Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(45)
Борис Горгулов
 Принадлежим тому, что будет

1

Утром, когда Вольский проснулся, уже мело так, что света белого не видно было. А вчера ничто не предвещало такой погоды: день был солнечный, тихий и чем-то напоминал весенний, может, тем, что в воздухе пахло талым снегом.

Он поднялся, оделся и вышел на улицу. Вышел без шапки и полушубка, хотел пробежаться, сделать зарядку и обтереться снегом. Так он делал каждый день, чтобы поддерживать физическую форму, потому что испытания, работа допоздна забирали много сил. Но сегодня, ступив в метельное пространство, понял, что процедура отменяется.

Ветер был сильный, в один миг он унёс всё тепло, облепил снегом. Обжигающий холод перехватил дыхание. Ледяной воздух сквозь одежду проник к телу.

Вольский развернулся лицом к казарме, открыл входную дверь и вбежал в помещение. В сенцах перевёл дух, стал искать глазами термометр и очень удивился его показаниям -

на термометре было всего лишь пятнадцать градусов ниже нуля, а казалось, что должно быть не меньше сорока.

В сенцах стояло несколько пар лыж, прислонённых к стене, а в углу валялся веник. Вольский им не воспользовался, чтобы смести с себя снег, а сбил его с одежды руками и прошёл из сенцев в коридор казармы.

Дежурный спросил его:

- Что? Холодно?.. Это ещё ничего, может задуть и посильнее, с ног валить будет. Так всегда, когда ветер с материка.

Вольский молча прошёл мимо него в выделенную для его группы комнату.

В помещении зарядку он не стал делать, а, приведя себя в порядок, занялся делами. Успел до завтрака прикинуть стоимость будущей работы - об этом его попросили накануне, а потом просмотрел протоколы испытаний и, подписав их, отнёс в канцелярию для отправки.

Позавтракав в столовой, общей для всех, для солдат и офицеров, он решил выйти на улицу, посмотреть, что там творится, и прогуляться, но теперь оделся уже как следует. Ветер усилился, и вьюга превратилась в бурю.

На улице в двух шагах ничего нельзя было разглядеть: пространство тонуло в белой мгле. Находясь с подветренной стороны здания, он какое-то время осваивался с обстановкой. Ветер гудел, сыпал сухим, сыпучим, как песок, снегом. Снег шуршал, шелестел, тёрся о бетонную стену и уносился дальше.

Вольский решил пройтись к радистам. Сначала шёл вдоль стены здания, кое-как защищавшей его от ветра, и, дойдя до её края, выглянул, а затем быстро спрятался назад -

снежный вихрь толкнул его в грудь, по лицу прошёлся крупинками снега. Постояв за стеной и собравшись с духом, он вышел на открытое пространство. Ветер навалился на него всей своей массой, но он устоял на ногах и дальше стал продвигаться боком, а пройдя метров двадцать, остановился, чтобы оглядеться, но кроме белой мглы ничего не увидел: она окружала его со всех сторон. Он постоял немного, отдохнул и двинулся дальше. Заблудиться не боялся, так как место было хорошо знакомо ему, и благополучно дошёл до строений, в которых помещались радисты.

Но к ним он не зашёл: передумал, решив в последний момент, что без дела не стоит к ним заглядывать: сам не любил, когда его отвлекали от работы, и пошёл дальше, чувствуя, что сил у него ещё достаточно и можно прогулку продлить.

Сразу от станций слежения и управления повернул налево: так шла дорога. Если бы не снежная мгла, она была бы видна. Теперь, когда он изменил направление движения, ветер задул сбоку. Шёл километра два, даже, может, чуть больше, и всё время чувствовал местность, но не видел её. Дошёл до гряды невысоких скал и остановился возле них. От этой гряды, если повернуть направо, можно попасть в посёлок - до него километра три. Постояв возле скал, пошёл назад. Теперь ветер дул слева от него, и он по нему ориентировался, как ему идти.

Ему показалось, что в пути он находится больше, чем это было на самом деле, и тревога прокралась в его душу и стала обустраиваться там. Только она не успела сделать своё дело: перед ним из белой мглы проступила бетонная конструкция здания радистов. Миновав её, он остановился передохнуть: по глубокому сыпучему снегу было трудно идти.

