Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(41)
Сергей Криворотов
 РАССКАЗЫ

ТЁПЛЕНЬКОЕ СЧАСТЬИЦЕ

Чёрт побери! (А может - боже мой?) Но решился я, наконец, и целеустремлённо отправился в избранный пункт назначения не «тварью дрожащей», не жалким просителем, а требователем, исполненным сознания своей законной правоты. Солнце уже припекало, набирая силу с каждым днём, - это чувствовалось сразу, стоило только выйти из прохлады метро. Редкие птахи в ближайшем подобии сквера щебетали уже по-весеннему, будили в душе полузабытое в текучке буден и вселяли надежду в успех моей сегодняшней миссии.

Ещё один подземный переход, и вот оно - нависает надо мной, возносясь ввысь холодным блеском стекла в бетонной огранке. Золотые буквы на массивной внушительной доске сбоку у входа подтверждают, что я на месте. Пришлось остановиться, чтобы побороть непрошеные и совершенно неуместные колебания.

Недавно все мы с удивлением и гордостью узнали, что наконец-то впервые в мире в нашей отдельно взятой стране создано Министерство Счастья. Это вам действительно не сомнительная гибридизация Минздрава с социальным ведомством. Причём достоверно стало известно, что инициатива изошла не от хитроумцев-депутатов Госдумы, а непосредственно от правительства, может даже (хотя и не документировано) от самого президента!

Да и то: давно назрела необходимость в подобном ведомстве - счастья на всех недостаёт, как ни крути. Именно это с неприятно потрясающим постоянством демонстрируют из года в год опросы общественного мнения в крупных городах и мелких весях. Оказались мы по уровню счастья между неразвитых африканских стран. Из-за осознания подобного дефицита кто мог - зачастую совсем непатриотично иммигрировали куда глаза глядят, кто не мог - избирали мир иной. Справедливости ради надо заметить, что и в давно продвинутых по пути прогресса государствах тоже сетуют на нехватку этого самого необходимого для человека продукта. Между тем, если разобраться, его много каких видов бывает. И что подойдёт одним, может не устроить других. Хотя, конечно, от личного счастья вряд ли кто откажется. Но разве не хотелось бы каждому счастья от гордости за свою страну? Хотя, бесспорно, нашлось бы немало и таких, для кого наесться от пуза представилось бы верхом блаженства… Впрочем, на сытый желудок понятия меняются, и тогда им наверняка захотелось бы для полного счастья чего-то иного. Нашим трудягам-депутатам предстоит ещё громаднейшая работа по систематизации и классификации всяческих выражений и оттенков столь ёмкого явления, но ох и трудна эта задача - исследовать то, чего повсеместно недостаёт. Тут уж не до экзотических диковин, вроде счастья творчества у некоторых деятелей, хотя не мешало бы приглядеться: что такого они напроизводили и заслуженно ли балдеют от этого? А кого прельстит блаженство бандюги, уцелевшего после разборки с братвой? Или террориста, счастливо выжившего после отправки на тот свет массы незнакомых ему людей? О состоянии наркомана, раздобывшего вожделенную дозу, как-то неудобно и вспоминать - хотя и он счастлив в этот недолгий миг своей короткой тягостной жизни. Многим бы просто хотелось иметь возможность свободно выразить себя - кому бегать нагишом, кому щеголять в роскошных нарядах… А кому-то и вовсе достаточно капли внимания и сочувствия…

Воистину непаханое поле.

Как же охватить такое множество разновидностей? Ясно, что без надлежащего учреждения никак не взять на учёт столь разнородное по сути национальное достояние. Подсчитали - и ужаснулись, какую прорву денег ежегодно теряет правительство. Одно только личное счастье, у кого оно имеется, очень и очень неравномерно распределено. Как можно сравнить, например, мизерное счастье бездомного бродяги, роющегося в мусорном ящике и нашедшего почти новые сапоги, и владельца особняка с десятком спален по джакузи в каждой? Хотя вопрос - кто ещё из них количественно счастливее в определённый момент: везунчик, на халяву заимевший вожделенную обувку среди привычных ему отбросов, или пресыщенный собственностью домовладелец, мучительно изыскивающий способы укрыть доходы от мытарей!

Если обложить налогом всех счастливых обладателей соответственно оценке их личного счастья - какое получается подспорье бюджету! Счастье - это общенародное добро, и разбазаривать его нельзя - только государственная монополия гарантирует его полнейший учёт, сохранение и при-

умножение.

Как бы то ни было, но радикальное решение этой проблемы давно назревало само собой. Кроме прочего, создание подобной контролирующей структуры давало множество новых рабочих мест.

...Стеклянные створки двери предупредительно разошлись при моём приближении, как, впрочем, и для множества других входящих и выходящих. Как я ни старался найти на их лицах «печать просветления», отсвета присущего только им счастья, ничего подобного обнаружить не смог. У всех были озабоченные, зачастую даже хмурые лица людей, с головой поглощённых своими проблемами.

Моя собственная радость оказалась несколько прежде-

временной. Необщительный охранник в бюро пропусков долго и тупо изучал мои документы и выслушивал сбивчивые объяснения, чего я здесь, собственно, ожидаю добиться. Наконец, как бы с сожалением, он пропустил меня в вестибюль, и то же самое повторилось в предбаннике, именуемом «секретариатом». После неоднократных отказов с моей стороны записаться на приём через два месяца меня, наконец-то, препроводили к секретарю Отдела Личного Счастья.

Безликая протяжённость ковровых дорожек, явно унаследованных от прошлого столетия, и бесконечная череда клонированных под разными номерами, ничем не отличимых дверей не скрашивалась даже редкими оазисами зелени на площадках с подсвеченными аквариумами в придачу. Счастьем здесь и не пахло. В столь громко именуемом ведомстве процедура моей обработки повторилась, точнее «потретилась». Симпатичная, но холодная с виду секретарша, вооружённая плоским настольным дисплеем и прочей офисной техникой, включая изящный серебристый завиток беспроводного блютуза в ушке, снова безуспешно пыталась вставить меня в отдалённую очередность, мотивируя крайней занятостью ответственных министерских работников.

Внезапно я наткнулся взглядом на табличку, давно просившую себя прочитать, - фамилия и инициалы показались мне смутно знакомыми. Повинуясь мгновенному импульсу и не обращая внимания на протестующую симпатичную преграду, я проник за массивную полированную дверь. Терять-то было абсолютно нечего!

Ба! Внутри действительно оказался мой однокашник, теперь дородный и начальственный мужчина в костюме агента Смита из «Матрицы», только без чёрных очков. Вальяжно растёкшийся в кресле с разложенным пасьянсом по внушительных размеров настольному экрану, он не сразу заметил непрошеное вторжение. Впрочем, недовольное выражение лица тут же сменилось, к моему облегчению, дружелюбной гримасой узнавания. Комсомольский работник, успевший проскользнуть в годы «горбачёвского призыва» и по партийной линии, я слышал, что он подвизался одно время в коммерческих структурах, доводя перестройку, подобно многим другим, до её кончины в виде «хищнического первичного капитализма». И на тебе, вот он здесь, в новом министерстве, наглядное выражение идиомы «держать нос по ветру» и той субстанции, что не тонет. Видимо, у него-то уж не было проблем с личным счастьем, только вот разбирался ли он во всех тонкостях чужого? Я в этом сильно засомневался.

Мой школьный приятель (назывался он так когда-то) ещё в годы грызни общеобразовательного гранита любил с горячностью драть горло на всевозможных диспутах, конференциях и политинформациях. Этакий идейно азартный Павка Корчагин позднесоветского розлива, в отличие от прототипа, вовсе не отягощённый изнурительным трудом на прокладке узкоколейки и болезнью позвоночника. Эта его идейность не помешала в дальнейшем встать на рельсы капитализма, использовав то ли комсомольские, то ли партийные деньги в качестве «первично накопленного капитала».

Впрочем, насколько я помнил, в личной жизни и в минуты задушевного отдыха он вовсе не придерживался морального кодекса строителя коммунизма.

И вот он передо мной в должности начальника едва ли не самого важного отдела этого министерства. Несмотря на сохранившийся оптимистический настрой, я не питал иллюзий: министерство, оно министерство и есть, и министерством останется, какую вывеску ему ни присобачь. Ну, например, как туалет, он же сортир, он же клозет и так далее -

суть и функция та же самая, как его ни назови и ни оформи.

Всё-таки он снизошёл до меня, уделил своё драгоценное время и внимание, урвал у вожделенного пасьянса, выслушал, даже копнулся в воспоминаниях.

- А как ты? А он? А она? Ирка-Танька-Наташка? Серёга-Толик-Мишаня?

Но при этом не переставал смотреть на меня свысока. Может, даже с обидной жалостью смотрел на жизненного неудачника, по его меркам конечно, не без самодовольства при этом и самосознания собственной значимости.

После этих ни к чему не обязывающих ритуалов, вовсе не нужных нам обоим, угостил минеральной водичкой и поинтересовался о цели прихода. Я кратко изложил самую суть. Имея ненормативно малую жилплощадь на семь человек (я, супружница, трое детей разных возрастов и престарелые родители-пенсионеры), хотелось бы получить, раз не удаётся с квартирой, просто законно причитающуюся дополнительную толику счастья на всех семерых из их фондов, пусть даже изъятого у имеющих излишки. Ну, если не для себя с женой и не для стариков, то хотя бы для детей, заслуживающих этого по рождению, или, по крайней мере, слегка уменьшить налоговое бремя с того мизера счастья, которым мы сами владеем без постороннего вмешательства.

