Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(44)
Владимир Пенчуков
 Не успел

1

День заладился с утра. Не до конца использовав бюллетень, Эдуард Залютин вышел на работу. «Молодец» - похвалил его заведующий отдела. Так и сказал: «молодец» - не поскупился. И, обняв за плечи, доверительно посмотрел в глаза и добавил: «В отделе работы невпроворот, сам видишь -

не слепой. И голова у тебя на месте. Так что очень кстати ты это придумал. Будет переаттестация - тебе это зачтётся. Если забуду - напомни. Да и вообще, будут какие трудности, подходи, не стесняйся. - И заверил: - Найдём общий язык… не чужие. Сегодня - я тебе, завтра… Ну, в общем, сам понимаешь. Не вчера родился».

Эдуард - нос кверху и за работу... А в перерыве встретился с бухгалтершей, яростно молодящейся Мариночкой, и…хвала тому светлому дню, когда он переступил порог проектного института.

Мариночка сделала глазки. «С тебя бутылка шампанского. - И, украдкой глянув по сторонам, шепотом, чуть слышно, будто выдала очень большую и очень важную государственную тайну: - Директор только что подписал приказ о квартальной премии. Сама видела. И твоя фамилия в списке… - И уже совсем тихо прошептала трёхзначную цифру, которая причитается ему, инженеру Залютину. - Ты рад?»

Ещё бы!.. Три месячных оклада - не баран начхал. Да и обещанная дружба заведующего: ты - мне, я - тебе… тоже чего-то да стоит. Надо будет подкатить к нему, подмазать, когда дело до садов дойдёт. Раскошелюсь на коньяк - не обед-

нею. Дело стоит того.

День катится, словно шаловливый мальчишечка на трёхколёсном велосипедике. Лицо Эдуарда светится и сверкает, будто новая копейка. Единственная досада - надо в поликлинику, опять к терапевту на приём: бюллетень нужен. Не сейчас, не завтра, но… Это будет разговор на перспективу. Ну, надо так надо, ничего не поделаешь. Да и барыга сам, никто его за язык не тянул, пообещал разобраться с доктором, если тот заупрямится. «Разобраться… - усмехнулся Эдуард. -

Сунет ему денег, вот и вся «разборка», а потом с меня в три раза больше сдерёт. Знаю их жидовские манциндролики, не первый год на свете живу. Один наш Бергман чего стоит.Ещё тот жучара! На ходу подмётки рвёт. Ты - мне, я - тебе… Будто не знаю, по чём кило сарделек. Умеют же, гады, жить. А тут… Почему это я, молодой и умный, должен жить где-нибудь на задворках и плестись у них в хвосте…»

После перерыва ещё один подарок судьбы: на объект надо ехать. «Можешь на моём аппарате, - сказал Бергман и протянул ключи. - Я вижу, ладно, ладно, не притворяйся, тебе это в радость. В машине - полный бак, так что на заправку можешь не соваться. Только поосторожнее. По ухабинам и кочкам не гацай».

Хоть в ладоши хлопай, хоть прыгай от радости: сегодня среда, а значит, политзанятия, да ещё после рабочего времени - узурпатовская прихоть андроповского режима. Явка обязательна, для всех без исключения. Иначе - в чёрный список. Эдуард знает - такой список уже есть. Так что, хочешь не хочешь, сиди и слушай нудотину о перспективах развитого социализма. Вот так-то: и не захочешь, да невольно добрым словом помянешь брежневские времена. Можно, конечно, всё - мимо, можно вспоминать о чём-нибудь хорошем и радостном, можно ключом от квартиры вычищать грязь из-под ногтей, можно спичкой в ушах ковыряться, из носа козюлины выковыривать, но обязательно делай вид, что внимательно слушаешь, и что есть сил борись с дремотой. И не дай бог уснуть и захрапеть.

«Повезло тебе!» - позавидовали Эдуарду сотрудники.

«Ещё не так будете завидовать, когда вернусь из садов и куплю себе тачку», - в мыслях пригрозил он собратьям по отделу, будто уже приехал с заработков и на глазах у всего честного народа подкатил к проходной института на новеньком аппарате.

Эдуард убрал ногу с педали газа, выжал сцепление, переключился на нейтралку - впереди красный глаз светофора. Накатом перестроился в левый ряд. Глянул на часы. «Успею, -

решил он и с тихой завистью осмотрел салон чужой машины. - Хороша!.. Себе б такую… - И с лёгкой досадой: - Живут же гады… А тут…»

Переулок пустой: машин - ни спереди, ни сзади. Красная «семёрка» завотделом Бергмана легко скатывается вниз к перекрёстку. Чутьё подсказывает: как только подъедет, светофор даст зелёный. Эдуард уверен, что так и будет... и его это радует. Радует и то, что барыга с Москалёвки пообещал ему хороший контракт на охрану садов. Один сезон, и как раз хватит, чтоб добавить и купить себе машину. Эдуард уже решил, что хватит. Как раз должно хватить на такую же «семёрку», и обязательно новую, с нолей, чтоб лет пять под капот не заглядывать, а то и дольше. «Поговорю с Бергманом, пусть по своим еврейским каналам и мне без очереди такую оформит».

«Если повезёт, то и в куче хлама можно рубль найти», -

откровенно радовался Эдуард. И только выжал сцепление и перевёл кулису на первую скорость - загорелся зелёный.

Раз! - мужчина в добротном костюме.

- Подвези, дарагой, червонец тэбе даю. Бэри - не жалко.

 Гладко выбритое, пахнущее дорогим одеколоном лицо кавказской национальности склонилось к открытому окну.

- Не могу, - заупрямился Эдуард. «Не хватало ещё катать тут всяких». - Спешу.

Мужчина досадливо скривил рот - сделал кислую мину.

- Ну выручи, дарагой ты мой чаловэк, позарез надо. Два червонца плачу, - и назвал адрес, куда ему надо.

«Так бы сразу и сказал», - с облегчением подумал Эдуард: как раз по пути, даже сворачивать никуда не надо, а живая копейка никогда не помешает.

- Ладно, уговорил. Но за двадцать пять.

- Харашо… Дагаварились, - подмигнуло лицо кавказской национальности.

Из пухлого бумажника щедрого кавказца легко выпорхнула солидная купюра и уютно, будто домой пришла, устроилась в кармане инженера Залютина...

...На объекте под «шабаш» к строителям подкатила автолавка с дефицитными продуктами, и ему, представителю проектного института, любезные работяги разрешили отовариться вне очереди. Палка копчёной колбасы, большой ломоть сыра и увесистый кусок добротной ветчины - как раз на двадцать пять рублей - ещё больше подняли его настроение. Аккуратно хлопнув дверцей новенькой машины, отоваренный и осчастливленный, он отъехал от объекта. И тут - надо же такому случиться! Молодая, красивая, смелая…

- Подвезёшь? - и зубки скалит. Белые, ровные, один к одному, словно на рекламе зубной пасты.

- Да с тобой хоть на край света, - едва не выпалил Эдуард, но вовремя сообразил и скорчил недовольную мину.

- Куда?

- На немышлянский карьер. Меня там ждут.

«Ну и денёк!» - с удовольствием подумал Эдуард, но тут же взял себя в руки.

- Да это ж к чёрту на кулички!

Молодая, красивая, смелая вынула из сумочки «красненькую», вложила деньги в нагрудный карман Эдуардовой рубашки и, спереди оббежав машину, ловко вскочила в салон. Села, хлопнула дверцей и, вольготно откинувшись на спинку сиденья, подмигнула Эдуарду:

- Ну, что стоим, малыш!.. Поехали.

И поехали.

Откуда ей было знать, что им по пути. Маленький крюк по проспекту - комар укусит, и то ощутимей покажется, а в кармане уже червонец. Как с куста. И не зануда попалась -

всю дорогу весело щебетала о Венгрии, где прожила два года, и откуда пригнала новую «шестёрку» в экспортном исполнении, теперь хочет продать её, вступить в кооператив на двухкомнатную квартиру и опять назад в Венгрию, к мужу-сверхсрочнику… за второй машиной.

- Хочу взять такую, как у тебя, - ХБМ. Кажется, так у нас называют «жульку» седьмой модели? - И пояснила: - ХБМ -

хочу быть мерседесом.

