Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(38)
Али Сафаров
 МОСКВА, 2010

В Москву по своим личным и никому не интересным делам я приехал один, 21 сентября 2010 года. По мере выполнения неинтересных дел я набирал интересные впечатления.

Итак, метро.

Метро напоминает сито. Если на сито бросить гравий с песком, то песчинки просыплются через ячейки вниз, а камушки останутся сверху.

Так и в метро: важные персоны, с их капиталом, авторитетом, связями и значением, с их свитами и самомнением, не проскакивают в ячейки сита, они остаются сверху. Вниз сыплется всякая малоимущая мелочь. Люди солидные, значимые передвигаются в авто по поверхности, мелкие - в вагонах под землёй. В силу этого свойства метро в нём ещё недавно было полно бомжей. Ведь бомж - наимельчайшая частица социума. Но теперь их почти не осталось. Вымерли, видимо.

Поскольку одно только прикосновение к теме о бомжах может увести как угодно далеко, ограничусь констатацией факта - бомжи исчезли.

А простые люди-песчинки продолжают циркулировать по тоннелям в грохочущих вагонах, безликие и безымянные атомы толпы. Когда людей так много, как в метро, они уже не воспринимаются по отдельности, мозаика лиц складывается в некое видение, некий туманный образ. У образа нет подробностей человеческого лица, он размыт и подвижен, и составить словесный портрет толпы невозможно, как невозможно описать пустоту. Толпа на то и толпа, чтобы быть безликой. Но порой на какой-то миг человеческое лицо мелькнёт в нескончаемом круговороте неразличимых песчинок и останется в памяти если не навсегда, то надолго. А может, и навсегда. Один такой случай произошел со мной в этот приезд.

Вагон был полон, и, увидев свободное место, я поспешил сесть.

- Батя, не боишься, что тетрадку твою скрадут? - Сосед слева указал на большую записную книжку, торчавшую из кармана моей куртки.

- Кому она нужна, не украдут, - успокоил я парня и посмотрел на него.

Он был сильно пьян, но выпивкой не пахло.

- Бать, а не боишься, что я тебя обворую? - лениво склоняя голову то к одному, то к другому плечу, небрежно продолжил он.

- Не, не боюсь.

- Почему?

- Кто ворует, тот не спрашивает, - отрезал я и отвернулся.

Говорить с пьяным не хотелось, к тому же другие пассажиры начали нас рассматривать, это было неприятно.

- Бать, а ты меня боишься?

- Вообще-то надо бы, мало ли что у тебя на уме, но не получается, ты уж извини.

Парень громко засмеялся.

- А ты молодец, держишься здорово, и лет, наверное, тебе уже немало. Пятьдесят семь есть? Вот только нога у тебя, - он кивнул головой на мою палку, - нога, вижу, болит. А так ничего ещё. Тебе сколько лет?

- Я про себя не люблю, если поговорить хочешь, о себе говори. Или вот Лужкова сняли, про него можно.

- Да мне этот Лужков и Батурина… - Парень выматерился. - Они мне не нужны.

Он возмущённо брыкнул ногами и задел стоявшую в проходе женщину.

- Не обессудь, ноги длинные, везде мешают, - своеобразно извинился и продолжил: - Бать, а у тебя жена есть?

Взгляды других пассажиров подогревали моё раздражение, но что-то было в этом пьяном, развязном человеке, что подавляло неприязнь, вызывало если не симпатию, то сострадание, что ли. Нет, не сострадание, а участье. То ли от того, что он меня батей называл, совсем не на московский манер, а судя по выговору, он был коренной москвич, то ли по какой другой причине. Но, как водится, во всём этом я разобрался лишь задним умом, а пока что сказал как можно суровей:

- Чего ты пристал, тебя от амфитаминов прёт, общения хочется, а мне нет.

- А, ну раз ты говорить не расположен, извини, а то я, тоже, прицепился к человеку. Ты мне денег дашь или пожалеешь?

- Пожалею.

Парень начал набирать номер на мобильном. Набрал.

- Наше вам, жизнь ворам...

- Да ты чё, я тебе ночью звонил? - Ну, может и звонил, дело прошлогоднее, забыл, бывает. Ты мне лаве подогнать можешь? - Никакой я не пьяный… Я и не помню, когда её пил. Я на допинге просто, чтобы не спать, дел много. - Ладно, давай. - Да не созвОнимся, а созвонИмся, в Москве уже полгода живёшь, а правильно говорить не научился.

Он снова обратился ко мне:

- В Москве уже полгода, а до сих пор - «созвОнимся».

- Простые люди, не обессудь, - сказал я.

Парень снова рассмеялся, достал из кармана бутылку со сладкой водой, рывком снял крышку, и она отлетела в пассажира, сидевшего напротив.

- Не в хипишь, - вместо извинения бросил он.

Человек с негодованием сбросил крышку с колен, и она покатилась по проходу.

- Бать, а хочешь, я тебе анекдот грузинский расскажу? Ты как к грузинам?

- К грузинам ничего, я анекдоты не люблю.

Он посмотрел на меня с удивлением, потом выматерился, соглашаясь:

- Я и сам их не люблю, тупые на … эти анекдоты.

И он снова набрал чей-то номер и заговорил с матом и тюремными прибаутками.

Женщина, стоявшая с моей стороны, возмутилась:

- Нет, и все терпят. Взяли бы двое мужчин скрутили и вытолкнули бы его из вагона!

- А двое на одного - не честно, - заметил я, повернувшись к ней, быстро и невнятно, чтобы она поняла, а говоривший по телефону не понял, о чём речь.

- А, батя, чё ты сказал? - отвлёкся он от трубки.

- Дело прошлое.

Женщина одарила меня презрительно-возмущённым взглядом.

А он продолжил свой матерный, непотребный разговор по телефону. В этот момент в вагон вошла женщина и начала просить на операцию умирающему сыну. В руках у неё была выданная в больнице справка. Сосед дал ей горсть мелочи, рублей сто.

Расставшись с деньгами, он перестал говорить по телефону, сидел тихо. Я незаметно присмотрелся - рост под метр девяносто, худой, сложение правильное. Хорошая, крупная круглая голова и поросшее густой рыжей щетиной длинное лицо. Чтобы произвести такой экземпляр, природе пришлось постараться. А вот пропал парень.

- От меня любимая ушла, я её два дня ищу, не сплю, на допинге, - после долгой паузы доверительно сообщил он мне.

- Брось, не выдумывай сказки. Ты ведь даже не помнишь, что ночью было.

Парень обиделся окончательно и замолчал.

Мы вместе вышли на Курской станции, он снова попросил у меня денег. Ну что мне эти сто рублей, надо бы дать, но я заупрямился.

- Ты же только что аферистке деньги отдал, а у меня просишь.

- Захотел и отдал, - с неожиданной агрессией сказал он. - А ты ей - не судья, понял?! - И, сбавив тон, совсем по-другому, тихо прибавил: - И я ей не судья, и никто никому не судья. Ну ладно, батя, удачи тебе. Я пошёл домой.

Скорее всего, я так бы и ни о чём не догадался и забыл бы инцидент через несколько минут. Но он сказал: «Я пошёл домой», и это послужило зацепкой. Вся его бравада, все дурацкие вопросы ко мне на самом деле были просто криком о помощи. Да и не денег он просил, а чего-то такого, чего я всё равно дать ему не мог. Кого же он увидел во мне, если при расставании сообщил, вроде успокоил меня, что пошёл домой? Отца, который, наверное, умер от инфаркта в пятьдесят семь лет? Оттого он и поинтересовался, есть ли мне уже столько лет. Из подсознания выскочила дата.

Я задумался, и вдруг вся история его неудавшейся жизни предстала передо мной.

Один сын, отец руководит чем-то, мама врач или учительница. Скорее, учительница. Речь у него хоть и ненормативная, но правильно построенная, классовую принадлежность за матюками не скроешь. Родители не заводили больше детей, потому что хотели дать своему единственному всё. Да и время откуда? Командировки, защиты диссертаций, карьера. Максим, скорее всего так его зовут, или Игорь, или Андрей. Вариантов не много. Буйствовал и матерился в вагоне он, сигнализируя, как ребёнок: всё, пропал я, пропал, помогите. Что же мог я сделать для него? Просто рассказать бы ему его историю. Напомнить то весеннее утро, когда старшие пацаны во дворе угостили пивом, а один оторвал намусоленную часть мундштука папиросы и протянул: «Курни».

