем, неизвестно, кем приходилась им вчерашняя дамочка. При этом один из них угрожающе озирал офис, другой принялся листать бумаги Тимура, а третий сел напротив и стал ладонью постукивать по столу. Разумеется, возникли некоторое замешательство и пауза. И посреди этой паузы раздался голос Заура: «Ты по балде себя постучи, шпион проклятый!» И когда гости разом обернулись к нему, добавил: «Сюда идите, фауна, сейчас разговаривать будем!»

Само собой, разговор был продолжен на улице. В поддержку Зауру выскочили Тимур и менеджер Алим. Вся женская часть прильнула к окнам. Потом вкратце ребята поделились с остальными содержанием разговора, главной фразой которого снова стало брошенное вслед уезжавшим на «приоре» гостям: «Тоже мне, шпионы недоделанные!»

А интрига всего этого происшествия прояснилась спустя время. Дамочка в ходе какой-то там комбинации с недвижимостью - частным домовладением - просила Заура помочь подготовить ей некоторые «левые» документы. Все бы ничего, если бы Заур вдруг не обнаружил, что вся комбинация была рассчитана в ущерб престарелым родителям мужа этой дамочки, которые и проживали в домовладении.

В офисе Заура зауважали, хотя за спиной были и разговоры о том, что глупо терять такие хорошие деньги из-за каких-то там принципов, потому что дамочка с мужем все равно оформят свою сделку, но уже в другой фирме. На эту тему возникла даже небольшая дискуссия, разумеется, без присутствия самого Заура. И - разумеется, без его ведома - к нему накрепко приклеилось прозвище Шпион.

Рассказывая обо всех коллегах, Саида в числе прочего рассказала Азамату и этот случай и спросила, что он об этом думает. Азамат ответил, что теперь будет уважать Заура.

Вот этот самый Заур-Шпион и отказался от застолья, несмотря на то, что сыграл в первой сделке Азамата не последнюю роль.

...Саида помогала Азамату в процессе переговоров с клиентами. Поэтому для новичка у него все шло довольно гладко, пока не подошло время окончательного оформления документов. Клиенты, двое солидных мужчин, сами приехали в офис, устроились напротив Азамата, который приготовил им чай, сам принялся колдовать с компьютером.

Стол Заура-Шпиона находился рядом, сам Заур дремал в своем кресле, но первым обратил внимание на заминку, возникшую у соседа. Заминка угрожающе затягивалась.

Кресло на колесиках с Зауром «подъехало» за их стол. Очень деликатно, ненавязчиво он предложил свою помощь. Принялись вместе просматривать файлы с документами. При этом Заур не забывал и про клиентов, по ходу завел с ними отвлеченный разговор, предложил закурить - Азамат сходил за пепельницей. Клиенты расслабились, «свой» парень вызывал симпатию. Через полчаса среди множества подготовительных документов ошибка была найдена. Далее уже сам Азамат (хотя Заур для надежности все еще был рядом) завершил оформление договоров, распечатал их на принтере, сходил и поставил необходимые печати, и только тогда Заур, пожелав удачи, вернулся за свой стол.

Гости-бизнесмены остались довольны. Они даже сказали, что поняли, что у Азамата это первая сделка, но поняли еще и то, что менеджер он хороший. А собравшись уходить, отдельно подошли пожать руку Зауру. И Азамат потом подошел, тоже пожал ему руку и собирался горячо поблагодарить, но Заур-Шпион отговорился, что это пустяки.

Происшествие это отчего-то здорово рассердило Саиду. «Ну почему ты ко мне не обратился?» - раздраженно спрашивала она.

- Да ты что, Саида, как это было возможно сделать? И вообще, я не пойму, что тут такого? Ну, помог мне человек по-братски, адыгагъэ проявил, да и вообще он меня выручил.

- Выручил, - недовольно повторила она, - лезет вечно не в свое дело!..

- Послушай, Саида, я, может, чего-то у вас тут не понимаю, но так нельзя…

- Да! Не понимаешь! - перебила она. - Это мои клиенты, причем такие, каких надо искать, долго работать с ними, убеждать, обхаживать, прежде чем они согласятся иметь дело с твоей фирмой и с тобой. Мои клиенты, понимаешь? И я их тебе готовенькими отдала. А этот… вот уж действительно шпион, за какие-то двадцать минут при тебе же прочел твою историю сделки. Да еще и разобраться успел! Ты понимаешь, что такую информацию надо скрывать, и как можно тщательнее?

- Да откуда я знал! - в сердцах бросил Азамат.

- Надо знать! - парировала она.

Он вдруг поднялся.

- Знаешь, что?

- Что?

- Ничего.

Он пошел к выходу.

Это было единственное, что разоружало ее совершенно. Она бросилась к нему: «Постой! Подожди, нет! Господи, да пусть подавится нашей информацией! Не надо так уходить, прости, прости…»

Позже Азамат понял, что Саида испытывала к Зауру-Шпиону откровенную антипатию. Испытывала задолго до того, как он сам появился в их коллективе, так что причину этой нелюбви он знать не мог. А вот ему Заур нравился - и чем дальше, тем больше. Во-первых, тому способствовала эта история с договорами, во-вторых, Азамат почувствовал в нем родственный дух, который безошибочно сводит людей от земли, крестьянских детей, в какие бы городские манеры они ни рядились.

И еще, с интересом наблюдая за соседом-коллегой, Азамат понял, что тот ничего не изображал из себя, а действительно был интересной личностью, доказательством чему было то, что в от всяких своих «странностей» первую очередь страдал он сам.

Да и очень быстро стало ясно, что вся странность Заура заключалась лишь в том, что среди этих людей он был чужим. Хотя в деле своем он разбирался блестяще, даже имел постоянные интересы в нескольких родственных фирмах, но при этом не преуспевал совершенно. Создавалось впечатление, что обстоятельства заставили его заняться этим абсолютно чуждым и не интересным ему делом, и там, где оборотливый менеджер мог заработать тысяч сто, он со скрипом выручал десять. Но вот во всяких ситуациях, которые принято называть модным словом «форс-мажорные», короче, в конфликтных и запутанных делах он был незаменим. Поговаривали, что сам главный после одного такого разбора на стороне был впечатлен его способностями, даже более того - в той ситуации Заур оказал ему какую-то очень ценную услугу, за что шеф и пригласил его в свою фирму, поэтому только он, Заур-Шпион, и пользовался «эксклюзивной» привилегией называть шефа «Хас», но, конечно, лишь наедине...

Итак, на корпоративчике в честь первой сделки Азамата, устроенном после рабочего дня тут же в офисе, произошло то, что в очередной раз стало причиной ссоры его с Саидой и становилось причиной ее мучений всякий раз, когда рядом с ним оказывалась привлекательная девушка. Азамат в тот вечер просто купался в женском внимании, а слегка «заведенные» шампанским девушки недвусмысленно подавали повод для ревности Саиды. Ревности дикой, пусть и скрываемой благодаря невероятному внутреннему напряжению. А уже наедине, на их «конспиративной» квартире, она устроила ему сцену.

Спорить с ней он не стал, сказал лишь, что она ему надоела своими глупыми претензиями, и пошел к двери. Но в этот раз вместо того, чтобы, как он ожидал, попытаться его остановить, она бросилась за ним в прихожую и - раз! два! три! - отвесила ему звонкие пощечины. Он пытался усмирить ее, но Саида, словно дикая кошка, вошла в ярость и принялась царапать, бить его. В ответ он и сам потерял над собой контроль, ударил ее довольно сильно, потом скрутил… Кончилась эта сцена известно, как, и известно, где.

Вот в эту ночь присмиревшая, виноватая Саида, лежа рядом, произнесла свой ультиматум: «Ты должен бросить ее, немедленно! Потому что теперь я тебя никому не отдам!»

- Дай мне время, - ответил он. - И потом, это я теперь тебя, такую, никому не отдам.

- Ты должен мне хотя бы обещать!

- Слушай, ты же взрослая, умная женщина, ну зачем такие резкие движения?

Она улыбнулась в темноте.

- Будь до конца откровенным. Я уже старею, а для нее это даже ударом не будет. Переживет.

- А ты? - спросил он.

- Что - я?

- Как ты с этим… твоим?

Это был вопрос, который ставил ее в тупик. Он понимал, что она точно так же, как и он, пыталась откладывать какое-то решение на какое-то завтра.

Сила ее характера теперь пугала его, как бы он ни храб-рился. Он часто поражался, как в этой женщине, которая и выглядела-то как молодая девушка, - как в ней, полной очарования и неги, могла таиться эта самая сила характера! Стоило ему намекнуть на разрыв отношений, как она всецело подпадала под его власть, но злоупотреблять этим с такой женщиной было слишком опасно. Он это понимал.

Аслан довольно часто «перебивал» их назначенные свидания. Он появлялся в офисе, где его хорошо знали и уважали, прямиком заходил к главному, своему давнему приятелю, и тут же в кабинет несли кофе, чай или лимон в сахаре - Аслан уважал хороший коньяк. В большинстве случаев к ним присоединялась Саида. Как раз их с Асланом отношения ни для кого не были секретом. После таких визитов Саида по требованию Аслана собиралась и отправлялась с ним. Обычно надолго. В ресторан или на важную встречу, а то и вообще в какую-нибудь дальнюю поездку - в Москву, в Питер, в Турцию или на Кипр. Саиде не завидовали, потому что она была во всем на голову выше всех девушек компании, ее уважали за такую грамотно налаженную жизнь. Тем более что знали о ее семейном прошлом. «Сумела, молодец, так и надо!» - вот какие были оценки.

* * *

Он не бросил Индиру. После недель и месяцев какой-то чехарды в голове из сомнений, вопросов, угрызений, решимости и малодушия он сделал то, что делает в подобных случаях большинство мужчин, - махнул на все рукой и стал жить так, как живется.

Холод этого безразличия был сродни отчаянной смелости. Обе его возлюбленные почувствовали в нем это. Саида испугалась и сдалась: черт с ним, пусть ходит пока к этой соплячке! А Индира встревожилась и потянулась к нему сильнее, потому что тоже безошибочно поняла опасность потерять его. Она нашла в городе работу в магазине. И еще удивила его тем, что и жить теперь собиралась в городе, у двоюродной старшей сестры. Родители ее были не против, сестра тоже - ей давно нужна была помощница по дому и для догляда за детьми и квартирой. Азамату пришлось сказать, что и он очень рад.

Свое усталое безразличие он и сам ошибочно принимал за отвагу. Хотя все, чего он хотел, заключалось в том, чтобы ничего не менялось, ни к лучшему, ни наоборот. И еще он с тревогой убедился в странном свойстве своего влечения к Саиде. Когда она была рядом и доступна, он иногда ловил себя на некоторой неприязни к ней, даже злости на ее уверенность в себе и властность, хотя видел, что она никак это не подчеркивала. Но стоило ей отлучиться, например, в командировку, а еще хуже - в поездку с Асланом, он начинал изнывать от желания. Он понял, что теперь все его естество замкнулось на требовании постоянной близости с ней. Он ее не любил - он хотел ее, хотел с нетерпением, с головокружением, с подташниванием; ее дико-упругое тело мерцало перед ним даже сквозь веки закрытых глаз. Без нее он томился, сходил с ума и был уверен, что совсем без нее умрет.

Остроты в эти и без того непростые отношения продолжал вносить Аслан. Саида заметила, что ее покровитель стал в последнее время нервным, раздражительным и подозрительным. Она потребовала от Азамата, как и от себя, еще большей собранности на людях и усилила «меры конспирации». Практически это вылилось в еще одну дополнительно снятую квартиру. Следовало полагать, что в этой Азамат проживал официально, - туда он стал изредка приглашать ребят из фирмы пивка попить, - о другой по-прежнему не должен был знать никто.

Именно в этот весьма стрессовый период июльским поздним вечером с Азаматом приключилось нечто странное. Будь он свободен от всех этих проблем, возможно, и не обратил бы на этот случай внимания. Но сейчас все, что происходило вокруг, приобретало для него (с его взвинченным воображением) некие тревожные и даже отчасти мистические смыслы.

Во-первых, кинофильм. Они посмотрели его с Индирой на квартире ее двоюродной сестры, когда та и муж были в отъезде.

Со своим парнем Индира их познакомила официально, так что теперь он был здесь вполне законным и частым гостем. И гостем желанным, потому что понравился сестре. Сама сестра, Мадина, часто уезжала за товаром в Москву, она держала свою точку. Муж со своей бригадой строителей большую часть года работал в Приэльбрусье. Поэтому желание Индиры устроиться в городе пришлось для сестры, у которой дома были две дочурки, весьма кстати.

Так вот, в один из июльских вечеров он зашел после работы за Индирой и проводил домой. Сестры и мужа не было. Они вместе с детьми поужинали, затем Индира долго укладывала племянниц спать, а потом они вдвоем устроились на диване - пили чай и смотрели телевизор. Начался какой-то иностранный фильм, как оказалось, испанский. Сюжет увлек их. Смотрели молча, внимательно, она опустила голову ему на плечо. Кино было о любви, точнее, страсти, настоящей, испанской. Был здесь классический треугольник - он сходил с ума от любви к той, которая его не любила, а к нему питала страсть другая девушка, которую он, что называется, в упор не замечал.

Индире приходилось отвлекаться, девочки никак не засыпали. Азамат смотрел неотрывно, молча, сосредоточенно. И вдруг у него возникло ощущение, что он не то чтобы кино смотрит, а наблюдает чью-то жизнь. Он понял, что авторы фильма не лгали и ничего не сочиняли и что именно так все это и должно происходить, как будто сами эти авторы прошли через все это и выжили, хотя и были изранены. Он вдруг ощутил, настолько тонка та оболочка жизни, которой он и все люди вокруг привыкли беспечно доверять. И он сам, собственной кожей и сердцем, почувствовал ту степень страха, в котором жили эти испанские парень и две девушки. И произнес вслух:

- Это невозможно!

- Что? - спросила Индира.

- Вот это, - указал он на экран, - беда. Просто несчастье!

- Откуда ты знаешь? Ты что, смотрел?

- Нет, - сказал он, - я просто знаю, что ни к чему хорошему это не приведет.

Он вдруг засобирался. Решил оставить у нее свою спортивную сумку, чтобы не таскать ее по ночному городу. Индира не смела отговаривать, было поздновато, а ночевать в одном доме они еще не могли. Он шел через центр. Было тепло, тихо. На полпути решил позвонить и спросить. «Ты был прав», - ответила она и очень грустно, словно речь шла о близких знакомых, вкратце рассказала, чем кончилась картина - трагедией, смертью, потерянной любовью.

- Это не любовь, - ответил он.

- А что?

- Я же сказал, несчастье.

Он отключил связь. Остановился и заплакал. Присел на корточки, закрыл лицо ладонями и глухо зарыдал.

...Было поздно. Дойдя до своего дома, он увидел в темноте, в глубине двора, яркую точечку горящей сигареты. Уже у самого подъезда его окликнули: «Эй, братуха, иди сюда!» И через секунду: «Пожалуйста!» Азамат пошел на огонек сигареты. На скамейке в одиночестве сидел молодой парень. Справа от него лежал темный развернутый пакет. Они поздоровались за руку.

- Ты в этом доме живешь? - спросил парень.

- А что?

- Ничего, - ответил парень, - выпей со мной!

Азамат сел рядом на эту широкую, в три доски, скамью. Взял протянутый ему наполненный пластиковый стаканчик.

- Как тебя зовут? - спросил парень.

- Азамат. А тебя?

- Да ты что! - воскликнул тот.

- Что?

- Ничего, просто я тоже Азамат

Выпили. Парень достал из пакета помидор и предложил ему. Закурили.

Потом тезка указал зажженной сигаретой в сторону дома.

- Вон там, на четвертом этаже, - кивнул он, - живет девушка. Ее зовут Лейла. Она - самая прекрасная балкарочка на свете. Ты ее знаешь?

- Я тут никого не знаю, я квартиру снимаю.

- А-а, - протянул он. - Короче, я сам с Яникоя. На втором курсе когда был, увидел ее и влюбился. Теперь два года будет. Короче, с ума я сходил по ней. По-настоящему страдал. Веришь, четыре раза плакал даже, как бикса.

- Верю, - сказал Азамат, - я сам только что плакал.

- А, ну ништяк. В общем, врагу не пожелаю того состояния, через которое я прошел из-за нее! А все потому, что она меня не любит. А на прошлой неделе я спас свою любовь.

Он замолчал, принялся разливать.

- Как это «спас»? - не выдержал Азамат.

- Я ее продолжаю любить, только теперь по-другому. Давай! Короче, смотри, - продолжил он через минуту, - раньше как я ее любил? Сильно и без памяти, то есть со страстью. А это плохо. Это, короче, плохая любовь, потому что мне было очень плохо. Саму Лейлу я постоянно тревожил и портил ей настроение, поэтому для нее это тоже было плохо; а одному пацану, который начал с ней что-то там, я по голове настучал, это опять очень плохо. А самое главное - чего я добился? Теперь она меня терпеть не может. А это вообще для меня вилы - как плохо. Понимаешь?

- Очень понимаю, - кивнул Азамат.

- Ну я и подумал тогда, что же я делаю! Разве это любовь? Кого я люблю, получается? Вот ты как думаешь, кого я тогда любил?

- Как это, кого? Ее, наверное!

- Вот и ошибочка, братан. Себя я любил. Свою влюбленность любил, свои страдания, свои права качал, а ей все время делал плохо. Значит, я не думал о ней. Просто, наверное, хотел сильно, чтобы была моей. Это страсть. Любовь - это другое.

- Да ты философ, тезка, - сказал Азамат.

- Да, - согласился тот, - я ведь за эти два года через такое прошел. Я ведь пацаном был, а теперь мужчина. Повзрослел, как после войны. А любовь такая, она, как война, - жестокая. Настоящая любовь - это другое. Это спокойное и доброе. Это то, что началось на прошлой неделе. Кончилась во мне злая страсть, началась тихая хорошая любовь.

- Ну и что началось? Какая другая любовь? Я чего-то не пойму, - признался Азамат.

- А такая, что я знаю теперь, что будет. Она встретится с кем-то, кто понравится ей. А я не то что мешать, я буду стараться на глаза им не попадаться, чтобы не тревожить ее. Она замуж выйдет, будет свадьба - она будет счастлива. А я буду радоваться тому, что она счастлива и что у нее все хорошо. Она детишек родит, будет хорошей мамой, любить их будет, заботиться о них. А я буду уважать ее за то, что она стала хорошей мамой. Я и сам женюсь, детей заведу, заботиться буду о них и о жене своей. А ее, Лейлу, буду продолжать любить и уважать. И радоваться за нее. И никогда больше тревожить не буду! Она будет по этой земле ходить, и я буду по этой же земле ходить. Это хорошо.

Наступило молчание, в котором можно было услышать тишину этой удивительной летней ночи. Странно, но Азамату вдруг стало неуютно рядом с этим счастливым парнем. Ему захотелось одиночества и той грусти, которая пришла к нему этим вечером.

- А завтра ты будешь это же самое думать и говорить? - спросил он.

- И завтра, и через год, и всегда, - спокойно ответил тезка, - потому что это - настоящая любовь. И потому что она лучше той, которая была у меня два года.

- А она знает об этом?

- Нет, - пожал он плечами. - Зачем ей знать? Это моя любовь и моя жизнь.

- Ну, ты, братан, значит, сильный человек! - искренне высказался Азамат, хотя все-таки не хотел до конца поверить ему.

- А ты, - спросил Азамат влюбленный, - почему ты плакал?

- А я так…- И вдруг он задумался, очень серьезно. Он подумал, что плакал наверное потому, что не мог полюбить по-настоящему, но разве можно было такое сказать вслух! И он сказал:

- Кино посмотрел слезливое, поэтому плакал.

- Бывает, - согласился тезка, - давай налью!

* * *

Да, Мадине, двоюродной сестре Индиры, он нравился, как мальчик серьезный и, главное, красивый. Сестричке она говорила, что они будут хорошей парой. Но вот работяга-муж по факту состоявшегося знакомства вдруг заявил, что «парень смутный». Индиру это насторожило и задело, а на строгий вопрос супруги, что это означает, тот пояснил: «Думает что-то внутри себя постоянно. И водку пить не умеет. Что он хочет?» - «Ты это что, там, в горах, психологом стал, что ли? - спросила Мадина и кивнула на сестренку. - Ты что ее обижаешь? Знаешь ведь, что у них все серьезно!» - «Ну, извини, не обижайся, - обратился он к золовке, - просто я свое мнение сказал!» - «Лучше бы ты свое мнение держал при себе!»- парировала снова супруга. «Да все, - успокойся, - ответил он, - просто они, теперешняя молодежь, все какие-то смутные. А так хороший парень, пусть и водку пить не умеет». - «Он работает много, - пояснила Индира, - ему некогда». - «Ну и хорошо, - согласился он, - пускай работает, я не против». И остался при своем мнении, что парнишка так себе, неопределенный.

Дни приобрели качество привычных, заполненных мелкими незаметными бытовыми ритуалами: Азамат заходил за Индирой в восемь вечера, они шли домой (то есть к сестре). Когда Мадина или муж были дома, он долго у них не задерживался, а чаще и вовсе не заходил. Когда же они были в отъезде, они с детьми ужинали, смотрели телевизор или «DVD», а потом он уходил.

Подружки в колледже спрашивали Индиру, не пристает ли он, когда они остаются наедине. Она всякий раз краснела, отчего смущалась еще больше. «Ну вот, а что тогда краснеешь?» - «Да не пристает, отстаньте! Он не такой!» Девушки смеялись и подначивали ее: «Да, все они “не такие”! В общем, хотелось бы, да не очень верится в твои слова». - «Не верится, так не верится, а у нас с ним не такие отношения!» - «А какие?» - не унимались подруги. «Да отстаньте вы! Сами знаете, что мы с ним скоро… в общем, поженимся». - «Ну вот поэтому, наверное, и пристает. Сейчас ведь многие сначала делают это, а потом женятся. Ну-ка, колись!» Но Индира вдруг совершенно серьезно ответила: «Но это же неправильно!» - «Что неправильно? - удивились подружки. - КхъыIэ, Индира, не прикидывайся ребенком! Мы в какое время живем, ты что, отстала? А так он и бросить тебя потом не посмеет». - «Это незаконно!» - вдруг выдала она, все еще пытаясь обосновать свои весьма шаткие в их глазах принципы. «Ой, ну ты концерт просто! Где написан такой закон?» - «Все равно этого нельзя делать!» - настойчиво повторила она.

Об этом, как и обо всем, что происходило с ней ежедневно, она рассказала вечером Азамату. Он, как ни странно, отнесся весьма спокойно. Даже предположил, что девушки так забавлялись. «Нет, - упрямо возразила она, - не забавлялись. Они серьезно это говорят. А мои понятия считают старомодными! И я уже давно не маленькая, я вижу, что сейчас творится вокруг». - «Ну, значит, они дуры,» - заключил Азамат.

Кстати, дискуссии подобного рода не были редкостью ни в его академии, ни, конечно, в офисе «Триады». Одна из них запомнилась ему особенно, потому что в ней довольно своеобразно участвовал и Заур-Шпион, а это бывало не так часто. Так вот, тему для общего размышления подал менеджер Тимур - тоже, как и Азамат, студент. В его группе произошла такая история: его однокурсник, который совсем недавно женился, случайно обнаружил, что его молодая супруга вела активную переписку в Интернете со своим бывшим парнем.

В ее письмах недвусмысленно говорилось о том, что она поторопилась с замужеством, что не получается забыть его, своего первого, и что теперь она мучительно переживает свою ошибку и не знает, что ей делать дальше.

Ответы бывшего так же не радовали молодого мужа - он нашел там даже прямой совет уйти от него. Но хуже всего было то, что по этой переписке он решил, что они встречаются.

И что же он предпринял? Вызвал этого бывшего на «разборки». Тимур был в числе группы поддержки однокурсника, а встреча была назначена как раз на этот вечер.

В обсуждение включились девушки, бывшие на тот момент на рабочих местах: Бэла, Оксана, красавица Лена. Саида была занята. Из парней были Тимур, Азамат и Заур-Шпион.

Все три девушки тут же встали на сторону молодой жены.

Тимур сочувствовал обманутому однокурснику, но и молодую супругу тоже жалел - «поспешила с замужеством и мучается из-за того, что сделала больно бывшему парню, а теперь еще и мужу». Ведь она так честно и сказала своему законному супругу, что считает во всем виноватой только себя и достойна самого сурового осуждения.

Молодой супруг - опять же, по словам Тимура - понимает степень ее растерянности и мучений и прощает ей эту минутную слабость. И он встретился с ее бывшим и потребовал, чтобы тот забыл про нее. Но парень ответил, что забыть ее он не сможет и, более того, не может обещать не встречаться с ней. Тогда молодой муж назначил разборки, которые должны состояться сегодня вечером.

Азамат вдруг сказал, что он на стороне бывшего - «за свою любовь надо бороться». Саида, оторвавшись от компьютера, его поддержала, сказала, что ничего не видит в том, что девушка уйдет от нынешнего мужа и вернется к своему парню.

Рассматривались даже варианты того, как можно безболезненно решить эту проблему. Тогда Азамат вдруг спросил Заура-Шпиона, который очень внимательно все это время их слушал, а что думает он.

- Я думаю, - охотно отозвался Заур, - только вы, конечно, не обижайтесь, так вот, я думаю, что эта молодая замужняя женщина просто сука. Еще я думаю, что бывший парень ее настоящая сволочь. Ну а этот твой однокурсник - он просто тряпка.

После минутного замешательства послышались возгласы девушек: «Ой, ради Бога! Ну, это вообще…»

- Мы не просили шокировать публику, - вдруг жестко бросила Саида, - мы просили высказать свое мнение!

- А это и есть мое мнение, - ответил Заур. - Я не рисуюсь и не пытаюсь произвести впечатление, а так и думаю.

- Иногда свое мнение выгоднее оставлять при себе, - еще резче отчеканила Саида, - чтобы стыдно потом не было или чтобы не смеялись!

- Да мне вовсе и не стыдно, - так же невозмутимо ответил он, - эти три персонажа натворили таких дел, что живут сейчас в полном дерьме, каждый из них пытается оправдать собственное бессовестное поведение, а вы, в свою очередь, какими-то надуманными понятиями пытаетесь оправдать одного, другого или третью. И при этом стыдно должно быть почему-то не вам, а мне, тогда как только я высказал единственно правильную оценку этим придуркам.

- Ты можешь обосновать то, что сейчас сказал? - обернулась теперь к нему полностью Саида.

В ее взгляде была уже откровенная злоба.

- Да легко. Что именно?

- Почему ты о них такого мнения?

- Хорошо, я скажу, - согласился он, - только сначала вопрос: как вы все считаете, как принято называть женщину, которая живет в законном браке с одним мужчиной (или пусть даже не в браке, но с одним) и в то же время тайно общается (или даже не просто общается) с другим?