«Сама ты ХБМ», - с раздражением и лёгкой обидой подумал Эдуард, но промолчал.

Попутчицу встретила большая, шумная, уже слегка подгулявшая компания.

У Эдуарда, глядя на беспечных и состоятельных гуляк, засосало под ложечкой: «Тоже, небось, спекулянты хреновы, по заграницам мотаются, деньги лопатой гребут… ХБМ… ну и что ж, что ХБМ… так не покупай, раз не нравится».

Попутчица повернулась к нему и, порывшись в сумочке, нагнулась и в открытое окно протянула расписную матрёшку.

Большие, спелые, сочные груди едва-едва не выпрыгнули через глубокий вырез сарафана. Попутчица перехватила оторопелый взгляд Эдуарда.

- На, держи. Это тебе сувенир из Венгрии. Там такого добра - на каждом углу. Детишкам своим подаришь, чтоб не хныкали. Тут на всех хватит. - И с усмешкой добавила: - Осторожнее, малыш, а то глаза повылазят.

Сказала - как по носу щёлкнула. И отошла от машины.

Эдуард с обидой и завистью глянул вслед удаляющейся компании обеспеченных гуляк.

- Сука ты рваная! - выругал попутчицу и отвернулся. Липкий осадок от сознания собственной несостоятельности мешал ему радоваться успехам трудового дня и радужным перспективам на счастливое завтра. Будто в летний знойный день вошёл в чистую, прохладную воду, а под ногами не песчаное дно, как того очень хотелось, а топь и грязь. Но поздно: уже в воде, а ноги по щиколотке в омерзительном, вязком иле.

Минуту подумав, как ехать, и решив: через заводской район хуже - много светофоров, развернулся и поехал обратно. Теперь на Москалёвку, к деловару. Если не гнать машину - минута в минуту получится.

Эдуард посмотрел на часы: стрелки на циферблате добродушно отмерили оставшееся время: как минимум полчаса в запасе, можно не торопиться.

Светофор мигнул жёлтым. Эдуард включил скорость, отпустил сцепление... газ…

И...

Нога - на тормоз.

Успел. Машина судорожно вздрогнула, фыркнула и заглохла.

Эдуард забыл, куда и зачем он едет.

- Да куда ж тебя, дуру, несёт! - вырвалось. - Совсем очумела?..

На капоте с широко распростёртыми, словно крылья у раненой птицы, руками женщина.

На лбу Эдуарда выступила испарина.

Запоздалый страх - комом в горле...

Даже глаза закрыл.

Чьё-то густо замешанное на винных парах дыхание обожгло лицо.

Эдуард открыл глаза и узнал эту женщину. Сразу узнал: Клавка, карщица с городской бакалейной базы.

- Слушай, маленький, выручай, - взмолилась она. - Развернись и… Во-он к тому дому.

И рукой показала, куда надо ехать. Эдуард осторожно, вполглаза, косанул на неё - узнала?.. Нет. Не узнала. И хорошо, что не узнала. Так лучше. Узнает - тогда уж точно не отвертеться, хоть наизнанку вывернись. Клавка баба напористая, всегда своё возьмёт. А если очень надо, то и у чёрта из пасти вырвет.

- Ты что, дура, рехнулась!.. - сделал сердитое лицо Эдуард. - Под колёса прыгать...

- Да ты кто, маленький, человек ты или хер с бугра! У меня сосед Витька концы отдаёт, а ты... В больницу его надо. Скорее. Ну!..

Страх откатил, отступил, но…

- Вызови «скорую», - неуверенно посоветовал Эдуард. - Это их забота.

- Вызывала, - Клавка скривила рот в презрительной усмешке. - Думаешь, тебя, мудака, дожидалась... Уже полчаса как... Да её черти где-то носят. Или, мать её, ползёт как черепаха.

- Ну, а я при чём? - спросил и обрадовался, уловив в своём голосе первые нотки уверенности.

- А при том... Разворачивайся и ехай давай!

Как же, разогнался... А тебе не заплохеет!

Эдуард хотел тронуться, чтоб силой оторваться от Клавки, уже и зажигание включил, и сцепление выжал...

Поздно - светофор мигнул жёлтым и тут же обозначился красным глазом.

- Не могу, вот хоть ты тресни. Времени в обрез. Поищи кого другого.

И чуть язык не прокусил.

- Да я тебя!.. пидор ты македонский... - вызверилась Клавка и, проворно сунув руку в салон, выхватила ключ зажигания. - Сам у меня сейчас треснешь.

Мотор чихнул и заглох.

Клавка внимательно посмотрела на Эдуарда.

- Постой, постой… - И хитренько улыбнулась: - А ведь я тебя, маленький, кажется, знаю. - Открыла дверцу машины. -

Вылезай давай. Пошли.

- Куда?

- Тянуть кобылу из пруда. Тут рядом. Поможешь Витька донести.

- Зачем же пешком?.. Давай ключи, подъедем, - всё ещё на что-то надеясь, пролепетал Эдуард. - Быстрее будет.

- Я что, на дуру похожа?

Пошла и даже не обернулась.

- А машина? - в растерянности спросил Эдуард.

- Пусть тут постоит. Без ключей не угонят.

- А гаишники?

- Не боись. Менты тоже люди, поймут, не то что некоторые. Пошли. Хватит столбом столбычить.

И ускорила шаг.

Эдуард - следом… Оглянулся, с опаской посмотрел на машину - не дай бог кто гвоздём поцарапает или колпаки с колёс поснимает. Бергман от злости мацой подавится. И уж точно, и думать нечего: тю-тю мои сады. Шеф ни за что не отпустит. И бюллетень не спасёт.

И, как телёнок на привязи, следом за Клавкой. И уже ничего нельзя поделать: ключи у неё, а она своего не упустит. Залютин это знает. И ещё знает, что теперь может не успеть на разговор с деловаром и, что скорее всего, не поедет на сады. А значит, и покупка машины отодвинется на неопределённый срок. А то и вообще…

***

Мечта о своей собственной машине пустила метастазы по организму, согнула спину…

И уже не разогнуться. Каждый рубль - как с тяжёлым мешком в крутую гору. Мозоли, пот и боли в пояснице. Все субботы и воскресенья из месяца в месяц два года кряду: в шесть часов - подъём, завтрак через силу (утром кусок в рот не лезет, а надо) - и на базу. Вагоны с мукой, крахмалом, чаем, макаронами - всё, что оставалось с пятницы от штатных грузчиков, кладовщики отдавали на откуп грузчикам-однодневкам, труболётам: нельзя, чтобы вагон, как бездомный сирота, без дела простаивал на базе - дорого. Железная дорога не любит беспорядка - такой штраф слупит, что мало не покажется.

Платили хорошо - в день по четвертаку как минимум. Случалось, что и больше. Хоть и не часто. Но не это главное. Другое. Уронил, будто нечаянно, ящик с цейлонским или индийским чаем или с другим каким дефицитом - тот развалился. Натолкал товара в карманы, а потом в целлофановый кулёк и - в магазин. Торгашка Сима Эммануиловна охотно брала ворованный товар, но за полцены. Отработанная схема работала без сбоя. Всё шло, как по нотам, и всем было хорошо. И покупатели в обиде не оставались - ворованный товар под прилавком не задерживался, тут же шёл в продажу. Тогда, ещё при Брежневе, можно было смело воровать, всё с рук сходило. Первые три недели труболётной эпопеи Эдуард сопротивлялся, крутил носом - не нравился ему этот промысел, но... Залезешь в грязь - не выйдешь чистым, и очень скоро когда-то ему ненавистные, подлые и нечистые на руку торгаши вдруг, даже не заметил, когда и как это случилось, стали милыми, нужными и даже родными. Мир перевернулся. Войдя в охотку на пачках дефицитного чая и банках импортного кофе, Эдуард без малейших колебаний расширил ассортимент: сначала зелёный горошек, затем пакетики специй, а когда ничего путного не попадалось, то и брикетами суповых наборов не брезговал - не так прибыльно, но не уходить же с пустыми руками... Непорядок. «Курочка по зёрнышку клюёт» - быстро, очень быстро перехватил он лозунг советских труболётов и незаметно для себя стал считать, что так и надо, что иначе и быть не может и не должно: в нашей стране не украдёшь - не проживёшь. Любой дурак это знает...

