ХРЕНЬ ВЫСТАВОЧНАЯ
Вчера директор объявил нам, что пригласил «тренингиста», как он выразился. Для нашего обучения и нашего же блага. «Тренингистом» он, как я понимаю, назвал того, кто приехал для проведения тренинга, как сейчас модно говорить. Впрочем, это коряво нерусское слово уже лет двадцать не ново. Как и всякие «реселлеры», «бонусы» и «баннеры», которые так же коряво, но весьма прочно вошли в нашу деловую жизнь.
Наш руководитель обожает все новое. Особенно всякие иностранизмы. «Трейдеры» и «брокеры» ласкают ему слух, как влюбленным соловьиное пение в июльскую ночь. Одна проблема - он мало понимает, что говорит.
Однажды вызывает он меня в свои просторные, охлажденные кондиционированным воздухом начальственные палаты и с порога грозным голосом приказывает: «Я завтра еду в столицу и думаю посетить там одну весьма интересную выставку. Ты мне в дорогу, Егорка, положи твой бонус. А то мне без него на выставке никак не можна».
Я, как и принято у всех упредительных подчиненных, сначала рьяно киваю головой, а потом начинаю быстро соображать, что Их Руководительство имело в виду. Вовремя кивнуть головой и показать всем своим видом деловую энергичность, бьющую ключом, дорогого стоит. Я этому учился не один год. Задумчивость и неспешная рассудительность, наоборот, у начальства не ценятся и принимаются за тугодумие.
Над глубинной, как противолодочная мина, фразой: «Положить бонус», я ломаю голову, потирая рукой бритый подбородок, и никак не могу представить себе эту картину. Во-первых, бонусов нам не выплачивают. Премии - да, два раза в год случаются. Но даже если Их Начальственность и имела в виду премию, что в переводе «бонус» и означает, то «положить» ее своему боссу, при всей своей огромной любви и нежности к нему, я не могу, по причине не получения этой самой премии вот уже не менее полугода.
Помучившись минут двадцать на своем рабочем месте, я, наконец, решаюсь поинтересоваться у Их Премудрости, что они имели на своем грандиозном уме, когда обронили это не сочетаемое по-русски сочетание. Испросив, как положено, аудиенцию в приемной и сначала благоговейно просунув голову, затем робко пролепетав: «Разрешите?», я заикающимся голоском осмеливаюсь произнести:
- Уважаемый Иван Иваныч, я насчет бонуса хотел поинтересоваться. Вам завернуть или так положить? - начинаю я издалека, чтобы отвлечь его от государственных дум о благе человечества и подготовить, так сказать, к самому неожиданному.
- А? Что? Кто это? - отрывается от послеобеденного сна мой патрон. - Че надо? - Он пятерней вытирает струйку послеобеденной слюны, стекающую по подбородку и ниже, на дорогой кремовый пиджак.
- Я насчет бонуса. Мне завернуть или так положить? Может, какие пожелания будут? - я расплываюсь в глупейшей улыбке и почти приседаю в глубоком реверансе. Я давно заметил, начальство не любит умных, задумчивых лиц. Оно любит лица попроще. Чтобы, когда бросают в такое лицо «Дурак! Идиот! Придурок!», угрызения совести не мучили.
- Какие пожелания? Ты его в свой футляр всунь и мне на заднее сиденье кинь. Да положи тот, что покрасивше, побольше.
- Хорошо, Иван Иваныч. Как скажете, - лепечу я и, видя, что Их Руководительство снова проваливается в послеобеденные думы о всеобщем счастье человечества, поспешаю за дверь.
Оказавшись за дверью, я понимаю, что так ничего и не понял, а поняв, что я ничего не понял, я понимаю, что по существу так ничего и не спросил.
