Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2
Виктор Кустов
 КОМПЛЕКС НЕВЕСТЫ

Если бы у меня был брат... Но, к сожалению, его нет. Но если бы он был, он несомненно был бы выше, красивее, сильнее и, я уверен, никогда бы не сошелся с К.Г.Б. Скорее всего, он просто не пошел бы с тем англичанином в ресторан и не пытался бы практиковаться в студенческом англоязе, а значит, на следующий день его не вызвали бы в неприметный кабинет в одном из закоулков университета, где и оказался тот самый К.Г.Б., Кирилл Гаврилович Банников, старший лейтенант и куратор из настоящего КГБ, который об англичанине знал все, а вот обо мне не очень, и о нашей беседе в ресторане не очень, а так хотел знать, что не сдержался на мое «не помню» и, выдвинув ящик стола, демонстративно включил магнитофон, предварив это фразой: «Хватит невестой прикидываться!» - и потяжелел голосом и лицом, давая понять, что карьера студента и молодого коммуниста решается именно сейчас и здесь, и мне ничего не оставалось делать, как дать согласие...

Так начался наш длинный роман, определенный отсутствием у меня брата. Или хотя бы сестры. Или какого-нибудь чина среди родственников. И произошло это уже довольно давно, но тянется и по сей день, хотя моего друга К.Г.Б. давно уже нет, но у него, в отличие от меня, есть и братья, и чины в родстве... И именно с его (ныне покойного) подачи я и стал Невестой, по его вине потерял семью и продолжаю свой альянс с Ф.С.Б. - Федором Сергеевичем Борисовым, который позвонил ни свет ни заря в это мглистое утро и теперь ждет в одним нам известном месте.

По их милости я человек свободный, не обремененный ничем, включая службу, - гонорары позволяют не добывать хлеб насущный в поте лица. Могилки родительские по возможности посещаю. Для бывшей семьи я однажды исчез неведомо куда, и хотя я о них знаю все, они обо мне - ничего.

И я, вполне обычный гражданин, шлепаю по слякоти, сажусь в троллейбус и еду почти до конечной, многолюдной спальной новостройки, где всегда столпотворение в это время, а значит, я и Ф.С.Б. будем незаметны и никому не интересны.

В троллейбусе я веду себя как обыватель: выражаю вслух свое отношение к погоде, пытаюсь пошутить с кондукторшей, возрожденной реформами, и вполне интеллигентно уступаю место необъятной женщине. Она так тяжело дышит, что я начинаю за нее опасаться, а заодно и за себя: ни в одно ЧП я не могу быть втянут, поэтому неторопливо перемещаюсь в сторону выхода, - и правильно делаю, потому что за остановку до моей женщина начинает хрипеть и пытается что-то сказать окружающим; я вижу по глазам, что ей плохо, но пусть помогут другие - я уже на ступеньке и, уходя, понимаю, что троллейбус застыл: там суета, что-то происходит, но я в числе тех, кто уже приехал, и у нас свои проблемы.

Иду торопливо, деловито, как все, но умудряюсь пропустить всех, кто шел позади: привычка подметать; и вот ныряю в арку между двумя длинными девятиэтажками, вбегаю в крайний подъезд и опять отслеживаю - за мной никого. В подъезде - тоже. В лифт - и на самый верх. А там еще неслышный полет над ступеньками на технический этаж и... Впрочем, секретов спецархитектуры раскрыть я не могу, а могу лишь констатировать, что Ф.С.Б. не было. Глянул на часы: две минуты моего отставания, значит, действуем по предписанию стоп-гоп...

Выхожу из последнего подъезда и огибаю дом с другой стороны, там, где зияет карьер будущей девятиэтажки, и иду один как перст, пока не вливаюсь в уже поредевший поток, направляющийся к остановке. Вроде все чисто, но что-то не то. Впервые за все годы моего знакомства с Ф.С.Б. Правда, даже такой вариант когда-то предусматривался, и теперь я еду в центр, сожалея об оставленном доме, о том, что в нем и чего, может быть, я никогда больше не увижу. В центре пересаживаюсь и еду в обратном направлении, туда, откуда только что приехал, но недолго - до первой стоянки такси, и вот уже сижу в теплой иномарке рядом с молодцеватым муниципальным таксистом и с сожалением думаю о предстоящих переменах.

Нет, все это чушь насчет романтики секретного сотрудника. Как чушь - об их бронированных лбах и киборговых мышцах. Убрать или убить меня проще простого, хоть издали из какого-нибудь самого примитивного пугача, хоть вблизи, маленькой финочкой. Правда, второе сделать труднее, я давно научился передвигаться в свободном пространстве. Вот разве что только таксисту сейчас, мы сидим рядом, я нарушил правило, мое место на заднем сиденье, значит, ситуация действительно нестандартна и я не так уж спокоен.

- Здесь, - приказываю я.

- Да мы только отъехали... - удивляется тот, но я уже приоткрыл дверцу и положил между сиденьями новую пятидесятирублевую бумажку.

Бумажка возымела действие.

Я перешагиваю грязный валок снега и быстро иду в обратную сторону, краем глаза отмечая изменение ситуации позади. Хвоста нет. Теперь главное - скорость. До автовокзала семь минут пешком, до отхода моего автобуса - десять. Прекрасный прессинг.

Это только в книжках крутые, словно яйца, суперагенты меняют авто как перчатки. У них там явочные квартиры в каждом квартале. Моя жизнь - гостиницы да общественный транспорт. Ну а паспорта, естественно, разные. Нынче я - Станислав Яковлевич Глаголев, тридцати восьми лет от роду, приехал с далекого отсюда Диксона по служебным делам. Глаголевым я буду в гостинице южного курортного городка, а, может, и еще где-нибудь, это как доведется...

Последним захожу в автобус, когда уже водитель перегазовывает, чтобы отвалить от площадки, и вежливо расшаркиваюсь за то, что создал неудобство этому широколицему хозяйчику, и тот, неожиданно улыбнувшись, бросает по-свойски:

- Ладно тебе, парень, топай в хвост.

В хвост - это хорошо, это все на виду, и я усаживаюсь в кресло над задним колесом в полупустом автобусе. Отсюда мне видно всех и не надо оглядываться, и вообще можно расслабиться, подремать, и я уверен - это будет хоть короткий, но отдых, потому что даже за стенами я всегда чего-то опасаюсь и всегда, как и сегодня, покидаю их, имея с собой все необходимое для начала новой жизни.

Если меня расшифровали, в моем логове ничего не найдут, вернее, найдут тот самый набор перезревшего холостяка, который усугубится или облегчится только ассортиментом порожних бутылок. Если судить по нему, то я вполне законченный алкаш, живущий исключительно на шмурдяке и лишь по крупным праздникам позволяющий себе белоголовочку.

А тут и хозяин квартиры объявится, который сам ахнет, увидев этакое, потому что уступил просьбе старого приятеля, пустил пожить одинокого интеллигента, правда, в глаза того не видел, в письме разрешил, а приятель тоже хорош, протежировал, а сам отбыл в загранкомандировку - то ли в Монголию, то ли в Австралию, к туземцам, поди сыщи... А больше ничего и не сыщут: пару рубах, куртку, разбитые туфли... Весь мой гардероб в камере хранения, а банный день был позавчера, так что я пока выгляжу свежо, но вот когда доберусь до гардероба... Если с Ф.С.Б. все в порядке, он заберет, а если нет - пиши пропало...

Соседи порасскажут: жил тихо, не видно, не слышно, - уж чему-чему, а быть незаметным за годы сексотства я научился. Но обязательно найдется парочка глазастых бабусек, припомнят меня, только с усами и бородой, который шастал порой по двору, но только по делу, туда и сюда...

Заснул все-таки. И так быстро доехали. Вот он, благословенный городок, курортная Мекка, правда, изрядно захиревшая за годы реформ, передела власти, денег... Вот он, мой спасительный островок на неизвестно какой срок. И должен я здесь быть еще ниже, чем прежде, чтобы даже у самого хапающего мента не возникло желания познакомиться с моими документами.

Выхожу последним, немного помешкав, незаметно отслеживая рассасывающихся пассажиров, встречаемых и нет, и, когда исчез из поля зрения последний из попутчиков, неторопливо ступаю на привокзальный асфальт.

Зябко. Близкие горы окутаны туманом - прекрасная погода для домашнего времяпрепровождения, но ни дома, ни камина, ни любимой женщины или хотя бы книги у меня нет: покупаю в киоске пару местных газет, тут же разворачиваю одну, запоминая все физиономии, окружающие меня, и не торопясь иду вверх по улице.

С этим городом у меня кое-что связано. Щемяще приятное. Из не столь уж далекого прошлого. Хотя смотря с какой точки зрения: можно сказать, что пролетел всего лишь миг, а можно - ушло мгновение вечности. Впрочем, и то и другое будет верно. И миг, и вечность одновременно. И городок этот я узнаю и не узнаю.

Печальное зрелище: цветочные клумбы, покрытые грязным снегом.

Тогда было лето, и пышно цвело все...

Иду по торговой улице так же неторопливо, как и все, кто в этот будний день имеет возможность если не купить что-либо, то хотя бы поглазеть. Проблем ни первых, ни вторых я не знаю: прелестей долгожданных покупок не понимаю, нет опыта, всю жизнь покупал только необходимое, хотя мог бы позволить себе все, о чем мечтает большинство. Я не бедный человек, как принято сегодня говорить, но сейчас мне необходимо пополнить наличные.

Меняю курс и на извилистой тихой улочке подхожу к банку. В просторном вестибюле пусто и тихо. Охранник «Секьюрити» окидывает меня профессиональным взглядом, наконец решает, что я их клиент, и изучать меня перестает. Надеюсь, у него короткая память.

Вставляю карточку в банкомат, нажимаю кнопки, еле заметно перемещаясь вправо-влево, так, чтобы даже дальнозоркий не мог заметить, что я делаю, быстро считываю, чем я располагаю, и с благодарностью вспоминаю Ф.С.Б.: счет существенно пополнился. Гонорар за последние полгода. Трудные полгода. Иногда казалось - действительно последние в моей жизни...

Снимаю мелочь на первые дни и неторопливо иду к выходу, отмечая, что и с этой, и с той стороны все так же безлюдно и мглисто.

Теперь можно в гостиницу. Я - командированный, с Севера, и вполне могу себе позволить лучшую, а вот номерок - достаточно скромный, одноместный и желательно угловой, напротив или рядом с запасным выходом.

Да, такой есть.

Дежурный администратор - молодая крашеная блондинка, уже постигшая азы капитализма: ни вопросов, ни эмоций... В том прошлом на ее месте сидела дама - пародия на сексотов. По ней все было видно. По этой - ничего... Но мне обязательно нужно ее отвлечь от моего нестандартного желания, и это можно сделать, только наложив новый информационно-эмоциональный пласт.

- Послушай, красавица... - Я считываю с таблички. - Наталья Львовна. Вы - райская женщина... - Налегаю на стойку, откровенно заглядывая в разрез платья. - А я - Стас, - небрежно бросаю паспорт. - Не женат. Северянин. - И похотливо шепчу: - Посидим вечерком у меня в номере?.. Я - щедрый... И голодный...

От такой атаки ей помогает защититься инструкция. Но меня трудно остановить взглядом, заготовленную пятисоточку решительно всовываю между маленькими грудочками, пальцами ощущая тепло тела, и, откровенно говоря, возбуждаюсь...

Мне нравится быть разным...

Ее рука взлетает вверх, глаза - вниз, и по тому, как этот взлет замирает, а глаза перестают злиться, я понимаю - она не дальтоник.

- Вечером я занята...

- Ну, как-нибудь, - соглашаюсь я, нагло проводя пальцем по ложбинке. - У меня длинная командировка...

И слежу за ее мимикой. И понимаю, что своего добился: в ее памяти останется достаточно стандартный зрелый мужчина, гладко выбритый, с короткой стрижкой, в общем-то с невыразительным лицом, но со вполне приличной, без живота, фигурой. Я даже ловлю ее колебания и немножко пугаюсь: вдруг действительно придет в номер?

Забираю ключ и, продолжая играть богатого командированного, поднимаюсь по лестнице, ощущая ее провожающий, оценивающий взгляд, оборачиваюсь... Наши взгляды встречаются, я шаловливо шевелю поднятыми пальчиками, она отворачивается...

Номер - вполне. На полторы звездочки. По мировым стандартам. А по нашим - шикарный. Ложусь на влажноватую постель, закидываю на спинку кровати ноги. Прямо передо мной - окно. За ним - ветви голых черных деревьев и дальше - грязновато-белый склон. Оттуда запросто можно достать меня даже паршивеньким стволом. И я задергиваю пыльные шторы, понимая, что по вечерам придется сидеть в темноте...

Хотя на вечера у меня другие планы...

Но что же все-таки случилось?

Слишком высоко мы добрались... До тех, кто не по зубам Ф.С.Б. Значит... Я вдруг осознаю, чем это может грозить. Мне становится жарко. Хочется куда-нибудь бежать. Но я продолжаю лежать. Наконец медленно поднимаюсь, подхожу к окну, отодвигаю краешек шторы: да, склон - очень удобное место... Впрочем, смешно, мне ли не знать, что если охота началась...

Но не будем о неприятном...

За окном уже темнеет: февральский слякотный южный вечер. А еще утром все было не так. И, кажется, кроме утренней чашки кофе я ничего не ел. Значит, следует поужинать, а потом...

Я надеялся, что об этом городке и о моих отношениях с ним никто не знает. И о Светлане. Несколько дней передышки, если, конечно... Ладно, не будем гадать. Сколько лет прошло?

Привожу себя в относительный порядок и тут понимаю, что все же стоит переодеться. Время еще позволяет, магазины работают, но темп придется ускорить.

Быстрым шагом спускаюсь к стойке, настроившись на дальнейшее завоевание Натальи Львовны, но она уже сменилась, и я молча отдаю ключ такой же крашеной блондинке. Униформа...

Универмаг похож на барахолку времен застоя в миниатюре. В бардачной тесноте с трудом нахожу отдел с тем, что мне нужно. Серый костюм меняю на свитер и джинсы. Пальто - на пухлую куртку. Долго размышляю, чем заменить шапку, и прихожу к выводу, что вполне обойдусь без нее: скоро лето. Под все это мои полусапожки никак не подходят, приходится переобуваться в меховые модные ботинки, нечто среднее между альпинистскими и бутсами. Над мелочами уже не думаю: пара натуральных рубашек неброских цветов, спортивные перчатки, и вот я уже выхожу вполне вписывающимся в массу отдыхающих.

С тюком, в который мне упаковали старую кожу, бреду по улицам и наконец, пересекая парк, нахожу решение. Вокруг - никого. Пытаюсь втолкнуть в тюк кирпич, намереваясь оставить его в пруду, сереющем рядом, но вовремя соображаю, что делаю глупость. Пока оставляю только пиджак, бросив его в кустарник: версия - оставил пылкий любовник.

Пальто заталкиваю в открытый канализационный люк на соседней улочке: подарок бомжу.

Брюки приходится чуть надорвать, в таком виде они абсолютно естественны в ближайшем мусорном бачке. Полусапожки сбрасываю в очередной приоткрытый люк. И мне кажется, что они тут же нашли нового владельца.

Теперь я полностью свободен и уже ощутимо голоден. Рестораны мне заказаны, лучше всего столовые, но там можно получить изжогу, и я выбираю ближайшее кафе: чахохбили, люля-кебаб, салатик из овощей, кофе двойной. Сижу за последним столом, за мной - стена, справа - выход. Я люблю, чтобы выход был справа, правая нога толчковая, разворот правый у меня лучше получается, и я - левша... Когда-то считал, что это плохо, теперь - что очень хорошо.

Передо мной - две компании, водка, пиво и дым. Они уже хорошо говорят, изолировав себя от окружающих, и под этот гам я с аппетитом поедаю мой обед-ужин. Смакую кофе и выхожу на уже совсем темную улицу.