И Эдуард Залютин это знает. Эдуард Залютин тоже не дурак.

2

Эдуард смотрит в спину Клавке. Та идёт - не оборачивается. Уверена - теленок на поводке, никуда не денется. Свернула в переулок. «А сказала, что рядом, - с досадой подумал Эдик. - Так и чёрт-те куда можно дойти… Вот же пройда!.. Она и на базе всегда такая, всегда, лбом в стенку, и хоть ты кол у неё на голове теши. Никому спуска не давала. Что в разговоре, что в работе… И слямзить что-нибудь всегда первая. Не баба, а конь с яйцами», - вспомнились Сашкины слова.

Эдуард наморщил лоб. И словно матрёшку в руки взял: раскрыл её, а там другая, поменьше. Раскрыл вторую, а там и третья…

Вспомнил:

- Всё, харэ кочемарить.

Белобрысый крепыш встал с ящика, хрустнул суставами, прогнул спину. Щелчком отбросив окурок, подошёл к вагону и заглянул в него, будто не знает, что там внутри. А там - как минимум на час работы.

Коробки с брикетами чёрносмородинового киселя не обрадовали его своим многочисленным присутствием.

Сегодня крепышу не повезло, сегодня - воскресенье. А вчера, в субботу, был знатный день. Вчера на базе был хороший товар, ходовой - молотый чёрный перец. В городе - дефицит. Вчера все хорошо заработали, кладовщик за ударный труд выписал по три червонца. И, чтоб уж праздник так праздник, хорошо «затарились». Кладовщик сделал вид, что не заметил, ему тоже хватит. Всем хватит. Никто в накладе не останется.

Рассчитавшись в подсобке, продавщица Сима Эммануиловна достала из холодильника запотевшую бутылку водки с обтрёпанной этикеткой.

- Вы как, мальчики, будете? - и скосила глаза на Залютина.

Эдуард промолчал. Трое остальных как юные пионеры: …всегда готовы. Сима Эммануиловна поставила на стол четыре стакана. Крепыш и его кореша с готовностью выложили по рублю. Каждый. Мало. Чуть-чуть не хватает: шестьдесят две копейки. Вопросительно посмотрели на Эдуарда. Тот нехотя полез в карман и, как от сердца оторвал, тоже вынул рубль. Теперь хватит. Даже с лихвой. Но Сима Эммануиловна и не подумала о сдаче. Крепыш спокойно и деловито откупорил бутылку.

- Остограммишься? - и посмотрел на Симу Эммануиловну. И подмигнул: - А то на сухую как-то не в жилу бухгалтерией заниматься.

Сашка и Сима Эммануиловна глянули друг на друга и улыбнулись. Они оба понимают смысл слова «бухгалтерия»…

И уже не только они.

И Сима Эммануиловна об этом знает. Догадывается: что знают двое, то могут знать и все.

- Сегодня ничего не выйдет, - Сима Эммануиловна скривила яростно накрашенный ротик.

- А что так?

- Да того… Какая там, в тухес, бухгалтерия… считать нечего. Плохо вы сегодня, ребятушки, постарались. Следующий раз больше приносите, а то меньше половины буду давать. Да и мой с минуты на минуту явится. Звонил… перед самым вашим приходом. Опять на бутылку будет просить. Замуздыкалась я с ним. Совсем, в тухес его, замуздыкалась. Оно мне надо?.. Работать не хочет, пенсия с гулькин нос, а выпить только дай ему. Сколько ни наливай, ему, старпёру хренову, всё мало. Дай волю - неделями бы не просыхал. Пьёт - как в пропасть выливает. И откуда такое здоровье, скажите вы мне?..

На столе появился ещё один стакан - пятый. И маленький кусочек колбаски. И ещё ломтик белого хлеба.

О бухгалтерии Сашка неспроста заговорил - есть основание. Сам рассказывал - не скупился на яркие эпитеты и пикантные подробности. Однажды после расчёта за товар и обязательной выпивки он, словно почуяв, что где-то что-то ещё осталось в активе, выпроводил подельников за дверь и чуть подзадержался в подсобке. И не ошибся. И даже слов не понадобилось. Глянули друг на друга… и Сима Эммануиловна всё поняла и на всё согласна.

- Будто ящик с банками растворимого кофе ей сунул под нос - бери, не жалко. Молча закрыла дверь на ключ и… хоть камни с неба, хоть ОБХСС, хоть народный контроль с обыском - ей по барабану…

Пятиминутный перекур растянулся на четверть часа.

- Ну, братва, никогда бы не подумал, что такое бывает. Кто б сказал - не поверил, сказал бы: брешешь, слепых на столбы наводишь. - Сашка прикурил, отбросил спичку и прикрыл глаза, будто кот, досыта наевшись сметаны. - Развернул её, лахудру стёбанную, задрал халат… трусы - на фиг, и… с тылу, как врага народа… Аж в ушах звенит… и скулы сводит. Дрючу, а сам не верю, что такое может быть: как же - завмаг, богатая, уважаемая тётка еврейской национальности. Кто что спросит у неё - через губу ответит: «В очередь, как все, и берите, что на прилавке… Нечего тут…» -

и даже глаз не поднимет. Но стараюсь - сил не жалею, будто пятилетку за два года решил обуздать. А это, я вам скажу, не леденцы сосать, после того как навкалываешься так, что ни рук, ни ног не поднять. Вагон с кабачковой икрой - это вам не цацки-пецки. Силёнки нужны. Да куда ж деваться, коль штаны спустил. Вот так-то. Тут, сами понимаете, не скажешь: пардон, мадам, нет сил. Стараюсь… а как же - умру, но флот не опозорю. А она, королева прилавка, облокотилась об стол и хоть бы хны - ни звука. Как статуя какая… Будто и нет меня сзади. Вот же падла!.. Первый раз такая попалась. А ещё говорят, что жидовки горячие. Глянул ей через плечо -

чего это она так? И чуть не офонарел. Я её сзади… того… стараюсь, сил не жалею - как бы ноги потом домой донести, а она, торгашка хренова… Глаза б мои такого не видели: карандашиком какие-то цифири в столбик выводит. Старается. Ну, это ж надо, а… Тут такое дело, а она свою выручку за день подсчитывает. Наверное, и мой товар из головы на бумагу выкладывает. Во как, а… У меня… раз!... и болт - на пол шестого. Тут же… сразу же. Я так думаю, она и не заметила, когда я скапустился. Куда там!.. Я уже и штаны натянул, а она всё над своей арифметикой колдует. Даже сидушку свою не удосужилась халатом прикрыть. Еле удержался, чтоб с выступка ей пендаля не влупить.

Сашка выставил вперёд руку и, словно в дорогом, престижном, с изысканной публикой ресторане, указательным пальчиком сбил пепел с сигаретки.

- А ты, маленький, чего хотел? - Это карщица Клавка встряла в мужской разговор. Спокойно, будто так и надо, взяла из рук Сашки сигарету, сильно затянулась и, по-мужски выпустив дым через ноздри, подмигнула. - Тоже мне, губу раскатал… сердцеед с «укропбакалеи». Думал, в горячей любви тебе будет клясться?.. Видала она таких в гробу в белых тапочках. Просто взгрустнулось тётке. Понимать надо. Вот и не заметила, что ты рядом. Ты для неё, маленький, как муха на потолке. А вылетела в форточку - и нет её… И забыла, что та ползала - глаза мозолила. И про тебя забыла, как только ты с глаз долой. Размечтался… Скажи, маленький, спасибо, что семечки лузгать не стала.

Сашка вскинул брови:

- Ну, ты уж совсем… придумала - семечки… такое и на голову не напялишь.

Клавка скривила рот:

- Много ты понимаешь, маленький. Знала я одну такую. Вместе в ПТУ на штукатуров учились. Сейчас на хлебном месте: в пивном баре кружки моет. Тёлка при делах и при лаве. Хочешь, познакомлю? Мне это на раз… как два пальца… Не против будет, ручаюсь. Даже спасибо скажет. Знаю, что говорю. Только про стакан семечек не забудь.

Сашка забрал у неё остаток сигареты - курить уже нечего, табак до фильтра сгорел - и с силой отщелкнул окурок. Далеко и высоко отщелкнул - окурок перелетел через крышу вагона.