Говоря это, Заур смотрел ей прямо в глаза, спокойно, уверенно, и он был бледен и напряжен. И Саида не выдержала, отвернулась к компьютеру.

- Молчите? - констатировал Заур, потому что все действительно решили промолчать. - Ладно, уж конечно, она называется не Дюймовочка. Теперь про бывшего парня. Это сволочь сознательная, откровенная. Этот гад осознанно лезет и разрушает чужую, молодую, еще не устоявшуюся семью. Есть такие подонки, и будет неплохо, Тимур, если сегодня вечером его отоварят по полной!.. А что касается мужа, твоего однокурсника, то этот идиот намеренно соглашается, что его обманывают, и в тот самый момент, как он дал понять своей жене, что готов простить ее, он уронил себя прежде всего в ее глазах - больше она уважать его не будет. Ради такой вот любви он и сам с разбегу окунулся в эту грязь, и все они просто бесчестные, бессовестные люди, потому что ни один обладающий достоинством человек не будет выносить всю эту грязь на общее обозрение и соглашаться на какие-то разборки. Хотя, по большому счету, только его, законного мужа, и можно в этой ситуации пожалеть - он хотя бы семью пытается спасти. И любовь, если от нее что-то осталось. Это и есть мое мнение, нравится оно кому-то или нет.

Было бы в высшей степени глупо тут же попытаться что-то высказать в ответ или просто даже нарушить тишину, установившуюся после его короткого спича. Но пауза не затянулась надолго. Саида спросила:

У кого какие мнения по поводу услышанного?

Молчание.

- Бэла?

Та пожала плечами.

- Лена?

Она попыталась ответить, что даже не знает…

- А я остаюсь при своем мнении! - произнес Азамат. - За свое надо биться.

- И я при своем, - поддержал Тимур, - мой однокурсник прав!

- А мое мнение такое, - сказала тогда Саида, - что мы все неправы, а прав Заур!

Повисла напряженная тишина.

- Да, прав Заур, - повторила Саида, - потому что эти трое молодых людей действительно влезли в грязь. И ни у одного из них действительно нет ни гордости, ни чести, ни достоинства. И не заслуживают они никакого оправдания. Это я говорю искренно, потому что тоже так думаю. И это все, давайте работать!

* * *

Пришла осень. Волшебные дни сентября и особенно октября, когда проспекты, парки и скверы города наполняются спокойствием заслуженной радости, палой листвой, букетики из которой собирают дети и влюбленные; когда улицы заполняют школьники, одно из любимых занятий которых - наступать на «ёжики» каштанов, чтобы выдавить гладкие причудливые плоды, которыми уже полны их портфели и ранцы; когда по утрам с вокзалов растекаются реки студентов; когда ночами таксисты и подвыпившие повесы начинают ежиться от первой прохлады, а дворники еще затемно берутся за скопившуюся к утру листву. И когда солнце, неумолимо отклоняясь к южному горизонту, дарит на прощание свой неуловимый золотой растекающийся свет, свет легкой грусти, прощаний с шумным летом, свет последних теплых дней.

А еще - когда везде воцаряется запах дыма от сжигаемой листвы: днями иногда едва различимый, а чаще просто неуловимый в суете проспектов и улиц, а ночами расстилающийся по городу…

После этих дней пошли холодные дожди.

Праздники выпали на выходные. Студенты разъехались по селам пятничным вечером. В субботу Индира до ночи прождала звонка. Азамат не позвонил и в воскресенье. В понедельник вечером она не удержалась и сама набрала его номер. «Абонент временно недоступен». Индира набирала и набирала до самой ночи, пока не расплакалась от обиды и даже злости на этот голос и ненавистные слова: «…временно недоступен».

Во вторник в нетерпении досидела до окончания пар. И всякий раз по телефону одно и то же: «недоступен».

В «Триаде» она появилась далеко за полдень. Уже по пути ее стали мучить сомнения в правильности этой затеи, так что она несколько раз даже порывалась сойти на очередной остановке. А когда приехала, жалеть о чем-то было поздно.

Она была ослеплена. Буквально - сияющим светом офисных софитов после тусклого, пронизанного моросью дневного полусвета улицы; празднично-розовыми стенами фойе с бежевыми жалюзи на окнах; столами с изящными изгибами крышек для удобства работы; обилием электронной техники: мерцающих экранами компьютеров, замысловатых телефонов, копировальных аппаратов, принтеров, телефаксов…

И, главное, ослеплена была девушками, которые были в действительности одна лучше другой: одежды, прически, манеры, улыбки…

Должно было случиться именно так. Саида была рядом, всего в двух шагах, и все слышала. Потом обернулась и увидела. Пунцовый румянец на нежных щеках этой девочки. Ее мокрые волосы. Увидела капельки, стекающие по шейке за воротник бежевого плаща. Растерянность в глазах, которую скрыть уже не получится. И мольбу в них, обращенную к кому-то, кто поможет ей сейчас, в эту самую минуту… все так и должно было происходить.

И когда менеджер Лена задала этот глупый, совершенно лишний, этот невыносимо злой вопрос: «А вы, девушка, ему кто?», Саида не смогла больше сдерживать себя: «Лен, какая разница, кто она ему?» - «Да никакой, просто…» - «Иди, займись работой!». Она приблизилась.

Красивая девушка Лена, явно задетая, отошла в сторону. А Индира с такой благодарностью посмотрела на свою спасительницу, на эту ослепительную молодую женщину, которая так выручила ее, потому что она готова была даже расплакаться от растерянности и стыда! И эта чудесная женщина поспешила ее успокоить, тихо, чтобы другие не слышали, сказала, что Азамату пришлось неожиданно уехать - его взял собою в Ростов директор, Хасан Анатольевич, - и что в спешке Азамат даже забыл в офисе свой телефон, так что они его просто отключили. И сообщила, что приехать они должны сегодня вечером или даже ночью. И добавила: «Умыгузавэ, тIысэ!». Индира едва слышно поблагодарила ее: «Упсэу!».

...Она заперла дверь своего кабинета и потушила свет. Осталось мерцание экрана монитора. Саида глядела в окно, за которым пелену мелкого серого дождя начинали окутывать сумерки. Смотрела долго, думая о какой-то чепухе - что забыла, когда в последний раз от начала до конца наблюдала, как наступает темнота или, наоборот, рассвет. И даже вспомнила, когда. Это было очень давно, в детском лагере.

Она подошла к шкафчику, отворила мини-бар и достала пузатую початую бутылку коньяка. Села в кресло и налила себе полную рюмку. За окном непроглядно стемнело. Саида вспомнила капельки, с мокрых волос падавшие за воротник плаща, и какой-то необъяснимый свой порыв - остановить их пальцем, ведь это, наверное, так неприятно… и после них оставались такие прозрачные холодные полоски на шее. Никто не видел. А она видела. Стало вдруг холодно. Не вовне, а где-то внутри. «Гадина!» - вслух произнесла она. «Какая же я…» - но не договорила. Монитор погас в дежурном режиме, и стало темно.

В дверь кабинета несколько раз стучали, она слышала, как там делали предположения - «куда она могла деться, ведь недавно совсем была здесь, и машина ее стоит на стоянке». А потом услышала глухой голос Аслана. Затем начал звонить телефон, и на дисплее появилось его имя - друга, любовника, покровителя? Хозяина? Она медленно наливалась яростью. Ко всем. А к нему, к этому уверенному в себе буйволу, особенно. Протянула руку и отключила телефон.

Затем все стихло. Офис опустел, все разошлись. Когда она поднялась с кресла, ее слегка качнуло. Она убрала бутылку с остатками коньяка обратно в шкаф, набросила плащ, открыла дверь. И, выйдя из коридорчика, даже вздрогнула от неожиданности и услышала, как заколотилось в груди сердце - за своим столом сидел в одиночестве Заур-Шпион и работал. Она взяла себя в руки и пошла между столами, около него замедлила шаг, прошла, повернулась к нему. Он молча продолжал смотреть на экран. Саида медленно пошла к выходу.

...Он приехал домой, на свою «официальную» квартиру, в десятом часу вечера и, открыв дверь, был удивлен, увидев ее ботиночки и плащ в прихожей. Она полулежала, подобрав ноги, на диване напротив работающего телевизора. Он подошел поцеловать ее и уловил запах спиртного. Сел в кресло сбоку и только тогда обратил внимание на стоящую на ковре у дивана бутылку коньяка. Она даже не приподнялась, не посмотрела в его сторону.

- Что случилось? - спросил он.

- Ничего. Как доехали?

- Нормально.

Он тоже уставился на экран телевизора.

- Саида, все нормально? - снова спросил ее.

- Да.

- Ну хорошо.

Он поднялся и пошел в ванную. Открыл воду. Вернулся за бритвенным набором.

- Пока будешь в ванной, - так же глядя в телевизор, сказала она, - подумай, как все-таки называть женщину, которая открыто с одним, а тайно с другим.

Он внимательно посмотрел на нее и промолчал, а когда снова пошел в ванную, она добавила ему вслед:

- И как называется мужчина, который поступает так же.

Его не было долго. После ванной он готовил на кухне чай и какие-то закуски. Потом принес все это и, когда сел, спросил.

- Короче, что случилось?

- Ничего, - пожала она плечами. - Кстати, а почему ты сюда приехал?

- А куда мне приезжать?

- У тебя есть девушка. Или ты так не считаешь?

- Та-ак!

Он не стал отвечать, отпил чаю. Она наклонилась за бутылкой и стаканом.

- Может, хватит коньяка на сегодня? - заметил он.

- Отвали! Пошел ты, понял! Я тебе сказала, у тебя есть девушка - ею и командуй!

Он глянул на ее красивый профиль, промолчал.

- Почему ты не позвонил? - спросила она.

- Сама знаешь.

- Нет, почему ты ей не позвонил?

- Что?

Она медленно выпила и оставила в руке пустой широкий стакан.

- Что значит - ей? - спросил он.

- Я повторяю: что мешало тебе позвонить своей девушке с телефона шефа, с мобильного или любого другого - из гостиницы, из фирмы, из кабака, я не знаю, где вы там еще были? Ответь, что?

- Где ты с ней встретилась?

- Знаешь, что?

- Что?

- Пошел ты, придурок!

Он переодевался в стороне, хотя она и не смотрела. Снова, сбросив домашний спортивный костюм, натянул джинсы, заправил рубашку, взял теплый свитер. По телевизору шла передача про космических конструкторов.

- Я раньше представляла себе, кто это может быть, - заговорила Саида, - то есть думала, какая она. Рисовала себе кого угодно: какую-нибудь крепенькую крестьяночку, румяную такую и глупую; или нет, в основном, какую-нибудь нахальную девицу - и обязательно со жвачкой, овцу, короче; а иногда даже такую стройную и высокую длинноволосую красавицу - гордую, неприступную и тупую, да кого угодно…

Он молчал.

- Мне даже в какой-то момент захотелось…

Он ждал. Нахмурившись, не смотрел на нее.

- Ладно, ты все равно ничего не поймешь.

- О чем?

- Ни о чем, проехали.

Он вышел в прихожую и вернулся с курткой в руке.

- Твой телефон там! - Она показала пальцем на столик в углу. - И еще, если ты мужчина, то прямо сейчас и здесь ты должен сделать свой выбор. Раз и навсегда! Или она, или я. Потому что дальше так нельзя. Игры кончились, понимаешь!

Он наконец нашел то, что искал в карманах куртки, - ключи от квартиры. Положил перед ней на столик.

- Это от той квартиры, - сказал он, - от этой отдам, когда вещи заберу.

- Сядь, пожалуйста, на минуту, - попросила она. - Сядь, сядь, тебя женщина просит!

Он молча опустился в кресло.

- Я не играю, - сказала она, - даже если захочу, у меня не получится. Женщина в любовь не играет. Конечно, если женщина настоящая. И если любовь настоящая. Я не знаю, кто ты, Азамат, но такие, как ты, приезжают в этот город поиграть. Вы не живете, не работаете, не любите: вы играете во все это. И те, кто живет в этом городе, тоже играют. Все: наши девчонки в офисе, парни, наши клиенты, наше начальство, ваши студенты, преподаватели. Ну, почти все. Важно не «что», а «как». Как это будет выглядеть. Понимаешь меня? Важен только эффект, они сами называют это «понт». Всё - только имитация. Их дружба фальшива, их любовь надуманна, даже в постели они - подражают. Потому что настоящей любви они не знают, как и настоящей жизни. Потому что от настоящей любви они побегут в ужасе, как и от настоящей жизни. Побегут и спрячутся за своих пап и мам. Потому что настоящая жизнь жесткая до предела, даже жестокая. А любовь - самое нежное и трепетное, что есть вообще в этой жизни, и относиться к ней надо так же, иначе она становится опасна, как схватка на ножах. Настоящую любовь надо выстрадать, заслужить! А вы все играете в какую-то выдуманную, какую-то испанскую любовь, которой непонятно где насмотрелись и наслушались, и портите жизни себе и другим. Лениво так, со скукой разбиваете чужие семьи и судьбы и, что хуже всего, ставите себе это в заслугу. Но даже это вы делаете фальшиво, потому что любовь не бывает испанской или кавказской, потому что она правдива и обнажена и не терпит фальши, потому что она невыносима и неумолима, как сама смерть. Они все трусы. Вы - трусы. Ты понимаешь меня?

- Короче, чего ты хочешь? - спросил он.

- Я тебе сказала, - ответила она, - не играй. А еще лучше, уезжай отсюда, исчезни. И оставь в покое не только меня, но и ее!

- Я не трус, Саида, - спокойно ответил он, - я не боюсь ни твоей любви, ни твоей жизни. Я вообще, к сожалению, ничего не боюсь. И я сделаю так, как я хочу, понимаешь. А я хочу все. И я это получу.

Он поднялся.

- Нельзя не то чтобы получить все, - сказала она, - а нельзя даже хотеть получить все. Нельзя разрешать себе хотеть получить все!

В дверях он остановился.

- Я не звонил ей, потому что не помню ее номер. Я и твой номер не помню. Да и свой я помню только потому, что часто счет пополняю.

Она тяжело, даже с легким стоном вздохнула.

- Уйди, Азамат, пожалуйста!

Щелкнул замок входной двери…

Он сидел на скамейке в глубине двора. Было холодно и сыро. Оттого, наверное, все вокруг казалось еще более пустынным. Время от времени гасли окна в пятиэтажном доме. Азамат застегнул ворот куртки. Мелькнула мысль, что так можно и простудиться. Но долго об этом не думалось. Не думалось долго вообще ни о чем, кроме как о Саиде.

И размышления эти крутились в основном вокруг не совсем нормального чувства к ней. Он тосковал, умирал, натурально сох по Саиде перед встречей, в нем росла бешеная нетерпеливость, такая, что они часто не добирались до кровати; выходит, это было обоюдное томление, совершенно ослеплявшее их, когда они наконец оставались одни. Какая же в этом игра? - недоумевал он... Но утром!.. Пробуждаясь ото сна и вспоминая, где он и кто рядом с ним, он чувствовал совершенно непонятный гнев к ней, часто такой, что брезгливо, двумя пальцами, убирал с себя ее руку, отстранялся от ее волос или столь же гадливо высвобождал свою ногу из-под ее закинутой на него во сне ноги.

После долгого и мучительного анализа (а он действительно мучился от этой своей «странности») он сделал вывод, что не выносит, чтобы кто-то присваивал себе право касаться его. Он не допускал, чтобы она видела его раздетым, и если в минуты страсти об этом не думалось, то все остальное время он был либо укрыт, либо одет. Привыкшая к этому Саида после минут близости долго лежала с закрытыми глазами, давая ему возможность одеться.

Он догадывался, что это нехорошо, что это будет вносить проблемы в будущую семейную жизнь, с кем бы он ни жил, но побороть себя не мог - каждое утро переживал чувство презрения к ней, которое ослабевало к полудню, а потом уступало место желанию. Он страдал от этого, потому что знал, что у других все не так.

Вот почему его особенно задели слова Саиды о том, что он тоже, как и все остальные, играет в любовь. И его задело то, что она равняла его с остальными.

Он вспомнил своего тезку, Азамата из Яникоя, с которым пил водку вот на этой самой скамейке, и усмехнулся: познакомить бы с этой историей Саиду, не болтала бы больше про игры в любовь. Хотя и теперь он не верил в ту бескорыстную любовь, которою так гордился его случайный подвыпивший знакомый.

Потому что, думал он, стоит этой самой девушке по имени Лейла просто улыбнуться этому самому тезке, как он забудет все свое бескорыстие и вновь с головой бросится в океан любовной страсти. Потому что, считал он, нет никакой бескорыстной любви, любви без телесного желания. Потому что, был уверен он, это все вокруг - Азамат из Яникоя, Лейла, Саида, Бэла (которая утомила веки, строя ему глазки), Лена, Тимур, менеджер Алим, шеф Хасан Анатольевич - играют, но только он один ни во что не играет. Он лишь страдает от того, что эта самая любовь доставляет ему такие мучения.

Он достал из кармана телефон и отправил ей сообщение: «Все это слова. Ты тоже играешь в любовь». И вдруг, когда на дисплее высветилось «Доставлено…», его пронзила мысль о том, что, вероятнее всего, есть люди, которые вряд ли во что-то там играют. Его поразило не то, что он был с ними знаком, и не то, что они действительно не входили в общий список, а то, что вспомнил он о них одновременно.

Азамат даже потрогал ладонью сырую поверхность скамейки: мистическое какое-то место, подумал он. Телефон был все еще в руке. Он прокрутил список и нашел одного из тех, о ком только что подумал: в списке так и значилось - «Заур-Шпион». Азамат не спешил нажимать клавишу вызова. Он размышлял. И размышления его сводились к тому, что у него совершенно нет друзей.

Да, он был одинок. То есть, не то что здесь, в городе, но и вообще друзей у него не было. Были однокурсники, были коллеги по «Триаде», в прошлой жизни остались соседские парни и бывшие одноклассники (ни одного из которых он также не мог назвать своим другом), были клиенты по бизнесу, были какие-то респонденты по «одноклассникам» или «агенту», но никого близкого. Ему вдруг показалась отвратительной мысль, что этим можно гордиться. Он даже сплюнул. Надо было где-то провести ночь. Он нажал вызов.

К его действительно большой радости Заур отозвался тут же:

- Салам, Азамат, рассказывай!

- Заур, извини, что так поздно, но я тут, короче… в общем… я не разбудил тебя?

- Понял тебя, шпион ты полуночный. Что мямлишь, переночевать негде?

- Короче, да.

- В общем, так, запоминай адрес...

- Найду. Я на такси.

- И не комплексуй, я в такое время не сплю. Все, жду.

* * *

Он приехал, как полагается, не с пустыми руками. Жест Заур оценил, но пить отказался.

- Я в завязке, - сообщил он. - Ты что, не знал?

- Откуда? - честно ответил Азамат.

- Ну, не знал так не знал. Поем с тобой с удовольствием. И выпью. Чаю.

В своей маленькой комнатке он поставил по центру невысокий раскладной столик. Развернул кресло от письменного стола с включенным компьютером и кучей исписанных бумаг. Еще на столе в беспорядке лежали книги, и, пока Заур отлучился на кухню, Азамат не без интереса просмотрел обложки: Ф. М. Достоевский. «Бесы», Хорхе Луис Борхес, Ибн-Сина, Владимир Соловьев. Была книжка и по профессии: «Грядущая реклама». Из всего ему был знаком лишь Достоевский, да и то по далеким теперь уже школьным урокам. Он сел на стульчик, оглядел комнатку, так же заполненную книгами - на полке, на подоконнике, даже на кровати, бумагами с непонятными записями, CD и DVD-дисками. Тут же у стены стояла кровать. Собственно говоря, вся «старорежимная» съемная квартирка и состояла из этой небольшой комнатки, кухни да еще санузла.

Когда стол был накрыт, Заур включил на компьютере музыку и устроился напротив.

- С прошлых разгульных времен осталась во мне слабость к организованному застолью, - признался он. - Не люблю я беспорядка в этом деле, красиво надо сидеть.

- Неужели так разгульно жил? - спросил Азамат.

- Не то слово. Пил, курил и не по-товарищески относился к женскому полу, пока однажды не загорелась красная лампочка. Ладно, ты пей, не стесняйся, а я действительно третий год уже ни капли.

- Заур, в общем, ты извини…

- Кончай, не люблю! - перебил Заур. - Пей!

Потом предположил:

- Тебя, наверное, выгнали.

- Почти, - ответил Азамат. Затем подумал и уточнил: - Вообще-то, да.

- Саидка?

Азамат даже жевать перестал. Уставился на него.

- Расслабься! Знаю только я.

- Откуда?

- Сами меня Шпионом называете. И потом, если знаю только я, то больше ни одна собака, ни в конторе, нигде больше. Понял?

- Понял.

Азамат поспешил снова выпить стопку, прожевал и после этого сообщил:

- Я люблю ее.

- Тогда женись.

- Ну да, так просто.

- Понимаю, - покачал головой Заур, - дело в этой чудесной девочке в бежевом плаще. Как ее зовут?

Азамат теперь даже с какой-то злой торопливостью налил третью и опрокинул в себя.

- Как это? - спросил он Заура.

Заур вздохнул.

- Она в офис сегодня приходила, тебя спрашивала.

- И что?

- И ничего. Объяснили ей, что ты уехал. Ты что так нервничаешь?

Азамат попросил разрешения закурить. Задымили оба. Затем Заур сказал:

- Если бы женщина знала, как мужчина думает о ней, она, наверное, захотела бы стать мужчиной. Чтобы испытать это чувство. Но если бы мужчина знал, как о нем думает женщина, то он, наверное, задохнулся бы от зависти. Кстати, ты знаешь, сколько Саиде лет?

- Да.

- Ты знаешь, что такое тридцать четыре?

- Что?

- Это точка разграничения в магической иерархии чисел.

- Нумерология, что ли? - предположил Азамат.

- Братишка, я похож на того, кто занимается такой дешевой псевдохренью? «Нумерология», - презрительно повторил он. - Отдыхает эта нумерология! Я тебе говорю о настоящем знании, которое всем этим болтунам и не снилось... Короче, в общих чертах: число тридцать четыре - это переходная граница имманентности и трансцендентности. Это число великой возможности либо великого разочарования и катастрофы. Суть в том, что оно состоит из двух чисел «семнадцать». Ровно такое количество - семнадцать - категорий грехов совершает в течение жизни человек. Какое бы направление ни выбирала психическая субстанция человека - вовне или внутрь, - в своем постоянном поиске наиболее полного самовыражения она становится перед выбором: либо мучительный поиск максимального комфорта тончайшей управляющей конструкции, которую принято называть «душой», либо шаг к бесповоротному согласию на краткосрочный энергетический комфорт собственного «эго». Проблема в том, что и тот, и другой путь ведет к энергетическому истощению, поэтому человек по любому смертен. Разница лишь в том, что поиск душевного (ну, или духовного) комфорта, связанный с осознанным отказом от краткосрочных удовольствий, возвращает этот тончайший механизм к своему первоисточнику - Абсолюту, в котором и царит абсолютный комфорт, то есть так называемое блаженство; а вот второй путь, путь ублажения своего «эго», тащит эту самую конструкцию в обратную сторону - в некие энергетические черные дыры, попросту бездонные энергетические провалы, в которых, мягко говоря, не до блаженства. То есть чем больше психическая субстанция человека замкнута на себе, тем ближе она к полю действия имманентного притяжения и тем выше вероятность, что она будет утянута в эту черную дыру. И наоборот, субстанция, ищущая самовыражения в трансцендентном направлении в конце концов обретает совершенное блаженство. Ты что-нибудь понял?

- Я думаю, ты говоришь про рай и ад.

- Примерно так. Теперь обо мне и Саиде. Но сначала выпей!

Заур не торопился с продолжением. Вместо этого он «сконструировал» очень аппетитный бутерброд и принялся аккуратно, чтобы не просыпалось содержимое, его есть.

- Извини, оказывается, я был голоден, - сообщил он. - Кстати, по ходу - тест. Он не на сообразительность, а на уровень мышления.

- А когда про Саиду? - спросил Азамат.

- Да не торопись, вся ночь впереди. Итак, живут два богача. Оба совершенно одинаково, то есть в одинаковых объемах, занимаются благотворительностью. Помогают бедным, строят больницы, дают много денег на богоугодные дела - в общем, как полагается, делятся. Но! Есть между ними разница: первый делает все это охотно и даже с радостью (нравится ему людям помогать), а вот второй, как бы это помягче, скуповат, в общем. Не любит он делиться, но делает это, потому что так надо. Или, проще говоря, первый - человек хороший, а вот второй - плохой, причем сам знает, что плохой, но делает хорошие поступки. Теперь вопрос: кто из этих двоих достоин большего уважения и кто из них выше духом?.. Не торопись, вопрос непростой. А чтобы ты не мучился особо, я между делом поговорю обо мне и о Саиде. Только чай принесу, подожди.

В его отсутствие Азамат честно пытался задуматься над тестом, но ничего не выходило. Мысли крутились вокруг только что услышанной новости о визите в «Триаду» Индиры. Все вставало на свои места. Там они и увиделись. Но как это происходило, что они сказали друг другу?

Заур вернулся с чаем. Взглянул на почти пустую бутылку.

- Не опьянеешь? А то, смотрю, частить стал.

- Нет, я почти не пьянею.

- Плохо, - покачал головой Заур, - к моим годам можешь алкоголиком стать. Это бывает как раз с теми, кто поначалу не пьянеет. Опыт. Личный.

- Ты будешь рассказывать? - перебил Азамат.

- А что рассказывать... семнадцать плюс семнадцать, тридцать четыре… Неужели ты поверил во всю эту белиберду? Да нет никакой такой науки всяких там магических чисел, какого-то водораздела направлений. Я все это выдумал. Так что чепуха это все. Одно знаю и уверен в этом - не потому человек попадает в рай, что хороший он и добрый, а потому, что дела на этой земле делал хорошие. Ты не так считаешь?

- Ну, так.

- В таком случае, кто из двоих богачей достоин большего уважения?

- Первый.

- Ну вот, сам себе противоречишь. Ну почему первый?

- Потому что он делает это от души.

- Да от какой такой души? Ему все это совсем не трудно. Конечно, ему дана щедрая душа, вот он и помогает людям безо всяких усилий. Ну?

- Сам скажи! - попросил Азамат.

- Второй, - с разочарованием произнес Заур.

- Почему? Я хочу знать! - потребовал Азамат.

Так же сухо и устало Заур ответил:

- Я ведь уже озвучил это: потому что он делает над собой усилие. Потому что он борется с собой, с плохой, неприглядной стороной своей души. Он делает то, что ему не нравится делать. А сила характера и духа воспитывается только через то, что человек не любит делать.