Все оттягиваю и оттягиваю...

Еще в автобусе я был полон решительности и оптимизма, но вот чем ближе, тем больше сомнений... Все-таки прошли годы... И эти годы мы жили в параллельных мирах, ничего не зная друг о друге.

Неторопливо бреду в гору. Можно было бы доехать, идти довольно далеко, но я считаю, что еще рано, она вполне может где-то задержаться.

Стараюсь не думать о том, что могло произойти за эти годы. Не могу. И не хочу...

Это был период с трудом сдерживаемого хаоса, даже всегда уверенный К.Г.Б. растерялся, и я ушел в отпуск на неопределенный срок. Он не спросил, как я буду отдыхать, а я не сказал, потому что сам не знал, но чувствовал, что неплохо было бы попить минеральной водички и пожить без всякого напряжения. И приехал сюда.

Был май. Зелень еще не успела утратить весенней яркости, а клумбы и аллеи каждый день взрывались новым цветом. Целыми днями я бродил по городу, дышал запахом близких гор, пил воду, ел все, что хотелось, глазел, если было на что, и ощущал, как время замедляет свой бег, а я растворяюсь в нем...

Это были самые безмятежные дни, если не считать детства...

В то воскресенье, на закате, мне захотелось полюбоваться городом сверху, с главенствующей высотки над ним, но совсем не было желания подниматься, как остальные отдыхающие, по асфальтовому серпантину, и я выбрал прямой путь по склону. Где-то уже ближе к вершине меня нагнали сумерки, а я в свою очередь - длинные ноги в обтягивающих джинсах и черных от весенней земли кроссовках. Я умею ходить почти бесшумно, и у меня было время понаблюдать и за ногами, и за узенькой спиной с маленькими лопаточками, играющими под майкой, прежде чем их обладательница оглянулась и, не удержавшись от вскрика, отступила в сторону, давая мне дорогу.

- Ради Бога, извините меня...

Я с трудом различал в быстро сгущающейся ночи ее лицо, но тем не менее отчего-то робел, словно в том, что я до этого видел, была какая-то непристойность.

- Вы испугали меня.

В ее голосе совсем не было агрессии, скорее беззащитность и доверие, и я предложил:

- Давайте закончим восхождение вместе...

И она с удовольствием протянула руку.

Иногда я легонько касался ее талии, помогая...

А потом мы стояли на самом верху и смотрели на россыпь огней у наших ног.

И болтали обо всем на свете, спускаясь по серпантину, и расстались на той точке взаимоотношений, когда послевкусие приятно, но не более, и не обременено какими-либо обязательствами...

И все-таки на следующий день я почему-то пошел к ее дому и до темноты просидел подле подъезда, узнав все, что меня интересовало, от словоохотливых соседей. Впрочем, это было совершенно напрасно: Светлана ничего от меня не стала утаивать, когда мы встретились: живет с мамой и дочерью, работает медсестрой в одном из санаториев, с отцом ребенка контактов нет, он уехал куда-то на Север, в пригородной деревеньке жива еще бабушка. Одним словом - женский монастырь...

Мы говорили, гуляя по вечернему городу, никому в жизни я так много о себе не рассказывал, хотя порой собственную биографию переносил на выдуманного друга. Потом были те самые две ночи, когда мать Светланы с ребенком уехала на выходные в деревню, и эти две ночи и день так и остались в памяти ослепительно светлым и теплым, а главное - заполненным только приятными событиями временем...

Тогда она мне подарила свою фотографию, на которой, почему-то на английском, было начертано неожиданное признание: «Only for you!».

...И вот теперь я вновь сижу у ее подъезда...

Здесь ничего не изменилось. Хотя нет, исчезла скамеечка, такая удобная, сталинских еще времен, из дюралевого сплава... Конечно, уже переплавлена во что-нибудь не менее полезное... Ящичек с песком так и остался... Странные мысли он у меня всегда вызывает. Почему-то вспоминаю, что в песочек ходят кошки. И думаю каждый раз, почему дети любят строить песочные замки...

Сейчас песок грязный и влажный, как, впрочем, и оградка, но больше присесть некуда и я стряхиваю его ладонью с краешка доски и присаживаюсь так, чтобы был виден подъезд и, если мне не изменяет память, вот то окно, на пятом... Я из него выглядывал, и было видно...

Оборачиваюсь, прикидываю ракурс с пятого этажа. Кажется, похоже... Впрочем, оно все равно не светится...

Усаживаюсь поплотнее, подтягиваю замок куртки.

С одной стороны - надо ждать, с другой - нельзя привлекать к себе внимание. Придется вновь менять облик.

Несколько минут размышляю на эту тему, но рациональным быть сегодня как-то не получается, и продолжаю сидеть, непростительно попирая все навыки и опыт, приобретенный за многие годы... Так и звучат во мне две темы: ожидания и глупости...

Наконец тьма становится совсем густой и о глупости я начинаю забывать, теперь меня явно никто не разглядит; и все внимание - на желтое слабое пятно у подъезда. Не знаю почему, но мне хотелось бы увидеть ее здесь. Впрочем, почему не знаю?.. Конечно же знаю, нечего лицемерить: многое могло измениться за эти годы. И она тоже... А мне так не хочется, чтобы те дни потускнели...

Становится зябко. Сколько я уже здесь?.. Подъезд, похоже, вобрал в себя всех жильцов, но окно так и остается темным. Может, она уехала?.. Или вовсе не живет здесь? Я все более сомневаюсь. Комплексую. Но аргументирую основательно: заботой о Светлане, возможной опасностью, которую несу, и постепенно желание увидеть ее вытесняю вескими доводами, все более склоняясь к тому, чтобы вернуться в гостиничный темный номер или побродить по ночному городу. И вижу, узнаю ее... Черное широкое пальто, вязаная шапочка, тоже черная, из-под которой выбились кокетливые пепельные пряди, усталая, закрытая от мира походка... Притопывает перед подъездом, обивая сапожки, и я, неторопливо и тихо, направляюсь в ее сторону, пытаясь разглядеть лицо, но уже понимая, что это не столь важно, потому что мне становится щемяще сладко и нет ничего более, кроме желания осязать ее во что бы то ни стало... Но я все еще медлю, наблюдая за ней, я оттягиваю мгновение, когда наши взгляды встретятся и мы окажемся в равном положении, ибо потом я уже не смогу фантазировать, не смогу представить, что хочу видеть в ее глазах, потому что будет то, что будет, и, скорее всего, я постараюсь не вглядываться в них, а скользить взглядом по лицу, фигуре, по чему угодно... А сейчас я могу вообразить, как растворяюсь в них...

Сейчас она войдет в подъезд. Я ускоряю шаг, вытягиваю руку, чтобы придержать захлопывающуюся дверь, и так мы и замираем: между нами дверной проем, за ней - сумрачная лестница, за мной - мокрая улица, но мы этого не видим, как и ничего другого, наши взгляды встречаются, и все вокруг перестает существовать, миг превращается в вечность, и, когда возвращаемся, мы долго привыкаем к времени, гораздо дольше, чем длится наш медленный марш на пятый этаж, стояние в прихожей, когда время опять куда-то исчезает, оставив вместо себя жасминный запах, шелк волос, восторг губ, а еще мы так много молча говорим друг другу, что когда вновь проявляется тиканье часов, она просто спрашивает:

- Замерз?

Я мотнул головой. Мне не хотелось уходить оттуда, где я был. Я боялся, что больше такого не будет, и в то же время я все еще ощущал шлейф пережитого и видел, как прекрасна Светлана, а главное - чувствовал неведомую мне нежность. Эта нежность делала меня слабым. Вторым планом я это понимал, третьим - сопротивлялся этому, ибо где-то в подкорке было заложено знание о том, что слабость несет мне гибель, но не мог отказаться от ее плена и в конце концов отбросил все страхи и, тая от нежности, послушно снял куртку, прошел следом за Светланой на кухню, где мы вновь сели друг против друга и вновь долго не отводили глаз, изучающих наши лица, не размыкали пальцев; наконец я спросил:

- Где дочь?

- Они в Санкт-Петербурге.

Я предполагаю, что они - это дочь и мама Светланы, и ничего не уточняю, потому что теперь знаю, что наше сидение может продолжаться бесконечно и ему ничто не помешает.

- Я тебя ждала...

Мне тоже хочется ей многое сказать, и прежде всего - что я теперь не смогу без нее, но тут возвращается тот самый дальний план подсознания, и я вздыхаю, борясь с ним, шепчу, приближаясь к алым губам:

- Ты сводишь меня с ума...

Я ощущаю все ее прикосновения, вместе и порознь, замираю в ожидании и наслаждаюсь; наверное, я похож на кота, который давно ждал ласки и наконец, мурлыча, может выгнуться под ладонью.

- Хочешь есть?

Мотаю головой, с трудом улавливая смысл сказанного.

Она медленно отводит мои руки, поднимается.

- А я - очень. Расскажи что-нибудь, пока я буду готовить...

У нее узкие и немного покатые плечики, спина с беззащитно-печальной сутулинкой, талия, на которой так удобно мужской руке, не очень большие бедра и стройные ноги. У нее мне нравится все. И хочется встать, подойти, обнять ее, но я сижу и продолжаю наблюдать, как движутся острые локотки.

- А что они там делают, в Санкт-Петербурге? - вдруг вспоминаю я.

Она поворачивается и, стоя вполоборота, продолжая чистить картошку, поясняет:

- Татьяна выиграла конкурс детского рисунка, наградили путевкой, а мама, естественно, с ней...

Кажется, дочке должно быть сейчас лет одиннадцать... Естественно, одну не отправишь...

У Светланы совсем небольшая грудь, и я вспоминаю, что она закрывается моей ладонью. А еще у нее очень чуткий живот, и когда я касался его, она каждый раз дергалась и взвизгивала.

- Я тебя часто вспоминал, - наконец признаюсь я. И умолкаю.

В принципе, я ничего не могу рассказать. А если бы и мог, то кроме этого признания мне нечего добавить. Я не рыдал в подушку, не метался по квартире, и если вспоминал, то не так часто, ибо большую часть своего времени за эти годы пытался выжить, избежать ошибок, отбрасывая все, что могло дать слабинку...

Она ополаскивает картошку и мелко ее режет. Движения заторможенные, автоматические, лицо с маленьким подбородком наклонено, взгляд на мне, и я понимаю, что она сейчас далеко отсюда... Может быть, в Санкт-Петербурге, но скорее всего - в прошлом...

- У меня совсем не было возможности, - зачем-то говорю я.

Она кивает. И я вспоминаю, как медленно и неохотно сгорала ее фотография, как исчезали буква за буквой «Only for you», и тогда мне казалось, что это прощание навсегда...

- Как ты живешь? - задаю традиционный, необязательный к ответу вопрос. - Татьяна, наверное, уже совсем большая. - Я пытаюсь вспомнить ее дочь, добавить еще что-нибудь, матерям приятно говорить о их детях, но ничего не вспоминается: по психотипу я - стопроцентный мужчина, и меня интересуют только женщины. - И похоже, талантлива...

Наши взгляды встречаются, и я понимаю, что даже о дочери ей сейчас говорить неинтересно, мы опять взглядами ласкаем друг друга, живем друг в друге, и я осознаю, что не нужно было приезжать сюда, и боюсь думать о будущем.

Шипит на сковороде картошка, Светлана отворачивается, я прихожу в себя, оглядываю кухню, мне кажется, что здесь ничего не изменилось, впрочем, похоже, при всей своей тренированной наблюдательности я тогда, много лет назад, практически ничего и не запомнил.

Картошка уже разложена на две тарелки, нарезана вареная колбаса, в чашки насыпана заварка: Светлана заливает ее крутым кипятком, - и теперь уже мы сидим друг напротив друга и она первой подносит ко рту кусочек колбасы; я начинаю есть картошку, не особо понимая, что делаю, но она голодна, и я не хочу ее отвлекать.

Потом мы пьем чай и продолжаем глядеть друг на друга.

- Ты изменился, - говорит она.

- Постарел.

Я не оригинален.

- Хорошо, что приехал...

Я согласно киваю.

Я знаю, что надо бы поинтересоваться, как она жила эти годы, что у нее произошло, но почему-то молчу. Молчу и никак не могу налюбоваться ею.

Удивительно трепетное ощущение... Неведомое.

- А у меня все по-прежнему, - говорит она, отвлекаясь на то, чтобы убрать посуду. - Вот только дочка растет... Да мама стареет...

- А бабушка? - вспоминаю я.

- Бабушка?.. Бабушку похоронили... Пойдем в комнату.

- Пойдем...

Все тот же диван, торшер подле, с желтым абажуром, стенка с чередующимися полками книг и посуды. Но вот новое: рисунки - яркие, невесть что изображающие, но заставляющие вглядываться... Настроение в них, что ли... Телевизор. Балконная дверь... Диван... Светлана опускается на него, мимоходом щелкнув тумблером. На экране что-то замелькало - судя по тексту, шел традиционный голливудский боевик, я сел рядом с ней, вполоборота, чтобы видеть лицо: такое хрупкое, беззащитно открытое, и вновь пережил неведомое...

- Что так смотришь? - улыбнулась она. - Изменилась?

Я мотнул головой.

Мне все еще не хотелось говорить. И я был благодарен Светлане. За то, что молча позволила мне справиться с чувством.

Признаться?

Н-нет... все же нет.

И возведенное в этот вечер вдруг рухнуло, покрыв прахом несбыточности наше совместное будущее...

Если бы у меня был брат...

Близнец.

Я поворачиваюсь к экрану, смотрю не видя, опять решая, что лучше.

Кто знает, лучше ли мне сейчас остаться, спроецировав в будущее муку расставания, тоску, или же уйти, вызвав обоюдную горечь этого, ну, может быть, двух последующих вечеров, но зато не засветив ее тем, кто идет по моим следам, сделав дальнейшую жизнь Светланы, ее дочери, мамы спокойной и ровной, какой она и была доселе?..

Нет, я все-таки эгоист.

Обнимаю ее за плечи.

Сердце колотится, как в юности, на самом первом свидании...

Плоть дает о себе знать, так же как в юности, по-звериному неудержимо, и, отмечая нелепую торопливость, я начинаю доставать Светлану из свитера, юбки, колготок, попутно расставаясь с собственной одеждой, и наконец сливаюсь с нею, ощущая ее желанное тепло каждой собственной клеточкой, и изливаюсь в нее, не сдерживая стона первородного греха, и расслабленно продолжаю лежать, думая, что ей тяжело и неудобно держать меня, и прислушиваясь к неторопливым и мягким поглаживаниям моей спины ее руками...

Время остановилось.

Миг бессмертия и вечности.

Но вот мир вновь обрел все измерения.

Мы лежим рядом, плотно прижавшись друг к другу, и делаем вид, что смотрим телевизор. На самом деле мы все еще переживаем бессмертие.

Бубнящие голоса становятся все навязчивее и наконец проявляются банальными репликами. Светлана неторопливо встает, идет в ванную, и, глядя ей вслед, я думаю, что порой беременеют с одного раза, а вот у нас со Светланой прошлый раз ничего... И значит, сейчас тоже ничего... Мне спокойнее так думать. Хотя я знаю, что в прошлый раз мы не поступали так опрометчиво.

После нее я тоже иду в ванную, а когда возвращаюсь, диван уже застелен белой, даже на вид хрустящей простынью, свет погашен, и в голубоватом полумраке женское тело неудержимо соблазняет. А может, я просто соскучился...

На этот раз мы совсем не торопимся и поэтому устаем уже по-настоящему, и даже отстраняемся друг от друга, отдыхая. Нет, я продолжаю ее любить, но уже не так надрывно.

И мне уютно рядом с ней, хотя, в принципе, я человек самодостаточный, привыкший к одиночеству.