Покружив еще с полчаса и дождавшись, когда, по моему опыту, дорогой Иван Иваныч должны прийти в себя от послеобеденных дум о благе всех людей, я снова прошусь на прием и, оказавшись еще раз пред очами Их Руководительства и видя непонимание и им вызванное неудовольствие, расплескавшееся на его помятом лице, мямлю как можно придурковатее. Чтобы Ивану Иванычу было приятнее:
- Я... это… хотел узнать, уважаемый Иван Иваныч… -
переминаюсь я с ноги на ногу и заглядываю в недовольное лицо Их Начальственности, снизу вверх, позаискивающее.
- Ты че? Че снова пришел, а? - в голосе слышится явное неудовольствие, хотя, судя по широко распахнутым глазам навыкате, послеобеденный сон уже закончился.
- Я... это... Уважаемый Иван Иваныч, насчет бонуса, - виновато улыбаюсь я.
- Бонуса? Какого бонуса?
- Ну, который вы с собой на выставку берете.
- Ах да, бонус. Бонус, бонус, бонус. - Их Руководительство явно пытается припомнить значение иностранизма.
- Я хотел вот что… бонус никак нельзя вам на заднее сиденье, и на выставку, - выпаливаю я залпом и чувствую огромное облегчение, словно гора с плеч и камень с сердца.
- Почему это? - рычит Иван Иваныч.
- Ну, потому что бонусов мы не получаем. А если вы имели в виду премию, то это совсем другое дело, - тороплюсь я подсластить пилюлю, - …хотя и премии мы тоже уже полгода не получали.
- Какая, к чертям собачьим, премия! Ты че, сдурел?! - И я уже представляю, как пишу заявление по собственному желанию, как меня провожают в последний путь, как…
- Бонус, Иван Иваныч. Вы же сами… - я закрываю глаза, и тут меня осеняет, что Их Величество Иван Иваныч имел в виду не «бонус», а… «баннер». Выставочный такой плакат на штативе. Я как раз недавно заказал два таких баннера. Ходил к Ивану Иванычу, показывал, спрашивал его мнение. Ну, он слово и запомнил. И теперь, к месту и не к месту, вставлял его там и сям. А тут случился такой курьез, взял да и перепутал баннер с бонусом. Ну, с кем не бывает. Бонус - баннер, баннер - бонус. Слова-то не нашенские, буржуйские.
- Ты вот что, Смельчаков, не умничай. Бонус, баннер. Один хрен! Задурили тут голову! Возьми эту хрень выставочную и кинь мне на заднее сиденье.
Так бы сразу, по-русски, и сказал. И не было бы никаких недоразумений. Русский язык - великий и могучий.
Язык международного общения.
Это вам не английский со своими бонусами и баннерами!
ГРАМОТА
В понедельник после обеда в кабинет бодрым шагом входит начальник отдела, плюхается на стул и, обласкав по кругу всех строгим взглядом, спрашивает:
- У нас кто-нибудь когда-нибудь почетные грамоты получал?
- Э-э-э... кажется, в прошлом году кому-то дали… - старается вспомнить экономист Алевтина Петровна, которая первой попалась на глаза строгому начальнику.
- В прошлом году мне дали, - как бы нехотя признается экономист Верочка, теперь под пристальным взглядом руководителя.
- Нужно выбрать, кого в этом году от отдела награждать, -
нехотя цедит начальник.
- Пусть наградят Смельчакова. Он исполнительный работник, - бойко предлагает Алевтина Петровна.
Начальник воодушевляется и собирается уже рвануть за дверь на перекур или еще куда, но слышит:
- Он не проработал на предприятии положенные пять лет. А грамоту дают только тем, кто проработал не меньше ,-
информирует грамотный инженер по кадрам.
Начальник тяжело вздыхает и остается.
- А пускай награждают инженера по кадрам, - предлагает Смельчаков.
- Ты сколько проработал? - сурово вопрошает у того руководитель.
- Семь лет. Но я уже висел на Доске почета.
- Раз висел - тогда нельзя, - грустно соглашается начальник.
- Тогда пускай наградят ведущего экономиста Наталью Варфоломеевну, - предлагает Смельчаков. - Она давно работает на предприятии, и она очень ответственный работник.
