Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(40)
Леон Дэмьен
 И ХРЮКОТАЛИ ЗЕЛЮКИ...

Пролог

Привет, ребята! Самое главное - это начать, как говаривал мой Батюшка. Кстати, о Батюшке. Не так давно (а точнее, в прошлую пятницу, а сегодня среда - вот и считайте) на 63-м году жизни ему отхватили три четверти желудка, то есть вырезали язву 12-перстной кишки. Надо же! Сорок пять лет она его грызла, приступы продолжались с завидной периодичностью каждый год, весной и осенью (кстати, эту болезнь он «подарил» мне в наследство, но меня обострения мучили в 17-20 лет, не такие сильные и в основном летом, а потом потихоньку сошли на нет - и язва зарубцевалась, тьфу-тьфу!), а в последнее время все сильней и продолжительней; но по совету своего младшего брата-медика с операцией он не спешил, тянул до последнего, ибо каждому овощу свой черед. И вот три недели назад его так круто прихватило, что пришлось вызывать «скорую», везти бедолагу в больницу. Такие дела.

Однако я отвлекся. При чем тут Батюшка, я ведь собрался писать не о нем, а о своем детстве. И как я уже упоминал, главное - это начать. Задумка у меня возникла еще месяца два назад (после того как, сам не знаю почему, перечитал «Детство» Горького), да никак не мог приступить: то бесконечно исправлял вкладыши для своих магнитоальбомов, то подоснову для жены раскрашивал, то избранные песни печатал, то еще что-нибудь... К тому же я стараюсь сидеть за компьютером не более четырех часов в день - глаза надо беречь. Наконец, в одно не очень прекрасное (потому что небывало холодное для середины мая) утро я решился, открыл новый файл и... напечатал «Привет, ребята!». О чем писать дальше, я понятия не имел, однако... собрался с мыслями, почесал в затылке - и начал! Потому что это - главное (см. выше).

Так, опять я отвлекся. Впрочем, таков мой стиль (если в данном случае вообще можно говорить о существовании какого-то стиля, ибо писатель из меня как из дырявого сапога - дуршлаг), я никогда не продумываю текст заранее, а пишу все, что в голову взбредет, постоянно уклоняясь от основной темы. Да это и не важно, ведь я пишу только для себя, совершенно не рассчитывая на то, что когда-нибудь кто-нибудь рискнет это издать. В самом деле, кому это интересно? Читать воспоминания о розовом детстве какого-то никому не известного «Васи», человека не выдающегося и ничем не примечательного, обыкновенного обывателя, прожившего обычную серую жизнь, - кому это надо? Хотя, если подумать, моя судьба была достаточно неординарна, было много яркого и интересного, а уж детство было просто «сказочным». Потому я и взялся за перо (в данном случае сел за клавиатуру), что с годами воспоминания тускнеют и стираются из памяти - а мне так не хочется забывать те золотые времена. Э-эх, годы, годы...

И какой же вывод следует из всей этой бодяги, может спросить докучливый читатель? Э-э, по-о-дождите, не-е спешите! Это все преамбула, а вот когда начнется амбула (изящный плагиат, не правда ли?) - тогда все вопросы выскочат из ваших бестолковых голов, как пробка из бутылки шампуня!

Ладно, действительно пора заканчивать это вступление, и так уже второй день сижу, мозги напрягаю (аж голова заболела, правда, вчера вечерком жена пивком побаловала - нет, постойте, пиво мы пили еще в понедельник - суббота не в счет, само собой, тут без баллона «Медового» не обойтись, - а вчера я днем разливного хлебнул кружечку, вспомнил молодость, а вечером... впрочем, неважно); а дело продвигается очень медленно. Но раз уж взялся за гуж - куда деваться? И хоть я не перестаю повторять, что писатель я липовый, давно пора начинать (ведь это главное, верно?) мою правдивую повесть о безоблачном детстве...

И хрюкотали зелюки...

1

Итак, начать придется все же с моего Батюшки. Уж не знаю, как так случилось, но родился он в городе Рыбинске, где до войны жили его родители. Моя бабушка, Ирина Антониновна (в дальнейшем я буду называть ее баба Ира), вскоре развелась с мужем и вновь вышла замуж за человека, которого по странному (и такое бывает) стечению обстоятельств звали Иван Антонинович (далее - Дед). После войны они переехали в Башкирию, в город Октябрьский - один из многочисленных, только что построенных центров добычи нефти и газа. А так как оба они были геодезистами, то их с удовольствием взяли на преподавательскую работу в нефтяной техникум - самое «крутое» учебное заведение города. Там они и проработали до пенсии. В конце 40-х у них родились дети: сначала Антон, потом Маша; и Батюшка оказался в положении ненужного для Деда пасынка.

Надо отметить, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, любил недобро пошутить и попрекнуть куском хлеба, но и Батюшка тоже за словом в карман не лез - короче, подробностей я не знаю, но, по словам Батюшки, к концу 10-го класса Дед его настолько «достал», что после выпускных экзаменов он «вылетел из родительского гнезда, как пробка». Ему было все равно куда ехать - лишь бы уехать. И занесло его аж в Питер, в мореходное училище, что кажется теперь просто невероятным, учитывая свободолюбивый характер моего родителя. Понятное дело, не прошло и года, как батяня осознал, что занесло его явно не туда, и начал предпринимать героические попытки «соскочить». Недолго думая, он решил закосить на язву, разыгрывал прилюдно острые приступы, добился обследования; а перед рентгеном проглотил кусок сырого мяса на ниточке, привязанной к зубу, а поскольку гастроскопию тогда еще не применяли, то врачи просто встали на уши! Впрочем, язва-то у него оказалась самая настоящая, и комиссовали папаню вчистую без всяких там волчьих билетов и прочих «прелестей». Батюшка вздохнул свободно, однако ребром встал вопрос: а что же дальше? И тут он отколол еще более невероятный фортель.

А именно: собрал он пожитки да и рванул в Москву. И прямиком в МГУ. А поскольку уже заканчивался август и вступительные экзамены были позади, то он пошел прямо к ректору и так запудрил ему мозги, что тот совершенно обалдел и разрешил сдать Батюшке экзамены «экстерном» - и Батюшка так лихо это сделал, что его приняли сразу аж на второй курс! Во как! Кому расскажешь - не поверит. Однако так оно и было (кто не поверил - спросите у Батюшки).

Ну, и началась учеба и веселая студенческая жизнь. Время было хорошее, конец 50-х, «оттепель», фестиваль молодежи, дешевое пиво на каждом углу и т.д., но поскольку подробностей я не знаю - то буду краток. Вскоре Батюшка познакомился с моей будущей матушкой (что было не так уж сложно, ибо она, как уроженка Чебоксар, тоже жила в общаге), через некоторое время они поженились - а тут и я родился! Все по правилам! И свои первые четыре месяца я провел в Доме студента, как официально называется здание со шпилем на Воробьевых горах. А потом, недолго думая, меня сплавили в Октябрьский - надо было заканчивать учебу, куда деваться. С этого, собственно, и начинается мое розовое детство, отдельные эпизоды которого я вспоминаю лет с пяти или чуть пораньше. Хотя самое первое воспоминание у меня связано с Москвой: будто бы мы с Батюшкой гуляем по территории МГУ, и он высоко подкидывает небольшой мячик, тот падает и катится вниз по зеленому склону -

эпизод буквально секундный, ведь было мне тогда всего...

Но вернемся в Октябрьский. Дед с бабой Ирой получили огромную трехкомнатную квартиру в пятиэтажном «сталинском» доме в центре города. Впрочем, огромной она мне казалась тогда, когда я сам был маленьким, а позже я осознал, что это обычная «распашонка». Две комнаты средних размеров, третья - смежно-проходная - поменьше, длинный и не особо широкий коридор буквой «Г», упирающийся в небольшую кухню, раздельный санузел - все достаточно просто, но что ценно: толстые кирпичные стены и перегородки (слышимость почти нулевая), высокие потолки (тот пятиэтажный дом по высоте равен современной девятиэтажке), кладовка, два встроенных шкафа вдоль коридора и наличие стенного кухонного «морозильника». Что это такое, спросите вы? Поясняю. Стена под окном от пола до подоконника - полая, оставлена лишь стенка в один кирпич со стороны улицы и в ней просверлено отверстие, а из кухни - дверцы и полки внутри. Вот тебе и морозильник! Естественно, зимой, когда мороз. Да и летом там спокойно можно держать всякие соленья-варенья.

Но хватало и недостатков.

Во-первых, стены были просто оштукатурены и до середины высоты покрашены масляной краской (а кто и когда изобрел обои, вы не знаете?); во-вторых, пол был не паркетный и не линолеумный, а обычный дощатый и местами скрипел; в-третьих, не было горячей воды, а громоздкая газовая колонка висела над ванной, поэтому помыться проблем не было, а вот для мытья посуды воду приходилось греть в чайнике. И, в-четвертых, в доме не было лифта. Зато был полуподвал, состоящий из системы коридоров и кладовых - по одной на каждую квартиру. По-моему, идея замечательная! Ну, где еще можно квасить капусту, солить огурцы, хранить картошку и т.п.? Нет, подвал - это вещь незаменимая (конечно, если не живешь в деревенском доме с погребом). Ну и поскольку крыша была не плоская, а двускатная, то и чердак имелся в наличии, где некоторые хозяйки сушили белье. Но и во дворе это можно было делать совершенно спокойно, ибо в те времена никому и в голову не могло бы прийти, что кто-нибудь попытается это белье украсть.

Семья у нас была довольно большая: Дед, Антон, Маша, баба Ира, ее матушка, баба Лида, и бабушка, баба Аня, которая мне приходилась аж прапрабабушкой. Ей уже перевалило за 90, и целыми днями она сидела в кресле, одетая в старинный халат и капор, изредка вставая и мелкими-мелкими шажками, опираясь на палку да держась за стенку, доходила до туалета и обратно. Мне было года 3-4, когда она умерла, но я ее помню. Мы с бабой Лидой жили вместе в дальней комнате, выходящей окнами во двор, большую часть ее занимали две огромные старинные кровати, садиться на которые днем не разрешалось никому, кроме меня (но я в основном прыгал на них, как на батуте); Дед и баба Ира обитали в проходной комнате (там кроме кроватей стояли стол и книжный шкаф); а Антон с Машей жили в гостиной (хотя, возможно, кто-то из них ночевал в нашей комнате, ибо в гостиной стоял только один раскладной диван кроме двух столов и второго шкафа).

Так мы и жили, а когда мне исполнилось два года, Батюшка с Матушкой благополучно закончили МГУ и на три года умотали в Африку - учить негров грамоте. Как им так подфартило, не знаю до сих пор, ведь для этого надо было изучить французский язык почти в совершенстве. Впрочем, они и английским владели достаточно хорошо (а я не могу выучить до сих пор). Воспитывала меня в основном баба Лида (поскольку была на пенсии), кормила-поила, одевала-обувала и водила гулять, а иногда и порола ремнем за провинности. Впрочем, гулять ей помогали все обитатели нашего двора, и делали они это с большим удовольствием. Надо отметить, что в те времена люди были совсем другими и жили по-иному, особенно в провинции. Это сейчас мы едва ли знаем ближайших соседей по лестничной площадке, да и то в лицо, а не по имени; а уж кто живет на других этажах или в других подъездах (я уж не говорю про соседние дома) - понятия не имеем, а самое главное, что и не хотим никого знать. А в маленьком Октябрьском с населением в 100 тысяч обитатели одного двора хорошо знали друг друга, и не только знали, но дружили и общались, и ходили в гости, по делу и просто так, за солью и за хлебом; предварительно звонить было не принято (впрочем, телефонов тогда было очень мало, в нашем доме они стояли, может быть, в двух-трех квартирах, включая нашу); многие днем даже не закрывали на замок входные двери, подвалы и чердаки никогда не запирались, потому что ни жуликов, ни бомжей просто не было. Нет, жулики и воры существовали, конечно, во все времена, но ни одной квартирной кражи в нашем районе я не припомню. А убийства и драки были, но об этом - позже.

Естественно, народ кучковался по группам: автолюбители, пенсионеры, домохозяйки, молодежь, но все равно существовала какая-то незримая единая субстанция, которую можно было назвать «наш двор». И каждый квартал или группа кварталов имели свое неофициальное название, но вражды и соперничества, как в 40-50-х, между ними уже не существовало, и такие фразы, как «ты в наш двор не ходи» или «по нашей улице не проходи», мне пришлось услышать лишь пару-тройку раз, да и то гораздо позже. Пока я был маленьким, дальше нашего двора меня и не выпускали; а когда я подрос и мог гулять самостоятельно, бдительная баба Лида сидела у окна и внимательно следила за тем, чтобы я никуда не убежал; а я периодически подбегал под окно и кричал: «Бабуля! Кинь мячик!» или «Вынеси велосипед!»; а она звала меня домой, высовываясь в форточку.

Воспоминание. Мне - лет пять, а Батюшка, только что вернувшийся из Африки, привез мне в подарок такую игру: три попугая сидят на жердочке, и их можно сбивать, стреляя из игрушечного пистолета короткой стрелкой с липучкой. Помню, вся семья собралась за большим столом в гостиной, Батюшка достал попугаев и поставил их на край стола (а напротив меня сидели Дед и Маша), и я уж зарядил пистолет, но тут Маша как бы в шутку сказала: «Ты только Деду в глаз не засвети!», все посмеялись, но Баба Ира вдруг спохватилась: «А вдруг и правда засветит? Иди-ка ты в другую комнату!» И меня вместе с попугаями переплавили в соседнюю комнату, где я и начал тренироваться в стрельбе. Тогда я еще не соображал, как правильно надо целиться, держал пистолет на уровне живота, согнув руку в локте, и никак не мог понять, почему стрела летит гораздо выше. Позднее я приноровился и стрелял без промаха, но попугаи мне постепенно наскучили и со временем куда-то растерялись, и я с удовольствием стрелял куда попало: в стены, двери, кота Борьку и т.п. - естественно, когда никто не видел.

2

Октябрьский - город уникальный по своей планировке. Он и расположен весьма оригинально, на правом берегу речки Ик (небось, и не слыхивали о такой?), которая впадает в Каму и по которой проходит граница между Башкирией и Татарией. То есть город-то башкирский, но татар в нем живет гораздо больше, как мне кажется. По крайней мере, в нашем классе татары составляли процентов 70-80, я это узнал совершенно случайно, когда мне в руки попал классный журнал. Для русского человека что татары, что башкиры - все едино, и имена и рожи у них совершенно одинаковые; а я никогда не интересовался, кто есть кто из моих друзей-приятелей. Да это и не важно было, в те времена все жили мирно и дружно, не было никаких разногласий на национальной почве, никакого землячества, никаких косых взглядов и намеков; и даже в драке ни один из соперников не позволил бы себе обозвать другого «татарской мордой» или «гребаным русским».

Еще одна особенность реки Ик - то, что она служит границей так называемых часовых поясов. То есть в Татарстане время московское, а в Башкирии - местное, два часа прибавляется. Из-за этой разницы мост через Ик - сооружение длиной едва ли 30 метров - в шутку называют «самым длинным мостом в мире», ибо если входишь на него с татарской стороны, к примеру, в пять часов, перешел на ту сторону - уже семь! Два часа идешь, получается - вот какой мост! А на самом деле это было выгодно и удобно только для алкашей, которые после семи часов (кто помнит, водку тогда продавали до семи) имели возможность смотаться на ту сторону и приобрести желаемое в ближайшем населенном пункте. Таких личностей называли «антисемитами», но существовала ли такая практика на самом деле, или это всего лишь хохма - я не знаю. Но то, что дорога в Татарии сразу за мостом становилась уже и хуже, - это факт, известный всем автомобилистам.

Если быть точным, то город моего детства нельзя назвать речным городом, живописно раскинувшимся на крутом зеленом берегу (как, к примеру, Ярославль), и сам Ик - речка мелкая и узкая; и до первых домов от моста нужно идти минут десять, мимо деревни (ее жителей называли «иковские»), мимо рощи и небольшого, но чистого озера под названием Котлован, куда все ходили загорать и купаться. Тут и начинается город, сначала новый микрорайон с Дворцом пионеров, построенным в начале 60-х; потом квартал детсадов и яслей, расположенных по обе стороны длинного узкого парка (по-моему, он называется Парк Победы, но мы в нем никогда не гуляли). Парк упирается в задницу самого большого и монументального здания в городе -

Горсовета, фасад которого выходит на главную городскую площадь, в центре которой зимой ставили огромную елку и строили ледяные крепости. Но центральным ядром Октябрьского все же считается не площадь, а проспект Ленина, начинающийся от площади и спланированный в виде широкого бульвара, завершаемого другой площадью поменьше. В начале проспекта, напротив горсовета и лицом к нему стоит внушительный гранитный памятник дорогому Ильичу, естественно, в кепке и с протянутой рукой. С левой стороны площади (если встать лицом к Ленину) здания стоят полукругом, в них расположены почта, телеграф, еще что-то, а дальше длинная улица идет на север, пересекая еще одну площадь, на которой стоит спортивный центр с бассейном (за которым, в свою очередь, начинается Центральный парк с качелями-каруселями и чертовым колесом), выходя к заводам и фабрикам, которые почти вплотную примыкают к предгорьям южного Урала. И где-то в этом районе находится стадион, но так как на нем я был всего один раз и очень давно, то точнее его расположение указать не могу.

Справа от площади разбит небольшой сквер, ведущий к еще одному солидному сооружению с колоннами в стиле сталинского ампира - так называемому Дому техники. Почему он так называется, я не знаю до сих пор, но его ядро составлял концертный зал (помнится, я был там всего на одном концерте местной самодеятельности, хотя вокруг здания ходил миллион раз). А за Домом начинается еще один парк, наш любимый, который мы почему-то называли просто «Поляной» и ходили в него с удовольствием. Угловые дома по обеим сторонам площади завершаются красивыми башенками, а в том, что ближе к Дому техники, расположен самый крупный городской ресторан «Девон», размером с небольшую московскую забегаловку.

На проспекте стоят самые высокие пятиэтажки, длиной чуть ли не с квартал. На площади угловые дома не полукруглые, но украшены такими же башенками, в них находятся ателье мод, хозяйственный и большой спортивный магазины; а дальше проспект становится обычной улицей, но не утрачивает своего центрального значения, ибо следующая, пересекающая его улица спланирована в виде большого полукруга, а еще через квартал его дублирует второй, еще более широкий полукруг, хвосты которого выходят уже на окраины города. И этот перекресток образует еще одну площадь, на которой расположен ЗАГС.

Далее по проспекту этажность домов уменьшается, только по левую сторону в начале 70-х выстроили новый микрорайон из нескольких девятиэтажек, а направо и наискосок улица ведет к 25-му микрорайону, тоже более современному. Ну а если продолжать идти по проспекту Ленина, то через два или три квартала с левой стороны будет стоять нефтяной техникум. И это уже считалось западной окраиной города, дальше расположен только комплекс больницы с санэпидемстанцией, а за ним - поворот направо к кладбищу. Это казалось так далеко - на автобусе надо было ехать, что ты! Кстати, на автобусе я не ездил никогда и поэтому не могу точно вспомнить, сколько маршрутов мог тогда позволить себе наш городской бюджет: определенно был один, ходящий по проспекту от центральной площади до кладбища (по-моему, и сам автобус-то был «одна штука», ибо ездил он с интервалом не меньше часа), но возможность наличия еще одного я не исключаю. Сам же автовокзал вполне оправдывал свое назначение: довольно много маршрутов возили людей в окрестные деревни, поселки и на заводы, включая такие важные «центры», как Туймазы и Уруссу, где находились железнодорожные станции. И, конечно же, более комфортабельные «Икарусы» регулярно отправлялись в столицу автономии Уфу (200 км - 4 часа езды, не хухры-мухры) и в аэропорт, расположенный, как ни странно, совсем недалеко от города, так что летать из Москвы на самолете было гораздо быстрее и удобнее, чем на поезде, - и не намного дороже по тем временам.

Кстати, в Уфе проживали две родные сестры Деда, тетя Лида и тетя Вера (для простоты их все называли тетушками), и один или пару раз я у них бывал (почему-то очень яркое воспоминание: мы сидим на кухне и наворачиваем обалденно вкусные малюсенькие сосисочки - больше таких я не пробовал нигде), но ездили мы туда скорее всего на батюшкиной машине, ибо путешествие на автобусе я бы запомнил. А на самолете летать приходилось, но об этом позже.

Сразу за «Поляной», на противоположной от центрального входа стороне (а значит, в черте города), расположен так называемый Зеленый поселок с обычной одноэтажной деревянной застройкой; такие же деревянные дома стоят по улице, идущей от ворот моего детского сада к 18-му микрорайону, застроенному «хрущевками»; далее опять поселок - и дорога упирается в ворота колхозного сада. Этот сад представляет собой обширную территорию, разбитую на участки по шесть соток, но никаких дач или домиков на них строить не разрешалось. Только огород. Но небольшая будка для инвентаря и мелких хозяйственных нужд, конечно, имела место быть. Кстати, на нашем участке, как, впрочем, и на других, вызревали отличные сладкие помидоры без всяких там парников (что значит - континентальный климат!), но меня в то время мало волновали грядки с овощами (хотя всю зиму мы ели свою картошку с квашеной капустой), потому что я с удовольствием играл в «саранчу», с завидным аппетитом наворачивая клубнику, малину, вишню и многочисленные сорта смородины. Но самое ценное наше приобретение - это гигантская развесистая ранетка, растущая напротив будки в центре участка. Яблочки на ней вырастали небольшие, продолговатой формы (как сливы) и темно-красного цвета - но такие вкусные, что ум отъешь! Терпкие, кисло-сладкие, сочные, с неповторимым ароматом - я просто балдел! И каждый год их было так много, что, бывало, смотришь на яблоню и не поймешь -

красная она или зеленая, чего на ней больше - яблок или листьев. Я уплетал эти ранетки за обе щеки, а Дед чего только из них не делал: и варенье, и сок, и домашнее вино - и все равно казалось, что конца им не будет. К концу лета я их уже не ел, а просто заталкивал в рот целиком, жевал, пил сок, а потом выплевывал мякоть с косточками. Ох и вкуснотища была! И что примечательно: таких яблочек я не видел больше нигде, ни в садах, ни на рынках, и до сих пор я жалею, что несколько лет назад нашу уникальную «ранетку» спилили - то ли она засохла, то ли просто отжила свой век. Кроме нее на нашем огороде росла пара яблонь с обычными яблоками (я их и не ел почти) да еще одна белая «ранетка», почти такая же вкусная, но плодоносила она очень мало и редко (к тому же и сама яблонька была с гулькин нос); и только один раз за много лет все получилось наоборот: на красной яблоне плодов почти не уродилось, а белая вдруг выдала по полной программе - и уж тогда я наелся от пуза.