Мы иногда касаемся друг друга, но эти прикосновения уже не несут желания, а лишь благодарность и успокоенность. Мелькает мысль: неужели у нее никого нет, но я понимаю, что глупо сейчас выяснять это, да и вообще глупо воображать себя хозяином другого человека. Мы оба вольны. Мы оба свободны... Но все же хочется быть собственником этого притягательного женского тела, этого трогательного овала, этой беззащитной шеи... Медленно поглаживаю грудь, теплый, тут же напрягшийся живот, покрытые невидимым пушком бедра и старательно отгоняю мысль о том, что вполне мог зачать... Удивляюсь навязчивости этой мысли и вдруг четко понимаю, что мне нужно уходить. Уходить сейчас, пока еще темно, пока никто не станет обращать внимания... Я не хочу, чтобы тот, кто охотится за мной, знал о ней... Впрочем, есть и еще что-то, заставляющее меня подняться, но эту мысль я отгоняю подальше.

- Ты знаешь, мне нужно идти, - с искренним сожалением говорю я, вновь ловя себя на приближающемся желании.

Пытаюсь найти здравое объяснение, но лгать не хочется, а она не уточняет, молча подставляет губы, и я целую ее и начинаю одеваться.

Она накидывает халат, включает свет.

Я опять целую ее, ладонью лохмачу волосы.

- Я приду...

- Мне с тобой хо-ро-шо, - по слогам произносит она.

Наши взгляды встречаются.

И долго не расстаются.

И я понимаю: она помнила меня. И будет помнить. И еще: если суждено родить - она родит, вернусь я или нет...

И еще понимаю: я что-то теряю, о чем прежде не подозревал, отчего моя предыдущая жизнь уже не кажется полноценной. И почему-то в горле встает ком. Я судорожно его проглатываю и, неожиданно сорвавшимся голосом, произношу, не сомневаясь:

- Я вернусь...

Она кивает.

Мы целуемся на пороге, до боли, и я быстро сбегаю по лестнице, стараясь не думать о ней...

Еще только чуть за полночь. На улице - редкие прохожие, в основном пары. С грохотом проносится пустой трамвай. Наверное - последний. На остановке он не останавливается, но мне и не хочется ехать, не хочется никого видеть, не хочется в суету, и я неторопливо бреду по полутемной улице.

Втягиваю влажный, пахнущий далеким чистым снегом воздух, и постепенно возвращается трезвое понимание происшедшего. Можно сказать, я начинаю возвращаться к самому себе.

Оглядываюсь. Вокруг меня темные многоэтажки, у одного из подъездов - группка подростков. Покуривают, огоньки то и дело снуют вверх-вниз... Торопится, бежит, явно боясь, припозднившаяся женщина с большим пакетом. Заработавшаяся служащая? Или, может быть, неосторожная любовница?.. И все... Тихо и пустынно. Привычка все же заставляет выбрать не самую прямую дорогу, и я петляю по улицам, но тем не менее неожиданно скоро выхожу к гостинице.

В холле сонно.

Охранник, правда, пытается бодрствовать, делает несколько шагов наперерез мне, выставив резиновую дубинку, но я высоко поднимаю наконец-то отыскавшуюся в кармане визитку и ключ от номера.

Дежурный администратор, довольно крупный мужчина, внимательно наблюдает за мной: он явно работает на кого-то, но на кого?.. Вертит в руке визитку, наконец возвращает, и я довольно веселой походкой прохожу к лифту. Еще раз оборачиваюсь, желаю спокойной ночи: «секьюрити» уже отдыхает в кресле, а вот администратор продолжает смотреть мне вслед. Вид у него вроде бы не очень заинтересованный. Но я на всякий случай уточняю:

- Кстати. Наташа мне ничего не передавала?.. Наталья Львовна...

- Нет, - уверенно отзывается тот.

Похоже, не подсадной...

В комнате, не включая света, быстро раздеваюсь и падаю на кровать. Оказывается, чертовски хочется спать...

...Еще не проснувшись до конца, я понял: пора смываться.

Иногда ко мне приходит это ощущение. Безотчетное, необъяснимое, но всегда спасающее, в этом я уже не сомневался. Даже еще вчера, когда не состоялась встреча с Ф.С.Б., этого ощущения не было. Что-то таило опасность для меня уже здесь, в этом, как мне казалось, райском, спокойном уголке.

Я продолжал лежать, прислушиваясь к себе, желая, чтобы это оказалось ошибкой и я мог бы остаться, пойти к Светлане, быть счастливым, но все яснее и яснее понимая: я исчезну по-английски...

За окном было пасмурно. В комнате - полумрак, словно еще не наступил день, хотя на самом деле уже десятый час, а значит, полным ходом идет дневная жизнь...

Не торопясь, загнав подальше паническое желание как можно скорее исчезнуть, я привожу себя в порядок и спускаюсь в холл.

За стойкой - Наталья Львовна. Вид у нее вполне приличный, выражение лица открытое, значит ночь не принесла ей огорчений.

- Здрасьте, - пригибаю и вытягиваю по-страусиному шею над стойкой, изображая масляную, как я ее представляю, улыбку. - Ну и спится у вас...

Наталья Львовна неожиданно обрадованно, по-видимому я все-таки ошибся насчет ночи, произносит:

- Добрый день, Станислав Яковлевич...

Она опять меня удивила, я думал, что так и останусь незамеченным...

- Прекрасный день... Многообещающий... Я тут побегаю по делам, - подаюсь вперед и добавляю почти шепотом: - Дежурство до восьми?..

И не удерживаюсь, чтобы не удостовериться в предположениях.

- По ночам тут такой дежурит, - повожу плечами, изображая громилу. - Спортсмен?

- Никонов? - охотно отзывается Наталья Львовна. - Не знаю. Но он для устрашения. - И тут же берет быка за рога: - Вы меня приглашаете?

Взгляд откровенен, и я коротко подтверждаю ее догадку.

- Обязательно, - кладу ключ на стойку, хотя совсем не собирался его сдавать, дабы никто ничего не заподозрил.

- Если задержусь, унеси его с собой... Чтобы попали в номер только вместе...

И ухожу, еще раз окинув ее взглядом самца...

На улице возвращается чувство, которое когда-то я окрестил «волосодыборным». Это когда страх есть, а причина его неясна.

Вроде все спокойно: вниз по улочке катится трамвай, на ближайшей остановке - две старушки и школьник-прогульщик, с другой стороны через пути переходит явный бомж... явный... Нет, что-то в нем не так. Я не видел бомжей, которые ходили бы почти строевым шагом... Ну вот, споткнулся (я, однако, сглазил), но благополучно перешел рельсы... И звон бутылок натуральный. И испуг, как бы не грохнуть это богатство... Нет, не там причина... А где?

Прыгаю в трамвай последним, отмечая все, что двинулось следом, и ничего подозрительного не заметив, и все-таки еще несколько раз закручиваю петли, прежде чем войти в здание аэровокзала.

Когда-то здесь можно было затеряться среди ждущей толпы. Сейчас же для пары сотен пассажиров это просторный дворец. Это хорошо и плохо одновременно. Теперь, кто бы ни следил за мной, должен был засветиться. Но и мне теперь негде было скрыться. Мы были на равных.

Я прошел к кассе и взял билет. В столицу. Там, даже если сейчас не получится, я обязательно оторвусь. Главное - не подставиться здесь.

И кому я так мог насолить?.. Или - кто мог меня сдать? А впрочем, «кто виноват» - не мой вопрос, мой - «что делать?». А делать то, что было предусмотрено и на такой дрянной случай. Правда, если верить Ф.С.Б. ...

Но мне ничего больше не остается...

Пересекаю пустынный зал, поднимаюсь на второй этаж, «волосодыборное» чувство вроде бы отпустило. Скорее всего меня закрыли в «коробочке», отслеживая въезды и выезды. В то, что смоюсь в унитаз, в таких случаях никто не верит.

На втором этаже висит телевизор, вещая практически в пустом зале: несколько кавказцев да десятка полтора человек разномастной публики, способной еще раскошелиться на перелеты, но не способной подъезжать на персональном авто точнехонько к вылету.

Сажусь у лестницы. Пусть далеко от телевизора, но зато прекрасно вижу всех поднимающихся сюда. Так мне сидеть не менее трех часов, но я привык ждать. Я - терпелив. И тих. И хладнокровен, когда вижу все вокруг. Так что можно сказать, что за эти три часа я прекрасно отдохнул. И меня никто не потревожил.

Перед вылетом зашел на почту и дал телеграмму в гостиницу. Посожалел о безвременном отлете в связи с обстоятельствами, и тем самым успокоил администрацию, чтобы не разыскивала и спокойно оприходовала выплаченный мной аванс за три дня. И, наверное, напрасно это сделал, потому что в самолет, похоже, меня уже проводили. Но вот в столице почему-то не встретили. Что-то не сработало? Или я в чем-то прокололся?.. Сейчас мне нельзя ошибиться...

Еду из Внуково в город на автобусе. По Москве кружу в метро: терпеть не могу подземелья, к тому же гудят ноги, но черта с два тут кого поймаешь: с платформы на платформу, с ветки на ветку, из вагона в вагон; в итоге на конечной совсем один остался из поезда, все ушли, кто со мной ехал, теперь я уверен: если кто проявится в Домодедово - будет это подтверждением большого, но не моего прокола. Я буду чист, сделал все, что мог. И тут вспоминаю о Светлане. С надеждой, что ее не вычислили.

...Я проспал весь перелет.

Нервы. Как закрыл глаза на взлете, так проснулся от толчка, когда шлепнулись на полосу.

Пока приходил в себя, пассажиры начали суетиться, доставать пальто и шубы, и тогда только сообразил, что Сибирь - не Кавказ, и в своей куртке я буду здесь как заморский попугай. Первая необходимость таким образом определилась.

В морозное, еще темное сибирское утро я вступил несколько размягченным. Может, со сна, а может, все-таки расслабился, поверил в то, что спрятался надежно, и теперь кто бы ни шел за мной, явно не достанет. Великое дело - расстояние. Может, из-за расстояний и страна у нас расхристанная: разворачивается душа в любую сторону...

Пока спускался по трапу - ничего, а потом и морозец ощутил, и ветерок колючий. Тоже шаг ускорил. Прочие пассажиры, по-видимому, от предвкушения дома, я - от холода.

В аэровокзале, тоже немаленьком, но довольно заполненном, сначала удивился, потом сообразил: в некоторые места здесь «только самолетом можно долететь». Была такая актуальная песня в застойные... Направился к единственному открытому буфету. Взял кофе, традиционную куриную ножку, сожалея, что умудрился проспать авиаобед-ужин-завтрак, он, наверное, аппетитней выглядел, - и, надо сказать, отогрелся. Разомлел. Но размышлять все же мог, и в итоге пришел к окончательному решению: с переодеванием не торопиться, сначала определиться с явкой. Если провалена, нет разницы, в куртке или в пальто хлопнут...

Время уже было вполне подходящее, и, допив кофе, вышел на привокзальную площадь, где тут же меня обступили жаждущие извозчики. Через минуту сидел в теплом и душистом «мерседесе».

Водитель стал неторопливо выкатывать с площади на светлую и пустынную автостраду, я решил не задавать вопросов, уже догадавшись, что до города здесь не близко и еще будет время все выяснить при желании. А лучше оставить впечатление коренного жителя. Но этот номер навряд ли пройдет, уж слишком неподходящая на мне одежда. Хотя можно сослаться на морскую профессию, на то, что из южных широт только что... Нет, опасно, значит, при мне должна находиться приличная валюта, вдруг тогда взыграет жадность, и где-то сообщники на трассе перехватят... На всякий случай передвинулся на заднем сиденье так, чтобы спина шофера маячила передо мной, и сказал:

- Давай без остановок...

- Само собой, - буркнул тот и добавил газу.

Похоже, я становлюсь пугливым.

И мнительным.

Потихоньку расслабляюсь.

За стеклами - засыпанные снегом деревья. Дорога - черная лента в белом мире. Правда, в белом - условно, насколько помню, в этом городе немало экологически вредных предприятий, так что сажевый налет - вполне естественный колер. Для конца двадцатого, зародыша двадцать первого века. Господи, а ведь не так уж далеко ушли от девятнадцатого - романтического, безатомного, действительно белоснежного: «Конфетки-бараночки, словно лебеди, саночки...».

Уже совсем светло. Машин на трассе прибавилось: позади, правда, никого не видно, никто не догнал, а навстречу потянулась озабоченная вереница из города. Сколько в этот миг по земному шарику перемещается нас, людей?.. И может, кому-то и доступно видеть нашу суету, как нам - муравьиную кучу. И так же, как мы не понимаем, во имя чего, в конечном итоге, суетятся муравьи, - видящие человечество не понимают нашей суеты.

Машину мотнуло вправо-влево, и я вжался в сиденье.

- Наледь, - раздался голос шофера. - Сюда ехал - молоковоз на боку лежал. А из-под него - молочко... Рубай да растапливай...

- И что же, запасся? - поддержал я разговор, оглянувшись на оставшуюся позади беловатую полосу.

- Да не-е, - протянул водитель. - Туда ехал - еще не застыло, а теперь уже колесами затоптали, одна грязь...

Я глянул через его плечо: дорога упиралась в окраинную первую многоэтажку.

- На Октябрьскую, - уверенно произнес я, абсолютно не представляя, где может быть эта самая, нужная мне Октябрьская.

Голова впереди согласно качнулась.

Хорошо, когда попутчик не говорливый.

Город начался с приземистых трубчатых монстров - пейзажа экологической катастрофы... Тут от снега осталась лишь грязь, и мир враз утратил всяческую романтичность. Он был конструктивен, прагматичен и самодостаточно ограничен... Опять занесло... Надеюсь, что Октябрьская - это все-таки не окраина.

Едем все медленнее, в уже ощутимом автопотоке, я вдруг чувствую, что ноги у меня подмерзли, и уже с нетерпением поглядываю вперед. Впереди - мост, и к нему поток становится все плотнее, движение медленнее, и пока мы переползаем его кошачий изгиб, я понимаю, что переоценил достоинства своих ботинок. Из всех желаний у меня теперь осталось только одно: быстрее добраться и отогреть, кажется, совсем уже бесчувственные пальцы.

- Где на Октябрьской? - спрашивает шофер, и я едва не называю точный номер дома.

- Двести... тридцатый...

Совсем близко от точного адреса. Но слово не воробей...

Водитель дело и город знает, молча вывернул на боковую, почти пустую улочку, уверенный, что я - коренной житель и знаю, куда еду, стал огибать пятиэтажку, и вновь мы оказались на широкой улице, по которой ехали до этого.

- К подъезду? - спросил шофер.

- Нет, спасибо. На углу, - нашелся я и тут же качнулся вперед от резкой остановки.

- Приехали...

Я уже догадался. Октябрьская - это и есть широкая улица с моста. А двухсот тридцатый дом - панельная девятиэтажка, возле которой мы стояли.

Я достал деньги, надбавил сверху «за скорость» и быстрым шагом направился к дому, абсолютно не думая ни о чем, кроме совсем бесчувственных ног. И трусца у меня получилась естественная, радостная, как раз соответствующая возвращению домой...

Я все-таки зашел в подъезд именно двести тридцатого. Но, честно говоря, больше для того, чтобы отогреться, чем проследить, нет ли хвоста. И даже протопал пешком на девятый и обратно... И ощутил радость оттаивания.

И только теперь решил, что можно двигаться к Полиглоту...

Это была одна из тех тайных явок Ф.С.Б., разбросанных по всей стране, которая могла понадобиться, может быть, всего раз за многие годы. Это была явка, о которой знали или должны были знать только три человека: Ф.С.Б., я и Полиглот... Он знал мое имя. Я - его имя и адрес. Оба - фразу-пароль. Все вкупе - Ф.С.Б. Но его сейчас не было рядом...

Нужный мне дом оказался не столь близко от места высадки: девятиэтажки в этом городе были на удивление длинными, из тех, что в народе окрестили китайскими стенами.