- Она на плохом счету у директора, - информирует грамотный инженер по кадрам.
- Это почему? - интересуется Смельчаков.
- Да так, есть за что.
Все косятся на Смельчакова.
- Тогда давайте наградим Алевтину Петровну! Она хороший работник, - не унимается Смельчаков.
- Я буду в отпуске, - кокетливо отвечает Алевтина Петровна.
- Она будет в отпуске, а во время награждения нужно выходить на сцену. Грамоты будет вручать сам шеф, - невесело мямлит начальник.
- Послушайте, а что дает эта самая грамота? - невинно спрашивает Смельчаков.
- Смельчаков, ты как вчера на свет белый народился, - Алевтине Петровне становится веселее. - Так положено.
- Положено? А в денежном выражении?
- В денежном выражении это ровно три копейки. На буханку хлеба. Так, для производственного форса, что ли.
- Послушайте, а почему награждают не тех, кто лучший, а тех, кого положено… - Смельчаков умолкает под кислыми взглядами своих коллег.
- Ну, тогда даже не знаю… - Смельчаков пожимает плечами.
- Эх, снова придется мне грамоту получать, - нехотя соглашается начальник. - Конечно, лучше бы премию дали. А то от грамоты толку мало.
Через неделю под громкие речи на сцену местного клуба приглашаются «лучшие» работники предприятия. Три предпенсионные тетеньки с глуповатыми выражениями на неулыбающихся лицах, пара молодых рабочих, которые пытаются что-то сострить, но, одернутые своими более старшими коллегами, смущаясь, умолкают, несколько инженерно-технических работников и начальник Смельчакова.
Все серьезны, словно пришли на похороны. На лицах скорбь и вселенская тоска.
Выступает директор. Он говорит что-то про хорошую работу каждого из присутствующих, про профессионализм и еще что-то.
Все аплодируют.
Все торжественны.
Ну, и еще все хотят поскорее домой.
КОНФУЗ
Четверг. До обеденного перерыва еще полчаса, но отдел, где работает Смельчаков, кажется, уже впал в послеобеденную кому. Экономистки Алевтина Петровна и Верочка о чем-то лениво шушукаются, словно обеим лет по шестнадцать, а не «слегка за сорок». Юрист Маргарита Федоровна, почти с головой скрывшись за эверестами годами накопляемых бумаг на своем столе, как обычно в молчаливой манере, что-то внимательно штудирует, сонно кивая головой, - вот-вот уснет. Смельчаков, в третий раз за последние пять минут посматривающий на часы, думает, не пойти ли ему на обед минут на пять пораньше. И только Иван Иваныч, новый начальник отдела и совершенно случайно директорский племянник, брызжет неуемной начальничьей энергией, хлопая и клацая ящиками своего стола, шурудит по ним обеими руками с прилежанием провинившегося школьника, решившего, наконец, там прибраться.
Наконец вволю нашушукавшись, Алевтина Петровна и Верочка решают пройтись по своим дамским делам на первый этаж. Они поднимаются из-за стола и «от бедра» величаво выплывают в дверь. Юрист Маргарита Федоровна, очнувшись от своих извечных тяжб, провожает обеих недовольным взглядом. Смельчаков в четвертый раз смотрит на часы. Начальник Иван Иваныч поднимает с пола объемную кипу бумаг и, оглядевшись по сторонам, плюхает ее на стул рядом со столом Смельчакова.
- Вот, нагреб. Места нет, куда поставить. Пускай пока здесь полежат. А потом выкинем.
- Ого! - Смельчаков слегка оживает. - Я-то думал, что здесь я чемпион по макулатуре. А оказывается, мне еще работать и работать, - последняя фраза звучит двусмысленно, и поэтому, уловив задумчивый взгляд шефа, он торопится умолкнуть.
«Кипа действительно грандиозная. Это надо же, столько хлама в столе насобирать», - заканчивает он прерванную мысль уже про себя.
