Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(43)
Андрей Щупов
 Ириска

Во-первых, был сон - полноцветный и сочный, да еще с самыми настоящими полетами. Он давно уже не летал - ни наяву, ни во снах, а тут взмыл - да еще как! На легком дельтаплане с алым крылом выписывал пируэты над холмами Планерского, зависал против ветра, на бреющем несся вниз, свечей возносился в небушко. А ведь было у него такое - в архидалекой юности, в сладкие времена, когда из почтовых ящиков извлекали письма, а не счета с рекламной чепухой, когда ездили в Крым не на пляжи, а на полеты. И вот - пусть во сне, ненадолго, но все вернулось. Душа снова блажила от восторга, земля превращалась в лоскутное одеяло, в гигантскую шахматную доску, и стоило принять ближе к морю, как вздымалось бугристое тулово дракона, топорщились устрашающие шипы, и голова с гребнем Карадага жадно припадала к морскому водопою, втягивая в себя бирюзовые волны…

Короче говоря, такой сон обещал славное продолжение, и не удивительно, что в этот день ему дважды улыбнулся шеф и трижды - секретарша Людочка. На то имелась причина. Блок диагностики, тестируемый на протяжении месяца, наконец-то «зафырчал и зафункциклировал», что и отразило в отчете вдохновенное перо присланного ассистента. Работа задалась, а с ней задалось и общее настроение, тем более что особенным этот день делало великое событие. Именно сегодня Валерий Кузьмич (для своих - Лерыч или Валерка), в прошлом заядлый дельтапланерист, в нынешнем - заведующий лабораторией пусков НИИТЭК, расставался с мадмуазель Евгенией. Расставался после семи лет совместных урядиц и неурядиц, а семь лет - это не одно-единственное.

В то время как другие устраивали праздники души и тела, меняли брюнеток на блондинок, кротких на стервочек и наоборот, примеряя морские санатории, как сезонные сорочки, у Валерия все протекало скучно и серо: работа, настольный теннис и вечера, проводимые неизменно с одной и той же дамой. Раньше даму он именовал Женькой, теперь исключительно Евгенией. Раньше он ездил в Крым, теперь сидел дома или ограничивался местными санаториями. В общем, была новизна и сплыла. Возникла обременительная обязаловка. А ведь даже женаты они не были! Как-то в голову не приходило регистрировать отношения. И все равно зачем-то встречались. Почти ежедневно. И только недавно обоих осенило (одновременно, заметьте!), что затянувшийся сериал можно прекратить смелым движением ножниц. Очень уж много мыла и мало смысла. Кстати, слова почти однокоренные - мыло и смысл. Но вот именно - почти…

Как бы то ни было, но расставались с обоюдным облегчением. Евгению утомила обыденность, у Валерия замаячила на горизонте Людочка. Соблазнительная тропка налево, веточка, по которой с неожиданной силой захотелось отклониться от привычного ствола. Да и в Крым потянуло - к летучей молодости, к Волошинскому профилю, к агатовым пескам и Шаляпинскому гроту. Не зря же приснился сегодняшний сон! Может, прямо с Людочкой и махнуть. Подсуетиться с билетами, собрать рюкзачок - и в обнимку вперед. Потому как годы - с одной стороны, остатки нерастраченного обаяния - с другой. А пройдет время - уйдет обаяние. Вхолостую и ни на что…

В институтском туалете Валерий осмотрел себя в зеркале, скупо улыбнулся. Древние вещали правду: улыбка - вещь более тонкая, нежели смех. А улыбаться он, по счастью, умел. Хотя сейчас мог бы и рассмеяться. Старомодные баки выглядели как пара заплесневелых пончиков, дырчатый, смахивающий на кукурузину нос совершенно не красил лица, а уж капустные, просвечивающие на солнце уши годились разве что для страниц «Бурды». Смех, а не мужчина! Но ведь кое-кому нравился! Иные дамы и письма писали, заигрывали, жаловались на одиночество. А он ширкал своей кукурузиной и, как последний дурак, возвращался домой на диван. К Евгении, к вечерним сосискам и телевизору. В сущности, в болото. В царство мух и домашних тапочек. В дремотные ночи, где уже никак не леталось.