3

Наш дом стоит в самом центре проспекта Ленина, с правой стороны, если идти от памятника. Как я уже упоминал, он представляет собой длинную кирпичную пятиэтажку, метра на три от земли облицованную рустом, но есть в нем одна особенность: посередине в него встроен кинотеатр «Фонтан». Именно встроен, а не пристроен, он занимает три первых этажа, огромное фойе и два зала по бокам тянутся поперек здания и выносятся в наш двор в виде двадцатиметровой полукруглой пристройки. Вернее, стены плоские, а торец полукруглый. А так как в этих стенах есть только полуподвальные окна из художественной мастерской да пара окон под крышей из кинобудки, то «свою» стену мы использовали как могли: то пинали в нее мячик, то ходили по узкому карнизу, тянущемуся по всему периметру на полутораметровой высоте, а то швыряли шурупом с навинченной гайкой, начиненной серой от спичек, - при удачном попадании эта «бомба» оглушительно взрывалась, а гайка с шурупами со свистом разлетались в разные стороны. А Батюшка с удовольствием ставил в углу свою машину, когда приезжал домой.

Вход в «Фонтан», естественно, со стороны бульвара. И всех жителей нашего дома (и меня в том числе) называли «фонтановскими». Вот мне была лафа: вышел из подъезда, обошел дом - и в кино! Ну ближе просто некуда. И билет стоил

20 копеек. Правда, на Губкина (по дороге к Вахтовой) находится детский кинотеатр «Пионер», где билеты стоили 10 копеек, но и крутили там только мультики или детские фильмы. Я и туда ходил, но в самом раннем детстве, еще вместе с бабой Лидой. И еще «восьмое чудо света»: в фойе «Фонтана» стоял огромный телевизор с диагональю - боюсь соврать - ну, метра два (правда, черно-белый), крутили по нему всякие «Новости дня» и т. п. Такого я больше не видел нигде. Кстати, напротив входа в кинотеатр, в середине сквера, находится настоящий фонтан, и в летнюю жару детишки в нем с удовольствием плескались.

На пересечении проспекта и первого уличного полукруга стоит массивный ДК строителей с киноконцертным залом, но туда мы почти не ходили - что ты, далеко! Еще один кинотеатр - «Комсомольский» - расположен с левой стороны забора, окружающего «Поляну», недалеко от входа, и туда мы иногда захаживали; а в ДК нефтяников, стоявший аж за рынком и даже ближе к комплексу гаражей (а за ним уже начинаются предгорья), я не ходил никогда. Хотя в гараж ходил с удовольствием.

Воспоминание. Мне - лет семь, я сижу в комнате, вдруг входит Антон и с хитрым видом манит меня пальцем. Я иду за ним, мы выходим на улицу, он таинственно молчит, но я соображаю, что мы идем в гараж. А надо сказать, что Батюшка в это время находился в Москве, а машину оставлял в Октябрьском, но Антону ездить не разрешал, поскольку прав у него не было, хотя водить он умел кое-как. Но Антон - не пай-мальчик, нашел ключи от машины и гаража и решил прокатиться и меня прихватить. Ну, мы сели и поехали куда-то в горы, подальше от ментов. Петляли там, петляли, Антоша разогнался на пустой дороге - да и чуть не скувырнулся в пропасть, его развернуло - еле успел ручником тормознуть! Самое интересное, что никакого страха я в тот миг не испытал, и только гораздо позже до меня дошло, что мы могли элементарно разбиться - и не читал бы тогда ты, мой читатель, эти воспоминания о Золотом Детстве, ибо все детство на этом бы и закончилось. Позже, когда мы с Батюшкой переехали в Москву, он свой старенький «Москвич» оставил Антону в полное распоряжение, и тот рассекал на нем еще много-много лет.

Двор наш тоже в своем роде уникален. Сама площадка с беседкой, песочницей, бревном, столбами для бельевых веревок и прочее с одной стороны ограничивается стеной «Фонтана», с другой - П-образным угловым домом, а с третьей к ней примыкает школьный двор, состоящий из огромного футбольного поля. А школа № 2 стоит в глубине, фасадом выходя на улицу, идущую мимо ворот «Поляны» к центральной площади и ресторану «Девон». В эту школу ходили и Антон и Маша после восьмого класса, а до этого они посещали школу № 15 - восьмилетку. Я до сих помню, как Тошка бегал по утрам в лютый мороз без шапки и без пальто, в одном пиджаке, через двор напрямик - так это было близко.

Зимой на поле ставили хоккейную коробку, заливали водой, и мы катались по льду еще на старинных коньках, нацепленных на валенки. Но почему-то никто никогда не играл на этом поле ни в футбол, ни в хоккей. Школьный двор был отгорожен железобетонным забором, который потихоньку ломался, и к 80-м годам от него не осталось ничего. А баскетбольные щиты стоят до сих пор, ничего им не делается.

Соседний двор (с другой стороны «Фонтана») абсолютно симметричен нашему, в угловом доме находится аптека, а торцом к нему стоит дом, в котором позже жили переехавшие из Уфы Тетушки. Тоже близко. Пройдя между этими двумя домами на улицу Губкина и перейдя ее, можно попасть во двор, граничащий с моим детским садом - таким путем я в него и ходил. В этом же доме расположен знаменитый магазин под названием «Мясо-молоко», но все его называли просто «Молочный», потому что мяса там не было никогда. Как сейчас помню: заходишь, справа - молочный отдел, где есть все: молоко (всегда разливное по 24 копейки за литр), сметана, творог, сыр, масло, маргарин, а слева, где должны быть мясо и рыба, - пустой прилавок без продавца. Все равно продавать-то нечего! Так что мясо и птицу можно было купить только на рынке, но тогда это дорого стоило. Зато молоко мы покупали через день по три литра (в бидончик!), и с шести лет мне была доверена эта почетная обязанность. А основной продуктовый магазин «Урал» находится на проспекте почти напротив кинотеатра, хлебный -

на Лермонтова, около входа на рынок. А если в нем не было хлеба, приходилось топать на Чапаева аж за горсовет.

Ну что ж, приблизительное представление о нашем городке вы получили, теперь пришло время рассказать о моей дворовой компании. Следует с удовлетворением отметить, что мы действительно кучковались в нашем дворе, а по соседнему только проходили: в магазин, детсад, школу, на огород и т. д. Во дворы на другой стороне проспекта мы даже и не совались, а уж зайти на территорию «зеленовских» или «иковских» было равносильно самоубийству. Хотя, как я уже упоминал, особой территориальной вражды у нас не существовало. Зато активно процветало попрошайничество, или уж не знаю, как это называлось. Но стоило лишь выйти на улицу, как обязательно подваливала компания и начинала «стрелять» мелочь. То ли денег на мороженое не хватало, то ли в этом был какой-то особый понт - не знаю. Но лично я, со своим детским щекастым лицом, маленьким ростом и толстеньким тельцем, постоянно становился объектом подобных нападок. Денег я, конечно, никогда не давал, рискуя нарваться на затрещину, но это было дело принципа, тем более что сам я не «стрелял».

Жил я в первом подъезде на третьем этаже, а на первом в первой квартире жил мой лучший друг и одногодок Колька Костенко. На три года был младше его брат Сережка, но он всегда тусовался с нами, тот еще хулиган. И я, когда шел гулять, обязательно заходил за ними, зная, что они дома: ведь если бы они вышли раньше, то обязательно не поленились бы подняться за мной - так уж у нас было принято. Также вместе с нами проводили время Ильдус, Димон и Сырчик, за которыми специально мы не заходили. Хотя из моего дошкольного периода я отчетливо помню только Кольку с Сережкой, остальные проявились гораздо позже. Кроме них у меня появились как бы «отдельные друзья детства», то есть они общались со мной, а между собой - нет, хоть и знали друг друга. Первый - Рустик Мухаммедшин, который жил на четвертом этаже и ходил со мной в одну садовскую группу. Позднее он переехал в дом, где находится «Молочный», и он был первый, к кому я ходил не с целью вытащить на улицу, а просто в гости - посидеть, погутарить. Вторым, принимающим меня как гостя, был Серега Герасимов, живший в соседнем дворе. Его матушка дружила с бабой Ирой, ну и мы познакомились и подружились. Но вместе мы почти никогда не гуляли. Третий - Борис Ширяев, тоже одногруппник, а позднее одноклассник. К слову сказать, и Колька с Сережкой, и Рустик, и Серега учились во второй школе, а я - в пятнадцатой. Видимо, это стало семейной традицией: отдавать детей в пятнадцатую, ибо директор школы жил в соседнем доме и был хорошим другом всей нашей семьи, да и со всеми учителями баба Ира была знакома. Итак, в саду была своя компания, в школе - другая, а во дворе - третья. Все свободное время мы проводили во дворе, играли, зимой с бабой Ирой мы ходили на «Поляну» кататься на лыжах, но подробностей я не помню, да, собственно, тот период моей жизни еще не считается тем Золотым Детством, о котором я собираюсь рассказать.

Воспоминание. Батюшка, каждое лето приезжавший из Мали в отпуск, рассказывал много интересного о своей тамошней жизни, но мне больше всего запал в душу рассказ об обезьянке Люлю, жившей у них на вилле. И так мне захотелось эту обезьянку, так я упрашивал Батюшку привезти ее с собой! Он и пообещал, чтоб я отвязался. И вот я, захлебываясь от восторга, прожужжал всем уши в детском саду о том, что скоро вернутся мои родители и привезут живую обезьяну. И все мне завидовали черной завистью, а я ходил и гордился. И вот предки возвратились - и, конечно же, никого не привезли. Батюшка объяснил это тем, что в нашем климате Люлю просто не выживет. Моему горю не было предела! Однако я быстро утешился после того, как Батюшка решил прийти к нам в сад и показать любительский фильм об Африке, который он снял на кинокамеру - и у меня опять появился повод задрать нос перед одногруппниками. Но без приколов не обошлось. Как сейчас помню тот день: я всем раззвонил, что вечером придет Батюшка с проектором и пленкой, а днем меня потянуло на подвиги - возбудился, видимо. К фасаду нашего детсада примыкал довольно высокий стилобат с площадкой, обнесенной перилами, и в эти перила в углу была вмурована труба для стока дождевой воды. И вот мне что-то стукнуло в голову, я забрался на площадку - и решил пописать в трубу! За коим занятием меня и засекла воспиталка - а тут как раз Батюшка идет! Вот это был кадр! Понятное дело, меня наказали, и в то время, когда весь детсад смотрел кино, я стоял в углу. Ну и домашний нагоняй от Батюшки мне был обеспечен. Вот такая фенька приключилась.

4

Как я уже упоминал, мне было пять лет, когда мои родители вернулись домой - и сразу же подали документы на развод, ибо жить с таким человеком, как мой Батюшка, - пытка та еще; я в полной мере испытал это на своей собственной шкуре, но об этом позже. Не буду вдаваться в подробности, я все это помню крайне смутно: нервотрепки, слезы, ссоры, бесконечные уговоры со стороны Матушки, увещевания со стороны бабушек, жесткие выпады Батюшки - все это тянулось бесконечно. Матушка успела выйти замуж, Батюшка поступил в аспирантуру и писал диссертацию, живя то в Москве, то в Геленджике, периодически наезжая в Октябрьский; я уже пошел в первый класс, когда, наконец, суд вынес постановление в пользу Матушки. Но… закон требовал - для галочки - спросить мнение ребенка, то есть мое. И вот в один отнюдь не прекрасный день в нашей квартире собрались все: Матушка с мужем, Батюшка, баба Ира и баба Лида, моя учительница и представители суда. И меня спросили: «С кем ты хочешь жить?». А что я мог ответить? Я ведь своих родителей толком и не знал, семь лет прожил с бабушками, привык к ним, к своим друзьям, своему двору, и никуда уезжать мне не хотелось - и естественно, что я с трудом выдавил из себя: «Хочу жить с бабой Ирой». А значит - не с Матушкой, и ушла она в слезах несолоно хлебавши. И хоть мне ее было очень жалко и у нее в гостях я чувствовал себя очень хорошо - пересилить себя я не смог. И это была моя фатальная ошибка, как вы поймете позднее.

А теперь я хочу рассказать о человеке, сыгравшем в моей судьбе роль не меньшую, чем бабушки и Батюшка. Как вы уже догадались, речь пойдет о новом матушкином муже, которого звали Миша, но я его всегда называл Главным, потому что он действительно был главным во всем, и мы с Матушкой всегда говорили: как Главный скажет, так и будет. Человеком он был замечательным, полная противоположность Батюшке, живущий по принципу «все отдал - богаче стал», отлично общался и ладил с детьми, постоянно шутил и разыгрывал кого-нибудь и никогда никому не навязывал свою волю. Родился он в Минске, там же окончил школу и физкультурный институт, был мастером спорта по плаванию и «надеждой Белоруссии» в этом виде спорта; но после армии (а служил он в десанте) у него появилась мечта-идея: объехать всю страну - от Минска до Сахалина. И он двинулся на восток, добрался до Октябрьского (его пригласил туда армейский друг Борташевич) - да там и зацепился. Еще бы: его сразу взяли тренером юношеской сборной, нападающим в местную ватерпольную команду и выделили двухкомнатную квартиру, правда, на окраине, почти возле Котлована. Самое смешное, что Батюшка сразу же познакомился с Мишей и почти подружился (Батюшка вообще знал всех и вся, постоянно плавал в бассейне, а главный акробат города дядя Саша Громов был его лучшим приятелем), именно он, судя по его рассказам, помог выбить эту квартиру, потому что главная архитекторша Октябрьского была, естественно, с ним в прекрасных отношениях.

Возможно, впоследствии Главный двинулся бы дальше, но… встретил Матушку, и не успел я оглянуться, как они поженились, и именно в ту квартиру я ходил к ним в гости на уикенд. Кстати, Миша был младше Матушки на шесть лет, но разница в возрасте им нисколько не мешала, а еще он хорошо пел под гитару, и в будущем он стал моим первым музыкально-вокальным учителем. И плавать он меня научил, хотя первые уроки мне преподал Батюшка.

Воспоминание. Мы вместе с Матушкой пришли в бассейн смотреть матч между местной и приезжей командами и сидим не на трибуне, а как «свои люди» - внизу, у самого бортика, на скамеечке. Ватерполисты, как положено, выстроились в линию у ворот, справа от нас Миша - в самом центре, судья свистит и бросает мяч в воду, пловцы срываются с места и плывут что есть силы - но Главный всегда на какую-то долю секунды опережает соперников, первый забирает мяч и отдает пас своим. И никто никогда не мог его опередить. И вот в очередной раз он забирает мяч - и сразу бросает его в ворота через полбассейна! И забивает гол - растерявшийся вратарь даже рот не успел открыть! Вот это был финт! Я так восхитился, что заорал и забил в ладоши, подпрыгнул на скамейке и со всего размаху саданулся затылком о кафельную плитку, покрывавшую стену. Ох и больно же было, слезы навернулись на глаза - но я сжал зубы и терпел, а игра продолжалась, и наши, как всегда, выигрывали.

Конечно, были у Главного и свои недостатки. Например, он с трудом сходился с незнакомыми людьми, а уж если кто нравился - то сразу и на всю жизнь. Поэтому и друзей у него было немного, да и те почти все со временем порастерялись. На работе он ни с кем близких отношений не поддерживал, и сколько общительная Матушка ни приводила в гости своих подруг и ни таскала его к ним на дни рождения - так они и остались «за бортом». И если кто-то из бывших знакомых звонил, то Матушка брала трубку, а Миша заявлял: «Я таких не знаю!», и сам никогда не звонил. Еще он периодически обижался на Матушку из-за всяких пустяков (как она считала) и при этом замыкался в себе на три-четыре дня, а иногда и на неделю, приходил с работы, ложился на диван, открывал книгу - и молчал. Просто молчал, не говорил ни слова, а Матушка суетилась вокруг него, хлопотала, подносила еду и т.д. «Меня нет» - так он сам это называл. Если в этот момент я к ним приезжал, то его поведение не менялось (хоть я, понятное дело, ничем не мог его обидеть), но если приходили гости - с ними он вел себя как обычно. И это, конечно, были весьма неприятные эпизоды. А в остальное время общаться с Мишей было одно удовольствие, и я в нем просто души не чаял. Он постоянно меня разыгрывал, шутил, придумывал разные игры; мы с ним рисовали, загадывали друг другу ребусы и писали стихи (как вам, к примеру, такие опусы: «Наш прославленный ковбой дрожит от щели за шкафой», или «А у Миши за щекой таракан нашел покой», или «Миша лопал колбасу, ковыряяся в носу»?), иногда я ездил с ним на рыбалку (он был заядлым рыболовом), в бассейн я приходил (в Октябрьском) и приезжал (позже, в Питере) почти каждый день - короче, веселились как могли.

А что же твой Батюшка, спросите вы, был, наверное, страшным монстром? Да нет, конечно, в любой компании он был лидером, своим в доску, балагурил и пел песни под гитару; легко шел на контакт, заводил новые (в основном нужные) знакомства, упорно добивался поставленной цели; умел охмурить, повлиять, пустить пыль в глаза, доказать свою правоту (а он всегда считал себя правым) - но это только на людях, а в семье его подлинная натура периодически вылезала наружу.

Воспоминание Матушки. Мне было, наверное, лет 10-12, когда она рассказала мне эту историю. Как вы помните, поженившись, они продолжали учиться в МГУ и жили там же, и есть ходили в так называемую студенческую столовую, что расположена на первом этаже в зоне Б (где они обитали). А напротив расположена еще одна небольшая столовая, которую все называли «закусочной», ибо первых блюд в ней не подавали, а на второе предлагалось «фирменное блюдо» - пельмени (со сметаной или с маслом по цене 34 и 31 коп. соответственно). А поскольку в студенческой днем всегда выстраивались огромные очереди, то мои предки как-то зашли в закусочную, взяли пельмени, то-се, а Батюшка, как язвенник, прихватил полстакана сметаны (была такая фишка, если вы помните). Сели они за столик, и Матушка, простая душа, взяла стакан со сметаной да и плеснула немного в тарелку с пельменями (в те времена в пельмени сметану добавляли одну чайную ложечку) - ну чтобы вкуснее было. Пустяки, как говорится, дело житейское. Но надо было видеть реакцию Батюшки.

Он весь окаменел, позеленел, почернел, покраснел, побелел и, ни слова ни говоря, взял стакан и вылил остатки сметаны Матушке в тарелку! После чего встал и ушел. Немая сцена, как у Гоголя. Вместе с ними за столиком сидела какая-то студентка, немного придя в себя, она сказала Матушке: «Девушка, ради бога, только не выходите за него замуж!» На что маманя обреченно ответила: «Да я уже вышла».

Второе воспоминание Матушки. Эту историю ей поведала баба Ира, с которой она и после развода продолжала общаться. Случился какой-то праздник, гости и вся семья собрались за столом, ну, сидят, едят, то-се - вдруг телефонный звонок. Баба Ира подходит к трубе, говорит, и по ее разговору понятно, что звонит какая-то ее подруга из другого города и что завтра она приезжает и просит встретить на ж/д вокзале в Туймазах. На что бабушка отвечает, что это само собой, Батюшка подъедет и встретит, нет проблем. Кладет трубку и возвращается за стол. Ну и начинает говорить, что завтра - короче, пересказывает разговор. Но тут мой папаня каменеет и металлическим голосом заявляет, что он «не такси» и никого встречать даже и не подумает. Народ немного прибалдел, повисла немая пауза, и тут в тишине раздается спокойный голос бабы Иры: «И вот поэтому, товарищи, от него ушла жена…» Батюшка вновь позеленел, покраснел и побелел, молча встал, отшвырнув стул, и ушел, хлопнув дверью.

Кстати, насчет частного извоза у него всегда была принципиальная позиция, хотя после Африки он всю жизнь ездит на машине. Я сам был свидетелем того, как какой-то мужичонка просто умолял его подбросить на вокзал (это было в Москве, он опаздывал на поезд, а мы остановились в центре), но Батюшка металлическим голосом повторял, как попугай: «Я не такси, я не такси». Так и не взял. А чего бы, спрашивается, не помочь человеку, если по пути? Да и лишняя «трешка» не помешала бы. Нет - принцип. Однако во времена гайдаровских реформ, когда деньги начали таять в воздухе, принципами пришлось поступиться: некоторое время он катался во Внуково, встречая и провожая людей. Вот такая фишка.

5

Ладно, о своих родителях, родственниках и друзьях я вкратце рассказал, можно возвращаться непосредственно к теме. А о чем я пишу? Правильно: о Розовом Детстве. Итак, в 67-м году я пошел в первый класс в 15-ю школу, а все мои друзья - во 2-ю. И только детсадовский друган Борис Ширяев попал в мой класс, но я как-то особо с ним не общался, как, впрочем, и с другими одноклассниками. Ибо все свободное время я проводил с нашей дворовой компанией. Хотя, повторюсь, кроме Кольки с Сережкой из того периода я помню только Рустика да Колю Вершинина со второго этажа. Я думаю, наши игры не отличались оригинальностью: мы играли в мини-футбол в беседке, гоняли на великах, прыгали по каркасам баскетбольных щитов, частенько ходили на «Поляну», на Котлован, в кино на все фильмы подряд. Пару раз я бил стекла в своем и соседнем доме, за что был нещадно порот; один раз разбил Кольке бровь камнем (опять попало), один раз меня цапнула собака - короче, воспоминания смутные и не занимающие центрального места в моем повествовании. Батюшка в это время писал диссертацию, живя то в Москве, то в Геленджике, временами наезжая к нам, Матушка жила с Мишей в его квартире, куда я ходил каждый уикенд, - все шло своим чередом.

Летом 68-го Батюшка отколол такую феньку: посадил в старый «Москвич» бабу Иру, Антона, Машу и меня - и повез нас в Геленджик! Первую ночь провели в Казани у батюшкиного друга Ломоносова, вторую - в Москве (полагаю, что у тетки Натальи), а потом уже почти сутки пилили до места. А место Батюшка нарыл - обалдеешь. В те времена весь Геленджик располагался на Тонком Мысу, а на Толстом находилась закрытая взлетная полоса и… больше ничего! Кроме дома Батюшкиных друзей, в котором мы жили. Ну, прямо хуторок в степи! И больше никакого жилья и ни одного человека вокруг. До моря - 10 минут пешком. Правда, и берег там не подарок: скалы, острые камни и водоросли, пока в воду зайдешь - купаться расхочется. Зато никаких туристов и дикарей - красота! Так что лето я пробалдел. На обратном пути мы заезжали в Евпаторию и в Ростов-на-Дону, но это я уже смутно помню.