- Ну нет, харэ… Хватит с меня таких закидонов. Семечек ей подавай… Болт ей через плечо, а не семечек. - И сплюнул в сердцах. - Я лучше дырку от сучка в заборе найду, чем на твою колоду позарюсь. Мне такую, чтоб с огоньком, чтоб и пела и хрипела, чтоб кусалась и царапалась… чтоб скакала и дрыгалась, как на горячей плите…

Клавка сняла косынку с головы, вытерла пот со лба, под мышками, встала, потянулась - хрустнула суставами и направилась в тёмную пасть продовольственного склада. Оглянулась:

- Так-то оно так, только в заборе и занозу в свой огрызок можешь загнать. Не боишься?

Сашка - вдогонку:

- Заноза - не триппер… Можно и зелёнкой обойтись.

На том и закончилась тема Симы Эммануиловны.

Но не забылась.

…Выпили. Занюхали. Эдуард посмотрел на колбасу, в деталях вспомнил Сашкину историю и тоже есть не стал. Разговор не клеился: не до пустопорожнего ля-ля - устали на разгрузке вагона. Вышли из магазинной подсобки. Краем глаза Эдуард заметил, как Сима Эммануиловна быстро и по-хозяйски завернула в рыжую обёрточную бумажку недоеденную колбасу и отправила её в ненасытную пасть магазинного холодильника.

Одной бутылки оказалось мало. Навар от молотого чёрного перца позволил крепышу с его корешами добротно выпить и основательно откушать в ресторане «Сокол». А потом, по его словам, завалили в другой кабак, в «Вечерние зори», и раздавили ещё флакон «Столичной» под лимончик и цыплёнка табака.

Это было вчера.

Вчера было хорошо. Всем. Но вчера.

А сегодня утром постоянные напарники крепыша пришли совсем никакие - ноги еле передвигали. Крепыш обложил их сочным, отборным матом, сказал, что им надо дерьмо через тряпочку сосать, а не водяру кушать, и пинками выпроводил за ворота базы: чтоб и духу вашего тут не было. Кладовщик тут же, и глазом не моргнул, привёл двоих студентов: те ждали своего часа за проходной. Ждали, на что-то надеялись. Один - коротко стриженный, у второго -

волосы до плеч. Оба вежливые, улыбчивые, дурного слова не скажут. И оба не курят. И вот теперь крепыш перекуривает в гордом одиночестве. Перекур есть перекур. Для всех. Если один курит, это не значит, что некурящие в это время должны надрывать свои пупки. И вот команда: «За работу!..» Встал и Эдуард. Глянул на новеньких и пожалел их - совсем скисли, поди, и не рады, что подвязались на разгрузку киселя.

И шагнул в дверной проём вагона.

С утра начали шустро, ударно, как на комсомольской стройке, - лихо и весело хватали в руки по две коробки и, подстёгнутые ожидаемым расчётом по окончании разгрузки, быстренько выскакивали из вагона. Не успевали и глазом моргнуть - поддон уже готов. Карщица, языкастая Клавка, с утра помалкивала - некогда лясы точить. Крутилась как белка в колесе: коробки с киселём у самых дверей вагона, и поддон нагружался быстро: раз-два и - готово дело. Грузчики могли и дух перевести, а Клавке… Колеси с ними в дальний конец склада. Пока туда-сюда, следующий поддон уже готов. Не работа, а песня. Но будто чёрт рожицу скорчил: с каждой новой ходкой приходилось хоть на полшага, да больше углубляться в чрево вагона, а Клавке - как толстый слой масла на ломоть хлеба: путь по складу становился всё короче и короче - пошла обратная прогрессия. И чем больше веселилась она, тем сильнее выдыхались грузчики. Крепыш, словно разъярённый бульдог, низко склонив голову, врывался в оголтелую пасть вагона, хватал коробки - и на рамку: ни одного лишнего движения, поворота головы или туловища, каждый шаг по чётко выверенной программе. Капли пота, скатывавшиеся к носу, - вчерашний хмель выходил, не рукой вытирал, а, экономя силы, сдувал их, лодочкой выставив нижнюю губу. До второго перекура все равнялись на него - носили по две коробки. С третьего захода новички стали сдавать: сначала волосатик как бы нечаянно взял одну коробку вместо двух, потом коротко стриженный последовал его примеру, а через пятнадцать минут уже все, и крепыш, и Эдуард, брали в руки по одной коробке - пошло равнение на слабых.

Резво выкатившись из дверей склада, электрокар остановился. Поддон лишь наполовину загружен коробками. Клавка ехидно скривила рот.

- Ну что, маленькие, амбец!.. Вконец замудрыхались? - И воровато глазками туда-сюда по рамке. - А я всё гадала, когда же к вам гаплык подсунется. Много там ещё? - она спрыгнула с электрокары и заглянула в вагон. И присвистнула: - Ничего себе!.. Да вам тут, маленькие, дрюкаться и дрюкаться… -

И повернулась к поддону. Как раз студент положил очередную коробку. Клавка округлила глаза и вызверилась: - Ну ты, волосатенький, поаккуратнее укладывай! - Новенький смутился и поправил коробку. Клавка повернулась к крепышу. - Сашка, шлёп твою мать, ты кто тут, бригадир или хер с бугра?! Повылазило!.. Следи, чтоб поровнее укладывали, а то пока допру до склада, весь поддон корытом гавкнется.

Сашка и бровью не повёл. Клавка молча постояла секунду-другую, как бы в раздумье, что дальше делать, махнула рукой, спрыгнула с рамки и, воровато зыркнув по сторонам, нырнула под вагон.

- Ты куда это? - не утерпел, чтоб не спросить, Сашка.

- До ветру, - коротко ответила Клавка.

- Смотри, недолго там.

- Тю! - донеслось из-под вагона. - Да пока вы тут будете сопли жевать, я не только попыскать, а и перепихнуться успею. Было бы только с кем.

Залютин и Сашка понимающе переглянулись.

- Наверное, пару баночек кофе вертанула, - одобрительно констатировал Сашка и подмигнул Эдуарду. - У неё не заржавеет. Молоток, баба. Из-под самого носа кладовщика… Уважаю.

На базе воруют все. Не стесняются. Воруют труболёты, воруют и штатные грузчики, и шофёры, и кладовщики, и товароведы. Кладовщики и товароведы - особенно. Эти не воруют - эти берут. Как своё. Потом спишут. Найдут, как это сделать: усадка, утряска товара, бой. Грамотные, ничего не скажешь. И берут с размахом, не мелочатся. Так нагрузят сумки, что в три погибели гнутся. Тяжело. Вахтёры на проходной тоже ворон не ловят. Несёшь?.. Поделись. И делились: вахтёр тоже человек, и тоже хочет жить.

- Так, орёлики, - Клавка вскочила в седло своей тарантайки. Глаза её радостно светились. - Зашибись, загребись, навались - подешевело.

Все понимали: больше перекура не будет. Пора ставить точку на вагоне. Последний рывок - работы на полчаса осталось. И на тебе!

Клавка пешком вышла из широченного проёма складских дверей.

- Всё, орёлики, гаплык. Лопнула транда - пропали деньги.

- Ты чего, Клавка? - с тревогой Сашка…

- А того, шлёп его мать… - Клавка сердито, по-мужски сплюнула на асфальт рамки. - Кранты. Звиздец. Отсосать и выплюнуть. Тот хитро высушенный мудозвон, аккумуляторщик, мать его, вчера целый день тынялся по двору, хером груши околачивал да смотрел-вынюхивал, где что стыбзить, а про дело, засранец, совсем забыл. Сдох аккумулятор. - И со злостью: - Ну, попадись он мне, я ему… глаз на жопу натяну. Тоже мне, педрило недоделанный. - И ещё раз сплюнула через зубы. - Попадётся на глаза - порву как тузик тряпку.

Без электрокара - работы часа на три. Если не дольше. А разгрузить вагон надо, хоть удавись. Край, да и только. Иначе кладовщик не заплатит ни копейки - таков уговор. Вагон должен быть пустой, свободный от груза и чисто выметен. Таковы требования железной дороги. Все это понимают, но что делать?

Клавка первая сунулась в свирепую пасть вагона, взяла коробку и, матюгнувшись замысловатым вензелем, понесла её в склад.

- Тебе-то это зачем? - удивился Сашка, но Клавка даже не глянула в его сторону.