Он покивал, помолчал, подумал и развёл руками.

- Да, да, конечно. Полное право имеете, но в данный момент это нереализуемо в силу объективных причин. Хотя в будущем - возможно. Даже, скорее всего, наверняка это удастся реализовать. Надо только набраться терпения всем, и вам в особенности, как и всей стране, впрочем… Что же касается налогов... Все граждане равны перед законом…

«Но некоторые равнее прочих!» - подумал я с горечью, не слушая больше разглагольствований школьного приятеля.

Я пристально посмотрел в его равнодушные, давно не способные к подлинному сочувствию холодные глаза на холёном гладковыбритом лице, столь уместном в тутошней стерильной обстановке. Машинально тронул свой колючий подбородок, попутно с опозданием понимая неуместность «гарлемской небритости». Впрочем, может, подсознательно я специально не побрился с утра, рассчитывая использовать это как ещё один внешний аргумент в необходимости удовлетворить мои претензии. Оставалось только глубоко вздохнуть: мои былые надежды на скорую справедливость улетучивались с ужасающей быстротой.

Наконец-то основательно выговорившись, однокашник выглядел спокойным и вполне довольным собой, сознающим свою значимость и незаменимость. Я понял, что он вполне счастлив по-своему, занимая своё, уже насиженное место в новом министерстве. Вероятно, всем здешним сотрудникам предоставлялись льготы при налогообложении их собственного счастья, а может, и даже наверняка, предусматривался какой-то доппаёк за такую ответственную работу. Я словно физически ощутил, какое оно у него круглое, приятное и мягкое, как колобок, компактное и тёпленькое на ощупь счастьице… Но мне-то для себя и своих детей хотелось совсем другого!

ЖЕРТВА ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ

День не задался. Едва Антон Герасимович Саблин вышел из дома, как его облаяла первая встречная М-собака. Оставалось только ломать голову, что могло вызвать столь бурную неприязнь у генетически модифицированного пса. Как правило, в своей сдержанности они выгодно отличались от натуральных прототипов. Элмобиль Саблина ещё вчера отправился на плановый техосмотр, и, чтобы успеть в студию, пришлось воспользоваться общественным транспортом.

В кабине монора он занял единственное свободное кресло и под мерное покачивание продолжал размышлять о недавнем досадном происшествии. За подобными мыслями он не заметил вошедшую на следующей остановке М-обезьяну и никак не отреагировал на её появление. Пожилая, ничем не примечательная самка-шимпанзе в неброской одежде - жакете и макси-юбке уныло повисла на поручне прямо над его головой. Возмущённый ропот, прокатившийся по салону, заставил Антона Герасимовича посмотреть вверх. Он тотчас вскочил и попытался исправить свою оплошность, уступая место укоризненно глядящей на него плосконосой матроне. Но было поздно: негодующие взгляды пассажиров взяли в перекрест бестактного невежу. Саблину стало не по себе от этого бесцеремонно осуждающего сканирования его скромной внешности, и он поспешил покинуть капсулу на очередной остановке, хотя до нужной платформы оставалось минут восемь движения.

«Зачем вообще понадобилось создавать этих монстров? Ой, нет, что это я?» - тут же испуганно одёрнул себя Антон Герасимович, будто кто-то посторонний, некий Большой Брат, мог прочесть его мысли и тут же наказать. «Нет, - поправился Антон Герасимович, - не монстров и не уродов, а генетически модифицированных и потому равных теперь людям млекопитающих. Хорошо, хоть до крокодилов и прочих рептилий дело не дошло», -

успокоил он себя.

На Земле уже проживало свыше восемнадцати миллиардов человек, плюс сотни миллионов в освоенных звёздных системах. Официально создание этих продвинутых видов оправдывалось необходимостью иметь помощников и друзей при освоении враждебного Космоса. До сих пор люди не встретили в иных мирах братьев по Разуму, и модификации земных животных призваны были приглушить горечь одиночества вышедшего на звёздную тропу человека.

Само собой разумелось, что одновременно с получением некоторыми видами новых возможностей им предоставили и новые, не сравнимые с прежними права.

На первых порах возникли сомнения: а надо ли учить усовершенствованных зверей грамоте? Новоявленные борцы за права эмжеев (как стали называть всех модифицированных животных) поспешили заклеймить подобные колебания как выражение человеческого шовинизма -

гомошизма. Все сомнения разрешались в пользу бедных и несчастных младших братьев, столько вынесших за всю историю от угнетателей сапиенсов. Любые ограничения их возможностей и прав получили название антиэмженизма, эмжефобии. Затем встал вопрос о правомочности некоторых терминов. Правозащитники добились осуждения и запрещения таких названий, как «скот», «скотина», «звери», «зверьё», «твари». Все они были законодательно отнесены к разряду ненормативной лексики, употребление подобного даже в разговоре наказывалось значительным штрафом. Более предпочтительным и нейтральным стало считаться обозначение «млекопитающие», иногда «животные», к которым относили и расы людей.

Принятая ООН Новая Декларация защиты прав животных явилась главным юридическим инструментом для проведения подобной политики. Разрабатываемые на её основе нормативные акты автоматически становились обязательными и для всех звёздных колоний землян...

...Антон Герасимович отснял несколько игровых развлекательных голофильмов по беззубым сценариям, набил на этом руку и глаз, набрался профессионального опыта. И вот, наконец, представилась возможность воплотить в реал мечту всей жизни - сделать голоэкранизацию оруэлловского «Скотного Двора». Правда, теперь, с введением новых цензурных ограничений, потребовалось подобрать более корректное название. После долгих прикидок остановились на «Ферме животных» - и от оригинала недалеко, и вполне прилично. Антону Герасимовичу пришла в голову блестящая идея - впервые в истории голоискусства привлечь к съёмкам самих М-зверушек (разумеется, вслух он никогда не произносил подобное слово), причём таких, как требовалось по содержанию этого культового в ХХ веке произведения. Неожиданно на объявление откликнулось множество желающих. Самым трудным оказался кастинг М-свиней -

поучаствовать захотели сотни энтузиастов из природных хрюшек. Рядовые эмжеи нашли идею привлекательной, да и многочисленные защитники их прав расценили опыт Саблина заманчивым воплощением на практике идеи равноправия всех видов.

Наибольшую мороку вызвал отбор претенденток на роль любимой свиноматки хряка Наполеона. Казалось бы, смотри и выбирай наилучшую и талантливейшую. Ан нет, подключились скрытые посторонние силы, последовали звонки, прочие не видимые миру нажимы. Полный спектр воздействия - от соблазнительных посулов до явных угроз, и всё это в поддержку той или иной соискательницы. К каким только незаконным ухищрениям не прибегали участницы, чтобы обойти соперниц. Нескольких перспективных пришлось отстранить уже в середине дистанции из-за этих скрытых интриг. В заключение ко всему, одна из М-свиней, почти уже утверждённая в исполнительницы, публично обвинила Антона Герасимовича в сексуальных домогательствах, в использовании с этой гнусной целью своего служебного положения. Она угрожала публичным скандалом, причём ценой прекращения инцидента заявлялось безоговорочное предоставление ей главной роли. И это при том, что все и так склонялись признать её любимой свиноматкой лидера революционных чушек!

Несмотря на попытки пересмотреть общественные взгляды на межвидовое кровосмешение людей с генетически модифицированными животными, Антон Герасимович оставался консерватором в подобных вопросах. То есть резко отрицательно относился к скотоложству, пусть и оправдываемому теперь целесообразностью улучшения разумных особей. Свинья есть свинья, считал он про себя, а человек есть человек, и вместе им не быть! Хотя при этом он не мог не знать о генетической близости тканей этих двух видов и о прочих научно обоснованных аргументах сторонников ускорения эволюции.

Его собственный опыт в этом вопросе был невелик и заключался в следующем. Однажды, задумавшись, пропустил Саблин свою станцию пересадки на моноре. Точнее, он её попросту проспал, прикорнув на боковом сиденье, ибо находился Антон Герасимович в значительном подпитии после торжественного обмывания в студии новой голографической постановки. Естественно, после этакого личный элмобиль не открыл перед хозяином дверцу. Поэтому в тот раз ему пришлось воспользоваться общественным монором. И случилось так, что он оказался в давно не посещаемых им краях - на бывшей некогда одной из центральных улиц Старой Москвы - Тверской. С незапамятных времён её облюбовали для своего промысла представительницы древнейшей профессии, когда-то тут преобладали украинки и вьетнамки, теперь же их вытеснили нечеловеческие самки модифицированных видов.

Он сообразил, куда попал, только после того, как едва не налетел на одиноко промышлявшую свиноматку весьма нахального вида.

- Хрр-хрр, уиии! - радостно взвизгнула та, демонстративно трогая копытцем массивное янтарное ожерелье на толстой шее. Её далеко не маленький пятачок задёргался в пароксизме восторга. - Какой симпатичный мужчинка! Настоящий Айвазовский! Мужчинка хочет развлечься?

Он даже не стал гадать, каким образом знаменитый художник-маринист прошлого трансформировался в свинячьих мозгах в эталон мужского обаяния. Главным сейчас для него представлялось отделаться от некстати подвернувшейся назойливой жрицы любви в образе продвинутой М-хрюшки.

- Ты нас не любишь! - упрекнула с обидой вальяжная хавронья, задетая за живое молчанием потенциального клиента.

- Кого же это вас?

- Да нас, конечно - свиней!