Прошел год. И снова мы совершили такое же путешествие, только в меньшем составе. Накупались, едем назад, останавливаемся в Москве, баба Ира уезжает на поезде домой, а мы поселяемся в университете в Батюшкиной комнате. Проходит день, два, август кончается, и тут я, наконец, спрашиваю: «Акогда же мы домой поедем?» А Батюшка мне отвечает: «А мы никуда не поедем, теперь ты будешь жить здесь, со мной». Вот это был удар! И это вполне в стиле Батюшки: ничего не сказал, не предупредил, не обсудил, все сам решил - и поставил перед фактом. И попробуй возразить! А что тут возразишь? То, что моя безоблачная жизнь, мои друзья и мои интересы остались там, в Октябрьском; что эта гнусная пыльная Москва меня нисколько не интересует и на фиг не нужна? Так это он и сам прекрасно знал. И знал также, что я и слова не скажу, ибо с самого раннего детства он действовал на меня как удав на кролика. Что ж, такой характер и такое воспитание. Ведь позже он сам не раз с удовольствием рассказывал в компаниях, как приехал в отпуск из Мали и обнаружил, что я в свои два с чем-то года не желаю ходить, а только быстро ползаю - и тогда он озверел и, как он выразился, «пинками» за неделю научил меня ходить. А лет в пять он точно так же пинками посадил меня на двухколесный велосипед - это я уже сам помню. Видимо, те и многие другие пинки и затрещины глубоко засели в моем подсознании.

Одного не могу понять до сих пор: почему Батюшка забрал меня именно после второго класса, когда еще сам не обустроился в Москве, а не через год, через два, через пять? И ведь что примечательно: Матушка позже мне не раз рассказывала, что в течение муторного бракоразводного процесса он постоянно ей твердил: «Да забирай ты его, он мне абсолютно не нужен». Однако после решения суда он что-то не предлагал мне переехать к Матушке и Мише. И баба Ира, которая в какой-то момент в его отсутствие дала слабину и поклялась Матушке, что отдаст меня ей после смерти бабы Лиды, так и не отдала, просто из квартиры не выпустила - и все.

Вот так я оказался в ненавистной Москве, и начался совсем другой период моего Детства. Жили мы так.

Для тех, кто никогда не бывал в здании на Воробьевых горах, хочу пояснить его устройство. Оно состоит из нескольких зон: в центре зона А, где расположены аудитории, кафедры, ректораты, библиотеки, «профессорская» столовая, холлы, лифты, лестницы, зоологический музей с 25 по 30-й этаж (выше - уже шпиль, куда доступ закрыт); а по бокам - зоны Б, В, Г, Д, Ж, З , Е и К, которые, собственно, и являются общагой. Четыре основные зоны представляют собой два длиннющих коридора в виде буквы Т, по бокам которых расположены блоки. Каждый блок имеет две комнаты с общей прихожей, душем и гардеробом. В конце коридоров кухни и выход на лестницу, на стыке -

холл с лифтами, место вахтерши и небольшой зал высотой в два этажа, в котором стоят телеящик, несколько рядов кресел и пианино. Что ценно: на стойке у вахтерши стоял телефон, по которому не только ты, но и тебе могли позвонить: достаточно было набрать номер, сказать номер блока и количество звонков -

и вахтерша добросовестно звонила, пока вызываемый абонент не приходил. К нам, например, был «один звонок», а к соседу Ломоносову - два. Удобно, верно?

Жили мы в зоне Б на седьмом этаже, в блоке 707 с видом на парк со стадионом и теннисными кортами, м. «Университет», строящийся новый цирк и расположенный по обе стороны Ломоносовского проспекта квартал так называемых домов преподавателей. В нашей восьмиметровой комнате помещались только полуторная тахта (поперек под окном) и секретер с откидным бюро вдоль одной стены. А вдоль другой вечером Батюшка раскладывал толстые подушки с той же тахты, и на них я спал. Вот такая началась веселая жизнь. К тому же, оказавшись вырванным из-под плотной опеки бабушек-клушек, мне пришлось привыкать к самостоятельности. Ведь моя новая школа находилась в глубине квартала домов преподавателей, и мне приходилось проезжать на автобусе три остановки до метро, а потом еще пешком топать. В том же районе приютился детский клуб, куда я ездил заниматься музыкой и живописью - только на одну остановку дальше. По странному совпадению, этим же летом Матушка и Миша решили уехать из Октябрьского, и после долгих ухищрений они сумели обменять свою двухкомнатную квартиру на комнату в коммуналке. Но в Питере. Куда и переехали в сентябре. И в первые же каникулы Батюшка показал мне, где вокзал, где кассы, где перрон, посадил в вагон - и вперед! Дальше я сам покупал билеты и ездил и в Питер, и в Октябрьский. Матушка с Мишей поначалу меня встречали - провожали, а потом перестали. Так я стал самостоятельным.

Мой день проходил примерно так. В 7-30 Батюшка просыпался (я будильника в упор не слышал), расталкивал меня и снова укладывался. Я вставал, умывался, одевался, спускался на первый этаж, заходил в буфет при студенческой столовой (там народу было меньше), легко и быстро завтракал, садился на бас и ехал в школу. После уроков - обратно, и если папаня был дома, то мы вместе шли обедать, а если его не было, то я это делал один. Затем я гулял, а ровно в четыре садился за уроки. Ну, а потом опять ехал на занятия. Вечером играл с друзьями, читал, учил устные уроки, а ровно в девять Батюшка меня укладывал спать. Ну и по каким-то дням я играл на пианино, а в бассейн ходил по субботам, благо, он находился в подвале самого здания. И это - единственное, что я делал с удовольствием.

Тут внимательный читатель, вероятно, должен спросить: а что означают фразы «ровно в четыре» и «ровно в девять»? Ты что, в интернате жил? В этом-то все и дело, это как раз начинаются те нюансы под названием «прелести жизни с Батюшкой». Дело в том, что батяня мой всю жизнь считал, что главное - это режим. Хотя сам никакого режима не соблюдал, ложился под утро, вставал в полдень, ибо был «совой». Но ведь и я именно с третьего класса почувствовал, что я тоже «сова», но Батюшку это абсолютно не волновало. И с поразительным упорством он укладывал меня спать в девять часов (а попробовал бы я прийти домой хоть на пять минут позже - был бы жуткий скандал), а сам продолжал работать - и страшно злился, если замечал, что я долго засыпаю. А как я мог заснуть сразу, да еще при свете? К счастью, вскоре ему самому это надоело, и он стал уходить и гасить свет, и я мог спокойно полежать и подумать о смысле жизни.

Еще одна дурацкая теория Батюшки: «отдых мозгов после уроков». Это объясняет мои прогулки после обеда. А с кем гулять-то? Мои друзья, как все нормальные ученики, в это время делали уроки, а потом выходили. А мне к четырем надо было идти домой! Как штык! Один раз я, помнится, заигрался и задержался примерно минут на двадцать - так Батюшка так озверел, что я еще три дня ходил в ступоре.

Далее. Едва мы обосновались в Москве, как неугомонный папаня тут же запихнул меня в два кружка: на музыку и живопись. Опять же не спрашивая моего согласия. Не могу отрицать, что музыкой я интересовался, слушал современные песни, с удовольствием сам что-то пел, бренчал на гитаре, шлепал по клавишам пианино, заходя к соседке на втором этаже, но научиться играть профессионально - такого желания не возникало никогда. Конечно, я не возражал, в детстве все попробовать хочется, и поначалу это казалось интересной игрой, через полгода стало надоедать, а через год я полез на стенку! Но сказать об этом Батюшке? Пойти против его воли? Ну, сами понимаете… И все-таки, забегая вперед, скажу, что «борьбу с пианино» в итоге я выиграл, единственный раз в жизни пойдя против Батюшки. Дело в том, что на третьем году обучения нас начали мучить гаммами и ввели дополнительные занятия по сольфеджио - и тут я настолько ошизел, что гигантским усилием воли переборол свою кроличью трусость и выложил все карты на стол. Как ни странно, Батюшка меня понял и не стал особо возражать, и с пианино было покончено. Но сколько нервов и крови было попорчено за эти три года - знает только моя язва.

С живописью дело обстояло немного иначе. Рисовать я действительно умею (точнее, срисовывать чужие картинки, что мне особо нравилось), занимался этим с раннего детства, но рисовать карандашом, а не красками. А краски я всегда ненавидел. Но разве объяснишь это Батюшке? Любишь рисовать? Умеешь? В кружок - вперед, учись! И целый год меня колбасило от бесконечных натюрмортов, пока не пришли новые ученики, а мы - нас было всего двое: я и Надя Столповская - не попали в привилегированную старшую группу. Тут наша учительница предоставила нам полную свободу действий, сама занималась с «младшими», а мы вдвоем сидели в отдельной комнате и занимались всем чем угодно, но только не живописью: то лепили папье-маше, то делали коллаж, то плакаты, то просто болтали, а то читали на два голоса пьесы Шварца. Короче, за последние три года ни одного гнусного натюрморта я не написал, что радует. И когда мне пришлось не по своей воле прекратить эти занятия (почему, я объясню позже) - это было единственное, о чем я пожалел.

С бассейном было проще. По гороскопу я - Крыса и Рыба, люблю воду, люблю плавать, в Октябрьском ходил в бассейн постоянно, в Питере почти каждый день плавал в Мишином бассейне (он устроился тренером), поэтому на занятия я ходил с удовольствием. Но… не напрягался, за рекордами не рвался, и когда года через два ребром встал вопрос: либо переходить в спортивную секцию (а это шесть тренировок в неделю), либо бросать, то ответ я выбрал однозначный. И с легкостью бросил. И об этом ничуть не жалею.

6

Мои новые друзья: мексиканец Бенито, Серега Тропин и араб Алик. Вообще-то у Бенито, как у всякого мексиканца, было штук 15 имен, но мы называли его просто, а он скромно представлялся как Беня. Жил он в соседнем 709-м номере и был на год меня младше. Серега был старше на год и жил в другой зоне на 17-м этаже вместе с младшим братом Лехой, там же на 14-м жил Алик. По-моему, он тоже был помладше на год-два. Но учились они не в моей школе. Вот и вся наша компания. Естественно, в классе появились свои приятели, но не более того, вне школы мы не общались. Проводили время как обычно: футбол, хоккей, прятки, салки, беганье по лестницам, катание на лифте, посиделки на балконе 30-го этажа в зоне А (вот это был вид!), ну и мелкие шалости. Однако один раз мы так «пошалили», что мало не показалось. Идея принадлежала Сереге. Дело в том, что на всех дверях нашей общаги, ведущих на лестницы и в залы с телевизором, были ручки с навинчивающимся металлическим набалдашником. И Серега предложил эти ручки «навинтить». В смысле открутить. Я воодушевился, Беню мы привлекать не стали, и в течение недели отвертели все ручки в двух зонах. Добычу мы складывали в картонную коробку и прятали у Сереги на этаже в маленькой каморке для швабр и ведер, таких было несколько на каждом этаже, и они не запирались. Но вдруг Серега сказал, что у него хранить стало опасно, и мы перетащили коробку на мой этаж, стали ее прятать - а тут Батюшка из блока выходит! Это что такое, спрашивает. Ну, нам признаться боязно, мы и давай заливать, дескать, это не наше, это мы тут нашли. Батюшка хмыкнул, пробурчал: «Ну-ну» и ушел. Нам бы, дуракам, тут же все перепрятать, но мы решили, что пронесло. Ан нет. Буквально на следующее утро вошедшая уборщица разбудила нас сообщением, что нашла наше сокровище, с твердым убеждением, что это моих рук дело. Верно, а кому еще? И тут Батюшка разозлился по-настоящему (впрочем, он всегда злился всерьез, в том-то и была его беда), и получил я такую затрещину, что чуть не сковырнулся с подушек. Как тут же выяснилось, злился он не потому, что я ручки отвинтил (подумаешь, дело житейское), а потому, что я его обманул. Ибо он всегда говорил: «Главное в отношениях - это доверие. А там, где обман, - там доверия нет. А нет доверия - хорошего отношения не жди».

Эх, Батюшка, знал бы он, сколько раз в жизни я его обманывал или говорил полуправду, или часть правды, или что-то утаивал и умалчивал! И я был вынужден это делать, даже преодолевая страх перед случайным разоблачением, учитывая его предсказуемую реакцию на некоторые вещи и не желая превращать свою жизнь в постоянный кошмар. Правда, позже он утверждал, что он все всегда про меня знал, а не знал, так догадывался, но молчал, - но я-то лучше знаю. Кое о чем он, безусловно, догадывался, но не знал наверняка, так как за руку не ловил, а если в чем-то ловил, то уж не молчал, этого он не умеет.

Серега, пришедший в этот же день ко мне, тоже получил свой пинок под зад, и побрели мы со скорбным видом эти ручки привинчивать на место. Это уже было не так весело.

А один раз Алик пострадал за то же самое - за вранье. Зашел я как-то к нему, а тут его батюшка и говорит: «Сходите в магазин и купите 100 граммов масла». И дает мелочь, только-только. А магазин был на первом этаже в зоне В. Ну, идем. Тут Алик и выдал «гениальную» идею: а давай, говорит, купим не 100, а 50 граммов масла, а на сдачу лимонада тяпнем! Надо отметить, что в те времена лимонад стоил недешево, и разрешалось нам его пить только по праздникам и дням рождения, в остальные дни перебивались газировкой за три копеечки. Ну, мне-то что, отвечать не мне, лимонаду принять я всегда готов, давай, говорю. Так и сделали. Возвращаемся, Алик отдает масло, но батюшка-то не лопух, он сразу видит, что его в два раза меньше, и он начинает Алика пытать. Но Алик уперся: сто да сто, после чего его папаша нахмурился, загнал его в комнату, видимо для экзекуции, а меня выпроводил.

Кино у нас крутили по уикендам в огромнейшей аудитории 01 на первом этаже, в секции Дома культуры. Народу всегда хватало на любой фильм - а что еще делать по вечерам? Ну и мы не пропускали ни одного сеанса, тем более что по дороге в центральном холле стоял ларек с мороженым, и можно было попросить у родителя денег не только на кино. А мороженое нам тогда казалось просто сказочным, хотя это был обычный пломбир в вафельном стаканчике за 19 копеек, украшенный кремовой розочкой. Но два раза на моей памяти на сеансе был просто лом. В первый раз крутили «Белое солнце пустыни», во второй - диснеевские мультики. Народ стоял во всех проходах, чуть ли не на головах друг у друга, и каким-то чудом Батюшка ввинтился в эту толпу, а меня перекинул через спинки кресел какому-то знакомому на колени. После сеанса выяснилось, что несколько рядов кресел вырваны из пола «с мясом».

Так мы и жили. Ели мы обычно или в студенческой, или в закусочной, но иногда «шиковали» и ходили в профессорскую, где нас обслуживала знакомая официантка, которая хорошо знала Батюшку и почему-то очень любила меня. А я любил хорошо и много поесть, этого не отнимешь.

Воспоминание Батюшки. Сколько мне было лет, точно не знаю, но это было еще до отъезда родичей в Мали. Мы все вместе приходим в закусочную, меня сажают за столик, а сами становятся в очередь. Через некоторое время ко мне подсаживается негр с полным подносом еды. Вскоре подходят родители и наблюдают такую картину: я сосредоточенно уплетаю чужую еду, а бедный негр стоит рядом и не знает, что делать! И я уже доедаю все, что было, целый обед. Ну, понятно, тут суматоха, они извиняются, пытаются заплатить, но негр говорит: что вы, что вы, пусть ест, денег не взял и ушел - а я потом и свою порцию слупарил! Так что прокормить меня было сложно.

За год университетской жизни Батюшка ухитрился найти себе невесту, студентку того же МГУ, на 12 лет моложе и дочь весьма обеспеченных родителей. Как ему это удалось - одна из серий фильма «Таланты моего Батюшки». Представьте себе такую картину: ваша двадцатилетняя дочь, студентка-отличница, воспитанная в строгости и скромности, приводит в дом взрослого мужчину из общаги, прописанного в каком-то Октябрьском, пусть кандидата наук и младшего научного сотрудника, со средней зарплатой - но еще и с довеском в виде десятилетнего оболтуса! Однако факт есть факт: они поженились, и мы переехали в роскошную четырехкомнатную квартиру в ЦКовском доме недалеко от метро «Кунцевская».

Не буду перечислять всех достоинств Оли - так звали новую жену, которую в роли «злобной мачехи» я даже представить себе не мог, ибо она обладала самым главным достоинством -

уживаться с Батюшкой (они вместе по сей день) и ухитряться гасить его нервно-гневные вспышки. Чем не раз и меня уводила из-под удара.

Однако квартира квартирой, а семья у нас была не маленькая. Мы трое, Олины родители, дядя Боря и тетя Юля, Олина бабушка (далее - Бабка) и ее брат Володя. Но это только до поры. Обосновались мы так. В большой комнате - молодожены, в спальне - родители, в одной маленькой - Бабка, в другой -

мы с Володей. Все бы хорошо, да где-то через год Володя не придумал ничего лучшего, как жениться и привел в дом жену Людмилу, обладавшую весьма ехидным характером и жесткой бытовой хваткой, и поэтому у них с Батюшкой сразу началась скрытая вражда. Естественно, меня переместили в гостиную на раскладной диван, через некоторое время родилась моя сестрица Алька (этот ор по ночам я никогда не забуду!), а еще чуть позже - кузен Димка. Вот такая семейка получилась. Несмотря ни на что, дядя Боря и тетя Юля продолжали нести свой крест, напряженно работали, юные мамы сидели с детьми, Батюшка возвращался с работы как можно позже (чему я несказанно радовался), а Бабка продолжала всех терроризировать.

Ох уж эта Бабка! Ей уже тогда было лет под 90, но она была удивительно энергична, живуча и вредна. Она весь дом держала в ежовых рукавицах - просто генералиссимус какой-то! Самой главной фишкой ее была такая: раз в полчаса она проходила по квартире и заглядывала во все комнаты - просто так, с проверкой. И попробуй запереть дверь - сразу скандал. И все это терпели. Поскольку днем она сидела дома и кормила меня обедом по возвращении из школы, то больше всех с ней цапался я. Чуть что не так - и она норовила треснуть меня по башке своей костлявой рукой. Один раз в руке оказалась мясорубка, я чудом увернулся. Ну и Батюшка ее терпеть не мог и ругался периодически.

Но бывали в нашей жизни и маленькие праздники. Это случалось каждое воскресенье, традиция была такая. Дядя Боря и тетя Юля вскакивали в 6 (!) часов, шли на кухню и начинали активную готовку, у них было два фирменных блюда: блины и пироги, пекли по очереди. Часов в 11 устраивался общий подъем, вся семья усаживалась за большим кухонным столом, ставился электросамовар, блюда с едой, и начиналась трапеза. Ох уж я оттягивался, однажды слопал 15 блинов, специально подсчитал. Иногда случались такие же совместные ужины, тогда на всех варилась одна большая курица, которая делилась так: детям - ножки, женам - крылышки, а Батюшке всегда доставалась шея. Он радостно потирал ладони, широко улыбался и причитал: «О как я люблю шею, как я обожаю шею!» Позже, когда мы уже жили отдельно, если нам случалось готовить куренка, он брал себе самый большой кусок грудки и ворчал: «Как я ненавижу эту шею!» Но в целом мы жили неплохо, дефицитные продукты приносились из ЦКовского распределителя и министерского буфета, в холле стояли полки с кучей книг, и я читал запоем, стол для уроков у меня был свой, и уроки я учил уже по своему методу, сразу после обеда, благо, Батюшка не мог проследить.

Только суббота была для меня иногда, как бы сказать, немного омрачена. Во-первых, дома был Батюшка. Если в школе все было нормально, то я особо не переживал, но если я получал очередную «глупую» двойку (а я получал только глупые двойки - за невнимательность, за выкрики с места, за разговоры и т.п.), то брел домой, как на Голгофу, а приходя, сразу прятался в туалете и сидел там до опупения, зная непредсказуемость реакции Батюшки. Он мог и посмеяться, а мог и садануть креслом об пол в порыве злости. Во-вторых, сразу после обеда тетя Юля вручала мне огромный список, и я шел в магазин покупать продукты, в основном овощи. А так как касс тогда не было и продавцы сами продавали и получали деньги, а магазин был один на весь район, и была суббота - то очереди были гигантские, и я от этого просто шизел. Правда, потом я мог идти гулять с чистой совестью.

7

Новая школа и новые друзья. Следует с удовлетворением отметить, что к 70-му году в нашем районе были построены только три или четыре башни и детский сад, остальные продолжали строиться. «Своей» школы не было, и нам приходилось ходить в обыкновенную рабоче-крестьянскую школу почти к метро «Пионерская» через стройку и вечную грязь, что составляло минут 15. В отдельно стоящей башне жил я один, остальные друзья и одноклассники обитали в центральной сдвоенной башне. А именно: Костя Новиков, Сергей Мушкатеров, Сергей Сербучев (мой класс), Миша Дмитриев, Жека Калинкин, Андрей Эвераус, Миша Кулышев (параллельный класс) и Витя Краснов (на класс младше). И только Марфа (это прозвище такое, а имени не помню) жил в третьей башне, но мы и общались с ним меньше. Я как-то сразу сдружился с Костей, мы сели за одну парту, в школу и обратно ходили вместе (обычно я поджидал его у подъезда, а если он выходил немного раньше, то заходил за мной, хотя мне было по пути, а ему - нет); перед тем как идти гулять, всегда созванивались и регулярно ходили друг к другу в гости. Чуть позже к нам примкнул Мушкатер (или просто Муха), который, кстати, жил прямо над Костей, что создавало им дополнительный повод для общения. Обычно мы так втроем и кучковались, близок по духу был и часто примыкал к нам Дмитриев, остальные присоединялись только при массовых играх в футбол или снежки. Самым любимым для нас развлечением было прыганье с качелей. Качели на нашей площадке были классные: высокие, широкие, без спинки и без ступора (т.е. на них можно было крутить «солнышко»), а площадка была песчаная. Вот мы и соревновались часами, кто дальше прыгнет. Великов не было ни у кого, зато были самострелы, и мы с удовольствием стреляли по воробьям. Так и шло время.

Учился я всегда хорошо. Два первых класса, под плотной опекой бабушек, я вообще был круглым отличником, и до сих пор я храню две грамоты «За отличную учебу и примерное поведение». Потом контроль ослаб, и дневник мой запестрел различными отметками. Но самое интересное, что третий класс я закончил с одними четверками, Батюшка даже расстроился: что ж, говорит, ты «середняк» какой-то, пусть лучше бы тройки с пятерками были. Но дальше так и было.