И вот - замаячило, приключилось. То самое, что молодые зовут движухой. Оказавшись на распутье, оба вдруг обнаружили, что руки их не скованы, что дорожки вольно разбегаются в стороны, что можно идти куда хочется - направо, налево и даже на чертовы кулички.

Валерий хорошо помнил, с каким воодушевлением кивнула Евгения, когда назревшее было озвучено. Она давненько подумывала о том же. Только не говорила, боялась обидеть. И он, вероятно, опасался того же. Однако решилось все просто, и этот вечер они решили отметить. Так сказать, завершающим аккордом. Дабы покончить с затянувшейся кантатой на двоих.

Распутье обещало волю.

Распутье становилось благом.

***

«Husband» - по-английски муж, а глагол «to husband» означает экономить. Перевод, к слову сказать, символичный, но сегодня Валерий экономить не хотел. Праздник так праздник! Он заказал всего и много - даже с перебором. Ресторанчик был, конечно, не самый дорогой, однако ударить по бюджету граждан средней полосы России и среднего достатка мог вполне даже чувствительно. Но сегодня об этом не думалось - сегодня они праздновали расставание, отмечали освобождение. Гордиев узелок замечательно развязался, и парой веревочек-змеек они обретали возможность струиться в разные стороны. Он - к своей Людочке и вожделенному Крыму, она, без сомнения, тоже к какому-нибудь мачо помоложе и побогаче. Хотя бы вот к этому усачу, что пригласил ее на танец.

Отпивая шампанское, Валерий с улыбкой смотрел на танцующих и даже притоптывал лаковой туфлей. Евгения тоже сияла. И ведь вырядилась, точно на свадьбу! Надела нефритовое колье, сережки, колечко - все когда-то им же подаренное. И платьице свое парадное, подчеркивающее грудь и фигурку…

Следовало отдать ему должное, Евгения выглядела моложе своих лет, значит, не мытарил - берег. Валере даже пришло на ум, что смотрит он на нее как отец на повзрослевшую дочку. Дочурка выросла, расцвела, дочурку пора было выпускать в свет, выдавать замуж. Момент щекотливый, но за Евгению папа Валера был спокоен. Он неплохо ее сохранил. Более того - успел вложить в девичью головушку массу ценного! Скажем, приучил дамочку к футболу и боксу, к пельменям и маринованным грибкам, познакомил со сленгом технарей, с кухней гурманов-командировочников. Да что там сленг! Она и обои клеила теперь вполне прилично, и гипсокартон кусками пластала, и плинтус шпаклевала! А кто отсоветовал ей краситься ярко и безвкусно? Кто сочинил сегодняшнюю прическу - столь же экономную, сколь и привлекательную? Чего там скромничать! Под его руководством вчерашняя студентка превратилась в настоящую бизнес-леди! И, действительно, косились на нее с соседних столиков, на танец рвались приглашать, улыбались медово.

Усатый кавалер проводил Евгению к столу, поблагодарив, деликатно расшаркался и отошел.

- Понравилось?

- Не то слово! - Евгения порывисто хлебнула из бокала, закусила икрой. - Вспомнила про нас с тобой - как мы с тобой первый раз танцевали. Ты словечка не произнес - с ходу меня обнял.

- Чего было тянуть? Ты мне сразу понравилась.

- Ты говорил, что понравилась моя грудь.

- Ага, - легко признал Валерий. - Сначала грудь, потом ушки, а после и все остальное. У мужчин всегда так. Называется - фрагментарное зрение. Как у насекомых.

- Вы и есть насекомые.

- А вы?