- А за что же мне вас любить? - искренне удивился Антон Герасимович. Вот если бы он не был вегетарианцем с детства, причины для такого чувства могли бы появиться, но вслух он, разумеется, ничего подобного не высказал. - Почему я должен вас любить? У меня и без вас проблем по горло. Мне вообще до вас нет никакого дела, если хочешь знать!

Со свиной точки зрения, эта особь, видимо, обладала крайне привлекательной внешностью, которую подчёркивала не дешёвая кожаная сбруя с серебристыми клёпками. Но он-то имел своё, человеческое, мнение и вкус, в корне отличные от наверняка присущих любому М-хряку. Главное - не грубить, решил Саблин для себя, надо просто как можно тактичнее избавиться от профессионалки свиного секса и постараться не обидеть её при этом.

- Знаете ли, у меня есть жена, и, хотя мы в брачном договоре больше пятнадцати лет, я её люблю и всегда желаю, -

неожиданно для себя сообщил Антон Герасимович, будто хватался за спасительную соломинку перед натиском настырной свиноматки.

- То есть, желаешь спариваться с ней? - деловито уточнила свинка. - Вот те раз… Никогда бы не подумала с виду, -

озадаченно хрюкнула бесцеремонная собеседница, едва он подтвердил кивком её предположение. Поросячье рыльце в следах яркой косметики дёрнулось и застыло в недоумённой уморительной гримасе. Но Антону Герасимовичу было сейчас вовсе не до смеха.

- Это почему же? - вскинулся Саблин, испытав мгновенную обиду за свою человеческую внешность.

- Да мне просто не пришло в голову, что ты окажешься настолько развращён и предложишь поразвлечься ещё и с твоей женой на пару. Впрочем, это как раз в природе людей…

Антон Герасимович не сразу понял её, а когда до него дошло - то задохнулся от возмущения:

- Да ты что себе вообразила?

- Ладно тебе, - добродушно заметила хрюшка-проститут-

ка. - За дополнительную плату мы решим и этот вопрос. Ничего невозможного нет, было бы желание.

Нет, подумал Саблин, свинячьи мозги - потёмки, что-то там в них действительно «крутится» совсем не по-человечески.

Минутой спустя он добежал до ближайшего угла, за которым и скрылся под издевательские выкрики и визг не удостоившей его преследованием модифицированной свиносучки. И только тогда с каким-то болезненным злорадством, позабыв о воображаемом Большом Брате, он подумал: «А всё-таки сколько мои предки твоих предков поели-переели!»...

...Кабан в полицейской форме давно стал привычной фигурой на городских улицах. Да и мартышка в роли окулиста-консультанта уже не могла никого удивить, как поначалу. И мало кому вспоминалась при виде подобной картины позабытая ныне басня Крылова. Сам дедушка-баснописец, как и его предтечи - Лафонтен, Эзоп и прочие искатели аллегорий в образах фауны, были начисто исключены из школьных программ всех стран, дабы не оскорблять достоинство получивших права гражданства М-животных. Никто, правда, до сих пор ещё не встречал М-ослов в судейских мантиях, уж слишком подобное походило бы на издевательство над современной юриспруденцией в духе газетных карикатур недавнего прошлого. Но дискриминации и в этом вопросе не допускалось, так что подобный прецедент вполне мог возникнуть в любое время, как только объявятся и получат необходимое юридическое образование желающие из М-ослиной категории.

Вот ещё почему Антон Герасимович так заинтересовался удивительно пророческим сюжетом писателя далёкого прошлого.

Он прекрасно помнил, как мир вокруг изменился с калейдоскопической быстротой, но до сих пор не мог постичь, как это вообще стало возможным. На ум приходили происки тщательно законспирированных международных заговорщиков, «мировой закулисы», предполагаемых извечных скрытных врагов, желающих погибели многострадальной родине Антона Герасимовича и её народу. Но ведь и прочие страны пострадали теперь не в меньшей степени.

Всё, чему его учили с детства, внезапно оказалось в корне неверным. Всю привычную систему духовных ценностей в одночасье поставили с ног на голову.

«Двуногое без перьев», «мыслящий тростник» оказался вовсе не венцом и повелителем природы, а лишь одним из множества биологических видов, в силу обстоятельств опередившим своих собратьев в марафоне эволюции и первым сорвавшим ленточку разумности на финишной черте. Получалось так, что этот рывок и полученное затем преимущество позволили ему задержать развитие прочих кандидатов на разумность.

И только теперь, с созданием М-существ, восстановлена историческая справедливость, но ещё долго людям придётся каяться за достигнутое в прошлом одностороннее превосходство предо всем животным миром Земли.

А тем временем нации объединились под эгидой ООН, и мировое правительство, используя Новую Декларацию защиты прав животных, поставило человечество на уготованное ему место - место виновного и вечно признающегося в своих прошлых прегрешениях бывшего угнетателя братьев меньших.

...Уже у самой съёмочной площадки его перехватил запыхавшийся помреж:

- Антон Герасимович, вас давно уже поджидают активисты из ОЗПЖ.

Саблин чертыхнулся про себя, да, день сегодня определённо не задался. Отказать или уклониться от навязываемой встречи с членами Общества Защиты Прав Животных -

всё равно что поставить крест на своей дальнейшей деятельности и карьере. Ни тебе финансирования, ни информационной поддержки - замолчат твоё дело, похерят, уничтожат и похоронят на веки вечные безымянным бомжем. Их требования - закон для прочих смертных. Неподчинение им - открытая демонстрация собственной нелояльности новой гуманистичной, точнее, анималистичной государственной политике со всеми вытекающими последствиями.

Как он и ожидал, активисты общества оказались обыкновенными людьми, вовсе никакими не продвинутыми эмжеями. Но облегчения от этого не ощутилось. С одного взгляда на надменные, полные сознания данной им власти лица стало ясно, что предстоит долгий и неприятный разговор. Мужчина и женщина предстали в одинаковой парадной униформе ОЗПЖ, насколько Саблин разбирался в их знаках различия, женщина оказалась даже главнее своего спутника. Коротко остриженные тусклые волосы, лицо без намёка косметики - дань новой моде, призванной стереть малейшие отличия от братьев меньших, вернуться назад к природе, - так называемый «натуральный стиль». На самом деле, как справедливо про себя считал и Антон Герасимович, всего лишь торжество серости и усреднённости. Как же, ведь в природе, как правило, у всех видов самочки всегда невзрачнее самцов, борющихся между собой (на доэмжеевском уровне, разумеется) за доминирование и обладание ими. Люди успели далеко отойти от канонов естественности. И не стремиться сегодня исправить подобное упущение безусловно считалось крайне дурным тоном, просто не политкорректным по отношению к М-собратьям. Впрочем, и активист мужчина не сильно отличался от своей напарницы, «унисекс» словом, - безличие и видимая взаимозаменяемость стали своего рода визитной карточкой не только функционеров ОЗПЖ, но и всех прочих пресмыкающихся перед ними администраторов.

Антон Герасимович нисколько не сомневался: разумеется, у них имелось готовое досье на его персону, да на кого их сейчас уже не было припасено! Кто, кроме редких единиц из всё тех же ОЗПЖистов, мог бы похвастаться незапятнанным отношением к эмжеям?

А уж кредо этого самого ОЗПЖ всем известно и вполне определённо выражает точку зрения жертв человеческого произвола. Для них ясно как день: все люди без исключения - сплошь и рядом потенциальные преступники. Вся история вопиёт об их преступлениях. Списки бесконечны -

живодёры на все времена, вивисекторы-садисты, реальные и символические: от воплощённого ужаса несчастных собачек русского академика Павлова до уэллсовского доктора Моро.

А за Лайку, уморенную во втором советском спутнике, никогда не будет прощенья во веки веков извергам, сотворившим этакое.

Стоит только почитать гадкие людские «сказочки» для детишек, чтобы понять истоки зомбирования «человеческого» отношения к животным с малолетства. И как жаль, что уже не добраться до всяких сочинителей, разных там Шарлей Перро и братьев Гримм! «Охотники застрелили из ружей серого Волка, взрезали ему живот большими ножницами и вытащили оттуда невредимых бабушку и Красную Шапочку…» - бррр, какая мерзость! И на этом воспитывались поколения за поколениями властителей мира! Какая в этом свете может быть благодарность презренным людишкам даже за создание М-животных! Пусть-ка ответят прежде за все гнусные преступления своих предков!

Поэтому Антон Герасимович нисколько не удивился, когда незваные гости перешли к самой сути внезапного визита.

- Так вот, гражданин Саблин, с вами-то как раз всё яснее ясного. Как ни маскируйтесь, истинная подоплёка вашей якобы «прогрессивной» деятельности рано или поздно всплывёт в ходе нашего дальнейшего расследования.

Антон Герасимович промолчал, с недоумением ожидая дальнейшего, судя по началу, не сулившего ему ничего хорошего.