Одно из немногих достоинств Батюшки: он никогда не проверял мои уроки. Ибо он знал, что я всегда их делаю, такое уж у меня было воспитание. Но однажды…

Воспоминание. Пятый класс. Только начали изучать английский. С ним у меня проблем не было, ибо все пересказы я давал корректировать Оле, которая знала язык не хуже Батюшки, поэтому всегда получал только пятерки. Я, как всегда, с легкостью сделал домашнее задание, а тут дома случился Батюшка и, вроде как в шутку, говорит: «Сделал урок? А дай-ка я проверю». Я спокойно даю ему учебник и называю номер страницы. Но надо знать моего Батюшку. Видя учебник в первый раз, он раскрывает его на первой странице и весело так читает первую же строчку: «Сосчитайте от одного до десяти (на английском, естественно)». И тут меня бросает в пот, потому что этого мы не проходили! Вернее, счет и цифры я знал, но учительница никогда не произносила такую фразу и упражнения этого не задавала, поэтому я хоть и слышу знакомые слова «from one to ten», но смысла понять не могу! Нормальный сын просто бы пожал плечами и попросил перевести, а нормальный родитель пожурил бы за бестолковость и перевел, но я начинаю впадать в ступор, а Батюшка каменеть. В принципе, можно было догадаться по смыслу, но в том-то все и дело, что как только я вхожу в стадию кролика перед удавом, мозги превращаются в жидкую кашу, и я напрочь перестаю соображать. Итак, Батюшка повторяет злополучную фразу раз, другой, десятый, все больше зверея, а я молчу и все больше ступорею - в конце концов он бросает учебник, обзывает меня тупицей, дает затрещину и выходит, хлопнув дверью! Вот такая проверочка уроков получилась. Больше попыток не было.

К моим школьным успехам Батюшка относился по-разному. Над такими записями в дневнике, как «Пришел в конце третьего урока, почему?» (это мы вместе проспали, а учитель думал, что я прогулял - кстати, уроки я никогда не прогуливал), «Разбил своему другу зубы о парту» (это случайно получилось, мы играли), «Поддал по руке девочке так, что груша полетела во взрослого папу» (это вообще перл для «Нарочно не придумаешь!»), «Разговаривал на уроке», «Не слушал учителя», «Поведение - кол», «Поведение - два», - он просто хохотал. За тройки ругал тупицей и посредственностью, а вот когда я приносил глупую двойку за то, что болтал и не смог повторить сказанное учителем - тогда он просто выходил из себя. Зато на общественную работу он точно так же, как и я, клал с прибором.

Что еще омрачало мое существование, так это батюшкин режим. В те времена ящик показывал только четыре программы, да и смотреть там было совершенно нечего. И только по первой после программы «Время» - все о нем и немного о погоде - заряжали какой-нибудь фильм. И именно в 9-30, когда вся семья усаживалась в холле перед ящиком, Батюшка укладывал меня спать! Я лежал, слышал звук телевизора, видел его свет на матовом стекле в двери, клял Батюшку и не мог заснуть. На следующий день все одноклассники со смаком обсуждали какие-нибудь эпизоды из прошедшего фильма (никто так рано не ложился), а я стоял, кивал головой и завидовал. Точнее, мне было просто обидно. Так что по ящику я смотрел только классические совдеповские сериалы: «Тени исчезают в полдень», «Майор Вихрь», «Сердце Бонивура», «Адъютант Его Превосходительства», «Капитан Тэнкиш», «Четыре танкиста», «Нас много на каждом километре», которые шли до «Времени». Ну и знаменитый хоккейный поединок СССР - Канада, конечно, не пропустили. Ну и всякие там «Утренние почты», «А ну-ка, парни», «Делай, как мы», «Кабачок 13 стульев», «Вокруг смеха». Мультиками нас тогда не баловали, только по воскресеньям и в дни каникул, да и то все крутили бесконечного «Незнайку», а на такие сериалы, как «Ну, погоди!» или японские мульты типа «Кот в сапогах» или «Без семьи», мы ходили в кинотеатры. И лимонад давали только на дни рождения.

Зато в Питере я отдыхал по полной. Это естественно, что, встречаясь со мной четыре раза в году, Матушка баловала меня как могла, и я этим пользовался. Мне разрешалось: смотреть в любое время любую передачу по ящику (в Москве - только вместе и по расписанию), крутить пластинки на вертаке (в Москве - даже не подходи), есть все что захочу в любых количествах (в Москве - то, что дают), ложиться спать и вставать в любой час, пить лимонад, есть мороженое, ходить в кино и в бассейн - хоть каждый день. Лафа! Но была и ложка дегтя. Ибо Матушка постоянно уговаривала меня переехать к ней и доводила меня этим до кондрашки. И главное, я с ней соглашался, но сообщить о таком решении Батюшке? Нет, тут кролик перед удавом просто падал замертво. И все-таки один раз я поддался на уговоры, переборол свой страх, выложил карты на стол, и даже часть вещей летом Матушка увезла (правда, тайком, пока Батюшки в городе не было) - но осенью я опять смалодушничал и так и не уехал. После чего уговоры со стороны Матушки прекратились. Так и не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я переехал в Питер, и об этом я часто жалею.

После четвертого класса я совершил такой же вояж по маршруту Москва - Питер - Москва - Октябрьский - Москва, а после пятого традиция нарушилась. В Питер-то я съездил, а в июле-августе Мишу отправили в спортивный лагерь в Туапсе. Упускать халявную поездку на море было глупо, и мы с Матушкой (которая работала учительницей математики и всегда имела отпуск летом) тут же присоседились. Эх, хорошо на море! Правда, Миша спуску не давал и загружал по полной программе наравне с другими учениками, но это не было проблемой. Отдохнули хорошо.

На следующий год я опять рванул в Питер, а на июль-август уехал в Чебоксары вместе с Матушкой и Мишей (они туда и раньше постоянно ездили). Почему же не в любимый Октябрьский, может спросить докучливый читатель? Объясняю. Дело в том, что железнопробивной Батюшка ухитрился выбить для себя вторую длительную командировку в Африку, на этот раз в ЦАР, хотя, по его словам, ему это стоило бо-о-ольших нервов. Олю с двухлетней Алькой он брал с собой, а для меня места не нашлось, русской школы там не было. Ребром встал вопрос: а куда меня девать? Но Батюшка думал недолго и… сплавил меня обратно в Октябрьский! А поехать в Питер даже не предложил! Но меня и такой вариант вполне устраивал. Немного расскажу о Матушкиной родне.

Бабушка моя умерла, когда Матушке было лет 10, и ее взяла на воспитание сестра, то есть мамане она была тетей. Я ее называл Бабулей. Так вот, у Бабули было своих четверо детей: Миша, Вася, Ванюшка и Нюрка. Жили они в маленьком однокомнатном домике, который один каким-то чудом сохранился в центре Чебоксар. Я там бывал в глубоком детстве, помню очень смутно. Со временем дети выросли, разъехались кто куда, домик снесли, а Бабуля с Нюркой получили однокомнатную квартиру в пятиэтажке на втором этаже (без горячей воды, но с балконом) недалеко от железнодорожного вокзала. Очень удобно было: сходишь с поезда, пять минут дворами - и дома! Судьба распорядилась так: Миша дослужился до генерала, долго работал в Польше, а потом обосновался в Москве в трехкомнатной квартире (жена умерла, двое детей, живут отдельно, оба военные); Вася стал инженером и уехал в Ижевск (двое детей), Ванюшка выучился на дамского парикмахера, говорят, пользовался жутким успехом, и всю жизнь прожил в родном городе (насчет детей не знаю, не видел, но жена была); а Нюрка… Нюрка - это особая статья. Образование у нее было четыре класса, и она всю жизнь больше нигде не училась и не работала! Так и сидела при матери. Как ей это удалось при совдеповском тотальном трудоустройстве - ума не приложу. И еще она была таким уникальным крохобором и скопидомом - Плюшкину и не снилось. Сама она была квашня квашней, ходила в каких-то обносках, в старушечьих кофтах, хотя старинный сундук (я в детстве на нем спал) был набит хорошими вещами, насквозь пронафталиненными. Я сам однажды наблюдал, как она торговалась на рынке за каждую копейку. Хорошую колбасу, которую ей привозила Матушка, она никогда не подавала на стол, даже если приходили Ванюшка и ее муж Герман, живший отдельно, зато ночью тихонько кралась к холодильнику и лопала ее без хлеба и воды, сидя на кровати. В 80-х, когда мы уже жили на Волге, снимали дом, она постоянно шептала Матушке: «Ты ночью-то, когда все спят, проберись в огород да нарви овощей-фруктов - а днем поспишь!» Бывало, с поезда рано утром придешь в квартиру, Бабуля уже наготовит, стол ломится. А Бабули не стало - на столе яичница из одного яйца, хлеб, два хилых огурца да три помидорки. А Нюрка все причитает: «Хлеб ешьте, соль ешьте, яичницу ешьте», как будто разносолов немерено. Заедешь с Волги в город на день-два, а Нюрка: «Я вся больная, я вас не ждала, не готовила». А мы, говорим, сегодня в гости к друзьям идем. «Ну и слава Богу!» Короче, мы про нее уже анекдоты рассказывали. Понятное дело, никаких детей у нее не было.

Еще одна отличительная черта этой семейки: они все очень любили хорошо посидеть и славно выпить, кроме женщин, конечно. Да ведь не просто выпьют, а еще силком заставят выпить любого зашедшего гостя, даже непьющего. А надо сказать, что в те годы с водкой в провинции были проблемы, но у Нюрки знакомая работала на спиртзаводе и проносила спирт в грелке, привязывая ее под одеждой к животу, и продавала по три рубля. Та водка называлась «резиновой», ибо пахла ужасно. Я помню, когда приходил Ванюшка, Нюрка доставала из недр гардероба какой-то занюханный флакончик, наливала ему стакан, он его жахал в один присест и продолжал сидеть как ни в чем не бывало.

Воспоминание Батюшки. Привезла его Матушка в Чебоксары в качестве жениха с родней познакомить. Это еще в домике было. Ну, понятное дело, накрыли стол, на столе - четверть, сели - и давай внедрять. А Батюшка тогда практически не пил, из-за язвы и просто по жизни. Может, одну рюмку он и пригубил, а потом - как отрезал. Как же так? Сесть за стол да не выпить за такое знаменательное событие: младшая сестра, сиротка, замуж выходит! И стали они в него эту водку «вливать». Но вы-то уже поняли характер моего Батюшки. Кончилось это тем, что он озверел, встал и выкинул рюмку в окно вместе с содержимым! Немая сцена. Как они выкрутились из этой ситуации, я не знаю, но Батюшка с тех пор в Чебоксары - ни ногой.

Воспоминание. Мне - лет 20, мы с Матушкой сидим у Нюрки (почему-то не было Миши), в гости приходят Ванюшка и Герман, садимся за стол и - понятное дело. Ну, мне-то по барабану, я тогда цистерну мог выпить, а Матушке уже и третья не идет. И тут начинается двойной прессинг, пей - и все! Делать нечего, Матушка продолжает пить и запивать квасом, пьет - и запивает, пьет - и запивает. Я понять не могу, как она еще за столом сидит, а ей хоть бы что. Когда гости ушли, я ее спрашиваю, как ей это удалось. А она говорит: «А я и не пила». Как так? Да так, набирала водку в рот, а потом, делая вид, что запивает, выплевывала ее в квас!

Из всех описанных мною персонажей в живых остался только генерал, в 2007 году мы славно отметили его 80-тилетие. Такие дела.

8

Итак, осенью 73-го года я вернулся в родной город. Для начала мы пошли покупать школьную форму, ибо из серой убожеской униформы, в которой все тогда ходили, я благополучно вырос. Заходим в магазин, подходим к нужному отделу и с удивлением видим, что нам предлагают несколько фасонов вполне приличных костюмов. Выбрали, купили, и даже строгий директор за годы учебы мне ни разу не сделал замечания за то, что я одет «не по форме». Впрочем, в нашей школе все ходили в обычных костюмах, а по теплу - просто в рубашках, а девчонки в обычных платьях или мини-юбках и майках. Вот так провинциальный Октябрьский оказался гораздо демократичнее чопорной, самовлюбленной, снобистской и гниющей Москвы.

Почему-то меня зачислили не в мой старый класс, а в параллельный «Б», где я никого не знал, что меня немного смущало. Как сейчас помню, как в первый раз я вошел в здание школы, нашел свой класс, открыл дверь - и буквально наткнулся на здоровенного лба, который с ходу закричал: «Ты новенький? Отлично, б…! Заходи, в п…! Садись, на х…!» Обрадовался прямо как родному брату. И посадил меня за свою парту. Позже выяснилось, что это был главный хулиган, двоечник и второгодник Серега Тимофеев по прозвищу Сека. Я уже упоминал о том, что все хулиганы и двоечники меня почему-то очень уважали, а уж когда узнали мою биографию и то, что я хорошо рисую и не курю, - зауважали еще больше.

Кстати, о курении. Чтобы осветить этот вопрос, я ненадолго вернусь в «кунцевский период». Я совсем забыл об одной фишке. Где-то в начале шестого класса Косте Новикову привезли из-за кордона настоящие джинсы, и он решил, что бегать и играть в наши детские игры ему больше несолидно, он якобы «повзрослел» - поэтому он надевал эти джинсы, ботиночки, выходил на улицу и гордо гулял вокруг дома. А мне джинсы были до лампочки, я всегда гулял в тренировочном костюме и кедах, у меня еще детство сидело в попе - и раз Костя «отошел», то я стал близко общаться с Жекой Калинкиным, ибо наши интересы совпадали. Но прыгать с качелей уже поднадоело, и с целью разнообразия мы нарыли для себя очень интересный маршрут.

Старые москвичи знают, что кунцевская линия метро идет по поверхности, в нашем районе параллельно Малой Филевской улице, отгороженная высоким забором. А за ней проложены обычные рельсы, по которым идут электрички, и без всякой ограды, а еще дальше - широкая лесополоса до Кастанаевской улицы. Так вот, мы с Жекой нашли небольшую, уютную полянку около рельсов, где нас было не видно и не слышно. Спереди - рельсы, за ними склон и кусты, сзади - тоже склон и кусты. Даже домов не видно и не слышно шума Рублевского шоссе. Мы как будто оказались в своем собственном мирке без надзора и контроля. И там уж мы оттягивались: жгли костры, плавили свинец и отливали из него разные штуки, подкладывали гвозди под проходящие электрички и… курили! Ну, захотелось попробовать, возраст такой. Но курили не сигареты (кто бы нам их продал, времена иные были), а самокрутки из опавших сухих листьев! Естественно, не в затяжку. В этом был какой-то особенный кайф. И баловство, ибо никто из нашей компании по-настоящему не курил, а мне это и в голову не приходило. И матом ругаться тоже было не принято.

Воспоминание. Вернемся в седьмой класс. На следующий день после моего «вливания в коллектив» мы пошли на урок труда. Трудовые мастерские находились у нас на школьном дворе за небольшим стадионом (школа тоже была небольшой,). И вот в перемену все малолетние курильщики - Сека, Рома, Виталя, Паша, Ринат, и я с ними за компанию - сели на лавочку под забором. Все дружно закурили почему-то «Беломор», и тут Виталя говорит мне: «А ты куришь?» Я вспомнил «железнодорожный» опыт, мне захотелось выпендриться, и я гордо брякнул: «Курю!» «О-о-о, молодец, наш человек», - затянули все, похлопали по плечу и дали папиросу. Но не успел я прикурить, как Рома отчебучил довольно-таки странную фишку. Он вдруг вырвал у меня папиросу, выдул табак (именно выдул, а не выкинул и не докурил сам) и сказал что-то вроде: «Ерунда все это, не стоит и начинать». Никто ничего не понял, но с тех пор никто не предлагал мне закурить, а я в компании курящих не ощущал себя белой вороной. Спасибо, Рома!

Надо ли упоминать, с каким воодушевлением меня встретили бывшие одноклассники, которые меня помнили, но особенно обрадовался Боря Ширяев. Однако школа школой, а «вся жизнь» по-прежнему оставалась во дворе и в дворовой компании. И вот тогда к ее основному костяку - я, Колька и Сережка - примкнули Ильдус, Димон и Сырчик из соседнего 14-го дома (того, что замыкал наш двор вытянутой буквой П), и иногда Каплан со 2-го этажа. Причем с общего молчаливого согласия всей компанией верховодил я. Периодически к нам присоединялись две девчонки: десятилетняя Лиля из соседнего подъезда, младшая сестра первой красавицы двора, и наша ровесница Ирка из «ильдусовского» подъезда по прозвищу Антилопа Джейран. Конечно, в футбол они не играли, но в салки зимой вокруг беседки - всегда пожалуйста. С этого и начинается голубой период моего детства, о котором, собственно, я и собирался рассказать в этой повести.

Но двор двором, а какая обстановка ожидала меня в квартире? Баба Ира продолжала работать, Дед вышел на пенсию, Маша училась в Петрозаводске (она поступала в МГУ, но не добрала полбалла, а вернуться домой было страшно), Антон в Уфе закончил медицинский, оттуда привез жену Наталью, их старшей дочке Катьке было года три. А при мне родилась вторая, Женька, Наталья с ней посидела немного - и обратно в Уфу, доучиваться, так что пришлось бабе Ире через год выходить на пенсию и заниматься внучками. Антон работал терапевтом в поликлинике и подрабатывал на «скорой помощи», денег, естественно, было в обрез. А тут еще я на голову свалился. Молодая семья обитала в моей бывшей «детской» комнате, родители - по-прежнему в спальне, а я - в гостиной, где стоял диван и письменный стол. И это меня вполне устраивало. Еще бы! Во-первых, я вновь оказался в любимом городе, в знакомой обстановке, в старой компании; во-вторых, со стороны домашних я не ощущал никакого контроля и давления; в-третьих, я был избавлен от каждодневного общения с Батюшкой; а в-четвертых, детство еще сидело в попе, и взрослеть я не собирался.

Вот это было время! Ни забот, ни хлопот, обязанностей минимум: встать рано утром (это было самым сложным), отсидеть в школе, быстро сделать уроки (с этим у меня проблем не было), сходить в магазин за молоком, иногда помыть посуду, поиграть с кузинами, а в свободное время - гулять, гулять и гулять. О будущей профессии думать было рано, режимом никто не напрягал, после ужина сидели перед ящиком (не забывайте про разницу во времени, мы смотрели те фильмы и передачи, что шли до «Времени»), после одиннадцати ложились спать, но при желании я мог еще и почитать немного. На уроках я постоянно рисовал ковбойцев и хиппачей, то есть патлатых ребят в клешеных джинсах с гитарой в руках, потом эти рисунки передавались с парты на парту и обсуждались. Кроме меня только еще один ученик нашего класса умел рисовать, его прозвище было Миня, и на этой почве мы с ним одно время корешились. Самое смешное, что мы понятия не имели, кто такие хиппи, но слово было на слуху, старшие ребята ходили с длинными волосами, в расклешенных брюках неимоверной расцветки, с приемниками в руках (кассетники тогда еще были редкостью), пели песни под гитару - и это называлось хипповать. Иногда их еще называли битлами, это слово тоже было нам знакомо, но о существовании группы «Beatles» я узнал только к концу восьмого класса. С музыкальным образованием в провинциальном Октябрьском тогда было туго.

Я уже упоминал о том, что с детства интересовался музыкой (но не классической, к которой нас упорно пытались приучить в школе) и очень любил петь. Но что я мог слушать? Только те песни, что звучали по телевизору, радио и в фильмах, на магнитофонах и пластинках. Обычную советскую эстраду, где тогда царили Кобзон, Лещенко, Буячич, Захаров, Гуляев, Ободзинский, Магомаев, Кикабидзе, Отс, Строк, Ротару, Пьеха, Понаровская, Зыкина и немногочисленные ВИА. Ну и бардов, конечно: Высоцкого, Галича, Окуджаву, Клячкина, Ножкина, Токарева, Гулько, Городницкого, Берковского, Кима, песни которых пели все, кто умел держать в руках гитару, в том числе и Батюшка. С Запада нам предлагали только наших «друзей»: Родович, Тома Джонса, Азнавура, Моранди и, конечно же, «чехословацкого соловья» Карела Готта.

Но из Мали Батюшка привез крутой по тем временам магнитофон «Грюнгдиг» и кучу пленок с записями джазовой музыки и одного единственного исполнителя - Сальваторе Адамо. Они все тогда на нем просто помешались, я его слушал и дома, и у Миши, у которого тоже был магнитофон. Одну песню я даже выучил наизусть, записал на пленку и помню до сих пор. В дальнейшем Батюшка совершенно не утруждал себя моим музыкальным образованием, он слушал свой джаз и балдел, эстрада ему была до лампочки, а в роке он не разбирался. На всех его пленках было записано только восемь песен «Битлз», да и то я узнал об этом лишь в девятом классе. И вертак у него был, и диски - в основном, западная эстрада, но за четыре года совместной жизни он включил его только два раза: в первый раз поставил мне мюзикл «Оливер Твист» (на английском языке, чтоб он пропал), а во второй - Вертинского, по просьбе Оли, которого я тогда еще не понимал. Так что основной музыкальный ликбез я проходил в Питере.

В начале 70-х Матушка и Миша получили однокомнатную квартиру в новом доме в районе под названием Веселый поселок. Далековато от метро (семь остановок на трамвае), 11-й этаж, минимум зелени, все продувалось - но меня это вполне устраивало: рядом торговый центр (не то что в Москве или Октябрьском, где приходилось ходить по магазинам) и по дороге два пивных ларька, что сыграло немаловажную роль в моей уже взрослой жизни. Вот где Рязанов мог бы снимать свою «Иронию судьбы»! Так вот, у них была большая радиола «Ригонда», которую я мог слушать в любое время. Правда, в основном я слушал первый диск «Песняров», от которого просто балдел, того же Адамо (уникальная запись с фестиваля «Золотой Орфей») и пару миньонов «Поющих гитар» с тогдашними хитами «Карлсон», «Нет тебя прекрасней», «Проводы», «Воскресенье», «Синяя птица» и «Соловей». Были и западные «африканские» диски, но творчество Рафаэля, Хампердинка, Холлидея или Беко меня не интересовало.

У Антона тоже был старенький вертак, но с пластинками -

полный аут, в музыке он абсолютно не разбирался. Единственное, что можно было слушать, - это первый диск «Самоцветов» и миньон Марино Марини, а остальное - сплошные сборники той же «дружественной» эстрады, на одном из которых по недоразумению затесалась битловская «Girl» с подписью «народная шотландская песня». Зато летом 74-го он осуществил свою давнюю мечту, на которую долго копил деньги, - купил магнитофон. Хороший новый аппарат стоил тогда 200 р. Но что он мог записать на свои пленки? Только песни с телеящика да блатной бардовский репертуар с жутким качеством. Тут уж за год я наслушался Высоцкого.

У друзей моих никакой музыки не было, только родители Кости Новикова имели маг, но мы никогда не собирались для того, чтобы просто посидеть и что-то послушать, хотя в гости друг к другу ходили часто - видимо, хватало других, более интересных занятий, и музыка нас не волновала. Та же ситуация была и в Октябрьском. И только в девятом классе, вернувшись в Москву и попав в совершенно иную среду, я начал активно исправлять положение и со всей одержимостью провинциала вгрызаться в тяжелый рок.