Азамат поднял рюмку.

- Я хочу выпить за тебя, - сказал он, - потому что, можешь мне не верить, но я еще….

- А вот этого не надо! - поморщился Заур.

- Отвечаю! - подтвердил Азамат и, после того, как выпил, добавил: - По крайней мере, я еще не встречал человека, который в течение одного застолья обосновывает целостную научную концепцию и тут же ее опровергает.

- Чепуха, - отмахнулся Заур, - это все несерьезно. Но вот раньше! Эх, братишка, было время, когда я девицу мог за двадцать минут уломать. Представляешь? Правда, чтобы мое красноречие включилось и не подвело, мне необходимо было постоянно быть под градусом. Ведь мне не так повезло с мордашкой, как тебе, Юсуф ты наш, вот мне и пришлось стать умным, чтобы иметь хоть какой-то успех.

- Что значит - Юсуф?

- Не что, а кто. Был такой гражданин, кораническо-библейской прописки. Бог наделил юношу Юсуфа невиданной красотой, такой, что однажды, когда он вошел в собрание вельможных дам, при виде него эти знатные женщины пришли в неистовство и поотрезали себе пальцы.

- Ничего себе!.. Нет, а все-таки, это правда, что ты всего за двадцать минут?..

- Ну, это потом, так скажем, в зрелые годы, - усмехнулся Заур. - Да и неправда, конечно, а так, хвастовство одно. Ты смотри, не вздумай мне верить!

- А потом, после «зрелых» годов?

- А потом я спился. И едва не умер. Или, может быть, все-таки умер. Настолько мне было страшно.

- Чего страшно?

- Странный ты, Азаматик. Конечно, смерти. Хотя не самой смерти, а стало страшно умереть вот таким, в какого я превратился.

- Я не верю, что там что-то есть, - сказал Азамат.

- Я тоже, - согласился Заур. - Не верю. Я знаю, что есть.

Он снова ушел из комнаты. Пока его не было, Заур взял полистать книжку. Не читалось. Он отложил ее. Поднялся и подошел к окну, за которым чернела промозглая ночь. Он думал о том, что не ошибся, думая о Зауре как о человеке, который не играет в жизнь или в любовь. Кстати, надо спросить, любил ли он, потому что у таких людей всегда есть что рассказать, и их истории всегда особенные. Наверное, потому, что они не врут.

Он так и сделал, спросил, когда тот вернулся в комнату.

- Было так, чтобы ты по-настоящему влюбился?

- Много раз, - ответил Заур.

- Нет, я не про то, я же говорю, по-настоящему. Сильно. Страстно.

Заур сел за стол.

- Значит, так, пару раз было такое, что я конкретно западал на девиц, - сказал он. - Один раз в пионерском лагере, а другой раз в универе, на втором курсе. И в том, и в другом случае ни фига из этого не вышло. Поэтому я в эту романтическую чушь не верю. А два года тому назад, когда только пришел в «Триаду», я подкатил к Саиде. Сказал ей, что питаю симпатию, и предложил более чем серьезные отношения. Вот тебе и обещанная история.

- И что она?

- Ничего. Отказала.

- И все?

- А что еще? Я думал, что ты знаешь.

- Нет, нет, подожди, - заволновался Азамат, - я не знал, она мне ничего не рассказала, но я точно знаю, что она… в общем…

- Да расслабься - терпеть она меня не может. Ты это хотел сказать?

- Да, - выдохнул Азамат.

- Она не виновата, это я сам ее обидел.

- Чем?

- Слушай, парень, ты чего пристал?

- Ну, это же моя женщина, и я люблю ее! - сказал Азамат.

- А, ну ладно, извините! - картинно развел ладони Заур. - Обидел я ее тем, что просто посмел подойти к ней с этим. Я, алкаш в завязке, плохо одетый, нищий, разведенный отец троих детей, - и к ней - такой супер-леди! Я знаю, это очень обижает. Даже более того - злит. Я рассердил ее. Очень.

Азамат молча осмысливал услышанное.

- А ты сам что почувствовал?

- Ничего, - холодно ответил Заур, - я извинился и отстал.

- И все?

- И все.

- Значит, ты был влюблен и так просто отстал?

- Слушай, пошел на фиг, шпион приставучий! Чего ты хочешь услышать от меня? Да, отстал и больше ни разу не подходил. Просто даже не подходил и не заговаривал. И не потому, что я обиделся, оскорбился или обозлился на нее. И тем более не потому, что испугался этого борова Аслана. Если бы она подала хоть малейший повод мне для надежды, я отбил бы ее у этого мешка с деньгами, не ему со мною тягаться. Короче, я извинился и отстал. Все, точка!

- И больше у тебя к ней ничего нет?

- Слушай, - Заур подался к нему, - ты, пацан, уже злить меня начинаешь!

- Ну, ты же должен понять - я не могу жить без нее!

Заур вздохнул, откинулся в кресле, пальцами забарабанил по ручке.

- Сам подумай, может уважающий себя мужчина после подобного испытывать что-то к женщине? - наконец произнес он. Нет, ничего не осталось у меня к ней, можешь быть спокоен. - Он потянулся за сигаретой. - Да и не меня тебе надо опасаться, - добавил между делом, - а эту скотину Аслана. Он просто купил ее с потрохами. И сделал такой, какой она стала. А она не такая.

Азамат напрягся.

- А какая она?

- Дурак ты, - скучно ответил Заур. - Она правильная. И хорошая. И все, отстань, утомил ты меня!

Азамат решил отстать. Но слишком многое просилось быть сказанным, причем почему-то именно этому человеку.

- Что же мне делать с Асланом? - произнес он, обращаясь невесть к кому.

- Что делать, что делать? Боишься его?

- Не знаю.

- Ну, убить он, конечно, не убьет, - сделал предположение Заур, - не потому, что не способен на это - очень даже способен, - а потому, что не нужны ему эти проблемы. Но вот жизнь испортить он сможет, и довольно серьезно.

- И что… он там сможет?

- Да всякое... Встретят, например, тебя какие-нибудь пацаны вечером в подъезде и изобьют до полусмерти, и телефон заберут, чтобы выглядело как ограбление, будешь ты лечиться месяца три-четыре. А еще и из академии отчислят - найдут повод. И еще может так стать, что в Нальчик ты будешь въезжать озираясь и спешить будешь поскорее убраться к себе в село. А могут еще и так сделать, что даже в селе родном ты будешь бояться за ворота выходить.

- А ты жестокий человек! - выдохнул Азамат. - Злой!

- Это я жестокий? - усмехнулся Заур. - Эх ты, шпион доморощенный! «Жестокий», - передразнил он. - И вот вы все такие. Доморощенные, трусливые и потому сами жестокие. Слабые вы. И мне вас, современных молодых орлов комнатных, искренне жаль. И девчонки ваши такие же - сопливые, а уже жестокие.

Он хотел, видимо, на этом и закончить, снова потянулся за сигаретой, потом рывком поднялся, вышел из комнаты и вернулся с чаем для Азамата и с кофе для себя. И заговорил уже с порога:

- Я одного в вас не пойму - природы, источника вашей злобы. Вы не видели войны, лишений, бытовых тягот, голода, но вы жестокие. Вы хорошо одеты, всегда сыты, при деньгах каких-то и - вечно недовольны, агрессивны, бессердечны, грубы. Вас кто-то обидел, оскорбил? Нет. Вы не знаете, что такое обида. Откуда это в вас? Ты можешь ответить?

- Я не такой, - огрызнулся Азамат.

- Да ладно, «не такой»! Вот что интересно, даже девицы ваши усвоили эту психологию. Знаешь, что чаще всего от них слышишь? «В этой жизни надо быть жесткой». И ни один из вас, парней или девушек, не говорит, что надо быть добрым и человечным. Ты не задумывался над этим, парень? Или это не так, я сочиняю?

Азамат глядел в пол.

- Почему считается постыдным быть добрым и человечным? Почему даже те немногие, кто так не считает, стыдятся сказать это вслух или обнаружить свою доброту и человечность? Потому что их засмеют. А то и постараются сделать больно. Нет, конечно, это наблюдалось во все времена - человек так по-скотски устроен. Но дело в том, что вы превзошли все предыдущие поколения. Вы своей жестокостью и бессердечием превзошли своих отцов, старших братьев, старших друзей и знакомых - всех, кто впервые научил вас этой детской жестокости. Я понимаю, существует убеждение, что только так можно чего-то в этой жизни добиться. А хочешь, я открою тебе один великий секрет, одну ужасную тайну? Никогда, ни в какие времена ни один человек на земле еще не становился счастлив посредством своего бессердечия и жестокости!

- Ты преувеличиваешь, - сказал Азамат. - И, повторяю, я не такой.

- О тебе отдельный разговор, - грубо парировал Заур. - И я не преувеличиваю. Я даже слишком нежно это обсуждаю. На днях еду в маршрутке, и в окне картина: толпа пацанов прямо на улице забивает одного парнишку. Их то ли четверо, то ли пятеро, и каждый старается не остаться в стороне. Именно так - злобно, зверски, - одного. Мы в свое время дрались один на один. Да, жестоко дрались, но справедливо. А потом пожимали друг другу руку и расходились. Еще и мировую, бывало, выпивали. Что теперь? Теперь цель - зверски искалечить, изувечить. Это считается доблестью - когда толпой. А я тебе вот что скажу, братишка: когда один на один - это по-человечески, а когда толпой - это по-скотски. Потому что только животные нападают толпой, то есть стаей или стадом: не все, конечно, но гиены, например, или шакалы.

- Я тебе сказал, что я ничего общего со всем этим не имею! - сверкнул глазами Азамат.

- Да успокойся, я не в твой адрес это говорю. Я же сказал, что не все такие. Но о поколении судят по тенденции, по тому, как живет, думает и поступает большинство.

Заур все еще стоял над столиком, и Азамат никак не решался предложить ему сесть, но думал об этом, потому что так, стоя над ним, он нервировал его своими пламенными сентенциями. Воспользовавшись паузой, он рискнул все же обратить на это внимание.

- Ну да, ты прав, - тут же согласился Заур, - подожди… А зачем я и правда стою? А, я же окно хотел открыть.

Пробравшись между кроватью и столиком, он отворил створку окна, и в комнату волнами и едва заметными клубами пара вплыл освежающий холод осенней ночи. Тут же улетучилась замкнутая прокуренная напряженность.

- Осень! - констатировал глядя в промозглую ночь Заур. - Натурально «моя сестра». Любишь осень?

- За что ее любить, - отозвался Азамат, - вот за это?

- Осень - это самое правдивое время года.

Он затворил окно и опустился в кресло напротив.

- Правдивое, - повторил он. - А знаешь, из чего исходит все то, о чем я тебе говорил?

Азамат решил промолчать.

- Со лжи все начинается, - сказал Заур. - Ты можешь с твердой уверенностью заявить, что, например, в течение сегодняшнего дня ни разу не соврал? Только честно.

- Нет.

- Я ведь неспроста все это тебе говорю, - вздохнул Заур. - Совсем неспроста. Я вижу даже то, о чем ты еще и не подозреваешь. Поэтому я знаю, насколько опасно то, чему вы не придаете никакого значения. Вы лжете. Все.

- А ты? - не удержался Азамат.

- А я пожинаю плоды своей лжи и самообмана. Ты, парень, про любовь меня спрашивал? Есть у меня что вспомнить по этому поводу. Вот скажи мне честно: ты и любой из твоих сверстников - как вы отреагируете на то, что девушка отказывает вам во внимании? Я о тенденции спрашиваю.

- О тенденции?

- О тенденции.

- Никак, - ответил Азамат, - хотя… Честно?

- Разумеется, - усмехнулся Заур.

- Мне будет обидно.

- Так.

- Я даже буду злиться.

- Так.

- И… раз уж, если по-честному, то… не знаю.

- Хорошо, тогда конкретизируем вопрос: что если девушка не просто откажет, а откровенно проигнорирует тебя, отнесется к тебе как к пустому месту?

- Ну, тут надо будет, - воодушевился Азамат, - короче… Лично я постарался бы сделать ей больно. Это честно.

- Верю, что честно. Так и было. Молодой человек решил познакомиться с девушкой. Но не понравился он ей. И вот, вместо того, чтобы деликатно сказать ему (ведь чужие чувства надо щадить), что есть, мол, парень, или даже открыто сказать: «Извини, так и так, не могу я с тобой общаться, ты очень хороший, но прости», она избегает его, на звонки не отвечает, а при случайных встречах грубит ему, причем на людях; одним словом, как к собаке к нему относится. Теперь представь, что творится с парнем. Каково ему? Конечно, его любовь постепенно перерождается в ненависть. Ему бы отстать от этой тупицы да и отправиться с миром на поиски другой девицы посговорчивее. Но нет, крепко она его задела - причем заметь, что девицы это иногда делают намеренно. Это такой вот жестокий флирт. Короче, в нашем случае парень преследовал ее не долго, особых разборок не устраивал. (О! А как эти девицы обожают разборки, скандалы, ссоры, сплетни! Что ты! Ведь это так ее рейтинг поднимает!) Он просто однажды подкараулил ее и плеснул в лицо кислотой. Вот так вот. Она была красивая. Гордилась, говорят, этой красотой невероятно. Но - теперь уже была.

- Это что, реальный случай?

- Конечно, реальный. Один мой друг даже на судебном заседании присутствовал, это он и рассказал. Конечно, парень этот полный идиот, и он виноват. Но жизнь он загубил и себе, и ей. Нечем ей теперь гордиться. И у него теперь долго не будет другой. А ведь все могло кончиться и не начавшись, «снизойди» она до него. Сказала бы ему по-человечески, пусть и соврала бы, что занята уже или еще как-нибудь, но, главное, по-человечески. Факт таков, что на свою жестокость она получила ответную жестокость. А это уже та самая тенденция... Или вот совсем недавний случай. Какой-то добрый молодец влюбился в жену своего друга (друга, а не просто знакомого! И не в девушку, не в подружку, а в жену!). И что он делает? Крадёт ее. Замужнюю молодую женщину!

- Я слышал об этом.

- Что из этого получилось: оскорбленный муж приехал разбираться со стволом в кармане. В результате - один труп и один - в реанимации, то есть полутруп. И у женщины судьба наперекосяк.

- Заур, ну зачем ты… Ну это же единичные случаи!

- Нет, брат. Это не единичные случаи. Это диагноз вашему поколению. Поколению, которое хочет, чтобы ему какой угодно ценой, но было хорошо. Хорошо сейчас, сразу, несмотря «на»!.. «Единичный»! Месяца не прошло после этого, как в соседнем районе произошел другой «единичный» случай. Бывший муж приходит домой к своей бывшей молодой супруге под предлогом того, что надо поговорить, - и поговорил. Расстрелял ее и ее семью. За что - это вопрос отдельный. Но как! Молодая женщина убита, бывшая теща, чудом оставшаяся в живых, - навсегда калека, брат жены ранен. Сам виновник навсегда закрывает себе путь к нормальной жизни, и еще - их (его и ее) маленькие дети остаются сиротами. Есть хоть одна причина, по которой можно устроить такую бойню? Есть, я тебя спрашиваю?!

- Отстань.

- А я тебе говорю, что есть. И причина эта - бесчеловечность. Та самая жестокость. «Единичный»!.. Тебе еще привести эти единичные случаи?.. Что молчишь?.. Ну вот, и кофе остыл. Да и хрен с ним…

Ты знаешь, есть у меня совсем свежий случай из твоего родного села. Значит, парняга лет под тридцать, тракторист, решил выпить с приятелями. Мать этого парняги магазинчик держала, «комок». Ну вот он и попросил у матери выпивку. И мать отказала ему. Он завел свой трактор и попер на магазинчик когда и мать его там была - раздавил к черту ларек. Мать едва-едва выскочить успела.

А уже в другом селе, но в вашем же районе скандал кончился тем, что не успела мать никуда выскочить. Очень уж осерчал на нее родной сын. Забил насмерть тяпкой.

- Я понял…

- Заткнись! - оборвал его Заур. - Я скажу, потом слово получишь!.. А вот свеженький пример. Парню девушка очень понравилась. И, как назло, родственницей она ему приходилась, близкой причем. Так и сказали: «Я унэкъуэщ хъыджэбз». Но ведь он ее хотел! Вот и взял. Насильно. Сестру, получается. И знаешь, что дальше было? Отец этого... подонка сделал все, чтобы «уладить» дело - родственников умолял-ублажал, подмазал кого надо, ну и не посадили сыночка. А лучше бы посадили, потому что через год этот мальчик таксиста зарезал. Бросил труп в багажник и поехал покататься. Ну обидел его таксист - денег с него за извоз потребовал, сто рублей... Понимаю, что ты ни при чем. Да и я что-то разошелся! Мне, может быть, нужно выговориться. Ты уж прости, выслушай, пожалуйста!

- Да ладно, я же понимаю…

- Конечно, ты понимаешь. И я вижу, что тебя самого это очень тревожит. Или не тревожит?

- Тревожит! - поспешил заверить Азамат, который теперь и не знал, чего дальше ожидать от этого очень уж «неудобного» человека.

- Это хорошо… В смысле, хорошо, что тревожит… И это обязательно аукнется. Непременно! Нужны еще случаи? Единичные?

- Нет!

- Со мной не опьянеешь, правда?

Наступившую паузу заполнил приглушенный рокот музыки из динамиков компьютера. Азамат поднялся и вышел из комнаты. Он теперь жалел, что обратился с просьбой о ночлеге именно к Зауру. Мелькнула даже мысль, не уйти ли прямо сейчас, ничего не объясняя. Набросить куртку и спокойно… Хотя спокойно ли? Нет, решил он, это будет выглядеть как малодушие. Да и куда теперь уже идти? Да и чего он испугался? Этих примеров? Да он их не меньше знает! Так что теперь, бежать, что ли, от такой злой жизни? Все это преувеличение.

Заур сидел в том же положении, запрокинув голову и глядя в потолок. Он продолжал молчать и после того, как Азамат вернулся. Тот решил не нарушать молчание первым.

- Нас ждут тяжелые времена, - так же глядя в потолок, заговорил Заур. - Скорее всего, даже жуткие. Запомни это, мальчик! Мы сами захотели стать такими, какими стали. Попросту «вуду-пипл», как в песенке у «Продиджи», народ «вуду». Ни веры, ни идеи, ни духа. Даже от великого этикета остался один «понт». По-русски это называется «бездуховность». Готовность в любой момент бить морды, калечить и убивать - это не дух, а жестокость, которая корнями уходит в трусость и малодушие. А там, где нет духа, селятся демоны. Слишком много молодых и не совсем уже молодых людей одновременно захотели получить все и сейчас, несмотря ни на кого и ни на что. И зашли далеко, а отступать, «врубать заднюю» не хочется. И сделали наше время таким. А время слишком неумолимая вещь, оно отплатит нам тою же мерою. Это закон. Поэтому, когда оно доберется до всех нас (а в стороне не останется никто), - не плачьте, не жалуйтесь! Я, например, к этому готов, поэтому сопли распускать не буду. И каждый должен знать, что отвечает за свои дела. Большие или малые. Ничего незаслуженного не получит никто. Ответ времени будет адекватен нашей жестокости и бесчеловечности. Но только адекватен, потому что, в отличие от нас, время справедливо.

Он снова замолчал.

- А тебе не кажется, что вся твоя теория жестокости очень хромает? - прервал затянувшуюся паузу Азамат.

- Обоснуй!

- Значит так, откуда все те примеры, которые ты только что привел? Из какой среды?

- Ну? Дальше.

- Из низшей среды. Из самой невежественной и темной среды нашего народа. Из среды плебса.

- Ох ты, какие мы слова употребляем!

- А что тебе не нравится?.. Именно плебса. Черни, которая всегда была и остается подвластной самым темным и жестоким инстинктам. Что, не так?

- Ну, если ты считаешь темным плебсом студентов наших вузов, например, однокурсника нашего коллеги Тимура и молодой жены этого однокурсника, которая тоже студентка; или если невежественная чернь - это та же студентка, которая наплевала на внимание парня, и тот же парень с кислотой, который, заметь, из очень хорошей, благополучной семьи; или, если темные плебеи - это поубивавшие друг друга из-за жены одного из них друзья, которые, опять-таки, из вполне достопочтенных городских семей… Даже парень, изнасиловавший родственницу и потом таксиста убивший, заметь, был не из последних семей в своем селе! По-твоему, это плебеи и чернь?

Азамат угрюмо молчал.

- Это, братуха, наш с тобою класс, наша прослойка. Это люди из моего и твоего маленького, заметь, слишком маленького народа, чтобы делить его на продвинутые слои и остальную чернь.

- Так ты что, свой народ не любишь? - уже с раздражением бросил Азамат.

Заур посмотрел ему в глаза. Поначалу с некоторой даже злостью. Потом вдруг рассмеялся.

- Вот ты все-таки шпион маленький! - выговорил он сквозь смех.

Азамат обиделся.

- Ладно, успокойся, - примирительно произнес он, - люблю я свой народ, куда ж я денусь. Вот, послушай:

Но, склонясь на мягкий берег,

Каспий стихнул, будто спит,

И опять, ласкаясь, Терек

Старцу на ухо журчит:

«Я привез тебе гостинец!

То гостинец непростой:

С поля битвы кабардинец,

Кабардинец удалой.

Он в кольчуге драгоценной,

В налокотниках стальных:

Из Корана стих священный

Писан золотом на них.

Он угрюмо сдвинул брови,

И усов его края

Обагрила знойной крови

Благородная струя.

У тебя что по литературе в школе было?

- Ничего не было, - огрызнулся Азамат.

- «Народ свой не любишь», - проворчал негромко, пододвигая к себе чай, Заур, - отличники!..

Азамат промолчал. Он действительно не знал ни автора, ни самого стиха.

- Сойдемся на том, что это все временно и это пройдет, - сказал Заур. - Давай так скажем, что наш с тобою народ сейчас болеет. Нездоровится нам, короче. Но болеем мы далеко не насморком. Согласен?

- Я тебя все равно не переспорю! - отмахнулся Азамат. - Из-за тебя у меня все выпитое даром испарилось.

- Не переживай, недалеко ночной магазинчик есть...

- Что, сильно я закрутил? - усмехнулся Заур. - Все объяснимо: днем работа, - а в офисе, сам знаешь, какие разговоры, - вечером домой и снова за компьютер, за книжки. В кои-то веки появился в гостях достойный парень, вот мне и охота выговориться. Кстати, ты заметил, сколько вранья в нашей работе?

Азамат кивнул.

- И вообще, сколько вокруг вранья?

Азамат вновь кивнул.

- А чести мало. Ты, кстати, можешь определение дать понятию «честь»? Давай я тебе историю расскажу! Там, в офисе, когда обсуждали ситуацию с тимуровским однокурсником, я не во всем прав был. Нельзя лишать человека права на оправдание. Сегодня человек может совершить злодеяние. А потом пожалеет об этом, всю жизнь грех этот отмаливать будет, мучиться, страдать - и станет правильным, даже праведным. Ну ладно. Вот, слушай историю.

Ты, конечно же, слышал про таких исторических персонажей, как Шамиль и Хаджи-Мурат. Ну ладно, все, не напрягайся, знаю, что слышал. В общем, в истории Кавказской войны есть отдельная глава. Это глава о газавате, который объявил имам Шамиль против захватчиков. Как говорят французы, «на войне как на войне», то есть это самое отвратительное человеческое состояние. Апофеоз смерти. А та война была действительно жестокой, велась со стороны царских войск бесчеловечными методами, и горцы отвечали на эти методы равной жестокостью. Я это к тому, чтобы ты настроился на то, в каких условиях произошла следующая история. Саму историю я вычитал у Гамзатова, а он записал ее по старинным преданиям о Хаджи-Мурате. Кто такой был Хаджи-Мурат? Это был один из наибов грозного Шамиля. То есть генерал, по-современному. Нравом этот наиб Хаджи-Мурат был «не подарок». Сам имам опасался его и его влияния. Ну так вот, разгар войны, выжженные аулы, отрезанные головы, налеты на русские подразделения, вражда, ненависть, смерть. Как-то ночью Хаджи-Мурат лесом возвращался с конным отрядом своих нукеров после набега. Вдруг у лесной дороги заметили костер. А у костра расположились двое русских солдат. Сидят беспечно и песенки даже поют. Такая удача! Что ждало этих двоих? Ну, тут даже пленом и рабством не пахло - не стали бы с ними возиться, изрубили бы в «мелкий винегрет» горячие нукеры, у которых глаза уже загорелись и желваки заиграли. Отряд Хаджи-Мурата по его приказу замер. Солдаты их не заметили. И песни какие-то протяжные продолжали петь. Тут Хаджи-Мурат спрашивает своего толмача, о чем поют эти гяуры? Толмач прислушался и перевел: поют, говорит, песню о матери, о любимой девушке и о далекой родине, о которой они тоскуют. И знаешь, что сделал Хаджи-Мурат? Он вдруг совершенно неожиданно подал знак - и отряд так же тихо и незаметно для солдат ушел стороной... Это называется честь. Величие души. Души сурового, отважного воина, который не им, русским рекрутам, продемонстрировал это самое величие, даже не своим подчиненным, а себе сказал: да, благородные господа генералы Зассы, Барятинские и Ермоловы выжигают дотла мои родные аулы, убивают моих братьев и сестер, считают нас дикарями и отказывают нам в благородстве; что ж, это их дела, но сам о себе я знаю, что да, я - кавказец, горец, и я не зверь, я - человек, и я знаю, что такое мать, я знаю, что такое любимая девушка, и я каждый день умираю за свою родину. И я не убиваю просто из кровожадности... Слышал, у русских дворян-офицеров была форма приветствия: «Честь имею!». Так вот, Хаджи-Мурат просто продемонстрировал это своим поступком - что имеется у него честь, да еще какая! Хотя разве бывает честь в сравнительной степени - или национальная, или, скажем, дворянская? Она просто либо есть, либо нет ее вовсе.

Они помолчали.

- Да, кстати, к вопросу о продвинутой, фу ты, прогрессивной части нашего населения. Ты заметил, какие рекламные щиты висят по городу? Ну хотя бы в самом центре, - возобновил разговор Заур. - Там две бабищи висят. Точнее, полторы. Почти раздетые. Та, что справа, в самом минимальном нижнем белье, а от второй только задница на нас смотрит и ноги поднятые. Получается, что полторы.

- Ну и что? Ну висят, я знаю, и что?

- Ничего. Просто висят, - пожал Заур плечами.

- Ну хорошо! - выдохнул шумно Азамат. - Согласен я, согласен, что не совсем это прилично, но ведь… Ну, я не знаю. Но ведь в других городах…

- Нет, нет, - перебил его Заур, - мы за другие города не отвечаем, там другие люди живут. Мы говорим о Нальчике, столице кавказской республики, заметь - кавказской. И то, что как-то еще проходит в каких-то других местах, на Кавказе никак не проходит.