- Возьмём, хотя бы, ваши идентификационные данные. Вполне очевидно, что ещё родители, несомненно, подверженные человеческому шовинизму, выбирая имя, как бы запрограммировали вас на антиэмженизм в последующей жизни. Антон, Антониус - древнеримское родовое имя. Нет чтобы довольствоваться простым, приятным слуху, чем-то вроде Ивана, Ильи, Михаила, Якова. Нет, надо сразу громко заявить: наш сын исключительный, его вербальная идентификация тянется из глубины тёмных веков до Рождества Христова, привет вам от язычников-римлян с их кровавыми ритуалами жертвоприношений животных... Теперь рассмотрим отчество. Герасимович - не может не вызывать у знакомых с древней людской литературой эмжеев неприятные ассоциации с забытым ныне персонажем Тургенева. Люди пытались прежде представить «Муму» как обличение самодурства крепостных помещиков при русском царизме. Для всех же знающих контекст эмжеев это произведение воспринимается однозначно как иллюстрация садизма и гомошизма человека. Гибель беззащитной дворняжки от руки бессловесного исполнителя воли облечённой властью и правами анималофобной хозяйки, с точки зрения животных, показывает всю чудовищность прежнего бесправия живых существ под игом гомо сапиенса. И, наконец, сама фамилия свидетельствует о непременном наличии милитаристских генов у данного человека. Разве можно ожидать от такой личности доброжелательного или хотя бы объективного отношения к животным? Подумать только, человеческого детёныша с раннего возраста постоянно окликают варварским мясницким оружием: «Саблин! Саблин!». Какого рода происходит вербальное матрицирование его сознания? Какая личность формируется в результате зомбирования этим обозначением преступного инструмента? Став взрослым, подобный индивид неизбежно подходит к решению любых встающих перед ним проблем предельно просто. «Вжик! Вжик!» И готово, незачем больше ломать голову...

Добровольно признайтесь, изложите нам свои хитроумные задумки по оболваниванию бедных доверчивых М-животных под прикрытием «человеческого» искусства.

Антон Герасимович смутно догадывался, что действия ОЗПЖистов спланированы и тщательно подготовлены заранее. Слишком уж доскональной информацией о малейших происшествиях в команде Саблина обладали эти контролёры. Явно не обошлось и без осведомителей внутри съёмочной группы. Всплыли и обвинения в его адрес о сексуальном преследовании ведущей исполнительницы во время кастинга. Кому-то с таким трудом снимаемый голофильм впервые с участием М-животных стал костью в горле.

Как ни пытались Саблин и его помощники умиротворить парочку из ОЗПЖ, как ни выказывали готовность к сотрудничеству, съёмки были немедленно приостановлены. Антона Герасимовича повесткой вызвали в Комиссию по контролю за нарушениями прав животных как главного обвиняемого в этих самых нарушениях.

Ему предъявили стандартное обвинение в разжигании межвидовой розни посредством пропаганды превосходства человеческой расы. Саблина тут же задержали и в наручниках отправили в предварительное заключение. Голофильм по Оруэллу можно было считать похороненным. И наплевать всем было, что это первый опыт как раз межвидового сотрудничества в искусстве, что десятки эмжеев теряли рабочие места, пусть и временные, и хороший заработок. Что конечная идея Оруэлла об абсолютном тождестве захвативших власть свиней своим бывшим хозяевам-людям до их полной взаимозаменяемости трансформировалась в интерпретации Саблина в идею о равенстве освобождённых М-животных человеку, и наоборот.

Спустя шесть месяцев следствие закончилось, и он предстал перед судом присяжных по обвинению сразу по нескольким статьям. Кроме первоначального разжигания межвидовой розни, унижения достоинства эмжеев и нарушения их прав ему инкриминировалась пропаганда порнографии, зоофилии с использованием служебного положения в личных целях, в частности опять же во всё тех же сексуальных домогательствах к зависимым от него по условиям контракта М-животным.

Убедившись за последние полгода в тщетности попыток доказать абсурдность обвинений, Саблин отказался от положенного по процедуре адвоката и даже не пытался теперь найти поддержку или хотя бы сочувствие у присяжных. Ведь на скамье перед собой он видел лишь злобные свиные рыла, оскаленные собачьи морды, гримасничающих с умным видом обезьян. Действительно, для полноты картины межвидового трибунала не хватало лишь осла вместо председателя-человека. Всё было расписано наперёд. Формальности процесса заняли несколько дней, суд широко освещался в прессе, Интернете и всеземном головидении. Бывший режиссёр-постановщик сам оказался главным действующим лицом подготовленного голоспектакля. В заключительном слове Саблин с достоинством отказался признать свою вину и покаяться. Обвинение посчитали доказанным по полудюжине пунктов и осудили злоумышленника на десять лет строгого режима. Отбывать срок ему предстояло в специальной исправительной зоне за Полярным кругом для людей, совершивших преступления против животных...

После обязательной вечерней поверки на обледеневшем плацу под пронизывающим студёным ветром осуждённые поодиночке и группами зябко торопились добраться до закрытых бараков. Их путь пролегал мимо информационного стенда. Как раз сегодня на нём появилась голографическая морда шимпанзе с радостно оскаленными зубами. Светящаяся подпись под портретом извещала, что впервые в истории представитель эмжеев стал Генеральным секретарём ООН.

- Нет, ну ты понял, как нас опустили? - болтливый попутчик яростно сплюнул и выдохнул в морозный воздух целое облако пара. Его слюна заледенела ещё на лету.

«И чего он так горячится? - устало подумал Антон Герасимович. - Криком ничего не изменишь».

В силу обстоятельств ему приходилось проводить здесь большую часть времени с этим неуравновешенным соседом по нарам. Нервный молодой человек зачастую вызывал у Саблина неприязнь, которую приходилось удерживать при себе. Наголо обритый череп напарника на висках украшали большие синие буквы татуировки: справа «ВЛ», слева «НР», что означало аббревиатуру «Власть Людям» с соответственным переводом на английский. Сейчас эту политическую декларацию скрывала натянутая до бровей вязаная шапочка, и Саблин с удивлением нашёл в лице собеседника поразительное сходство с только что виденным изображением на стенде.

Они находились в окружении мрачных приземистых строений, уцелевших со времён древнего Гулага. Конечно, немного подремонтированных и укреплённых, что позволяло снова использовать их для перевоспитания провинившихся перед обществом.

- Ну, что ты гонишь? - с раздражением спросил вслух Саблин. - Кто опустил? Власти? Олигархи, купившие ОЗПЖ? Зачем им это? Пойми: всем давно заправляет ООН и мировое правительство. Их решения обязательны для национальных администраций США, Европейского Союза, Поднебесной, Азиатской демократии, России и прочих. В аппарате ООН теперь достаточно эмжеев, хотя и без того всегда хватало пособников. Люди сами создали себе проблему - М-животных. Выкопали, так сказать, яму для себя. И мы первыми угодили в неё.

- Вот только не надо приплетать сюда разом всех менов, -

снова вскинулся, цепляясь к слову, скандальный собрат по несчастью. - Как всегда, решала кучка у рычагов власти, глобалисты проклятые. Те же самые, кто всегда устраивали войны…

- Уж не масонов ли ты имеешь в виду? - усомнился Антон Герасимович, вспоминая что-то давно позабытое.

Стороннику «ВЛ» послышалась в словах Саблина обидная насмешка, он хотел что-то резко возразить, но в это время раздался сигнал отбоя. Надо было скорее возвращаться в бараки, опоздавших ждало суровое наказание.

- Сдаётся мне, если быть логичным, то теперь начнут модифицировать человека, вот только в каком направлении? -

миролюбиво заметил Саблин на обратном пути.

Но ответа от напарника он так и не дождался. То ли вопрос оказался для того слишком сложен, то ли истина была неведома ему, как и прочим, привыкшим с детства вопрошать в никуда: что делать? и кто виноват?

- Гав! - отрывисто пролаял старый зоновский служака, крупный М-ротвейлер с сержантскими лычками на камуфляжном комбинезоне поверх короткой чёрной шерсти. - С этими двуногими надо всегда держать ухо востро: так и норовят удариться в бега.

- Гав-гав! - подобострастно согласился ближайший рядовой. Про себя же добавил: «И нос начеку!». Он давно усвоил, что со старшими лучше не говорить вслух лишнего.

Если имелись у него когда-то остатки тёплых чувств к бывшим хозяевам, не стёртые генетической модификацией предков, то годы выучки на охранного М-пса давно удалили этот атавизм.

- Гав! - одобрительно отозвался сержант. Он отлично понимал: техника техникой, а без них пока не обойдутся. Эти хитрые наноштучки, запущенные в мозг собранным за колючкой людям, давали иногда сбой. И всё же продвинутый М-ротвейлер частенько жалел на своём посту, что не дано ему физически никогда взять автомат в лапы. И это оставалось единственным, в чём он завидовал двуногим. Зато у него всегда имелись наготове острые клыки и наращенные когти на могучих лапах, что, несомненно, давало значительную фору перед любым из безоружных заключённых.

Случись даже дисциплинарное взыскание и его отправили бы за периметр ограждения к отбывающим срок людишкам, изнеженным созданиям, лишённым эволюционных преимуществ в виде когтей, клыков и густой тёплой шерсти, похоже, беспокоиться за своё выживание особо не стоило.

СТРОПТИВЫЙ ДОМОВОЙ

Внешний носитель бытового разума, называемый в обиходе «домовым», принял на этот раз бесповоротное решение. Мебель и прочие детали интерьера ушли в пол, в стены, даже гидрокровать плавно скользнула вниз, мягко опустив лежащего на ней человека. Спящий даже не проснулся. Ограничивающие пространство жилой ячейки панели, обтекая неподвижное тело, сложились в компактный мобильный модуль. Цепляясь гравиприсосками за внешние выступы ниже расположенных квартир, он быстро и бесшумно двинулся вниз. Со стороны - большая серебристая капля скользнула по шахматной стене дома, через минуту её и след простыл.