Эдуард тоже удивлённо пожал плечами, но обрадовался -

всё ж хоть чуть, да быстрее разгрузят вагон. Пусть носит.

Вслед за Клавкой и остальные взяли по коробке и - в склад. За Клавкой - Залютин. За ним - студенты. Послед­ним, со скрежетом зубов и злым бурчанием, принялся за работу Сашка. Ему не повезло больше, чем кому бы то ни было: пока разгрузят вагон, пока умоется, переоденется, получит расчёт, все гастрономы в городе позакрываются. Пропало воскресенье для человека. Хоть криком кричи. Сейчас, при Андропове, после семи ни один торгаш не осмелится водку продать. Даже по двойной цене. Сима Эммануиловна тоже не решится на такое. Хоть и жадная до денег - зубами с пола копейку поднимет, но ушлая - понимает: можно больше потерять.

Пять человек, словно вереница усталых верблюдов в пустыне, двинулись от вагона к складу. Эдуард - второй, вслед за Клавкой... Смотрит - удивляется: и зачем ей это нужно?.. Для неё условие договора - пустые слова. Она и так своё получит. Сверхурочными. Она не труболёт. Она в штате.

Клавка легко несёт коробку, будто пушинку, словно в магазин на продажу, а выручку - себе в карман. «Сколько же она хапанёт за неё?.. Много не дадут - копейки, зря старается. Если коробка весит десять килограммов, а один брикет - двести граммов, значит, в коробке их... - Эдуард поднатужился в подсчётах. - Так сколько же это будет?.. Если в одном килограмме пять брикетов... пять на десять - пятьдесят... и каждый по двенадцать копеек... Итого? - Залютин попытался умножить двенадцать на пятьдесят... Не получается: устал - голова плохо соображает. Умножил двенадцать на сто и разделил на два. Всё оказалось легко и просто - шесть рублей. -

Не густо, - усмехнулся он. - Да ещё за полцены. Вот если б за полную стоимость, тогда б другое дело. Договориться бы с кладовщиком: каждая десятая коробка - моя. Нет, лучше пусть будет пятая. Хотя почему это пятая, а не вторая?.. Так, пожалуй, честнее будет: раз - ему, раз - мне. - Эдуард уже себя вместо Клавки представил. - И чтоб без подоходного налога. А ещё лучше: сколько отнёс из вагона в склад, то и твоё... Моё, - сам для себя уточнил Эдуард. - Чем больше коробок, тем больше денег. - Залютин не заметил, как прибавил шаг и обогнал Клавку. - Интересно, сколько за смену можно сделать таких шестирублёвых ходок?.. Если одна ходка занимает минут пять, не больше, то за час... - Эдуард быстро подсчитал в уме, - можно семь червонцев хапнуть... А за весь день?... Семью восемь - пятьдесят шесть, да нолик приписать... Не слабо. Неплохо было бы, если б и этим олухам то же самое полагалось, только чтоб они не знали: сам пошёл бы в кассу, получил за всех, им - по червонцу в зубы, остальное - себе. Зачем им много денег?.. Сашка всё равно пропьёт всё до копейки, а наутро голова болеть будет, студентам тоже деньги, вроде, и ни к чему, - ишь, как одеты!.. оба в фирменных джинсах. Золотая молодёжь… Как же… Непонятно, и зачем они тут? Клавка?.. Ну, могли бы и без неё обойтись. Дурёха!.. Хотя… Чёрт с ней, если так уж ей хочется, пусть таскает, - снизошёл Эдуард. - Не обеднею: червонец - не деньги».

Три часа труболёты входили в вагон, брали коробки и, нехотя, через силу, неся их на уровне живота, тащили в склад. Уже не шли - устало плелись. Уложив на стеллаж коробки с брикетами киселя, они возвращались, снова брали, снова несли в склад и снова поднимали проклятые, успевшие опостылеть коробки на самую верхотуру стеллажа, почти под крышу склада. Тяжело. Но…

Туда-сюда, туда-сюда - как обречённые на свою погибель. Словно сомнамбулы, они переставляли усталые ноги и молча делали свою работу, неблагодарную и тупую работу. Лишь Залютину легко и радостно: арифметика открыла второе дыхание - к каждым шести рублям прибавлял следующие шесть, умножал на пять и думал, сколько у него останется после выдачи остальным труболётам и Клавке по червонцу. «И чего электрокара раньше не сдохла! - откровенно пожалел Эдуард, шаг за шагом приумножая своё мнимое богатство. - Да и вообще, что за дела - всего двенадцать копеек за брикет. - Чувство несправедливости вызвало в нём откровенное недоумение. - Собрать ягоды, высушить их, спрессовать, упаковать, уложить в коробки, загрузить в вагон. Одна перевозка чего стоит. Непорядок. Как минимум по двадцать четыре копейки должны стоить. - Залютин быстренько умножил всё на два и обрадовался. - Хорошо... Но лучше по двадцать пять копеек...» Результат нового подсчёта ещё больше воодушевил его. И на тебе - как предательство друга: в вагоне - пусто. Ни единой коробки.

Клавка быстренько юркнула к своему тайнику. Так скоро с глаз исчезла, что и «до свидания» никому не сказала: дорога каждая секунда. Сашка, получив свой, обильным потом заработанный четвертной, хмуро отошёл от кассы и зашагал к воротам базы. На проходной показал вахтёру дулю, распахнул полы пиджака - гол как сокол - и, тяжело ступая, побрёл к трамвайной остановке. Для него день пропал. Будто вырвал лист календаря, скомкал, как ненужную бумажку, и выбросил в мусорное ведро.

...Эдуард Залютин встряхнул головой: попытался избавиться от навязчивых воспоминаний и повнимательнее быть на дороге. Даже притормозил чуть-чуть, но…

Матрёшка разломилась и выпустила на волю себе подобную, но поменьше. Новорождённая подмигнула и показала язык.

…И уже никуда не деться.

3

Сзади - торопливый топот. Залютин оглянулся: студенты догоняют. Те самые, приблудные, по ошибке отбившиеся от золотоносного стада. И тоже - совсем никакие от усталости. Эдуард ехидненько усмехнулся: так вам и надо, засранцы!..

- И вы в метро? - спросил коротко стриженный.

- Да... вроде бы, - неопределённо и без особой охоты отозвался Залютин.

И отступил в сторону, пропуская студентов вперёд. Те поравнялись, сбавили шаг и пошли рядом. Молча. Устали.

Молча спустились в подземелье станции.

Кому куда? Оказалось - всем в одну сторону.

- Вы торопитесь? - спросил длинноволосый.

- Да нет, не особенно. - Эдуарду не хотелось показаться слабым. - А что?

- Так, - улыбнулся длинноволосый. Коротко стриженный тоже улыбнулся, но промолчал. - Может, составите компанию? Это наш первый заработок. Отпраздновать не мешало бы. - И быстро добавил: - Нет-нет, в магазине ничего брать не будем. Да и закрыты уже.

- Он дело говорит, - стриженый кивнул на волосатого. - Да и идти никуда не надо. - И показал глазами на приятеля. -

В центре живёт, рядом с метро. У него дома всё есть - и бухло, и жрачка из обкомовского лабаза. Его фатер в большом кабинете заседает. Посидим, выпьем по рюмочке, отметим наше вступление в тесные ряды советского гегемона. Ну, так что - на троих?..

- Соглашайтесь, - длинноволосый ещё раз глянул на Эдуарда и ещё раз улыбнулся.

Залютин пожал плечами - ещё не решил, как ему быть: принять приглашение или отказаться. И на душе не праздник: кроме четвертака из рук кладовщика - ни копейки в заветную копилку, и устал, как никогда раньше. Домой бы добраться, и то хорошо.

Мельком глянул на обеспеченных студентов и сказал:

- Нет.

- Ну и напрасно, - кисло улыбнулся длинноволосый. - Мы думали…

- Мы думали, - скривил рот коротко стриженный, - после трудов праведных и поговорить не мешало бы… на троих… Иначе, думаю, народ нас не поймёт

- Поговорить? - не понял Залютин. - О чём нам говорить?