Он докурил короткий бычок и вскоре заметил, что всё стало какое-то другое. Старшие покатывались со смеху, глядя на него, и он тоже смеялся тогда сильно.

И первый суд, когда перед оглашением приговора в зал вошли милиционеры и он понял: всё, условного не будет. А родители так хлопотали. «Ведь он ничего не сделал, подумаешь, подрались мальчишки. Разве можно за это в тюрьму?».

Его отец, кажется, тоже не любил анекдоты слушать, вон он как уважительно удивился, когда узнал, что и я их не люблю. Напомнить, как по утрам, перед школой, отец возил его на занятия хоккеем, а куда ещё отдать такого молодца, выросшего выше всех в классе?! Была и английская школа, и все нужные связи. Но банка пива и косяк с анашой решили дело.

Ну, и что бы это дало, этот разговор по душам? Он, скорее всего, и слушать бы не стал, а в других условиях просто стукнул бы меня по голове и обшарил карманы. Я, конечно, всё это понимаю. А всё равно стыдно, что смалодушничал. Мнения людей побоялся. Что стоило рассказать ему о себе то, что он хотел услышать. А я струсил, не захотел смешным выглядеть. Хотя бы привет передал его маме, пожилой, одинокой страшным городским одиночеством женщине. Какая это горькая участь - бояться единственного близкого и любимого человека, своего сына. Хорошая квартира в центре стоит таких денег, что в пересчёте на дозы хватит на сто лет. Да он долго не заживётся. А ей сидеть и ждать, пока родной сынок либо скончается от передоза, либо её пристукнет, чтобы не мешала продать квартиру.

Да, вот тебе и безликость толпы.

В московском метро осени 2010 года много выходцев из бывших среднеазиатских республик. Из Закавказья - азербайджанцы. Армян и грузин почти нет, они сквозь сито не просеиваются, ездят наверху в автомобилях. Глядя на азиатов в метро, не без злорадства вспоминаю, как в момент распада СССР в России многие с радостным облегчением говорили, что теперь-то наконец избавятся от чурок. Азиатов стало больше в десятки раз. Избавились... Межэтническое напряжение нарастает, пока что относительно высокий уровень жизни москвичей и возможность получить рабочие места для приезжих нивелируют его, но не дай бог какой-то сбой в экономике. Пока что только мелочи, нюансы. Например, азербайджанцы и таджики в норме говорят громче, чем это принято среди русских. Чужая громкая речь раздражает, на лицах стоящих возле громогласных - недовольство. Другие выходцы из Средней Азии говорят даже тише русских, на них никто не обращает внимания.

Вот женщина, лет сорока пяти, со страстью в голосе говорит своей подруге:

«Я их ненавижу, корю сама себя за это, а ничего поделать не могу». «Ненавижу» произносит раздельно, по слогам, при этом с вызовом, но опасливо посматривает на того, к кому, собственно, эти слова адресованы. То есть на меня. Если у неё есть сын, он как раз в скинхедовском возрасте. С заточкой охотится на расово неполноценную дичь. Когда его возьмут, она будет говорить, что ребёнок пропал из-за проклятых. Сама-то она ни при чём.

Впрочем, жернова большого города перемалывают всё и всех, кто в них попадает, и что будет на выходе, не дано предвидеть никому.

Вот ещё одна жанровая сценка.

Я сидел в полупустом вагоне, рядом со мной стояли мужчина и женщина, азербайджанцы, им лет по тридцать.

Не знаю, почему они не хотели садиться, может, потому, что слишком заняты были спором. Говорила в основном она, это само по себе достаточно удивительно. Тем более, что их выговор выдавал жителей одного из южных районов Азербайджана. Астара, Исмаилы, где-то там расположена их забытая богом маленькая деревушка с сугубо патриархальным устоем. Там не принято, чтобы жена спорила с мужем. А они спорили о маршруте поездки. Она говорила, что отвезёт его домой, покормит, а потом сама съездит за детьми. Он, вполне резонно, возражал, что глупо сейчас ехать домой, потом снова на метро возвращаться две станции назад. Не лучше ли прямо сейчас по пути забрать их.

- Ещё чего, ты так устал после работы, я вот отвезу тебя домой, покормлю, а сама потом за детьми поеду.

Резон был на его стороне, напор - на её.

- Твоё упрямство бесполезно, дорогой, - сказала жена мужу и поцеловала его в губы.

Он замолчал, победа женщины была полной.

Я же сидел поражённый больше, чем если бы вдруг какой-нибудь шутник-акробат вошёл в вагон на руках, задрав ноги вверх.

Это что же, чего в мире творится? Даже если бы он поцеловал её прилюдно, это уже было бы чёрт те что, но чтобы она его! В их возрасте для меня поцеловать свою жену в общественном месте было так же невозможно, как в автобусе залезть в чужой карман. А я ведь не в деревне родился, да и вообще, большие различия. Видимо, пребывание в мегаполисе меняет взгляд на вещи, толпа вокруг уже не представляется сборищем людей, а становится просто внешней средой. Иначе никакой энергии не хватит на общение. Пусть самое мимолётное, только взглядом, но это всё-таки восприятие, требующее реакцию на него.

Поскольку я коснулся темы межэтнических отношений, логично будет переместиться туда, где они более часты и явно выражены.

Итак, рынки.

Кто только не торгует на московских оптовых рынках! Почти вся Азия здесь. Поневоле подумаешь о Великом переселении народов.

Вьетнамцы, китайцы, азиатские народы бывшего СССР, есть торговцы в тюрбанах - то ли индусы, то ли пакистанцы. Широкий спектр.

Я приехал на рынок «Садовод», возле него расположился большой осколок «Черкизона». Товары и продавцы те же, что были в оригинале. На рынке, как только вышел из маршрутки, молодой мужчина монголоидного типа с подлой и похотливой улыбкой на лице быстро говорит поспешающей прочь девушке: «Я хорошо заплачу!»

Слово «заплачу» он произносит с неправильным ударением, будто обещает разрыдаться. Девушка, некрасивая толстушка, явно не привыкшая к мужскому вниманию, не отвечает, она растеряна и не знает, как себя вести. Быстро идёт, чтобы избавиться от этой напасти.

Действительно, хорошо было бы заставить мерзавца заплакать.

Иду дальше. Два торговца, так же монголоидного типа, обсуждают сделку. Один из них, кажется, китаец, другой хоть и принадлежит к жёлтой расе, но общего языка у них нет. Говорят по-русски:

- Белённы есть?

- Белённый бо бинасыть.

- Дорогура.

Странный язык межнационального общения выработали московские базары. Наверное, так из вульгарной латыни образовывались современные европейские языки. Тоже на базарах, в цирках, на улицах. Ситуация схожая - снова закат империи и закат её литературного языка, уже наполовину забытого даже представителями нации, на пике своего величия создавшей этот язык как средство общения умных и великодушных людей. Теперь этот язык почти не нужен.

Снова великое переселение народов, снова языкотворчество через искажение и вульгаризацию литературного языка.

Вот ещё пример вольного обращения с «великим и могучим». Группа азербайджанцев, стоящих возле своих лавок. Разговор идёт о торговле, точнее об её упадке:

«Нет торговли, нет покупателя».

Махнув рукой, один из них отходит в сторону и, щурясь на неяркое, осеннее солнце, вдруг говорит мечтательно:

«Ай, хорошо, баба - лето».

Бабье лето - это привычно, это не заставляет задуматься. А о том, что на склоне своих недолгих, но жарких дней северное лето превращается в спокойную, чуть сонную, ласковую бабу, я не думал никогда.

Но искажение русского языка - только один аспект процесса. И при желании в этом искажении можно увидеть забавное и даже творческое начало. Немало развеселил меня продавец на другом - продуктовом - рынке, предлагавший покупателям «бурные» помидоры.

- «Бурные» дешевле, а не хуже красных, - объяснял он покупателям.

Другой аспект, куда более значимый, заключается не в прямом искажении, а в вульгаризации.