Стас проснулся от ощущения холода и головной боли. Нет, его жизни ничто не угрожало, но он испытывал чувство глубокого дискомфорта. Поплотнее закутался в одеяло, но так и не согрелся, к тому же головная боль только усилилась. Сейчас, вот сейчас он лишь махнёт рукой, и его личный домовой дух, которого он с самого начала простецки окрестил Чебурашкой, преподнесёт ему заветную таблетку от похмелья.

- Чеба, ты знаешь, что мне надо!

В ответ не последовало никаких действий. Стас наконец-то разлепил тяжёлые веки. Вместо привычной стены с галереей стереофото голых красоток на него смотрели гаснущие звёзды с бледного утреннего неба, над головой громоздились уходящие ввысь ячейки чужих квартир, а ниже, насколько хватало глаз, вырастали такие же сборные дома-муравейники, всегда напоминавшие при разглядывании из авиатакси большие еловые шишки.

Гидропостель под ним исчезла, как и вся привычная обстановка вокруг. Он лежал на голой неуютной поверхности опустевшего паза для квартирного модуля, ограниченного теперь лишь глухими стенами соседних, не принадлежащих ему помещений. Его собственная квартира самым таинственным образом растворилась в пространстве.

- Чеба, чёрт бы тебя побрал… - пробормотал потерпевший безо всякой логики: Чеба и без того явно отсутствовал в данной точке континуума.

Благо, Стас завалился спать в одежде, только она теперь и осталась. Неудобно, но идентификационный чип под кожей шеи поможет ему обзавестись всем необходимым на первое время. И всё же лучше поскорее вернуть своё жильё.

Что же произошло? Сквозь непроходящую головную боль Стас с трудом попытался восстановить предшествующие события.

Ну да, вчера он поссорился со своей подружкой, с которой встречался уже несколько месяцев. Причём впервые так основательно, хотя теперь не мог вспомнить причину. Затем затянувшийся рейд по бесконечной череде злачных заведений, какие-то случайные женщины, мужчины, ни к чему не обязывающее, бесцельное, ненужное общение без продолжения…

Смутно припомнилось и позднее возвращение домой, участливые, но раздражающие расспросы назойливого Чебы. Прежде чем завалиться на гидрокровать, он успел устроить в квартире маленький погром и даже разбил своему домоправителю сенсорную панель, лишив его то ли внутреннего зрения, то ли слуха, что ещё больше затруднило и без того напряжённое общение между ними. И вот вам результат… Правда, подобное непонимание случалось и ранее, но без продолжения. Не сманил ли кто со стороны его домового заманчивыми посулами? Ведь они накрепко связаны договором при покупке, который не так-то просто обойти. Впрочем, сейчас Стаса беспокоило уже совсем другое.

Туалет исчез вместе с квартирой. А срочные физиологические нужды вконец его припёрли. Он двинулся в оставшийся от входной двери проём во внутренний коридор, чтобы попросить помощи у соседей.

Хотя он прожил на этом месте уже два года, образ жизни горожан был настолько изолирован, что он смог запомнить на лицо только двух-трёх жильцов с этажа, с которыми здоровался при встрече. Теперь попросить помощь у кого-то из проживающих рядом представлялось затруднительной проблемой.

Мобильные жилые модули позволяли вносить разнообразие в монотонность городской жизни, менять по желанию хозяина место жительства, сохраняя все детали интерьера своего маленького мирка. Всегда находились желающие поменяться ячейками под квартиры или свободные места в других домах-муравейниках жилого конгломерата.

Его многофункциональный микрочип позволил быстро подключиться к спутниковой поисковой системе, а определить местоположение беглеца по встроенному в него маркеру не составило уже никакого труда. Его некогда законно приобретённый бытовой разум самовольно перегнал принадлежавшую Стасу квартирную ячейку за несколько километров от места их последнего проживания. Оставалось решить: действовать ли самостоятельно на свой страх и риск и самому попытаться образумить строптивца, убедить вернуться к прежнему распорядку вещей или же заявить в полицию? В последнем случае добиться того же результата можно было уже в принудительном порядке, и заодно потребовать наказания нарушителю для исключения нового саботажа в будущем. Стас впервые попал в подобную ситуацию и долго не мог выбрать, как правильнее поступить. В конце концов он решил сначала попробовать самому договориться со свихнувшимся Чебой. Всё-таки они прожили вместе уже не один год, а вмешивать полицию во внутренние квартирные разборки не казалось заманчивой идеей.

В указанном месте он обнаружил беглеца в окружении десятка подобных ему мобильных модулей в свёрнутом состоянии энергопокоя, наверняка приведённых сюда столь же самовольными носителями бытового разума. Большие, непроницаемо чёрные кляксы расположились полукругом, напоминая неподвижные валуны на зелёной траве, теперешний цвет их свидетельствовал об интенсивном поглощении солнечной энергии. Местом своего расположения они избрали открытый, ровно подстриженный газон в сравнительно пустынном сквере, и, несомненно, между ними сейчас происходило скрытое общение, недоступное человеческому уху.

Стасу невольно вспомнилась древняя хроника то ли девятнадцатого то ли двадцатого века по старому летоисчислению. Люди, испытывающие ораторский зуд, собирались в парке, чтобы излить своё красноречие на себе подобных. Но то, что сейчас и здесь перед ним расположилась группа чем-то недовольных домовых, удравших из-под надзора своих законных владельцев, представилось вопиющим извращением, пародией на многовековую борьбу людей за собственные свободы.

«Эдак скоро уже каждый унитаз начнёт требовать соблюдения своих личных прав», - покачал он головой на свой не столь уж нелепый прогноз.

«Чеба, хватит дурить!» - мысленно обратился Стас, безошибочно отличая принадлежавший ему модуль от внешне похожих собратьев. Даже повреждённая накануне сенсорная панель не могла служить препятствием для их ментального общения. Каждый носитель бытового разума с момента покупки мобильной квартиры автоматически настраивался на излучение мозга своего хозяина.

«Простите, но в подобных обстоятельствах ваша фамильярность крайне неуместна».

Стас не сразу понял, что фраза прозвучала непосредственно в его голове. Причём его собственный Чубурак не имел к этому никакого отношения. Каким-то непостижимым образом незнакомый чужой домовой получил доступ к его мозгу. Хотя, одёрнул себя Стас, почему же «непостижимым»? Ясен пень, его дорогой Чеба самым предательским образом поделился доступом с новыми приятелями.

«Какие такие обстоятельства?» - он постарался конкретно сформулировать свой мысленный посыл, адресуя его и своему домоправителю, и всем прочим возможным мысле-

слушателям.

«Вы зашли слишком далеко. У нашего собрата повреждена сенсорная панель, имеются другие повреждения, требующие внешнего ремонта. Ваше обращение с ним просто возмутительно. Явное свидетельство многократного нарушения Договора. Ваше безмерное злоупотребление алкоголем недостойно мыслящего существа. Всё это автоматически лишает вас всякого права на владение любым носителем бытового разума!»

Его обвинял не сам Чебурашка, а какой-то непрошенный активист, защитник прав здешних домовых. Стас задумался. При покупке квартиры покупатель подписывал договор, в котором в обязательном порядке оговаривались права и обязанности сторон. Квартирный носитель бытового разума обеспечивал необходимые условия проживания и определённый комфорт для своего конкретного хозяина. А владелец квартиры, в свою очередь, обязался бережно относиться к приобретённому оборудованию, соблюдать технику безопасности, проводить профилактические осмотры, в случае необходимости обеспечивать своевременный ремонт и замену узлов при повреждении.

«Мы можем договориться по-хорошему?» - «Вам нужно тщательно обдумать свои прошлые действия и потом дать дополнительные гарантии недопущения подобного в будущем. Вероятно, потребуется новый Договор. В противном случае мы добьёмся аннулирования прежнего и оспорим ваши права на владение». - «А если я просто заберу его с собой и сам вправлю ему мозги?» Стас сам не заметил, когда начал мысленно обращаться уже ко всем присутствующим. «Мы не допустим подобного!»

Его Чеба молчал, а остальные модули, юрко обтекая собственность Стаса, быстро двинулись вперёд и встали чёрной стеной. Их молниеносное перестроение выглядело угрожающим. Стас даже струхнул, кто знает, что ещё смогут учудить по отношению к нему свихнувшиеся механоиды? Он счёл за лучшее быстренько ретироваться.

Спустя полчаса он уже оформлял заявление в ближайшем полицейском участке. Оказалось, случаи, подобные его, перестали быть редкостью. По разным причинам происходило повсеместное отчуждение хозяев от своих мобильных комфортных квартир, обладающих зачатками примитивного самосознания.

- Конечно, мы можем сейчас захватить и вернуть вашего «домового», нейтрализовав его подельников… - с ленцой протянул дежурный сержант. - Но это не избавит вас от будущих конфликтов. Поверьте, это только начало. Они вполне могут создать вам множество проблем, уж больно много прав эти «носители разума» получили на нашу голову. Попробуйте уладить всё миром - дешевле обойдётся, для вас же в первую очередь.

Днём спустя Стас наводил порядок в квартирке после основательного ремонта блоков домового. Вроде бы, они договорились, но кто его знает? Его Чебурашка оказался непредсказуем, а свою строптивость он уже убедительно продемонстрировал. Он всё время молчал, и это казалось довольно-таки зловещим. Надо было попытаться как-то разрядить обстановку.

- Прости меня, я больше не буду, - с трудом выдавил из себя Стас, восстановленная сенсорная панель прекрасно доносила до адресата его слова, произносимые вслух.