- И мы тоже. Но мы - пчелки. Трудолюбивые и ответственные. - Евгения игриво подмигнула кому-то. - Не замечал, как по-разному летают осы и пчелы? Оса летит прямо к цели, нигде особенно не задерживается. А пчела исследует бутон за бутоном, старательно собирает пыльцу. Да и внешне напоминает сгорбленную хозяюшку. Когда на лапках пыльца, полное впечатление - будто видишь женщину с авоськами.

- А мужчины, значит, осы?

- Ну да. Вы и жалите больнее, и жал в ранах не оставляете. Чтобы, значит, без следов, без улик.

- Послушать тебя - прямо киллеры-профессионалы.

- Так оно и есть.

- Не знаю… И насчет того, кто кого больнее, - тоже мог бы поспорить. - Валерий подкинул оливку, поймал ртом. Горделиво улыбнулся. - Во всяком случае, когда жало остается в ране, это всегда лишнее воспаление. Яд-то продолжает впрыскиваться. Значит, боль растягивается по времени.

- Зато без жала пчелки погибают… - Евгения тряхнула сползшим на лоб медным завитком, белозубо улыбнулась. - А помнишь, как мы с дерева чуть не свалились?

- Почему «чуть не»? Именно свалились. Я на землю, а ты на меня. Пчелка четырехпудовая.

- Ладно тебе! Я тогда, можно сказать, впервые в жизни страх преодолела.

- А уж сколько я этого страха натерпелся!

Валерий хмыкнул…

В ту первую совместную осень они часто ходили в походы, исследовали друг дружку, исследовали окрестности. И тогда же он вздумал учить ее лазить по деревьям. Выбрал подходящее дерево - кривоватую сосну с низко растущими ветками. Тренажер для первоклашек и чайников. Только все равно ничего у Женьки не вышло. То есть заползти вверх у нее получилось, а вот на обратном пути произошел сбой, и девочка надежно застряла. То ли вниз посмотрела, то ли силы иссякли. Так или иначе, но Женька капом приросла к стволу и нипочем не желала слезать. Держалась за ствол четырьмя конечностями и в голос ревела. А он бегал вокруг, орал, ругался, увещевал, упрашивал. Потом залез к ней, гладил по спине, утешал, словно младенца. И ведь подействовало! Похлюпав носом, она успокоилась и ослабила хватку. Так и рухнули вниз в обнимку - точно скалолазы в песне Высоцкого. Хорошо, угодили на мох. Уцелели.

- Ты тогда на негритянку походила. Вся в трухе да в смоле.

- Зато от высотобоязни излечилась…

Это верно, тут она ничуть не преувеличивала. За минувшие семь лет Валерий вылечил ее от многого: от высотобоязни и шопингомании, от зависти к актрисам на обложках и комплекса неполноценности, от страха перед стоматологами и целюлитом. А сколько раз он лечил ее от ангины и гриппа! Травками поил, спиртом растирал, даже голодать заставлял. А было и такое, что Евгения заявилась к нему, пошатываясь, с температурой под сорок! Пришла, потому что до него от работы было ближе. И что-то он тоже мудрил-выдумывал - с отварами и компрессами, с шерстяными носками. Пятки растирал змеиной мазью, чеснока по всей квартире разбросал. А в итоге взял, лекарь хренов, и овладел ею. Сам даже не понял, как такое произошло. Никогда ведь раньше у него такого не было, а тут прилег рядом, обнял - и все… Казалось, будто печь раскаленную ласкает. И она, полубезумная, в полубреду, отвечала на ласки загадочно - точно инопланетянка. Самое удивительное, что наутро от температуры не осталось и следа. Встала как ни в чем не бывало и отправилась на работу. И он почему-то тоже не заболел…

А еще у них случилось это на крыше. Всего-то и выбрались ранней весной - полистать книжки да позагорать. В результате перепачкались в битуме и сгорели, как англичане в какой-нибудь Испании. У него потом облезали сожженные солнцем ягодицы, у нее - колени…