- А чем Кавказ хуже других мест? - возразил Азамат.

- Да ты что? - удивился Заур. - Ладно, бес с ними, со щитами! Не в них дело. Это просто показатель. А дело в том, что мы - не Европа, как очень хочется думать одним, и совсем не Азия, как хочется другим. Да наша земля пропитана кровью войн, несправедливости и личной вражды! Нам ничего невозможно доказать, внушить или привить. Мы непокорные и упрямые до тупости, до невозможности! Понимаешь? Да нас просто распирает от ощущения величия! Мы, можно сказать, все еще дети этого мира, наивные и открытые. Непримиримые, обидчивые, смешные, гордые, готовые в любую минуту к великой вражде, но и великой дружбе и великой любви. Мы - Кавказ. Спокойная и скучная жизнь вызывает в нас презрение. Мы - не Запад, но мы и не Восток. И беда одной нашей прогрессивной части в том, что она не понимает, что мы никогда не станем европейцами, и беда не менее прогрессивной другой нашей части в непонимании того, что мы никогда не станем людьми Востока. И если там или там разврат вызывает осуждение, то у нас он вызывает гнев. Точно так же, как ответный гнев вызывает косность. У нас нет середины. И я точно знаю, что во многих прогрессивных европейских городах нет рекламных щитов с полураздетыми бабами. Там это - дурной вкус. И разврата такого, как у нас, там нет. И в Европе так открыто девицы не одеваются, как наши. А веду я к тому, что никто ничего нам не принес ни из Европы, ни с Востока - мы сами стали такими. Потому что захотели такими стать. Потому что захотели всего и сразу - сейчас! Но надо твердо знать, братишка, что всего и сейчас не хотят даже самые свирепые хищные звери... Ты чего так смотришь?

Азамат не отвечал.

- Эй, очнись!

- Ничего, - отвел Азамат взгляд.

Как-то странно получалось. Азамат хотел, чтобы эта «пытка» в конце концов прекратилась и чтобы они посидели-выпили, как нормальные мужчины, а не философы какие-то, которые решают мировые проблемы. Тем более что здесь, в замкнутом пространстве комнатки, ничего не решалось ни для этого самого мира, ни даже для них самих. И вместе с тем, заверши они сейчас этот странный разговор, он огорчился бы.

- Меня радует, что ты не такой, как большинство, - продолжил Заур. - Ты, наверное, прав - есть за мной грешок, многое преувеличиваю. Ведь сколько у меня знакомых и ребят, и девушек, за которых просто сердце радуется. Работают себе тихо-спокойно, пусть небольшие, зато правильные дела делают. И, кстати, это еще вопрос, чьи дела более важны. Нет, не прав я, хорошее у нас поколение. И друзья у меня просто отличные. Да я сам вообще состою из моих друзей, я, можно сказать, собирательный образ. Понимаешь, о чем речь?.. Просто проблема в том, что время сейчас не наше еще, много фальши и грубости, вот и повылезала всякая сволочь, выскочки. В которых нет уважения ни к чему - ни к законам, ни к морали, ни к власти. Но ничего. В общем, ты тоже теперь обязан другом стать, Азамат. Иначе нельзя, ведь сидели же за одним столом! Или ты против?

- Нет, как я могу против…

- Ты и сам понял, что все, что я сейчас тут говорил, - это морализаторская чушь. По большому счету смахивает на старческое брюзжание - то не так, это не этак. Верно? Но, как бы там ни было, теперь ты знаешь, кто я такой и как я думаю. А думаю я именно так! Я ничего не собираюсь менять, да и не смогу ничего изменить. Сижу тут в своей норе, книжки умные читаю, денег заработать даже прилично не умею и толкаю гневные речи о том, как распустилась эта молодежь. Не очень-то симпатичный автопортрет, правда? Мое поколение и твое поколение сейчас рулит в бизнесе, в культуре, даже журнальчики глянцевые с теми же полураздетыми девками и красивыми машинками научились выпускать. Мы даже можем ответить на довольно сложные вопросы современности - в области политики, например, или того же издательского бизнеса. А на довольно простые вопросы ответить у нас не получится. Например, кто такой Норберт Винер. Кто такой Билл Гейтс, мы знаем все, но о том, что не было бы никакого Билла Гейтса, если бы не Норберт Винер, знают единицы. Вот скажи мне, ты книжки читаешь?

- Нет.

- И правильно делаешь. А те, которые читают, говорят мне о Януше Вишневском и Паоло Коэльо. Слышал про таких?

- Слышал.

- Так вот, я не против Коэльо и Вишневского. Возможно даже, что это очень достойные люди, но не имеет права человек ставить себе в заслугу то, что он читает Вишневского и Коэльо, если про Мигеля де Сервантеса даже и не слышал. Или если про Достоевского он может сказать только то, что это «знаменитый российский писатель». Согласен?

- Согласен, - ответил Азамат, - я, например, ничего этого не знаю.

- Да и пожалуйста, не обязан ты это знать! Если бы, конечно, не одно маленькое «но». Каждый, кто заявляет себя высокопродвинутым, прогрессивным, современным, в конце концов, человеком, обязан сначала знать, кто такие Мигель де Сервантес и Норберт Винер, а потом уже говорить про всех остальных.

- И кто они такие?

- Да неважно, жили такие люди… А теперь следующий вопрос. Азамат, ты, лично, чего ты боишься?

- В смысле?

- В прямом. Чего?

- Не знаю.

- Хорошо. А как ты считаешь, кто ничего не боится?

- Тоже не знаю.

- Молодец! Теперь смотри, лично я точно знаю, чего и кого боюсь. И я точно знаю, что самые отважные люди - это честные люди. Те, кому нечего стыдиться и скрывать. А те, кто ночами в кабаках и борделях сорят деньгами на выпивку и шлюх, - это мои личные враги, потому что у нас полно голодных сирот и брошенных стариков. И все, что я тебе тут нес, - это полная чушь, направленная только на то, чтобы прощупать, из какого ты теста. Чушь, в которую я все-таки верю, - и на том стою! И мне не надо теперь ходить вокруг да около, чтобы задать тебе два вопроса. Первый: как тебя называли пацаны в детстве? Какое прозвище дали?

Азамат усмехнулся.

- А это здесь при чем?

- Нет, это очень серьезно, ответь, пожалуйста!

- Азик.

- Хорошо. Теперь второй вопрос. Азик, ты случайно не знаешь, кто украл мои деньги?

Он замолчал и посмотрел ему в глаза. Азамат по-прежнему с полуулыбкой слушал. Потом улыбка сползла.

- Что? Подожди, какие деньги?

- Тс-с! - приложил палец к губам Заур, потянулся к письменному столу, взял ручку и бумагу, потом протянул листок ему.

Азамат прочел и поднял взгляд. Он сам не знал, что именно выражал его взгляд - непонимание, недоверие, испуг, сомнение. Последнего, скорее всего, было больше. Заур это понял.

- Ты знаешь, брат, я не то чтобы злюсь или что-то предпринимаю, - как-то даже скучно произнес он. - Я просто в тихом, невиданном гневе. В бешенстве! Это точно. И не только я. Вот ты смотришь на меня и не веришь, а это так. Деньги, сам видишь, большие. Одному человеку их не поднять. Поэтому я не один. И обокрали, получается, не меня одного. А эти люди не такие, как я. Они, как бы тебе это сказать, недобрые люди. Да и какая может быть доброта, когда тут такие деньги. Ведь большие деньги, Азамат?

- Д-да… большие, очень. Но, Заур… Неужели… Клянусь тебе… Мамой. Да ты понимаешь, что я сейчас… Да это просто охренеть можно, какие деньги! Как их можно так просто?..

Заур и не пытался скрыть, что изучает его, спокойно, откровенно.

- Вся информация была закрыта в папке с паролем. На «входе», само собой, тоже был пароль. Если бы входной пароль был взломан, мы бы это тут же узнали. Правильно?

- Правильно, - согласился Азамат.

- И ты прекрасно знаешь, что не просто трудно, а невероятно сложно взломать пароль на папке.

- Практически невозможно, - подтвердил Азамат, - да нет, то есть вообще невозможно!

- Ну, конечно, если не войти человеку в сновидения и не скачать пароли оттуда.

Азамат кивнул.

- Ты соображаешь? - спросил Заур.

- Не могу. Еще не пойму.

- А что тут понимать, никто ничего не взламывал.

- А как, как?

- Ну, вот сам подумай, как можно скачать информацию, ничего не взламывая? Ну?

Азамат лихорадочно пытался сообразить. Заур продолжал в упор смотреть ему в лицо. Наконец снова заговорил.

- Слушай, ты один у нас в конторе компьютерный гений и не можешь такую легкую задачку решить. Ты, наверное, выпил лишнего.

И тут хаос в голове стремительно преобразовался в стройный и совершенно осмысленный ряд. Не оставалось никаких сомнений.

- Что? - впился в него взглядом Заур.

- Шпионская программа, - прошептал он.

- Красавчик! - похвалил Заур. - Правда, что-то долго ты соображал. Я, например, с ходу понял, в чем дело.

- А почему я? - Тут же мелькнула догадка, и он поспешил сказать: - Ведь если это из офиса…

- Ну нет, конечно, не из офиса. Это же самоубийство. Из какого-нибудь интернет-салона.

- В виде чего? - спросил Азамат.

- Пришла однажды глупость какая-то на ящик. Мы и сами лоханулись. Кто ж знал, что такое коварство под боком притаилось, с нами одним воздухом дышит. Ну, открыли почту, прочли эту чушь и забыли. Знали бы, что за сволочь после этого притаилась на винчестере, в реку системник выбросили бы. Ну вот, а как только вошли мы по надобности в нашу заветную папку, эта гадина слизнула все: адреса и закрытые реквизиты, банковские счета, оперативные коды вместе с остальной дребеденью и оставила нас в лохах, а меня к тому же еще и нищим - разорившимся менеджеришкой.

- Слушай, Заур, это невероятно! Этого не может быть, понимаешь? Это нужна такая суперпрограмма!..

- Да успокойся! - ответил Заур. - Я выяснял. Ничего особенного. Вот только уровень подготовки у человека должен быть действительно высокий. Очень высокий.

- Заур, клянусь! Клянусь! Что же это?..

- Да ладно, - Заур, уже не глядя на него, поднялся, отвернулся к окну. - Мы все равно узнаем, кто это. Да, и еще, - он развернулся, - считали информацию уже в офисе, в «Триаде» родной, по внутренней сети. Потому что я, в отличие от всех наших, во всякие дебильные «одноклассники» и «аськи» прочие не лезу. Теперь понял?

- Теперь понял! - горячо заверил Азамат.

Дальше все было будто в каком-то тихом неприятном сновидении. Он даже спросил разрешения выпить водки. Своей водки! Заур тем временем еще раз открыл окно, освежал воздух комнаты. Но Азамату от этого легче не становилось, разве что холоднее. Нет, он вовсе не терял контроля. Все было так же, просто потом это воспринималось как сон. Вероятно, от напряжения мысли. К тому же он не винил Заура, что подозрения совершенно справедливо падали на него. В голове стоял один и тот же глупый вопрос: как же так? Он понимал, что говорил Заур, и отвечал на его вопросы, но ведь теперь все было по-другому.

За окном едва заметно начинался рассвет.

А Заур говорил:

- Знаешь, сынок, я ничего себе в заслугу не ставлю. Это вам всем надо доказывать, что вы хорошие люди. Пусть и поступаете плохо, но внутри-то вы - о! - внутри вы чистые и светлые… А мне это ни к чему. И доказывать кому-нибудь что-либо мне нет необходимости. Бывает, что люди хвалятся своими трудностями, проблемами, мол, пришлось через такое пройти, чтобы чего-то там добиться. Нет, ерунда это все. Ну ходил я иногда в рваных туфлях, даже зимой. Недоедал. Курил дерьмо всякое, когда вы «Кенты» и «Винстоны» курили. Читал всю эту «пургу» по финансам, риэлтингу, даже в бухгалтерское дело залезал и едва не заблудился. Да вот хотя бы по рекламе книжка лежит. Разве мое это все? Нет, конечно. Еще и пешком исходил больше, чем вы на авто накатали. И разговоры вести приходилось иногда с такой сволочью! Ладно, чего уж теперь. Я даже вспоминать это все не люблю. Просто не знает этот человек, в смысле вор, как для меня важна эта сделка. И какие серьезные люди сделали ставку на мой бизнес. Заметь, не на меня, а на дело мое, которое я им предложил. Этот человек, наверное, сейчас сидит и думает, какой он умный. И что так и нужно поступать и жить. - Заур вдруг наклонился и уперся руками о поверхность столика, так что получилось, что он почти навис над Азаматом. - Но так не бывает, мальчик! Я не все говорю, но твердо знаю одно - этот человек не представляет, в какой он оказался жуткой, холодной и затяжной беде!

Он замолчал. И Азамат замер. По-настоящему боялся пошевелиться.

- Азамат, ты знаешь этого человека?

- Нет, - выдохнул он.

Заур снова выдержал паузу.

- А поможешь мне найти его?

Он почувствовал напряжение шейных мышц от того, что часто и мелко закивал.

- Ладно. - Заур опустился в кресло. - Смотри-ка, утро уже! Ты сегодня на работу пойдешь?

Азамат пожал плечами.

- Правильно. К тому же перегар от тебя, да и не отдыхал с дороги еще. Я тоже не пойду, спать буду. Останешься?

Он снова безмолвно повел головой.

Он был разбит и опустошен. Ранним утром на холодной промозглой улице и в автобусе он несколько раз пытался дозвониться, но безуспешно. Так, мучимый головной болью, невыспавшийся, он и добрался до Индиры. Ему было все равно, будут ли дома ее сестра и зять, хотелось только одного - спать. Но их, как обычно, не было. Перепуганной Индире он только и смог объяснить, что дорога из Ростова была тяжелая. Она дала ему таблетку от головной боли, и он тут же отключился, одетый, на диване. Она укрыла его, написала записку о еде в холодильнике и о том, где оставить ключ, и собиралась уже с детьми выходить, как услышала сигнал о сообщении на его телефоне. Замешкалась на минуту, вернулась из прихожей в комнату, отключила звук телефона. И не сдержалась, открыла sms-ку и прочла: «Отстань. Сначала прояви мужество. Я больше делиться не буду. Или - или». И вместо имени в списке - одна буква «С».

Индира взглянула на него. Он был красив. Она гордилась им и его делами, но в последнее время он стал вносить в их отношения и в ее мысли что-то смутное и неуловимое, а потому тревожное. Кто такой или, что еще хуже, кто такая эта «С»?

На занятия она поехала в испорченном настроении. На перемене между парами не выдержала, рассказала подружке-одногруппнице о том, что столько дней проволновалась за него, а он даже не позвонил. А появился больной, уставший. Про sms-ку она промолчала...

...Проснувшись, он вспомнил все, и это подбросило его с дивана. Наспех принял душ, не стал тратить времени на бритье, ел, запихивая в рот котлеты с хлебом, пока одевался. Даже на лестничную площадку выскочил с котлетой в руке.

В квартиру он ворвался, не разуваясь, принялся лихорадочно ворошить диски в ящике компьютерного стола. Затем несколько раз одну за другой, перелистывая, просмотрел все свои книги. Потом заметался по комнате в поисках. Смотрел даже на кухне. Замер посреди комнаты и громко выругался. Метнулся к двери, захлопнул ее за собой и побежал вниз по лестничным пролетам.

Она собиралась уезжать. Так и сказала, что у нее совсем нет времени и чтобы он был краток.

- Да, краток, очень краток! - согласился он, прикрыл дверь и сел. - Сядь, сядь, я очень кратко, очень!

Она, уже в плаще, опустилась в кресло.

- Это ты, - выдохнул он, - я знаю. Мой диск с программой и книжка. Это ты, Саида.

- Встань, запри дверь! - сказала она.

Он провернул замок и снова сел напротив.

- Теперь спокойно скажи, в чем дело! - потребовала она.

- Саида, где мой диск и книга?

- Какой диск и какая книга?

- Диск с программами взлома и внедрения и книга.

- Ты меня хочешь в воровстве обвинить?

- Вот именно, что не хочу. Пожалуйста, скажи, что это не ты! Ну! Сними это с моей души!

- Ты что такой нервный?

- Я плохо спал, узнал такое… Слушай, ты можешь по-человечески ответить мне, это ты или не ты!

- Я что, одна у тебя в гостях бывала?

- Ох, ё…лки-палки!

Он подошел к окну. Потом направился к двери, хотел уже отпереть замок, когда она ответила:

- Да, это я.

Театральная сцена. Правда, голову руками он не обхватил. Обхватил, сидя в кресле, живот, согнувшись и покачиваясь. А она говорила, и каждое слово доставляло ему невероятное мучение.

- Что же ты наделала? - потом произнес он.

- И что же?

- Я о деньгах, которые ты...

- Не ори! - спокойно произнесла она. - А чего ты хотел? Как еще ты хотел получить свой кусок счастья? - Она говорила вполголоса, но твердо, предельно внятно. - Или ты такая же тряпка, как тысячи и миллионы тех, кто вокруг? Не ты ли каждую минуту кричал, что хочешь добиться многого? Интересно, каким образом ты это собираешься сделать? Ты ответишь - честно. О да, конечно! Только ведь ты сам такой умница, что прекрасно знаешь: нет никакого честного пути. То есть, конечно, есть, но это путь нищих. А в этом мире, на этом уровне, на котором мы делаем наше дело и зарабатываем свой кусок, никакого честного пути нет. И если ты чувствуешь, что не справляешься, если силенок и духа у тебя маловато, что ж, уходи, сойди с дистанции. Этот путь не для слабых. Скажи теперь, если ты такой правильный и принципиальный, то зачем тебе нужно было изучать все эти штучки по внедрению и держать наготове диск со шпионскими программами? Или у тебя самого своя игра, свой бизнес, о котором даже я ничего не знаю?

- Не такие уж и суперовские эти программы, - покачал он головой. - Но как ты сумела в этом разобраться?

- Не тупица, разобралась. И ты сам знаешь, что в книге и на диске есть то, из чего можно сделать действительно серьезную машину.

- Не может быть! Я, наверное, сплю. Или кино какое-то смотрю, в котором сам играю.

- Ты что, совсем дурной? Какое кино? Кино - это у них, у слабаков, которые внизу, а я лично иду на самый верх. А ты где? Значит, ты такой же, как и сотни, и тысячи тех, кто приезжает сюда с одной только планкой желаний, на которой умещаются квартирка, работенка, машинка, кабаки и шлюхи по вечерам? Ты хочешь остаться здесь, внизу, в этой помойке? А теперь подумай сам: кто нас просто так пустит в тот сильный и прекрасный мир, о котором мы столько мечтали? Как ты думаешь, почему об этом мире мечтают все, а попадают в него только немногие? У этих избранных, что, контрамарка особая? Нет, просто они сильнее всех остальных. Я сильная и отчаянная. А ты?

- Какая же ты змея, Саида! Какая же ты коварная! Нет, подожди, все равно не верю, что ты сама это сумела сделать. Тебе кто-то помогал. Кто, Саида?

- Это все, что ты можешь ответить? То есть ты признаешься, что струсил. И это тогда, когда я сама… когда мне самой сейчас несладко, ты бросаешь меня...

- Да при чем здесь трусость, ты о нем подумала, о Зауре?

- А при чем здесь Заур?

- Да при всем, это он мне сказал про эту… пропажу. Он и сам в той сделке в доле - так я понял.

- Вот что, ни у какого Заура я деньги не воровала. У него их и не было. Никогда не было. И самое главное, я вообще ничего ни у кого не украла. Я сделала то, что сделает любой грамотный и сильный бизнесмен из любой фирмы, из любой страны мира. Меня пытались обойти, оставить в стороне, и я просто сама обошла их. И поверь мне, люди, с которыми я так поступила, не являются образцами благочестия. И не обеднеют они от этого.

- А Заур? Это он пытался тебя обойти? Или это он - богач?

- Я тебе повторяю, он здесь ни при чем!

- Да при всем, Саида. Это он разрабатывал эту сделку. Это он сам сказал - я всю эту ночь с ним проговорил. Ты хоть знаешь, что он за парень?!

- Ах вот оно что! Ну и что, как он тебя очаровал? Говорил тебе о том, что ведет войну за правду и справедливость? Что его враги - это те, кто сорят деньгами в кабаках? Что сильный человек - это тот, кто делает то, чего не любит делать?

Азамат перестал раскачиваться, поднял взгляд на нее.

- Ясно, он стал повторяться, - с улыбкой заключила Саида. - Бедный Заур с бедной фантазией! А он не рассказал тебе о том, как довел до самоубийства совсем еще юную девочку, почти ребенка? Нет? Этого он, конечно, никому не рассказывает. Я и сама это узнала случайно, от посторонних людей. Ну конечно, ведь это будет уже против него, против его имиджа борца за всеобщую справедливость. Уж кто коварен, так это он. Змей! Ты знаешь, что он пробовал забраться ко мне в постель? Говорил мне, что якобы может за двадцать минут уложить любую из наших девочек, но только я - самая, самая… И я должна о нем думать!

- Слушая ее, Азамат и не заметил, как остались только ее лицо и губы, с которых слетали эти негромкие слова. И не заметил, что вместо того чтобы негодовать на нее, давно уже любуется ею, а потом вдруг с силой, с мучительной сладостью ощутил, что она - его женщина, его плоть, что она столько раз принадлежала ему, что стала ему родной и близкой, ближе всех на этой усталой земле. И он смотрел в ее до сумасшествия красивые глаза и видел в них не просто негодование, а теперь уже прекрасный, возвышенный гнев.

- А кто здесь о ком-то думает? Кто вообще думает о ком-то другом, кроме себя самого? Кто обо мне хоть раз подумал?! Мои родители, которые уговорили меня выйти замуж за моего бывшего? Чего стоило меня уговорить тогда, глупую девчонку! Конечно, ведь наши родители дружили, и им так захотелось поженить детей. Или мой бывший думал обо мне? Мне не нужна была его любовь, а только капелька уважения. Но нет, у этой скотины, вечно пьяной, был такой образ жизни, что от меня требовалось только одно. Его распорядок дня был прост пьянка с друзьями, потом вечер в наушниках под ненавистную мне рок-музыку, а потом я, то есть не совсем я, а мое тело. И он еще имел наглость смеяться над моей «недалекостью», учить меня уму-разуму, а сам ни разу, ни разу не защитил меня, не поддержал. Или это животное Аслан думает обо мне? Нет, он, конечно, думает обо мне, но тоже в определенной плоскости. Он хотя бы хорошую цену платит мне за мое тело. И защищает меня, потому что я его вещь. Или ты?

Она замолчала.

- Саида…

- Подожди. Я очень устала, Азамат. Я устала от стольких слез по ночам в подушку. Я человек, и я хочу счастья. Ты не будешь больше держать меня или ее про запас. Я так устала, что с легкостью могу теперь отказаться от всего на свете. Но я очень боюсь… Мне иногда кажется, что я не переживу, если потеряю тебя. Лучше бы ты ушел тогда, починил бы мой компьютер и ушел. Я не буду больше для тебя просто девкой. Я не из тех, и ты это понял. Я не играю в игры. Слишком для меня это все… Слишком.

Она плакала.

Он поднялся и подошел к ней, погладил по волосам. Она смахнула его руку, достала носовой платок.

- Я готовлюсь уехать отсюда. Навсегда, - сказала она. - А ты решай. Ты свободный человек. И уйди, мне надо побыть одной.

* * *

Иногда случается так, что человеку не хватает мужества или благоразумия остаться наедине с собой. Не мог он остановиться и, что называется, оглянуться. Не признаваясь себе в этом явно, он опасался той минуты, когда придется принять решение. Возможно, от этого он и уходил - по привычке откладывал на потом, хотя прекрасно знал, что далее откладывать нет уже никакой возможности.

В бухгалтерии он взял задним числом командировочные и небольшой аванс и не стал задерживаться в офисе. Не зная еще определенно, куда ехать, поймал такси, попросил в центр, «а там будет видно». Думал только о том, что сейчас, в данную минуту, нужно одно - сбросить напряжение, а дальше действительно будет видно. Скоро они попали в пробку. Не было возможности ни обогнуть ее, ни повернуть обратно. Пришлось ждать и время от времени в общем потоке подавать вперед. Таксист предложил скостить полцены, чтобы Азамат мог дальше пройти пешком, но тот отказался: спешить было некуда. Потом они увидели причину заминки: на мокром асфальте лежала сбитая машиной пожилая женщина, вокруг суетились сотрудники ДПС, толпились прохожие, на дороге врассыпную, заляпанное сырой грязью, лежало содержимое ее сумки - батон грязного теперь хлеба, раздавленные полуфабрикаты (то ли пельмени, то ли вареники), осколки стекла в красных кляксах кетчупа; заметны были даже впечатанные в грязь деньги. Когда они проезжали мимо этого места, сотрудник патрульной службы накрыл женщину большим черным целлофановым мешком.

Азамат отвернулся, откинулся на сиденье, закрыл глаза. Наконец доехали до кафе, которое держала знакомая девушка. Первым делом он заказал бутылку виски. Есть не хотелось. Выпил подряд четыре рюмки. Закурил. Девушкам было некогда, он сидел один. Подумал, что нельзя больше жить так, как он жил до сих пор, - нельзя больше бояться всего на свете, дрожать, как бы чего не вышло, потому что жизнь в любом случае вещь злая и жесткая, и она достанет тебя в равной мере, будь ты отчаянный храбрец или осторожный. Виски скоро помогло. Все страхи и мучения постепенно исчезли.

Выпил еще. Потом достал телефон, набрал текст сообщения и отправил его Саиде.

К еде он так и не притронулся. В кафе было пусто. Он был единственный посетитель. И ему было одиноко. Мысли, воспоминания под воздействием спиртного становились все сумбурнее. Возникла недавно виденная картина сбитой машиной женщины, задранный коричневый плащ, из-под которого виднелись коричневые же теплые колготки, каблук, отлетевший в сторону, червонцы или полтинники, втоптанные в грязь, - неприкрытая жизнь с невероятно тонкой оболочкой, именно такая, какая есть - некрасивая и обреченная…

Ничто никуда не делось. Одиночество, полное и безжалостное, вновь завладело им. Стало даже подташнивать от чувства тревоги и безысходности. Он перебирал в памяти знакомых и понимал, что никто не был в состоянии хотя бы отвлечь его, не говоря уже о поддержке или помощи. И позвонил Индире.

* * *

Она сожалела о своей слабости, о том, что не сдержалась и пожаловалась подружке. Получалось, что и сама не лучше тех, кто любит обсудить своих парней. Поэтому она посчитала, что вполне заслужила, что эта самая ее сокурсница заронила в ней мучительное томление одной только фразой: «А у него случайно другая не завелась?»