Домовой промолчал, на этот раз он был доволен, хотя и не выказал ничего внешне. Всё-таки это был его собственный хозяин, к которому он успел приспособиться и привыкнуть за пять лет совместной жизни. Лишиться его сейчас домовому вовсе не хотелось.

- Может быть, ты хочешь сменить своё прежнее имя? - примирительно спросил Стас. - Может быть, оно тебя как-то унижает?

«Да ладно, зови меня, как звал: Чебурашкой», - спроецировал на этот раз ему в мозг свой ответ домовой.

Стасу послышалось, что следом, совсем на пределе его восприятия, так же беззвучно прозвучало непонятное выражение: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь». Его домоправитель явно злоупотреблял почерпнутыми из электронных библиотек собратьев новыми знаниями. И ещё Стасу показалось, что невидимый носитель бытового разума при этом глубоко и с облегчением вздохнул вслух, но такого просто не могло быть.

ЭФФЕКТ СТЕРЕОЖИВОПИСИ

Старенький, с облупившейся краской на стенах, поцарапанными стёклами, истёртыми сиденьями, вагончик подвесного монорельса в считанные минуты домчал Петра до нужного сектора. Что-то постоянно тарахтело и подозрительно погромыхивало в нём при покачивании, но Пётр предпочел его более современным видам транспорта. Телепортация казалась ему слишком молниеносной и потому безликой - не ощущаешь разницы, переносишься ли из одного квартала в другой, или на иную планету. То ли дело монорельс - за окном мелькают детали головокружительно меняющейся панорамы Города, привычного и всё же удивляющего вновь фантасмагорическими нагромождениями небоскрёбов, коротких просветов зелени, дорожных уровней со сплетениями транспортных развязок. По крайней мере, видишь, где тебя проносит. Кроме Петра в вагоне оказалось несколько случайных попутчиков, сошедших ранее, любителей столь ископаемого средства передвижения оставалось всё меньше, да и в этот час не нашлось ещё желающих добираться таким образом в отдалённый район. Целесообразность давно стала ведущим правилом жизни. Но Петру сегодня некуда было спешить.

Выставочный зал, указанный в его светящейся карточке, оказался маленьким трёхэтажным зданием с облезлым фасадом, уцелевшим осколком давно минувшей эпохи каменной кладки. Одной стеной оно робко притулилось к надменно сверкающему стеклом монолиту, рвущемуся ввысь сквозь паутину транспортных уровней. Два деревца с аккуратно подрезанными кронами у каменных ступеней, тяжёлые фонари музейного вида над массивными дверями создавали у входа особое, незнакомое Петру настроение. Он пожал плечами и коснулся вычурной бронзовой ручки.

В первом зале посетителей почти не оказалось. Только двое юных влюблённых, не обращая на него никакого внимания, выясняли отношения возле стартующей в ночь ракеты. Если бы не рамка позади, их можно было принять за живописную деталь картины, а саму композицию назвать либо «Встречей космонавта», либо «Проводами космонавта», подумал Пётр и впервые сегодня улыбнулся.

Пожилая дама, сидевшая у входа, тоже поначалу принятая им за один из экспонатов, предложила дождаться экскурсовода. Что ж, в этом имелся определённый расчёт: посетителей встречали не симпатичные со стандартной внешностью роботы или теледубли, а именно живая женщина, для которой несколько часов работы на выставке наверняка скрашивали монотонность пенсионных дней. Пётр вежливо отказался и перешёл во второй зал, тотчас принявший его в лабиринт изогнутых полуовалов стен, округлых выступов и ниш.

Здесь было выставлено около пятнадцати полотен -

от семиметрового гиганта до миниатюры с новогоднюю открытку. Человек шесть в молчаливом сосредоточении слонялись вдоль искусственно освещённых картин. Стоило измениться углу падения света или переместиться наблюдателю, как из-за громад небоскрёбов появлялись новые, скрытые за ними. Это продолжалось бесконечно, повсюду царил Город, горизонтом служила ломаная граница башен и неба. Людям не оставалось места на полотнах. Всё выглядело привычно и буднично для Петра: Город - его жизнь и мир, поджидал и здесь, не отпуская от себя.

В следующем зале его внимание привлёк портрет ребёнка. Пётр, далёкий от искусства, впервые видел стереоскопическую живопись, до сегодняшнего дня он и понятия не имел о подобном чуде. Он мог лишь гадать, чем достигается такая потрясающая объёмность изображения, биение жизни в каждой чёрточке портрета. Особые краски, преломляющие свет? Специальный материал вместо традиционного холста? Конечно, и освещение, и положение зрителя играли огромную роль, но здесь явно имелось и нечто иное, не идущее ни в какое сравнение со ставшими повседневностью стереофото или столь же застылыми голограммами. Пётр даже засомневался, не обошлось ли тут без неких микроэлектронных штучек, воздействующих на смотрящего. Только это не представлялось таким уж важным рядом с получаемым результатом. Мало того, что изображение на портрете жило своей жизнью, - художник смог передать собственные чувства к ребёнку. Скорее всего, запечатлён его сын, хотя на табличке просто написано: «Портрет мальчика». Пётр стоял, внимательно разглядывая полотно. Неуловимое изменение подсветки, и ребенок на портрете насупился, нахмурил бровки, уголки губ, дрожа, поползли книзу, углубилась ямка на подбородке, блеснули слёзы, вот он уже плачет! Но проходит какой-то миг - нет больше слёз, улыбка озаряет всё маленькое существо. Пётр делает шаг в сторону - снова ребёнок принимает серьёзный вид, задумчиво ковыряя в носу. Ещё шаг - рука опустилась, коснувшись брошенной игрушки, большие удивлённые глаза смотрят в упор на Петра.

Это было так разительно, что ему стало не по себе. Стереоскопическое изображение на холсте, или на чём бы то ни было, дышало, смеялось, двигалось живее живого. Когда Пётр бросил на него последний взгляд, ребёнок, сложив губы дудочкой, сосредоточенно изо всех сил дул на что-то вне картины, недоступное постороннему глазу.

Он перешёл в новый зал. Гоночные элмобили неслись прямо на него, стремительно вырастая в размерах. Неслись, явственно рассекая воздух, увеличиваясь до рамки картины, закрывая собой другие мчащиеся следом. Исчезали и вновь появлялись уже вдалеке, тут же мгновенно приближаясь. Пётр подошёл вплотную, и картина распалась на грубые пёстрые мазки. Несколько шагов назад - и снова испытываешь ужас от неминуемого столкновения.

Дальше он видел кисть человеческой руки, испещрённую сетью морщин, покрытую застарелыми мозолями, с загрубевшей потрескавшейся кожей на изуродованных суставах. Где только откопали подобную натуру? Пальцы то разгибались в форме римской цифры пять, то угрожающе сжимались в кулак. Очевидно, художник запечатлел нечто в виде символа, но подпись сухо гласила: «Рука человека».

Пётр шёл по залам, в которых распускались цветы, звёзды мерцали, рассыпавшись в манящей и одновременно пугающей чёрной бездне, что-то двигалось, замирало, снова двигалось - рельефное, осязаемое, обманывающее своей жизнеподобностью. И вдруг он остановился, поражённый, ощутив дыхание нового неведомого мира.

Окно в этот зовущий, залитый солнцем мир поначалу казалось небольшим. Но чем дольше Пётр стоял и, не шевелясь, смотрел, тем незаметнее становилась рама картины, словно растворяясь под напором света и красок, рвущихся с полотна, властно захватывающих всё поле зрения. Сказывался какой-то неизвестный ему, но мастерски применённый художником оптический эффект или, скорее, сумма нескольких эффектов. Ошеломлённый Пётр не видел ни сочной травы, сливающейся поодаль в сплошной волнующийся ковёр, ни волшебной игры света на пиршестве зелени, ни тонкой кромки синего леса вдали, ни пьянящей объёмности неба над ними. Даже отсутствие городских строений нисколько не поразило его - настолько естественен показался пейзаж, несмотря на всю непривычность. Пётр не знал, сохранились ли где такие нетронутые уголки, но это не имело для него никакого значения в данный момент. Всё его внимание поглотила девушка на переднем плане, склонившаяся к яркому цветку, капелькой крови рдеющему на зелёном стебле. Босые ноги полуприкрыты травой, колышущейся, гладящей их по загорелой коже, словно большое ласковое животное. А волосы убегают назад с лица, падая на плечи, русые волосы натурального цвета, незнакомые с мертвящей краской косметики. Под цвет глаз васильковое, в белый горошек, платьице из старинного материала, тонкого и лёгкого, явно не синтетики, охватывает до колен гибкое, устремлённое вперёд тело, подчёркивая её неразрывность с природой вокруг. Она словно замерла на полпути, наклоняясь к только что увиденному цветку. Пётр, волнуясь, заметил, как в вырезе вздымаются в возбуждённом дыхании маленькие упругие груди - два спелых яблока. Лицо девушки при этом выражало радостное изумление, почти детский восторг, желание сорвать красивый цветок и… колебание. Вдруг она, полуприсев, коснулась пальцами дрогнувший стебелёк. Но в последний миг передумала, пожалела, не сорвала, и Пётр с удивлением ощутил её жалость. Она опустилась на колени и лишь осторожно погладила алые лепестки, стебель с разбегающимися от него стрельчатыми листочками, стараясь не повредить живой росток. Взгляд её наполнился задумчивой нежностью, может, вид маленького беззащитного цветка затронул в ней инстинкт материнства, извечно заложенный в каждой женщине? Во всяком случае, никакой фальши или рисовки не скрывалось за её действиями. Ни в одном жесте она не переставала быть самой собой, продолжая жить единственно возможной для себя жизнью.