На мгновение медлю перед обитой дерматином стандартной дверью. Ну что, либо пан, либо пропал... Вдавливаю кнопку желтого от времени звонка... Его трели не слышно, значит, либо не работает, либо двойная дверь; отступаю в сторону, чутко прислушиваясь ко всем шорохам сверху-снизу, этаж второй, если что - можно попробовать и в окно сигануть. Но это не мой стиль, никогда не работал ногами или руками...

Дверь начинает медленно приоткрываться. Это обнадеживает, если ждут - ее распахивают: в проеме так до конца и не открытой двери - женщина в пестром халате, высокая, явно выше меня, в возрасте «ягодки», с не по-утреннему уложенной прической. Этакая интеллигентная дама...

- Мне бы... - Я не знаю, что делать, и остается единственный вариант. - Смешно, в кедах и по паркету... - произношу условную нелепицу, и в ответ с промедлением, но все же раздается неожиданно бархатистый, нежный голос.

- Невеста?

- Полиглот? - с трудом сдерживаю эмоции, но не кривую улыбку: шутник все же Ф.С.Б. и иже с ним, а в следующее мгновение неожиданно сильная кисть рывком затаскивает меня в квартиру.

- Не стоит светиться... Для начала...

Сверху вниз она пристально глядит на меня, и под этим взглядом я себя не совсем ловко чувствую, догадываясь, что она замечает все мои конспиративные погрешности.

- Завтрак? Ванна? Постель?

Коротко, но понятно.

- Для всех вы - мой дальний родственник... Кузен... Я - Элеонора Станиславовна...

- А я - Стас... Станислав Яковлевич Глаголев...

На этот раз улыбку не сдерживаю: интересно, мы оба обменялись фиктивными именами, или ее действительно зовут Элеонорой?.. И отмечаю, что совершенно неожиданно я чувствую себя вполне комфортно, словно действительно приехал к горячо любимой родственнице. Есть порода женщин, с которыми мне хорошо без всяких претензий: Полиглот, то бишь Элеонора Станиславовна - из этих.

- Замерз, - признаюсь я. - Тут что, всегда так холодно?

- Первый раз?

- Дальше Урала не приходилось бывать.

Я стаскиваю ботинки и даже на расстоянии ощущаю холод, исходящий от ног. И запоздало отвечаю:

- Ванна... Погорячее...

Но Элеоноры уже нет рядом, и я слышу, как где-то в катакомбах квартиры журчит вода.

Хорошо, когда догадываются без слов...

Пристраиваю на вешалку куртку, тут же стаскиваю свитер, у меня ощущение, что я весь грязный, пыльный, снял бы и джинсы здесь, в прихожей, но вроде неудобно.

Элеонора еще раз оценивающе окидывает меня взглядом и уведомляет:

- Полотенце и все прочее - в ванной, там же халат, в упаковке, стесняться не стоит, все предусмотрено. Не удивляйся его цвету и фасону, я все-таки считала, что Невеста - женщина.

- Я тоже думал, что встречу мужчину, - парирую я. - Хотя, конечно, полиглот - это нечто среднее...

На мою колкость она не реагирует.

- Там же - тапочки, - продолжает она. - Потом чай, кофе?

- Чай. Покрепче.

- С медом? - спрашивает она, и я вдруг понимаю, что очень хочу чаю именно с медом.

- Точно...

Я смотрю на нее с подозрением, уж не экстрасенс ли?.. Или, может быть, гипнотизер?.. Но в нашем деле чем меньше знаешь, тем лучше...

Она приглашающе вытягивает руку и проводит меня по квартире. Одна из трех комнат обставлена как гостиничный номер, явно нежилая, и я понимаю, что она ждала меня. Ванная чистая и просторная, без лишних полочек и крючков. И вообще квартира производит впечатление, что здесь обитают интеллигенты... Неожиданно много книг, они занимают две стены одной комнаты, и краем глаза я замечаю, что среди них много иностранных... Здесь же - компьютер и тахта. Ни дать ни взять - рабочий кабинет. В большой комнате - традиционные телевизор, диван, стенка. Хозяйка, скорее всего, не одержима желанием иметь спальню.

Я прикрываю дверь в ванную и расслабленно, со вздохом удовольствия, опускаюсь в теплую воду...

...Я не знаю, что такое семейная жизнь. Не довелось. Может, по этой причине остро ощущаю, когда в привычные будни вплетается нечто незнакомое. Как, например, это сидение в халате на белоснежной просторной кухне с чашкой великолепного китайского чая, с блюдечком душистого янтарного меда, поджаренной булочкой, пластиками желтоватого сыра... Я не гурман и даже не любитель поесть. И сейчас наслаждаюсь не вкусом поедаемого; все в этой кухне, включая в первую очередь именно Элеонору, сидящую напротив, уже в шикарном свитере, подчеркивающем утонченность ее, как я теперь вижу, аристократического лица, поразительно действует на меня: я ощущаю покойную радость и умиротворение. Этакий мини-рай в мини-отрезке времени. Элеонора, не стесняясь, разглядывает меня, и я перестаю отводить взгляд, но никто первым не высказывает своего мнения. Мы не говорим и о сроках моего пребывания здесь. Но мы имеем право, если будет желание, делиться друг с другом определенными знаниями: хозяева таких квартир люди не случайные, это бывшие работники системы, прекрасно знающие специфику, и эксплуатация их опыта в таких вот ситуациях подразумевается...

- Думаю, вы, Станислав, не горите желанием познать наш город, - утвердительно произносит Элеонора, отодвигая чашку. - Мужского гардероба у меня, увы, нет, так что заказывайте, что вам необходимо, на ваш... - Она с прищуром глядит на меня: - Пятидесятый...

- Все, начиная с белья, - не скромничая, высказываю я свои желания и приношу из прихожей портмоне с документами и карточками.

- Это потом, - морщится Элеонора, - во-первых, в целях конспирации, а во-вторых... - Она делает паузу. Я выжидательно гляжу на нее. - Не люблю считать чужие деньги.

- Значит, буду должен... - соглашаюсь я и добавляю: - Тогда все на ваше усмотрение, по среднему классу...

Она идет в прихожую, и я провожаю ее, высокую и стройную (давно не видел таких длинноногих), облачается в дубленку, насколько я понимаю, не дешевенькую, в высокие сапоги, отчего еще более возвышается надо мной, и, открывая дверь, дает последние указания:

- Естественно, нет меня - нет никого... Белье на постели чистое, можете прекрасно выспаться, я часа два буду отсутствовать. Не хотите спать - телевизор, магнитофон...

Я думал, она назовет и Интернет, сам сказать не решился, хотя к виртуальному путешествию был настроен, и спустя мгновение похвалил себя за неспешность: телефон занят, значит, она дома, но ведь ее нет... Похоже, я слишком расслабился...

- Книги? - робко вопрошаю, и слышу уже почти из-за двери:

- Ради Бога...

Потом щелкает замок, и я остаюсь один.

И понимаю, что в принципе самое лучшее сейчас - это все-таки выспаться. И, вальяжно распахнув халат, покачивающейся походкой иду в свою комнату...

Когда просыпаюсь, меня ждет пара солидных свертков возле кровати и вкусные запахи, с трудом, но доходящие из кухни. И я ловлю себя на радости, что Элеонора уже вернулась. И все вместе: и эта пахнущая свежестью постель, и запахи, и свертки, - словно кусочек забытого детства, порождает еще множество оттенков настроения, опять же невесть где и когда, казалось, неизбежно утраченных. И под их влиянием я тащу свертки на кровать и начинаю их потрошить, ожидая чуда открытия, - и вытаскиваю сапожки, пакет с бельем, темную, в полоску, костюмную пару и, наконец, белый дубленый полушубок с пушистой шапкой...

Тут же нахожу пару тонких рубашек, именно таких, как люблю, в мелкую элегантную клеточку, и облачаюсь в одну из них.

Костюм хорошо бы прогладить, но пока натягиваю брюки, такие как есть. Мне почему-то не терпится показаться хозяйке в этих обновах. Абсолютно не характерное для меня чувство, сам себе поражаюсь, и все же, с дурацкой, как мне кажется, улыбкой, иду на кухню.

Элеонора, в легкой, с короткими рукавами блузке и джинсах, помешивает что-то скворчащее и, словно у нее глаза на затылке, не оборачиваясь констатирует:

- Вроде недурно...

- Стандартная фигура, - растерянно произношу я, пытаясь понять, как она узнала обо мне, и облегченно вздыхаю, увидев вделанное в шкафчик перед ней зеркальце.

У меня действительно никогда не было проблем с тряпками. Если, конечно, не привередничать и не следовать пискам моды. Даже в совдеповские времена я без особого труда находил во что облачиться.

- Погладить можно будет здесь. Или в зале, если не терпится, - говорит она. - Доска и утюг...

- Потом, - перебиваю я и, поддернув брюки (впервые мне хочется обращаться с ними деликатно), присаживаюсь подле окна так, чтобы и ей не мешать, и удобно было разговаривать.

- Чеки на столике, возле телефона, - предупреждает она мой вопрос. - Но это, как я говорила, не к спеху.

- А можно на «ты», Эля? - неуклюже предлагаю я.

- Можно, - отходя от плиты и присаживаясь на табурет по другую сторону стола, говорит она.

Я думаю, что она не намного взрослее меня. Никогда не питал слабости к женщинам старше, но в данном случае... Есть в ней нечто, что так и подталкивает меня к флирту. Хотя понимаю, что это нелепо. Прежде всего мы - коллеги. Рабы одного господина. И надо начинать знакомиться. Догадываюсь, что желание это обоюдное и что оба мы изберем тактику порционного прощупывания. Сначала дальний круг. Я люблю слушать историю жизни...

- Эля, вы здесь родились?

- Здесь - это?.. - щурится она, и я развожу руками.

- В Сибири... - уточняю и делаю подставку: - Я родился в Средней России; дальше Свердловска, нынешнего Екатеринбурга, не доводилось бывать. Для меня ваш город - на сегодня край земли...

- Я тоже родилась в средней полосе, - говорит она.

И я понимаю, что мне нужно менять тактику и отдаваться с потрохами. Очевидно, что передо мной сидит профессионал, и довольно высокого класса, а я больше нуждаюсь сейчас в ней, чем она во мне.

И я рассказываю о себе: две фразы о том, что было до встречи с К.Г.Б., и с деталями, как можно подробнее, о дне моей невстречи с Ф.С.Б. Рассказываю об этом в надежде, что она имеет контакт и что-либо получила для меня. Но она отрицательно мотает головой и начинает свой рассказ. Он так же лаконичен, как начало моего.

Из семьи военных. Дедушка - полковник, папа - полковник... Мама - домохозяйка. Закончила иняз, два языка, потом еще два. Была замужем. Детей нет. Почти сразу после института предложили работать в системе. Согласилась. Сейчас в отставке.

Я понимаю, что для начала это уже неплохо, и перевожу разговор в бытовую плоскость, житейскую, решив на этот вечер ничего более не выяснять. И после ужина мы расходимся по своим комнатам.

В эту ночь я прекрасно высыпаюсь. За окном - солнечный, по-настоящему зимний, коих давно уже не помню, день, заботы и тревоги чудесным образом куда-то испарились. Как тут не радоваться жизни! К тому же Эля уже приготовила завтрак, и мы с ней чудесным образом, совершенно по-семейному, завтракаем. А потом я коротко объясняю, чего хочу.

- Это можно, - лаконично соглашается она, и мы проходим к компьютеру.

Практически полдня я прокопался в информации, пытаясь отследить, что может касаться меня, моего последнего дела или Ф.С.Б., но ничего явного не нашел.

Потягиваясь и ворочая затекшей спиной, прошел к Элеоноре, читающей на кухне, развел руками.

- Подожди, я посмотрю, - сказала она. - Последи пока за кашей...

Пока я ложкой гонял крупинки гречки, она ходила по своим дорогам, неведомым мне, но искала нечто другое, потому что о том, что нужно мне, мы еще не говорили.

Но и ее поиски оказались тщетными. Я предположил, что она пыталась нащупать связь с Ф.С.Б. По своим каналам...

- Мы живем не в очень славное время, - наконец решился я. - Но я верю тебе... Или не грузить?

- Почему же. - Глаза у Элеоноры неожиданно блеснули, словно где-то далеко вспыхнул огонь и они отразили его отблески, и ошибиться я не мог, это был азарт. Азарт застоявшегося профессионала. - Вообще-то я подполковник...

Мы знали оба, что это снимет последнее недоверие. Во всяком случае с моей стороны.

И я рассказал все.

Эта история началась два года назад. И, похоже, еще не закончилась. Нужно было нащупать источники поставок вооружения на Северный Кавказ, где уже очевидно конструировались условия для войны. Допустимая порция не очень опасного ассортимента была благополучно доставлена горячим кавказским головам чуть ранее, но вдруг выявилась несанкционированная утечка. Система посчитала, что это может сказаться негативно на выполнении поставленных задач: впрыскивании вакцины боевого духа в войска, убеждении населения и успокоении начинавших выражать недовольство горцев.

Мое вживление в насквозь прогнивший организм произошло довольно примитивно и без особого грима: я открыл частное предприятие, решив заняться посредническими операциями. Выйти на рискованные сделки, касающиеся перемещений спирта, зерна, было не очень трудно, имея хоть самый хлипкий контакт в Москве, откуда, собственно, и росли все коррупционные и теневые корни. У системы были и свои исправно функционирующие структуры в преступной среде, которые никто никогда не трогал иначе как за вымя. Меня осторожно вывели на вполне законную, хотя и мелкую фирмочку, которая, судя по прогнозам, создавалась на короткий срок, следовательно, по окончании существования ее сотрудники должны были исчезнуть либо в пространстве, либо во времени. А значит докопаться, кто же меня рекомендовал, будет достаточно трудно.

Фирмочка попала в поле зрения Ф.С.Б., насколько я понимаю, потому, что подавала оперативные надежды на связи с Кавказом, и прежде всего в винно-водочном бизнесе. Когда я объявился со своими предложениями об услугах и соответствующими рекомендациями, мне была поставлена конкретная цель: найти поставщика дешевой самопальной водки.

Для солидности я покрутился в родных местах больше недели, хотя поставщик был известен, как говорят, еще вчера. Но обставили все как положено: долгие угрюмые выходы, переговоры, согласования. Где-то в этой цепочке посредников мелькнул некто Шамиль. Шамиль - это, конечно, не было настоящим именем, все патриоты горцев сейчас Шамили. Он не был главным лицом в этой отладке, но все в нем выдавало профессионала. Так оно в конечном итоге и оказалось: бывший специалист по военной контрразведке и талантливый сын своего народа, усвоивший, что гораздо приятнее не проливать кровь за что угодно, а делать на этом стремлении других свой бизнес.

Короче, длительная моя работа (кстати, так и не компенсированная фирмой - «форс-мажор, дорогой...») закончилась новым предложением, которое, по словам одутловатого бывшего военного, судя по всему интенданта, а ныне генерального директора, и исходя из рекомендаций тех людей, которым он доверял, сводилось к тому, что возить водку в Москву менее интересно и выгодно, чем оружие из нее.

Что же касается потенциальных покупателей, то здесь поможет Шамиль, с которым я уже имел возможность познакомиться.

Так, неожиданно быстро, мы вышли туда, куда стремились.

А далее моя роль сводилась к организации провоза товара и к коротким контактам с Шамилем, который, как я понял, с другой стороны выполнял подобные моим функции. Он принимал партию в Дагестане, и мы разъезжались. Кто, где и когда производил расчет - я долго не мог узнать. Свой гонорар я получал в фирме по итогам сделок.