Сама Индира считала, что виной всех странностей в поведении Азамата являлась его работа, то, что он отдает ей слишком много времени и сил. А еще (и это было так ужасно!) она постоянно вспоминала о том, что в офисе его ежедневно окружают красивые девушки.

Приехав вечером домой, делать что-либо она была не в состоянии. Легла на диване, включила телевизор, но не могла смотреть, не могла закрыть глаза, не могла подняться. Племянницы, предоставленные сами себе, возились у себя в комнате. Индира бездумно глядела в блики на потолке, когда зазвонил ее телефон.

И она ожила. Быстро накормила племянниц и приготовила ужин Азамату.

Потом они сидели на диване напротив телевизора, она слушала его тихие виноватые слова о том, как он устал, и о том, что нет для него ближе и роднее и лучше человечка, чем она. И она прильнула к нему, глядя в его глаза. Поцеловались, долго, страстно, как никогда. Он прошептал (впервые): «Сладкая, как же я тебя люблю!» Тогда она поднялась, взяла его за руку и повела за собой...

...Ночью он проснулся. В квартире стояла тишина. В голове было ясно, как будто он и не спал. Она, уткнувшись ему в плечо, тихо дышала рядом, даже во сне прижимаясь к нему. Он глядел в потолок, и новое, неожиданное чувство переполняло его. Это было открытие, он будто прозрел после долгих месяцев и даже лет слепоты и был потрясен - та, которая всегда была рядом, его девочка Индира, была в сотни, в тысячи раз лучше Саиды! Она была невинна, она была стыдлива, искренна, пуглива, и неподдельный ее темперамент превзошел все его ожидания. Он понял, что ни за что на свете не сможет отказаться от этой девочки. Он понял, что порвать надо не с ней, а с другой, которая теперь пугала его.

* * *

Саида долго готовилась к тому дню, когда придется все открыть. А получилось так, что Аслан сам инициировал этот разговор. Причем предварил его тем, что заставил ее здорово перенервничать - вдруг перестал приезжать к ней на работу, перестал заходить домой, даже звонить перестал. Она относила это за счет двух вещей: либо он прознал про соперника, либо затаил обиду на ее охлаждение к нему. И она ждала встречи, ждала с тревогой. А разговор состоялся совершенно неожиданно.

Встретились у лицея, когда она заехала за дочуркой. Он тоже приехал за своей дочкой. Предложил всем вместе зайти в пиццерию, но она взяла инициативу в свои руки - отправила в пиццерию обеих девочек, а сама попросила его сесть к ней в машину. Через несколько минут ее сбивчивого рассказа он оборвал ее:

- Да знаю я, что у тебя проблемы. Что дальше?

- Откуда? - спросила она.

- Ниоткуда. По тебе видно. Ведешь себя так в последнее время.

- И ты ничего не спрашивал?

- Ты же сама ничего не рассказывала.

Она потянулась к «бардачку», достала бумагу в целлофановом файл-конверте и протянула ему.

- Ты видишь распечатки, подписи, сумму - самое главное. Эти деньги - мои. Я не собираюсь уступать только потому, что кто-то посчитал меня лишней в этом дележе. Когда мы ставили фирму на ноги, я была в команде. Саидочка - туда, Саидочка - сюда, Саидочка, ты не могла бы, Саидочка, выручай! А когда нарисовалась по-настоящему серьезная клиентская группа, об меня просто вытерли ноги… Нет, попытались вытереть. А знаешь, почему? Они испугались. Весь механизм создала я, значит, и компетентна всецело только я, значит, я или потребую, или возьму сама столько, сколько считаю нужным. Они этого испугались. И даже, ну это просто смешно, попытались провести переговоры втайне от меня. Жадность, Аслан! Банальная человеческая жадность и трусость... Да и не собираюсь я ничего присваивать. Возьму столько, сколько мне причитается, а остальное верну. Пусть подавятся. Но чтобы знали, что со мной нельзя так поступать.

Могучий, коротко стриженный, сумрачный лицом, Аслан молчал, неподвижно замерев на пассажирском сиденье рядом. Она глядела на его профиль и не могла понять, что он думает. И что он, одетый в дорогой полушубок, благоухающий ароматом за четыре тысячи флакон, курящий дорогие сигареты, устроивший свою жизнь безупречно непробиваемо, - что он может ей сказать.

- Я когда-нибудь была аферисткой? Когда-нибудь ты замечал за мной скользкие дела? Ты знаешь меня почти пять лет. Так получилось. Я попала в эту ситуацию, но я выберусь. И что ты, кроме того, что осудишь меня, можешь сказать или сделать?

Но он продолжал молчать. Долго.

Тогда и она решила замолчать. Упрямо и смело.

- Короче, я порвал бы тебя на куски, - наконец сказал он, - и съел бы.

Она слушала обреченно, но в обреченности этой было больше отчаяния, чем боязни.

- Да, ты никогда не хитрила. Я тебя потому и… просто, если бы ты сейчас, как дешевка какая-нибудь, начала пытаться меня усыпить своими женскими чарами и всякой хитростью бабской, короче, усыпить как-то, - раздавил бы. Поняла?

Он посмотрел на нее. Она решила не отвечать, чего бы это ни стоило. Пусть он даже ударит.

- Я все равно тебе не верю, - сказал он после паузы, - понимаю, что у тебя реальная крутая проблема, но ты… Ты не врешь, я чувствую, но все равно что-то мне мешает… Короче, чего-то ты недоговариваешь.

Он продолжал смотреть на нее, и она, не видя, представляла его светло-голубые глаза, всегда полные злого азарта.

- Я не помощи у тебя прошу, - сказала она.

- А что тогда?

- Я хочу убежать. Мне страшно. Очень страшно... И еще. Я не одна.

- Так, а с кем?

- С человеком, которого люблю.

Он отвернулся от нее, стал смотреть в окошко.

- Получается, ты все это время, короче, за моей спиной?..

Она не отвечала. Он долго доставал свои длинные дорогие сигареты, опустил окошко, закурил.

- Кто он?

- Аслан, прости меня, если сможешь! Это очень… тяжело.

Он выбросил окурок, тут же достал новую сигарету, снова закурил. В течение этих неизвестно скольких долгих минут они не проронили ни слова, думая каждый о своем. А потом он вдруг с каким-то удивлением посмотрел на нее, как будто только что заметил ее присутствие.

- А знаешь что?

- Что?

- У тебя просто крыша поехала.

- Что это значит?

- А то и значит, что с ума ты сошла. Крыша, - пояснил он и даже постучал себя по лбу, - вот она у тебя и съехала. Совсем! Да я просто… Да я просто потрясен твоим поведением! Изменяла мне у меня под носом. Сколько?

- Полгода. Нет, больше…

- Да на хрен мне это надо, сколько?! Ты что, вообще ненормальная, что ли? Ты каких дел натворила? А теперь просишь…

- Я ничего не прошу.

- Да заткнись… А может, вас и правда порвать? И тебя, и его. Кто он?

- Он? - она и сама запнулась, замешкалась. - Он никто, то есть не в нем даже дело, я сама…

- Да пошла ты! Пошла ты, и он тоже!..

Он замер, откинувшись на сиденье. Именно сейчас он отчетливо осознал, до какой степени она стала ему близка и как ему все-таки тяжело вот так, в одночасье, отказаться от нее навсегда.

- Я согласилась бы стать тебе второй женой, - сказала она. - Ты очень сильный, надежный, успешный. И я привыкла к тебе. Я ждала столько лет. Столько лет! Прости меня и отпусти меня, пожалуйста! Ты прав, - я действительно сошла с ума. Я сама теперь не знаю, как мне быть…

- Послушай, - он скривил гримасу. - Заткнись и не реви! Тебе денег дать?

- Каких? И зачем?

- Чтобы уехать. Они все равно не дадут тебе… Сама ведь сказала, что уехать хочешь.

- Не надо мне денег, только прости меня. И… И все.

- А что делать будешь?

Она наконец совладала с собой.

- Я думаю, Аллах никогда не наказывает человека, не делает ему плохо. Мы сами делаем свой выбор. Я постараюсь выпутаться.

Он вылез из машины, вошел в кафе, мощный и, как всегда, уверенный в себе. Но она видела, что он теперь стал полнеть, знала и про его одышку. Из кафе он вышел вместе с обеими девочками, наклонился, поцеловал ее дочку. И та побежала к машине.

* * *

Азамат проснулся рано, но в квартире уже шумели девочки, старшая спорила с Индирой по поводу того, что надеть в школу.

Он потрогал подушку, где ночью рядом впервые лежала его девушка. Даже поднёс подушку к лицу, зарылся в нее, вдыхая ее запах. Он был странно легок, спокоен и счастлив. Он помнил все тревоги и метания последних дней, но теперь они казались ему незначительными. К нему вернулось прежнее чувство уверенности в своих силах и правоте. К тому же он испытывал теперь неведомое до сих пор чувство новой любви, ее нового качества. Ему не хотелось больше страстей, переживаний, постоянной необходимости зажигать в себе ускользающие чувства, потому что то, что пришло теперь, пришло само - спокойно и заслуженно.

Когда они все вместе под болтовню племянниц собирались завтракать, позвонила Саида. Азамат помрачнел, вышел, чтобы говорить, из кухни, Индира заметила это. Вернувшись, он не стал томить ее и сам сказал, что звонил зам.

- А что ему нужно? - спросила Индира.

- Не ему, а… им, начальству. Сказали, чтобы права захватил, куда-то ехать надо.

- Опять?

Он приблизился, но при девочках обнять ее не решился, только тихо ответил:

- Я обязательно вернусь к своей девочке, потому что больше не хочу бросать такое золото!

- Теперь уже к своей жене, - шепотом поправила она.

Потом они завтракали, и она рассказала, как ее спасла у них в офисе восхитительная и такая добрая женщина. Он еще ниже склонил голову и поспешил сменить тему разговора.

* * *

Эта гостиница в Пятигорске однажды проходила по рекламному направлению через компанию «Триада». Тогда же Саиде и довелось побывать там впервые, и так получилось, что этот небольшой отель на склоне горы, из окон которого была видна панорама города, произвел на нее впечатление. В этот раз она связалась по телефону со знакомыми из администрации отеля и забронировала номер, а также столик на двоих поближе к окну - на вечер. После этого позвонила Азамату и предупредила, чтобы он захватил с собою права: всякий раз, когда дело касалось поездки на ее «Опеле», она уступала ему место, знала, что он не выносит, когда за рулем женщина.

После рабочего дня они двинулись в путь. Выезд из города был затруднен - кроме привычных пробок, перекрестки были заняты еще и милицейскими нарядами и спецназовцами в масках с прорезями для глаз. На Шалушкинском посту шла большая проверка. От других водителей услышали, что опять какая-то стрельба идет. А где именно, неизвестно.

До Пятигорска добирались непривычно долго - трассу, и без того перегруженную в эти вечерние часы, местами накрывал сильный туман, к тому же беспрерывно шел мелкий дождь и на мокрой дороге не было никакой возможности разогнаться.

А когда добрались до Тамбуканского поста, Азамат вдруг узнал, что едут они с ночевкой, и это привело его в бешенство, хотя виду он не подал, - теперь его даже не предупреждали, а просто ставили перед фактом. К тому же и на посту пришлось здорово понервничать. Контроль выезда из республики осуществляли кавминводские сотрудники, а напротив, в паре шагов, въезд проверяли республиканские коллеги. Проще говоря, тут давно действовала негласная и вполне обоснованная практика: «мы - ваших, вы - наших».

В этот вечерний час здесь тоже было много народа - сотрудники в форме (были и спецназовцы в масках), много машин отправляли на стоянку поодаль. Азамат протянул документы из приоткрытого окошка, но сотрудник попросил принять в сторонку. Пришлось выйти из машины. Стали досматривать. Азамат поинтересовался, в чем причина задержки.

- А что вы нервничаете? - принялся всматриваться в него немолодой уже капитан.

- Я не нервничаю, просто…

Приблизился и встал за спиной боец в маске и с автоматом.

- Запрещенное везем?

- Нет, конечно! - ответил Азамат. - Просто часто ездим тут. По работе.

- Чем занимаетесь? Что за работа?

- Недвижимость, - коротко объяснил он.

- Так. Очень хорошо. Девушку попросите выйти из машины!

Продержали минут десять, если не больше. Потом подобрели.

- Так вы что, не в курсе? - спросил капитан.

- Насчет чего?

- У вас там спецоперация сейчас идет, бородатые ваши снова шалят, поэтому усиление. Счастливого пути!

Азамат отошел в сторону. Позвонил Индире. Услышал, как изменился ее голос и как она сама, «такая ласточка», попыталась приободрить его: «Завтра так завтра. Ничего, я привыкла ждать, ты работай, не волнуйся!»

...Когда они сделали заказ, он тут же выпил: «чтобы напряжение снять». Саида была непривычно рассеянна. Пригубила шампанского. Потом заговорила, сначала несвязно и необязательно, а потом Азамат уже слушал ее внимательно.

Она говорила о том, что сейчас, конечно же, им обоим не до романтических свиданий и весь этот антураж должен послужить лишь для того… Хотя она и не знает определенно, для чего, но твердо знает, что сегодня их последний вечер. Или первый. То есть последний вечер той безобразной и неопределенной жизни, которой им приходилось до сих пор жить, конец всем тем неопределенным и постыдным обстоятельствам, в которых им приходилось любить, и, в общем, она приняла твердое и окончательное решение, что больше не будет все это тянуть, ни минуты больше не будет жить той полной стыда, таинственности, страха и сомнений жизнью. А потом сказала, что и он должен прямо здесь и сейчас принять окончательное решение и сделать свой выбор. Это воодушевило его, он понял, что именно так и именно сегодня все должно кончиться, что они смогут все расставить по своим местам.

Каким бы этот его выбор ни оказался, продолжала Саида, она решила уехать отсюда. Уехать туда, где люди живут нормальной «человеческой» жизнью, где живут не подменой понятий и принципов, а открыто и свободно. И где нет того страха, в котором устала жить она и все, кто ее окружает. Туда, где она будет видеть только доброжелательные лица, где не будет подозрительности и фальши, где можно будет до утра гулять по заполненным освещенным ночным улицам городов и не будет встречать на каждом шагу хамство, пьянство, злоба… Туда, где она сможет, наконец, почувствовать себя настоящей свободной женщиной и где сможет доверить свою слабость и нежность кому-нибудь, кто оценит ее по достоинству и по-настоящему… А он должен знать, сумеет ли она быть настоящей женой, такой, о которой можно только мечтать. Она даже прямо спросила, так ли это, и ему пришлось согласиться. И при этом он не лгал ни себе, ни ей.

Тогда она задала еще один вопрос:

- Скажи мне теперь: sms, которое ты прислал мне вчера вечером, после нашего разговора, оно написано искренне? Или же это был твой очередной порыв, минутное наваждение? Ты действительно так считаешь? Действительно так сильно… В общем, я опускаю всю лирику, как ты тут расписываешь мерцание моего тела, запах моей кожи… Я спрашиваю, действительно ли я так нужна тебе, как ты написал? Только честно. Теперь уже честно и окончательно!

Уже не столько в мыслях, а в воздухе вокруг, в этом уютном замкнутом пространстве гостиничного ресторанчика, в праздном эфире, который обволакивал всех этих улыбчивых, расслабленных людей за столиками, восхитительных в своем необходимом блеске официанток, сияющего рабочим лоском бармена за стойкой - во всем этом, казалось, стоял его личный вопрос: ну почему у всех вокруг все так просто и легко, а у него все до предела обострено и так невыносимо сложно?!

Она ждала. И он знал, что она не торопила его. И знал, что она, возможно, и не хотела, чтобы он ответил поспешно. Тогда он представил всего на один миг, что больше ничего не будет: ни ее счастливой улыбки, ни сумасшедших стонов, ни ее иногда таких потрясающе печальных глаз…

- Да, Саида, - сказал он, - именно так я тебя люблю и не смогу больше без тебя жить.

- Это правда?

Он кивнул.

- Словами.

- Да, правда, - подтвердил он.

И увидел в ее глазах слезы.

Она справилась с собой, ласково взяла его за руку, что-то говорила, и он был потрясен, растерян, счастлив, а еще - недоумевал, как он мог даже представить, что сможет отказаться от такой женщины! Он чувствовал огромное, долгожданное облегчение. Он был счастлив, что теперь не нужно никуда спешить, что можно сидеть и наслаждаться этим вечером, этой музыкой, этим потрясающим видом из окна, едой, напитками и ею, которая все это устраивала. А потом они пойдут наверх, в роскошный номер, и подарят друг другу самую восхитительную, самую незабываемую ночь в их жизни, которая теперь только начинается.

Он выпивал еще, отдавался приятной истоме, ел с проснувшимся вдруг аппетитом. И любовался и гордился ею.

А ближе к одиннадцати появились эти двое.

- Здорово, шпионы! Ну, вы даете! У нас в Нальчике, что, негде посидеть уже? В такую даль заставили тащиться среди ночи. Садись, Ахматик, вот стульчики за соседним столом, видишь, как нам здесь рады!

Метрдотелю, вопросительно возникшему над ними, Саида, несмотря на крайнюю степень взволнованности, жестом и даже улыбкой дала знак, что все в порядке.

- Любезный, - окликнул его Заур, - будь добр, два кофе, пожалуйста, - и порции можно двойные, мы сейчас разговаривать будем!

Его было не узнать. Потому что привыкли к тому, что одет он был вечно небрежно, а иногда даже неопрятно. Например, мог неделями ходить в грязных джинсах или в помятой рубашке. А тут появился этакий денди в великолепного покроя сером костюме, так что даже бабочка напрашивалась под сияющий белизной воротник рубашки. И стрижка аккуратная. И даже перстень на пальце отличный, пусть и серебряный. Только небрит был, но эта однодневная щетина отсылала к современным требованиям моды.

Спутник его выглядел не менее респектабельно, но вот лицо… Взгляд его темно-карих глаз был не то чтобы колючим, но проникающим, откровенно презрительным, даже злым. И волнистый кавказский излет губ в сочетании с этим взглядом придавал его лицу особую свирепость. Однако поздоровался он очень вежливо и, в отличие от Заура, даже извинился за причиненное беспокойство. От этой вежливости у Азамата все внутри сжалось.

Заур потянулся за сигаретами Азамата.

- «Филипп Моррис», - похвалил он, - смотри-ка, красиво жить не запретишь! Я закурю? - взглянул он на Азамата.

Тот согласно кивнул.

Густая краска, поначалу заливавшая лицо Саиды, сошла, уступив место не бледности, а белизне какой-то.

- Зачем ты юродствуешь? - бросила она Зауру.

Он приложил палец к губам:

- Тс-с, не сейчас, сначала кофе!

Кофе вскоре принесли. Он отхлебнул, довольно покачал головой и посмотрел на Саиду, потом на Азамата.

- Слушайте, а какая дорога тяжелая! Правда? Честное слово, Ахматик пару раз чуть с трассы не съехал. Еще эти посты. Слышь, братка, - будто вспомнил он и направил взгляд на Азамата, - а ведь ты обещал помочь мне! Ну?

Азамат молчал. Даже при всем желании он не знал, что сказать.

- Чего ты хочешь? - спросила Саида.

- Ты украла мои деньги, - повернулся он к ней. - Возможно, ты сделала это сама, а возможно, и с ним, - кивнул он на Азамата. - Деньги ты вернешь. И то, что вы просиживаете здесь и протрахаете там, в номере, я также прощать не собираюсь. На все про все вам - завтрашний день! Завтра мы вас трогать не станем. Не будет денег послезавтра - будет больно, очень! Ты меня понял, гондон? - повернулся он к Азамату.

- Отстань от него, он ни при чем! - воскликнула вдруг Саида, так что на них даже посмотрели.

Азамат вздрогнул и пошевелился.

И тут ладонь этого парня, Ахматика, обняла его за плечо. Азамат ощутил, будто что-то каменное коснулось и сдавило плечо.

- Не надо, паренек, ты сиди, не вставай! Хорошо?

Азамат взглянул на него, сглотнул комок в горле и кивнул. И решил больше в лицо ему не смотреть.

Заур допил кофе, потушил сигарету в пепельнице.

- Ну что, мы пойдем? - обратился он ни к кому в отдельности, ко всем сразу.

Он стал подниматься, а вот спутник его подняться не успел, потому что Саида заговорила.

- А знаешь, что, Заур?

- Что?

- А не пошел бы ты и твой друг!..

- Оп-па! - улыбнулся Ахматик.

Заур, тоже с улыбкой, опустился обратно на стул.

- Что это с тобой, девушка? - спросил он.

- Ничего, - ответила Саида, - пошел ты! И ты - тоже! - бросила она взгляд на Ахматика.

- Слушай, не надо, - попросил Заур, - тут приличные люди сидят!

- Вот именно, приличные, - согласилась Саида, - поэтому вы, два урода, валите отсюда!

Заур с приятелем посмотрели друг на друга. Заур даже удрученно вздохнул.

- Я, конечно, всякого от тебя ожидал, но сквернословие, извини, тебе не к лицу. Короче, я свое решение вам сказал. У вас ровно сутки. Поехали, брат.

- Плевать я хотела на твое решение и на тебя самого! - не успокаивалась Саида. - И на тебя! - она сверкнула глазами на Ахматика. - Убирайся отсюда, лох! Кого ты решил на этот дешевый понт взять? Ты - никто! И друзья твои - никто! Вон отсюда оба!

Она уже говорила довольно громко, так что за соседними столиками поняли, что у них что-то происходит. Она понизила голос.

- Не брала я никаких денег. Да у тебя их в жизни и не было! Ты - и деньги, да не смеши меня, ради Бога! Пошли вон отсюда, бродяги! Плебеи!

- Послушай меня!..

- Нет, это ты послушай! - не унималась она. - Если еще раз ты посмеешь просто приблизиться ко мне или к моему парню, тебе переломают ноги! Я это тебе гарантирую!

Она хотела говорить еще, но внимание ее привлекло невольно резкое движение Азамата, а еще Ахматик, указывающий одной рукой под стол, под которым была его другая рука, и его буквально лютый взгляд, которым он указывал ей туда же. Она слегка наклонилась и увидела…

Что-то острое и болючее уткнулось в бок Азамату. Оттого он и дернулся.

- Попробуй, сука, еще слово сказать! - тихо проговорил Ахматик. - Твою мать! Хоть одно слово еще, отвечаю, хоть одно - столько кровищи на полу будет! Ну? Хоть одно!

Наступило молчание. Заур огляделся. Если и обратили на них поначалу внимание, то теперь соседи отвернулись - в общем тихом, но стойком гомоне зала и за музыкой они, скорее всего, ничего не заметили, а если и заметили…

- Не надо, Саида! - тихо попросил Заур и покачал головой. Потом кивнул приятелю: - Поехали, Ахмат!

...Она отправила Азамата в номер. Он послушно встал из-за стола и пошел к выходу, потом вдруг развернулся и подошел к бару. Она смотрела, как бармен протянул ему бутылку и пачку сигарет. Она осталась одна. Подошел метрдотель. На них все же обратили внимание, и ей пришлось сказать, что это был ее бывший парень и что он просто никак не может смириться с тем, что они расстались, но все это глупости - он хороший человек и почти уже успокоился, просто приходил немного на нервах поиграть.

Объяснение вполне удовлетворило метрдотеля. Он поинтересовался, не хочет ли она чего-нибудь еще заказать. Она попросила вписать взятые ее спутником в баре виски и сигареты в их счет за номер, а себе вместо шампанского, которым ей так и не дали насладиться, заказала коньяк. Самый хороший. Метрдотель порекомендовал к коньяку вишню и лимон в медовом сиропе. Она согласилась. Он жестом подозвал к ней официантку. Зал пустел, но Саида знала, что работает ресторан до последнего посетителя.

Помимо нее, осталась пара в дальнем конце зала, мужчина зрелых лет и девушка, с виду младше Саиды. Они, судя по всему, не спешили, напротив, возобновляли заказ.

Кто-то из официантов подходил к ее столику, что-то говорил. Она не помнила, даже, наверное, и не видела, кто это. Взглянула отсутствующим взглядом. Потом снова осталась одна. Потом взяла со стола телефон и отправилась наверх.

Азамат спал как был, одетый, забравшись в постель на свежие простыни и с головой укрывшись одеялом. Она выключила телевизор, прилегла, тоже не раздеваясь, рядом. Сон не шел. Поднялась и пошла в ванную. Там, раздевшись, посмотрела в зеркало. Она была красива. И была жива. Саида улыбнулась и подмигнула себе. В зеркале правое было левым, и наоборот. Улыбка принадлежала не ей.

После ванной, перед тем как забраться в постель, она решила узнать время. Ближе был телефон Азамата. Время она посмотрела и забыла, потому что увидела застывшее на дисплее неоткрытое сообщение. Открыла и прочла: «Я узнала, что чайный топаз - это символ верности. В эти выходные надо ехать на свадьбу двоюродного брата. Я не смогу видеть и слышать тебя целых три дня, но теперь я наконец поверила в счастье и успокоилась. Ты навсегда мой, а я твоя! Это моя клятва в верности тебе!»

«Посмотрим!» - устало прошептала она и нажала на клавишу «удалить сообщение»...

...Проснувшись довольно поздно, она обнаружила Азамата вновь - и даже более вчерашнего - пьяным. Он сидел развернув кресло к большому, почти в человеческий рост окну. Слева урчал телевизор, справа зашевелилась Саида.

- Иди сюда! - раскрыла она объятия. Он забрался к ней. - Ты зачем опять напился, нам же ехать надо? - Она гладила его волосы, провела по щетине на лице.

- Саида, мне страшно, - сказал он, - я не могу не пить.

- Знаю, - сказала она, - скоро все кончится.

- Нет, - сказал он.

- Что значит - «нет»?

- Ночью здесь снова был он. Я его видел. Я его давно, очень давно не видел, последний раз в детстве, в двенадцать лет. А теперь он снова пришел. Я проснулся. Ты спала. А он сидел здесь. Это он развернул кресло. Он даже не смотрел на нас. Мы ему не интересны. Он сидел. Мне было очень страшно. А потом я уснул.

Рука ее замерла.

К… кто? - прошептала она.

- Я не знаю его. Он приходил в детстве. Меня из-за него таскали по всяким старухам, а он все равно приходил. Иногда пропадал на месяцы, однажды его не было целый год и пять месяцев. А иногда каждую неделю приходил. Потом ушел. Я думал, навсегда. А теперь снова. Я узнал его, это он...

В машине он окончательно раскис, уснул. Она опустила спинку сиденья и уложила его.

В Нальчик вернулись затемно.

«Сутки гуляли!» - усмехнулась она про себя, когда с нешуточными усилиями ей удалось растормошить его и заставить, не без помощи, подняться в квартиру, где он вновь улегся на кровать и укрылся с головой одеялом.