Когда у Антона выпадал свободный вечер, мы поступали так: одевались и топали к тетушкам, которые к этому времени из Уфы перебрались в однокомнатную квартиру в соседнем дворе. В карты играть! Была у нас такая страстишка и любимая игра «белот». Она похожа на преферанс, но попроще, и играть в нее нужно парами. Игра игрой, но мы с дядей не лыком шиты - составили свою систему подсказок. Правую руку он клал на стол и пальцами показывал (каждый палец - определенная масть), с какой карты мне ходить. Еще он постоянно повторял: «Айбат, айбат», что по-башкирски означает «хорошо». Но только я знал, что если он это слово повторяет два раза подряд, то я все делаю правильно, а если один раз - то дело плохо. При этом мы традиционно пили местную минеральную воду под названием «Бадамлы», которая мне очень нравилась. Благодаря нашему методу мы все время выигрывали. А когда тетушки выбирались к нам в гости, то после ужина вся семья играла в длиннющую, но интересную игру под названием «апэнддаун» (знающий английский поймет).

9

В предыдущей главе я не случайно упомянул о Рязанове, ибо хочу сделать небольшое лирическое отступление и рассказать о своей «великой» кинематографической карьере. Но сначала об «Иронии судьбы». Знатоки знают, что уличные сцены этого фильма снимались на юго-западе, где я и жил, но за пару лет до моего переезда. Но вот сам дом, в котором разворачивалось действие (квартиру наверняка снимали в павильоне), я знаю очень хорошо. Это дом №125 по проспекту Вернадского, в нем жил мой одноклассник, и от нашей 43-й школы до него было три минуты пешком. Но самое примечательное, что в торце к нему было пристроено одноэтажное здание, по-видимому, бывший спортклуб (в аналогичных пристройках к другим домам располагались магазины, сберкассы, прачечные, детские клубы - такая уж была фишка у нашего района), в котором на тот период находилась репетиционная база группы «Земное притяжение» из соседней 31-й школы. На паре репетиций с двумя бутылками портвейна я лично присутствовал, но не пил. Через пару лет в этой пристройке обосновался знаменитый Театр на юго-западе. В 80-м я видел Авилова в «Драконе», но больше, к сожалению, ни на один спектакль мне попасть не удалось, аншлаг у них был жуткий.

Теперь о том, как я снимался в кино. Обладая весьма активным и нахальным характером, за довольно короткий срок я ухитрился сняться в одной телепередаче и в двух фильмах. Я уже упоминал о том, что при переезде в Кунцево я не бросил своих занятий и продолжал почти каждый день ездить в клуб «Орленок» на музыку и живопись, по субботам - в бассейн, а по воскресеньям - в ДК МГУ на детские фильмы. Тогда я и общался со старыми друзьями. Но Бенито вскоре отбыл на родину, Алик тоже, а с Серегой Тропиным я встречался до тех пор, пока «Кинотеатр юного зрителя» не прикрыли, а я не бросил бассейн. С тех пор дороги наши разошлись и больше не пересекались. В один знаменательный день в наш клуб приехала съемочная группа с целью снять о нем телепередачу. Я тут же подсуетился, остался после занятий и попал в три эпизода: первый - я играю на фоно, второй - я что-то леплю (понятное дело, в кружке лепки я не занимался, просто влез в класс понаглому), третий - я даю интервью и говорю что-то вроде того, что я живу далеко, но не ленюсь сюда ездить потому, что очень люблю свой клуб. И передача эта вышла, и мы все дружно ее посмотрели. Так я стал «телезвездой».

Когда я учился в шестом классе, в нашей школе снимали эпизоды из фильма «Точка, точка, запятая». И один раз я попал в кадр при входе в школу. В фильме этот кадр есть, но себя я там не увидел, видимо, вырезали. Во второй раз я засветился в картине «Деревня Утка»: в нашей 43-й школе (9-й класс, сентябрь) снимали эпизод «первый раз в первый класс», в массовке участвовали наши два класса. При монтаже эти кадры вырезали вчистую, а главная героиня заходит в школу не с парадного, а с бокового входа. Но зато мы вдоволь наглазелись на Ролана Быкова и Георгия Милляра, и даже взяли у них автографы. На этом моя «головокружительная кинокарьера» и закончилась.

Вернемся в Октябрьский. С бытом и условиями жизни я вас ознакомил, теперь можно приступить к описанию наших игр. На первом месте, безусловно, стоят гонки на велосипедах. С незапамятных времен у нас было два взрослых велосипеда типа «Камы», они стояли в коридоре, благо, ширина позволяла. Мужской мне был великоват, а вот на дамском я рассекал весьма уверенно. Высший пилотаж был в том, чтобы без рук (то есть не держа руль) намотать вокруг двора наибольшее количество кругов. У остальных были велики типа «Орленок», и мы с удовольствием гоняли по всему городу, ездили на котлован, на «Поляну» и в предгорья, где развлекались тем, что разгонялись с горы и прыгали с больших кочек (как бы с трамплина). Один раз Сережка так навернулся, что чуть шею не свернул, но лисапед остался цел. Следует с удовлетворением отметить, что в те давние года в городе было всего два автомобиля: у Антона батюшкин «Москвич» да «Жигули» Саши Громова. Это, конечно, шутка, но, действительно, машины ездили так редко, что можно было без опаски гонять по бульвару даже против одностороннего движения. И переходить центральную площадь в любом направлении. Как-то у моего «коня» сломались тормоза, так я некоторое время и без тормозов катался без проблем. Правда, после того, как чуть не воткнулся в стоящий за воротами грузовик, тормоза пришлось починить.

Второе развлечение: мини-футбол. Беседка наша была построена в виде шестигранника, внутри стояли лавочки, напоминавшие низкие ворота. Каждый из игроков садился на свою лавочку и пытался забить гол противникам, защищая свои ворота только ногами. Вокруг этой же беседки мы устраивали салки-догонялки, причем можно было бегать только по скамейкам, перилам и крыше. Зимой это было особенно увлекательно, ибо было очень весело съезжать с крыши и плюхаться в сугроб. Частенько мы ходили по узкому карнизу вокруг дома, кидали в «фонтановскую» стену гайки с серой, лазали по деревьям, играли в войну на «Поляне», а в восьмом классе вдруг увлеклись стрельбой из рогаток. Мы ходили по всему городу, стреляли в голубей (но ни одного не подбили, мазилы) и частенько залезали на наш чердак, устроив там себе тир. Для начала мы выбили все стекла в чердачных окнах, а потом подвесили к балке железную тарелку и стреляли в нее. Однажды наш топот услышал Расим (парень старше нас года на три), живший на последнем этаже в соседнем подъезде, поднялся к нам, но не только не стал ругаться, а даже помог нам в поимке голубей. Их мы ловили просто так, для интереса, а потом выпускали с крыши.

Зимой любимым занятием была игра «царь горы». Я уже упоминал о том, что в зимние месяцы на нашем школьном поле ставили хоккейную коробку, но для начала сгребали весь снег к забору, где образовывались огромные кучи, скрепленные морозом. На них мы и катались и валялись в свое удовольствие. Один склон самой высокой горки мы поливали водой (носили ведрами из Колькиной квартиры), получалась ледяная дорожка, с которой мы и съезжали, втыкаясь в растущие за дорогой кусты.

Еще один ритуал: поход по магазинам в поисках денег. Как это, спросите вы? Да просто. У нас не было привычки «стрелять» мелочь у таких же пацанов, как мы, но «красиво жить» хотелось, и мы просто заходили в магазин и топтались у прилавков или у касс в надежде, что кто-то что-то обронит. Как ни странно, нам всегда везло, находилась какая-то мелочь (один раз шустрый Сережка стащил 20 копеек прямо с прилавка), которой нам хватало на бутылку кваса, что мы покупали в «Урале», и тут же выпивали на троих. Вот это был кайф! А квас был какой вкусный, не то что сейчас!

После таких игр я приходил мокрым насквозь. Октябрьский -

это вам не тухлая Москва, законы и каноны там были гораздо проще и демократичнее. К примеру, даже самые «модные хиппари» зимой ходили в валенках, только голенища заворачивали, как манжеты. Конечно, носили и пальто, и плащи, и куртки, и шубы, но все это было «местного разлива», а пожилые и работяги ходили в телогрейках да в кирзовых сапогах. А какая мода была у 13-15-летних! В этом возрасте размер ноги небольшой, 38-40-й, так что они придумали? Покупали женские замшевые боты из серии «прощай, молодость» нужного размера и их носили! Причем полагалось молнию спереди не застегивать, брюки заправлять за «голенище», а переднюю «клешину» выпускать наружу. Весной и осенью все ходили в резиновых сапогах, а так как сменной обуви у нас никто не знал (до этого только в Москве додумались), то перед школьными ступеньками уборщица ставила корыто с водой, где эти сапоги и полоскались. Особым шиком считалось застегивать куртку до середины груди, а шарф, завязанный «галстучным» узлом, выпускать наружу и поднимать воротник. А для улицы мы одевались просто: телогрейка, шерстяные шаровары и кирзовые сапоги на портянки. Под низ - тренировочный костюм. И все это оказывалось мокрым, ночью сушил на батарее.

Вот так мы веселились. Особо ярких воспоминаний не сохранилось. Один раз я разбил Сережке голову булыжником (я кидал через него, а он побежал и сам подставился), один раз он распсиховался и со всей дури швырнул в меня подвернувшимся под руку кирпичом с расстояния метра, но не попал; один раз Ильдус подрался с Димоном, один раз - Димон с Сережкой, один раз у котлована мы сцепились с «иковскими», но пронесло; один раз помахались на «Поляне» с «зеленовскими» - так, пустяки. Ага, вспомнил!

Следует с удовлетворением отметить, что любимым занятием нашей городской шпаны была «стрельба» мелочи. Я сам наблюдал такую картину: на перекрестке стояли трое чуваков, патлатых, в ярких брюках, все как положено, мимо проходил такой же, те его тормознули, что-то спросили, он вынул из кармана мелочь, отдал им - и пошел дальше. И это взрослые лбы, уже не школьники! Что уж говорить о подростках. Я со своим небольшим ростом и детским лицом постоянно попадал под обстрел, стоило мне одному выйти за ворота, в магазин или в кино. Но я всех посылал, и никаких эксцессов не возникало. И только один раз был эпизод. Мы втроем шли домой от рынка (можно было срезать угол, пройдя через двор, но мы знали - в чужой двор соваться опасно), зашли в булочную, выходим: на ступеньках стоит компания. И сразу ко мне: «Дай десять копеек!» Да таким тоном, что я послал их просто со свистом. «Да ты с кем разговариваешь?» «Вожак» попытался незаметно лягнуть меня ногой, но дело происходило днем, место было людное, я оттолкнул его и пошел дальше. И вижу: меня догоняет и идет слева, как приклеенный, какой-то амбал. Я дохожу до арки по правую руку, ведущую во двор, и тут одновременно происходят три вещи: Сережка из-за спины кричит «Атас!», амбал резко прыгает вправо, пытаясь затолкать меня в ворота, а я еще резче прыгаю вперед, увертываясь из-под его плеча. Обозленный амбал достает пинком пробегавшего мимо Сережку, но на этом приключение и заканчивается, мы спокойно уходим.

Но случались истории и посерьезнее. В нашем подъезде на втором этаже жила семья немцев по фамилии Масон. Родители были глухонемые, а дети нормальные: дочь Алла, нашего возраста, и сын Шурка - старше лет на пять. Он не «хипповал», не контачил с дворовыми хулиганами старшего возраста, которые только тем и занимались, что пили, как лошади, гуляли по ночам с приемниками, орали песни да тискали девок по подъездам, а следовательно, в любой момент могли ввязаться в какую-нибудь пьяную драку. Поэтому все очень удивились, когда в один далеко не прекрасный день по двору разнеслась новость: Шурку убили! Тут же мы узнали подробности. Он гулял со своей пассией и ночью пошел ее провожать в район ДК строителей. Там к нему пристала местная шпана, а поскольку Шурка не курил и не был трусом, то завязалась драка, которая закончилась тем, что его пырнули ножом. Самое обидное, что рана была не смертельна, ему перерезали артерию, а поскольку «скорую» вызвать было некому, то он умер от потери крови. Не знаю, нашли ли тех кретинов, но Шурку в городе уважали, и на похороны пришли ребята даже с других районов, я сам шел в толпе, выносящей гроб из подъезда.

И еще две истории произошли в период моего пребывания в Октябрьском, о которых нам рассказала учительница: в одном случае какой-то маньяк изнасиловал пятилетнюю девочку, в другом - толпа подростков штакетником забила насмерть прохожего, не давшего им закурить.

10

Раз уж я затронул тему моды и одежды, думаю, надо развить ее подробнее. Лично мне всегда было по барабану, что носить и как носить, лишь бы мне самому было удобно и комфортно. Но в школе нас заставляли носить дебильную школьную форму, которую я ненавидел, и я наблюдал, как одевались люди вокруг: мешковатые брюки с «мотней» до колен, рубашки балахоном и дурацкие пиджаки. В качестве нижнего белья предлагались черные сатиновые «семейные» трусы до колен и майки-безрукавки гнусного голубого цвета. Надо ли говорить, что такую «моду» я тоже ненавидел. Частично выход был найден, вместо трусов я одевал плавки, а майки вообще не носил, новый «школьный» костюм сидел более-менее, пиджак по возможности я старался не надевать, только от «парашютных» рубашек было некуда деться. До сих пор удивляюсь: ну неужели трудно было шить нормальные брюки и батники в обтяжку? Весь Запад уже давно так ходил, Батюшка носил импортные шмотки и слипы - а мы все по старинке, в сатиновых трусах! А зимой - в кальсонах!

Но мне повезло: с середины седьмого класса я начал ходить в джинсах. В каких таких джинсах? Объясняю. В начале 70-х начался джинсовый бум. Все мы в детстве смотрели фильмы про ковбоев и индейцев, знали, что такое джинсы, и достать их было пределом мечтаний. Мое знакомство с настоящими джинсами произошло так (кстати, Батюшка их почему-то не носил). В 72-м году вышел указ: все сертификаты (то есть «инвалютные рубли», которыми раньше платили за работу «за бугром» и на которые можно было отовариться в «Березках») аннулируются, и в качестве валюты вводятся чеки. Все, у кого остались сертификаты, резко кинулись в «Березки». У Матушки тоже был полтинник еще с африканских заработков, летом по дороге из Питера в Чебоксары мы заехали в Москву и рванули в «Березку». И купили Мише настоящие фирменные джинсы «Супер Райфл». Все чин чинарем: обтяжка, накладные задние карманы на «молнии», прошивка по швам, заклепки, зипер и кармашек для часов. Ох как они мне нравились! Миша ходил и постоянно напевал: «А я все гляжу, глаз не отвожу». Только длиной они были чуть ли не полтора метра, поэтому Бабуля их обрезала и подшила. Причем я балдел вовсе не от того, что они были сшиты из фирменной материи (это мне было до лампочки), а именно от внешнего вида: обтяжка, карманы, молнии, заклепки. Забегая вперед, отмечу, что они мне достались «по наследству» только в 78-м году, Матушка пришила снизу «манжеты» из джинсовой ткани, и я их таскал еще долго, пока они не расползлись по швам.

Летом 74-го Батюшка отколол такую штуку: привез мне из Африки белый джинсовый костюм и обтягивающие черные брюки «под кожу». Это, конечно, было здорово, но куда я мог пойти в таком прикиде в Октябрьском? Антону он тоже презентовал такие же, только коричневого цвета, и мы нарядились в них всего один раз, когда в ДК нефтяников проходил конкурс типа «А ну-ка, парни!» среди медицинских работников, мой дядя в нем участвовал, а я «болел». Кстати, он занял второе место, потому что не тяпнул 100 грамм перед началом, как другие.

Воспоминание. Антон вообще не пил и не курил, не «хипповал», коротко стригся, ходил в простецкой одежке и не водил компании с нашими «старшими» хулиганами. Хотя всех их знал, конечно, и иногда гонял с лестничной площадки, но они его очень уважали. И вот в один зимний вечер мы втроем - я, Антон и Наталья - возвращались из кино, дошли до нашей арки и увидели такую картину. Женька Лысый (был у нас такой персонаж, жил в соседнем подъезде), в неимоверных штанах, телогрейке и с приемником в руках, стоит в окружении троих фраеров не из нашего района. Что они не поделили, я не знаю, но ситуация явно была напряженной. Один из пришлых вцепился в приемник и угрожающе говорил: «Отдай приемник!», а Женька явно трусил, что-то блеял, но ручку приемника не отпускал. Антону такая картина не понравилась, он велел нам подождать, а сам подошел к ребятам и сказал «главному»: «Отпусти приемник». Тот в ответ: «Ты с девушкой? Проходи!» (Видите, тогда даже своя «этика» была). Но Антон, когда-то серьезно занимавшийся боксом и никого никогда не боявшийся, «проходить» не стал, а продолжал наседать. Ну, подумал я, сейчас будет махач. Неизвестно, чем бы все кончилось, но в этот момент открылась дверь подвала, и оттуда вышли сантехники, солидные мужики лет под 40. «В чем дело?» - говорят. Ну, тут наши «противники» сбледнули с лица, поняли, что дело пахнет керосином, отпустили приемник и быстро ретировались. Так и не удалось помахаться! Правда, Тоник рассказывал, что как-то вечером к нему пристали двое дураков, он им врезал пару раз да и домой пошел.

Вернемся к джинсам. Итак, «кожаные» и белые я практически не надевал, но в этот момент наша экономика вдруг «проснулась и зашевелилась», осознав, что дальше валять дурака просто глупо. Наши фабрики начали шить и закупать нечто подобное у соцстран. Понятное дело, ткань была левая, только косящая «под джинсу», но внешние атрибуты были соблюдены: более-менее нормальный пошив без «мотни», карманы, строчка, зипер и заклепки. Пару таких «джинсов» мне сразу прикупили, а Матушка, снова летом заехавшая в Москву, взяла коричневый джинсовый костюм. Меня «фирма» абсолютно не волновала, лишь бы нравилось и удобно сидело. А весной 75-го приехала Оля и привезла настоящие «Супер Райфл», точно такие же, как у Миши. Сбылась мечта идиота! Правда, немного огорчало то, что они были не клешеные (а мода на клеш тогда была просто ломовая, и это единственное «стадное чувство», на которое я поддался), поэтому в девятом классе я походил в них месяца три и благополучно продал, а сам начал носить джинсы от белого костюма, покрашенные в голубой цвет. В Октябрьском я надел этот костюм только один раз, на выпускной вечер. Но это особая история.

В школе сначала я осматривался и приглядывался, вокруг меня кучковались хулиганы и двоечники, я постоянно рисовал им «татуировки» и какие-то рисунки, учил зачесывать волосы на косой пробор (они все ходили с дурацкими челками по тогдашней провинциальной «моде»), но особой дружбы не складывалось. Одно время я сидел с Миней, вместе рисовали, но постепенно это дело тоже наскучило. А дружить мне хотелось вот с кем. Я уже упоминал, что в моем старом классе учились друзья детства Борис Ширяев и Иржик (фамилии не помню). Об Иржике раньше я не упоминал потому, что совершенно его не помнил ни до школы, ни в младших классах, хотя меня он помнил прекрасно и уверял, что когда-то даже ходил вместе со мной к бабе Ире в гости в техникум. Так или иначе, они дружили между собой, а я с ними старался общаться как можно чаще. А в нашем классе учился их лучший кореш Айрат Гимаев (они с Борисом жили в соседних домах, во дворе напротив школы), который дружил с Мотником и Токарем. Вот все вместе они и тусовались вне школьных стен. И вряд ли они играли в наши «детские игры», интересы у них были другие, и это-то меня и привлекало. Они имели мафоны, слушали музыку, пытались отращивать волосы (до тех пор, пока директор не гнал их в парикмахерскую), гуляли с девчонками - в общем, жили уже «взрослой» жизнью, к которой и мне хотелось прикоснуться. Меня они привечали, охотно общались, но все-таки держали на некотором расстоянии и только к концу восьмого класса окончательно приняли в компанию.

Пока я определялся, как-то так получилось, что по ходу дела я крепко сдружился совсем с другим соучеником. (А как вообще возникает дружба? Вот с Костей Новиковым мы сразу почувствовали взаимную симпатию.) Звали его Хисмат Нафиков, ничем особенным он не выделялся, был еще ниже меня, щуплый, далеко не красавец, учился на тройки (только по черчению всегда получал пятерки, как, впрочем, и я), не спортсмен, не активист, довольно косноязычен, ни с кем не дружил - в общем, был такой серенькой, неприметной мышью. А вот поди ж ты, мы с ним незаметно сблизились, нашлись общие интересы, начали сидеть за одной партой, я ему помогал на уроках, ходили друг другу в гости (хотя он жил в бараке на самой окраине), у него слушали «Голос Америки» - музыку, конечно, но я только помню «Миссис Вандербилт» Пола Маккартни, гуляли, разговаривали - короче, общались по полной программе. Забегая вперед, отмечу, что он был единственным человеком, с которым мы переписывались (я имею в виду друзей, а не родственников) еще много лет после моего отбытия из Башкирии.

Наш директор, Владимир Давидович Кауфман, преподавал у нас историю. И это был единственный урок, на котором все молчали и слушали. Ибо директора уважали и боялись, а он не просто пересказывал главу из скучного учебника, а умел подать материал в виде интересного рассказа. В восьмом классе он вдруг решил нас, как бы это сказать, обинтеллигентить. С этой целью он предложил носить галстуки. Это была не «директива свыше», а ненавязчивая просьба, но попробуй проигнорировать просьбу директора! Куда деваться, все купили себе галстуки - не «настоящие», которые надо завязывать неимоверным узлом, а простецкие, на резинке, и стали носить. Естественно, галстуки надевались только на урок истории, в остальное время они прятались в карман. Так продолжалось месяца два-три, потом я стал замечать: один без галстука, другой, третий, а когда его прямо на уроке сорвал Айрат Гимаев, то я тоже не выдержал - и выкинул его в мусорное ведро! Через пару дней в приватной беседе Кауфман упрекнул меня в том, что он рассчитывал на мою поддержку, а я его подвел. Вот так я не оправдал доверия друга нашей семьи в первый раз...

Были три обстоятельства, которые немного омрачали мое безоблачное детство.

Первое: натянутые отношения с Дедом. Вы помните, конечно, что Дед обладал весьма ехидным и желчным характером, но желчь его не распространялась на родных детей, а только на пасынка, то бишь Батюшку, а после его отбытия из родительского гнезда - на меня. Пока я был под опекой двух бабушек, я этого не ощущал, а вот теперь хлебнул в полной мере. Мы с ним цапались постоянно, он не упускал случая надо мной подшутить, уязвить, упрекнуть, обругать; а однажды я его довел до того, что он бегал за мной с ножом вокруг стола. И неоднократно напоминал, что я тут совершенно не нужен, что я нахлебник, лишний рот. Но, честно говоря, это меня не особо доставало, и, в очередной раз поругавшись с Дедом, я бежал во двор и тут же обо всем забывал.