Вульгаризация языка теми, для кого он если и не в полном смысле родной, то точно алиментарный, промысловый, явление, возможно, тоже закономерное, но уж очень отталкивающее. Пальма первенства здесь принадлежит, конечно, поэтам-песенникам. «Русский шансон», он и здесь, на этом базаре, звучит оглушающим напевом глумливого победителя. Путь деградации шансона от Высоцкого и Визбора до, прошу прощения, нынешних «бардов». Огромная дистанция, преодолённая со скоростью света. От «Милая моя, солнышко лесное» и «Волейбола на Сретенке» до, повторно прошу прощения, таких перлов, как:

«И твоя раскосая улыбка в бархатном купается вине», или: «Я помню давно, учили меня отец мой и мать: лечить так лечить, гулять так гулять, стрелять так стрелять».

Интересно, как проходил этот процесс обучения.

Представляется интеллигентная мама, строго говорящая:

- Стрелять так стрелять, сынок.

И достающая при этом из письменного стола старый, наградной, немало потрудившийся в своё время в подвалах НКВД наган дедушки-чекиста. Тут же и отец в очках, он пожимает плечами и согласно кивает головой:

- Таки-так, стрелять, как говорится, так стрелять.

Вообще, я почти полностью согласен с родителями автора строк, но правильнее будет не «так стрелять», а таких сочинителей стрелять.

«Владимирский централ» с северным ветром - плохая пародия на «Таганку» с ночами, полными огня. Ну, а настоящую расправу над старой песней учинил Шафутинский, его вариант текста «Таганки» - надругательство над чистым образцом народного творчества.

Но, конечно же, языкотворчество - побочная задача рынка, главное - продажа товаров, обеспечение прибыли торговцев. Многие так думают. На самом же деле главная задача московских оптовых рынков - откачка денег из провинции в столицу. Происходит это так. Сверхдешёвый, зачастую не обложенный никакими официальными сборами товар из Китая поступает на рынок, где его продают приезжие из азиатских стран люди. Из заработка на перепродаже дешёвого и не очень качественного товара они оплачивают: аренду торговых помещений (по самым высоким в мире ценам), бандитскую долю (которая теперь, возможно, заложена в цену аренды), бесчисленные взятки, их оплата идёт как непосредственно от торговца к чиновнику, так и через лидеров диаспоры «наверх»: жильё, питание, проститутки, медицинское обслуживание. Всё это оседает в Москве и служит немаловажным источником её благополучия. Никто не знает, наверное, как соотносятся суммы, отсылаемые продавцами и грузчиками домой, с теми, которые они тратят на аренду, «крышу» и свой быт. Но я думаю, из Москвы отсылается едва ли десятая часть. Всё остальное остаётся здесь. А то, что существенная часть этих денег впоследствии «уходит» в западные банки и на приобретение недвижимости в цивилизованных странах, это уже другой вопрос.

Для рынка главное - перевести деньги из провинции в Москву, а здесь уж начальству виднее, как с ними поступить.

Интересно, почему разные исследователи социальных наук не устраивают свои лаборатории на базарах? Уникальные площадки для научных изысканий. Наверное, мешает этому вечный бич официальной науки - предубеждение. Сколько бесценного научного материала пропадает, сколько точных и нужных социальных прогнозов могло бы быть сделано здесь.

Загадкой для меня является также магия базара. Кажется, здесь можно продать всё. Самые ненужные вещи. Понятно, что одежду и обувь, предметы первой необходимости малоимущим людям лучше покупать на рынке. Я и сам так делаю. Но товары, служащие для украшения быта, кто их покупает здесь? Вот гобелены, по своей художественной ценности способные потягаться с музыкой, звучащей на базаре. Много их продаётся здесь. Пейзажи с луной, пальмы, голые девушки, часто в компании с хищниками из семейства кошачьих: краса красот, почти без одежды, у её прекрасных ног покорный лев, тигр или чёрная пантера. Противясь природе, свирепый зверь не ест девушку, а, как бы очарованный, лежит себе смирно. Очень трогательно. Видел даже изображение красавицы, то ли борющейся, то ли играющей с огромной змеёй на фоне дикого ландшафта. Одно утешение, что змея, судя по размерам - удав, то есть не ядовитая.

А вот уже купленного и повешенного такого гобелена, в действии, если так можно выразиться, не видел нигде и никогда. Но раз продают, кто-то же их покупает.

Если продолжить аналогию с Римом времён упадка империи, то торговцы - это вольноотпущенники, а приезжие из отложившихся азиатских провинций империи, что трудятся на стройках и в коммунальном хозяйстве, - рабы.

Москве нужны рабы. Кто, кроме раба, в январскую стужу встанет в четыре утра, чтобы скалывать с тротуара лёд, работая за еду? Кто станет, почти бесплатно, трудиться на стройке? Или зимой торговать в неотапливаемой палатке?

Разговор о том, будто рабский труд не производителен, это тоже ведь одна из выдумок либеральных говорунов. Посмотрите на современную Москву: чьим трудом она строится, собирает богатство, вообще, чем живёт? Посмотрите на историю Европы. Проповедь Христа, за пятьсот лет став политической силой, в последовавшие затем тысячу лет отменила рабство, и за эту тысячу лет не было никакого промышленного развития. За тысячу лет было сделано всего несколько изобретений: рулевое колесо, шлюз, ветряная мельница, хомут для лошади. Вот, кажется, и всё. Все остальные новшества, включая компас, порох и бумагу с книгопечатанием, пришли по Великому шёлковому пути с Востока. Изобретать было некому, силы едва хватало на производство еды и оружия.

Расцвет науки и промышленности начался с появлением новых рабов на завоёванных европейцами землях. Из Америки хлынуло столько золота, что его хватало для оплаты учёных и художников, начался так называемый Ренессанс. Не было бы чёрных и краснокожих рабов, не было бы и Ренессанса. Такова суровая правда, которую, конечно, не хочется осознавать.

Увы, нельзя без рабов.

Каждый поборник либеральных идей должен помнить, что выработаны и созрели эти привлекательные плоды человеческой мысли исключительно благодаря тому, что в результате сверхэксплуатации рабов у некоторых, склонных к размышлению людей появилась возможность сделать эту склонность своей профессией. Так было в древнем мире, так было в новом времени, так было и в новейшем. Существует расхожее заблуждение, будто отказ от рабского труда стимулирует развитие науки и техники.

Если посмотреть в историю, всё ровно наоборот, но признавать это считается неприличным. Россия росла стремительно до того, как в 1861 году не отменили рабство. Чуть больше полвека, с 1861 по 1918, хватило, чтобы страна оказалась на краю гибели. Ленин и Троцкий вернули рабство и спасли страну. Гений Сталина сумел доказать рабам пользу рабства, никто до него не помышлял о таком. Но через тридцать восемь лет после смерти вождя его Держава потерпела крушение, и это стало, наверное, самым крупным и драматичным событием за всю историю. Но и об этом вслух не принято говорить.

В США рабство было отменено тогда же, когда и в России. Правда, у американцев хватило ума и хитрости больше не допускать его возрождения в своей стране. Прогресс техники позволил им держать рабов далеко от своих границ. Приёмы порабощения ровно те же, что и раньше - военная мощь и раздача вождям покорённых племён цветных стекляшек (зелёных бумажек).

Чилиец, за еду работающий на медном руднике, русский, на тех же условиях добывающий уголь и никель, - всё это рабы, только теперь это по-другому называется. А в самой России рабы - из Азии, в Москве. Поэтому там и жизнь совсем другая.

Как только признаётся необходимость раба для прогресса, оказывается, что многие бессмысленные вещи приобретают скрытый исторический смысл. Сияние роскоши московской элиты, как огонь во мраке ночи, привлекает массу потенциальных рабов из Азии. Возможность хотя бы жить рядом с этим нескончаемым праздником уже привлекательна для неприхотливых приезжих. Чтобы привлечь рабов, надо выставить напоказ своё богатство. Вспомним недоумение и возмущение римлян-патрициев по поводу падения нравов в своём городе в сходный момент. Вспомним сатиры Ювенала, восклицавшего:

«Трудно сатир не писать, глядя, как …»

Бездумный гедонизм был унизителен для наследников великих традиций, но привлекал рабов.

Современная эстрада, жизнь её звёзд, выставленная напоказ, отвратительны для столичного интеллигента, но привлекательны для пришлого маргинала. Это для него дополнительный стимул, чтобы бросить убогое насиженное своё место и поехать туда, где «ай, как хорошо» и даже лето и то становится «бабой».