- А помнишь, как болели за наших бойцов? - оживилась Евгения. - Что-то восточное показывали - не то «Бусидо», не то «Рингс»…

Валерий кивнул. Такие сумасшествия не забываются. Показывали какой-то небоксерский чемпионат - с применением ног и без правил. Дикое откровение по тем временам! Многие вовсе не смотрели, другие прилипали к экранам намертво. И их тогда тоже засосало. Очень уж переживали за одного симпатичного японца. То есть японец тоже бил лежачих и правил не соблюдал, но выглядело это у него как-то поблагороднее, поинтеллигентнее, что ли. Видно было, что щадит, не добивает. И кулак занесенный сдерживает, и зубы в крошево не превращает. Рыцарь, короче. И вот когда симпатяга японец (не наш, но вроде как уже и наш) в конце концов победил всех своих противников-упырей и выиграл турнир, Женька с Валерием пустились в полпервого ночи в самый настоящий пляс - с подскоками на балконе, с воплями и поцелуями. Из стартового пистолета бабахнули. В общем, нормальное человеческое безумие.

- Выпьем? - предложил Валера. - На брудершафт?

- Запросто. - Евгения снова рассмеялась.

Значит, тоже припомнила, как подобное предложение он сделал ей в первую встречу - сразу после грома дискотеки и миазмов курилки. Ни он, ни она пить на брудершафт еще не умели. Оба потянулись губами и тут же облились вином. Она испортила свое выходное платье, он - свой лучший пиджак. Потом - уже у него в ванной - вместе отмывали чернильно-красные пятна, поочередно трясли коробкой с солью и стиральным порошком, чем и сгубили одежку окончательно. Зато и домой без платья она уже пойти не могла, оставшись с кавалером на ночь.

- Вот что значит отсутствие опыта. - Валерий наполнил бокалы, галантно переплел с Евгенией руки.

Не без удовольствия отметил, что с соседних столиков на них искоса поглядывают.

С завистью, понятно.

Он хотел просто чмокнуть Евгению, но поцелуй вышел неожиданно сладким. Не тем жадным взасос, что частенько показывают на экранах, но и абсолютно не школьным. Будто нежно куснули друг дружку и даже чуточку лизнули. Его словно током ожгло. И даже накрыло волной смущения. Точно впервые целовался. С чего бы?

- Как ты теперь будешь? - тихо поинтересовалась Евгения. - Один или есть кто на примете?

- Не то чтобы есть, но… - Валерий пожал плечами. - В общем, завлекает тут одна. Секретарша нашего шефа. Ножки, личико - все при ней.

- А что шеф?

- Шефу эти прелести без надобности. У него цифры да схемы на уме. Обналичка обезличенного и прочие фокусы. Сейчас все на этом помешаны. Вот и скучает девонька. Лицо фирмы - и скучает, представляешь?

- Непорядок! - качнула головой Евгения. - Подружись с ней. Думаю, у тебя получится.

- Возможно… А ты куда целишь? - Валерий резко выдохнул. Смущение ушло. - Тоже, небось, какой-нибудь секретарь?

- Мужчин-секретарей у нас пока не завели. - Евгения подцепила вилочкой оливку, прикусила ее зубками.

- А генеральные?

- Ну, этих тоже давно нет. Я, Валерочка, скромно охмуряю директора нашего банка.

- Лихо!

- Главное, что дело от этого выигрывает. Без моих советов он давно плюхается.

- Значит, приятное с полезным?

- Скорее, полезное с полезным.

- Тогда не тяни. Банкиры - народ непостоянный.

- Ты так считаешь?

- Не я - они считают. Денежные знаки и прочие жизненные блага. Я же говорю: время сумасшедшее, все вокруг шизнулись на бизнесе. Так что действуй, маркиза!

- А что? Может, прямо сегодня и встретимся. Он вообще-то намекал.

- Вот и правильно! - Валерий деловито потер лоб. - Кстати! Я своей Людочке тоже звякну. Может, сомкнем отпуск и маханем в Крым. Или в Египет - акул с рук покормим.