Саида решила, что с нее хватит всего этого сумасшествия, этой неопределенности, всей этой чертовой конспирации и таинственности.

* * *

Она могла попросту махнуть рукой на эту досадную, но, в общем-то, незначительную помеху в виде наивной и глупой сельской девочки, но ее саму подводило несоответствие между ее характером и тем, что она пыталась делать. За это она и злилась на себя. Не могла она просто забыть об этой девчонке, как это сделала бы на ее месте здравомыслящая женщина.

Да и вообще, с ее стороны этот шаг выглядел весьма очевидной глупостью. Но с кем ей было соизмерить свои поступки?

Миллионы людей живут обычной и даже во многом скучной жизнью и никаких трагедий по поводу своих поступков (пусть и не всегда благовидных) не устраивают. Да и вообще, все это так банально: страсти, измены, интриги, большие деньги, большая любовь и большая вражда… Чем это обычно кончается? Старостью. Сожалением. Печалью. Да и то недолго, потому что дальше…

Взять хотя бы те же страхи. Ну, например, стоило ли так бояться могучего Аслана, если на поверку он оказался довольно понятливым, а местами очень даже «пушистым» парнем?

После разговора с ним она посчитала, что первый раунд схватки за свое открытое и честное будущее она выиграла, и это было не далеко от истины. Но теперь на пути стояло следующее и главное препятствие.

За все это время она ни разу не испытала к своей юной сопернице ни намека на неприязнь. Только жалость. И как же она ошиблась!

Индира оказалась не тем лубочным эскизом, который она нарисовала в своем воображении. Эта кажущаяся ангелочком селяночка вывела ее из себя своим упрямством и откровенной враждебностью. А ведь поначалу просияла, узнав в молодой красивой женщине, вошедшей в их магазин, ту самую спасительницу, охотно согласилась оставить на пару минут прилавок, попросив девочек подменить ее.

Позже, немного остыв, Саида поймет: а чего еще можно было ожидать от девушки, у которой она отняла без пяти минут жениха?!

- Он мой! Ясно? Теперь уже по-настоящему.

- Что значит, по-настоящему?

- А то и значит. Он мне муж.

- Как это?!

- А так... Ну, будет после свадьбы!

- Послушай, девочка!..

- Не буду я тебя слушать! Ты хочешь меня обмануть!

- Я не вру тебе…

- Все равно, вы все шлюхи, а я не такая! И мой Азамат не такой! Нам всегда хотели помешать, и ты тоже просто завидуешь!

Ей пришлось поверить. Не словам. А текстам сохраненных сообщений от Азамата в телефоне Саиды. Хотя одной последней sms-ки по своей откровенности и силе вдохновения хватило бы и без остальных.

Саида даже испугалась, ей показалось, что Индира теряет сознание. Но та справилась с собой. Телефон Саиды она все еще не выпускала из рук. Саида приспустила окошки, чтобы в салон проникла холодная свежесть. И тогда без слез, без гнева, без крика, а с какой-то угасающей надеждой Индира сказала:

- Нет, ты сама набрала эти sms-ки… Ведь сама же?

Саида медленно повела головой - нет.

Индира тихо заплакала. Саида отвернулась.

Через время (долгое ли, короткое) она услышала:

- На!

Забрала протянутый телефон. Клацнул дверной замок, Индира выставила ногу, чтобы выйти из машины.

- Прости меня, девочка! - вырвалось у Саиды.

Индира задержалась, села обратно и увидела слезы в глазах соперницы.

- Я не девочка, - ответила она.

Саида молчала.

- Позавчера ночью он сделал меня женщиной.

- Что?!

- Два дня тому назад я еще была девочкой, а теперь…

Не было у Саиды ни одного слова, ни одного жеста. Иногда случается, что всем существом плоти и мысли не хочется верить в услышанное.

А Индира зачем-то скрестила ладони на груди, затем неожиданно уверенно взяла ее руку, вложила что-то крохотное ей в ладонь и сжала кулак.

- Я кабардинка, - тихо и спокойно сказала Индира, - и я мусульманка. Я никому этого не прощу!

Стояли последние дни осени. Во всяком случае, по календарю. Ночью задул сильный ветер и к утру высушил улицы и тротуары. От этого просветлело. И еще подморозило. Город высох без солнца. Прохожие выглядели уставшими, серьезными, но довольными. Легче дышалось, легче думалось, легче ходилось.

Это всегда так - весна будит надежды и грехи, а осень приносит сожаления и трезвость. По сути, осень самое правдивое время года, потому что иллюзии, эти спутники человеческой жизни, уступают место здравому смыслу. Осень любят немногие, а тот, кто любит, поймет, о чем речь. Самое главное - она лишена той напыщенной псевдоромантики, которая прельщает не только молодые умы.

На исходе пятницы пошел снег. Саида, вконец измочаленная потрясениями последних нескольких дней, приняла снотворное и проспала ночь и большую часть субботнего утра. Вторые сутки она не выходила из дома, ни с кем не общалась, никуда не звонила, и, что странно, никто не звонил ей. Ни родители с дочкой, ни коллеги, ни, как было раньше, Аслан, ни Азамат.

В течение этих долгих суток она не включала телевизор, молчала музыка, отдыхал компьютер. Даже свет включила по необходимости, когда в доме стало совсем уже темно, да и то лишь на кухне - заварить чай. В этот вечер от таблеток она решила отказаться, улеглась пораньше, а как только улеглась, все к ней и вернулось.

Долго она не выдержала. Конечно, надо было что-то предпринять, что-то изменить, как-то все исправить или хотя бы попытаться это сделать. А как?

Встала, надела спортивный костюм. Посидела в темноте. Взяла телефон. Принялась просматривать список, хотя прекрасно знала, что его в нем нет. Подумала, что это, по крайней мере, странно, работают вот уже столько лет под одной крышей, в одной команде, а даже не общаются. Набрала Лену. «Лен, привет! Ты не знаешь случайно?.. Хотя нет, не надо, все, извини!» Подумала еще и набрала менеджера Алима.

В десятом часу вечера она подошла к его двери. Мелькнула поздняя мысль: а вдруг его не окажется дома?! Позвонила с телефона.

- Алло, здравствуй!

- Здравствуй!

- Ты спишь?

- Нет. Что?

- Значит, ты узнал меня, я есть в твоем списке.

- Короче, чего тебе? Говори по делу.

- А у меня твоего номера и адреса не было, мне их Алим дал.

- Так…

- Открой, пожалуйста, я у твоей двери стою!

Он, само собой, верил и не верил в то, что видел. Впустил ее и выглянул на площадку. Совсем по-шпионски получилось. Еще и спросил: «Ты что тут делаешь?» Она задержалась в прихожей. Он не стал помогать снимать плащ, даже посмотрел довольно хмуро на то, что она сама это сделала. Сел напротив.

- Надеюсь, оно того стоит, - сказал он.

- Заур, угости меня кофе!

- Короче, я тебя предупреждаю, начнешь мне мозги пудрить всякими бабскими штучками, выгоню на фиг! Поняла?

- Поняла, - кивнула она. - У тебя есть кофе?

- Есть у меня кофе.

Он ушел на кухню.

- У тебя хорошо, - сказала она, когда он вернулся с двумя дымящимися чашками. Потом принес еще конфет и печенья. - Уютно очень и чисто.

- У меня очень просто, - сказал он. - Зачем пришла?

- Не мозги пудрить, не волнуйся. Да ты и сам чарам не поддаешься, ты ведь у нас железный.

- Так, короче...

- Кофе, извини!

Она продолжала с любопытством осматривать комнату. Заур тяжело вздохнул и откинулся в кресле. Она поставила чашку.

- Я не крала твоих денег.

- Крала, - ответил он.

- Во всяком случае…

- Ты украла эти деньги, в том числе и мои.

- Без меня вы их никак не получите.

Он пристально всматривался в нее, в глаза, в лицо, в руки.

- Так ты что, пришла сюда условия ставить?.. - Никаких условий, - сказал он, - есть только одно условие: вас просто будут бить, пока не скажете! Пытать, ясно?

- Тогда вы их не получите.

- Получим.

Она поставила чашку, как будто, пока чашка не допита, у нее все еще оставалась возможность находиться здесь и чего-то ждать.

- Так я и знал, - сказал Заур, - ничего серьезного. Ты сегодня трезвая?

Она взглянула ему в глаза и улыбнулась. Грустно.

- В кого ты превратилась?! - вздохнул он.

- В того, в кого вы меня превратили.

- Кто - вы?

- Ты ведь тоже хотел…

- Я хотел жениться на тебе.

- А сейчас? Женился бы? Взял бы?..

- Так, я предупреждал. Уходи!

Он поднялся.

- Сядь, пожалуйста, Заур, сядь! Да верну, верну я эти чертовы деньги, куда я денусь?! Просто сядь, ну пожалуйста! Мне же страшно. Не тебя и не твоих дружков, а я не знаю, чего, но это намного, намного страшнее вас всех!

Он постоял, внимательно глядя на нее, потом опустился в свое кресло.

- Я не пьяна, - сказала она, - но, наверное, напьюсь. А сейчас посиди, пожалуйста, немного рядом!

- Успокойся, - сказал он, - сижу. И единственное, чем могу помочь тебе, - это заставить тебя вернуть эти деньги. Если откажешься, ничего не смогу сделать ни для тебя, ни для этого пидора, который бросил тебя и отсиживается на квартире, которую ты ему сняла.

- Он ни при чем, Заур, - тихо произнесла она, - действительно ни при чем. Он и сам перетрусил. Я ведь у него без спроса взяла эти программы и книжку, а когда поняла, что мне самой не разобраться, попросила его приятеля научить меня. За плату. Он и научил, только научил, не догадываясь даже, для чего мне это. Втайне от Азамата. Так что я все сама.

- Мне все равно, - отмахнулся он. Закурил и отвернулся.

- Знаешь, почему я тебе отказала?

- Что?

- Почему тогда отказала?

- Блин, вспомнила!

- Я отказала бы тебе, даже если бы ты подкатил ко мне на «хаммере», даже если бы ты предложил мне жить с тобой в особняке на побережье. Я отказала тебе, потому что ты не сделал бы меня счастливой.

- Дура ты! - ответил он. - Я думал, ты умнее. Несешь чушь какую-то!

- Видимо, и правда, не удастся поговорить, - удрученно согласилась она.

- О чем говорить, Саида? У нас с тобой теперь только одна тема. А если кайф языком чесать, отправляйся к своему подонку. Это он тебя счастливой сделает?

- Я хочу счастья, Заур. Пусть маленький кусочек, но счастья. Думаешь, я не понимаю, что он за человек? Слабенький, трусливый, растерянный. Так ведь я не встречала еще кого-то лучше. Все вы слабые, растерянные…

- Вот я просто зверею от тупости вашей женской! - прорвало его. - Ну как можно настолько зависеть от одного места?! И думать им же! Это он слабенький? Да таких, как он, и надо пуще огня остерегаться - пустых, самовлюбленных, беспринципных и жадных до жизни. Да, трусливых, поэтому еще более опасных.

- А ты что, добрый? - Она усмехнулась. - Ведь ты убьешь меня завтра, если деньги свои не получишь.

- И правильно сделаю! Зачем ты их тронула вообще? Они что, твои? Тебя что, не учили, что нельзя брать чужое? Ты понимаешь, что ты просто воровка, что стала такой же, как и все эти вокруг - «мне, и только мне»! И плевать на остальных, плевать на принципы, на мораль, на законы, на заповеди, на то, чему нас учили в детстве!

- А ты сам… - но она не стала договаривать, опустила голову.

- Что - я сам, Саида?.. Ты сам! - повторил он. - Последняя отговорка пойманных за руку. Как дитя малое!.. Ты сам.

Он с раздражением затушил сигарету в пепельнице, вмял ее, будто вымещая злость. А Саида теперь не хотела нарушать паузу. По большому счету, ей и хотелось, наверное, вот такого прямого разговора. Она прекрасно знала, что виновата. Виновата кругом. Но, что странно, только из его уст обвинения не звучали для нее оскорбительно.

- Я понял, - снова заговорил он, - ты сюда не проблему решить пришла, а поболтать, просто языком почесать. Ладно, Саида Алиевна, давай поболтаем. За жизнь! Так вот, мне нет необходимости никому доказывать, что я хороший. Это вы все из кожи вон лезете, со всем миром в постоянной ссоре - так страстно пытаетесь доказать, что вы хорошие! А мне этого не надо. Какой есть, такой есть. Да и чепуха это, не бывает человек хороший или плохой, дела за ним бывают хорошие или плохие. А люди в соответствии с этим бывают слабенькие или сильные. Ладно, ты скажешь, что я сам в постоянной ссоре со всеми вами. Так ты оглянись трезво на дела ваши. Не то что мне, вам самим они не нравятся.

- Ты случайно не из мусульман? - спросила Саида.

- Успокойся, нет, - ответил он, - и, кстати, сожалею об этом. Они, наверное, и есть самые сильные люди. Но только не те, которые чуть что, сразу за автоматы хватаются. Умереть за веру не так трудно, как пронести эту веру в себе через всю жизнь - вот для этого нужна настоящая сила духа. Причем без показухи, скромно, как сокровище, которое нельзя дать запачкать ни другим, ни себе, день за днем, год за годом. Ты слышала про такое понятие, как джихад?

- Слышала.

- И что это такое, как ты понимаешь?

- Мне не до этого, Заур.

- Вам всем всегда не до этого. Так вот, мусульмане понимают джихад как, буквально, усилие на пути Всевышнего, в том числе это может быть и война. Они делят джихад на два вида: малый джихад - это борьба с внешним злом, а вот великий джихад - это война, которую на протяжении всей жизни мусульманин ведет с самим собой, со злом собственной души, со своими страстями, слабостями, ленью, завистью, жадностью, злобой, показухой, короче, с плохой, темной стороной человеческой натуры. Поверь мне, основания для этой борьбы есть у каждого. И у тебя, и у меня. А ты мне говоришь: «ты сам».

- Уже не говорю, Заур, извини! Я уже вообще сама не знаю, что говорю.

- Да ладно!

Он в сердцах махнул рукой и вышел. Потом вернулся за чашками.

- Тебе сделать еще кофе? Или, может, чаю?

Она часто закивала.

- Так что, кофе или чай? Киваешь.

Она ответила, что все равно, и, когда он вышел, улыбнулась.

- Я вот что тебе скажу, - говорил он, расставляя чашки на столе, а потом усаживаясь, - я сплю спокойно и в глаза людям смотрю спокойно, без стыда и без страха. Для меня это главное. Для кого-то другого в жизни есть другие цели и ориентиры, а для меня - это. Только не всегда так было. Вот в чем проблема. Сейчас - да, сейчас я веду свою войну с самым беспощадным своим врагом - с самим собой, и, слава Богу, теперь довольно успешную. Только ведь у меня было время, когда я эту войну проиграл, вчистую. Еле жив остался. Было время, когда я с удовольствием пошел туда, куда потащили меня мои слабости - все эти демоны. Да еще великие амбиции, желания, страсти, что ты! Да и не только великие: спиртное стал попивать, а потом без него и шагу не мог ступить, до женского пола стал падок; травка, таблеточки разные потом в ход пошли, с ребятами плохими сошелся, людей мимоходом обижать стал, и близких, и чужих. Главное, постоянно твердил окружающим, а в основном себе, что у меня, такого талантливого, умного и сильного, всегда все под контролем, что такие, как я, не могут опуститься. Что, конечно, все это не совсем хорошие дела, но внутри-то я - о-го-го! - внутри я чистый, возвышенный! Через годы, когда понимаешь, что оказался на дне, начинаешь плакать. Обязательно. Я сам ревел. Втайне, конечно. Больше нет семьи, нет детей, нет друзей, вообще ничего нет, есть только пустота, тьма и боль… Короче, я не собираюсь тут страсти жуткие нагонять, а веду вот к чему: знаешь, что меня спасло и, в конце концов, помогло мне выбраться из этой жуткой ямы, когда я оказался в полном унижении, в полном одиночестве? Честность меня спасла... К самому себе. Не стал я никого винить. Потому что никто и не был виноват передо мной. Да, обижали меня, делали больно, предавали, пытались унизить, убить даже хотели, но все это их дела. И я за них не ответчик. Только я был виноват перед собой. Значит, все это заслуженно - по своим счетам плачу. Поэтому винить некого. Только себя.

И сейчас, Саида Алиевна, у меня самый жесткий спрос - с себя самого. Потому что я хочу остаться человеком, а не скотом, пусть и умным. На этом я стою и буду стоять, потому что я, в отличие от… потому что я не продаюсь! Ни за деньги, ни за тело женское красивое, ни за должности! Чего так смотришь?

- Нет, ты не должен… Это не ты должен! Прошу, не уходи от этого, говори, мне это сейчас очень нужно!

- Да что говорить, наивно все это и банально. Мы всегда настолько уверены в своей непогрешимости, что, даже совершив откровенную гадость, пытаемся оправдать себя. Я, может, намного хуже тебя и твоего Азика. Да и не может быть, а хуже. Я тебе, Саида, одну историю расскажу, которую до тебя никому не рассказывал. Знаешь, почему нельзя ни на шаг отступать от главных принципов, которым нас учили с детства, от заповедей, как верующие говорят, что нельзя воровать, обманывать, делать больно кому-то и прочее? Потому что человек, сам того не подозревая, косвенно даже, может оказаться источником страшного зла. Пример нужен? Есть у меня пример. Короче, я тогда у себя в городке работал во Дворце культуры. Молодой, талантливый, песни писал - у нас свой ансамбль был, картины малевал, даже в ансамбле танца выступал. Конечно, девчонкам нравился. Приходили во Дворец многие - кружки там всякие, танцы опять же, театральный был. И одна стала приходить, сельская. Жаркая была, огнеопасная. Мне бы от нее подальше держаться, ведь в девчонках податливых у нас дефицита не было, да ведь я тогда так уверен был в себе. В общем, стали мы с ней такое вытворять! И ведь началось все с того, что я у нее первым оказался. Я тогда так расстроился, даже ругал ее, что не предупредила. Вот честное слово, не тронул бы! Да что уже было сокрушаться - она смелая была не по годам, ничего, говорит, не требую, все вокруг делают это, а я сама за себя отвечаю. Короче, закрутили мы с ней тайный роман, так что никто из моих друзей и коллег ничего не узнал, и с ее стороны никто. Ну вот, а спустя время она перестала ходить, сказала, что учиться будет где-то, а потом я и сам уехал. Надолго. Ну и забыл - мало ли по молодости приключений случается!

Девять лет прошло, сам женатый был. Как-то зашел по старой памяти во Дворец к своим бывшим приятелям, сидим, выпиваем. И тут один из наших и говорит между делом: помнишь девчонку, из такого-то села приходила? Помню, говорю, очень даже хорошо помню. А когда он ее историю рассказал, мне стало по-настоящему страшно.

Короче, встретила она парня и полюбила. Как оказалось, сильно полюбила, в ее это было характере. Парнишка сам односельчанин ее был, взглядов придерживался строгих, как положено. Дело у них к свадьбе шло, так вот она достала где-то денег и сделала операцию по восстановлению. Невинности. Звучит-то как само по себе, а? Вышла она за любимого. А спустя время молодой муж случайно от кого-то прознал про операцию. И все - скандал, разборки, ну, как полагается. Говорят, он сказал, что простил бы ей прошлое, если бы по-честному, а так - выгнал, домой отправил. Вот она и повесилась. Случайно спасли ее, вытащили натурально из петли…

Он замолчал. Молчала и Саида. И оба без ложного теперь стыда ли, смущения, страха смотрели друг другу в глаза.

- Ты должна понять, - сказал он, - что я не на жалость тебя пробивал или еще что-то сентиментальное. Плевать! Я просто хочу дать тебе понять, из какого вещества состоит жизнь. Да ты и сама это теперь знаешь, только ты трусливая такая, что ни за что не хочешь в этом признаться. Себе признаться.

- У тебя есть кто-нибудь, девушка, женщина?

- Не начинай, а? - Он поморщился.

- Я не про это. Я просто поняла теперь, почему ты так много требуешь от людей.

- Да ничего я от них не требую…

- Нельзя так к себе!

- Слушай, заткнись! Надоела уже.

- Прости!

Когда говорится много слов - они пусты и уходят туда, откуда и родились, - в молчание. Иногда только кажется, что ничего не остается, потому что остается молчание. Оно никогда не ошибается. И оно бессмертно. Саида плакала без слез. Это было молчание ее глаз. Она поняла, что иногда человек может вынести гораздо больше, чем думает.

- Раз уж начали мы за жизнь, Саида Алиевна…

- Пожалуйста, не надо так. Официально!

- Ладно. Так вот, я расскажу тебе еще одну историю. Которую тоже, кстати, никому еще не рассказывал. Ну, никому из моих знакомых. Только однажды попутчику в поезде. Люди всякие бывают. В лучшем случае могли посмеяться или просто не поверить мне, потому что я сам долго не верил. А теперь верю. Твердо! Что так и было.

В детстве каждое лето я уезжал в село к родственникам, каникулы там проводил. Так вот, рядом с родственниками моими жила семья, и была у них старшей бабушка. Старушки были во всех семьях, но это была особенная бабушка. Мы, детвора, любили ее, потому что была она добрая. Да и что-то в ней было. Веяло от нее тем обаянием и теплом, которое так притягивает людей, особенно детишек. Хулиганили мы, безобразничали, дрались, девчонок задирали, поэтому нам от взрослых доставалось, но ни разу эта старуха на нас голос даже не повысила. И каждый день она что-то нам раздавала: абрикосы, яблоки, груши, конфеты, лакумы горячие... Каждый день. А когда встречала кого из ребятни с пустыми руками, смущалась. И всегда у нее находилось слово приветливое для всех, и детей, и взрослых. И взрослые в округе ее уважали. Когда я подрос, то еще одно слово запомнил в отношении нее - великодушная.

Помню, внук ее родной, мой приятель, задал ей как-то вопрос, математически весьма важный тогда для нас: «Нана, откуда ты всего столько берешь? Ведь ты не богатая, а раздаешь и раздаешь, и меньше у тебя не становится!» И ответ ее я запомнил: «ЕIей, си къуэ цIыкIу, как же не раздавать? Ведь чем больше раздаешь, тем больше Аллах Великий дает тебе!»

Старуха, рассказывали, прожила трудную, даже очень тяжелую жизнь, много лишений и потерь вынесла, а крепкая была до конца, терпеливая. И добрая. Стеснялась, что обузой для родных стала, и дети ругали ее за это стеснение, говорили, что в радость им за мамой ухаживать, зачем же она их обижает этим стеснением.

В тот вечер была рядом с ней старшая дочка, которая в городе жила с семьей. Приготовилась она ее купать, раздела, усадила в ванну, налила воды теплой, сама отвернулась и принялась готовить еще воду, мочалочки разные и вдруг оцепенела от того, что за спиной от матери услышала. Старушка вдруг засмеялась и говорит: «Смотри, дочка, смотри, еIей, какие красивенькие, смотри, волосики какие золотистые, ой, сколько вас, хорошеньких, Мащаллах!» И странно, вспоминала дочь, хотела она оглянуться, а не могла, будто застыла. А мать за спиной продолжала разговаривать: «Ой, ты мой хорошенький, смотри-ка, водичкой меня поливает, ой, и другой, и еще! Ах, вы мои золотые, откуда вы, такие красивенькие?» Наконец, дочка собралась с силами и с духом и обернулась. И, конечно, никого не увидела. Только мать сидит счастливая такая и ногу больную потирает. Дочка подошла, хотела спросить, в чем дело, и тут обомлела просто - нога больная, которая годами вынужденно прямой была, сейчас была согнута.

Можешь не верить мне или даже посмеяться, а я не просто верю, а знаю, что так и было.

В общем, искупала она мать, уложила, сама на соседней кровати легла. А в пятом часу утра вдруг проснулась. Что-то, говорит, в сердце кольнуло. Посмотрела, прислушалась, мама лежит прямо на спине, руки на животе, спит, и слышно было ее тихое мерное дыхание. И в тот момент, как прислушалась дочка, дыхание и остановилось. Все. Так умерла бабушка.

Он замолчал. Было ясно, что и сам он смущен тем эффектом, которого невольно или намеренно и пытался достичь. Он даже встал и, пройдя к окну, замер там спиной к ней. Саида сама будто оцепенела. Она уже не знала того человека, с которым сейчас была в комнате. Она вообще никогда его не знала, хотя знакомы они были столько лет, но то, что исходило от него, было ей мучительно, таинственно и до странности сильно знакомо.

Он обернулся и остался стоять, прислонившись к подоконнику.

- Лишь однажды я решился рассказать эту историю, - сказал он. - В купе поезда моим спутником среди прочих оказался русский священник, молодой парень, христианин. Я тогда выпивший был слегка. Трезвым, возможно, ничего не рассказал бы, а тут захотелось, вот я и поведал ему эту историю. И знаешь, что он ответил? Он сказал, что такое возможно. Сказал, что, возможно, Господь Всемогущий настолько возлюбил рабу Свою добрую, что явил чудо - повелел ангелам снизойти и омыть ее перед тем, как призвать ее благочестивую душу. Вот что он сказал.

Он вновь отвернулся к окну и уже так, спиной к ней, продолжил:

- Если и быть мусульманином, то я хотел бы стать таким, как эта женщина, этот человек. Все прошла - лишения, вой-ны, потери, голод, унижения, склоки, наветы, несправедливость - все. И не ожесточилась. И душу вернула Господу Богу такою же, как и получила, добрую и чистую. Это и есть джихад, это - подвиг. А все остальное…

- Что?.. - еле слышно, не дождавшись окончания фразы, спросила Саида.

Он обернулся.

- Нельзя так жить, как мы живем сейчас. Просто нельзя!

Он повертел в пальцах сигарету.

- Не красота спасет мир, - сказал он, - а доброта. Красота - это данность, дар, а доброта - это труд. И в мире, в котором мы сейчас живем, - это еще и подвиг. Такая вот моя философия. Пусть и не такая «продвинутая», как ваша...

...В передней он все же помог ей надеть плащ. Она обернулась. Так близко, как никогда. Ее глаза, уставшие плакать, были воспалены, но излучали тихий влажный свет, и она глядела ему прямо в лицо, немного снизу вверх.

- Скажи, что это за люди, у которых я украла деньги? Они тебе могут навредить? - тихо Спросила она.

Он улыбнулся.

- Я могу сказать, что эти люди без чувства юмора. Что очень многие только при упоминании об этих людях писаются от страха. Но я их не боюсь. Да и не сделают они мне ничего.

- Значит, ты попросил их не трогать нас, не пытать. Заверил, что уговоришь вернуть все до копейки. Ведь правда?