Сначала возил в основном мелочевку: пистолеты, патроны, автоматы, - и понемногу. Отрабатывался маршрут, пункты встречи. И наконец, спустя почти год, как раз накануне новой войны, была проведена та самая операция, ради которой, как стало очевидно, фирма в свое время и создавалась. Это был уже не копеечный фургон, а вполне узаконенная колонна со всяческим вооружением. Проводить ее было одно удовольствие: похоже, все посты по пути получили жесточайшее указание не трогать ее. Военные номера уменьшали сам риск нежелательного вмешательства в «ровную жизнь контрабандистов». Я знал, что это последняя операция фирмы, я знал, что ее генеральный должен был исчезнуть в пространстве, и я знал, что наверх, туда, куда я так стремился, ушла рекомендация на меня как на потенциального директора будущей одноразовой фирмы. Это было обещание взглянуть наконец на «крышу», под которой и прорабатывались данные операции. И я знал, что караван пропустят. Но маленькую заварушечку уже на той, чеченской половине пути, устроят и уберут Шамиля, который, как стало известно, невзлюбил непонятно почему меня и, по данным из источников с той стороны, пытался получать обо мне сведения.

К счастью, этому плану не было суждено осуществиться. Не знаю почему. А «к счастью», потому что Шамиль все же что-то разнюхал и предупредил покупателя о возможном инциденте, который, по его словам, организую именно я, во время встречи или после передачи каравана. В его предположениях только был один ложный и, в принципе, выгодный для меня посыл: он считал, что я работаю на северо-западную «крышу» и таким образом попытаюсь выбить из игры конкурента, нынешнего поставщика. Надо сказать, что он был не очень далек от истины: в это время в «деловом» генералитете поставщиков оружия действительно наметилась некая борьба, скажем так, передел властных функций и денежных ручейков. Вовсю заработали киллеры, правда, убиравшие все больше вторых или третьих лиц. Или тех, кто много, не по чину, знал.

Но, повторюсь, к счастью, караван прошел благополучно, я вернулся в столицу, получил свой гонорар и уведомление, что мой шеф уходит в довольно длительный отпуск, и адресочек, по которому я мог обратиться, когда вдруг возникнет новая нужда в гонораре. Но адресочек этот был не долгоиграющий, месяц-два, не более, меня об этом сразу предупредили, потому что все в нашем мире бренно и переменчиво, так что отпуск у меня получался гораздо короче, чем у шефа.

А через две недели началась та самая антитеррористическая операция - война. Но адресочек сработал, миловидная штатская девица вписала меня в реестр желающих трудоустроиться и развела руками, сообщив, что в настоящее время потребности нет. И я тоже уже догадывался, что нынче центр тяжести переместится в другую сторону.

Война - это коммунизм для военных, возможность брать все по самым завышенным потребностям. Война удешевляет всяческие операции и порой делает их до смешного незатратными. Своевременно и на своем месте поставленная петарда элементарно может превратиться в фугас с нанесением невосполнимого урона. Воинская отчетность прекрасно согласуется с трофейными или уничтоженными единицами. Опасность войны лишь в том, что эта легкость бизнеса может разложить тех, кому не положено его делать, и тогда кусок станет тоньше и хилее. Против этого разложения и направлялись основные силы управленческо-планирующего механизма. Но теперь и игры, и законы были жестче и понятнее, попытка вырваться из условий договора заканчивалась пулевой точкой, благо на войне за это спрос никакой...

Одним словом, я мягко выпал из игры и вполне спокойно мог отдохнуть на тех же Канарах или Байкале (куда, кстати, мечтал попасть всю жизнь), и, в принципе, именно об этом должен был состояться у нас тот несостоявшийся разговор с Ф.С.Б. Но, видимо, мои доклады спровоцировали неведомую волну действий, где-то вытолкнувшую на поверхность и мое имя. Или же имя Ф.С.Б.

Вот тут я уже начинал не излагать, а предполагать, поэтому предпочел остановиться.

Элеонора задумчиво отбила барабанную дробь тонкими, с длинными наманикюренными ногтями, пальчиками и произнесла:

- Надо подумать... Утро вечера мудренее.

С утра она еще походила по Интернету.

И кое-что нашла.

Потом мы обдумывали варианты, классифицируя их по вероятности. Наконец остановились на трех. Первый - Шамиль все же смог добыть обо мне информацию и решил убрать - казался самым нелогичным и несерьезным: зачем горцу мелкая сошка, если свои функции она (то бишь я) уже выполнила? Иное дело, если со стороны покупателя легло подозрение на Шамиля в связях со мной, мы все-таки контактировали, и ему теперь нужен либо я, либо моя голова, чтобы оправдаться. Это был другой коленкор. К тому же Элеонора нашла скромненькую информацию о проведении операции в прифронтовой зоне по уничтожению канала поставок вооружения.

Второй вариант: по моим наводкам кто-то вышел все же на «крышу», но та оказалась мощной и умной, запустила обратную волну, вооружив ее киллерами всякого толка, от настоящих до информационных. По этой схеме люди сведущие уничтожаются если не физически, то морально. И эта волна однозначно должна была накрыть всех, кто попал в картотеку. Версия вполне возможная. В таком случае Ф.С.Б., получивший информацию раньше, мог чисто физически не успеть меня предупредить до появления киллера и решил не подставлять встречей...

- Ты говоришь, в Москве не встретили? - уточнила Элеонора.

Я кивнул.

- Возможно, ты не вызвал настоящего интереса, - задумчиво произнесла она. - Но «крыша» на месте, и она исправно функционирует. А значит, все может быть.

Я согласно закивал.

- А третий вариант?

- Ну, он самый благоприятный, - улыбнулась она. - Я думаю, с внутренними интригами Ф.С.Б. рано или поздно справится.

И я с ней согласился; действительно, если речь идет лишь о битве за агентурную сеть (а такое периодически в системе случается), то можно смеяться над моим испугом: мальчики повытанцовывают, понадуваются и разойдутся, понимая, что придется и дальше сосуществовать.

- Значит, если все-таки первый вариант, то от злого горца, можно сказать, я удалился фактически. Не думаю, что из-за такого пустяка, как моя голова, он будет разыскивать меня по миру.

- Может быть, - задумчиво произнесла Элеонора.

- Третий мы вообще не берем во внимание, как самый приятный... - продолжил я. - Остается наиболее вероятный, второй... Но если утрачен интерес...

- Зачем Ф.С.Б. внедрил тебя туда? - словно не слыша, произнесла Элеонора. - Зачем подвел к «крыше»?

- Наверное, была установка, - неуверенно предположил я.

- Не думаю, чтобы по собственной инициативе... Хотя... Но если он тебя довел, существует всего два продолжения...

Она замолчала. Поднялась из-за компьютера, возле которого мы и обменивались догадками, прошла к балконной двери, постояла, разглядывая зимний пейзаж за окном, завершающийся стеной следующей девятиэтажки, резко развернулась, так что полы халаты распахнулись, обнажив точеные ножки, и тут же отвлекла меня от их созерцания:

- Либо, в конечном итоге, «крышу» должны были убрать, либо - тебя...

Она произнесла это таким будничным голосом, что я не сразу уловил смысл. А когда до меня дошла вся безжалостная затейливость возможной игры, когда я вдруг осознал, что вполне мог быть расходным винтиком, оптимизм стал улетучиваться.

- Ты что-нибудь... Ты нашла об этом в Интернете? - поинтересовался я.

- Успокойся, - усмехнулась она. - Теперь мы с тобой на одном плоту. Если тебя нужно было убрать, значит теперь это придется делать и со мной...

Действительно, сообразил я, чувствуя, что от этой паскудной мысли о нашем одинаково возможном будущем мне становится легче.

- Но пока непреложно одно: ты сидишь в квартире тише воды, ниже травы, я прекращаю личную жизнь.

- Второе, пожалуй, не обязательно, - стараюсь быть великодушным, но Элеонора отвечает на это иронической усмешкой.

- А впрочем, может, и зря перестраховываемся, - задумчиво произносит она.

- Слушай, нужно выйти на Ф.С.Б., - не выдерживаю я, понимая, что это единственное звено, от которого зависит мое и, как оказывается, теперь и ее будущее.

Она качает головой.

- У вас же есть какая-то связь, - не успокаиваюсь я. - Через Интернет?.. - И тут же торопливо добавляю: - Да не прямая, я не глупец, но какими-то сигналами вы обмениваетесь...

Ожидающе гляжу на нее.

- Пойдем пить чай, - говорит Элеонора и уходит на кухню.

Я послушно иду следом, все еще мысленно раскручивая возможную - или уже все-таки реальную? - ситуацию.

- Меньше думай, - догадливо подсказывает Элеонора, накрывая на стол. - Между прочим, время обеда, может, начнем все-таки с чего-нибудь посущественнее? - Она явно пытается отвлечь меня, и я молча соглашаюсь с ней, начинаю суетливо вертеться подле, нарезая колбасу, хлеб, готовя заварку, мельком делясь мнением о зимнем дне, уже явно близящемся к закату, потом мы говорим о политических новостях, бедствиях и массированной обработке нашего сознания, обосновывая сие измышлениями о том, что знание о бедствиях поднимает дух, мобилизует психологическую защиту от стрессов... Тут я готов был поспорить. Может, на уровне животных, по павловской рефлексотеории, это и так, но все-таки я помню другое время, спокойное, пусть застойное и скучное, но не раздражающее пугалками...

- А я в студенчестве диссиденткой была, - вдруг говорит Элеонора. И в глазах у нее опять мелькают те самые, всесильные огоньки.

- Я обожала богему: артистов, журналистов, художников... Познакомилась с одним, старше меня лет так на девять... Это ж сколько ему тогда было?.. - Она задумалась, взглянула на меня. - Да вот как ты сейчас... И был он законченным диссидентом, из тех, шестидесятников: Твардовский, «Новый мир», Политехнический, Аксенов, Вознесенский, самиздат... Он в этом самом самиздате и печатался. Всякие разные аналитические статейки на предмет полной деградации соцстроя. Боже, как здорово было... - Она задумчиво помолчала. - Я приходила по вечерам в редакцию, он дымил своей трубкой, расхаживал по кабинету и говорил, говорил... Пили вино с его коллегами...

- А водку?

- Водку? - недоуменно повторяет она, возвращаясь из воспоминаний. - Нет, я не пью водку... К тому же мы ведь собирались не напиваться...

- А что потом?

Я с трудом скрываю злорадство, потому что по моей версии Элеонора должна была сдать своего приятеля. До заката соцреализма было еще далеко, прежде она пришла в систему. А может, он и был ее мужем?

- Нет, я его не сдала. - Похоже, она умела читать мысли. - Мы с ним расстались, когда я встретила своего законного супруга.

- Он был из того же круга? - осторожно поинтересовался я.

- Нет... Из-за него я и пришла в систему...

Она замолчала. Но я чувствовал, ей хотелось что-то рассказать. То, что много лет она носила в себе. И то, что ее волновало. Обычная исповедь случайному попутчику, с которым никогда более не доведется встретиться, а значит, не придется стыдиться своей откровенности. Я понимал, что вполне могу подойти для этой роли. Но она еще колебалась, и нужно было подтолкнуть ее.

- У меня вот семьи, можно сказать, не было. И жены тоже, - негромко произнес я. - Как-то привык один, хотя... - Я вспомнил Светлану и вдруг поймал себя на щемящей тоске. - Сейчас есть женщина, с которой рядом мне хорошо, а без нее - плохо...

- Стоит порадоваться... А я вот еще надеюсь, что и мне повезет на закате жизни...

- Ну уж и закат, - искренне возражаю я. - Да ты такая дама...

- Я - да, - неожиданно соглашается она без всякой скромности, и я понимаю, что она прекрасно знает о своих чарах. - Но все труднее любить...

- А своего мужа ты любила? - интересуюсь я.

- О, это была интересная история. - Похоже, Элеонора сделала выбор и решила все же предаться воспоминаниям.

За окном близились сумерки, завершение короткого зимнего дня; самое время для сказок или житейских историй. А я люблю их слушать. Вообще-то я по образованию журналист, и, похоже, если бы в свое время не сделал выбор, мог бы стать классным публицистом. Я не только люблю, но и умею слушать, а поэтому наливаю еще чаю, удобно устраиваюсь напротив, но не очень близко, чтобы не отвлекать, и просто прошу:

- Расскажи...

И она, больше не сомневаясь, рассказывает...

Оказывается, она уже в школе отличалась инакомыслием и в десятом классе ее не исключили из тогдашнего комсомола за чтение и цитирование авторов сомнительного толка и распространение информации, вычитанной хоть из всяких коммунистических, но все-таки зарубежных изданий, лишь благодаря папиному статусу и связям. Уже в это время у нее прекрасно шел английский язык, она не сомневалась в выборе профессии, как, впрочем, и все педагоги.

Она была красивым, единственным и любимым ребенком в семье, и ее огорчением был только рост. Из-за него ухажеров было не так много. И, как правило, - баскетболисты, похожие на Вовика Беликова, с которым она немножко пофлиртовала, довольно быстро устав от его одноизвилинной прямолинейности и примитивности. Ей тайной симпатией в классе был Игорь Ставский, небольшого росточка щуплый очкарик, которому все годы их совместного обучения (она заканчивала десятый класс в четвертой по счету школе в связи с переездами родителей) физрук со вздохом выводил пятерку по физкультуре только потому, что тот был круглый отличник и шел на золотую медаль. Как и положено всем очкарикам, Игорь был застенчив, но на одной из вечеринок она сумела его разговорить и впервые узнала, что такое «любить ушами». Она уже умела целоваться, он - еще нет, и ей пришлось быть с ним очень ласковой и терпеливой. Пока он не понял ее зависимость от него. И оказался достаточно бесцеремонен. Это оскорбило ее чувства, в которых преобладали материнское превосходство и жалость, и они, после выяснения отношений, все-таки расстались - если не друзьями, то во всяком случае не врагами, как было с Вовочкой Беликовым.

В это время на нее уже вовсю заглядывались папины сослуживцы, молодые офицеры, как неженатые, так и женатые, от лейтенанта до майора, они готовы были целовать ее ноги и постоянно демонстрировали эту готовность, так что в выпускном классе одноклассники ее уже совсем не интересовали, а сердечный интерес был в районе военного городка, где из всех претендентов она выбрала молодого лейтенантика Мишу Орлова, спокойного, гвардейского вида юношу, потомственного военного, от этого выбора в восторге были и папа, и мама, и все дальние и ближние родственники. Весну и начало лета они провели вместе, огорчаясь, ежели служебные дела Миши или школьные Элеоноры не позволяли им встретиться.

По мнению окружающих, дело шло к свадьбе. Одноклас-сницы завидовали ей. Одноклассники перестали замечать, поняв, что это уже отрезанный ломоть. Вовочка нашел себе какую-то женщину и познавал с ней прелести сексуальной жизни, о чем трепался на каждом углу. Игорек пытался прожигать ее стеклами очков, запоздало раскаиваясь в упущенной возможности. Потом они все сдали выпускные, Миша уехал куда-то на сборы с училищем, она стала сдавать экзамены вступительные и из трепетной абитуриентки превратилась в первокурсницу. И на своем курсе, на первой же лекции, заметила высокого, светловолосого Олега.

У Олега в каких-то родственниках был дипломат, и он выделялся среди всех не только одеждой, явно привезенной из-за кордона, но и манерами. И Элеонора влюбилась. Такое она переживала впервые. Весь ее предыдущий опыт состоял в том, чтобы позволять себя любить и стараться не быстро разочароваться. Теперь же она столкнулась с равнодушием к себе.

И это было непостижимо. Этого не могло быть с ней, красавицей, привыкшей к обожанию с осознания себя девочкой в этом мире. Она постоянно искала повод встретиться с Олегом. Ходила в те же компании, что и он, на лекциях старалась сесть рядом с ним и даже второй язык выбрала не немецкий, как собиралась, а испанский, потому что его учил Олег.