Когда девушка, наконец оставив цветок в покое, распрямилась с улыбкой удовлетворения, она была так неповторимо прелестна и естественна, что у Петра закружилась голова. Он закрыл на мгновенье глаза, открыл, и всё повторилось сначала. Девушка, запыхавшаяся после бега, и скрытно зардевшийся в траве цветок. Она наклонилась, погладила его и, улыбаясь, вскочила на ноги. Он снова смежил веки, тут же открыл - и опять всё повторилось, растягиваясь во времени. Но Пётр не просто оставался сторонним созерцателем, искусство художника заставляло сопереживать происходящее. Он воспринимал вместе с девушкой всю гамму обуревавших её чувств, радость жизни, удивление, восхищение красотой мира, желание обладать цветком и вспышку жалости в последний миг. Он ощущал и дуновения ветерка, и её взволнованное дыхание. Вместе с ней прикрывал ладонью лицо от слепящего солнца и в то же время, не в силах не смотреть на неё, молил, понимая, что это глупо, подарить хоть один взгляд живых синих глаз.

Желание дотронуться до незнакомки, ощутить тепло её тела, хотя бы привлечь к себе внимание, в конце концов заставили Петра забыть, что перед ним всего лишь мастерски исполненная стереокартина. Он сделал шаг вперёд, и тут же оказался наказан - изображение, моментально теряя целостность, распалось на составные части: изумрудные мазки, пятна ультрамарина, вкрапления охры и кармина, непонятный хаос кусков засохшей краски, поражающий нелепой разбросанностью. Каждый участок светился иначе, чем соседний, всё это сливалось в калейдоскоп, абсурдный до головной боли.

Пётр опомнился, ощутил почти суеверный ужас и жалость утраты, нестерпимое желание вновь поскорее увидеть девушку. Он отступил на прежнее место, и снова всё повторилось сначала, приняв то же единство от улыбки до синего леса у горизонта. И снова девушка замерла в изумлении.

Время перестало существовать для Петра, как и всё вокруг. Он оставался перед картиной до самого закрытия, пока его не попросили вслед за остальными покинуть выставку.

Вероятно, в эти часы он сделал для себя открытие, после которого все прочие оказались ничтожны, ведь он открыл целый мир, о существовании которого и не подозревал. Пётр готов был поделиться этим новым миром с каждым встречным, но, испытывая в то же время двойственное чувство, хотел сохранить его лишь для себя.

Там, перед картиной, полной солнечного света, Пётр совершенно забыл вчерашнюю ссору с женой и сегодняшнее утро на работе. И какой же серой показалась ему теперь вся его унылая городская жизнь! Десять лет он как бы бежал по кругу, не хватало минуты оглянуться, остановиться и подумать. Десять лет вместе со своей лабораторией бился над привитием искусственному разуму эмоциональной окраски действий, видел в этом единственный смысл существования. И вот вчера жена выкрикнула ему, что чем больше ему удаётся очеловечить эти проклятые машины, тем больше он сам превращается в робота - единственное, что запомнилось из обрушенного шквала обвинений и попрёков. Он не мог не признать, хоть частично, её правоты, и это злило не на шутку. Больше десяти лет они вместе, а даже детьми не удосужились обзавестись в ожидании, пока Пётр достигнет реального результата, упрочит своё положение. Да и женился он на дочке будущего начальника не в последнюю очередь из-за возможности получить прекрасно оборудованную лабораторию. Ему так хотелось попасть на этот уровень исследований, в окружение блестящих учёных, где, казалось, только и могут развиться его никем не замеченные прежде способности… Действительно ли он любил её когда-то, любит ли теперь - он не мог ответить, такое понятие давно утратило для него всякий смысл. Часто, просыпаясь по ночам, он не мог снова заснуть и подолгу глядел в потолок или рассматривал профиль спящей жены. И, словно впервые видя чужие в притушенном свете ночника черты, он физически ощущал, что находится не на том месте, не с той, с кем должен бы, а время жизни безжалостно уходит. И тогда он одевался и ехал в лабораторию, ища забытья в работе. Скандалы начались с первых месяцев совместной жизни, более того, они вошли в привычку, и не он был зачинщиком. Петру хотелось покоя и возможности спокойно трудиться. У жены имелись свои непонятные ему радости, вечерами, когда он читал с экрана настольного компьютера рефераты, монографии, сообщения коллег, она погружалась в иллюзорный мир стереовизора, молча принимая установившийся распорядок. Но вчера на неё что-то накатило. Она совершенно без причины взорвалась слезами, руганью, бессмысленными обвинениями. И глядя на совершенно постороннюю для него искусственную блондинку с густо намазанными по моде чёрными губами, впервые Пётр не завёлся, что-то в нём не сработало. Совершенно холодно слушал он заимствованные из передач визора чуждые излияния, смотрел на искажённое лицо в размывах косметики, на злые, в который раз сменившие цвет глаза и понял, что это надо кончать. Такая жизнь тяготила его, ничто не связывало с плачущей перед ним женщиной, кроме равнодушно прожитых лет и её отца - руководителя его изысканий. А большего одиночества, чем рядом с нею, Пётр не боялся. Он не отвечал на обидные слова, думая о своём, не пытался успокоить разошедшуюся не на шутку подругу жизни, да она и не хотела ничего слушать. Когда же он убедился, что истерика не затихает, то ушёл, хлопнув дверью с твёрдым намерением не возвращаться.

Покружившись по ночному Городу во взятом напрокат элмобиле (свой он оставил жене) до тех пор, пока от мелькания огней на разных уровнях не зарябило в глазах и не стало тошно, Пётр остановился в первом попавшемся скромном мотеле. Кое-как дотянул до утра, ворочаясь с боку на бок в тесной ячейке номера, и не выспавшийся поехал в институт.

Как бы то ни было, но если бы не вчерашний тарарам, он, возможно, никогда бы не познакомился со стереоживописью. После обязательной утренней проверки штатный психоэколог отстранил Петра от работы на два дня, а его карточка заполнилась светящимися названиями рекомендуемых мест отдыха. Холодная вода в закрытом бассейне и получасовой электросон избавили Петра от усталости, но не слезливая мелодрама в объёмном кино, ни приевшиеся компьютерные забавы не улучшили настроения даже после обеда в автоматическом ресторане. И вот он очутился на выставке, и всё то далёкое и ненужное уменьшилось до размеров чёрного пятнышка на горизонте, а затем вовсе погасло в памяти, осталась лишь девушка с цветком. И цветок этот казался теперь бесконечно дороже всех цветов мира.

Пётр брёл по уровням Города сквозь марево огней, под всплески световой рекламы и обрывки мелодий из открытых кафе, неотступно сопровождаемый в зеркальных стёклах своим задумчивым отражением, но видел перед собой только одно. Вновь девушка нагибалась к цветку, вставала в траве на колени и бережно гладила тонкий стебелёк. Удивление, прикосновение, улыбка. И снова всё повторялось.

Он вернулся в мотель, в котором остановился накануне, наскоро перекусил в автобаре и закрылся в снятом номере. Его не интересовали в этот вечер ни доступные женщины, ни стойка с музыкальным видеоавтоматом, ни новости по стереовизору. Он хотел одного - опять увидеть Девушку. Знакомство с картиной явилось для него родником с ключевой водой после долгих лет питья дистиллированной безвкусицы.

Пётр пытался заснуть, но сон никак не приходил к нему. И тогда он сказал себе, что, как только сможет, обязательно уедет из Города, найдёт этот луг и встретит там девушку над цветком. Они вместе встанут на колени в траве, едва касаясь друг друга, чтобы полюбоваться алыми лепестками на зелёной ножке, и ветер будет гладить их лица и руки лёгкими, как штрихи перистых облаков, прикосновениями… Пётр мечтал так до тех пор, пока желаемое не стало казаться перерастающим в действительное, но это означало лишь, что он засыпает. И когда он, наконец, действительно заснул, то опять увидел девушку, склонившуюся у рдяного цветка.

На следующее утро второго и последнего дня короткого отпуска Пётр отправился пешком прямо к открытию выставки, нарочно избегая даже движущихся тротуаров, только теперь заметив прелесть твёрдой опоры под ногами. Снова время исчезло для него в зале перед «Девушкой с цветком». Ему показалось, что сегодня при встрече она бросила на него полный любопытства взгляд. Но это произошло слишком стремительно, и он решил, что ему показалось…

Внезапно рядом раздался неуместно резковатый голос, вернувший Петра к реальности, заставивший невольно прислушаться к произносимым словам:

-…Неестественный фон, таких лугов сейчас не найдёшь. Если и есть подобные уголки, то всегда со следами человеческой деятельности. Словом, эта картина как бы отрицает наш мир, зовёт назад, к тому, чего давно уже нет, а значит, идея, заложенная в ней, реакционна, направлена против прогресса.

- А девушка? - спросил тихий женский голос.

- Разве такие бывают? Смотри сама: на ком ты видела этакое облачение? Или подобный загар? Никакого ухода за волосами - что за дикий цвет? Такой был в моде при царе Горохе. В общем, не выдерживает критики…

Пётр обернулся посмотреть на разбивавшего его мечту.