Притяжение Рима, притяжение обустроенной городской жизни непреодолимо для жителя дикого пространства. Варвары готовы были стать гладиаторами, но гладиаторами в Риме. Азиаты согласны на самый тяжёлый труд, но в Москве, где есть работа, тёплое жильё, пусть сорок квадратных метров на тридцать человек, где шутит Евгений Петросян и поёт Алла Пугачёва. В принципе, тот же лозунг: «Хлеба и Зрелищ». Причина Переселения народов не только в давлении извне, не только в опасности и неустроенности жизни на окраинах, но и в заманчивой для азиатов безвкусной помпезности яркого гобелена Москвы.

Жадно рассматривая пёстрый базарный мир, слушая базарные речи и русский шансон, я шёл по торговым рядам и попал, наконец, на рынок «Садовод». Поговорив с коллегами и узнав то, что мне было надо, отправился обратно в город. Перед входом в метро человек бесплатно раздаёт брошюры в защиту Ходорковского и с разоблачениями Путина. Их расхватывают как горячие пирожки.

Для меня важно авторство. Путина разоблачает Немцов, за Ходорковского сразу двадцать два радетеля. Половина - артисты и музыканты. Как же надо заблудиться народу, чтобы мнение лицедеев и музыкантов считалось значимым!

У меня Путин не вызывает симпатии, его непрошибаемая манера самовлюблённого, циничного плейбоя не подходит, на мой взгляд, для главы правительства. Каждый раз, когда вижу его фото - верхом, за штурвалом, в шлеме с поднятым забралом или на татами, вспоминаю строки из стихотворения Федора Ивановича Тютчева:

«И старческой любви позорней

Сварливый старческий задор».

Но и куда большее, чем сварливый задор, можно простить этому человеку уже за одно то, что он не Немцов. Да и люди его любят, ведь не все читают и чтут Тютчева.

Обидно за Каспарова, попавшего в сомнительную компанию разоблачителей и защитников. Умный и приличный, судя по частным отзывам, человек, как он оказался среди них?

Вечером обсуждаю всё, что видел днём, с сыном. Он полон скепсиса по поводу моих наблюдений. Но прежде всего выговорил за то, что я принёс агитационную литературу. Нельзя, мол, мусор тащить домой. Читать их не стал, выбросил, сказал, что не важно, правда там или нет, правда в устах этих людей всё равно оборачивается ложью.

Яблочко от яблони недалеко падает - это как раз то, о чём и я подумал, когда брал брошюру из рук активиста. Но спорим мы часто.

- Ты пытаешься делать глобальные обобщения, исходя из увиденного на базаре. По-моему, это смешно.

- Но это мой метод - в малом замечать приметы большого, в глобальном - видеть мелочи. До сих пор он меня не подводил.

- Я верю в обобщённые и систематизированные наблюдения, а не в игру интуиции. Представь, что врач у операционного стола не смотрел бы анализы, а прислушивался бы к внутреннему голосу, как это делаешь ты.

- От моих заключений не зависит жизнь человека. Мне можно дать волю фантазии.

- И в кучке торгашей увидеть признак переселения народов. Вот как только отменят визы в Шенген, вот тогда оно, действительно, начнётся, переселение. Все, кто что-то умеет делать, сбегут. Останутся только юристы, экономисты, психологи и парикмахеры.

Понять его отношение не трудно - заработок московского парикмахера средней руки в несколько раз превышает его зарплату. А его коллега - анестезиолог - в США зарабатывает почти в сто раз больше. Труднее понять, почему умение делать причёску считается у нас настолько важнее умения обеспечить наркоз во время операции на сердце.

У меня образовалось свободное время, и я решил пойти в палеонтологический музей.

Музей расположен в парке, в стороне от городской суеты. Сворачиваешь с шумной Профсоюзной улицы, и вот ты уже в преддверии другого мира, а перед тобой странного вида здание из красного кирпича.

Палеонтология для меня - одна из не взятых в жизни вершин.

Я любил горы, жил в горах, во время летнего безделья в противолавинном отряде бродил по горам и даже поднимался на какие-то безымянные, но непреодолимо манящие вершины. Но альпинистом не стал. Чего-то не хватило во мне. Та же история и с палеонтологией. С детства я обожал рассматривать картинки с изображением динозавров, мамонтов, махайродов, потом читал всё что попадалось, связанное с этой наукой, однако заняться ей не сумел. Картинки тогда были чёрно-белые, но детское воображение легко оживляло их. Сражения динозавров -гигантов, сотрясающих окрестности, и парящий над полем битвы ящер- стервятник с вытянутой оскаленной мордой, с размахом перепончатых крыльев, закрывающим полнеба, - всё это грезилось мне. Казалось бы, что проще - заняться предметом своего интереса всерьёз. Но не вышло. Может быть, к счастью, ибо тогда антинаучное представление о мире динозавров едва ли сложилось бы у меня.

Конечно же, это были не вполне твари божьи. Достаточно присмотреться к их демоническому виду, осознать их подлинные размеры, чтобы понять, что здесь к божьему промыслу примешался замысел какого-то иного существа. Вымершие шестьдесят миллионов лет назад динозавры были аватарами, воплощениями биоинженерных разработок. Возможно, что Господь, в своей бесконечной любви к творению, попустил участвовать в творческом акте какое-то своё чадо. Возможно, существо демонической природы. Так произошли монстры мезозоя.

Свидетельство былых достижений той цивилизации, построенной не на технологии, но на биопромышленности, и сейчас вызывает наше изумление. Это ультразвуковая локация летучих мышей, антигравитационное поле у майского жука, электрическая батарея морского ската, железы, вырабатывающие яд у змей, наконец, телекинез - внепространственное перемещение матки термитов. Всё это - осколки былого могущества тех таинственных существ, что хозяйничали на Земле до нас. Они не использовали механизмы, зато умели управлять генетическими процессами.

Каждого из перечисленных чудес достаточно, чтобы несостоятельность эволюционной теории стала очевидной. Ультразвуковой биолокатор не мог развиться постепенно, он нужен только в готовом виде, а постепенно развиваться ему не из чего. Точно так же и электричество ската, и яд гадюки, и все другие паранормальные способности живых существ, дошедшие до наших времён. В эпоху динозавров их спектр был неизмеримо богаче и встречались они часто. Без всего этого стотонные гиганты были бы раздавлены своей тяжестью, огромные, с тяжёлыми костями птеродактили не могли бы летать, да и вообще, все внешние проявления чрезмерной жизненной силы в те времена указывают на искусственную её концентрацию. Доказательств присутствия главного чуда живой природы - разума в мире мезозоя накоплено уже много: например, скелет выжившего после перелома крупной кости тираннозавра. В мире тотального пожирания он не мог выжить без чьей-то защиты и заботы.

Главные же доказательства постоянства присутствия разума на нашей планете найдены в Перу.

В южной части страны, всего в ста пятидесяти километрах от знаменитых рисунков пустыни Наска, в городке с коротким названием Ика, есть музей, созданный жившим здесь врачом, потомком доблестного конкистадора Кабреры, основавшего этот город.

Врач-хирург, Хавьер Кабрера, заинтересовался находками местных охотников за древностями. Точнее, предметом его интереса стали камни с гравировкой на них, сохранившиеся с древних времён. Помимо всего прочего, на камнях были изображены динозавры. Причем не стилизованные какие-то большие ящеры, а конкретные, в том числе и уже известные науке их виды. Гигантские зауроподы, хищные тираннозавры, трицератопсы, узнаваемые сразу по костяному воротнику с торчащими шипами, защищавшими их шеи.

Но самое потрясающее, самое интригующее было в том, что множество ящеров было изображено во взаимодействии с людьми.

Бой человека с тираннозавром, всадник верхом на травоядном ящере, сцена терзания человека хищным ящером и подобное. Официальная наука поспешила объявить найденные артефакты подделкой, хотя многое говорит о их подлинности. Конечно же, когда крестьяне из окрестностей узнали, что услуги доктора можно оплачивать камнями, они быстро научились их фальсифицировать. Это так нетрудно - обмануть благородного и увлечённого человека, конечно же, до старости оставшегося чуть-чуть мальчишкой.