Между тем Алевтина Петровна и Верочка возвращаются. Иван Иваныч, все еще разбрызгивая свою неуемную энергию, вылетает за дверь по каким-то важным-преважным делам. Смельчаков снова лениво смотрит на часы.
Проходя мимо возвышающейся кипы некогда важных документов, у Верочки, которая считает себя превеликой чистюлей, чем она весьма гордится, невольно вырывается возглас негодующего удивления:
- Ого! Это что за мусор? Смельчаков, это ты насобирал?
- Как же. По вашей же табели о рангах, здесь я - чемпион по захламленности, но в этот раз…
- Смельчаков, немедленно убери! Мало того, что ты весь этот мусор на свет белый выволок, так ты его еще на стул поклал! А стулья предназначены для того, чтобы на них сидеть, Смельчаков, а не хлам свой ложить! Мы тут убираем-убираем, чтобы порядок был, чтобы красиво было, а он все захламляет! - обратилась она уже на этот раз за поддержкой к Алевтине Петровне.
Алевтина Петровна тем временем тщательно пережевывает во рту кусок колбасы, с нескрываемым удовольствием наблюдая за разыгравшейся сценой. Судорожно проглотив то, что было во рту, она спешит оправдать столь нехитрые надежды своей подруги Верочки.
- И где это ты столько макулатуры-то насобирал? - она поднимается со своего места и, подойдя к куче, берет лист бумаги, что лежит на самом верху.
- Запрос о сведениях по производству, - читает вслух она. - Так. А это графики продаж, которые мы искали в прошлом месяце. - Она укоризненно смотрит на Смельчакова - так, как смотреть умеют только оскорбленные женщины.
- Да я-то тут при чем? - не выдерживает Смельчаков.
- А вот данные по экспорту за подписью директора за прошлый год. Смельчаков, ты че, с дуба рухнул? Это все важные документы. Их подшивать надо!
- Послушайте! Да я-то здесь при чем?
- И со стула убери этот мусор! - снова вклинивается Верочка.
- Предъявляйте претензии своему начальнику…
- А при чем здесь начальник? У него тоже на столе бумажки разбросаны, но нет такого безобразия.
В кабинет тем временем вбегает Иван Иваныч и, уже немного порастратив свою неуемную энергию, посматривая поочередно то на Алевтину Петровну, то Верочку, то на Смельчакова, интересуется:
- О чем спор?
- Да вот, Смельчаков бумажки свои убирать не хочет, - кокетливо жалуется Верочка.
- И теперь понятно, куда пропали графики за прошлый месяц и отчет по экспорту за прошлый год, - зло смотрит на Смельчакова Алевтина Петровна.
- Да не моя это куча! - наконец выпаливает Смельчаков. -
Это Ивана Иваныча.
- Как? - обе экономистки недоверчиво смотрят на маленького, но важного начальника.
- Это? Ну, это я тут в столе немного прибрался, - как бы оправдываясь, выдавливает из себя Иван Иваныч. - Я это...как-нибудь разберу это, - он показывает на кучу.
Обе экономистки почти на цыпочках возвращаются на свои места, виновато переглядываясь и понимая, что попали впросак. Обеим жутко неловко.
- Иван Иваныч, а вы чаю не хотите? - жеманясь, чирикает Верочка.
- Да нет. Обедать пора.
- Э-э-э… Мы это, бумаги эти сами разберем. Графики и отчеты подошьем. Вам ведь некогда. Мы ж понимаем, - продолжает распрямлять ту неудобную позу, в которой они находятся, Верочка.
- Да ладно. Ну что, пойдем на обед? - Иван Иваныч нежно смотрит на Смельчакова.
- Пойдемте.
И оба вываливаются из дверей по направлению к столовой.
Смельчаков шагает на два шага позади, изо всех сил стараясь стереть с лица предательскую ухмылку.