С Мишей встреча получилась холодной. Хотя она и шла на нее с волнением и даже надеждой, оказалось, что флегматичный стройный гренадер с открытым лицом не в состоянии затмить гибкого, остроумного и нередко злого эрудита, к тому же выигрывающего еще и в галантных манерах. Да и с Мишей что-то произошло, он изменился, словно растерял за это время свою пылкость, и Элеонора почувствовала, что причина в женщине, и, как показало время, оказалась права. Впрочем, это намного позже она ощутила ревность, когда узнала, что Миша женился на какой-то дурнушке, которая охомутала его на тех самых летних сборах, а тогда она порадовалась, что тяжелого расставания не произошло, а разошлись они вполне интеллигентно, с короткими и редкими, но все же случавшимися прогулками и прощальными поцелуйчиками, приобретавшими все более ритуальный характер.

Олег положил глаз на маленькую, черненькую Полину, похожую на актрису из очень популярного фильма. Он откровенно обхаживал ее, она же тяготилась его ухаживаниями. Их треугольник не укрылся от внимания сокурсников, в подколах недостатка не было. Это был очень тяжелый период для Элеоноры: она так и не смогла понять, чем Полина лучше нее. В конечном итоге все вылилось в непонятную нервную болезнь, в академический отпуск, поездку в санаторий, где она встретила Бориса, несколько перебившего почти возникший комплекс....

- Но это иная история, - резюмировала Элеонора. - И несущественная. Существенно то, что тогда произошла моя первая переоценка ценностей... Тебе не скучно выслушивать бабьи воспоминания?

- Отчего же? - не согласился я искренне, желая услышать продолжение истории ее жизни. - А что, этот Борис был так плох?

- Да нет, обычный курортный роман без продолжения... Он приехал из Киева. У меня даже адресок долго валялся. Свой я ему не дала...

- А Олег? - напомнил я.

- Олег? Я вернулась снова на первый курс, он и Полина перешли на второй. Полина потом куда-то уехала, к концу года, вроде перевелась. Он - тоже, перевелся в столицу, помог дядя... Кстати, он стал дипломатическим работником...

Она замолчала.

- Ты к нему неравнодушна? - осторожно поинтересовался я.

- Знаешь, это все-таки часть жизни, эмоции в конечном итоге - прекрасные, неповторимые... Нам не судьба быть вместе, но, думаю, он тоже вспоминает меня...

- Ладно, - после паузы продолжила она. - Коль уж пошел вечер воспоминаний... Еще чаю?.. Или, может, что покрепче?

- Чаю, - сказал я. - Ну а когда же появился диссидент? И вообще, как занесло в ту сторону?..

- Все от любопытства. И от неудовлетворенности. Разве ты ее не испытывал в те, застойные?.. Как ни сожалели о том времени наши родители, я возврата не хочу. Как вспомню, сколько запретов было вокруг... И какими мы были глупыми... Его тоже звали Федор... Как и моего будущего мужа, - пояснила она. - Он учился в Москве, приехал к нам, потому что не хотел служить власти, как сам говорил, а хотел сеять правду... Он смеялся над нашей ограниченностью и заставил многое перечитать. А бунт, даже тихий, - это упоительная вещь... Почувствовать себя революционеркой... Это слово не было крамолой, но какой заряд крамолы оно несло... Он называл нас революционерами новой волны и рассказывал то, что мы не знали... То, о чем узнали позже все... Мы чувствовали себя избранными... Ты помнишь эти годы?.. Встречи на кухнях, споры, ощущение приближающейся драки... Битлы, Высоцкий...

Она помолчала, явно переживая нахлынувшие и почти незнакомые мне чувства. В те годы я еще был мелким, а немного позже мода на диссидентство прошла, я стал законопослушным гражданином и чуть-чуть отличался от большинства романтическим зудом. Может, отчасти поэтому и поддался на песни, царство ему небесное, К.Г.Б...

- Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок над полем ржи... Помнишь эту песню?

Я помотал головой.

- Мы хотели успеть в этой жизни что-то сделать... Федор мне помог избавиться от комплекса заласканной милашки. Я научилась курить, кстати, мне очень идет это занятие, научилась пить, научилась не брезговать запахом пота и грязными рубашками... Я научилась спать вповалку, вымотавшись в спорах, когда половые различия уже не имели никакого значения и было рядом только теплое тело товарища, единомышленника... Ты можешь сказать, что это был разврат. Разврат духовный...

Я энергично замотал головой, но, похоже, она спорила не со мной.

- Мы не были хиппи, но мы чуть-чуть хипповали... Ты знаешь, больше в моей жизни я никогда такого не переживала... Этакий монолит, сплав ощущений.

- Гипноз, - негромко вставил я.

Она услышала.

- Может быть... Впрочем, это не важно... Важно, что Федор был на крючке, и на третьем курсе меня пригласили на дружескую беседу. Так я познакомилась с другим Федором, моим будущим мужем. Оказалось, что он тоже все знал. Тоже читал Солженицына и Бека, Эткинда, Зиновьева... Только понимал все иначе... Да, действительно, что-то не то в Датском королевстве, говорил он, но стоит ли закладывать бомбы? Нужно находить язвы и лечить их... В целом ведь общество у нас - это будущее человечества, это приближение к тому самому раю, о котором человечество мечтает веками... Но люди не ангелы, они носят и печать дьявола... Зачем нужны революции, они лишь раскачивают общество, отбрасывают его назад... Вот революция семнадцатого года... За ней - разруха, война, миллионы жертв... У тебя есть что возразить?

- У меня? - встрепенулся я.

- Нет, это он спрашивал меня... В конце концов я поверила, что по-настоящему революционна в нашей стране именно система, а не такие, как Фелор... Как тот, другой... Я стала помогать... А на четвертом курсе мы начали жить в гражданском браке... Это был самый упоительный роман в моей жизни. И самый холодный мужчина. Секс нас не волновал, мы делали это быстро и не особо вникая в тонкости, главное, мы говорили и говорили ночами напролет об обществе, которое построим, о происках всяческих истинных врагов и о заблудших, потерявшихся честных людях. Я делилась своими впечатлениями о встречах с окружением Федора, с его приезжавшими из разных городов знакомыми. У меня не было секретов от мужа. Мы были идеальной парой идеального общества... И мы понимали истинное лицо всяческих пасквилянтов...

Элеонора замолчала. Я боялся, что ее откровения закончатся истерикой, на мой взгляд, все шло к этому, но она вдруг совершенно прозаичным голосом произнесла:

- Господи, какая глупенькая была, представляешь?.. Этакая экзальтированная дамочка, верящая чему угодно... А впрочем, не всему, а лишь тому, что устраивало, делало жизнь комфортной и беззаботной. Интуитивно я не хотела страдать за новую жизнь, лишь на словах восторгалась женами декабристов, отправившимися в Сибирь, - нет, это могло происходить с другими, и это прекрасно, это достойно уважения, но мне лучше, когда любимый рядом и когда покой и довольство, квартира, машина, дача, возможность отдыхать где хочется... Три года мы с мужем так и жили, побывали в Венгрии, а тогда это было непросто, попутешествовали на машине по Карелии, купили дачку в сосновом бору, Боже, какой запах там стоял после жаркого летнего дня! Ты любишь запах тайги?

Я замялся. И она ответила за меня.

- Да ты ведь не был дальше Урала. Но на Урале тоже тайга.

- Мне не приходилось в ней бывать.

- Ты многое потерял. Обязательно побывай...

- Я, признаться, мечтаю о Байкале.

- О, это вообще чудо... Я была там. На заливе Мухор, это Малое море. Был июль-август, золотая пора... Я никогда больше не видела таких рассветов и закатов... Но я отвлеклась... По окончании этих трех лет Федора, того, диссидента, арестовали. За антисоветскую деятельность. Я была свидетелем. Мне говорили - свидетелем защиты, но на самом деле - обвинения... Чтобы закончить эту историю, скажу, что Федор отсидел почти пять лет, потом был оправдан, пережил волну известности и внимания в то самое перестроечно-смутное время, но сейчас его следы потерялись... Не знаю, жив ли...

После суда мы с моим Федором практически не жили. Он делал карьеру, я тоже. К тому же мне предложили хорошую работу... С иностранцами. С настоящими шпионами...

Она встала, начала открывать дверцы кухонной стенки, потом, махнув рукой, села:

- Думала, где-нибудь заначка осталась, сигареты... Столько раз уже бросала, но всегда повод находился... А нынче уже полгода держусь, рекорд...

- А я вообще не курил.

- Что, так и не пробовал? - удивилась она.

- Не пробовал.

- Почему? Неужели не хотелось?

- У меня аллергия на табачный дым, - улыбнулся я, прекрасно зная дальнейшую реакцию. Удивление сменялось понимающим равнодушием у всех, кому я объяснял отсутствие пристрастия к столь распространенной привычке.

- Я так и подумала. В нашей среде и в наше время некурящие - это нонсенс...

Она вернулась к столу, налила холодной заварки, сделала глоток.

- Но не будем отвлекаться от наших шпионов... Ты знаешь, Стас, какие они оказались умные и интересные собеседники?.. Я выучила не без их помощи еще французский, немецкий, итальянский... С некоторыми мы и сейчас поддерживаем отношения.

Она глубоко вздохнула и томно прикрыла глаза, моментально превратившись в кокетливую красотку, способную даже сейчас, в уже не молодом возрасте, свести с ума.

- Я их помню всех... Хотя не со всеми спала... Вот тот же Поль... Говорят, французы ветрены... Может и так, но этот оказался таким семьянином... Мне приказали его соблазнить, я, можно сказать, лезла из кожи вон... Во всяком случае из искусственной - точно. Поймали его потом на другом... Он сейчас на пенсии, нянчит внуков. Мы иногда сплетничаем, в пределах допустимого... Да, Станислав, это были мужчины... Кстати, как тебя зовут на самом деле? Меня - действительно Элеонорой... Впрочем, лучше не говори, Стас так Стас. Мне, кстати, нравится это имя. У меня подруга была, Станислава, мы ее Стаськой звали. Она политех закончила, что-то с электричеством, вышла замуж за негра или араба, точно не знаю, уехала еще в те годы. Так и потерялись в жизни, вот, думаю, может, по Интернету поискать, вдруг где-нибудь мелькнет... Ну, в общем, вот и вся моя история, - неожиданно завершила она.

- А... муж? Он где сейчас? - спросил я.

- Бывший, - уточнила она. - Он - генерал. Здесь. Служит. Женат. Двое детей. Девочек. Очень пристойная семья. Идеальная, можно сказать. Кстати, он на нынешнего нашего президента немножко похож, только повыше...

- А ты больше... Дети?

- Никого, - без всяких эмоций ответила она. - Но на синего чулка я не тяну, мужчин не боюсь и от них не бегаю... Вот только найти стоящего сейчас посложнее золотого самородка...

- Почему так? - не выдержал я и поделился только что пришедшей мыслью: - Твоя судьба, моя судьба... Запрограммированное одиночество... Начинавшееся с бунта. Ты хотела все изменить, а мне просто ничего не нравилось. И нас обоих совратили... - Я помолчал и вдруг выпалил, опять же только что пришедшее: - Я понял, почему меня назвали Невестой... И тебя тоже могли бы... У нас комплекс невесты: хочется, но чего, никто не знает... Чего-то огромного и светлого... При таких ожиданиях обмануть проще простого... И главное, что не мы, - нас выбирали...

- Кто выбирал?

- Меня - К.Г.Б., тебя - Федор, бывший муж... Он ведь тебя совратил.

- Почему совратил... Он меня в люди вывел.

- А почему ты тогда страдаешь оттого, что сдала другого Федора?

- Я его не сдала! - Элеонора сделала резкое движение рукой, и чашка с недопитым чаем ударилась об стену и разлетелась на мелкие осколки. - Ты разве не понял, - жестко произнесла она, - я помогла ему. Он стал известен только благодаря мне...

- Чушь, - возразил я. - Но ты зря обижаешься, я тебя ведь не виню, мы - коллеги... Может даже, мы действительно родственники... - Я постарался улыбнуться. - Мне кажется, что мы так давно знакомы...

- Но кое-куда даже родственникам лезть нельзя.

Она прошла к стенке, захлопала дверцами.

- Хоть бы завалящий чинарик...

- Бросила, так бросила, - оптимистично заметил я.

- Ладно, с мемуарами закончили. - Она глянула в окно. - Ого, уже вечер... У меня вот какая идея: сегодня, так уж и быть, посиди дома, а я сейчас схожу на промысел, надо ж чем-то и питаться. А с завтрашнего дня мы с тобой начнем разгульную жизнь... Мы поведем себя нестандартно...

- Признаться, мне еще не надоела собственная жизнь, - робко произнес я.

- Мне тоже, - обнадеживающе подтвердила Элеонора. - Я абсолютно не склонна к суициду. И даже наоборот, я сверхжизнелюбива, я - виталистка, просто у меня появились кое-какие соображения.

- Какие?

- Вот еще поразмышляю до утра... Все, отдыхай.

И она оставила меня одного над недопитым и уже холодным чаем, в попытках догадаться, что она имела в виду.

Утром она не была столь оптимистичной. По-видимому, ночные размышления оказались не очень радостными. Она молчала, и я молчал. Так, молча, мы откушали чаю, и, положив подбородок на сцепленные руки, я стал смотреть на нее взглядом преданного пса.

- А ты уже расслабился, - наконец отреагировала она на мой вид. - Переложил заботы на меня.

- Отчего же, - не согласился я. - Просто отдохнул, отогрелся. - И решительно признался: - И мне действительно с тобой рядом очень-очень хорошо... Я даже не знал, что может быть так комфортно...

- Эгоист.

Я не стал спорить. Если по моим ощущениям, то я плюнул бы сейчас на все измышления и пошел бы с ней гулять по городу. Сходили бы в театр, я, кажется, даже проезжал мимо, потом - в музей, люблю музей, и, наконец, в ресторанчик какой-нибудь уютный, с ретрогруппой, послушать мелодии юности...

- Ты вот что... Все-таки посиди еще дома. Я на полдня отлучусь, кое-что уточню...

- Ага, пойдешь к Феде - мужу бывшему, - догадался я и пожалел о сказанном.

Лицо Элеоноры враз стало чужим, даже враждебным.

- Боже, какой ты еще птенец, - с нескрываемым презрением произнесла она.

Настроение сразу упало, и я виновато наклонил голову.

- Извини, Элеонора, я действительно расслабился... Извини...

- Ладно! Заметано...

- Слушай, а у тебя нет нигде избушки в тайге? - после паузы спросил я. - Можно было бы уехать туда и просто пожить... Я, помнится, на лыжах когда-то ходил... И даже немножко охотился... А из детства помню: белый-белый снег, солнце, прямо искрится все вокруг, и красногрудые такие птички...

- Снегири, - подсказала Элеонора. - В начале весны... Да, плоховато у тебя с памятью, приятное обычно четко запоминают...

- Так как насчет избушки? - уточняю я. - Я ведь вполне серьезно... Это лучше, чем сидеть в городе. А вычислить нас здесь даже проще. Если, конечно, сдали...

- Поговорим, когда вернусь, - бросает Элеонора и уходит в ванную.

Пока она приводит себя в порядок, я продолжаю сидеть на кухне, пить мелкими и редкими глотками чай и глядеть в окно. Мороз спал, явно не больше десяти, тумана нет, но и солнца тоже не видно, скорее всего город накрыт смогом. Но назовем это обыкновенным пасмурным днем.

Перед окнами - нечто типа детской площадки с деревянными уродцами-идолами. Кажется, при социализме их называли сказочными городками. Мне страшно любопытно, кто автор идеи, растиражированной по огромной стране, тогдашнему СССР, каковы его дивиденды, но я понимаю, что так никогда это и не узнаю.