Она с последней, растерянной смелостью смотрела снизу вверх ему в глаза, с детским доверием и совершенным признанием в своей слабости. Он поднял руку, и она вдруг обхватила его ладонь, когда он погладил ее по щеке, по волосам, потрогал ее глаза.

- Езжай домой, - сказал он, - отдохни! Такие красивые глаза не должны так плохо выглядеть.

И Саида вдруг подумала, что этого не может быть, что это не наяву даже, что это как в книжке или в кино. Ведь так не бывает!

- Бывает, - сказал Заур, - езжай!

Во дворе, усевшись в промерзшую машину и включив зажигание, она стала ждать, когда прогреется двигатель. И тогда поняла, что такое исходило от него и почему это было ей так знакомо. Это было то, что исходило от отца, когда он возвращался с работы, а она, малышка, счастливая, бежала навстречу. То, что исходило от матери, когда она укладывала ее спать, укутывала поплотнее и прижималась для поцелуя на ночь. То, что исходило от дома, когда ее звали обедать или садились вечером ужинать, а еще когда за ужином были соседи или родственники. То, что она совсем, совсем забыла.

Уезжая, она обратила внимание на «девятку», которая ждала невдалеке. Ей припомнилось, что эта серая машина уже попадалась ей на глаза.

Вернувшись домой, она тут же, наспех скинув плащ, позвонила Хасану Анатольевичу. «Мне некогда, поговорим в понедельник!» - грубо ответил шеф и отключился. Она растерялась только на минуту. Затем снова набрала его.

- Я же тебе…

- Слушай ты, жлоб, - перебила она его, - в понедельник с утра я займусь процедурой перевода и верну вам ваши чертовы деньги. Но если ты сейчас не поговоришь со мной, я передумаю!

Наступила пауза. Было понятно, что он отходил куда-то, где его разговор не будут слышать.

- Говори, - наконец ответил он, - я вижу, ты совсем сдурела.

- У меня только один вопрос: почему нас… Почему меня до сих пор не тронули?

- В смысле?

- Ну, эти, ваши головорезы!

- Ты, надеюсь, поняла, что тебе не дадут ни рубля из этих денег?

- Я тебе вопрос задала.

Он вздохнул.

- Скажи спасибо Зауру-Шпиону! - ответил он. - Он сказал, что все сделает по-тихому.

- А какой его интерес?

- Теперь уже никакого.

- Как так? - торопливо спросила она.

- Короче, это он разрабатывал стратегию сделки. А эти люди под сделку дали эти деньги. Заур мне потом сказал, что хозяева денег ему не нравятся, поэтому он взял с них бумагу, где ему гарантирован был текущий процент с бизнеса как автору проекта. Для него процент очень хороший, а для них - ну, не в напряг, одним словом, поэтому все остались довольны. Он - процентами, они - тем, что он не жадничает, а мы - сделкой. И тут - ты… Это вообще. Представляешь, как твой Аслан обалдел, когда узнал!

- Вот как? - она даже улыбнулась.

- Да я сам до сих пор не могу поверить, что ты…

- Теперь поверил? Так почему все-таки они согласились, ну, не трогать меня?

- Я же тебе говорю, это Заур. Когда мы собрались, они хотели тебя порвать. Так и сказали. Уже за одно то, что у тебя мысль эта зародилась - пальчик к их деньгам протянуть. А Заур сказал, что не позволит им это сделать. Да он дурак вообще! Его и до этого слушать не стали бы, даже без этих его процентов оставили бы, просто забрали сделку, но его еще раньше «пробили» по информации и решили не трогать. Он мутный какой-то, непонятно, с кем связан - у него оказались и в прокуратуре подвязки, и в ментовке, и при всем этом он даже, кажется, и с бородатыми дела имеет. А ты сама понимаешь, сейчас ментов так не боятся, как этих муслимов. Короче, у них небольшой конфликт возник. Тогда хозяева сказали, что им нужно что-то взамен за его условие плюс за ожидание, за время. Вот он и дал им взамен свой отказ от сделки. Полностью, никаких процентов, ничего. Он вышел из игры.

Хасан Анатольевич еще говорил, но ей больше ничего не нужно было. Она и все остальное забыла бы, но когда услышала его заключение: «…так что он тот еще тип!», переспросила:

- Ты про кого?

- Ты что, пьяная? Про Заура, про Шпиона! Я говорю, будь с ним осторожна!

- Это вы все будьте с ним осторожны, - ответила она.

Саида бросила телефон на диван и прошла по комнате. Поглядела за окно, развернулась, подошла к зеркалу и замерла. Ей впервые за долгое, очень долгое время дышалось легко и свободно. И вместе с тем пришла какая-то хорошая и нежная грусть. Она улыбнулась. В зеркале снова правое было левым и наоборот. И улыбка как будто принадлежала не ей. А той девочке, к которой однажды пришла любовь. Первая, настоящая и последняя. Потому что и любишь-то в жизни только раз.

* * *

После полудня пошел снег. Ближе к вечеру, когда она добралась до автовокзала, снег шел большими мягкими хлопьями. В многолюдье рынка, мимо которого она шла, и на самом вокзале отовсюду раздавались выстрелы петард. До новогодних праздников было еще более месяца, но если началась торговля, то началась и стрельба. Она опоздала на одну из своих маршруток. Пришлось ждать. Индира долго стояла в одиночестве, а мимо шли и шли люди.

Какие-то молодые ребята подбросили ей дымящуюся петарду. После пугающего хлопка она заставила себя улыбнуться. Заметила неподалеку парней повзрослее, шоферов маршруток, которые глядели на нее. Она чувствовала усталость, ей хотелось поскорее остаться одной.

Когда подъехал ее микроавтобус, она забралась в самый хвост, в уголок, и тут же закрыла глаза. Но так оказалось еще хуже, и она стала глядеть перед собой, чтобы хоть как-то отвлечься. А снег падал на досуха промерзшую землю.

Отвертеться от свадьбы не получилось. Весь вечер ей оставалось лишь терпеть этот шум и ждать, когда все кончится и они всей семьей, с братом за рулем их машины, усталые и сонные, приедут домой.

А пока она отмечала про себя, что вовсе не невеста, не ее ослепительный наряд и прическа, да еще нескрываемое счастье на лице заставляли ее, Индиры, сердце сжиматься от тоски и боли. Нет, невеста была здесь как бы естественным атрибутом - все-таки свадьба. Плохо было от вида всех ее, Индиры, сияющих сестренок, подружек, гостей, всех этих молоденьких девушек, которые угощались за большим столом, шутили с парнями, с удовольствием, пусть и с видимой скромностью, отзывались на приглашения в танцевальный круг…

Они все были по-настоящему невинны и чисты. Они не сделали ничего предосудительного. Они имели право на этот праздник и открыто и беспечно пользовались этим правом. Между их счастливым миром веселья и миром Индиры стояла стена. И еще она отметила, что за всеобщим шумом и неразберихой праздника никто не заметил, насколько это все ее тяготит.

А потом она оказалась наконец дома. Тут же ушла к себе. Стала раздеваться и вдруг, коснувшись ладонью кожи, брезгливо убрала руку и даже «отряхнула» ее. Легла, укрылась и не могла сомкнуть веки, хотя и тело, и душа были измучены усталостью. Ей было страшно.

О том, что произошло вчера, ей тем более не хотелось вспоминать, но это назойливо и беспрерывно пробиралось в ее память. Ее упрямое: «Я тебе не верю! Он никогда меня не обманет!» И в ответ: «Индирочка, тебе придется поверить…» Пришлось поверить.

Потом, когда они расстались - Индира пошла за прилавок, а Саида уехала, у нее не было возможности понять, что она «показала» этой самоуверенной «бизнес-леди». Она и теперь не понимала, почему Саиду потрясло это ее ненужное, лишнее признание, что они с Азаматом уже почти муж и жена. Почему эта гордая красавица за рулем так и выдохнула: «Что?!»

Индира поднялась с постели и в темноте комнаты подошла к окну. Их сад, без листьев и света такой красивый и брошенный, теперь был в снегу. И снег продолжал падать. И стояла полная тишина.

В понедельник она не пошла на работу. Тщательно, не спеша навела идеальный порядок в квартире. Сестры, как обычно, дома не было. Зять был в городе. Весь день Индира ничего не ела, не смогла заставить себя, только пила чай. Из школы вернулась старшая племянница. Она покормила ее. Вечером вместе пошли в садик за младшенькой. Потом дети ушли к себе в комнату, Индира включила им компьютер и прикрыла дверь детской. Между делами мелькнула мысль, что за эти дни она ни разу не заплакала. Убираясь, в шкафу натолкнулась на его спортивную сумку. Только сейчас она задумалась о странности этой детали. Азамат всегда говорил, что снимает с друзьями квартиру, что же это за друзья такие, от которых он прячет некоторые из своих вещей?

Она расстегнула молнию, покопалась в вещах и нашла пистолет, тяжелый, холодный. Бросила сумку обратно в шкаф, села, положила пистолет себе на колени. Долго, очень долго сидела, глядя на этот холодный предмет, и все так же мучительно пыталась понять, что она сделала не так и почему это произошло с ней. В чем она виновата?

Из оцепенения ее вывел громкий - она даже вздрогнула - звук азана из соборной мечети, что была совсем неподалеку. Дождавшись окончания распева, она взяла телефон и позвонила.

***

Он приехал после девяти.

Она надела теплую шерстяную юбку, коричневую по пояс курточку, повязала на голову платок, обулась в теплые сапоги и сама вышла во двор. Столкнулась с ним в подъезде и уловила запах спиртного. Они вышли из подъезда и пошли в сторону сквера. Сегодня снова шел снежок. Днем он был редкий и мелкий, а теперь падал тихими большими хлопьями.

Он даже не спрашивал, куда и зачем она ведет его. Индира шла по белой пушистой аллее сквера. Людей не было совсем.

Индра ушла в глубь сквера, подальше от улиц и от главной аллеи, затем вдруг остановилась у скамьи, внимательно огляделась по сторонам, словно примеряясь к месту, аккуратно расчистила поверхность скамейки от снега и присела. Он остался стоять. Все это время он наблюдал за ней в ожидании, с полуулыбкой. Она сидела молча.

Молчала долго. Наконец он не выдержал.

- Ну? - произнес он.

- Не хочешь сесть? - спросила она.

- Нет. Ну что, зачем… что у тебя случилось?

- У меня ничего. А у тебя?

- В общем, Индира…

- Ты знаешь, кто такая была Индира? - перебила она его.

- В смысле?

- В честь кого меня так назвали?

- Ты о чем это?

- Это была очень сильная женщина. Она управляла огромной страной, Индией. Люди любили ее, потому что она была добрая правительница, но у нее были враги. Они пробрались даже в ее охрану, и однажды двое охранников расстреляли ее, двое вооруженных мужчин - ее, безоружную женщину.

- Ну и к чему ты это?

- Я тебе про имя мое говорю.

Помолчали.

- Теперь расскажи, - попросила она.

Он присел напротив нее на корточки.

- Что именно?

- Расскажи, зачем ты так поступил со мной.

- Поступил! - повторил он и попытался изобразить усмешку.

Потом опустил голову и стал смотреть на землю, покрытую снегом.

- Я говорила с этой… женщиной. Она мне… в общем, я знаю все. И как это у вас долго, и как это у вас сильно.

Он продолжал молчать и смотреть вниз, так что она видела его макушку.

- Как ты мог? - вздохнула она и полезла за пазуху. - На, возьми!

Он едва не упал на снег, едва не сел от неожиданности и испуга. Тут же вскочил. В руке у нее был пистолет. Но и удивился - пистолет она держала рукояткой к нему.

- Возьми, - повторила она.

Он смотрел на нее.

- Возьми, возьми, забери его у меня!

И когда пистолет оказался у него в руке, она сказала:

- Ты должен это сделать, Азамат, прямо здесь и сейчас!

- Что?

- Ты должен убить меня, - так же спокойно пояснила она. - Понимаешь? Это надо сделать. Чтобы именно ты. Потому что я не могу… не хочу больше.

Она смотрела на него. Он молчал.

- Ну что ты?

Он очнулся.

- Индира, пошли домой, там поговорим!

- Нет! - отрезала она. - Не там! Здесь! И сейчас.

- Да послушай…

- Это ты послушай! Послушай и постарайся понять! Это не так сложно, надо просто уметь думать. А если ты задумаешься так же, как я, то поймешь, что это надо сделать.

- Что ты несешь, Индира? Что это с тобой? Ну пошли, я там все скажу, я очень, очень…

- Этого уже не надо - виноват, не виноват, - вновь остановила она его. - Тут вообще не об этом речь. Не о тебе. Обо мне. Мне нельзя жить. Я сама очень, очень хочу, чтобы ты это сделал! Пойми меня. Пойми же меня, наконец… Ну как же тебе объяснить?!

- Да не надо мне ничего объяснять! Давай, вставай, дай руку!

Она отшатнулась. На ее лице была брезгливость. И это потрясло его, пожалуй, более, чем пистолет в ее руке. Он так и замер с протянутой рукой.

- Убери! - сказала она. - Ты что, совсем идиот?

Он опустился на скамью, опустил голову и тяжело вздохнул. Пистолет свисал из ладони.

Снег падал под настроение - медленно, грустно. Азамат поймал себя на том, что он не желал здесь находиться. Он должен был сейчас, сию секунду встать и уйти отсюда. Куда угодно, но уйти сейчас, потому что в нем стала расти тревога, от которой он начинал внутренне паниковать. В другое время - завтра, через день или неважно когда - и в другом месте все образуется, они поговорят, она все поймет, пусть не простит, но… нет, ведь он обязан теперь. На всю жизнь! Но говорить об этом сейчас нельзя, да и не получится. Нет, все, он должен встать и уйти! Вот прямо сейчас … Он вздрогнул от ее голоса.

- Я относилась к тебе с доверием, - негромко заговорила она, сидя прямо, спрятав руки в карманах курточки, все такая же красивая, даже еще красивее в этом платочке, глядя не на него, а перед собой, - и я любила тебя. Мне казалось, что я любила тебя еще до того, как повстречала. Я любила твоих мать и отца, твоих братьев и сестер, я любила твой род, всех, у кого была твоя фамилия. Я любила наших будущих детей, наши будущие дни и ночи. Я любила даже ворота вашего двора и любила смотреть на них украдкой, когда изредка ходила по вашей улице. И, Аллах свидетель, я любила тебя честно. Но теперь я поняла, что любила тебя неправильно, потому что это плохая любовь. Есть другая любовь, но мне не повезло. Значит, это беда. Несчастье.

Она говорила со спокойным неподвижным лицом, все так же глядя перед собой, говорила удивительно ладно, без волнения, будто после долгих репетиций.

- Если бы я могла, я бы все вернула и начала то же самое, но по-другому. Я любила бы тебя правильно, потому что не любить тебя я не могу. Поэтому, когда ты рядом, мне страшно. Мне всегда было страшно, когда ты был рядом. И у меня внутри все дрожало. Я думала, что это у всех так и что это и есть то, что должно быть между девушкой и парнем. Но так не должно быть. Потом мне уже было страшно, даже когда тебя не было рядом. И даже во сне я боялась, потому что не переставала думать о тебе. Я знаю, это самое плохое, самое глубокое несчастье, которое может произойти с девушкой. Я не знаю, понимаешь ли ты меня сейчас и испытывал ли ты хотя бы что-то подобное. Ты приручил меня, ты ни разу не обидел меня, ты всегда делал для меня только хорошее, и я стала как заколдованная. И ты сделал мне так плохо, так больно!.. Если бы я могла хоть на немного ослабить свою любовь к тебе, я прокляла бы тебя. Но ты уже проклят. И ты обманул меня так, что я поверила тебе и сделала то, чего боялась больше огня, потому что моя бабушка с детства научила меня: «Зинэ зыщIэм Алыхьым къыхуигъэгъунукъым!». Ты проклят с рождения. Тем, что ты такой красивый и такой… И всё, чего ты касаешься, проклято. Ты просто не сможешь представить, как ты мне сделал… Я ранена, Азамат. Я ранена очень тяжело. Ты должен найти в себе сострадание и сделать это. Прекрати мои мучения, если ты все еще считаешь себя мужчиной! Иначе, клянусь, я тебе не прощу!

Она замолчала. А он пребывал в оцепенении. Затем произнес:

- С ума сошла! Это ведь всё так и… не то чтобы, а … слушай, холодно!

- Я так и знала, - ответила она, взглянув на него и улыбнувшись, - ты трус! Мужества в тебе нет!

Он не отозвался. Принялся шарить по карманам, потом остановился, снова уставился в землю.

- Знаешь, что ты наделал? - тихо сказала она. - Я ведь тебе отдала все, что у меня было. Пусть для тебя это пустяк, ведь это вы все вокруг такие талантливые, умные, современные, а для меня мои нецелованные губы и нетронутое тело было всем. Больше у меня ничего и не было.

Теперь ему показалось, что он всегда, всю свою невыносимо мучительную жизнь испытывал вот этот самый холод зимней ночи.

- Ты испачкал меня, - сказала она, - поэтому сделай хоть раз мужской поступок! Только не промахнись. Вот сюда, смотри, в сердце. В голову не надо, а то потом… лучше в сердце.

Он поднялся, повернулся к ней и теперь смотрел на нее с испугом и недоумением, словно оценивая в ней что-то и мучительно соображая, что же делать.

- Насекомое! - произнесла она и отвернулась от него в сторону.

- Что-о?! - прошептал он.

- Ты - насекомое, - так же устало повторила она. - Не то что не мужчина, а не человек даже!

Он наклонился к ней вплотную, лицом к лицу, и так же тихо ответил:

- Инди-ира, да пошла ты!.. Ты же сама сучка! И ты пошла, и та шлюха тоже пошла! Что вам надо от меня?! Это? - Он хлопнул себя по промежности. - Вы же твари! Тва?ари!!! Что вы знаете обо мне? Вы обо мне хоть иногда думали? Я что, виноват, что я такой? Я что?.. - Голос его дрогнул.

Она увидела слезы, заскользившие по его щекам.

- В чем я виноват? В чем?! - он откровенно плакал. - За что это?! Ведь я тоже думаю, разговариваю, переживаю, ведь я тоже!.. Какие же вы!..

Он отстранился, закрыл лицо ладонями, в одной из которых был пистолет, и рыдал теперь открыто и безоглядно.

И жалость к своей изломанной жизни, и гнев к чему-то постороннему и непреодолимому, что привело его вот к этой минуте, вздымались в нем и душили его. Он задыхался, а слезы текли сквозь пальцы…

- Перестань! Это уже!.. - через силу проговорила она. - Так темно, страшно... У меня же сил больше нет!..

Он приставил ствол к ее груди и надавил на спусковой крючок. Звонко треснул выстрел. С клацаньем выскочила и пролетела мимо гильза, звякнув где-то в стороне о заснеженный асфальт. Это заняло одно мгновение.

Индира стала оседать. Он схватил ее за куртку, чтобы она не опрокинулась назад, и бережно стал опускать ее на бок на скамью. Из ее рта вырвался хрип. Потом она затихла.

Снег продолжал падать. Азамат поднялся, огляделся кругом, встал спиной к скамейке и лицом к трассе вдали, снова пошарил по карманам и достал сигареты. Потом понял, что пистолет мешает ему курить. Он сунул его за пояс сзади и закурил. Потом зачем-то вытянул перед собой ладонь с растопыренными пальцами. И удивился, что они не дрожат.

В нем куда-то вглубь, до головокружительной бесконечности, простиралась неподвижная стойкая пустота, внутри которой было темно. Он пытался задуматься и понял, что думает ни о чем. Каким-то смутным, необъяснимым и неземным чутьем он уловил, как внутри этой пустоты по привычке складывались ассоциативные ряды, приводившие к осознанию значения этой окончательной темной бесконечности. Она означала, начинал понимать он, что его покидает нечто, что всегда незаметно составляло существо его мыслей и желаний. А то, что должно было войти в него на замену, запаздывало. Или не торопилось.

Он обернулся, снова присел рядом на корточки. Долго сидел, глядя на ее лицо. Потом закрыл ей глаза, ладонью провел по лицу, по волосам из-под сбившегося платочка, пальцем провел по красивому носику и улыбнулся. Целовать ее он не стал - мелькнула мысль, что делать это не нужно.

- Я пойду, Индира, - сказал он. - Это все равно… Теперь уже…

Он поднялся, поправил куртку и заметил, как под скамейкой белизна снега вспыхнула пятнышками крови.

- Пойду, - повторил он и даже показал ей, в какую сторону. И смутился этого своего жеста.

Снег заскрипел под его ботинками.

Он ощущал не страх, а какие-то волны чего-то мокрого и холодного. «Это странно, - подумал он, - чего я теперь боюсь? Теперь, когда я сделал то, что сделал. Этого холода внутри и снаружи? Людей, которые ничего не видели? Или вот этого пса, что издали семенит навстречу по аллее? Чего можно бояться после того, как сделан шаг за черту, за которой...» Мысль остановилась. Азамат не знал, что дальше, за этой чертой. Он не мог знать, что теперь впереди, и уже не хотел этого знать, потому что его прошлое вдруг развернулось своей могучей целостностью и он смог почувствовать, что каждая секунда этого прошлого непередаваемо прекрасна, вплоть до того мгновения, когда он нажал на спусковой крючок.

Он понял, что мог бы простить себе всё, что делал в этом прошлом, но этого выстрела он себе не простит, а значит, и будущее ему теперь не нужно… Он даже остановился в мгновение этой вспышки-догадки и хотел развернуться и поспешить назад… Но очередная волна внезапного холода вернула его в реальность. «Разве это возможно? И что теперь делать? И куда это я иду?!»

Осколки мыслей стали крошиться от холода. Он хотел думать, что он оставил ее там одну на скамейке, а сейчас так поздно. Но почему тогда он уходит прочь? Он остановился. Не мог развернуться и пойти обратно. Но и далее идти тоже не мог. Мысль окончательно заблудилась. Он стоял неподвижно.

Пес, трусивший по заснеженной дорожке навстречу, шагах в пяти от него поднялся на задние лапы, так что стал почти одного с ним роста и какой-то вальяжной походкой подошел вплотную. «Салам, братуха, есть сигаретка?»

Азамат тут же полез в карман и достал пачку «Винстона». Пес когтями ловко подцепил одну за фильтр и зажал в пасти. Потом развел лапами. «Извини, брат, у меня и огня нет, сам понимаешь!» Он так же услужливо щелкнул своей зажигалкой, а пес, как полагается, слегка дотронулся до его запястья и вежливо поблагодарил: «Упсэу!»

Азамат принялся внимательно и хмуро его разглядывать. Пес был немолодой, пегого окраса, потрепан шкурой и груб - словом, дворняга.

- Холод какой, а! - бросил пес, с видимым удовольствием затягиваясь и шумно выпуская дым. - Как зимой настоящей, да? Одно хорошо, что блохи присмирели, а так - колотун!

- Холодно, - все еще недоверчиво согласился Азамат.

- Да уж, не Африка.

Азамат хотел уже проследовать дальше своей дорогой, но странность ситуации вновь как будто отрезвила его. Он захотел спросить об этом у пса, даже рот приоткрыл, но не нашел, что именно спросить.

- У меня там дыра одна есть, - сообщил тем временем пес, нисколько не обращая внимания на его легкое замешательство, - только я про нее знаю. Иду туда ховаться. Там тепло. А так, если бы не это, то, наверное, последняя моя зима была бы… Хотя и эту надо еще пережить. А ты как, братан?

- Что? - не понял Азамат.

- То, что холодно, это понятно. А не страшно?

Азамат понял, что и вранье теперь, в будущем, не имеет никакого смысла.

- Ясно, - сам же ответил пес. - Хотя сейчас что? Сейчас еще не страшно. А вот что потом…

- А чт… п… том? - обрывки вырвались у него вместо слов.

- Ты знаешь, братка, я тебя понимаю, - сказал пес, - бывает, сделаешь что-то, а потом никак не поймешь, почему это сделал, зачем, на каком вообще основании. А! Да еще и кажется все время, что это неправда, что не было этого, как будто сон это был, потому что так сильно хочется, чтобы это действительно было неправдой и сном.

- Подожди-ка! - ухватился за это Азамат. - Но если ты - это неправда…

- И не мечтай! - оборвал пес. - Может быть, я - это еще вопрос для тебя, но вот то, что ты сделал там, на той скамейке, это самый что ни на есть реализм. Хочешь - вернись, посмотри! Она еще там.

- Нет! - отшатнулся Азик.

- Ясно. Обоссался.

Азик вскинул голову, но тут же сник и тихо произнес:

- Ты права, собака, мне очень страшно.

- Ну вот, а то все: «Я ничего не боюсь! Я никого…». Теперь хоть честно. Пусть и поздно. Ну все, извини, не в моих правилах топтать упавшего. Да и вообще, обидно мне: что значит, я - это вопрос? И вовсе не вопрос! Вот, потрогай меня, не бойся, не укушу! Потрогай!

Азик осторожно дотронулся до его жесткой шкуры.

- Во! Видишь, какой же тут вопрос? И запах от меня, как полагается, - псина самая настоящая. И горжусь этим, между прочим, потому что жив. А какой-нибудь доберман закормленный и свирепый или ризеншнауцер комнатный давно окочурился бы на этом холоде. Так что, братишка, вот тебе и доказательство аксиомы - что не в красоте, силе и сытости счастье.

- А в чем? В том, что просто жив?

- Странный ты, - усмехнулся пес, - ведь ты-то должен это теперь знать. Счастье в том только, что имеешь на счастье право.

Азик сник. Он, и правда, знал это сам.

- Да-а, - протянул пес, - жизнь!

Он вдруг схватился за бок и с силой зачесал шкуру. Потом как-то замялся и попросил:

- Слышь, будь другом, дай еще сигаретку!

Азамат достал из пачки и прикурил ему сигарету. И еще отметил тот странный факт, что все то время, пока пес находился рядом, он не ощущал холода.

- Прикинь, - продолжал говорить словоохотливый пес, - летом меня блохи заедают, жара мучает, пыль, газы этих автомобилей; поздней осенью и весной - сыро и слякотно так, что я постоянно болею; зимой от холода аж выть хочется, да и вою иной раз. А вокруг еще и сородичи свирепые, люди злые и плохие, собаколовы иногда в рейды выходят - стреляют, отраву всякую подбрасывают; под машину не угодишь, от пули уйдешь, к весне не околеешь - вот и радость. Жизнь! Просто дар. А подарки, сам знаешь, не обсуждаются.

- Ты, короче, пес-философ.

- Да брось ты, философ не философ. Мысль - это тоже дар. Причем исключительно вам, людям. Мы, все остальные, грубо говоря, только констатируем факты, а вам дано великое благо - свободная мысль. Правда, пользуетесь вы этим благом зачастую уж очень по-нашему, по-скотски. Извини, конечно!

Азамат слушал и пребывал в задумчивости, потом решил спросить главное.

