Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(38)
Борис Финкельштейн
 ПАРАД-АЛЛЕ

Шёл второй урок - «Родная речь». Зима 1957 года, в Астрахани холодно. Мне десять лет, и я со скукой гляжу в школьное окно. Оно по периметру оклеено неширокими полосками белой бумаги. Несмотря на это, явственно сквозит. Моя парта в крайнем ряду, место рядом свободно. Я занят своими мыслями: во-первых, мне хочется спать, а во-вторых, я морально готовлюсь к драке на большой перемене. Конфликт плановый, скажем так, «за место под солнцем». Правда, сегодня противник серьёзный, заметно крупнее меня, двоечник со стажем, второгодник. Так что он старше минимум на год, и это заметно.

Однако мысль уступить даже не посещает меня; я регулярно дерусь с пацанами два-три раза в неделю, не привыкать.

- Финкельштейн, - откуда то издалека раздаётся голос учительницы, - продолжай.

- Простите, Александра Ивановна. - Я встаю. - С какого места продолжать?

- А вот с этого, - и она произносит последние два слова из одного из предложений домашнего задания.

Нужно признаться, что я весь вчерашний вечер катался на коньках и играл в хоккей с мячом, поэтому три страницы задания из учебника бегло просмотрел только в начале урока. Однако в те времена у меня была совсем другая память. Я закрыл глаза, и страница учебника как-то сама возникла у меня перед глазами. Осталось только её прочитать, что я и сделал.

- Садись, - разочарованно сказала учительница и добавила: - Да… ещё бы хорошее поведение - цены бы тебе не было.

Я на всякий случай промолчал.

С поведением действительно были большие проблемы. Собственно, поэтому я и сидел один. С последним моим соседом мы так подрались, что его от меня отсадили.

В коридоре раздались шаги, и дверь в класс неожиданно распахнулась. Однорукий директор - инвалид войны - боком протиснулся в помещение. За ним оказался худенький светловолосый мальчик моего возраста.

- Принимайте ученика, Александра Ивановна, - командирским басом прогрохотал директор, повернулся и исчез за дверью.

Мальчик остался стоять, двумя руками прижимая к себе портфель.

- Как твоё имя? - поинтересовалась учительница.

- Серёжа, - робко ответил новенький. - Серёжа Павлов.

- Ну, садись на свободное место.

В классе было только два свободных места. Одно рядом со мной, другое - с очень толстой девочкой Тамарой. О моей плохой репутации он не знал, а сидеть рядом с девочкой в четвёртом классе ещё за преимущество не считалось. Поэтому мальчик пересёк класс и сел за мою парту.

На перемене я подрался со второгодником. Исход боя был неясен, мнения зрителей разделились, и я, выпустив пар, разговорился с новым соседом.

Серёжа был из цирковой семьи, и труппа, где его мама и папа выступали под именем «Воздушные акробаты Ивановы», только вчера приехала в наш город.

- Почему же Ивановы? - удивился я. - Ты же Павлов.

- Псевдоним, цирковое имя, - смущённо отозвался Серёжа. - Так у нас принято. - Потом добавил: - Собственно, Павлов - тоже псевдоним, достался от деда и сейчас уже стал фамилией.

- Как же была настоящая фамилия твоего деда?

- Буль, Генрих Буль, - робко ответил Серёжа. - Но после революции ему с такой фамилией стало трудно.

Это я мог понять, мне со своей фамилией тоже было нелегко.

Может быть, поэтому, а может, и по другому поводу мы почему-то быстро подружились. Я забросил хоккей и стал после уроков ходить с ним в цирк. Это был совсем не тот цирк, к которому я привык. Ни зрителей, ни оркестра, ни яркого праздника - закулисье, так сказать. Но всё было крайне интересно.

Цирк шапито - огромный брезентовый шатёр. Рядом стояли вагончики с инвентарём, животными. И каждый вечер на арене - «Воздушные акробаты Ивановы». Собственно, Ивановых было только трое: папа, мама и сам Серёжа. Ещё трое - были молодые выпускники циркового училища. Правда, Серёжа по молодости лет участвовал только по воскресеньям в представлениях для детей, но всё-таки артист.

Программа труппы состояла из трёх частей: джигитовка, чемпионат мира по греко-римской борьбе и пресловутые воздушные акробаты. Поскольку я приходил на репетицию каждый день с Серёжей, то очень быстро стал частью цирковой жизни. Меня уже могли попросить засыпать овса лошадям или сбегать за пивом. В общем, свой я стал.