Но, по свидетельству очевидцев, фальшивки с первого взгляда отличаются от подлинных артефактов. Огромное количество подделок под антику не опровергает ведь реальности существования античного мира.

Да и вообще, если посмотреть шире, если оглядеться, мы увидим, что люди изображали динозавров не только в Ике. И в Мексике найдены керамические статуэтки, тоже объявленные поддельными. Но вот наскальные изображения в Южной Африке, в Кедровых горах, обозначенные условно как «стоянка 2» и «Севилла Трейл», никто пока что не назвал подделкой. «Чудовища» - так названы загадочные рисунки красной охрой, на которых без труда можно узнать диплодока и тираннозавра.

Планетарный характер разума, который мы тщимся узурпировать, провозглашая себя «человеком разумным», обнаруживается в памятниках древности. Пирамиды Египта, камни Ики, фантастичность ящеров мезозойской эры свидетельствуют - разум, в самых разных, часто непостижимых формах, присутствует на Земле с момента её творения. Но точно так же, как несколько сот лет назад наука пыталась поставить крохотную нашу планетку в центр мироздания, современная наука пытается выдать человека за конечный результат эволюционного развития. Забывая при этом предупреждение поэта и алхимика Низами, так воспевавшего силу Пророка:

«Того, кто мнит себя венцом творения,

Твой острый меч сразит без промедления»...

Может быть, элита мезозойской цивилизации эмигрировала с нашей планеты в космическое пространство, во что я верю с большим трудом, или, вероятнее, был открыт способ существования в иных пространствах. И, забрав туда всю свою дальнюю родню, до самых примитивных форм, они на миллионы лет закрыли эту дверь. А может, после ухода элиты предоставленные сами себе бесперспективные модели вымерли, не поддерживаемые творческой фантазией Демиурга-игрока.

Скорее всего, палеонтологи знают больше, чем говорят.

Подозрения о нежелании учёных до поры до времени делиться своими тайнами основаны на их поразительном нежелании замечать неоспоримые факты.

У стотонного аргентинозавра мозг был, как у маленькой птички. В нём не разместились бы даже сенсорные центры, не говоря об остальном. Обычно этот факт вспоминают, желая указать на безмозглость вымерших животных. Упуская, что при этом объёме мозга организм такого размера просто не мог функционировать. Управляющий мозг был где-то вне, а огромной заводной игрушке, модели, управляемой извне, мозг вообще не нужен. Его заменяли на портативный приёмник сигналов. Идеальная фабрика по производству живого белка - на сто тонн мяса всего одна куриная головка. Никакая бройлерская фабрика не сравнится по рентабельности. Но вот кому понадобилось столько мяса?

Сто семьдесят миллионов лет длилась игра в динозавров, до тех пор, пока Некто, пресытившись ей, не убрал фигуры с доски. Или не исчез сам. А наивные объяснения исчезновения динозавров, вроде изменения климата, ничего не объясняют. Ведь динозавры жили и в море, а там эти изменения проходят намного мягче и возможности миграции неизмеримо лучше, чем на суше. Но исчезли все до одного. А вот крайне чувствительные к климатическим факторам крокодилы почему-то не вымерли. Крокодильствуют себе и по сей день.

Когда-нибудь разгадка будет найдена, следы той игры сохранились не только в древних отложениях, но и в ноо-сфере. Память о могучем и разумном ящере живёт в сказках и мифах всех народов. Там, где сохранились графические изображения динозавров, существовали мифы о мудром и добром герое - пернатом змее. Кецалькоатле - у ацтеков и Виракоче - у инков. Вообще-то он белый человек, но в то же время и змей, покрытый перьями. О наличии оперения у динозавров всё настойчивее говорят учёные. Разумная пернатая рептилия, которая в иной ипостаси - человек.

...В одном из залов музея палеонтологии стоит бюст Ивана Антоновича Ефремова, советского палеонтолога, основателя тафономии, науки, возникшей на месте соединения палеонтологии с геологией.

Но известен Ефремов больше как писатель и мыслитель. Моё поколение взрослело как раз в период его творческого взлёта. Правда, последние произведения вышли в свет, когда для моих ровесников уже очевидны были многие художественные огрехи, попытки приспособить полёт фантазии к требованиям идеологии уже вызывали читательское раздражение. Новые кумиры оттеснили схематические образы египетских путешественников из прошлого и звёздных скитальцев из будущего.

Конечно же, Ефремов был забыт, а его герои заняли место рядом с Незнайкой и девочкой Олей из Королевства Кривых Зеркал. Когда-то было интересно, но я, увы, повзрослел. Прощайте.

Однако в старости ко мне пришло новое понимание значения Ивана Антоновича как мыслителя. Его вера в коммунизм не была результатом конформизма или недоумия, но выводом человека, знавшего о биологической истории и природе человека больше, чем другие.

Возможно, он ставил максимальную задачу - своими фантазиями воздействовать на ноосферу, изгнать или потеснить до сих пор властвующего там тираннозавра.

В том, что этот человек был обладателем каких-то тайн, нет сомнения, иначе почему КГБ, уже после его смерти, устроило тщательнейший обыск в его доме. Что они искали и, возможно, нашли? Доказательства его сотрудничества с британской разведкой?

Едва ли, он убеждённый коммунист, твёрдый патриот. Даже если были подозрения, почему обыск состоялся после смерти? Боялись потревожить больного человека? Смешно. Палеонтологи что-то знают, что-то, о чём говорить не хотят.

Надо будет перечитать произведения Ефремова, уверен, в них скрыто много интересного.

Переходя из одного зала музея в другой, следуя по внутреннему периметру череды залов, посетитель несколько раз имеет возможность через окно заглянуть во внутренний дворик, где на аккуратных газонах выставлены статуи ископаемых животных. Интересна реакция детей. Устав от рассматривания устрашающих и мрачных скелетов, они гурьбой толпятся перед большими светлыми окнами, разглядывая симпатичный, но недосягаемый внутренний двор.

И для меня вид муляжей, стоящих под открытым небом и на зелёной траве, тоже очень привлекателен. Изменчивое осеннее небо то покрывается облаками, то проясняется, фигуры вдруг освещаются солнечными бликами, и это придаёт им странное оживление.

Возможно, в душе каждого есть такое вот внутреннее пространство, где за наглухо запертой стеклянной дверью застыли, прямо как живые, вымершие чудовища. И оттого, увидев их на картинке в детстве, когда восприятие ещё не затуманено, мы так сразу узнаём их и не можем оторвать взгляда.

Посещение музея утвердило мои антинаучные мысли о динозаврах и желание узнать о них, как можно больше.

Зато вечером всем моим наблюдениям и выводам было нанесено несколько сокрушительных ударов со стороны официальной науки.

- Пап, ты бы лучше нашёл другой способ людей смешить. Мыслящие динозавры или динозавры-аватары - это дико в одинаковой степени, они были просто огромные, страшно прожорливые ящерицы. Не умнее крокодила.

Но вот по Ефремову сын не только согласился со мной, но даже сказал:

- Если два поколения детей зачитывались его книгами, значит, автор сумел достичь всех мыслимых целей. Тайна здесь одна - его талант. И в тебе, и во мне есть что-то, что заронил этот человек. Глупо и недостойно отвергать кумиров своего детства.

Следуй ритуалу, угождай духам и держись от них подальше.

Что-то подобное в своё время сказал Конфуций, но было это две с половиной тысячи лет назад, и сейчас, конечно, никто не может поручиться за точность высказывания. Тем более, в переводе. Но поскольку Конфуций единственный из мёртвых, о котором можно сказать, что дело его живёт и побеждает, все приписываемые ему слова важны. Даже если приписка сделана совершенно произвольно, просто для красного словца, и приписчик добровольно признаётся в содеянном.

Почему я вспомнил о Конфуции во время описания своего путешествия в Москву и почему решил, что он должен был сказать приведённые слова, читатель поймёт из дальнейшего. Но, кажется, всё-таки он что-то подобное говорил.

Один из дней в Москве решил посвятить экскурсии в центр. Примерно с 1992 года я если и бывал в центре столицы, то в спешке, мельком. В этот раз захотелось посмотреть на Храм Христа Спасителя, выросшего на месте бассейна, на статую Петра Первого, которую, скорее всего, никогда больше не увижу, и не только по причине бренности жизни, но и по причине необъяснимой нашей ненависти к потерявшим политических покровителей памятникам.