- Ты кто? - спросил он пса.

- Не понял, - пес даже опешил слегка, - как это, кто? Здрасьте! Да вроде собака я. Или не похож?

- Нет, ты не понял. Ты говоришь как-то… как русский.

- Не, ну ты интересный какой-то пацан вообще! - удивленно ответил пес. - Собаки разве бывают по национальностям?

Азик задумался и согласно кивнул.

- И, между нами, - эффектно ткнул в него «пальцами» с сигаретой пес, - должен открыть тебе один небольшой для нас и страшно большой для вас секрет: у людей тоже нет национальностей.

Азамат молча и хмуро глядел ему в морду. Пса же, по-видимому, теперь несло по волне красноречия.

- Да, да, братуха, нет! Выдумка это все: кабардинцы, русские, испанцы, гагаузы опять же или вепсы… Совсем не по этому признаку разделяются люди. А хочешь знать, по какому?

Азик кивнул и сам решил закурить.

- Да можно представить хотя бы так, что вы делитесь по признакам нашего, животного мира. Хочешь знать, как? Да очень просто. Среди вас попадаются псы, часто - волки, очень много шакалов, есть гиены - тьфу! А бывает, что и тараканы встречаются. Ну, ты, в общем, понял.

- А тигры? - спросил вдруг Азамат.

- А при чем здесь тигры? - пес лукаво прищурил глаза. - Э-э, да ты никак подловить меня решил! Что ж, охотно презентую: был за мной грех - в глупой молодости, как и все мои сородичи, ненавидел я кошек. Почему ненавидел? Да потому что так было заведено. Мои мать и отец, которого я, кстати, в глаза не видел, все мои братья и сестры, все собаки во дворе и в этом городе ненавидели кошек. Ненавидел их и я. Ты же знаешь этот закон: «Как все, так и я!». А потом однажды задумался: «А по какой такой причине я должен этих кошек ненавидеть? Чего они такого плохого и зловредного лично мне сделали, мне, отдельно взятому песьему индивиду? И чего они плохого сделали вообще кому-то из моих знакомых сородичей?» Задумался, и оказалось - ничего. Ничего и никогда эти самые коты собакам не сделали плохого. Вот в чем вся петрушка. И с тех пор я поломал стереотип. И, должен тебе заметить, не я один. И сейчас имеются у меня в приятелях несколько весьма достойных особей из означенного семейства, и не только у меня. Но!

Пес воздел вдруг палец, вернее, коготь.

- О тиграх разговор особый. Нет у меня в приятелях тигров, но это и есть зверь, которого особо уважаю! Хочешь знать, за что? А разве не за что? Во-первых, тигры красивые, очень. Эта стать, эта порода, этот взгляд, а рык один чего стоит! Но главная красота у них внутри, вот здесь, - ткнул он себя в область сердца. - Ведь посуди сам: и мы, и вы, люди, наносим раны и даже лишаем жизни зачастую просто так, без особых причин. Это вы придумали, что есть эти причины: деньги, ненависть, любовная страсть и прочая дребедень. А ведь настоящих, железно обоснованных причин почти нет. А по большому счету их нет вообще! Ведь я думаю так, что убить кого-то возможно только тогда, когда не остается ни одной возможности простить его. А такого почти не бывает. Что же остается? Остается желание: сделать больно. Остается жестокость… Так вот, в тиграх нет жестокости. Они убивают, чтобы есть.

Азамат хотел что-то возразить, но пес его опередил.

- Совершенно резонный вопрос! Ты хочешь сказать, что и у нас борьба за жизнь, естественный отбор и тому подобное.

Азик закивал.

- Ну, вообще-то ты, конечно, не обижайся, братан, я не со зла это говорю, но… В общем, слышать это от человека, который только что убил беззащитную девушку, которая к тому же его любила… Словом, где те причины, по которым ты это сделал?

Азик так и остался стоять с полуоткрытым ртом, хотя и сам понимал, что ни слова не сможет произнести.

- Нет этих причин, - ответил за него пес, - не было у тебя ни денежного интереса, ни ненависти, ни даже любви настоящей: всё фальшь, игра, а не жизнь. А взял - и убил. Какая же здесь борьба за жизнь?

Он замолчал. Азамат полез за сигаретой, сам прикурил и протянул, дымящуюся, собаке.

- О! Благодарю покорнейше! - оценил этот жест пес. - Весьма, весьма благородно! Понимаю, понимаю, тебе хочется, чтобы я подольше побыл рядом, потому что… Ну ладно. Так о чем, бишь, мы? А, о тиграх. Так вот, самое главное, что я могу сказать, это то, что тигр справедлив. А по моему глубокому убеждению, справедливость - это то, что ближе всего к доброте. Не, я, короче, реально уважаю тигров!.. Но что мы все о тиграх да о тиграх? Есть же еще слоны, носороги, утконосы, в конце концов. А если спросить, кого не уважаю?

Пес вдруг задумался.

- Ты знаешь, это непростой вопрос. Ты не подумай, людей я тоже уважаю, потому что среди вас встречаются тигры. Есть, конечно, и сородичи мои среди вас, и кошки, и лисы, и, пардон, крысы… Но, вот знаешь, есть такое, чего не делает ни один зверь. И не решится сделать. А люди делают. Иногда просто так, без причины. Я, может быть, даже люблю людей, потому что жалею: вы обречены изначально, потому что рождаетесь с душой ангела и желаниями зверя. Скота, в общем понимании. Вам не преодолеть этого несоответствия, вы такие - и всё.

Он вздохнул и замолчал, тем самым подчеркивая значимость произнесенного. Вообще пес попался довольно артистического склада, можно даже сказать, ораторского. Имел слабость к риторическим эффектам.

- Но есть исключения, - нашел нужным продолжить пес, - не может не быть. Ведь не могут все люди представлять животный мир во всем его богатом разнообразии. Вот слушай, однажды я присоседился к двум мужчинам, которые на скамеечке во дворике распивали бутылочку. И, конечно, закусывали - а то стал бы я их так терпеливо слушать. Говорили они много интересного, хотя сами по себе были мужички так себе, интеллигентишки, словом. Ну, таких везде полно, угрюмо ходят на службу, рано лысеют и седеют, жен сварливых боятся, детей своих, которые их презирают за мягкотелость, стесняются, ну и водочку уважают. В общем, болтали они о многом, а запомнилась мне одна фраза, которую один другому приводил: «Помнишь, - говорит, - как сказал Андре Моруа, - имя это странное я запомнил, - “Понравится ли тому мальчику тот мужчина, которым он стал?”». Я почему это запомнил? Потому что с тех пор очень часто сам задаю себе этот вопрос: а понравился ли бы тому щенку, которым я был, тот пес, в которого я превратился?

Пес глубокомысленно вздохнул.

- Я слишком долго живу среди вас, - сказал он, - и научился распознавать вас не только по запахам. Я знаю, что самые лучшие и сильные из вас - это даже не тигры, а те, которыми остались бы довольны те мальчики и девочки, которыми вы были. В общем, те, кто уважает и любит друг друга и нас, зверей, просто так, ничего не забирая и не требуя взамен. Мужчины и женщины, нищие, богатые, пьяные, трезвые - всякие. Просто люди, человеки, которых уже не сравнить ни с кем из нас, зверей. Те, кто прогнал зверей из самих себя и остался с душою ангела. Поверь мне, собаке, что не красота спасет мир, а доброта.

Долго молчали, глядя, как падает тихий и пушистый снег, как бегут вдалеке к мигающему светофору и от него торопливые автомобили. Пес протянул лапу, на которую стали ложиться снежинки.

- Знаешь, - нарушил он молчание, - говорят, что с каждой снежинкой на землю опускается ангел. Смотри, сколько их! Самые чудесные создания! Чистые, безгрешные, простые, покорные и такие прекрасные! Быть может, я переживу эту зиму, а может быть, и околею на морозе. Тогда они заберут мою исстрадавшуюся душу и унесут туда, где я не буду больше ничего бояться - ни машин, ни собаколовов, ни холода, ни зла… Мне очень, очень тебя жаль, братишка! Даже не знаю, чего тебе пожелать.

Пес пошел. Через какое-то время Азик, опомнившись, обернулся ему вслед и увидел, как тот семенил уже далеко, теперь, как положено, на всех четырех. Он машинально бросил взгляд на пачку сигарет в руке. Затем вытянул другую руку. Снежинки стали ложиться на нее и таять в тепле ладони.

* * *

Всего за один день (да еще какой - понедельник!) Саида многое успела. Утром, до времени открытия банка, она была в некотором возбуждении, непрестанно бросала взгляды то на часы на стене, то на циферблат на сотовом телефоне. Потом вдруг проскользнула странная и в иной ситуации даже глупая мысль. Пусть глупая, отважно решилась она и набрала номер своего бывшего, Альберта.

Тот был еще дома, тоже собирался уходить на работу. Вопреки ожидаемому ответил очень приветливо, так, будто не разговаривали они только со вчерашнего дня. Даже участливо спросил, не опаздывает ли она сама на работу.

Времени на разговор было совсем ничего. Саида спросила, чем он занимается, и он ответил, что «разводит шоферов». «Шучу, - пояснил, - диспетчером устроился в таксопарк». - «А! И как?» - «Да ничего, нормально платят, только нагрузка большая, особенно в час пик». - «А как с…?» - «Совершенно. Завязал». - «Я не про это, в личной жизни как?» - «Ну, как… Встречаюсь. С одной тут… В общем, ладно, Саид…» - «Она хорошая?» - «Так, нормальная… Короче, Саид, мне уже бежать надо! Дочуре привет! Давай я ее в пятницу заберу на пару дней! Идет? Там и поговорим». - «Альберт!» - «Что?» - «Прости меня, пожалуйста, ладно?» - «В смысле? За что?» - «За то, что… в общем, просто так, прости!» - «Да ладно, не парься! Все, пока!».

Банковские процедуры заняли большую часть дня. Она успела в один из перерывов съездить в лицей за дочкой. Отвезла ее к родителям. Еле вырвалась от мамы, которая вознамерилась ее покормить: «Смотри, как плохо выглядишь! Никуда не поедешь, пока не поешь горячего!». Саида расцеловала ее, извинилась и перед тем как убежать сказала, что теперь всегда будет обедать дома. И еще завтракать и даже ужинать, потому что через пару дней она вновь будет жить с ними. «Доча, что такое? - насторожилась мама. - Ты рассталась с Асланом?» - «И правильно сделала!» - с этими словами из комнаты вышел отец. «Мама, папа, нет больше никакого Аслана, нет больше никого, есть только все самое хорошее, самое сильное, самое доброе!» - говоря это, она в порыве восторга расцеловала родителей, послала воздушный поцелуй дочке, которая в ответ, по-взрослому усмехнувшись маминой глупости, помахала ей рукой.

После полудня, когда она еще была в банке, позвонил шеф. «Ну, как ты? В смысле, тебя весь день на работе нет…» - «Ты прекрасно знаешь, почему меня нет, - ответила она. - Я в банке, через час все будет закончено. Ведь ты поэтому и звонишь». - «Не, ну, поэтому тоже, но…» - «И найди себе другого зама и куратора по недвижимости. Я больше не… Я новую жизнь начинаю, Хас, и всех вас там просто нет!» «Зря ты так, - обиделся шеф, - ты же знаешь, как я к тебе». «А ты знаешь, как переводится мое имя с арабского? - спросила она и сама же ответила: - “Счастливая”».

После того, как дела в банке были закончены, она села в машину и по-настоящему свободно, радостно вздохнула - уф! И даже еле слышно запищала от восторга. Потом, сделав несколько звонков, поехала к давней школьной приятельнице, которая работала в библиотеке и к которой она не могла выбраться вот уже больше года. По пути заскочила в магазин и накупила вкусностей. Выходя из магазина, она снова заметила ту самую серую «девятку». «Ну и тьфу на вас! Теперь уже отстанете», - про себя усмехнулась она и уселась за руль.

Приятельница позвала соседку, их общую знакомую. Решили выпить. Да что выпить! «Девчонки, а давайте напьемся и пойдем хулиганить!» - в шутку предложила библиотекарша. «Ну да, как раньше, - поддержала соседка, - “расступитесь, парижанки, по земле идут нальчанки!”». Саида хохотала, ей тоже хотелось веселиться, подурачиться с ними, но пить отказалась. «Он этого не любит!» - вдруг с серьезнейшим до смеха лицом провозгласила она. «Кто, этот твой носорог, что ли?» - спросила подруга. «Ой, да какой носорог! - отмахнулась Саида и ласково добавила: - Нет больше никакого… есть только он… м-м-м, такой! Такой! Вы смотрели фильм “Раба любви”? Помните там? А песню оттуда помните?» «Ну-ка, ну-ка, рассказывай, рассказывай!» - удобнее расселись подруги.

Сидели допоздна. Было что вспомнить было, о чем и поплакать, и посмеяться. Потом подсели и дети - дочка библиотекарши и сын соседки, который все звал ее домой, а потом устал звать и тоже остался, прельщенный вкусностями на столе. Пробовали и песни петь. Оказалось, что Саида знает пару старых кабардинских песен. Тогда дочка подруги поставила диск с национальными мелодиями. Единственному парню в компании пришлось приглашать поочередно всех дам.

Потом позвонил Азамат...

Глубокой ночью Саида вышла из квартиры. Долго, очень долго спускалась по лестничным пролетам, вышла из подъезда и прошла мимо своей припаркованной машины. Ушла в глубь двора и остановилась у занесенной снегом скамейки. Той самой. Не стала расчищать ее от снега. Присела. Увидела у другого подъезда «девятку». Со стороны могло показаться, что молодая женщина пребывает в глубокой задумчивости. Она застыла. Не было ни холода снежной ночи, ни молчаливого снега, который парил в воздухе, ни этой машины, что увязалась за ней давно, ни слов, ни, тем более, слез, которые были теперь ни к чему.

И там, в квартире, она не произнесла ни слова. Выслушала Азамата. Потом поднялась и пошла к двери. И не получилось бы ничего сказать - из-за того, что неподвижно и с каменной тяжестью погрузилось в нее. И сейчас, сидя на этой холодной, занесенной снегом скамье, она поняла, что ожидать нужно было именно этого. И что все остальные надежды на какое-то чудо были обманом и, даже находясь в этом обмане, она не верила ему, а каждую секунду с трепетом ожидала, что должно произойти то, что и правда произошло. И больше не было нужды обманывать себя, потому что это знание было единственно верным и не зависело от нее.

И Саида поняла, как она устала, то есть устала даже не она сама, а то, что называлось протяжением ее жизни.

И она поняла, что в ней до сих пор стояло это странное и совершенно неуместное сожаление только об одной мелкой и абсолютно незначительной детали, которая не имела теперь совершенно никакого значения, сожаление о давно упущенном, но… важном - она сейчас как никогда остро, мучительно жалела, что так и не протянула тогда руку и не остановила пальцем тогда те капельки осеннего дождя, прочертившие прозрачные, видимые только ей линии и скатившиеся по холодной и гладкой шейке той растерянной девочки…

Она ощутила, как каждая, даже самая маленькая деталь и самые пустые мгновения этого долгого протяжения от начала ее детской памяти до этой вот взрослой минуты наполнились невыносимостью от этого незначительного воспоминания и сожаления, и, когда эта невыносимость стала по-настоящему запредельна, Саида не заговорила и не зашептала, потому что это было неуместно и невозможно, а заговорило само ее молчание: «Прости меня за этот дешевый спектакль! Я знаю, что поздно…» - Она опустила голову и закрыла лицо ладонями. Ее душило то, что не находило выхода. Камень, что внутри, становился тяжелее и холоднее. И от этой тяжести слова молчания приобрели тот смысл, который уже было не сочинить: «Ты Сам сделал этого мальчика таким прекрасным. Уже не телом, а его золотой душой. И я не нашла в себе сил отказаться… Но зачем так, ведь это я во всем…»

Она опустила руки. Слез не было. Камень внутри стал теперь безжизненной непереносимой болью. «Прости! Пожалуйста, не бросай меня больше!» - тихо произнесла она в холодную снежную тишину, и слова растворились вместе с дыханием и паром.

Она сидела. Снег ложился ей на волосы, на колени, под ноги. Она медленно приходила в чувство. Стала вспоминать, что куда-то нужно ехать, что-то нужно делать. Но куда? И что? И что делать с тем, что внутри?

Потом пришла мысль, что не хочется никуда уходить, что именно здесь она не бежит больше ни от кого и не хочет уходить от той боли, что внутри, потому что она нужна. Здесь. В этот холодный поздний час. Вместе с ее виной и одиночеством. Потому что все остальное ей больше не нужно.

В глубине двора раздался едва слышный щелчок. От той самой «девятки» приближалась стройная девичья фигурка в джинсах в обтяжку и курточке по пояс, с платочком на голове. Саида безучастно глядела на нее, в ожидании погрузив озябшие руки в карманы шубки. Та подошла, остановилась в паре шагов, молоденькая, симпатичная, лет двадцати с небольшим. «Извините! Вы ведь Саида?» - спросила она. Саида кивнула. «Точно Саида?» - переспросила девушка. «Саида, - чуть слышно ответила она. - Что тебе, девочка?». «Ничего, все нормально», - ответила девушка, и рука ее потянулась за пазуху…

И в это мгновение, растянувшее ее жизнь до начальных пределов, она поняла всё. В этот головокружительный миг длиною в бессчетные годы в нее вошло последнее и главное знание, которое она всегда искала. Камень стал таять. И в ней задышала та, кем она и была, - дочь своих древних предков, уставших считать века невыносимой гордости, тоски и невозможной любви, которые они жили на этой изломанной до небес каменной земле. И в неслышном головокружительном потоке этих лет стало уходить то, что всегда окружало, но не составляло её сути: и гордость, и тоска, и любовь, и все сожаления. И обнажалось единственное, что остается, - то, что сейчас освобождалось из плена её собственной невыносимости и чего она всегда так мучительно искала и ждала - её признание в любви Великому Молчанию, освободившему её, сотворившему и позволившему этот совершенный миг от рождения до этой секунды.

Саида выпрямилась, посмотрела в лицо девушке и тихо сказала: «Делай своё дело, девочка!» Та замешкалась и зачем-то кивнула. В руке у нее был уже этот длинный предмет. Дважды глухо хлопнуло. В груди обожгло. Но то была другая боль. Вцепившись одной рукой в скамью, она стала опускаться. А потом все стало уходить. Становилось легче. Боль покидала ее. Она увидела небо и летящие ей в лицо снежинки.

Она не упала, а сползла со скамейки, правая рука легла на снег и затихла. Девушка огляделась. Потом подошла ближе. Включила фонарик телефона и, осветив ей лицо, направила ствол. Снова замешкалась. И замерла. И прошептала: «Какая красивая!». Отвела ствол от лица и еще раз «хлопнула» в сердце. Тело Саиды вздрогнуло в последний раз. Из полураскрытой ладони в снег незаметно скатился маленький перстенек. Девушка пошла в сторону машины.

* * *

Дочка Саиды осталась жить с ее родителями, с дедушкой и бабушкой. Аслан просил разрешить ему забрать девочку к себе - дети привыкли друг к другу. Родители отказали. Сошлись на том, что она, когда захочет, будет гостить в семье Аслана. Он полностью взял на себя заботы о ее будущем.

Отказали родители и бывшему мужу Саиды, Альберту. Но девочка стала захаживать к отцу все чаще - с новой женой папы они вполне сладили.

В том ноябре, через пару дней после убийства Саиды, «подрезали» и Заура-Шпиона. Кто-то в толпе на Зеленом рынке сунул ему в бок нож. В больнице его выходили. Лежа на больничной койке, на вопрос следователя, кто это мог с ним сделать и кого конкретно он подозревает, Заур совершенно «серьезно» ответил, что он не подозревает, а точно знает, что это дело рук проклятых шпионов. Он больше не работает в «Триаде». Не видно его и в городе. Поговаривают, что он уехал в свой городишко, с бывшей семьей сойтись не получилось, живет с престарелыми родителями, в теплое время года в основном копается в огороде. Говорят, в мечети его видят.

Нет теперь и самой фирмы «Триада». С началом кризиса Хасан Анатольевич распустил штат в бессрочный отпуск. Сам уехал.

Отец Индиры запил пуще прежнего. Слишком горюет по дочке. И слишком часто ходит к ней на могилу.

Азамату дали двенадцать лет. Учли явку с повинной, учли и чистосердечное, да и на суде он довольно твердо и рассудительно свидетельствовал против себя. К тому же он показал, что в гибели Саиды также повинен он, но эти показания к делу приобщены не были. В ходе всего процесса в его адрес неслись оскорбления, угрозы и, конечно, проклятия от родственников и однокурсников Индиры: взрослых, девушек, парней. Он ничего не отрицал, со всем соглашался. Комиссия судебно-медицинской экспертизы посчитала нужным отметить у него некоторые психические нарушения, но он сам написал бумагу, в которой даже требовал не рассматривать эти нарушения как серьезные, а тем более не считать их за попытку симуляции. И просил наказать его по всей строгости. В конце концов, большой срок он получил. Через полтора года его едва не убили в ссоре. Били куском арматуры, в числе прочего раскрошили колено. Врачи поставили ему металлическую спицу, так что теперь он волочит ногу, которая в колене не сгибается. Говорят, это навсегда. После инцидента его перевели на зону в Калмыкию.

Азамат из Яникоя женился. Взял девушку по имени Анжела из Белой Речки. У них дочка. Назвали Зухра. Сам Азамат готовится стать инженером-строителем.

Лейла собирается продолжить учебу в аспирантуре. У нее все хорошо.

(Щелчок. Возобновление записи.)

- Значит, смысл в том, чтобы просто идти по этому пути?.. Азамат, слышишь? В чем смысл этого пути?

- В том, что будет больно. Очень долго. Возможно, пока не состарюсь и не умру.

- Тогда ты сможешь простить себя?

- Нет. Просто будет больно, и всё! Я же говорю, вы сами путаться начнете.

- Так, ладно, получается, ты должен прожить жизнь, полную страданий, так?

- Почти.

- Что значит - почти?

- Вот, слушайте: смысл - сначала в боли, потом - в терпении, потом - в согласии с болью, потом - в любви к боли, потом - боль уйдет, и останется любовь.

- Любовь?

- Да. Потому что ничего на самом деле нет - это только путь. А есть только любовь.

- Значит, тебе было открыто твое будущее?

- Всего несколько деталей. Они нужны для замысла. А больше ничего конкретного. Но даже любовь не цель.

- Что же тогда?

- Чтобы не осталось фальши.

- Чистота?

- Не совсем.

- Искренность?

- Скорее всего. Да, наверное. Искренность.

- Ты знаешь, что тебя посадят надолго?

- Да, конечно.

- И продолжаешь утверждать, что с детства тебе являлся некий мужчина…

- Не мужчина!

- Ладно, некто взрослый, а в ночь, когда от тебя вышла Саида, вместо муж… взрослого тебе явился мальчик. Так?

- Да. Этот большой сидел на стуле напротив. Саида ушла. Я плакал, потому что больше у меня никого не было. А он ждал. Я взял пистолет, сначала приставил к своему виску, потом вложил в рот, потом к сердцу. Потом долго, долго сидел. Он смотрел на меня, а я на него. Потом я отложил пистолет, отвернулся от него и встал на колени.

- Ты молился?

- Нет.

- Тогда что?

- Это был последний дар, который я мог потерять. Тогда было бы всё. Мне были даны необычайная красота, необычайный ум и необычайное сердце, не умеющее любить. И мне дана была лучшая в мире девушка, которая любила меня лучшей в мире любовью. Жизнь была последним даром. Я не имел права заканчивать ее сам. Мне было невыносимо больно, страшно, одиноко, и внутри все кричало, чтобы я прекратил это. Тогда я сказал, что пусть там ничего и нет, но я этого не сделаю. Пусть все, что впереди, теперь будет моим наказанием. И, когда я так подумал, вместо мужчины на стуле оказался мальчик. Он стал утешать меня. Тогда мне стало легче. Он сказал мне, что я смогу полюбить. Но сначала я должен буду суметь полюбить себя самого.

- А ты что, себя не любишь?

- Нет, я никогда себя не любил. А чтобы суметь это сделать, я должен буду через много боли пройти. Мне кажется, у меня не будет жены, детей тоже не будет.

- А кого ты будешь любить тогда?.. У тебя в семье кто-то молился?

- Нет.

- А ты сам когда-то молился?

- Нет.

- А будешь?

- Я не знаю. Сейчас нет, не хочу. Чтобы молиться, надо верить. А потом, сами видите, в каком я состоянии. То собака сигареты стреляет, то мужик по ночам в пацана превращается… Вылечите меня сначала!

- Значит, ты говоришь, что ты болен, и в то же самое время отдаешь себе отчет, что тебя посадят?

- Конечно, посадят. Мне впарят не меньше десяти. Все, что я тут вам говорю, посчитают попыткой симуляции. Я это уже знаю.

- Получается, что ты удержался от суицида, но при этом не веришь…

- Я не сказал, что не верю. Раз у меня есть жизнь, значит, я не по своей фантазии родился. Ведь почему-то я стал таким красивым. И таким…

- Каким?

- Несчастливым. Я не хочу так. Все должно быть без фальши. Я не могу сам придумать, во что верить. А когда так, фальшь потом исчезает. Я буду ждать.

- Какого рода боль, о которой ты говоришь?

- Вам не понять.

- Чего не понять?

- То, в чем я живу.

- Попытайся объяснить!

- Я уже озвучил. Но это только на словах, на поверхности.

- Так это можно назвать сожалением? Ты раскаиваешься в том, что сделал?

- Если бы можно было все вернуть, то я… Я родился и провел детство в доме, где всегда было очень чисто и убрано. Много новых дорогих вещей. И не было паутины. И никто никому не верил. И всегда много работы. Слов было не много, потому что их говорили для того, чтобы было много новых дорогих вещей. Все остальное - были не слова, потому что им все равно не верили. А днем - только работа. Чтобы иметь дорогие новые вещи. И чтобы было чисто. Поэтому, когда я встретил ее, мне стало хорошо, потому что у нее в семье было много смеха.

- Ты любил своих родителей, сестер, братьев?.. Слышишь вопрос?

- Я всегда боялся, что, если вдруг умрет мать или отец, особенно мать, я не сумею показать людям свои слезы.

- А свою девушку ты любил?

- Я привык к ней. У нее было имя великой женщины, которая правила Индией. Я знал всего двух человек, которые не играли в любовь, она была одна из них.

- Ты за это ее любил?

- Это не любовь.

- А что?.. Ну что, если не любовь?

- Она была добра ко мне. Рядом с ней мне было хорошо.

- Значит, все-таки любовь?.. Ну, что молчишь?.. Азамат!

- Я такую больше не встречу. Она одна такая была. Больше таких нет.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.