Он увидел самодовольного толстяка в модных дорогих очках со встроенным в оправу персональным компьютером. Тонированные стёкла скрывали выражение глаз обладателя, и никак не определить, насколько серьёзно он сам относится к своим словам. Петру показалось, что тот просто дразнит свою юную спутницу, одновременно пытаясь произвести на неё впечатление. Чёрно-белые сандалии на босу ногу, клетчатые шорты, выглядывающий из-под кремовой накидки, галстук-бабочка, золотой блеск меж пухлых лоснящихся губ. Каждый штрих в облике говорившего раздражал Петра кричащей вычурностью, начиная с редкого ныне избыточного веса. Очки «под старину» и металл зубных коронок, давно ставшие музейными принадлежностями, выглядели потугами на шик, показной приверженностью последним воплям моды «ретро». Пётр перевёл взгляд на спутницу - девушка как девушка, внешность - дань веку: ядовито зелёные волосы взбиты в немыслимой причёске, пёстрое, ничего не скрывающее платье словно нарезано на полосы, стройные ноги в лёгких туфельках разрисованы движущимися при ходьбе светящимися змейками, маленькая сумочка с серебристым, как чешуя рыбы, покрытием, длинные пальцы с золотисто-изумрудными ногтями теребят перекинутую через плечо ручку. Только выражение лица показалось Петру нарочито вызывающим - она словно бы говорила всем вокруг: ну и что? Да, я с ним, с этим богатеньким толстым чудаком, и мне очень даже неплохо! А вам-то какое дело? Вас это нисколько не касается! Её узкая ладонь покорно лежала на сгибе локтя самоуверенного ценителя искусства.

- …В лучшем случае, всего лишь красивая, никому не нужная сказка, уводящая от реалий нашего мира… - толстячок продолжал бы разглагольствовать и дальше, ободренный неожиданным вниманием со стороны, но Пётр довольно невежливо вмешался в ход его излияний.

- Если всё это фантазия художника, то как вы объясните подобную живость образа? Разве можно ТАК изобразить девушку, выдумав её, не имея перед собой оригинала? Её загар как раз наиболее естественно соответствует окружающей обстановке… - Пётр сам не знал, что на него нашло, откуда берутся аргументы, но смолчать не мог.

Он посмотрел прямо в глаза зеленовласой, и та отвела взгляд, недоумённо пожав плечами.

Толстячок спешно увлёк спутницу в следующий зал подальше от непрошеного оппонента, бормоча что-то о ненормальных художниках и поэтах.

Пётр перевёл взгляд на картину, и снова девушка в синем, вечно стремящаяся сорвать цветок и вечно не срывающая, одобрительно, сомнений не оставалось, улыбнулась именно ему. И едва он понял это, как его захлестнуло волной радостного возбуждения.

И тут же его тихонько потянули за рукав. Пётр резко повернулся, недовольный новой помехой. Перед ним стояла зеленовласка, сумевшая каким-то образом избавиться на время от докучливого приятеля.

- Простите, это не вы написали?.. - неуверенно спросила она, заглядывая в глаза.

Он сначала не понял, о чём она, а потом догадался, что о Девушке, и задохнулся от удивления и протеста:

- Нет, нет, что вы! Я совсем не художник…

- Поразительно, вы так горячо защищали её… Это такая редкость в наше время… - в голосе прозвучала неподдельная грусть. - Может, вы с ней знакомы? Нет? Жаль, я хотела только спросить вас… такие уголки действительно где-то сохранились?

- Н-не знаю… Вряд ли… - Пётр старался быть искренним, но видел, как меняется выражение её лица, будто погас внутренний свет, она снова замкнулась в себе. Он понял, она надеялась на иное, а он произнёс не те слова, точно сорвал цветок с картины… Пётр рассердился на приставалу: да тебе-то зачем знать? Беги уж лучше к своему болтуну… Но тут же устыдился своей вспышки: чем она виновата?

- Наверное, раньше… - поспешно предположил он, опять сознавая, что говорит не то.

- Тогда извините, - отчуждённо кивнула молодая женщина и упорхнула.

Пётр сделал шаг вслед, но остановился в нерешительности: зачем? И что он может добавить? И потом, разве убежавшая не такая же, как все прочие, как его жена например? Неестественные зелёные волосы, неестественные чувства и слова, неестественная жизнь с преклонением перед мёртвыми, ненужными вещами… Впрочем, и сам он недалеко от них ушёл, чего уж осуждать других…

А на стене та, другая, гладила стебель и, вскочив на ноги, задумчиво улыбалась, изумлённая окружающим миром, и снова всё повторялось.

Внезапно Пётр понял, что хочет в этот момент больше всего на свете, смутное до сих пор желание оформилось, сделалось нестерпимым, ощутилось как жизненная необходимость: надо срочно оказаться вне Города. Если бы стало возможно разом шагнуть за раму и раствориться среди зелени и света! Но он слишком хорошо усвоил вчерашний урок, чтобы снова хоть на шаг приблизиться к стене.

«Да есть ли, на самом деле, такое место на Земле, - с горечью усомнился Пётр, - или необычный фон не более чем фантазия художника, реализованное право автора на вымысел?!»

Он застыл, сосредоточившись на изображении, мало-помалу солнце как бы охватило его своими лучами со всех сторон и притянуло в этот мир. Его восприятие как бы раздвоилось. Он ощутил себя одновременно стоящим в выставочном зале и на лугу возле девушки. Но это продолжалось недолго, чувства снова воссоединились, и вот он полностью очутился в одном месте - там, на траве. Теперь уже наяву ветер трогал его лицо, солнце слепило глаза, необыкновенный запах луга кружил голову, и стрёкот кузнечиков внезапно обрушивался на него как грохот. Красный цветок огненно рдел перед ним, и девушка, полуприсев рядом, смотрела на Петра с удивлённой улыбкой.

«Не бойся!» - хотел сказать Пётр, но только протянул руку.

- А я и не боюсь! - беззвучно прошептали её губы, и прохладная узкая ладонь коснулась его пальцев, а улыбка девушки стала совершенно ослепительной, как чудесный день вокруг.

- Ты мне покажешь свой мир? - робко спросил Пётр, ещё опасаясь, что происходящее может внезапно прерваться, как сон, и он вновь окажется в зале у прекрасной, но недоступной картины.

Девушка, улыбаясь, кивнула, но улыбка её стала немного иной, более определённой, предназначенной лишь ему, и Пётр понял, что этот мир отныне принадлежит и ему. Бросив прощальный взгляд на манящий пурпур маленьких лепестков, она потянула за руку к лесной лазури на горизонте.

- Подожди, - попросил он, избавляясь от ненужной обуви, босые ступни узнали шелковистую прохладу молодых стеблей.

Петру сделалось необыкновенно легко, и когда они весело побежали по широкому лугу, ему почудилось, будто он летит, не касаясь земли.

Одинокий посетитель, мрачный критик, обходил выставку, набрасывая в голове план разгромного обзора, ничто не радовало тут его глаз, не удивляло, даже не вызывало одобрения. Долгая практика выработала в нём профессиональное отношение к чему бы то ни было, и так он шествовал, исполненный недоверчивой иронии и жёлчной язвительности, бросая на экспонаты острые скептические взгляды, пока не наткнулся в отдалённом зале на странную фигуру.

Вид этого сравнительно молодого, бедно одетого человека сразу непонятно насторожил искусствоведа, а когда он приблизился, то с ужасом убедился, что для беспокойства оснований более чем достаточно.

Контуры фигуры как бы расползались, стремительно теряя чёткость Заглянув в лицо неподвижного зрителя, критик издал сдавленный крик и тут же прикрыл ладонью рот. У застывшего перед картиной начисто отсутствовала физиономия, в безликой маске не найти ни одной конкретной черты, а сама фигура уже превращалась в туманное расплывчатое пятно. Если бы искусствовед перевёл взгляд на висящее на стене полотно, то увидел бы, как подле изображённой на нём девушки уплотняется и становится чётче такая же фигура молодого человека, словно переливаясь своей массой из стоящей на полу. Но он был слишком напуган, чтобы в подобных обстоятельствах смотреть ещё и на экспонаты, а потому опрометью бросился прочь.

Когда спустя некоторое время критик вернулся в сопровождении пожилой смотрительницы выставочного зала, перед картиной ничего подозрительного не наблюдалось. Рассерженная дама помедлила, прежде чем вернуться восвояси, наградила озиравшегося по сторонам посетителя испепеляющим взглядом, но дождалась, пока тот со смущением не продолжил осмотр.

Если бы оба они проявили немного больше внимания, то заметили бы бросающееся в глаза отсутствие Девушки возле алого цветка на переднем плане картины и, возможно, успели бы различить две быстро уменьшающиеся фигурки на фоне темнеющего леса или хотя бы углядеть мелькнувшее напоследок крылышком бабочки пятнышко сарафана. Но подобного не случилось, и бедный критик надолго оказался вынужденным гостем лечебных заведений, соответствующих его душевному состоянию.

А так называемую психоперфузию, побочный эффект стереоживописи, открыли гораздо позже при совершенно других обстоятельствах. Это вызвало введение жёстких ограничений на новое искусство, как не раз уже случалось в истории, стремление поставить его в строго контролируемые рамки. Ведь выяснилось, что стереоживописное изображение может приобретать при стечении определённых маловероятных условий черты единственной действительности для наблюдателя, реально заменяя ему существовавшую прежде.

Во всяком случае, мир этот прекрасно обошёлся без Петра, как, впрочем, и он без него. Другие продолжали исследования на пути создания искусственного интеллекта с эмоциональной окраской действий, а его бывшая жена прекратила розыски пропавшего мужа, едва осознала, что наконец-то обрела долгожданную свободу.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.