Особенно интересными для меня были борцы. Здоровенные такие, пузатые дядьки сорока-пятидесяти лет. Все они в прошлом действительно борьбой занимались. Однако репетировали не борьбу, а какие-то странные для меня полуакробатические приёмы.

Впрочем, мне всё сразу стало понятно, когда я как-то задержался вечером и посмотрел из-за портьеры их представление. Это было настоящее шоу. Конечно, тогда я этого слова не знал, однако к спорту это не имело никакого отношения. Сначала выходили два борца: один большой и толстый, второй поменьше и поплюгавее. Большой долго кидал тощего, но никак не мог положить его на лопатки. В какой-то момент он цеплялся за ковер и падал, маленький прыгал на него, и, о ужас! толстый касался лопатками ковра. Туше!!! Цирк взрывался аплодисментами, музыка гремела, все орали. Затем выходил другой красавец борец с большими чёрными усами и побеждал всех быстро и беспощадно.

Затем победитель вызывал на приз любого желающего из публики. Выходил какой-то тюфяк в ватнике, раздевался и, оставшись в больших семейных трусах, побеждал победителя. Потом раздавались фанфары и на арену торжественно на колеснице, запряжённой вороными лошадьми, выезжал непобедимый борец «Черная маска» (в каковой он постоянно и находился). «Черная маска» побеждал всех и всегда, но через две недели в афишах, расклеенных по городу, торжественно объявлялось, что ему бросил вызов борец «Красная маска» и т.д. и т.п. И так все три-четыре месяца. А затем цирк переезжал на новое место. Поэтому Серёжа часто менял школы и не успевал по основным предметам.

Мне показалось это несправедливым. Я жил на одном месте, имел отдельную комнату и бесплатных консультантов в виде родителей-математиков. Стал я его приглашать домой, объяснять ему уроки, и через некоторое время он даже стал получать четвёрки. Что там, в конце концов, этот четвёртый класс. Я и сам-то почти не учился. Однако читал много, даже слишком много.

Так прошел месяц, затем другой, и вдруг в начале марта Серёжа не пришёл в школу.

- Боря, сходи узнай, в чём дело, - сказала мне учительница, и после уроков я пошёл в цирк.

Серёжа заболел: ангина и высокая температура. Родители были очень обеспокоены. Но ещё больше они обеспокоились судьбой воскресного дневного представления для детей. Дело в том, что борьбу детям не показывали; оставалось только два отделения, и одно из них - воздушные акробаты. Появление мальчика-сверстника сильно будоражило детскую аудиторию и определяло успех всего представления. Воскресенье завтра, тогда ещё субботы были рабочими днями. Мальчиков больше в труппе не было. Как же быть? Этот вопрос они некоторое время обсуждали между собой.

Вдруг Серёжин папа посмотрел на меня, и в глазах у него мелькнул интерес.

- Боря, - сказал он, - может быть, ты поучаствуешь в представлении?

При всём своём недетском нахальстве я был сильно озадачен.

- Я - воздушный акробат?

- Да нет, - продолжал Серёжин папа, - ты только постоишь на площадке, а остальное мы сами…

Я вспомнил, что две площадки с натянутым тросом между ними находились обычно метрах в восьми над ареной.

- Не волнуйся, - продолжал Серёжин папа. - Мы тебя к двойной лонже пристегнём; ты никуда не денешься и друга выручишь. Нельзя же ему зрителей терять, - он заговорщицки подмигнул мне и добавил: - Роста вы одного, никто издалека и не разберёт.

- Как не разберёт? - возразил я. - Он же блондин.

- Ничего, припудрим. Да и кто же ходит в цирк дважды, чтобы сравнить? Так что, если не боишься?

Это было контровое слово, и я принял решение немедленно.

- Хорошо, - сказал я. - Но только один раз.

- Один, один, - радостно закивали Серёжины родители. - До следующего воскресенья он выздоровеет.

Следующие два часа прошли в репетициях. Не так-то всё оказалось и просто - даже постоять на площадке. Особенно тяжёлым было, как ни странно, раскланяться. Не приходилось мне раньше (да и позже тоже) этого делать.