Второе: первая детская влюбленность. Именно «детская», и именно «влюбленность», а не первая юношеская любовь, которая бывает у каждого. В нашем классе училась девочка Оля Ешмакова, и вот она-то мне и понравилась. Была она гораздо «взрослее», чем мы, мальчишки с рогатками, в восьмом классе сделала модную прическу «гаврош», начала подкрашиваться (хотя в те времена учителя с этим активно, но безрезультатно боролись) и, по слухам, уже погуливала с мальчиками. Но не со мной, естественно, хотя на переменах она со мной общалась и даже немного кокетничала, я проверял ее домашние задания по английскому. Возможно, она догадывалась о моем особом отношении и умело этим пользовалась, но ежу понятно, что при моей врожденной скромности и робости я не мог ей даже намекнуть о своих «чувствах», только украдкой смотрел на нее на уроках и молча «страдал» и «переживал». Так все и продолжалось до конца учебы, но детство есть детство: когда я уехал, детство кончилось, и вся «любовь» моментально забылась. И больше я Олю никогда не видел.

Третье было прямым следствием второго. Я уже упоминал о том, что в детстве был небольшого роста и весьма плотненьким, но никаких комплексов по этому поводу у меня не было. До тех пор, пока не почувствовал интерес к женскому полу. Не к голым красоткам в журналах, а к реальным девчонкам. Тут я взглянул на себя критически и страшно расстроился. Ну, с ростом ничего поделать было нельзя (в конце концов, я был ненамного ниже среднего), а вот убрать животик стало задачей номер один. И вот в один прекрасный вечер я отказался от ужина, решив голодать! Во как! На уговоры бабы Иры я не поддался, и она призвала на помощь Антошу. И тот как медик популярно мне объяснил, что это не метод, а есть только два способа достигнуть результата. Первый: постоянно держать живот втянутым; второй: ежедневно качать пресс. Авторитет моего дяди был для меня непререкаем, я внял его советам и начал претворять их в жизнь. Поначалу втягивать живот было непривычно, но со временем я довел этот процесс до автоматизма и условного рефлекса: встал - живот втянул - пошел. И еще долгие годы ходил с втянутым животом, даже когда втягивать уже стало нечего. А для качания пресса я придумал весьма оригинальный способ. Ванная комната у нас была довольно большая, в ней умещалась допотопная стиральная машина, которую при стирке вручную наполняли и сливали воду из шланга, а белье отжимали с помощью двух валиков. Она стояла слева от входа, прямо - раковина, справа - ванна. Одна ручка находилась на уровне края ванны, и я делал так. Утром, заходя в ванную, опирался руками на эту ручку и край ванны, и делал «уголок», держа ноги как можно дольше. И считал. Месяца через три счет перевалил за десять, потом за двадцать, потом за тридцать - короче, пресс я накачал.

11

Летом 74-го, окончив седьмой класс, я опять рванул в Питер, затем вместе с Матушкой и Мишей мы заехали в Москву, я немного потусовался с кунцевскими друзьями, а потом мы двинули в Чебоксары. В Чебоксары я не ездил, а только заезжал на несколько дней, да и то не каждый год. И тогда мы все втроем спали на кухне, на матрасе, брошенном на пол. Воздух в квартире стоял специфический, ибо Нюрка до одури боялась сквозняков и не открывала ни балконную дверь, ни форточку даже в самую крутую жару. Миша всегда хохмил: я, говорит, как открою входную дверь, так меня воздух обратно выталкивает! Поэтому большую часть времени мы с ним проводили на балконе. К сожалению, я не в курсе, как часто Матушка с Мишей туда ездили, как жили и чем занимались, но точно знаю одно: до лета 72-го, когда мы отдыхали в Туапсе, они пару лет проводили отпуск в разных местах. Первый раз - в Мукачево (у друзей или знакомых - не знаю), второй раз - в Капселе. Тут им сказочно повезло. Переехав в Питер, они потихоньку приобретали новых друзей, и среди них был Женя-летчик. Он действительно был летчиком, но в 40 лет уже вышел на пенсию по инвалидности - сердце. Переживал страшно. Зимой он жил в Питере, а летом - в Капселе, в домике рыболовной артели. Он хорошо пел и играл на гитаре и весь курортный сезон выступал с группой в местном ресторане. Ну и пригласил к себе новых друзей на одно лето. Ох и лафа у них была! Рыбацкий домик стоял на отгороженной территории, на берегу моря, за забором была дача Вознесенского, рыбаки с утра до ночи ловили рыбу, а они целый день сидели одни на пустом пляже. Мише, как заядлому рыболову и не любителю «пассивного» отдыха, даже было скучно, и он рассказывал, что они от нечего делать расписывали огромную бесконечную «пулю».

А летом 73-го мы открыли для себя Дом охотника. Вернее, нам про него рассказал Сашка, сын генерала, который там уже отдыхал. Как доехать? Влезаешь в троллейбус или автобус, минут за 20 доезжаешь до пристани, немного пешком, покупаешь билет, садишься на пароходик (еще их называли трамвайчиками), около часа плывешь вверх по Волге и сходишь на первой остановке на левом берегу под названием «Черная речка». Метров 500-600 назад по берегу - и вот он, Дом охотника. Расположен он был очень живописно, не на самом берегу, а в середине небольшой рощицы, которая, в свою очередь, находилась в центре большого луга. А дальше - леса, леса, леса… Ближайшее село под названием Коопхоз в двух километрах, но все село - полтора дома, ни магазина, ни ларька. Мы туда иногда ходили за молоком. Недалеко - домики бакенщиков, и больше никого. Красота, тишина и благодать!

Дом был большой, но без удобств. Электричества не было (вечерами зажигали «керосинку»), туалет на улице, в одной общей комнате стояло 10-12 кроватей, посередине - стол, только хозяин жил в отдельной комнатке. Во дворе тоже был стол со скамейками. Продукты хранили в вырытых в земле ямах, масло - в банке с водой. По вечерам жгли костер, собиралась компания, пели песни под гитару - романтика! Ночевка стоила 50 копеек, прокат лодки на день - тоже полтинник. Лафа. Так и жили. Миша каждый день вставал рано утром - и на рыбалку, лещей таскал немерено. Матушка через день ездила в город, отвозила сумки с рыбой (все Нюрке, Нюрке!) и привозила продукты. Я играл с местными ребятами, загорали, купались, ходили по грибы. А грибов было! Матушка вставала утром и делала обход по роще вокруг дома: десять минут - полкорзины огромных белых. Несколько раз я тоже из интереса сплавал на рыбалку, но ловил мало, надоело, да и вскакивать ни свет ни заря было зарез.

Хозяйничал в доме в тот год Пал Саныч, «заслуженный» егерь, семья его жила в доме неподалеку. И так он за лето сдружился с Мишей, что пригласил нас на следующий год к себе, и к нашему приезду специально пристроил к кухне маленький сарайчик с отдельным входом, два спальных места. Но тут к нему понаехала куча родни со стороны жены, стали бухтеть - короче, флигелек заняли. Пал Саныч долго извинялся, но Матушка и Миша не унывали, поставили рядом с домом прихваченную на всякий случай палатку, а для меня кровать в доме нашлась. Тут уж и электричество было, и телевизор. Опять хорошо отдохнули. Но в следующем, 75-м году все-таки не рискнули больше стеснять Пал Саныча и вновь жили в Доме, как и еще несколько лет.

В конце 70-х наши кретины-хозяйственники не придумали ничего лучше, как построить в Чебоксарах плотину, в результате чего образовалось так называемое Чебоксарское море, которое благополучно затопило Дом охотника и еще много лесов и лугов. И нам пришлось искать другие места, пока в 81-м прочно не обосновались в Марпосаде, небольшом поселке на правом берегу вниз по Волге, куда трамвайчиком уже было не доплыть из-за дебильной плотины. А в 94-м купили свой собственный дом, но это уже другая история.

Вернусь в 75-й. Тем летом я отдыхал на Волге только в июле, а в августе мы всей теплой компанией - Батюшка, Оля, Алька и я - рванули в Сочи.

Воспоминание. 72-й год, лето, Туапсе. Мы с моим тамошним приятелем Толей Клюквиным бродим по берегу моря в поисках приключений. И приключения не заставили себя ждать. Мы ушли далеко от пляжа и забрели на узкую береговую полоску, где слева - море, а справа - высоченные и почти отвесные скалы. Так вот, мне что-то тюкнуло в голову, и я вдруг полез на скалу. Толя - за мной. Залезли метров на пять, посмотрели вниз и замерли: ползти вниз - страшно, вверх - еще страшней. Что делать? Оглядевшись, я заметил тонкую проволоку, свисавшую откуда-то сверху, недолго думая, ухватился за нее, и мы полезли дальше. И залезли-таки на самый верх! Отдышались, огляделись: а домой-то как вернуться? Пошли наугад по тропинке. И вдруг натыкаемся на солдата в полном обмундировании! И он очень строго начинает нас пытать, кто мы, откуда и как сюда попали. Потом повел нас к командиру, и выяснилось, что мы забрались на территорию какой-то сверхсекретной воинской части. Ну, командир понял, что мы не шпионы и не диверсанты, и велел воину нас проводить. Спускались долго, скрытой кружной дорогой, а он еще предложил пробежаться, до дома еле дошли. Вот тебе и море!

Однако отдохнуть в Сочи было неплохо. Но в этом отдыхе не было бы ничего особенного, если бы там я впервые не встал на водные лыжи, а самое главное - сам платил за это удовольствие. 14 кругов намотал - 7 рублей отдал. Из каких денежек? Дело в том, что с детства у меня была одна, но пламенная страсть: копить денежки. Не то что бы я мечтал иметь их много, чтобы купить квартиру, дачу, машину и кучу шмоток - мне все это было до лампочки, но мне очень нравился сам процесс накопления. Начиналось все с «валюты». Сначала Бенито подарил мне пару-другую монет, потом - Алик, потом еще кто-то - и понеслось, незаметно для себя я стал нумизматом. Дядя Боря с тетей Юлей частенько мотались по загранкомандировкам, привозили монеты, родители моих друзей тоже не обделяли вниманием - короче, к концу шестого класса у меня набралась неплохая коллекция. И как я не сообразил увезти ее с собой в Октябрьский или хотя бы не спрятал, а так и оставил на столе в вазочке? Ибо задрыга Алька в мое отсутствие растеряла почти все.

Одновременно я начал потихоньку подкапливать и советские копеечки. Батюшка давал мне на завтрак ровно 20 копеек, булочка с маком или с повидлом в школьном буфете стоила 8 копеек, и 2 копейки - стакан чая. Я всегда брал две булочки и чай, 2 копейки давали на сдачу, и вот их я и откладывал. Конечно, это слезы, иногда хотелось себя побаловать мороженым и газировкой, но за год кое-что набегало. Но основным доходом для моих «капиталов», конечно же, были путешествия на поезде. Естественно, в дорогу мне давали полную сумку еды (а в Питер я всегда ездил дневным поездом, почему-то мне очень нравилось сидеть на кресле у окна и читать книгу), но и денежку тоже, на всякий случай. В основном совали трешки, а иногда и пятерки, в зависимости от суммы я всегда что-то покупал в поезде, иногда даже брал готовые ресторанные обеды (они мне почему-то очень нравились), но деньги всегда оставались, и я их тоже откладывал. Я не помню точную сумму, с которой я прибыл в Октябрьский, но хорошо знаю, что к концу восьмого класса в моем бочонке хранилось ровно 40 рублей. Этими деньгами я и расплачивался за катание на водных лыжах. Не помнящие совковых времен, наверное, посмеются: разве это сумма? Ан нет, по тем временам я ощущал себя просто супербогачом. Сравните. Основные продукты тогда стоили совсем недорого. Овощи от 5 до 15 копеек за килограмм (кроме помидоров, они даже на рынке в разгар сезона тянули на полтинник); колбаса, сыр, масло, мясо - 2-2.50; литр молока - 32 копейки; плавленый или творожный сырок - 15 копеек; хлеб - 15-20 копеек; водка - 3 с копейками, а сухие вина и портвейны укладывались в сумму от рубля до двух (точных цен я не помню, ибо тогда этой продукцией абсолютно не интересовался). На копейку можно было купить коробок спичек (это вам не современные бесполезные копейки!), на две - позвонить, на три - попить газировки (а на копейку - без сиропа) или квасу из бочки, на четыре - той же газировки, но в разлив; пятачок служил жетоном для входа в метро; на десять копеек можно было выпить стакан сока в магазине, а пустая стеклотара тянула аж на 12 - сдавали все, толкаясь в очередях, никто не выкидывал. Как ни странно, самыми дорогими казались консервы: гнусная килька в томате (лучший закусон наравне с плавленым сырком!) напрягала на 45 копеек, а минтай или скумбрия - на целый рубль. При этом минимальная зарплата (например, лаборанта или уборщицы) была 90 р., молодой специалист получал от 120, квалифицированный рабочий и научный сотрудник - от 200 и выше. Больше всех зарабатывали работники творческих профессий: актеры, художники, писатели, музыканты. К примеру, за одну изданную книгу или снятый фильм автор мог за раз получить больше тысячи. К тому же почти все заколачивали неплохую деньгу на левых творческих встречах и концертах. А 40 рублей - это была средняя студенческая стипендия, так что я был вполне доволен.

Как-то раз, по дороге на «Поляну» я столкнулся с одним придурком, явно меня старше и на голову выше, и из этой схватки, скажем так, я не вышел победителем. Тогда Антон, в прошлом чемпион Уфы по боксу, предложил мне сложиться (я свою копилку ни от кого не прятал) и купить боксерские перчатки. Сказано - сделано, скинулись по червонцу, купили, и Тошка начал меня тренировать. Это была первая солидная трата из моей копилки, но я не жалею, ибо махались славно. На свои дни рождения я приглашал Кольку с Сережкой и Рустика с младшим братом Айратом, после застолья мы надевали перчатки и боксировали. Кольку я забивал запросто, а Рустик был повыше и покрепче, но мы держались на равных. В восьмом классе баба Ира предложила мне позвать девчонок из класса и устроить танцы, но я предпочел мужскую компанию с боксом. А что такое танцы в те времена?

Пару-тройку раз мы всем классом собирались в какой-то комнатке в Доме пионеров, кто-то притаскивал допотопную вертушку и пластинки с тогдашними хитами типа «Звездочка моя ясная», «Если хочешь», «Это - Москва» - вот и все танцы.

12

Баба Ира не собиралась выходить на пенсию. Но в совдеповские времена против закона переть было трудно: 55 лет - и пинком под зад. К тому же родилась Женька, Наталья уехала доучиваться в Уфу, Антоша вкалывал как проклятый, Дед только и умел, что зубоскалить - кому-то надо было заниматься детьми, готовить, вести хозяйство. Пришлось летом 74-го оставить преподавание в любимом нефтяном техникуме. Но самое удивительное, что это вполне житейское событие дало нам… как бы это сказать… Короче, пора ввести в мое повествование новый персонаж. Как сейчас помню, в один прекрасный летний день раздался звонок в дверь. Я открыл. На пороге стоял человек с меня ростом, рыжий, с висячими усами, и робко так спросил: «Ирина Антониновна тут живет?» Я впустил его в квартиру, вышла баба Ира и объяснила, что это ее преемник на преподавательском поприще. Звали его Александр Николаевич Рахманов, родом он был из какого-то дремучего села, было ему 25 лет, и попал он в наш город, видимо, по распределению после окончания вуза. Естественно, не имея никакого опыта на трудной стезе вдалбливания знаний в тупые головы учеников, он пришел к заслуженной преподавательнице за консультацией; пришел раз, пришел два, пришел пять, пришел десять - и незаметно для всех стал очень близким другом всей нашей семьи. Вскоре выяснилось, что он поет и играет на гитаре (в общаге его прозвали Песняр), девчонки в нем души не чаяли, называя Саша Николаич, он ходил с нами и в гараж и на огород - короче, хороший был человек, и я не мог не упомянуть о нем в своей правдивой повести. Что с ним, чем занимается сейчас - не знаю. Почему-то в свою последнюю встречу с Антоном летом 07-го года я о нем не успел или просто забыл расспросить.

В апреле 74-го в школе состоялось очередное отчетно-выборное комсомольское собрание. Незадолго до этого я, как и положено, вступил в комсомол (чтоб он сгорел!), учил устав, отвечал на дурацкие вопросы о «демократическом централизме». Все расселись в большом холле на втором этаже (актового зала у нас не было), старые комитетчики стали отчитываться, признали работу комитета «удовлетворительной», а потом начали выбирать новый состав. Ну, встают активисты, называют фамилии девочек-отличниц, их обсуждают, быстренько утверждают, я сижу, зеваю; и после того как новый состав комитета был укомплектован, вдруг встает наш физик и говорит даже как будто с возмущением: «А почему же вы не предлагаете» - и называет мою фамилию! Я чуть под стул не свалился! Но зал поддержал мою кандидатуру с бо-о-ольшим энтузиазмом, и я был выбран единогласно.

Следует отметить, что так называемую общественную работу я всегда ненавидел, прекрасно понимая всю ее показуху, маразм и лицемерие. И всеми способами открещивался от различных «должностей» и мероприятий. Конечно, приходилось носить галстук, участвовать в «линейках», читать стишки по праздникам - но это уж, как говорится, куда деваться. А тут вдруг на тебе - комитет комсомола! Сначала я опешил, но потом решил отнестись к этому с юмором и притвориться ярым активистом, а на самом деле постараться делать как можно меньше.

После собрания мы в новом составе расселись в пионерской комнате (отдельной комнаты для заседаний у нас не было) и стали «делить портфели». На гребне воодушевленной поддержки народа меня чуть сдуру не назначили председателем, но потом немного поостыли, подумали и все же выбрали на эту должность Олю Корсакову из параллельного, девочку положительную во всех отношениях. А меня - заместителем, тут уж сомнений не было. Потом еще немного подумали и решили, что такой чисто номинальной должности «зама» маловато будет - и навесили на меня еще и сектор учета. Это означало, что я буду должен собирать комсомольские взносы. Ну, это раз плюнуть, подумал я и ошибся.

В мае началась «работа» нового комитета. Раз или два в неделю мы собирались на актив, решали какие-то вопросы (я всегда многозначительно молчал и голосовал «за»), принимали новых комсомольцев. Это все, конечно, была бесполезная трата времени и тоска смертельная, но особо не напрягало. Но когда я в конце месяца начал собирать взносы - вот тогда в полной мере осознал, в какое дерьмо вляпался. Ведь никто не понесет свои денежки добровольно, дураков нет! И мне приходилось бегать чуть ли не за каждым комсомольцем и выбивать из него эти жалкие копейки. Да еще нужно было в каждый комсомольский билет поставить штамп «Уплачено», отметить это в ведомости да не растерять мелочь, ибо взносы тогда брали всего две копейки. Проклиная все на свете, я, наконец, завершил это гнусное дело и потащил мешок денег в горком комсомола, пока сдал, пока отчитался - опух. Радовало одно: впереди лето, каникулы, Питер, московские друзья, Волга, три месяца отдыха и ничегонеделания - и никаких занятий, ибо учился я почти отлично.

Восьмой класс. Первое заседание комитета. И тут меня ожидал приятный сюрприз в лице новой пионервожатой, весьма молодой симпатичной девицы, с самым невинным видом сидящей за «председательским» столом. И активно принимающей участие во всех наших обсуждениях. Сюрприз был в длинных стройных ножках, практически не прикрытых коротенькой мини-юбкой? Нет, дело не в ножках, хотя и ножки привносили в казенную атмосферу заседаний некий пикантный антураж. А дело в том, что она по собственной инициативе начала собирать комсомольские взносы! Почему? С какой стати? Никто не знает. И никто не спросил, как будто так и надо. А я тем более молчал и радовался, что избавился от такой докуки. В результате моя «общественная» деятельность свелась только к посещению заседаний, да два раза я «заместил» Олю, сходив вместо нее на собрания в горком.

Воспоминание. Очередное заседание. На повестке дня вопрос о разборке поведения хулиганов и двоечников. И вот открывается дверь и входит… Боря Ширяев! Вот так фишка! Получается, я должен прорабатывать своего друга детства, к тому же входящего в команду Гимаевцев, с которыми я пытаюсь наладить более тесные отношения! Я чуть не упал. Но деваться некуда. Единственное, что я мог сделать, так это встать на его защиту и попытаться максимально оградить его от нападок негативно настроенных активисток. Что, я считаю, мне вполне удалось. По крайней мере, на наши с ним отношения сей случай не повлиял, мы сошлись во мнении, что, во-первых, ко всей этой мутотени надо относиться с юмором, а во-вторых - плюнуть и забыть!

В апреле 75-го состоялось очередное отчетно-выборное собрание. Все шло как обычно, работу комитета признали «удовлетворительной», я зевал - и тут случилось нечто. А именно: встал сам наш многоуважаемый директор и сказал: «А вот я хочу спросить конкретного человека о проделанной им работе». И указал на меня. Все притихли. Такого, наверное, в истории собраний еще не бывало. Ну, я ответил, так и так, заседал в активе, принимал в комсомол, пару раз сходил в горком вместо Корсаковой - и все. - «А взносы?» - «А взносы собирала пионервожатая». - «А при чем тут пионервожатая, какое отношение она имеет к комсомолу?» «А я знаю?» - я развел руками, как одессит на Привозе. Зал очень развеселился. Тут Владимир Давидович выдал мне по полной программе, оказывается, он очень на меня рассчитывал, а я его подвел (это уже во второй раз). В конце своей речи он назвал меня «пустышкой». Но я не то что не расстроился, а был весьма даже польщен и горд. Ведь в этом и заключалась моя цель: максимум мнимой активности и минимум реальной работы! Следует с удовлетворением отметить, что этот инцидент никак не повлиял на наши отношения, и, вручая мне аттестат через два месяца, он, мило улыбаясь, произнес такую фразу: «А за критику извини, она была правильной». Так навсегда закончилась моя «общественная» деятельность.

В июне я сдал выпускные экзамены, получив пять пятерок (остальные - четверки), и впереди замаячило знаменательное событие: выпускной вечер. И я начал думать над тем, как провести его так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Вопрос решился однозначно: хорошенько выпить. Я уже упоминал о том, что к алкоголю был абсолютно равнодушен, но попробовать, конечно, хотелось; а тут такой случай - выпускной.

Воспоминание. Мне - лет 10, я приехал в Питер, и мы с Матушкой выбрались на прогулку в лесопарк. Есть такая зона в этом городе на окраине, от нашего дома пилить на трамвае минут 40 до конечной. Припилили, гуляем. А надо вам напомнить, что в те времена лесопарк был скорее лесом, чем парком: никаких тебе аттракционов, увеселений, магазинов и ларьков. Ходили мы долго, все запасы съели и выпили, а так как день стоял весьма жаркий, то вскоре пить нам захотелось ужасно. Чуть живые, возвращаемся к трамвайному кругу. А в небольшом домике, где водители регистрируют рейсы, - буфет. Мы - туда. И что вы думаете? Наравне с заплесневелыми закусками из питья там - только пиво! Ни лимонада, ни минералки, ни сока - ничего! Матушке-то по барабану, она берет бутылку пива (хотя пиво не любит и почти не пьет), а мне что делать? Хлебать воду из ржавого крана? Маманя говорит: не умирать же от жажды, выпей пива, в конце концов, пиво - не водка. И наливает мне стакан. И я этот стакан выпиваю. Я предвижу, что, когда Батюшка прочитает эти строчки, он наверняка воскликнет: ну вот, я так и знал, это она приучила его к пиву с детства! Однако это не так, пиво мне совсем не понравилось. И только в конце 10-го класса я прочувствовал вкус этого напитка и много пил долгие годы, пью и сейчас - и с полной ответственностью хочу заявить, что при всем нынешнем пивном ассортименте и изобилии старое доброе «Жигулевское» образца 70-80-х - самое лучшее, даже разливное! Но его, к сожалению, уже нет.