- Меня ты тоже однажды звал. В Крым - полетать.

- Помню. Только ты зимой отдыхала.

- А ты - летом.

- Вот и не получилось. Аппарат у меня до сих пор где-то пылится. А знаешь, какие там ветра! - Валерий причмокнул. -

Часами можно парить. Слетать до самого солнышка и обратно, при желании весь Крым пересечь - от Сиваша до Севастополя. Если, конечно, пограничники не собьют.

- Больно им надо. Они вон в Москву чужой самолет пропустили.

- Раз на раз не приходится. Второго такого уже не пропустят. Не ракетами, так из «калашей» сшибут…

- Значит, хорошо, что не полетали, - заключила Евгения. -

Сбили бы над твоим любимым Сивашом, и не сидели бы сейчас, не пили бы шампанское…

Легкий треп враз оборвался.

Валерий задумался, Евгения замолчала.

И глаза ее угасли - точно лампочки, лишенные питания. Но оттого только возросла ее сегодняшняя привлекательность - своим обесточенным взглядом она рождала сердоликовый туман, и туман этот завораживал, обволакивал. Валерий как-то вяло порадовался. Он действительно мог собой гордиться. Минувшие годы не состарили Евгению, более того, она, несомненно, похорошела.

- Вы не против, девушка? - он протянул ладонь, и, очнувшись, она мягко подала свою.

Квартет на подиуме заиграл что-то тягуче-медовое - как раз то, что требовалось.

Валерий повел Евгению танцевать…

А еще через пару часов, разомлевшие от еды и вина, они покидали ночное заведение. Шли, покачиваясь, словно продолжали ресторанный танец, шутливо толкали друг друга бедрами, свободные и от того, верно, особенно счастливые.

Все в эти сказочные сутки получалось само собой, и, непрошенное, рядом притормозило опрятное такси. Валерий галантно помог Евгении устроиться в салоне, не удержавшись, вновь поцеловал в губы.

- В последний раз… - он, извиняясь, улыбнулся - она, извиняя, махнула рукой.

Двигатель машины нетерпеливо рыкнул, и такси устремилось в неведомое.

С хрустом распрямив спину, Валерий потянулся. С неба ему подмигивали вольные звезды, напоминая о высоте и крыльях. Он стоял на перекрестке и мог идти куда хотел. Сердце екало, разыгрывая свою тайную рулетку, но что-то с советами пока не спешило.

***

Луна на ущерб и день на убыль - что-то подобное творилось и с ним. Дорога домой оказалась длинной и скучной. Справа и слева громоздились дома-близнецы - великаны в квадратных пиджаках, многооконные, молчаливые. Сумеречное небо чертили провода и кабели. Люди-пауки свое дело знали: планету кропотливо опутывали и закатывали в кокон. Что должно было вылупиться в финале, не ведал никто - даже лохматые березки, что игриво выглядывали из шеренги тополей. Озираясь на них, Валерий вдруг понял, что ни к какой Людочке он не пойдет. Наверное, и звонить не будет. Потому что поздно, потому что устал. А еще потому, что Людочка очень уж ярко красится и на голове у нее настоящий Вавилон. Значит, снова придется учить и советовать, снова отправляться в походы, приобретать глянцево-пахучие программы филармоний, покупать бусы, сережки и прочие цветики-самоцветики. Ничего не попишешь, женщина - подобие банка. Сколько вложишь в нее, столько процентов и набежит. То есть не факт, что набежит, однако надежда есть. В Людочку он еще не вложил ничего. В отличие от той же Евгении.