Возле идолов понуро прогуливается пацан лет восьми, в явно большой и уже ношенной черной шубе и больших же валенках. Скорее всего, обмундирование либо от старшей сестры, если судить по шубе, либо из гуманитарной помощи. Пацану скучно, но и домой идти не хочется. Мне кажется, я даже здесь ощущаю токи его нетерпения. Но, увы, никто из сверстников не появляется. Он лениво лезет по наклонной опоре в почерневший теремок, а я отвлекаюсь на неторопливо идущего вдоль дома молодого человека в меховой куртке и пушистой шапке. Он так же неторопливо подходит к пацану, и они ведут неспешную беседу. По эмоциональным всплескам мальчишечьих рук я догадываюсь, что парень получает какую-то информацию, и привычно прикидываю, случайно это или не случайно. Конечно, если это человек системы, то он так себя вести не станет. Если все же гонец из прошлого... Я намереваюсь поразмышлять еще над некоторыми «если», но тут из соседнего подъезда выходит молодая женщина или девушка, суть одно, парень стремительно идет ей навстречу, и тут я уже никак не могу усомниться в искренности их обоюдного удивления, и хотя выражения лиц мне отсюда не видно, по всему остальному догадываюсь, что для них эта встреча и неожиданна, и долгожданна, и важна одновременно...

И с горечью думаю о моей ограниченности. Параллельные миры... Я люблю фантастику. Про всякие другие миры... Но вот только недавно вдруг понял, что эти параллельные - никакая не фантастика, а самая настоящая реальность. Их довольно много, этих параллельных миров в этом мире, отдаленных в пространстве, во времени и в сферах деятельности. И порой их разделяет так много всего, что трудно даже вообразить их под одним небом...

Вошедшая Элеонора прерывает мои мысли. На ней - красный плотный и строгий костюм, оранжевая блузка с чем-то наподобие банта-бабочки и в то же время зародыша галстука: я впервые вижу такое, но отмечаю, что это к месту и что такой женщине просто невозможно отказать... Значит, она идет чего-то просить... Или выуживать ценную для нас информацию... Я восторженно вздымаю руки и, не лукавя, говорю:

- Ты просто удивительно красивая женщина, я таких не встречал...

Она на это не реагирует, привыкла, и я понимаю, что в данном случае благодарна должна быть не она за мой комплимент, а я - за возможность созерцать это...

Она бросает взгляд в окно:

- Снега не ожидается?

- А хорошо было бы, если б пошел, - не выдерживаю я, живо представляя радостную белизну за грязными стеклами. - Ты любишь снег?

- Я осень люблю... Перед окнами не светись, - деликатно возвращает меня в действительность Элеонора.

- Понял. - Я встаю, провожаю ее до двери и обещаю: - Ложусь на диван и читаю. Будет тихо и пусто.

- Пока.

Она вскидывает длинную узкую ладонь, обтянутую черной перчаткой, и исчезает. Поворот ключа в скважине, но я еще вижу в глазок воротник шубы, потом исчезающую спину и иду в комнату к книжным стеллажам. Мне уже надоело отдыхать, но я понимаю, что Элеонора права. И еще ловлю себя на том, что рядом с ней я чувствую себя учеником, желающим во что бы то ни стало понравиться любимой учительнице.

Элеонора не принесла практически никаких новостей, и отсюда мы сделали единственный вывод: либо все происходящее со мной не касалось системы вообще, либо было сверхзасекречено.

Элеонора пришла явно в плохом настроении, и вертевшиеся на языке вопросы я сдержал. Посчитает нужным что-либо сказать, скажет. Так оно и получилось: отогревшись горячей картошкой, сваренной мной на досуге, и жирной селедкой, принесенной ею, отпоившись чаем с клубничным конфитюром, она стала мягкой и доброй и поведала о встрече со своим бывшим. Ходила она к нему не без повода: несколько дней назад ее официально приглашали, и вот это приглашение оказалось кстати.

- С праздником поздравили, - махнула она рукой. И на мой изумленный взгляд пояснила: - Конвертиком...

- Хороший повод.

- Хороший... Постарел Федор... Почему-то мужики быстро сдают, когда время приходит... Ну, немножко поговорили, вприкуску...

- О жизни, - подсказал я.

- О ней, - согласилась она. - И пришла мне в голову одна мысль, - неожиданным для нее философическим тоном продолжила. - По поводу избушки в тайге... А что, действительно неплохой вариант. Ты как, не возражаешь?

- Я?.. А чего, собственно... - Я начинаю расхаживать по кухне, точнее, выделывать пируэты на два шага. Вдохновенно добавляю, живо представив деревянный дворец среди тайги, наподобие тех отелей, рекламы которых насмотрелся за эти дни по телевизору: - Нет, конечно, я - за.

- Вот и отлично.

Она неторопливо поднимается, делает пару энергичных движений руками, словно вспоминает, как плавать, и добавляет:

- Тогда собирайся.

- Собираться? Прямо сейчас?.. Хотя почему бы и нет, - не очень быстро соображаю я, оценив прежде всего положение солнца на горизонте и решив, что дворец, видимо, не так уж и далеко и мы успеем еще до заката.

Мы расходимся по комнатам.

Все сборы у меня - пара минут: добавить к тому, что на мне, то, что необходимо. У женщин это занимает значительно больше времени. Но вот появляется и Элеонора. На ней джинсы и шикарный, даже на вид очень теплый свитер. Она бросает взгляд на меня, глубокомысленно замечает:

- До избушки сойдет. Все лишнее оставь...

Я развожу руками, лишнего у меня нет.

Элеонора достает из шкафа в прихожей старую, но совсем еще неплохую «алеутку», вязаные варежки, невысокие оленьи сапожки, спортивную сумку.

Сумку протягивает мне.

- Держи.

Бросает в нее сотовый телефон, пакет со спортивным костюмом.

- Тебе нужно будет купить одежду.

- Может, так сойдет? - предполагаю я. - А телефон зачем, что, там нет?

- На всякий случай.

Она сверху вниз оглядывает меня и дает последние, как я понимаю, напутствия.

- Я иду первая... Через минуту - ты. Дверь захлопнешь, и все. До вокзала поедем на трамвае, здесь недалеко. Но не теряй меня из виду. Билеты возьму я. Сразу пойдешь в зал ожидания. Если все будет без осложнений, я тебя там найду. Если не появлюсь... - Она разводит руками. - Следуй своим инструкциям...

Но, похоже, обо мне или о нас напрочь забыли, и все прошло просто замечательно. И дверь захлопнулась без грохота, и на один трамвай мы успели, и даже билеты Элеонора умудрилась в одно купе взять. И ни я, ни она ничего опасного не заметили и в привокзальный магазин вошли вместе. Здесь для меня Элеонора выбрала шерстяной спортивный костюм, меховые перчатки и унты, этакие сапоги из меха, увиденные мною воочию впервые. Взяла она их почему-то на два размера больше, но я решил ни во что не вмешиваться, и со стороны мы, по-видимому, походили на пару, где муж - подкаблучник. К тому же ее рост давал основание для безошибочного понимания главенства и даже физического насилия. Плохо было лишь то, что мы были слишком заметной парой. Элеонора тоже это чувствовала, и когда покупки исчезли в объемистой сумке, она отправила меня на перрон, где через полчаса должен был остановиться наш поезд, сказав, что остальные покупки она сделает одна.

Признаться, к ее приходу и к появлению затем поезда я подмерз. Элеонора с кучей пакетов появилась с одной стороны, поезд - почти в то же время - с другой. Потом мы все встретились и нам с ней, с сумкой и пакетами, еще пришлось трусцой пробежаться по перрону до своего тамбура, где широкая и медлительная проводница, внимательно изучив наши билеты и нас, наконец освободила узкий проход и мы ввалились в пустое купе. И только тогда, глядя в уже явные сумерки, я наконец-то спросил давно вертевшееся на языке:

- А что, избушка далеко? Я думал, мы к вечеру будем на месте...

- Дачи у меня нет, - не очень радушно отмахнулась Элеонора. - А ехать нам всю ночь.

И она блаженно откинулась, вытянула длинные ноги.

- Давно не таскала таких тяжестей...

- А что там? - полюбопытствовал я, глядя на пакеты.

- Еда, - коротко отозвалась она.

От неожиданности я задумался: выходит, мои предположения по поводу отеля - ошибочны. Неужели настоящая избушка?.. И словно прочтя мои мысли, она произнесла:

- Все увидишь... Одно могу сказать: там нас никто никогда не найдет...

Да, действительно, здесь нас можно было отыскать только при очень большом желании. Скорее, даже фантастическом. Вот я стою на снежном склоне, в глубокой траншее, соединяющей нужник и избушку, а вокруг во все стороны только деревья, снег и близкие склоны. Иней изо рта, звенящая тишина, запах дыма, лениво тянущегося из трубы вверх, воздух, бодряще обжигающий гортань... Как я сюда попал? Где, в какой стороне мой мир, а не этот, параллельный?..

Утром мы вышли на перрон какого-то небольшого разъезда, точнее, не вышли - выпрыгнули, потому что поезд практически здесь не стоял, потом на маленьком автобусе-тихоходе приехали в какой-то поселочек, где и было-то всего домов с десяток, и дальше на санях, запряженных лошадью (Боже, впервые в жизни, это фантастика!), по снежной дороге среди тайги - на какую-то пустую, скорее всего спортивную, базу, и вот отсюда, уже пешком, почти час лезли куда-то в гору, слава Богу, что здесь, на склоне, снег не задерживался и нам не пришлось покорять целину. И было уже далеко за полдень, когда я увидел вот эту избушку, но ни ее, ни Василия вчера так от усталости и не рассмотрел.

А теперь разглядываю окрестности и осмысливаю увиденное и происшедшее за совсем короткий отрезок времени. Я заметил: время - понятие субъективное. Порой оно тянется, а порой летит. Но мы так и не научились управлять им, а лишь иногда замечаем эти изменения движения. Вчера было слишком много новых и эмоциональных событий, ощущений, но стремительность перемен смазывала их яркость. Вот поэтому и Василия я совсем не запомнил, лишь нечто существенно большее, нежели я, и очевидно постарше. Но вот что я заметил: это неожиданная интимность отношений Элеоноры и этого отшельника. При встрече они обнялись, как обнимаются только очень близкие и соскучившиеся друг по другу люди. И потом, когда я уже засыпал на полатях, долго о чем-то шептались, сидя за столом и держа друг друга за руки.

Впрочем, меня это не касается.

Я топаю к избушке, чувствуя, что не прочь плотненько позавтракать. Это для меня весьма непривычно - ощущать с утра голод - и отвлекает от других мыслей.

В избушке с утра я один, вполне привычная ситуация, и надеюсь найти остатки вчерашнего ужина, вспоминая, что там было немало всяческих деликатесов. Только вчера вечером я узнал, что было в тяжеленных пакетах. Судя по тропинкам, хозяин с Элеонорой, проснувшиеся явно раньше меня, могли уйти либо вниз, на базу, откуда мы пришли, либо вверх, по менее натоптанной, но все же четкой тропиночке, ведущей неведомо куда.

Теперь я могу разглядеть и избушку. В общем, она не так уж и мала. Я бы даже сказал, что это небольшой домик. Только неухоженный. Стены - из бревен, пакля между ними неряшливо местами торчит, стол крепкий, но не шикарный, хотя вполне может считаться модным, из деревянных досок, топчан, тоже деревянный, широкий, его я и принял вечером за полати и на нем спал, судя по всему - это ложе хозяина. А они с Элеонорой... Скорее всего на полу, возле печки, где лежит свернутый меховой спальник...

Я понимаю, что самое главное в этом доме - печь. Она небольшая, но стоит практически в самом центре. Я помню, как вечером в ней потрескивало, и когда открывалась дверца, красные всполохи лизали янтарные стены. Вчера было тепло, и я сидел за столом в одной рубашке, сейчас не тороплюсь снимать куртку. На улице мороз явно больше, чем в городе, избушку уже выстудило. Поворачиваюсь, чтобы сходить за дровами - поленица перед дверью, но входят Элеонора и Василий.

- Встал, - констатирует Элеонора, а Василий молча протягивает руку.

- Сейчас печь протопим, - говорит он, скидывает полушубок и выходит на улицу.

Возвращается с охапкой поленьев, куском бересты. Опустившись на колено, кладет в печурку бересту и на нее, тщательно выбирая, начиная с тонких, - поленья. У него крепкая фигура, и он довольно гибок для своих лет. На вид ему никак не меньше шестидесяти. Лицо кругловатое, открытое, со спокойным, несколько отстраненным выражением. От него веет спокойствием и знанием чего-то неведомого остальным.

Береста потрескивает, языки пламени начинают облизывать поленья, он прикрывает дверцу, оставив для тяги маленькую щелку, прислушивается к усилившемуся гулу.

- Ну вот, скоро потеплеет, - говорит, подымаясь с колена, и спрашивает: - Как спалось?

- Сладко, - совершенно искренне признаюсь я и блаженно потягиваюсь.

Я действительно чувствую себя отдохнувшим. По-видимому, сказалось все сразу: и путешествие, и коньяк, и свежий воздух, и полная уверенность в своей безопасности. Наверное, так чувствует себя кот, нализавшийся валерианы.

- Я за водичкой, - говорит Элеонора, забирая с деревянной лавки в углу зеленое эмалированное ведро, и исчезает в клубах, ворвавшихся в дверной проем. Вопрос, предназначавшийся ей, задаю Василию:

- А где же вода?

- Там, повыше, в камнях - родничок, - поясняет он.

- Тропинка - туда?

- Да.

Василий открывает дверцу, перекладывает уже охваченные пламенем поленья, добавляет пару новых и теперь уже закрывает ее полностью.

Я снимаю куртку и сажусь на лавку рядом с маленьким оконцем, от которого ощутимо тянет холодом.

Василий выходит и тут же возвращается с полотняным мешком, из которого начинает выкладывать на стол вчерашние недоеденные деликатесы. Я догадываюсь, что вместо холодильника скорее всего массивный деревянный шкаф, который я заметил рядом с дверью.

Возвращается Элеонора, ставит на скамью ведро, полное почти до краев синеватой водой, доливает чайник, и Василий неторопливо забирает его, откинув металлический круг, ставит над взвившимся языком пламени. Мне кажется, что Элеонора движется неестественно плавно, но скорее всего это сказывается мое размягченное состояние.

Она садится рядом со мной и начинает выкладывать в металлическую миску кружки колбасы, успевшую изрядно проморозиться буженину.

- Коньяк? - вопрошает Василий, переводя взгляд с мотнувшей головой Элеоноры на меня.

- Не хочется, - не совсем твердо говорю я, глядя на хозяина: не огорчится ли он моим отказом, ему-то ведь наверное хочется...

Но Василий реагирует совершенно спокойно и начинает в кружке заваривать чай. Заварки он сыплет на крутой, купеческий, и я понимаю, что коньяк ему нравиться не должен.

Кружки - две, и Элеонора уступает нам первенство.

- Пейте, вам же идти...

И тут я догадываюсь, что сегодняшний день ими уже распланирован, и с законным любопытством пялюсь на Василия:

- А куда идти?

- Да тут, недалеко.

Он отпивает чаю, накладывает на большой ломоть привезенного нами батона буженину и неторопливо, с аппетитом, начинает жевать.

Я тоже делаю глоток, обжигаю небо и быстренько закидываю в рот холодный кружок колбасы.

- Василий изюбра выследил, - понимая мое нетерпение, поясняет Элеонора. - Километра два отсюда, предлагает пойти с ним... Или ты не охотник?

- Вообще-то, не очень, - сознаюсь я. - Когда-то в студенчестве пробовал на глухаря ходить, но не получилось... - И тут же добавляю: - Но пойду с удовольствием, надеюсь, не помешаю...

- Помешать не помешаешь, - говорит Василий, готовя себе новый бутерброд. - Но если не хочешь, можешь остаться.

- Пусть сходит, - поворачивается к нему Элеонора и, словно меня здесь нет, добавляет: - Если убьешь, вдвоем легче донести будет.

- А мясо вкусное? - уточняю я.

- Попробуешь, - обещает он, словно зверь уже добыт. - Только ешь хорошо, на ходу да на морозце голодному холодно...