13

В кунцевский период, собираясь за столом по праздникам или дням рождения, мне наливали граммов 20-30 сухого «за компанию», но, кроме першения в горле, я ничего не ощущал. В Октябрьском Дед делал домашнее вино из яблок, но так как семья у нас была непьющая, то я даже не помню, пробовал я его или нет. В середине восьмого класса Лариска Бурханова пригласила на день рождения всех одноклассников, хотя такое обычно не практиковалось. Собрались, стол уже был накрыт, родителей не было, зато присутствовал Ларискин старший брат и пара-тройка его друзей. Когда расселись, то обнаружилось, что перед каждым прибором стоит стограммовый граненый стаканчик, наполненный темно-красной жидкостью. Я сначала не въехал, и только когда брательник встал, толкнул тост, все чокнулись и выпили, я понял, что это было вино типа бормотухи, что продавали у нас в пол-литровых бутылках даже с лотков на улице. По-видимому, ребятки решили кутнуть, пользуясь случаем, но и нас немного побаловать. Потом они заперлись в другой комнате, а мы продолжали закусывать и пить лимонад. Такое частичное приобщение к «взрослой» жизни мне понравилось, я даже поймал легкий кайф, но к концу вечера настроение было безнадежно испорчено, ибо Оля Ешмакова ушла с Айратом.

В апреле этого же года ко мне после уроков подошел Рома и огорошил таким вопросом: «Бухнуть хочешь?» «А почему бы нет?» - отвечаю. «Тогда пойдем», - говорит. «Что, прямо сейчас?» - «А что?» - «Нет, днем не буду, надо прийти домой, уроки сделать, а вечером ты за мной зайди». «Хорошо», - говорит. И разошлись. И действительно, около шести раздается звонок в дверь, я открываю и вижу Рому, который опять спрашивает: «Бухать пойдешь?» Я собираюсь, выхожу на площадку и тут понимаю, что Рома уже лыка не вяжет! Представьте себе Рому, который был на голову ниже и в два раза тоньше меня, с детским круглым лицом, который смотрит на вас осоловелыми глазами, еле ворочает языком и шатается из стороны в сторону. Я опупел. Как с таким фруктом идти по улице? Однако делать нечего, я крепко взял его под локоть и повел. И тут я совершил роковую ошибку. Рома жил в айратовском дворе, и дойти до него можно было двумя путями: либо дворами, либо по проспекту. Но идти по главной улице, вдоль всего нашего длинного дома, мимо «Фонтана» мне было просто стыдно, и я решил проскочить дворами. И тут же наткнулся на Антона, приехавшего с работы. «Заслуженный медик» сразу оценил состояние малолетнего алкаша и окрикнул меня. Я объяснил, что только хотел довести его до дома, но дядя велел мне возвращаться домой. Так и не удалось бухнуть.

И поэтому еще до выпускных экзаменов твердо решил: я буду не я, если не устрою себе праздник по полной программе в честь окончания восьмилетки! Тем более что деньги были, и я был готов пожертвовать пятерку на такое мероприятие. Ребром встал вопрос: к кому обратиться? На маленького и робкого Хисмата рассчитывать было нечего, со всякими Ромами, Секами и Пашами я связываться не хотел, поэтому альтернативы не было: только Гимаевцы. С этим предложением я и подвалил к Айрату. Он принял мое начинание «на ура», взял деньги и сказал, что все остальное берет на себя. И вот - выпускной. Перед началом вручения аттестатов Айрат мне шепнул: «Все путем, жди сигнала». Закончилась торжественная часть, и объявили получасовой перерыв, дабы дать возможность местной группе расставить аппаратуру. Тут Айрат мне мигнул, и мы двинулись на точку. Точкой оказалась подвальная каморка в доме Бориса. Мы зашли, заперлись, Айрат достал пузырь водки, несколько бутылок бормотухи и нехитрый закусон: соленые огурцы, хлеб и ветчину. Ну и «рванули по-взрослому», по кругу из одного стакана. Водяру прикончили в момент, закусили. Тут Айрат стал всех спрашивать: «Кайф есть? Кайф есть?» Все говорят, есть, я тоже говорю за компанию, хотя пока не понял, есть он или нет. А он: «А у меня нет!» Ну и добавили красненького. Хорошо пошло. И в конце нашего «застолья» меня окончательно и бесповоротно приняли в гимаевскую компанию, мы даже проделали некий ритуал, подражая трем мушкетерам: каждый протянул руку в коллективном рукопожатии и назвал свое имя. Айрат назвался Тони, Борис - Боби, Иржик и так был Иржиком, а я… впрочем, они всегда называли меня моим настоящим именем. Бальзамом на мою душу стала фраза Айрата: «Нас теперь четверо!»

Скрепив свою дружбу клятвой, мы раздавили еще один пузырь и рванули на танцы. И началось веселье! Следует отметить, местная группа играла довольно качественно, саунд был в норме, но исполняла она только отечественные хиты, без всякого «запада». Танцевать я не умел, не любил и не хотел, поэтому все три часа просидел на лавочке, слушая музыку и наблюдая за народом. Но я и от этого тащился, ведь я впервые попал на «живой» концерт! К тому же музыканты привели с собой пару-тройку друганов (естественно, патлатых, в расклешенных штанах и ботинках на платформе), которые, приняв, видимо, на грудь, отчебучивали такие коленца, что я просто шизел. Так что кайф я поймал и в прямом, и в переносном смысле.

После танцев в программе значилась прогулка по ночному городу. В перерыве мы сбегали в подвал, приняли бутылек, а остатки взяли с собой. Но любителей ночного променада значительно поубавилось. К нашей компании примкнули Рома, первая красавица класса Ира Шайхранова (в эту ночь она почему-то «пошла» с Боби) и Наташа Крякушина из параллельного - девка страшненькая, но тоже «привет из детства», ибо в детском саду она была в нашей группе. Пользуясь темнотой и расслабухой, мы втроем с Ромой шагали в обнимку. Так и ходили до утра, периодически в укромном закутке прикладываясь к бутылке, около пяти разошлись, я пришел домой и лег спать. А через день или два я уехал.

Так закончилось мое голубое детство.

На этой грустной ноте, собственно говоря, можно было и закончить мое повествование, но… Поскольку большинство моих детских воспоминаний было связано с Октябрьским, то я не мог просто расстаться с этим городом. И поэтому на каждые осенне-весенние каникулы (на зимние - традиционно в Питер) я туда наезжал. И конечно же, встречался с Гимаевцами, с Хисматом, заходил к Рустику, Сереге Герасимову и в родную школу (Кауфман был очень рад, всю критику сразу забыл)); один раз попал на танцульки во вторую школу (часть наших продолжали свою учебу там); случайно на улице встречал Рому, Пашу, Секу, Нестора и Сашу Николаича. В основном я тусовался с Айратом, мы гуляли по городу, лазали по горам, ездили на чью-то дачу, слушали музыку, пели песни под гитару, то-се - короче, было весело. Но вот какая интересная штука получилась. В первый же приезд я сразу зашел к Коле Костенко. Мы посидели, обменялись новостями, послушали музыку, в которую он не въехал (я привез кое-какие пленки) - и через полчаса я понял, что говорить-то нам, собственно, и не о чем! Вот тебе и друг детства! Да, беззаботное детство кончилось, и вместе с ним отошли прежние интересы и игры. И «детская» дружба не переросла во «взрослую», вот что поразительно. В дальнейшем я с ним, естественно, пересекался, но так, мимоходом, а встречал ли старых дворовых соратников - даже и не помню, и постепенно они «отошли» навсегда.

Со временем наша компания начала редеть. Первым откололся Иржик. На мой резонный вопрос о причине его отсутствия, Боби мне ответил, что у «четвертого мушкетера» в голове завелись тараканы, он зарылся в своей художественной мастерской, как сыч, и ведет себя неадекватно. Я хотел к нему зайти, но поскольку адреса не знал и никто меня не поддержал, то вопрос был закрыт, и больше Иржика я никогда не видел. Что с ним сейчас, где живет, чем занимается - не знаю.

Потом переехал в Питер Серега Герасимов, и хотя его телефон баба Ира мне дала, но я так долго собирался ему позвонить (сам не пойму почему), что, когда наконец решился, номер уже поменялся.

Затем куда-то исчезли Айрат и Рустик, до сих пор не знаю, куда, возможно, уезжали с целью поступления в вузы. Когда я приехал в город летом 77-го, то застал только Боби и Хисмата. С последним пообщаться почти не удалось, ибо он усиленно сидел за учебниками, а с Боби мы ходили и на репетицию любительской театральной студии (он играл Медведя в «Обыкновенном чуде»), и на городскую танцплощадку.

В этом же году Хисмат ушел в армию, я тоже пролетел мимо института, и времени и смысла посещать родной город у меня не было. И только в августе 80-го, после окончания первого курса и поездки на Сахалин за «длинным рублем», я решил тряхнуть стариной. И рванул в Октябрьский. И застал только Кольку Костенко и Рустика! С Хисматом понятно - он в это время учился в Уфе, а вот куда подевались остальные, ума не приложу. Ох и покутили же мы! Понятное дело, не с Колькой, который к тому времени «отошел» окончательно (я с ним лишь на третий день случайно столкнулся у подъезда, он работал печником), а с последним другом детства Рустэмом Мухаммедшиным. Самое интересное, что тем летом он поступил в нашу «керосинку» и к сентябрю обещал приехать в Москву. А пока мы носились по городу в поисках спиртного. Не сталкиваясь с этим ранее, я и не подозревал, что это такая проблема - купить в провинции обыкновенную бутылку водки! Тем более что спецмагазин в маленьком Октябрьском был только один, а винных отделов в обычных продуктах - раз-два и обчелся. Поначалу наши поиски успехом не увенчались, и два вечера подряд нам приходилось ужинать в ресторане «Девон». Ужинать чисто условно, ибо цены там неприятно удивляли, даже возмущали, а шибко тратиться нам не хотелось, и мы из принципа брали на закусь только по одному салату из помидоров. Ну и несколько раз «по сто». Самое смешное, что в те маразматические времена в ресторане было ограничение: только сто грамм на рыло! Но мы, молодые и красивые, сумели обаять симпатичную официантку, и она обслуживала нас по полной программе. На третий день за зельем мы поехали аж в Заитово, и там удача нам улыбнулась: и пару пузырей взяли (кстати, больше одной бутылки в руки не продавали), и нашлась пустая хата у бывшего одноклассника Рустика в соседнем дворе. На четвертый день нам снова повезло: и водку достали, и упали на хвост одному местному музыканту, у которого были ключи от репетиционной базы, куда мы и поехали. Тут уж славно и подринчили и поиграли. А ночью я уехал в Казань, там сел на «Ракету» - и с ветерком и пивом до Чебоксар. Одно плохо: первая «Ракета» ушла за полчаса до моего приезда утром, а вторая отчаливала часов через 5-6. Пришлось ждать, как говорил Высоцкий в роли Лопахина, покачиваясь и шлепая себя тыльной стороной ладони по горлу. Старые театралы наверняка помнят эту сцену из «Вишневого сада» на Таганке. И мне посчастливилось попасть на этот спектакль в 76-м году, так что живого Высоцкого я видел. Но Высоцкий умер, пока я отдыхал на Волге, а Рустик в Москве так и не появился. А он обещал продать мне свою джинсовую куртку!

В застойные времена качественный товар был дефицитом. И такие вещи, как настоящие джинсы, куртки, рубашки, красивые майки, ремни, фирменные диски и т.п., можно было купить либо у фарцовщиков, либо у своих же друзей-одноклассников, что мы и делали. Товарооборот был постоянный и непрерывный. Но длинной джинсовой куртки, о которой я мечтал с девятого класса, не было ни у кого. Коротких-то было навалом, я сам носил парочку, но они мне не нравились. Кстати, свою куртку от белого костюма плюс «кожаные» штаны я в свое время тоже удачно продал, а белые джинсы обменял на голубые с доплатой. А у Рустика была именно длинная куртка, и мы договорились, что по приезде в Москву он ее мне продаст. Но Рустик пропал, почему - не знаю, и не виделись мы долгих восемь лет. Чтобы закрыть тему, хочу сообщить, что «мечта идиота» сбылась лишь в 86-м году, когда Батюшка из очередной африканской экспедиции привез мне длинную джинсовую куртку.

14

Итак, в течение восьми лет у меня не было ни времени, ни желания «встретиться с детством». И только в апреле 88-го, после защиты диплома, я смог себе позволить такую роскошь: вволю попутешествовать. И двинул сначала в Питер, а потом в Октябрьский. К тому времени там был завершен грандиозный «шестифазовый» квартирный размен-обмен, длившийся чуть ли не год. В результате хитроумных комбинаций вместо квартиры тетушек и квартиры Ларисы, второй антоновской жены (она жила в доме напротив), появилась четырехкомнатная фатера на четвертом этаже в соседнем 14-м доме. В ней жили баба Ира, Дед и тетя Вера (тетя Лида умерла в 83-м). А в старой хате обитало многочисленное антоновское семейство: он сам, Лариса и пятеро девчонок. Старшей, Катерине, было 18, младшей, Татьяне - 7. Правда, одна - средняя - дочка была от первого Ларисиного брака.

Я приземлился в новой квартире (дал телеграмму, но она не дошла, получился «сюрприз», и подобревший с годами Дед был рад немерено, сразу побежал в магазин), мне выделили отдельную комнату, в которой стояла двадцатилитровая бутыль домашнего вина, курить можно было на балконе - лафа! На второй день я побежал по друзьям. Сначала я зашел к Хисмату. Он к тому времени женился и переехал в семейную общагу в новом 25-м микрорайоне. А работал он преподавателем в городском ПТУ! Это после окончания уфимского мединститута! Поскольку его нового адреса я не знал, а ПТУ стояло недалеко от входа на рынок, то там я его и нашел. То-то он удивился. Днем мы прошвырнулись по городу, постреляли в тире в компании симпатичных шалашовок (а кто еще учится в «противотанковом»?), а вечером я пошел к нему в гости. Хочу напомнить, что вторая половина 80-х изнывала под дамокловым мечом так называемой «антиалкогольной кампании», в Москве еще можно было что-то купить, а в провинции - труба. Но народ-то у нас не лыком шит, у всех имелись запасы, а поскольку хисматовская родня жила в деревне, то самогоном он был обеспечен. Его-то мы и внедряли весь вечер, запивая чаем с молоком «по-татарски».

На следующий день мы снова встретились и двинули к Боби, который тоже успел жениться и перебраться в новый дом около котлована - к счастью, Хисмат знал его адрес. Приняли нас с распростертыми объятиями, на столе появился коньяк -

короче, посидели славно. Утром просыпаюсь - похмелье, однако, надо подлечиться. А как? Тут Боби приходит (так мы договаривались). И ведет он меня на рынок. А на рынке стоит единственный в городе ларек, торгующий разливным пивом. «Это, конечно, здорово, но во что пиво-то наливать? - резонно спрашиваю я. - У нас нет ни банки, ни бидона». «Спокуха, - отвечает Боб, - занимай очередь». Как ни странно, стояли мы недолго, и минут через 40 получили в руки шесть литров пива. Как вы думаете, во что его наливали? В двойные целлофановые пакеты! Мы рванули на «Поляну», загнездились на теннисном корте, у Боби была кружка - и так чудесно пивко пошло. Правда, не очень удобно наливать из пакета, но это уже детали.

А вот с Рустиком встреча получилась вялой. Он тоже женился и переехал в дом недалеко от гаражей. Я зашел к нему мимоходом, гуляя по городу вместе с Женькой, посидели, поговорили; он ничем не угостил, вечером в гости не звал, выглядел как-то утомленно - короче, больше не виделись. Погоняв по городу детства на старом раздолбанном велике, посетив все памятные места, сфотографировавшись в местном ателье всем «хоралом», дав несколько ценных советов влюбленной Катьке, выпив тайком несколько стаканов домашнего вина с Женькой, записав пару пленок своих песен и совершенно очаровав Тошкиных младших дочурок - Таньку и Аньку, я уехал.

15

Так, на чем я остановился? На предпоследней поездке в Октябрьский. А последняя случилась только через шесть лет, в августе 94-го. В то время я был загружен работой, не отдыхал два года и в то лето не собирался, но тут вдруг звонит Петя (муж Маши, которая уже давно жила в Видном, родив троих пацанов) и говорит: «Я собираюсь в Башкирию на пару недель, и Маша с детьми подъедет через денек. Рванем?» И я решил: а гори оно все огнем, всех денег не заработаешь, а отдыхать нужно -

рванем! И мы рванули. Только в разных вагонах ехали. Зато Антон нас встретил в Уруссу, довольный как баклажан, и довез до дома. К тому времени тетя Вера умерла, баба Ира с Дедом перебрались на прежнюю квартиру, а Тоник с семейством - в четырехкомнатную. Туда же вселился и я, а Маша с выводком -

к родителям. Тут мне опять повезло: замужняя Женька жила в Уфе, Катька давно перебралась в Москву, младшие дочки отдыхали у Ларисиных родственников в деревне, Лариса с Антоном работали и приходили поздно, так что целыми днями я валялся на диване, читал старые журналы и готовил еду. Погода, к сожалению, не баловала, дождило периодически, так что сходить на котлован и покупаться мне не пришлось; но в ясные деньки я гонял на новом лисапеде по памятным местам, заезжая в сад, где была куча фруктов (к сожалению, мою любимую ранетку уже спилили), и к «последним из могикан».

Первым, как всегда, был Хисмат. Я очень долго кружил по его району в поисках дома (забыл, однако!), но все же нашел. От радости он чуть не выпал из окна, ведь к тому времени переписка наша закончилась, и мы друг про друга ничего не знали. Я хотел договориться с ним о встрече на следующий день, но он затащил меня в квартиру вместе с велосипедом, достал пузырь и закусь, мы начали кутить и вспоминать былое. Тут мне снова повезло: его жена с детьми уехала отдыхать в деревню. А младший брат с матушкой жили на старой квартире. Так что мы посидели очень славно, без свидетелей. На следующий день мы устроили «продолжение банкета», правда, уже не с таким энтузиазмом. Через день или два мы вместе сели на велики, сначала сгоняли к нему в сад, что-то забрали, а потом двинули к Боби, который к тому времени развелся, снова женился и переехал. И адрес знал только Хисмат-улла. В квартиру поднялся я один, Борис открыл, но что-то он мне не понравился: какой-то серый, хмурый и неприветливый. По непроверенным слухам, он «ширялся колесами» (оправдывая свою фамилию - Ширяев), в любом случае, он как-то неохотно пригласил меня войти, но, узнав, что внизу меня ждет Хисмат с велосипедом, просто предложил перекурить на подоконнике. Перекурили, как-то вяло поболтали, и я отвалил. А на следующий день он уезжал по работе. Короче, последняя встреча с другом детства оставила на душе неприятный осадок.

С «заслуженным вратарем» местной футбольной команды Рустиком тоже получилась какая-то лажевка. Я не помнил его новый адрес, но нашел номер в телефонной книге, позвонил, и мы договорились встретиться. Пригласить к себе он меня не мог (жена, не одобряющая пьянство, плюс двое детей), я тоже не рискнул позвать его домой, поэтому мы встретились в нашем дворе и начали тусоваться. Тусовка тогдашней «молодежи» нашего поколения заключалась в том, что они кругами ходили по району, встречали друзей и знакомых и пытались одолжить друг у друга денег на выпивку. Весело, верно? Я взял с собой только тысячу, у Рустика денег не было, и мы тоже начали ходить и пытаться занять «под Рустика». Повстречали кучу таких же «ходоков», но денег не давал никто. В результате мы на все плюнули, я сбегал еще за двумя «штуками», и Рустик купил пузырь с рук у бабки (местный бизнес!). У него был стакан и пара бутербродов, мы пошли на «Поляну», сели на лавочку и, как последние алкаши, раздавили этот флакон. Как говаривал Райкин, никакого удовольствия. Но самое обидное, что в этот вечер к нам заходила смертельно больная баба Лида, которую на один день выпустили из больницы - хотела, видимо, попрощаться, ибо на следующий день я уехал. Но домой я вернулся поздно, так и не попрощались. А вскоре она умерла. Такие дела. А я повторил трюк шестилетней давности: Антон посадил меня на казанский поезд, я дождался с пивом второй «Ракеты» и с ветерком доплыл до самого Марпосада. А сейчас «Ракеты» отменил какой-то идиот.

Через год Батюшка, вдохновленный моим примером, тоже маханул в город своего детства. И привез оттуда печальную новость: Рустика убили. Позже Антон мне рассказал (как работник «скорой» он всегда был в курсе всех криминальных событий и смертей города - кстати, еще в конце 70-х он сообщил мне, что Рома вскрыл себе вены), что мой друг незадолго до этого ушел из семьи, бомжевал, то ли от кого-то скрывался, то ли задолжал кому-то - тайна, покрытая мраком. Такие дела.

К сожалению, с тех пор мне ни разу не удалось выбраться в город детства, хотя ностальгия мучает все больше и желание появляется все чаще. Дело осложняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, по настоянию Ларисы Антон разменял квартиру - а Лариса возьми да и помри. В результате дяде осталась старая «трешка» плюс новая «однушка» недалеко от «Девона». Он моментально женился в третий раз, жена переехала к нему и в 98-м родила ему пятую дочку! Сами понимаете, ему было не до гостей. Со временем ситуация устаканилась: Дед отошел в мир иной; Светка, Анька и Танька выросли, повыходили замуж и разъехались; наши погодки Иришка и Танюшка подросли - самое время «гоститься». Да тут возникло второе обстоятельство: наконец-то появился на свет долгожданный наследник! Теперь пришлось ждать, когда подрастет Ванюшка. Ладно, подрос. Только я навострил лыжи и даже созвонился с Антоном - появилось третье препятствие. Дело в том, что в июле мы ездим то в Марпосад, то на море; в августе Антон с семейством отдыхает где-то под Астраханью (он всегда звал нас присоединиться, но жить в палатке на пустынном острове без электричества и газа, мотаться за продуктами в ближайшее село за 5 км, готовить на костре, по нужде бегать в кустики и заниматься только тем, что ловить рыбу, - нет уж, увольте!), так что свободным у нас остается один июнь. А тут жена вдруг надумала отправить дочку в детский лагерь! Нечего ей в городе сидеть, говорит. Ну, правильно, путевка-то от ее работы, почти задаром. И вот уже два лета подряд Таня дышит воздухом в Подмосковье, что ей жутко не нравится. Так что с Октябрьским мы постоянно пролетаем, как фанера над Парижем. Правда, в этом году нам всем удалось встретиться.