Вышел я не на метро Кропоткина, а на «Библиотеке имени Ленина», чтобы пройтись по набережной и осмотреться.

Нахождение возле Кремля всегда подавляло меня ощущением физической приближённости к месту огромной власти. Всегда хотелось побыстрее уйти, выбраться из поля мучительного ощущения чужой и чуждой силы. Так было ещё в те времена, когда, не задумываясь, знал, что «Москва - столица нашей Родины». Теперь, перейдя из разряда законных, хотя и не первосортных, сыновей Державы в разряд пасынков, я ожидал усиления этого неприятного ощущения в разы. Но этого не произошло, наоборот, чудесная погода «бабы-лета», нахлынувшие воспоминания легко оттеснили давление власти куда-то в область неощутимого. Может, с возрастом я стал менее чувствителен к восприятию метафизического мира, но, скорее всего, теперь за кремлёвской стеной мало что осталось от прежней Власти, влиявшей отсюда на весь мир. Теперь это просто место пребывания важных людей, занятых решением частных вопросов. Это неприятные люди, чванливые, гордые и самодовольные, но их присутствие не давит. Они сами по себе, мы сами по себе.

Вместо ожидаемого ощущения возникло новое, куда более странное. Наблюдая изменившийся мир, ту его часть, что по определению должна была быть неизменной, как законы природы, как сияние солнца, я увидел и себя со стороны, вполне отстранённо и даже с недоверием к идентичности пожилого, хромающего по набережной человека, самого себя.

Я или не я? Очень уж не похож, да и всё вокруг, всегда бывшее таким же неизменным, как и Я, совершенно другое.

Присел на скамейку и просидел долго, пытаясь схватить и запомнить это странное ощущение раздвоенности.

Потом стал рассматривать публику и понемногу узнавать людей, изменившихся, как это ни странно, не так сильно, как место их нахождения. Те же бабушки с внуками, правда недавно, несколько моих приездов в Москву назад, эти бабушки были молодыми, очаровательными и самоуверенными девушками, а бабушками были другие, внешне не отличимые от нынешних. Ну ладно, бабушки, это как-то понятно, но дети, с их милыми повадками, беготнёй и бесконечными вопросами чад из интеллигентных столичных семей.

Эти дети, которых я уже не увижу взрослыми, они те же, что и сорок лет назад. Ну, только поярче одеты.

Те же «гости столицы», ощутимо отличные от «дорогих москвичей». Насколько же неизменно всё, что подвержено превращениям. Вместо бассейна теперь - храм, а вот люди вокруг - те же. Да и сам наблюдатель всей картины, оказывается, в сущности тот же. Уж не знаю, к сожалению или к счастью.

С чувством самообретения я поднялся и пошёл дальше.

Храм отстроили, конечно, великолепный. Его шик мешает войти вовнутрь. Как-то не хочется. Не потянуло. Совсем недавно я был в Новом Афоне, и там, в монастырском храме, возникла иллюзия пребывания на небесах. Очень не хотелось уходить. Ну, а здесь не захотелось заходить.

Полюбовавшись, как положено провинциалу, на величественный вид храма, я направился к конечной цели своей прогулки - к памятнику Петру.

Говорят, что на самом деле это был памятник Колумбу, но продать его в этом качестве не удалось, и тогда финансово мыслящий гений Церетели обратил Христофора Колумба в Петра Алексеевича. Даже если это и правда, то ничего страшного нет: Пётр прорубил окно в Европу, Колумб - в Америку. Коллеги, их взаимозаменяемость вполне допустима.

Теперь, когда Лужков ушёл, многим этот памятник перестал нравиться. Говорят, надо его сносить. В России снос памятников стал вроде национальной забавы.

Возможно, этот памятник нельзя было устанавливать. Возможно, он эстетически неприемлем и его вид что-то там оскверняет. Дело заключается в том, что он уже стоит. Трогать нельзя. Все понимают, что на самом деле это памятник не Петру Алексеевичу Романову, а восемнадцатилетней эпохе Юрия Михайловича Лужкова. Город стал проекцией личности градоначальника. Это уже было описано у Салтыкова Щедрина в «Истории одного города». Теперь хотят убрать, вычеркнуть из памяти восемнадцать лет ошибочной жизни.

Пусть попробовали бы на себе.

Ну, вообще, можно и убрать, только вот неминуемое наказание за это будет, как всегда, жестоким.

С такими мыслями я прошёл по мосту и остановился, рассматривая стального гиганта.

И тут мысли мои переменились. Я узнал его. Но не сразу. Немного постоял и узнал. Никакой это не Пётр и, тем более, не Колумб. Голенастый титан, ростом в полмачты своего парусника, в странном одеянии стоящий у штурвала, - тут невозможно ошибиться.

Лемюэль Гулливер, собственной персоной, хирург и капитан корабля, неизбежный гость Лилипутии.

И лучше его не трогать, с символами надо поосторожнее. Он пришёл, и в этом нет ни вины Лужкова, ни его заслуги. Гулливер неизбежен в Лилипутии. Так пусть себе и стоит, убрать его - значит окончательно расписаться в ничтожестве. Лилипуты тоже возненавидели Гулливера и, точно как мы, обсуждали способы его устранения. Одни предлагали его отравить, другие - уморить голодом, самые гуманные настаивали на том, чтобы ослепить пришельца. Опасения вызывали последствия разложения столь громадного трупа, боялись эпидемий. Точно так же и сейчас обсуждаются способы избавления от статуи. Интересно, что во время первого посещения Гулливером Лилипутии формальным поводом его опалы послужил способ тушения пожара. Живой Гулливер провинился тем, что, спасая горящий королевский дворец, помочился на него.

Он «…злобно, предательски и дьявольски выпустив мочу, погасил упомянутый пожар…» (перевод Франковского).

Железный его двойник обвиняется в том, что он «злобно, предательски и дьявольски» воздвигнулся, выдав главную тайну нашего времени - тайну превращения Державы в Лилипутию.

Поразительно, насколько прозорливы бывают литераторы. Я имею в виду Щедрина, описавшего борьбу градоначальника с рекой, и Свифта, описавшего ненависть лилипутов к Гулливеру.

Хочется предупредить: упаси господи, обидеть дух хирурга и капитана, великого странника по временам и измерениям.

Этот дух не дремлет. Перед крыльцом его поместья, расположившегося среди фиолетовых лугов, под изумрудным небом тридевятого царства, тридесятого государства, уже стоит мрачная черная карета, запряжённая парой могучих вороных жеребцов. Бессмертные кони от нетерпения роют землю копытами, ждут, когда их хозяин займёт своё место на дрожках. Двенадцатицветная радуга, вместо солнца освещающая странный пейзаж, пульсирует в высоте отрывисто и нетерпеливо. Тревожный мерцающий свет предвещает беду.

И если капитан направит своих коней туда, где осквернён его памятник, то содрогнётся земля и распространятся эпидемии.

Что же вы злобствуете, господа лиллипуты? Изгнав Гулливера, тщитесь ли вы убрать это повторное, как эхо, «ли» из названия Лилипутии?

И чтоб начальственной ласки вам побольше за это переименование и денег? Опасное дело вы затеяли, по глупости своей, по жадности и рабству.

Не убирать, а наоборот, надо бы восстановить все снесённые памятники - царям, комиссарам, Сталину и даже Дзержинскому. Сами же ставили. За некоторые стыдно, но ведь кто ставил? Враги, захватчики? Нет, мы сами, значит, нельзя сносить. Пусть потомки будут умнее. Восстановите памятники, и тогда хирург и капитан Гулливер велит слугам распрячь своих страшных коней. Слуг у него всего двое, они похожи друг на друга, как близнецы, но один из них - карлик, а другой - великан. На карлике надет синий камзол с дурацкими огромными оранжевыми звёздами, а на великане - оранжевый с синими звёздами. Гулливер щедро платит им золотом за их расторопность и за то, что они притворяются немыми. Они быстро распрягут лошадей

...Не на шутку испуганный встречей с железным Гулливером, я поспешил назад.

Снова прошёл мимо Храма, остановился возле памятника царю-освободителю, убитому борцами за народное дело, и в поисках успокоения после встречи с сэром Лемюэлем оказался перед дверями музея изобразительных искусств имени Пушкина. Я не специалист по живописи, а музей этот люблю за то, что он имени Пушкина. Вообще я читатель, а не зритель.