Шепелявым ветерком налетела грусть, окутала горьковатым облаком. Ясно представилось, что вот сейчас он вернется домой, рухнет на пустынный диван, раскинет руки распятьем и заскучает. Наверное, и ноги разведет - чтоб уж выложить полный крест, а точнее - звезду, если считать голову конечностью. Впрочем, голова не конечность. Скорее, изначальность. Всего и вся. Источник мыслей и пучина горестей. И спасаясь от последних, он потянется к журнальному столику. В руку ящеркой скользнет пульт, и пальцы сами собой нашарят нужные поплавки-кнопки. То есть телевизор он включать не будет, но зажжет огоньки музыкального центра. А после заведет своего любимого Вивальди. Или Глюка. А может, Грига. Когда-то давным-давно он слушал «Адажио» Альбинони, но перестал. После того как музыку сделали народно-похоронной. Красота, она тоже грузнеет. Впрочем, тосковать всегда есть под что - от Шопена с Листом до Каччини с Чайковским. Все самое лучшее и есть самое печальное. Наверное, лучшее непечальным и не бывает.

Кажется, про Пастернака Сталину кто-то пытался капнуть: дескать, грустные стихи пишет, упаднические, а жить-то стало веселее. Может, грохнуть печальника? Однако тиран уел прихвостней. Потому как сам когда-то пытался сочинять. Иначе не сказал бы, что хорошие стихи веселыми быть не могут.

Вот и Валерий закончит чудесный день мрачноватой ноткой - под мысли о себе и о ней, под думы о дружбе и недружбе. И засеменит череда вечных антонимов: улыбки и смеха, музыки и грохота, полета и падения. Заколосятся мысли о смерти - о том, что именно в многолюдной компании проще простого умереть от одиночества. Когда все не то и не про то, когда хочется встать и уйти. Хоть по-английски, хоть по-русски. И, само собой, от всех этих головоломок уже через час заноет черепная коробка и нависнет дамоклов вопрос: где и в каком году он ступил неверной ногой на ложную тропку? Может быть, все пошли, и он пошел? Потому что вместе, как на парад, и к заводской проходной? Никто не одернул, не удержал, не подсказал должного. А хуже всего, что промолчало собственное сердце.

Только и было у него несколько волшебных часов озарения - когда парил над долинами Коктебеля, над холмами Королева. Там, на шелестящей высоте, мир был прекрасен и звонок, а люди смелы и красивы, и не было нерешенных вопросов - ни единого! - пусть даже из самых-самых сложных. Озирая все горизонты разом, он знал все и про все. Про Хвалынское море и Понт Эвксинкий, про древнюю Ольвию и залив Донузлав, про Тарханкутские подводные пещеры и белые камни Севастополя. Земля поражала спелой округлостью, и люди на ней были далеко не единственными. А еще он видел, как Любовь, эта неутомимая облачная империя, изо дня в день дождем проливалась в равной степени на всех. Число капель знаменовало число душ, и небо знать ничего не знало о зонтах и крышах, о том, что подобный дождь чаще всего именуют непогодой. Слепое великодушие жило по своим законам, и он в высотном своем всезнании тоже готов был прощать всех и каждого - акул и медуз, нерадивых туристов, удары молний и озоновые дыры. Прощал даже тех, что пустили великолепный агатово-сердоликовый песок Крыма на дешевый бетон. Увы, планета была крохотной, а Крым легко умещался на ладони. Оттуда, с небес, все казалось иным, все заслуживало участия.

Оттуда, с высоты, все было видно и все было близко. Казалось таким нелепым - сравнивать величие минувшего с расставанием двух людей. Да и что, собственно, случилось? Она уехала, он ушел. Все! Двое освободились друг от друга, только и всего. Вставили ключик в невидимые наручники, повернули на пол-оборота и разошлись. То есть так ему казалось еще пару часов назад.

Но что-то не срасталось, и что-то мешало.

Путалась под ногами невидимая нить, некая потайная растяжка. Все равно как пуповина, вновь и вновь влекущая Валерия в крымское небо. Якорь, который невозможно отвязать и утопить, который, возможно, и топить не следовало…

Он энергично растер левую грудину, но легче не стало. Перед тем как зайти в подъезд, постоял тусклым столбиком, бездумно пошарил в карманах. Правая рука нашла забытую монетку - копеечку, на которую раньше можно было купить коробок спичек или мятную конфетку. Теперь копейка стоила ровно копейку, и не более того. Как, впрочем, и жизнь некоторых.