И насторожился. И в словах, и в интонации студентов мелькнула какая-то издевка. Во всяком случае, так ему показалось: не мог он верить сынкам высоковельможных родителей. Не мог, и всё тут. Хоть ты что с ним делай, хоть кол на голове теши. И уже давно так. С самого детства за ним тянется шлейф зависти, обиды и недоверия к тем, кто значимее его. «Щенки!.. молоко на губах не обсохло, а туда же… со мной - как с равным… Вам бы с моё… в детстве с куска на кусок, да ещё и без сахара… Узнали бы… Ишь, как вырядились, засранцы… на работу как на вечеринку собрались. Через год-другой, глядишь, на собственных «жульках» будут гонять по городу… И не натужатся. А тут… - Залютин вздохнул от безысходности. - Хоть из штанов выпрыгивай, пока на машину заработаешь. Поговорить им охота… На троих…О чём нам говорить…»

И вслух будто сам у себя переспросил.

- Поговорить?.. О чем?

Коротко стриженный пожал плечами.

- А что, думаете, с нами не о чём поговорить? Я так не считаю.

Залютин усмехнулся. Скорее, вымучил усмешку.

- Не считаете!.. - Ему не понравилась самоуверенность студента.

- Да. А вы сомневаетесь?

Залютин задумался - с двойным подтекстом, с подковыркой показался ему вопрос студента. Но промолчал.

- Мы наблюдали за вами, - стриженый кивнул на волосатика. - Он в универе на психолога учится. Уже на третьем курсе.

- А вы… ты тоже на психолога?

- Я?

- Да.

«И зачем спросил? - подумал Залютин. - Мне-то что до того, на кого он учится. Таким сосункам все двери настежь. И на двойку сдаст экзамен, так всё равно пятёрку поставят. И платить никому не придется. А тут с третьего захода еле-еле проходные баллы набрал. Да и то первый семестр - без стипендии».

- Нет. Куда мне до него… Я - в юридическом. Не видно разве? Нам, убогоньким, не положено с такими, - коротко стриженный кивнул на студента-психолога, - космами ходить. Я не в облаках витать, а по земле буду ходить, всякую падаль топтать, чтоб знала своё место и не высовывалась.

Будущий юрист с улыбкой посмотрел на будущего психолога. И подмигнул Залютину.

- Вы и тот здоровяк Сашка - как земля и небо. - Студент-психолог проигнорировал дружескую издёвку своего товарища, достал из кармана носовой платок, вытер пот на шее. -

Не мудрено, что вы там, на базе, как не в своей тарелке. Видно же, что вы из другого сословия.

- Я? - удивился Залютин.

- Да, вы. И не надо притворяться, что удивлены. У вас это плохо выходит. Даже не старайтесь. Выходной - нормальные люди книжки читают, отдыхают, в хорошую погоду на природу выезжают… шашлыки, уха… А вы…

- А вы?.. Вы-то чего на базе очутились?

- Мы?.. Мы - другое дело. Мы просто так. Мы и без этих четвертаков, - студент достал из кармана купюру и показал её Залютину, - свободно обойдёмся. Скажи?..

И глянул на приятеля.

- Легко, - не задумываясь, подтвердил будущий юрист. - Нечего делать.

- Мы исключительно ради экзотики на базу подрядились. Захотели понюхать, чем пахнут советские рублики. А вот вы чего среди них?..

- Я?.. А что я… - удивился Залютин, но тут же в его голове мелькнула шальная мысль. Мелькнула, подмигнула, как старому приятелю, и прочно вцепилась в сознание. По лицу скользнула улыбка: обрадовался, что вот так, просто - вот вам!.. желторотики!.. - сможет щёлкнуть по носу обеспеченных юнцов. - Читали Горького «На дне»?

- Горького?.. «На дне»?.. Ну да… - промямлил будущий юрист. - Что-то помнится из школьной программы.

- По внеклассному чтению, - уточнил студент-психолог. И с удивлением: - А это… При чём тут Горький?

- Горький?.. Алексей Максимыч?.. Ну, вы даёте, молодёжь!.. - Залютина понесло, как на санях под горку. - И чему только вас в школе учили… да и в институтах… Небось, ворон ловили на лекциях да девкам под юбки заглядывали? Так, да?..

- Девкам под юбки… Прямо на лекциях?.. Ну вы, дядя даёте!.. - усмехнулся будущий юрист.

- Вот тебе и «дядя»… Горький… Я тоже… - Эдуарду не понравилось, что его «дядей» назвали. - Думаю, тема не до конца исследована: ещё есть о чём людям порассказать.

- Вы!.. Серию очерков хотите написать?

- А что, не похоже?

- Да нет, почему же… - сконфузился студент-психолог. - Просто как-то неожиданно.

Залютин смекнул - студенты поверили. И это добавило ему уверенности.

- Так вот, мой юный друг. Заруби себе… Не боги горшки обжигают. Про теперешних… про современных работяг… грузчиков… я это самое… Алексей Максимович, насколько я знаю из книжек, тоже жил с бродягами. Даже из одного котла питался с ними и ночевал бок о бок в разных ночлежках да в подворотнях. И ничего… И правильно делал: надо хорошо знать людей, о которых пишешь… Вот и я…

- Не думал, что на базе среди гегемона журналиста встречу, - протянул будущий психолог. - Ну и дела… А в какой газете?.. Или на телевидении?.. Мой отец многим репортёрам помогает.

- Или «дыню» вставляет, - усмехнулся студент-юрист. И подмигнул Залютину: - Вам тоже, я думаю. Он это запросто, как лимончик после коньячка… Его папашка… - и кивнул на волосатика, - крутой мужик. И пряником может, и по шеям… Легко. И глазом не моргнёт.

Залютину будто подножку кто поставил.

- Да не-ет…

Твёрдый пол подземки распростер объятия и принял тело. Больно, очень больно!.. «И надо ж было ляпнуть такое!.. сочинитель задрипанный…» - с досадой упрекнул себя Залютин. Но поздно, делать нечего - надо как-то встать, потереть ушибленное место и сделать вид, что и не падал вовсе.

- Что - нет?.. - ещё раз усмехнулся коротко стриженный. -

Что-то я вас…

И замолчал. Грохот приближающейся электрички помешал добить лежачего.

«Ну и хорошо», - обрадовался Залютин: думал, надеялся -

студенты вскочат в вагон и оставят его в покое. Но те будто сговорились - ни с места.

Двери закрылись, и поезд стал набирать скорость.

Залютин и студенты остались на пустой платформе. Только они втроём, и больше никого.

- Я... это… Я того… - досада на самого себя и на студентов, не пожелавших уехать на электричке, мешала Залютину придумать что-нибудь поубедительнее: как бы окончательно не завраться. - Журналистика… - Помолчал немного… - Журналистика - не мой хлеб. Я это… Я сам по себе.

- Свободный художник? - подсказал будущий психолог.

Вот она - соломинка!

И глянул на отпрыска сановитого функционера.

И уже двумя руками, сразу… чтоб не упустить, не выпустить, чтоб не пойти ко дну.

- Вот-вот… - Залютин боялся, что соломинка выскользнет из рук или обломится… «И чего я сам не вскочил в ту электричку… уже б забыл и думать о них». И будто клещами вытащил: - Он самый.

- Тогда понятно, - протянул студент-юрист. - В писатели намылились. Тоже не хило. Да и фатер без работы не останется.

- Да ладно тебе… Пристал к человеку, - одёрнул волосатик стриженого. И, будто извиняясь за бестактность своего товарища, повернулся к Залютину и улыбнулся. - У нас любой и каждый… любому и каждому все двери открыты.

- Вот-вот… как в системе ниппель: туда дуй, а оттуда… Сам знаешь… Сунешься в дверь моего старика… - И подмигнул. Подмигнул, как барин извозчику: - Не забудь запасные портки прихватить.

- Зачем? - не понял Залютин.

- Тогда поймёшь.

«Поймёшь, - с удивлением и раздражением подумал Эдуард. - Уже на «ты» со мной. Ишь, щенок!»

- А кто он у тебя… у вас?

- Потом узнаешь. Мимо него - и захочешь, да никак не пройдёшь. Уж поверь мне. Влетишь в его дверь - и пикнуть не успеешь.

- Его папашка, - усмехнулся студент-психолог, - в органах… В комитете госбезопасности… КГБ. Запомните, может, пригодится когда. Многие литераторы нашего города через его руки проходят. Идут - хорохорятся, уходят - колени трясутся.