Три недели спустя, устав от вечной кучи на своем стуле, Смельчаков берет ее под мышку и относит к выходу - туда, где оставляется всякий ненужный хлам. Ее забирает уборщица и куда-то уносит. Наверное, туда, куда уносится весь мусор.
ЛЮБОВЬ
Пятница. Вечер. Он, пританцовывая от холода у ворот какой-то конторы, ждёт её.
Она - тоненькая, блондинистая, сладенькая. Джинсики в обтяжечку, курточка приталенная, глазки - хлоп-хлоп-хлоп. Девонька! Печенька! Карамелька!
Дни заметно становятся длиннее. Даже у самых мрачных настроение заметно выправляется. Пятница, как-никак! Впереди шопинг, ужин, телевизор!
А вот и она! Бедрышками покачивает, глазками прихлопывает, зубками сверкает. Цыпочка! Фемина! Богиня!
- Привет! - чмоки-чмок.
- Привет! - чмоки-чмок.
Сладостное томление во всем теле. Приятное возбуждение. Мучительное нетерпение.
- Как дела?
- Супер!
- Как дома?
- Порядок!
- Пойдем ко мне?
- Я не против!
Они, молодые, идут по тротуару. Он смотрит на неё. «Какая она красивая. И волосы у нее шелковистые, и глаза большие, и фигура. Как я её люблю». Она улыбается ему. Они довольны друг другом.
Ах, какое сладостное предвкушение! Какое приятное ожидание! Какой замечательный мир! Люди, деревья, дороги! Эй-эй-эй!
Внезапно они останавливаются. На холодном бетоне, прямо в грязи, лицом в небо, лежит человек. Молодой человек. Приятной наружности. Аккуратная эспаньолка, стильные джинсы и такая же куртка. Румянец во всю щеку, как у девушки.
Они переглядываются. «Помочь?» - спрашивают его влюблённые глаза. «Пойдем!» - хлопают её очаровательные глазки. «А вдруг он умирает?» - спрашивают его влюбленные глаза. «А нам какое дело?» - хлопают ее очаровательные глазки. «Но ведь так нельзя!» - говорят его глаза. «Почему?» - спрашивают ее. «Потому что он - человек!» - говорят его глаза.
Он смотрит по сторонам. На остановке полно народа. Крепкие мужчины, элегантные женщины. Многие смотрят на него, словно взывают: «Помоги, Христа ради. Нам ведь некогда. У нас шопинг, ужин, телевизор». «А у меня вот, любовь», - отвечают его глаза.
Кто-то, торопясь куда-то, по краю, чертыхаясь, обползает неподвижное тело и спешит дальше, по делам.
Он подходит к телу. Щупает пульс. Сердце бьётся ровно, как в спокойном сне. Ощущается запах спиртного. «Да, парень явно не рассчитал», - думает он.
Он возвращается к ней. Она тем временем оживленно что-то щебечет подружке в трубку. Он смотрит на неё, думает и возвращается к телу на земле.
Он хватает тело за грудки и тащит в сторону, чтобы оно не мешало спешащим домой. «Торопятся ведь, сердечные».
Тело оказывается не из легких. «Килограмм так девяносто, не меньше», - думает он. Он поднатуживается и, оторвав тело от земли, плюхает его на скамейку остановки.
Вглядевшись в лицо тела - «Лет этак восемнадцать, не больше», - он дает телу две-три отрезвляющие оплеухи. Тело мычит, но глаз так и не открывает.
В проходе остановки он видит ее. Она делает ему жесты рукой. Она зовет его. Ей не терпится уйти.
Он еще раз убеждается в том, что тело не свалится на землю, и направляется к ней.
Он глядит на нее. «И волосы у неё крашеные. И глаза не такие большие, и фигура так себе. И что я в ней нашел?» -
думает он. Он больше не смотрит на неё. Она больше не улыбается ему.
На перекрестке они расходятся в разные стороны. Она -
налево, он - направо.
Чтобы больше никогда не встретиться. |