Он посмотрел вверх. Окна родного этажа были темны, идти туда не было ни малейшего желания. И звезды больше ему не подмигивали - светили с тускловатой уверенностью. Сколько ни ждал Валерий - не упала ни одна. Сообщающиеся сосуды работали в привычном режиме - пестрым варевом город переливался с улиц в квартиры, сосредоточивался на кухоньках и перед телевизорами. Люди хлебали суп, пили чай и грызли сушки, накапливали энергию для последующей фазы, когда наступит пора вновь выливаться из домов вовне, в коловращение транспорта и пузырящие будни. Ему же накапливать энергию больше не хотелось. Как не хотелось полетов в одиночку и благосклонных улыбок шефа. И та же Людочка… Он ведь ни вкусов ее не знал, ни привычек. Может, она даже Маркеса с Чеховым не читала. И мелодии «Beatles» не любит. И как тогда быть? Терпеть и притираться друг к другу? Но сколько на это уйдет времени? Пять лет или все двадцать? А если даже не двадцать, то пять лет одиночества - тоже не шутка. Особенно если снова настанет пора расходиться.

Решившись, он вошел, наконец, в подъезд, шагнул к лестнице. Нарочно мимо лифта. Куда торопиться?

Привычные до оскомины пролеты поползли под ногами. Лампы, как всегда, не горели, зато светились надписи на стенах. Любители граффити относились к племени продвинутых - вовсю использовали люминесцентные краски, должно быть, по-своему боролись с тьмой и невежеством.

Поднявшись на родной этаж, Валерий не сразу разглядел сидящую на ступенях фигуру. Посветив брелоком, ахнул:

- Ты?.. Я думал - бомж!

- Конечно, бомж. Дверь-то заперта, а ключи… Ключи я тебе отдала. - Евгения неловко поднялась.

- Хмм… А в подъезд как попала?

- Сосед по старой памяти пустил.

- Чего ж к нему не пошла?

Евгения на это только фыркнула.

- Лучше скажи, почему так долго?

- Ну… Это как раз понятно. Потому что пешком. - Валерий обошел Евгению со спины, мимолетно вдохнул ее запах -

такой привычный, такой родной.

Не удержавшись, положил руки ей на талию - удобно и привычно. А дальше ладони скользнули вверх, точно по рояльным клавишам, пробежались по едва угадываемой ребристой волне, естественным образом накрыли два мягких холмика. Ладошкам стало жарко и хорошо, пальцы дрогнули на двух стартовых кнопках, подбородок опустился в ложбинку между ключицей и шеей. Совершенно неожиданно Валерий ощутил себя счастливым. Ненадолго - может, всего на одну спичечную вспышку, но ощутил. И она это тоже почувствовала.

- Ну что, пустишь меня? - Евгения подняла голову, и голос у нее странно дрогнул. - Все-таки последний раз…

Валерий не ответил. Может, потому, что уже знал: распутья у них не получилось…

Молча отворив дверь, он сунул ключи в карман, чтобы не мешали, рывком подхватил Евгению на руки. Совсем не по-богатырски крякнул, чуть даже не споткнулся на пороге. Легкой Евгению назвал бы тот, кто не падал с нею с дерева. И так же нелегко было сообразить, что же стряслось сегодня с ними.

То есть, может, дело заключалось в жале, что никак не извлекалось, а может, в чем-то ином. Ведь даже в полетах имеется свой отчетливый минус: восторгами не с кем делиться! Ты один напополам с небом. Огромным, волшебным, мудрым и все же бесконечно пустым. А шкурка вольного одиночки-распутника, увы, не всем по плечу и размеру. И выходило, что две новоиспеченные свободы вновь сливались в одну несвободу.

Сладкую, как ириска.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.