Но где грань между чтением и созерцанием? Чтение «Войны и мира» - созерцание картины жизни, а созерцание картин предполагает прочтение их скрытого смысла. О том, что музей имени Пушкина основан отцом Марины Цветаевой, я в тот момент не думал, но ход вещей изумительным образом напомнил об этом факте.

Всё лучшее на свете - почти бесплатно.

Завидев хромающего пожилого господина, швейцар, стоявший у бокового выхода из музея, поспешил открыть дверь. Потом, опередив меня, он прошёл вовнутрь, вытащил стальную трубку из вращающегося только в одну сторону турникета и пригласил пройти. Я поблагодарил его и вошёл. Будто мы друзья и он ждал заранее.

Я вознамерился было встать в очередь за билетом, но молодые люди, бывшие впереди, не слушая возражений, посторонились и пропустили меня к окошечку кассы. Пенсионерам положена скидка, я полез за удостоверением, однако кассирша, отрицательно мотнув головой, выдала мне бесплатный билет. Москва - город, где есть всё и где живут самые разные люди. Вампиры, святые, политики, музейные смотрители.

Ведь музей - это не только экспонаты, но и обслуживающий персонал, их вид и манера, всё складывается и порождает Музей. Я люблю эту породу людей, смотрителей наших музеев, хоть в столице, хоть в провинции. Но важны и посетители, их подвижный поток так же часть музейной жизни. Посетители важны не меньше, чем экспонаты и смотрители. Без них музей мёртв. Даже не мёртв, его просто нет.

Я давно это уже понял и поэтому, любуясь картинами, подглядываю за теми, кто их рассматривает. В первом зале группа англичан, среди них один, человек высокого роста, с выразительным лицом, орлиным носом, с длинными, откинутыми назад волосами - артист, одним словом, стоя перед полотном Гойи, рассказывает своим спутникам об этом средневековом испанском художнике.

Англичане - народ, конечно, культурный, но дикий. Наверное, им кажется, что средневековье вовсе не период истории, а состояние других народов. Вечное и неизменное. Поэтому Франсиско Гойя - средневековый живописец.

Русские в российских музеях весьма отличаются от тех своих сограждан, которые посещают музеи за границей. Разные социальные группы одного и того же народа. Хотя, возможно, это просто так мне кажется, ошибка восприятия. Ведь каждая такая встреча порождает почти забытое чувство принадлежности к какому-то большому сообществу, как в детстве, когда верилось, будто я - полноправный сын великой страны. Отдалённая память о наивном детском заблуждении оживает всякий раз при виде сограждан и отчасти, видимо, единомышленников, расхаживающих по музейным залам. Надо же, нашли люди время, чтобы прийти сюда и даже детей привести. Детям музей ещё не нужен, зато они нужны музею. Если не приводить их сюда, то музей может умереть.

Вот маленькая, лет пяти, девочка, уставшая от скучных для неё портретов и пейзажей, с живым интересом разглядывает полотно Константина Тройона. На интересной для девочки картине запечатлена охотничья собака, у её ног лежит - добыча, кролик. Заподозрив неладное, девочка спрашивает, указывая на картину:

- Мама, а они дружат?

- Нет, собака загрызла кролика.

- А вот и не загрызла, у него глаза открытые!

И, не дождавшись ответа, повторяет успокоенно:

- Мама, у зайца глаза - открытые.

Мёртвые ничего не видят, поэтому глаза у них, конечно же, должны быть закрыты. А раз открыты, значит, ничего, значит, дружат.

Полвека назад мама бы сказала, что собака и кролик дружат. Но времена изменились, и что лучше - говорить честно или успокоительно, я не знаю. Стоит ли до поры до времени скрывать от детей изнанку мира, в который они родились?

Но мне стало не по себе, когда представил, что предстоит пережить в своей жизни этому ребёнку с ангельской душой. Довольно подробно представил, как она будет жить, если готова страдать от того, что пёс на картине загрыз кролика.

И невозможно было удержаться от мысленного пожелания её родителям крепкого здоровья на многие годы и везения в делах. Ребёнок должен быть защищён. Особенно такой.

Ведь то, что будущее скрыто от нас, верно не совсем. Да, чаще всего мы не знаем его, но десятки раз в моей жизни довелось быть свидетелем странных откровений, когда людям вдруг открывалось заведомо неизвестное. В практическом смысле это не даёт преимуществ, а иногда даже и вредит. Хорошо запомнился первый в моей жизни случай такого, повредившего, интуитивного прозрения.

Мне было шестнадцать лет. Я ехал в автобусе, пассажиров почти не было, и хорошенькая девочка моих лет сидела одна около окна.

Девочка так мне понравилась, что, преодолев подростковую робость, я сел рядом и заговорил с ней. Против ожидания она ответила, и мы познакомились. Её имя запомнилось, звали её Камила. Я спросил её телефон, и, едва она назвала первую цифру - 3, как я неожиданно, в первую очередь для себя, быстро назвал остальные цифры. Назвал правильно, и Камила так напугалась, что впоследствии не ответила ни на один мой звонок.

Уж не знаю, что она подумала, но взрослые голоса по телефону говорили, что она занята и подойти не может.

На самом деле мы знаем намного больше, чем предполагаем.

Подтверждение провидческих способностей человека очень ярко видно в одной из картин, увиденных мной в Пушкинском музее. На картине изображены две расходящиеся, как лучи, улицы с фантастическими, отчасти разрушенными строениями. Первый дом, отправное место расхождения улиц, разбит, его куполообразная крыша пылает.

На самом переднем плане изображены монстры, полулошади, полуволки, убитые и агонизирующие. Ночное чёрное небо перерезано лучами прожекторов. Автор картины художник Ганс Грундик, называется она «Знамение будущего», а написана в 1935 году.

Немецкий художник, её создавший, уже видел разрушенный Сталинград, пылающий рейхстаг, гриб над Хиросимой, корпуса Чернобыльской АС, руины Багдада и Белграда. Видел и сумел воплотить на картине основные моменты цивилизационного процесса.

Как уже говорилось, я не знаток живописи, поэтому упрёки относительно неправильного распределения внимания признаю вполне справедливыми. Да, конечно, поразившая моё воображение картина скорее плакат, чем произведение искусства. Но дело в том, что впечатления от живописных шедевров плохо передаются словами, хотя попробовать все жё стоит. Тем более, что есть место, от которого можно оттолкнуться. Гобелены, виденные мной всего несколько дней назад, как ось рычага для подъёма непосильного вопроса.

Всякую трудную тему лучше начинать с простого вопроса.

Почему картины с целлюлитными, как теперь говорят, не сексапильными матронами должны вызывать восхищение, а изображения стройных девушек в чём мать родила - лишь усмешку? Нет, правда, тут надо разобраться. Я искренне считаю, что искусство принадлежит народу, во всяком случае, той его части, которая имеет желание искусством обладать. А вовсе не группе снобов, эстетов-извращенцев и всякой изнывающей от своей избранности публики. Так почему?

Тут такая же разница, как между окном и его изображением на стене. В окно можно выглянуть, и через него поступает свет. В нарисованное окно не выглянешь, и света от него - никакого. Вот эти две вещи - свет и перспектива -

они всё определяют. Свет, что светил мастеру, работавшему триста лет назад, теперь светит и мне с его картины. Возможно ли большее чудо, чем увидеть свет того дня, что погас за столетия до твоего рождения? И второе свойство живописи повергло меня в неменьшее изумление, когда я рассматривал картины Гогена.

Пытаясь отыскать лучшее расстояние для любования полотном, я подошёл к нему вплотную и постепенно, очень осторожно начал удаляться. По мере возрастания расстояния между мной и картиной стремительно наплывало ощущение присутствия внутри неё. То есть тело моё удалялось, а душа проникала вовнутрь, так ощутимо, что казалось, душный ветер экваториальных широт дохнул на меня и я вот-вот увижу больше, чем изображено на картине, то, что осталось за её рамкой. Чуть отодвигаюсь дальше, но тут изображение немного теряет уже чёткость, надо снова ловить ту точку, откуда можно шагнуть внутрь полотна. И вот она снова, но…

Я то пятился, то приближался - обнажённая туземная королева, не лучших, надо отметить, кондиций, со снисходительной и загадочной улыбкой искоса следила за моими попытками.