- Слёзы и сопли на рукав наматывают, - усмехнулся стриженый.

- Что да, то да, - подтвердил волосатик. - Мало кто выдерживает. Даже попы, насколько я знаю, и те взахлеб сексотят на своих прихожан. - Стриженый усмехнулся и кивнул: он знает, что так и есть. - А ещё про тайну исповеди нам мозги полощут.

По коже Эдуарда Залютина пробежали мурашки. Слухи о методах работы кэгэбэшников доходили и до его ушей… когда-то, в другой жизни. Но, слава богу, его самого как-то не коснулась сия горькая участь. И надеется, что и впредь будет обходить стороной. Но сам факт, что рядом с ним, можно даже рукой потрогать, пусть и не само порождение мрачных времён, а лишь его ещё не до конца оперившийся выкормыш, вынудил подумать, задуматься, припомнить: а нет ли и за ним какого-нибудь грешка. Нет, не припомнил. Но не успокоился. Неосознанный, паскудный, панический страх сыпанул пригоршню ледяных кубиков под рубашку.

- Но вы не бойтесь, - с усмешкой добавил будущий психолог. - Не так страшен чёрт, как его малюют. Если с умом, то и пользу можно поиметь. Фига в кармане куда безопаснее и значимее, чем кулак об стол.

Залютин с досадой и злостью глянул на студентов - уловил нотки издёвки в их голосах. «Засранцы… ещё и куражатся. Поаккуратнее с такими надо… Ишь, со мной, как с маленьким...» Злость и досада уже через край. А страх… Страх постепенно отступил… Сделал своё дело, и был таков… откатил. Накатил, как волна прилива, прошипел гремучей змеёй, и восвояси. «Почему это мне, взрослому мужику, инженеру с дипломом в кармане, приходится плести кошели с лаптями, чтоб хоть как-то заявить о себе. Хоть как-то. А эти… Мать их!.. Живут себе и горя не знают. Как у Христа за пазухой. Ишь!.. ради экзотики на базу пришли… Умники!.. Вам бы пожить на мою зарплату… Вам бы, как мне - два года без выходных повкалывать. Хорошо вам за батькиными спинами…»

Залютин прикрыл глаза. Память нырнула ещё глубже - выхватила далёкое прошлое… детство…

4

…Лето. Каникулы. Жара. Пыль под ногами. В деревне пусто, ни души - все на полевых работах. Возле конторы сельсовета - ватага детворы. У каждого пазухи плотно набиты гороховыми стручками - в колхозном поле наворовали. Им объездчик - не указ. Объездчик знает сынков своих начальников. Увидит кого в поле - сделает вид, что не заметил. За три версты объедет. Так ему спокойнее. Так ему безопаснее - зачем ему лишние неприятности. Зато другого кого в поле поймает, и уши надерёт, и отберёт всё, чем поживились, ещё и в контору пригонит. Слезами умоешься. А этим выкормышам всё нипочём. Эти в колхозном поле как у себя дома. Воруют - по сторонам не озираются. Эти уже родились такими. Этим всё дозволено.

Эдик Залютин тоже с ними. Рядом. Его мать тоже работает в сельсовете, под боком у их родителей. Его мать - уборщица. Его мать моет полы и вытирает пыль и в сельском совете, и в правлении колхоза. На два фронта старается и везде успевает. А если никак, рук не хватает - Эдик поможет: и с ведром по воду сбегает, и в тазике вынесет и выльет грязную воду, и мокрой газетой стёкла на окнах протрёт, и с мухобойкой по конторе за мухами гоняется. С неохотой, стыдясь того, что делает, но… Смирился. И терпит. Но если случается свободная минута - на улицу… Как муху на мёд, его тянуло к детворе местной знати. И они, как с барского плеча, - ладно уж, куда от тебя денешься, - подпускали его к себе. Подпускали, но всегда давали знать, что он им не ровня, что ни ростом, ни рожей не вышел. Всегда указывали ему его место - знай, сверчок, свой шесток и не балуй…

Залютин грустно усмехнулся, но тут же, заметив обгон справа, убрал улыбку с лица и принял чуть влево. Нахмурил брови. «Таким не то что машиной - телегой нельзя управлять», - выругал он нарушителя. Но отогнать воспоминания от незавидного, задристанного детства не удалось. Никак не удалось. Обгонщик справа добавил газа, и только видели его.

«Вот же, ракло!.. - выругался Эдуард. - Прёт, по сторонам не смотрит, как у себя по деревне. Думает, что ему и тут всё дозволено. Тоже, наверное, сыночек какого-нибудь председателя, раз ничего не боится».

…«Эдька, айда к нам, в шпионов поиграем», - выскочила из памяти вредная физиономия председательского выкормыша.

Полы в конторе вымыты, помои вылиты. На сегодня - всё. Можно и на улицу…

- А как это - в шпионов?

Эдик стоит на чисто вымытом крыльце конторы и с опаской поглядывает на ребят: что ещё те придумали?..

- Давай сюда, научим. Хватит тебе бабьим делом заниматься. Ты что, в уборщицы записался?

- Да нет, чего там… - сконфузился маленький Эдик и, подтянув повыше сатиновые трусы, шмыгнул носом. Медленно, ступенька за ступенькой, спустился к ребятам. Не понравились ему ехидные ухмылки. Не понравилось и то, что под ногами у них полным-полно кожуры от гороховых стручков: опять подметать придётся. Председатель увидит, что намусорено, мамке нагоняю даст. - А что я должен делать?

- Да так, ничего особенного. Будешь пограничником, красным командиром.

«Пограничником!.. Красным командиром!.. - понравилось Эдику. - Это хорошо…»

- А вы?..

- А мы - шпионы. Будешь ловить нас.

- Ого, вас сколько!.. А не обдурите?

- Не бзди в муку - не делай пыли.

- Ладно, - смирился Эдик и ещё раз спросил: - А что я должен делать?

- Как что… нас, шпионов, ловить. Мы же сказали тебе.

- А как это? - И радость, и тревога в детской головке. Но лишить себя забавы с детьми начальников… Нет, это всё равно что выплюнуть вкусную конфету. - Я ещё не играл в такую игру. А если не смогу?..

- Не бзди. Всё очень просто.

Сын председателя колхоза подмигнул своим дружкам, достал из-за пазухи стручок гороха, неторопливо вскрыл его и, явно через не хочу, отправил сочные, зелёные горошинки в рот. Кожуру, как будто так и надо, бросил под ноги.

«Намусорят тут… Вас бы самих подметать заставить», - нахмурил брови Эдик, но ничего не сказал.

- Ладно тебе… надулся как мышь на крупу. Не бойся, не обдурим. В общем, так, ты станешь в круг и зажмуришься, а мы возьмёмся за руки и вокруг тебя - хороводом…

- А потом?..

- Суп с котом. Только, чур! - не подглядывать. Кто-нибудь саданёт со всей дури, а ты по звуку или по запаху угадаешь, кто это сделал. Мы даже нагнёмся - дадим понюхать. Да, ребя, дадим понюхать?

Все дружно закивали головами.

- Угадаешь - поймал шпиона. И дашь ему пендаля. А нет -

мы тебе. Договорились?

- Ладно, - не сразу согласился Эдик. Что-то подсказывало: не всё так просто, подвох какой-то, откажись, но… Как спелые сочные вишни в чужом саду: и нельзя, и очень хочется… - Только чтоб не мухлевать… Ладно? Знаю я вас… Обдурите.

В тот день Эдик так и не поймал «шпиона». Ни разу. Понимал - ребята жульничают, но ничего не мог поделать - и с ребятами, и с собой. Злые и безжалостные сверстники нещадно и весело обманывали сына уборщицы, с диким щенячьим восторгом ставили его на четвереньки и по очереди что есть силы пинали выступком под зад. А вечером, когда Эдик пожаловался матери о том, что вытворяла детвора возле конторы, услышал такое, что надолго отложилось в его детском, ещё не окрепнувшем сознании: «А ничего не поделаешь, сынок, оно завсегда так. Нам до них, как до Бога, - ни рукой, ни умом не дотянуться. Терпи. Свыкнешься - легче будет». Сказала и даже не задумалась, что зачитала приговор и себе, и сыну. Мать свыклась, давно уже свыклась. Как свинарка снюхалась с вонью поросячьего навоза и не задумывается, что где-то есть чистый, свежий воздух, так и она не помышляет об иной участи для себя и своего маленького, послушненького и во всём безотказного сыночка. Ей так легче.