Больше вопросов я решаю не задавать, поэтому, слушая старшего и бывалого, пью чай и ем колбасу. Потом послушно влезаю в выданные мне ватные штаны. Под куртку надеваю овчинную душегрейку, на ноги - шерстяные носки, явно большего, чем мне надо, размера, и наконец предстаю перед оценивающими взглядами Элеоноры и Василия. Сам я ощущаю себя неповоротливым увальнем и с трудом представляю, как буду передвигать ноги, но их мой вид устраивает...

Василий перетягивает полушубок патронташем, берет стоящее в углу ружье, опять изучающе смотрит на меня и протягивает рюкзак. Горловина еще не завязана, и я вижу в нем большой нож в чехле из шкуры, поллитровую солдатскую фляжку, шерстяные носки. Элеонора добавляет ко всему этому еще сверток полиэтиленовой пленки, словно все знает заранее. Наверное, так и есть, ведь она не впервые здесь. Перетягивает горловину, и я, неловко перегнувшись, надеваю на плечи лямки.

- Ну, мы пошли, - говорит Василий. - До темноты вернемся. - И, пригнув голову, выходит в белоснежный день.

Я вываливаюсь следом.

Он неторопливо начинает подниматься по тропинке, и я, приноравливаясь к тяжелым штанам, иду за ним. Двигается он экономно, не размахивая руками и не перегибаясь телом. Спина у него остается прямой даже на склоне, и я замечаю, что он поддерживает равновесие шириной шага. Начинаю учиться ходить так же, но до конца освоить не успеваю: тропинка кончается у родника (оказывается, это небольшая ямка между двумя валунам), и дальше наш путь становится слишком замысловатым, чтобы от него отвлекаться. Василий все время выбирает малоснежные места, мы перемещаемся какими-то зигзагами, и тем не менее несколько раз приходится преодолевать снежные заносы в ложбинах, проваливаясь почти по пояс, и тогда мне кажется, что по меньше мере я сделал одну ошибку, согласившись на эти штаны. А по-хорошему - целых две, потому что можно было совсем не идти...

Честно говоря, откуда взялся изюбр, как его увидел Василий и как попал, я не заметил. Во-первых, я уже слишком устал к этому времени, на мой взгляд, мы лезли в гору не меньше двух часов, а во-вторых, впереди все это время маячила его спина, и я видел только, как с плеча соскользнуло ружье, он застыл на месте, потом грохнул выстрел, и, помедлив, он быстрым шагом пошел вперед. И только тогда я увидел, что впереди, в просвете березовых стволов, что-то темнеет на снегу.

Изюбр оказался небольшим зверем, чуть больше козы. Он еще подрагивал ногами. Василий наклонился над ним, протянул в мою сторону руку, и я догадался, что за рюкзаком, торопливо скинул его, распустил узел. Он достал нож и быстрым движением провел им под шеей изюбра, придерживая другой рукой голову за рога. Ноги, дернувшись в последний раз, замерли. Ярко-красная кровь, поедая снег, стекала вниз, к невидимой земле.

Василий начал разделывать тушу, а я отвернулся и стал смотреть на совсем недалекие вершины не очень острых гор.

- Далековато мы ушли, - сказал я, чтобы что-то сказать.

- Не очень, - не согласился он. - Подержи...

Я взялся за указанное им место, немного посмотрел, как оголяется туша, подумал, что этот процесс у меня вызывает больше негативных эмоций, чем убитый человек, и стал смотреть на расползающееся красное пятно.

- Сырое мясо не ешь? - спросил Василий.

- Нет, - удивленно отозвался я, мотая головой.

- А кровь не пьешь?

- Нет, конечно...

- А что удивляешься?.. Я знал тех, кто любил и то, и другое... Говорят, даже полезно.

- Не знаю. Я не встречал.

Вот было живое существо, думал я, потом превратилось в тушу, туша - в куски мяса и прочее, и, наконец, мы это съедим в виде пищи... И все это, при желании, займет пару часов...

- Я больше на дичь охотиться люблю, - ловко орудуя ножом, говорил Василий. - Почему-то меньше жалости... Да и вкуснее...

Я с удивлением посмотрел на него, но он все так же снимал с изюбра шкуру и, казалось, был полностью поглощен этим занятием. Во всяком случае жалостливым его лицо не выглядело...

- Крупного зверя беру только, когда питаться нечем становится. Ну и если нападет...

- А что, и такое бывало?

- Было однажды... Секач наскочил... Все, отпускай, дальше я сам...

Я с удовольствием разжал руку и, отойдя, протер ладони снегом. Василий оттащил шкуру в сторону, и теперь на уже изрядно истоптанном белом полотне виднелись два грязных пятна. Да еще две копошащиеся черные фигуры. Если смотреть из космоса. Но, надеюсь, оттуда за нами никто не наблюдает. Даже если и есть Бог, ему далеко безразлично наше бытие. Как муравьи - нам...

Недолго повозившись над тушей, Василий разделал ее на пять кусков. Четыре, завернув в полиэтилен, положил в рюкзак, пятый, собственно туловище, самый большой, обмотал вторым куском пленки.

- Это тебе нести, - кивнул на рюкзак. - Как, выдюжишь?

- А сколько там килограммов, - поинтересовался я.

- Да немного... Он весь-то с хорошего барана и потянет, не больше...

Я присел, влез в лямку; вставая, накинул вторую. Ноша была не совсем легкой, но и не очень тяжелой, и я несколько раз притопнул на месте, во-первых, получше укладывая рюкзак за спину, во-вторых, демонстрируя, что он мне по силам.

- Ну и ладно, двинулись.

Василий вскинул туловище на плечо и неторопливо пошел по нашим следам обратно...

Признаться, к концу пути рюкзак неимоверно потяжелел. Скорее всего, сказались и штаны, и унты, и ноша; когда уже в сумерках мы вышли к избушке, я буквально выскользнул из лямок и, не раздеваясь, опустился на пол возле двери.

В избушке было тепло и чисто. И пахло чем-то аппетитным.

Элеонора, засучив рукава спортивной куртки, начала помогать Василию доставать куски из рюкзака.

- Сегодня ничего не будем готовить? - спросил он, и она в ответ покачала головой.

- Я блинов напекла...

- Здорово, - вмешался я, решившись наконец снять куртку и унты. - А я чувствую, чем-то вкусненьким пахнет.

- Но прежде - в баню, - приказным тоном произнесла Элеонора, поворачиваясь ко мне. - Давай первым, Стас...

- В баню?.. Какую баню? - спросил я, пытаясь припомнить строение рядом, напоминающее деревенские баньки, которые мне не так часто, но видеть все-таки приходилось.

- Пойдем, покажу, как и что...

Она вышла, и я, как был в носках, так и шагнул за ней, заинтригованный. Благо, идти оказалось недалеко.

Баней эту маленькую пристройку можно было назвать условно, но тем не менее она вполне могла заменить душ или ванну городской квартиры. Мыться можно было только одному, в пространстве между маленькой печкой и дверью. Но, в принципе, это и не было столь важно. Важно было другое: никогда до этого в жизни я не ощущал такого наслаждения, как в эти мгновения, когда вода смывала не только пот и усталость, но и, казалось, все неприятное...

Но тем не менее я не повел себя как эгоист и не стал злоупотреблять гостеприимством, поэтому оставил Василию и тепло, и достаточное количество воды.

Тот мылся недолго.

Элеонора, оказывается, искупалась первой, ожидая нас, и я сел к столу еще не совсем изголодавшийся. Керосиновая лампа под названием «летучая мышь» освещала нашу романтическую трапезу. Мы поглощали блины в невероятном количестве, Элеонора умудрилась напечь целую гору, запивали их горячим чаем с медом, и я все тяжелел, тяжелел...

- Расслабился, - то ли спросила, то ли констатировала Элеонора, пристально глядя на меня.

Я, отдавая себе отчет в собственной осоловелости, согласно кивнул.

- Нравится? - теперь уже было очевидно, что это вопрос.

Я опять кивнул.

- Ну вот, будет тебе напарник, - повернулась она к Василию, мимоходом со сдержанной лаской погладив его по коротко стриженным седым волосам.

И уже мне:

- Так что запасной аэродром мы тебе нашли...

- Хорошо, - прожевывая последний, как я полагал, блин и делая один из последних глотков, согласился я, не особо вникая в смысл...

- Ну что, Василий, введем его в курс? - спросила Элеонора, продолжая смотреть на меня.

И от этого пристального взгляда у меня почему-то начало портиться настроение.

Взгляд Василия мне тоже показался не совсем обычным, неожиданно долгим и цепким. Наконец он согласно наклонил голову.

- А в курс чего, собственно? - поинтересовался я, начиная собирать свое расслабленное донельзя существо.

- Да того, дорогой мой Сашенька, что жизнь, с одной стороны, - штука архикороткая, а с другой - вполне достаточная для всяких изгибов...

Я прижался спиной к деревянной стене избушки, уперся руками в край стола, собирая свое тело для любых действий.

- Не удивляйся, мы знаем твое настоящее имя, а значит, нам известно нечто, неведомое тебе... И не напрягайся. - Она улыбнулась. - Мы - друзья... А может, даже родственники...

- Я - один на свете, - негромко произнес я, пытаясь осмыслить услышанное и понимая, что для выводов информации явно недостаточно.

- Каждый человек - одинок, - философски произнесла Элеонора и добавила: - Ладно, не будем томить... Все, что с тобой произошло, - это операция по твоему выводу из игры... Если хочешь, из той жизни... Да, ты уже похоронен, вернее то, что осталось от тебя. Тебя вычислили... Ты сгорел всего за пару часов до появления киллера. Ты сгорел во время автокатастрофы... Ехал на такси...

Она сделала паузу. Я молчал.

- Но есть одна закавыка... Сутки... Или ночь, в течение которой тебя потеряли... - Она перехватила мой взгляд и пояснила: - Тебя отслеживали в аэропорту, но на день раньше, чем ты появился.

Значит, о моей встрече со Светланой никто не знает, с облегчением подумал я, уже сложивший все детали в единую картину... И о моей поездке в городок... Или пока не знают... Впрочем, теперь, когда я на сцене, нет резона разыскивать меня за кулисами, значит никто не станет выяснять где и что, поверят на слово...

- Был грех, - говорю я. - Снял квартирку у бабули на окраине, решил чуть отлежаться... Показалось, что следят...

Элеонора молчала.

Василий тоже не торопился что-либо говорить. Вообще мне не совсем была понятна его роль, и я задумчиво посмотрел на него. Элеонора перехватила мой взгляд:

- Насчет Василия не сомневайся, мы коллеги... А если точнее, то он уже прошел то, что проходишь ты...

- Вот как?

- Вот так, - кивнул он. - И я - в курсе всего...

- А таксист? - вспомнил я. - Таксист-то, ты говоришь, там все сгорело, авария?..

- С ним все в порядке, - сказала она.

- Вполне возможно, что так... Да, действительно, что же мы вокруг да около... У меня нет выбора, только верить. Я готов вас слушать...

- Прекрасно... Но все-таки насчет этих суток... Следов не всплывет?..

Я молчал.

- Ты не хочешь, чтобы Ф.С.Б. знал... - догадалась она. - Хорошо. Не говори... Сам все прикинь... Если нет следов, о чем переживать...

Я соображал... Светлана, естественно, разыскивать меня не станет. Фотографий нигде не оставлял... К тому же меня знают там как Глаголева. Искали Володина... Нет, все должно быть чисто...

- Я еще посоображаю, - косвенно признаюсь я. И добавляю: - Но эти сутки - чистые... А теперь подробнее... По поводу операции...

- Мы были близки к истине. Шамиль, который тебя страшно невзлюбил и после сдачи каравана просто вынужден был спасать свою голову, получил о тебе косвенную информацию...

- Какую?

- Что тебя видели с Ф.С.Б.

- Но такого быть не могло, мы с ним во время этой операции практически не встречались...

- Могло быть другое, - прищурилась Элеонора, - чужой среди своих... Допускаешь?

Я молча кивнул.

- Продолжать?..

Я опять кивнул, мысленно просеивая недавнее прошлое через сито подозрительности.

- Информацию эту получили твои бывшие хозяева в столице. Ну а у них, сам понимаешь, круг знакомых, а значит и возможностей неизмеримо больше... Одним словом, скажи спасибо уважаемому Ф.С.Б., который не лыком шит и бережет своих агентов. Он тоже получил оперативку по своим каналам. Остальное - дело времени и техники.

- А таксист все-таки был настоящий, - произнес я, не ощущая особых угрызений совести. - Итак, спектакль отыграли, нет смысла копаться...

- Спектакль действительно отыграли. «Невесты» не стало. В воскресших ты тоже пока не объявился. Переходный шлюз...

- Да уж... - Мне захотелось налить стакан водки и выпить. Но я знал, что этого сейчас делать нельзя. Нужно было сначала понять, что меня ждет, примириться и несколько пообвыкнуть, чтобы похмелье не было мерзким. - А надо было меня, - я помедлил, - вываживать...

- Ну а как бы ты поступил на моем месте? - вопросом ответила Элеонора.

- Ладно, заметано...

Я решил, что действительно надо все, что было «до», забыть. Раз и навсегда. И никаких эмоций.

- Дальше...

- А дальше - недельку мы с тобой поболтаемся здесь... Потом вернемся, но ты будешь уже не ты, а, допустим, некто Иванов... Со всем пакетом документов, опытом жизни, навыками, легендой этого самого Иванова...

- Это предположение?

- По поводу фамилии?.. Нет, действительно, ты - Иванов. А вот Василий - Петров... Он бывший военный, пограничник. С Дальнего Востока. А теперь - профессионал-охотник.

- Профессионал? - Я не скрыл удивления.

- Завтра пойдем ловушки проверять, - сказал Василий, поднимаясь. - Изюбр для пропитания был, я ведь на гостей не рассчитывал...

- И на кого же охотишься? - спросил я.

- Пушнину добываю, пушнину...

- Так что, теперь до конца дней? - уточнил я.

- Трудно сказать... Его враги не все еще отошли в мир иной... - отозвалась за него Элеонора.

- И сколько ты уже так? - уточнил я.

- Пятый сезон, - сказал Василий и неожиданно бодро добавил: - Да не расстраивайся ты, мне даже понравилось, тебе тоже, думаю...

- А... - Я вовремя запнулся, не назвал имя Светланы, и закончил: - У меня свои планы были...

- Вот о планах забудь, - жестко произнесла Элеонора. - У тебя сейчас один план - сбить со следа охотников. А не то нечем будем планировать...

- Так хоть кем я теперь буду, ты можешь мне сказать? - перегнулся я через стол, глядя прямо в ее карие глаза.

- Нет. - Она не отвела взгляда. - Нет, дорогой мой Сашенька Иванович Иванов... Видишь, имя твое тебе оставили... А вообще, ты сам ведь сказал, что судьба у нас, как у невест. И не всем один раз эта участь выпадает - менять фамилию...

- Так не Невеста я теперь, - отозвался я.

- В некотором смысле нет, а в некотором так и остался... Но давай будем спать.

Она развернулась.

- Вася, мы сегодня так же ляжем?

- Да, - отозвался тот, подсовывая под изголовье спальника ватные штаны. - Саша - на кровати, а мы тут. Сегодня же тепло было...

- Вдвоем-то конечно, - игриво произнесла Элеонора и, повернувшись ко мне, уже участливо сказала: - Ничего уже не изменишь в прошлом, Саша. Давай жить дальше. Как Бог расположил...

Они давно уже спали, мерно посапывая, прижавшись друг к другу, а я все лежал, пытаясь в кромешной темноте разглядеть потолок избушки, и никак не мог его увидеть. Как не мог увидеть и то, какой теперь будет моя новая жизнь. И трусливо отгонял мысли о том, что никогда не смогу быть со Светланой.

И почему-то постоянно в мой астрал проникало видение оголяющейся туши изюбра...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.