Вот и все различия - перспектива и свет.

Конечно же, специалист-искусствовед посмеётся над подобными рассуждениями. А иной защитивший докторскую диссертацию по теме «Чёрный квадрат» и смеяться не станет, просто плюнет возмущённо, да и всё тут. Неуч, а берётся рассуждать.

Ну да, берусь, потому что из всех лозунгов коммунистического прошлого один не вызывает у меня никакого возражения: «Искусство принадлежит народу». Нет возражения, но есть оговорка: и тому, кто создаёт произведения. Здесь у меня капкан для воображаемого учёного критика. Даже не капкан, а целый бастион. Думаю, Гогену было бы куда интереснее узнать, что в двадцать первом веке некий господин, приволакивая ногу, то приближался, то отдалялся от его картины, отыскивал правильную дистанцию для прыжка внутрь его творения. И что закончилось всё благополучно - картина осталась цела, лихой инвалид не расшибся об стену, а в то же время почти что даже и побывал на Таити, где до этого никогда не был, но, несмотря на немалый свой возраст, всё ещё надеется успеть попасть. В первую очередь потому, что там был он.

Всё это, уверен, было бы куда интереснее Гогену, хозяину и автору, чем выслушать суждения ученого специалиста о своей картине. Будь такая возможность, он бы и выпить со мной, возможно, не отказался. А как с профессиональным истолкователем своего искусства, не знаю. Очень не любят художники болтунов. Прямо ненавидят.

После прогулки по центру, встречи с Гулливером, посещения музея имени Пушкина у меня оставался ещё один день пребывания в Москве.

Но впечатления предыдущего дня были так сильны, что решил никуда не идти. Главное открытие, сделанное во время этого путешествия, раскрытая тайна Лилипутии, помогает мне понимать всё происходящее вокруг. Жизнь человека теперь ничего не стоит, потому что это жизнь лилипута. Мыслители-лилипуты генерируют крошечные идеи, лилипуты-читатели зачитываются ничтожными произведениями таких же писателей. Всё стало очень маленьким. Изменился масштаб всего, кроме, кажется, денег. Деньги выросли до небес. Ну, конечно же, до низких, серых, лилипутских небес. Как многое становится понятным, если знаешь главное. В описанной Джонатаном Свифтом Лилипутии основными занятиями придворных были трюки на канате, ползанье под палкой и прыжки через неё. При этом «Иногда один конец палки держит император, а другой - первый министр; иногда же палку держит только последний».(Пер. Франковского.)

Свифт, невооруженным глазом увидавший два крошечных спутника Марса, кажется, видел не только через пространство, но и через время. Иначе откуда он всё это так подробно описал, дойдя до мелких деталей.

Этот епископ знал столько, что просто пугаешься, едва задумаешься.

Не стоит трогать памятник его Гулливеру.

Моё отношение к Лужкову точно выразил тот парень - наркоман, встреченный мной в метро. Но формулировки разные, я избегаю мата и в мыслях, он мне мешает. Для меня бывший градоначальник - один из придворных ловкачей, однажды не сумевший перескочить через палку или проползти под ней. Даже, наверное, нарочно он это сделал, предвидя многое, что нам и не снилось. Грядут выборы, большие перемены, и он предпочёл оказаться в оппозиции. Зачем? Увидим, если доживём. Очень богатый лилипут и с великолепным хватательным рефлексом. За это его держали. Ну, а теперь вот больше не хотят держать. Больно он хитёр.

На другой день я выехал в Ставрополь и без приключений, если не считать приключением отчаянный холод в купе, 9-го октября благополучно возвратился домой. Ошибочно полагая при этом, что моё осеннее путешествие в Москву закончилось.

Совершенно ошибочно, потому что окончательно оно завершилось лишь через двадцать дней, двадцать девятого числа. В этот день, по благоприятному стечению обстоятельств, воспользовавшись приглашением добрейшего Владимира Николаевича Ольхова, редактора литературного журнала «Голос Кавказа», я оказался в Пятигорске, на вечере, посвящённом памяти Марины Ивановны Цветаевой.

Почитатели её таланта собрались в дворике музея Лермонтова, был разожжён костёр, поэты читали стихи, выступила моя однофамилица, директор музея. Удивило большое количество собравшихся и множество молодых людей среди них. А говорят, поэзия умерла.

Потом дождь загнал людей в зал. И здесь снова выступали поэты и литературоведы, впечатление несколько портило то, что почти во всех выступлениях вскользь или прямо упоминались знаменитые строки Цветаевой о том, что время ее стихов еще наступит, как наступает время драгоценного вина.

Кажется, это настолько лежит на поверхности, что специалистам и трогать как-то не обязательно. Всяк и без того отметит. И, кажется, это была единственная шероховатость, все остальное получилось как надо. Главным успехом мероприятия была искренность выступавших, звучание искренности объединяло выступления разных людей.

Забегая вперед скажу, на другой день по возвращении из Пятигорска поделился своими впечатлениями с приятелем, Аркадием Николаевичем, и он сказал, что раз так настойчиво цитируются именно эти, не самые удачные, но громкие строки из ее стихов, настоящее время драгоценных вин еще не вполне наступило. Но это, возможно, придирки.

И вот из всех этих интересных выступлений одно произвело на меня особенное впечатление. И по эмоциональной, и по информационной насыщенности. Вячеслав Михайлович Головко - так зовут оратора. Творчество Марины Цветаевой - предмет его исследований, если, конечно, я всё правильно понял.

Много нового узнал я из выступления этого человека, начинавшего свой творческий путь исследователя литературы в 1968 в той самой роковой Елабуге. Главное из узнанного было то, что писать Марина Цветаева стала в шесть лет. И вот почему это для меня главное.

Уже по дороге в Ставрополь пришло понимание какой- то связи моего приезда на вечер, посвящённый памяти поэтессы, и недавнего посещения музея, основанного её отцом. Литературовед, основатель музея живописи, Иван Цветаев продолжил своё существование в этих двух своих детищах. Марина и Музей. И случайная девочка-посетительница ощутила его незримое присутствие и сопереживание с Мариной через сто лет. До чего же слеп и беспомощен взгляд человека, если в музее я сразу не понял, что встретил там маленькую подружку Марины Ивановны.

Девочка из двадцать первого века, возможно впервые в своей жизни, испытала в этом музее чувства, сходные с теми, что заставили стать поэтом девочку, рождённую в девятнадцатом веке. Детский Восторг и взрослый Ужас перед миром, в котором загрызают куда чаще, чем дружат. Мы знаем, чем закончилась попытка старшей подруги установить мир с этим Миром. Спаси, Господи, младшую.

Ну, а у того, чьим именем теперь назван музей, у Пушкина, разве были иные побудительные мотивы укладывать слова в рифмы? Кроме детского Восторга и взрослого Ужаса?

Боже мой, думал я следом, какое дремучее лилипутство -

смеяться над англичанином, случайно назвавшим родившегося в восемнадцатом столетии художника средневековым мастером.

Я, конечно же, не мог уловить и понять все тонкие смысловые оттенки речи того господина из Англии, которые он, несомненно, вложил в свои слова о Гойе! У кого ещё из мастеров нового времени так очевидна связь со средневековьем, временем, когда взгляд человеческий, безразлично скользя по земным пустякам, всё время устремлялся в вечность. На чьих ещё полотнах отсвет райского дня и адского пламени так очевиден.

Одержимый страстями и страхом перед наказанием за них, суеверный настолько, что даже в письмах зачёркивал, чтобы не прочитал завистливый бес, описание всего хорошего, что у него случилось, Франсиско Гойя был средневековым человеком. Ну, а то, что он родился в Испании восемнадцатого века и выжил и реализовался там, всего лишь случайность. Так самонадеянно и поверхностно думал я, совершенно не предвидя, конечно, что не пройдёт и месяца, как, стоя перед полотном Гойи в музее Прадо в испанском городе Мадриде, я ужаснусь примитивности своего понимания творчества этого художника. А ведь предупреждал Конфуций, что размышление без знания опасно!

Но тогда, поздним вечером 29 октября, возвращаясь из Пятигорска в Ставрополь, я был очень доволен своими умозаключениями.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.