Ну да ладно, опустим подробности. На следующий день я сказал дома, что иду играть в хоккей и, повесив на плечо связанные шнурками коньки с ботинками, пошел в цирк.

Меня одели в костюмчик с блёстками, припудрили, взяли за руку, и вот мы перед занавесом.

«Представление начинается. Парад-алле!» - раздался громовой голос. Грянул цирковой марш, и занавес раздвинулся. Перед нами был огромный, ярко освещённый цирк, и тысячи глаз одновременно посмотрели на меня. Я замер, не в силах стронуться с места, но всё вокруг уже пришло в движение. Меня потянули за руку и отпустили, ноги не слушались, но я как-то двигался. Слева и справа от меня гимнасты Ивановы раскланивались, выпрямлялись и страстно протягивали руки к почтеннейшей публике. И вдруг все повернулись и побежали назад за кулисы. Если бы кто-то опять не схватил меня за руку, я, вероятнее всего, остался бы один стоять на арене.

С трудом разлепив губы, я спросил:

- Что, это уже всё?

- Да нет, сейчас пойдём, наш номер первый, - ответил кто-то.

Дальше всё было как в невероятном сне. Я вышел, как-то забрался по лестнице, кто-то пристегнул меня за пояс к страховочной верёвке, и номер начался.

Через пару минут я слегка втянулся, отпустил стойку, в которую судорожно вцепился, и даже с интересом стал поглядывать, как Серёжин папа и ещё один воздушный акробат перебрасывали друг другу Серёжину маму. Внове было для меня такое обращение с родителями. У меня папа был преподавателем математики в институте, а мама - в школе, и мне даже в голову не приходило, что родители могут вести себя подобным образом.

Тут наступило самое главное - я взглянул в зал. Столько людей я никогда раньше не видел. Нет, конечно, я бывал, например, на демонстрациях, но те люди на меня не смотрели.

А эти смотрели, да ещё как!

И вдруг среди этой многоликой толпы я, как в бинокль, увидел два очень знакомых глаза - мальчик из нашего дома с отцом. Он посмотрел на меня; он меня узнал, вскочил и радостно закричал, протянув ко мне руки.

Нехорошее предчувствие возникло где-то внутри. Номер закончился, меня переодели, сняли грим, поблагодарили, и я пошёл домой. Помню, кто-то из них сказал: «С куражом у мальца всё в порядке. Всё-таки первый раз на публике, а с собой справился».

«Комиссия по встрече» меня уже поджидала. Сказать, что был скандал - это не сказать ничего. Мама и так могла устроить скандал, а уж здесь… Но что меня удивило, обычно немногословный папа тоже был в ударе. «Мой сын, мой сын и… в балагане», - повторял он трагическим шёпотом. Мама, которая раньше обычно говорила, что если я не буду учиться, то стану сапожником, полностью поменяла тему. Теперь я должен был стать клоуном.

Оправдаться не получилось, я был лишён всех видов поощрения на обозримый период и отправлен в свою комнату спать. На этот случай у меня под кроватью был припасён карманный фонарик, при помощи которого я читал книжку, с головой укрывшись одеялом.

Отличаясь отменным слухом, я слышал, как родители обменивались взаимными упрёками и строили планы о повышении уровня строгости моего дальнейшего воспитания.

Я не очень волновался, родителям было не до меня. Папа в своём институте работал на две ставки и приходил домой в девять вечера, мама была занята с младшим братом, которому было чуть больше месяца.

В общем, я был предоставлен самому себе.

Наших домработниц я не очень праздновал, был достаточно самостоятельным мальчиком и уже вполне мог за себя постоять.

Прошло ещё три недели, цирк уехал, уехал и Серёжа. Больше мы никогда не виделись.

Да, цирк уехал, но кое-что осталось. Остался кураж, те самые волевые качества, которые проявляют артисты при выполнении опасных трюков.

Не лишними они были на протяжении долгих лет в сложных и зачастую рисковых ситуациях.

Не лишние они и сейчас. В далёком от этих событий будущем я прочитал стихотворную пьесу Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак».

Помните в эпилоге:

«Позвольте Вам представить!

Они мне дороги как память.

Ложь! Подлость! Зависть! Лицемерье!

Ну кто ещё там? Я не трус!

Я не сдаюсь по крайней мере.

Я умираю, но дерусь!»

Надолго, а может быть и навсегда, это стало одним из моих девизов.

А всё ведь оттуда, из детства.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.