Не помню, упоминал ли я о том, что мой второй дядя Андрей живет в Липецке. Сам-то он постоянно мотается в Германию через Москву, мы часто видимся, а вот я был в Липецке так давно, что уже и не помню ничего. Этим летом мы собирались было на море, но компании не нашлось (в позапрошлом году мы ездили вместе с Батюшкой, Олей и их внучкой плюс подруга жены с дочкой, да еще я прихватил своего старого институтского друга с сыном - во повеселились; в прошлом - как вы уже знаете, с кумовьями, с которыми в процессе отдыха разругались вдрызг), хороших вариантов в Краснодарском крае я не нашел, да и дороговато показалось; дикарями с ребенком не поедешь - короче, двинули мы традиционно на Волгу. Возвращаемся в конце июля, только отдышались - звонит Батюшка. И сообщает, что Антон со всем семейством собирается в Липецк, и они тоже, и предлагает нам присоединиться. А почему бы и нет, коль время есть? И через три дня мы все вместе сели на поезд и покатили. Андрей - человек обеспеченный, живет в шикарной квартире в центре города, да плюс имеет большой кирпичный дом со всеми удобствами и с огромным садом, расположенный в деревенско-дачном районе. В нем мы и загнездились, места хватило. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что отдохнули и пообщались мы неплохо, только погода подкачала: хоть и тепло было, но дождило постоянно, так что на пляж выбрались лишь пару раз. Ностальгия моя немного поутихла, но все-таки хочется, хочется смотаться в Башкирию, побродить по памятным местам, пообщаться с Хисматом и Боби и вспомнить детство…

А теперь я должен рассказать об ответных визитах моих друзей. Первым весной 77-го приехал Ляха. Ляха - это мой чебоксарский друг детства. Он был сыном матушкиной школьной подруги и моим ровесником, познакомились мы с ним еще в далеком розовом детстве, но постоянно стали встречаться только после 72-го года, когда я начал регулярно наведываться в Чебоксары. Как сейчас помню: мы небольшой компанией плывем на пароходике на тот берег Волги (там находился городской пляж), и какая-то тетка, глядя на меня, все повторяет: «Ну, он прямо гриб-боровичок! Ну, прямо гриб-боровичок!» А Ляха (тогда еще не Ляха, а просто Андрюшка, обыкновенный веснушчатый сорванец) смеется и кричит: «А я - сатанинский гриб!» Если бы он знал свою дальнейшую судьбу… Летом 74-го он на пару дней приезжал в Дом охотника. Я был поражен: выше меня на полголовы, волосы до плеч, сам какой-то хмурый и неразговорчивый. Однако в 76-м году я встретил его вполне довольным жизнью, мы быстро скорешились, выйдя из детства, и начали общаться на ином - «взрослом» - уровне. Тогда он уже был Ляхой, известной в городе шпаной, не последним членом дворовой ватаги, которая проводила досуг в характерной манере. Они обшаривали пьяных, мутузили и грабили забредших во двор прохожих, пили бормотуху в гаражах, обжимали малолеток, дрались с такой же шпаной из соседних районов. А что еще делать в провинции? Я с интересом понаблюдал недельку их «веселую» жизнь и уехал. И вот через несколько месяцев Ляха нанес ответный визит. До этого мы, правда, встретились в Питере на зимних каникулах. И в один из вечеров решили кутнуть и заехали в один из ресторанов на Невском. Он был без пиджака, и швейцар его не хотел пускать, пришлось обращаться к директору, и тот разрешил, ибо народу в зале было полтора человека. Мы выпили бутылку «Каберне» с минимальной закуской (дорого) и отвалили. Зато в Москве проблем не было, ибо в нашем районе процветал бар под названием «Могила», где я был своим человеком. Туда мы и рванули и с кайфом провели вечерок.

Затем я не видел Ляху три года, только знал со слов Матушки, что он едва не спился, но армия его временно «спасла». И вновь он нарисовался на моем горизонте 30-го декабря 80-го. Я потому так хорошо запомнил эту дату, что на следующий день он уезжал, то есть собирался встречать Новый год в поезде! Мы забурились на хату недалеко от Молодежной и славно посидели, а утром разъехались. Не прошло и года, как он сел в первый раз, по словам его матушки, совершенно случайно. Встретились мы только летом 87-го буквально в день отъезда, посидели на лавочке у Нюркиного дома, покурили, поговорили. Ляха выглядел еще вполне бодро, шутил, смеялся, только почти все зубы у него были железные. Через полгода - вторая ходка, за ограбление аптечного ларька. Отсидел, вышел - и сразу же на третий срок. Все. Он стал законченным зэком, для которого «тюрьма - дом родной». Но самое примечательное, что в августе 94-го, когда я заехал в Марпосад всего на четыре дня, он находился в городе, но, по рассказам Матушки, разозлился на весь мир; с матерью не общался; бабку, у которой жил, чуть ли не бил и выживал из квартиры; а с Матушкой даже по телефону разговаривать не захотел. Естественно, что встречаться с ним желания не возникло. Дальнейшая судьба Ляхи мне неизвестна, ибо его мать вскоре уехала в неизвестном направлении и оборвала все связи. Так я потерял еще одного друга детства.

16

В июне 77-го в Москву нагрянул Боб. В тот период я активно осваивал вкус пива и поэтому повез его в незабвенную «Яму», то бишь «Ладью» в Столешниковом переулке. Неплохо пивка попили. Затем он появился летом 88-го. Недолго думая, мы двинули в мой родной бывший институт, где в укромном, одному мне известном местечке раздавили пару пузырей. Тогда же он рассказал мне о Тони, но об этом чуть позже.

В августе того же года Батюшка с семьей отвалил в отпуск, заперев две комнаты на ключ. Только я расслабился - приезжает из Липецка Андреева сестра Алена с сыном! На три дня. А спать где? Хорошо, у меня было другое место для ночевок. Но все равно - спасибо Батюшке. Только они уехали - появляется сам Андрей! Я начинаю шизеть. А через полчаса - звонок в дверь. Открываю - на пороге стоит Хисмат с младшим братом, довольные, как бегемоты! Тут я уже просто падаю! Это они покупать мотоцикл приехали, мечту всей жизни. И хоть бы предупредили как-нибудь, я ведь чудом еще не успел уехать на Волгу! А они смеются: незваный гость лучше татарина! Хорошо, что у них с собой «было», посидели нормально вечерок, а на ночь я опять отвалил. Вот так повеселился - спасибо Батюшке. А мотоцикл они так и не купили, чукчи, на следующий день уехали.

Теперь о Тони. Борис мне поведал, что Айрат никуда не пропадал, а преспокойненько поступил в какое-то московское музыкальное училище и живет в общаге в Химках. Телефона у него не было, зато Боб дал мне точный адрес. Ладно, подумал я, увидимся, время терпит, и занялся текущими делами. А текущие дела состояли из поисков работы и съемной комнаты, ибо отношения с Батюшкой достигли апогея: он просто выставил меня из квартиры. Правда, дал время на поиски вариантов. Не стану подробно описывать мои мытарства, но, в конце концов, перед самым 1989-м годом я переехал на Домодедовскую. И наконец-то вздохнул с облегчением и смог заниматься всем, что душа пожелает. Но для начала я написал письмо Тони, напомнив ему нашу попойку в подвале и сообщив свои координаты. И он позвонил, удивившись избирательности моей памяти, и приехал через пару дней. Не знаю уж, где он ухитрился достать бутылку сухого, но посидели мы неплохо, повспоминали молодость, попели друг другу свои песни - ну и уехал он, пообещав, что ждет меня в любое время. Как вы уже догадались, больше я с ним не виделся. Последняя информация о Тони, которую я получил от Боби в 94-м, была такова: он окончил свое училище, женился и перебрался в Клин. Но никаких координат нет. Так что на данный момент мне «доступны» только двое друзей детства голубого периода: Хисмат и Боб, да и то никаких сведений о них у меня нет.

Все? Нет, не все. Я еще просто обязан упомянуть о том, как складывались отношения с моими старыми кунцевскими корешами. Приехав в Москву в конце августа 75-го, я еще несколько дней прожил на Малой Филевской. И конечно же сразу помчался по старым адресам. Все были на месте: Новиков, Дмитриев, все отрастили патлы (кроме Жеки и Марфы), обзавелись кассетниками, джинсами, батниками и модными шузами; они важно прогуливались по двору, слушая хард-рок; по вечерам тренькали на гитаре где-нибудь на лавочке, пили портвейн - короче, давно уже вышли из детства и приобщались к «взрослой» жизни. Отсутствовал только Мушкатер, уехавший вместе с предками на пять лет в Чехословакию. Я со своей детской рожей, короткой прической «под канадку», маленьким ростом и польским джинсовым костюмчиком чувствовал себя не совсем комфортно; но они без вопросов приняли меня в свою компанию - старая дружба не ржавеет. Но, как показала практика, все зависит от степени общения и многого другого.

Воспоминание. Мы небольшой группой (отчетливо помню только Мишу Дмитриева и Эверауса) фланируем по Филевскому парку. Выходим на набережную, идем вдоль нее и видим бочку с разливным пивом. В старые времена из таких бочек продавали не только квас, но и пиво. Во лафа была! Кружка стоила 20-24 копейки, что, по сравнению с шестикопеечным квасом, лично мне казалось дороговато. Сам бы я стеснительно прошлепал мимо, но тертые патлато-джинсовые ребята резко подвалили к продавщице, взяли пива и сунули мне в лапу кружку. Я скромно отошел за кустики, но был доволен и горд незнамо как. Так впервые я попробовал разливного, и любовь к нему я пронес через все последующие годы. А сейчас все ларьки посносили, уроды! А то пиво, что продают в павильонах, пивных барах и ресторанах, ничем не отличается от бутылочного и стоит гораздо дороже, что само по себе нонсенс. Ибо разливное на то и разливное, что не включает в себя стоимость бутылки. Хотя сейчас стеклянная тара ничего не стоит.

Возвращаюсь в 75-й год на Юго-запад. Пока проходил период адаптации в незнакомом районе и в новой школе, я каждое воскресенье ездил в Кунцево и общался со старыми друзьями. В основном с Новиковым и Дмитриевым, к тому же с Костей мы периодически перезванивались. Но со временем появились новые приятели, образовалась группа «Голоса планеты», и мои визиты на Малую Филевскую улицу постепенно сошли на нет. А в конце 70-х старые кореша начали расползаться, как тараканы.

Следует с удовлетворением отметить, что телефон в нашей квартире стоял на тумбочке в прихожей, говорить приходилось стоя, и слышно было во всех комнатах. Батюшка долгие «базары по трубе» не приветствовал, поэтому я старался звонить только по необходимости (например, предельно кратко договориться о репетиции), а всякие «ля-ля-ля» мог себе позволить только в отсутствии домашних. А поскольку такое случалось очень редко (у дяди Бори была госдача в Серебряном Бору, но почему-то Батюшка туда ездить не особо любил, разве что летом иногда), то и «звонильное настроение» (как я это называю после трех литров пива) на меня нападало нечасто. Поэтому точную хронологию событий восстановить уже трудно. А дневников я тогда еще не вел, о чем жалею до сих пор. Но факты таковы. Звоню Новикову - женился, переехал. Звоню Дмитриеву - женился, переехал. И ни адресов, ни телефонов. И вот что интересно: ни один тунгус не позвонил и не сказал (а мой номер у них был), что вот, так и так, я переселился, вот мой новый номер. Как будто бы десять лет - ну если не закадычной дружбы, так хотя бы общения - коту под хвост. Я в свое время тоже переехал, когда женился, но, однако, сразу засел за фон и в течение недели обзвонил всех друзей-приятелей-знакомых, с которыми я встречался и перезванивался. Это логично, по-моему. А тут - ни ответа, ни привета. Непонятно. Пока на месте оставался Жека Калинкин (о судьбе Эверауса, Сербуча, Красного и прочих мне ничего не известно, ибо им я не звонил, и пересекались мы очень редко), но я с ним практически не общался, ибо он был немного не современным: не отращивал патлы, не слушал рок, не играл на гитаре. Возникла ситуация, похожая на историю с Колей Костенко: детские игры в ковбоев-индейцев закончились, а «по-взрослому» говорить особо было не о чем. Но, по воле случая, он оказался последним из кунцевских могикан, с которым мне удалось пообщаться.

В конце 80-го ко мне приезжал Ляха, и мы неплохо посидели вечерок в хате его дальней родственницы на Молодежной. Уезжая от Ляхи днем 31-го декабря, я проехал одну остановку и направился прямо к Жеке. Но особо поболтать не удалось, ибо вместе со своими однокурсниками он готовился к встрече Нового года, к тому же ему надо было куда-то ехать. Мы тяпнули по рюмашке, про Костю и Мишу он ничего не знал, зато сообщил потрясающую новость: вернулся из Чехословакии Мушкатер! Само собой, такую возможность пообщаться с бывшим одноклассником я пропустить не мог, мы вместе с Жекой спустились с 14-го этажа на 12-й и позвонили в квартиру. Дверь открыл сам Серега, длинный и худой, как щепка (а я его помнил маленьким и толстеньким). Привет, говорит Жека, я тебе старого друга привел, помнишь его, мы вместе учились? И называет мое имя. А Мушкатер вдруг говорит: «Не помню!» Я чуть не упал! Правда, он тут же предложил пойти на лестницу, перекурить и освежить память, но Жека торопился, а мне не хотелось ехать в метро одному; к тому же меня так потрясло это «не помню», что мы с Жекой отвалили. Как так? Человек, который три года просидел за соседней партой, с которым общались постоянно, и даже в чьем номере летом 73-го я два дня прожил в пансионате на Клязьме (туда все наши ЦКовские ездили), меня забыл? Нет, это просто в голове не укладывалось. Пять лет не виделись? Ну и что? Ведь других одноклассников он не забыл. К тому же, у меня с Мушкатером связано еще одно отдельное

Воспоминание. У Сереги была собака, боксер по кличке Дольф. Собачонций был вполне дружелюбный, всех любил, играл с нами, однако гулять его выводили на так называемом «жестком» ошейнике, то есть железном ремне с крупными острыми шипами. Сам Мушкатер выходил с ним нечасто, но иногда приходилось. И вот в один далеко не прекрасный осенний день мы вдвоем вышли с Дольфом на прогулку. Прошли через двор и вышли на небольшой лужок, образованный развилкой дорог, по краям которого росли дикие яблони. Было у нас такое примечательное место по дороге к метро, мы обычно там играли в футбол, жгли костры, плавили свинец, обрывали созревшие яблоки. Мушкатер снял с собаки ошейник вместе с поводком, мы начали бегать, играть, прикалываться, а потом я залез на яблоню, лег на ветку и стал дразнить Дольфа поводком. Я держал его за ошейник, опускал руку вниз - и резко отдергивал вверх, когда пес подпрыгивал. И в третий или четвертый раз не успел: Дольф ухватился зубами за кончик поводка и повис на нем всей своей немаленькой тушей. Понятное дело, удержать я его не мог, пес рухнул вниз вместе с поводком, а вслед за ним шмякнулся и я с ощущением, что мне оторвало кисть. Гляжу - мама дорогая! Правая ладонь и пальцы исполосованы шипами, да так глубоко, что ноготь с указательного пальца наполовину сорван! Боль была жуткая. Чуть не упав в обморок, я помчался домой, раны обработали и забинтовали, но болело еще долго. А потом я в течение полугода наблюдал, как сходит старый черный ноготь под давлением нового. К счастью, это была самая серьезная травма в моей жизни.

Осенью 81-го года я посетил Кунцево в последний раз. Мы все собрались на день рождения дяди Бори. К тому времени старую квартиру они разменяли и жили в «двушке» в том же районе, на другой стороне Рублевки. Ну, посидели, пожрали, подринчили, потом мне стало скучно, и я решил, пользуясь случаем, прогуляться по старым адресам, заодно и покурить. И в подъезде я столкнулся… с родителями Мушкатера! И они меня сразу вспомнили, и я их узнал, вместе поднялись на лифте, зашли в квартиру (Сереги, к сожалению, не было), я им рассказал о нашей последней встрече, а они показали мне висящий на стене рисунок «Карлсон, поедающий варенье» - мой подарок Мушкатеру на день рождения. После этого я еще раз убедился, что у Сереги какая-то лажа с памятью. Дожидаться его времени не было, я отвалил, зашел к Жеке - и получил стандартный ответ: «Таких здесь больше нет». Все. Кунцево «отошло». Правда, через несколько лет я все же рискнул звякнуть Мушкатеру, но… я думаю, вы сами догадались, что мне ответили.

Но самая поразительная история произошла все же с Костей Новиковым. Как-то, пользуясь отсутствием жены и дочки, я опять влетел в «звонильное настроение», сел за стол, взял трубку, положил перед глазами телефонную книжку (следует с удовлетворением отметить, что свою первую и единственную «шпаргалку» я храню с 75-го года) - и начал набирать все номера подряд. Кстати, хочу пояснить, такой метод не является пустым времяпровождением от нечего делать, как многие могут подумать, с его помощью мне удалось отыскать некоторых старых приятелей. Так вот, я звоню, где-то нарываюсь на длинные гудки, с кем-то из «непропавших» болтаю - и просто из интереса в какой-то момент набираю номер Кости. Хотя прекрасно знаю, что его там нет и быть не может. И вдруг… попадаю на его батюшку! Как так? Ведь я был уверен, что они переехали всей семьей, а потом долгие годы фон просто не отвечал. То ли я запамятовал, то ли перепутал - но факт есть факт: родители Новикова продолжают жить в старой квартире, и я их неплохо помню. Обрадовавшись, я начинаю объяснять, кто я такой, батюшка меня тоже сразу вспомнил, я спрашиваю про Костю, думая, что наконец-то получу его координаты, - и получаю ответ: а сын-то наш умер… Умер? Меня как лопатой по башке треснули. Короче, выяснилось, что у него обнаружилась какая-то неизлечимая болезнь, от нее он и отошел несколько лет назад. Такие дела. На этом разговор и закончился. И остались от Кунцево и кунцевских друзей одни воспоминания. Я мог бы еще пофилософствовать о бренности бытия, о тщете всего сущего, о жизни и смерти - я ведь по натуре романтик, мечтатель, битник и философ - но не буду утомлять читателя, я ведь пишу не о философии, а о ностальгии.

Что ж, на этой не очень веселой ноте можно потихоньку закругляться. Я сумел вспомнить самые интересные эпизоды из своего детства, упомянул всех друзей и родственников, закрепил в памяти пережитое и оставил память о себе своим потомкам. Впрочем, мой бумажный архив занимает целую тумбочку и тянет на 10-15 килограммов - кому все это будет нужно лет через сто? Ладно, опять я о грустном, пора подводить итоги и подбивать бабки. Но сначала...

Последнее воспоминание. Чтоб вы знали, моя двоюродная бабушка по линии Батюшки - Наталья Евгеньевна Ш., - известная балерина и танцовщица. В этом году ей исполнилось 90 лет, она вполне бодра и жизнерадостна и даже выпустила вторую книгу воспоминаний. Ее муж, Оскар Иеремеевич, был писателем, соавтором Озерова по сценарию фильма «Освобождение», жили они в писательском доме на Соколе.

Так вот, летом 74-го, когда я заезжал в Москву, мы вместе с Антоном и Машей были у них в гостях. Помнится, я сидел на диване и просматривал сценарии, которыми было уставлено несколько полок. А вы знаете, что концовка фильма «Белое солнце пустыни» довольно сильно отличается от сценарного? Не волнуйтесь, не в худшую сторону. Потом Оскар Иеремеевич показывал нам свою коллекцию сигар. Антон тут же с важным видом задымил (хотя не курил никогда), а я под шумок и пользуясь моментом просто утащил 3-4 штуки, самых толстых. Зачем? Да сам не знаю. И потом в течение года я иногда, пользуясь отсутствием домашних, покуривал эти сигары (конечно, не затягиваясь) по четвертинке, а бычок прятал в кувшин, стоявший на моем столе, в котором я хранил разную мелочь. Но однажды Антоша учуял запах табака, залез в кувшин, нашел мой окурок и выкинул. Но сигары я хранил в другом месте, привез их в Москву и последнюю выкурил летом 76-го, отдыхая на даче своей одноклассницы. Выкурил всю целиком, поэтому отравился так, что до сих пор вспоминать жутко. Вот такая история.

Эпилог

Я долго думал, как назвать эту повесть. Тоже мне, повесть, проворчит насмешливый читатель, всего-то несколько десятков страниц. Ну, что ж я могу поделать, если моих детских воспоминаний не набралось на увесистый том, подобно «Капиталу»?

Вернемся к названию. Я накатал уже три четверти, а все никак не мог определиться, все мозги сломал, перебирая варианты. Детство? Но уже было «Детство» Горького, Толстого, да и вообще как-то невыразительно. Воспоминания о детстве? Кажется наиболее подходящим по смыслу, но в конце 60-х на экраны вышел фильм под таким же названием, и пусть о нем мало кто помнит, заниматься откровенным плагиатом я не хотел. Короче, я перебрал множество вариантов, но ни одно из них не катило. Я уж было отчаялся, но вдруг вспомнил, какое впечатление на меня произвела сказка Кэрролла «Алиса в стране чудес и в зазеркалье», я ее прочитал где-то во втором классе. Это гениальное произведение было любимой и что называется «настольной» книгой Батюшки и всей октябрьской семьи. Первое издание вышло в переводе Демуровой (на мой взгляд, лучшее), именно оттуда я взял строчки из стихотворения «Бармаглот»: «Варкалось. Хливкие шорьки / пырялись по наве. / И хрюкотали зелюки / как мюмзики в мове». Миленько, не так ли? Мы этот стих знали наизусть, часто цитировали, а Антон иногда так меня и называл: хрюкотающий зелюк. Позднее эту книгу перевел Щербаков, тоже неплохо, но все же послабее. «Тарбармошки»: «Розгрень. Юрзкие хомейки / просвертели весь травас. / Айяяют брыскунчейки / под скорячий рычисжас». В конце 70-х вышел толстенный талмуд сразу в двух вариантах плюс подробные пояснения Демуровой о специфике оригинала и перевода. Там же такая игра слов - язык сломаешь. Эту книгу я долго и с удовольствием изучал.

В 2005-м вышел перевод Яхнина - тот такого наварнакал, что не только язык, но и глаза сломать можно. «Змеегрыч»: «Червело. Ужные мрави / кузали на снову. / За нисом прали курави / Склюняя пелаву». И далее - в том же духе. Это вам не хрюкотающие зелюки. Но это я так, к слову.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.