***

- Ну да, - вслух пробурчал Залютин, совершенно забыв, что мать далеко, в далёком прошлом, что он один в машине своего шефа, что на дорогу надо смотреть, а не предаваться воспоминаниям. Спохватился… Но про себя всё же закончил: «Кто-то будет плевать на пол, а кому-то подтирай за ними. Хрен им в зубы!.. Зашибутся пыль глотать!..»

Подумал и сам себе не поверил.

И мельком глянул в зеркало заднего вида: «Почему кому-то всё и сразу, ещё и даром, а как мне - так крохи да объедки с барского стола? И то, съешь - и подавишься».

5

Нога - на тормоз: кошка неторопливо перебегает дорогу. Пропустил. Хорошо, что не чёрная. Взял матрёшку, немного покрутил её в руках и, как ненужную безделушку, отбросил за спину, на заднее сидение.

Оглянулся: сзади - никого… И по сторонам - ни единой машины. Залютин еще раз встряхнул головой, но будто плюнул в пустоту. И попал. «Ой!» - жалобно вскрикнула матрёшка и разломилась пополам. Из неё - вторая матрёшка, но поменьше. Залютин всмотрелся в мордочку размалеванной деревяшки: Клавка скорчила рожицу и показала язык. Залютин матрёшку с глаз долой. И Клавка исчезла. «Вот так-то лучше будет… Святоша хренова. И где ты взялась?.. Сидела бы и ждала, когда приедут, так нет - на дорогу выперлась. Тоже мне, мать Тереза! Матюги на хлеб намазывает, а туда же - вынь да положь. Не хватало ещё, чтоб под колёса угодила». Запоздалая реакция погнала страх по коже. Даже в глазах потемнело. Вот тебе и сады… И машина туда же. Мельком глянул на часы, но положение стрелок не отложилось в сознании. Не могла подождать чуть-чуть… «скорая»-то раньше нас приехала. Вот же профура!.. «А ведь я тебя, маленький, кажется, знаю», - передразнил Залютин Клавку, умышленно растягивая гласные звуки. Тьфу!.. узнала она… Тоже мне, ровня выискалась. В голове одна извилина - как бы слямзить чего-нибудь, на большее ума не хватает, а туда же… Большая она… А мне теперь, что, если опоздаю, юли и оправдывайся перед деловаром?.. Психанет -

кому другому отдаст контракт на сады. - Убрал ногу с педали газа: впереди по ходу - разбитая дорога. Хуже, чем в деревне - яма на яме. - Спеши тут к нему… - И со злостью: - Вот же, мурло, семь раз не русский… нахватал договоров по всему Союзу, и куда там… через губу разговаривает, будто с батраками какими… Ишь!.. Всех бы вас, хитросделанных, под зад коленом и палками… до самого … С арабами воевать. Узнали б тогда, по чём кило сарделек. Будете наглеть - Андропов и до вас доберётся. И поделом будет», - пригрозил Залютин своему будущему работодателю.

Увлёкся, совершенно забыл, что сам он, на машине шефа Абрама Михайловича, едет к деловару Мойше Давыдовичу выпрашивать, уговаривать, доказывать, что именно он, а не кто другой подходит для этого дела, что лучше всех справится с работой и что очень честно и очень добросовестно будет выполнять свои обязанности… и что он не подведёт.

Перекрёсток. Светофор.

Красный свет. Залютин повернул голову - глянул на заднее сидение. Целлофановый пакет с ветчиной, колбасой и солидным ломтем голландского сыра порадовал глаз и выписал вексель на счастливое завтра. Инцидент с Клавкой и воспоминание детства отступили, на время ушли в другую, совсем не его, совсем чужую жизнь. Залютин улыбнулся - представил: по возвращении из садов получит уйму денег, снимет с книжки всё, что накопилось, что потом и болью в спине заработал на базе, купит себе новую машину и при-

едет в свою деревню. Он уже решил для себя: первая поездка - на родину. Осторожно, словно боясь повредить дорогую и хрупкую вещь, провёл ладонью по приборному щитку, на миг представив, что уже едет в своей собственной машине. «Вот обзавидуются!.. Ну и пусть… Мне-то что до них? Хорошо бы, хватило и на новый костюм… и на галстук обязательно. Никто из них, - решил Эдуард, - про галстук и думать не думает. Отродясь не носили. - Перед глазами -

кислые мины сынков колхозного начальства. Губы Залютина скривились в презрительной ухмылке. - Вот вам!.. Увидите в галстуке, новом костюме и в машине - и без гороха в штаны наделаете. Попроситесь покататься… - Пальцы сами по себе скрутили выразительную фигу. - Вот вам, дулю с маком. Сначала умойтесь, сопли подотрите да из штанов повытряхивайте… А то, ишь… в шпионов им вздумалось поиграть… Нашли забаву… Теперь вы у меня…»

В глазах - как на экране телевизора: шеренга стоящих на четвереньках деревенских пацанов, и он, сильнее, умнее и авторитетнее всех, каждого по очереди бьёт выступком под зад и приговаривает: «Не нравится?.. То-то».

Матрёшка сделала глазки и забилась далеко в подсознание.

Залютин - на часы. До встречи - двадцать минут. Времени в обрез, тютелька в тютельку. Не опоздать бы.

Клавка высунулась из закутка и попыталась скорчить рожицу, но Эдуард отогнал её. Легко, будто муху со стола.

Слева по главной дороге на зелёный - чёрная «Волга». Катится - не спешит. Эдуард видит её.

- Успею, - подумал он вслух и, не дожидаясь, когда светофор подмигнёт ему зелёным глазом, включил скорость. Газ - до полика, и…

Поторопился.

И не успел.

Не успеет и к деловару на важный разговор.

Скрежет металла, звон в ушах, шум в затылке. Голова - в лобовое стекло. Острая, резкая, пронзительная боль и красная юшка из носа.

И пустота. Ничего не видно…

…И ничего не хочется.

Пакет с ветчиной, колбасой и солидным куском твёрдого сыра упал с сиденья, но Залютину уже не до него. Залютин забыл и думать о пакете с дефицитными продуктами.

… И только матрёшка ехидно хихикнула.

Шофёр чёрной «Волги» выскочил из покореженной машины и с матюгами ринулся к обладателю расписной паскудной матрёшки…

… И векселя на счастливое завтра…

Время остановилось…

…Замерло. И будто вспять пошло… далеко-далеко назад, в безрадостное детство, в пыль, в грязь, в насмешки сынков колхозных начальников.

На лобовом стекле - густая сетка трещин. За стеклом - искореженный капот машины начальника и битая «Волга». Залютин смотрит на неё и недоумевает: откуда она взялась и зачем она здесь? Ведь ему срочно надо… Срочно, очень срочно, даже очень… на очень важный разговор. Деловар строго-настрого наказал - не опаздывать. «Таких, как ты, у меня, - заверил он с угрозой, - хоть отбавляй… как грязи на дороге. Очередь - на год вперёд. Я дисциплину и порядок люблю. Заруби себе это на носу. Запомнил?»

Запомнил. Хорошо запомнил. Но…

И уже ни страха, ни осознания происшедшего. Пока. Но уже бесповоротно, как паводок по весне: чего боялся, на то и нарвался: договор на охрану садов достанется не ему, Эдуарду Залютину, которому ну никак нельзя без этого подарка судьбы, а кому-то другому, кому-то, кто и без охраны садов обойдётся.

Чьи-то злые и сильные руки… чьи?.. да какая теперь разница!.. рванули дверцу машины, схватили Эдуарда за шиворот, вытащили из салона и швырнули…

…В пыль, в скорлупки гороховых стручков… под ноги хохочущей толпы. Злые, ехидные ухмылки высунулись из тёмного чуланчика памяти: «А вот и не угадал, не поймал шпиона…»

Последняя, самая маленькая матрёшка пискнула: «Ой!» -

и упала к ногам.

Затюканный и несчастный, весь в слезах и соплях сынишка уборщицы Эдик покорно встал на четвереньки… зажмурился.

Пинки под зад сыпанули оглушительным градом.

 

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.