Спрятавшись за стену казармы, он посмотрел на часы. Прошло два часа, как он отправился на прогулку. И было такое чувство, будто он пробежал на лыжах с хорошей скоростью километров пятнадцать.

«Хорошо, что всё удалось сделать до начала бури», - не без удовольствия констатировал он про себя.

Когда ещё шли испытания, его предупредили, что надвигается непогода. Но работа шла к завершению, и сообщение не вызвало у него беспокойства. Теперь же он подумал: как быть им, ему и его команде, которым больше здесь делать нечего, а уехать нельзя суток двое...

И он, как только вошёл в комнату, позвонил радистам, у тех была связь с метеостанцией. Радисты ответили: прогноз синоптиков на ближайшую неделю - непогода: снег, штормовой ветер, метели.

Вольский не любил ждать: ожидание было для него состоянием мучительным, тягостным, и он старался избегать его, если это было возможно. Ожидание вызывало нетерпение, которое было желанием изменить ситуацию. Сейчас ему хотелось уехать быстрее. Но, если бы кто спросил, зачем ему торопиться с отъездом, он не ответил бы, так как никуда не опаздывал и никто его не ждал там, куда он спешил.

«Состояние ожидания - это ограничение свободы, - думал Вольский, - и как бы мне ни хотелось быть независимым от обстоятельств, сделать это не удастся. Вот как сейчас: задуло - и сиди на месте, так как выхода другого нет и сделать ничего нельзя. Свободным я могу быть только по отношению к себе самому и то не всегда, так как существует ещё внутренняя необходимость, которой приходится подчиняться».

После улицы Вольскому показалось, что в комнате очень тепло, и он снял с себя свитер. Но вскоре почувствовал прохладу. От оледеневших и покрытых изморозью окон тянуло холодом. Движение воздуха было слабым, еле приметным, но оно было и создавало иллюзию, что ветер продувает бетон.

Печка остыла, и Вольский подумал, что её надо бы растопить. Но в это время ему почудилось, что ветер ослаб - он не услышал его гула, - и шевельнулась надежда, что метеорологи ошиблись с прогнозом и буря утихает.

Он не успел эту мысль додумать до конца, как в стену ударил порыв ветра, сильнее прежнего, и его надежда на перемену погоды рассеялась.

Он обвел взглядом тех, кем он руководил во время испытаний. Двое из них сидели за столом и играли в шахматы, четверо, сдвинув койки и расположившись на них, писали пульку.

Вольский среди них был самый молодой - в конце прошлого лета ему исполнилось двадцать семь. Но во внешности его, в чертах лица, в манере говорить и двигаться было что-то роднившее его с этими людьми, которые были старше его. Наверно, это было оттого, что он всё время вращался среди них, а своих сверстников почти не знал. Его статус и знания оторвали его от одних и прилепили к другим. Он был автором системы, которую испытывали, был её главным конструктором. Изготавливалась она на разных предприятиях. Ведущие специалисты этих предприятий, которые непосредственно занимались ею, были здесь на испытаниях. Все они теперь ждали, как и он, когда смогут уехать.

В комнате помимо них находился ещё один человек: солдат срочной службы. Он сидел возле шахматистов и читал книгу. Его прикомандировали к ним, чтобы он топил печку, грел воду в титане и следил за чистотой в комнате. Но сейчас он так увлёкся чтением, что забыл не только о печке, которую надо было бы протопить, а и обо всём на свете.

Один из игравших в преферанс хотел было напомнить ему о его обязанностях, но, посмотрев, ничего не сказал, а поднялся с койки и, взяв возле печки пустое ведро из-под угля, вышел из комнаты. Возвратился он назад с топливом:  охапкой поленьев и ведром, полным угля. Дрова не бросил на пол, как это делал солдат, а осторожно опустил вниз и рядом поставил ведро.

И тут солдат поднял голову, оторвавшись от книги, и недоуменно огляделся. Видимо, он был так далеко от комнатной обстановки, что, вернувшись оттуда, где был, ощутил себя в нереальном мире. Такое состояние длилось у него недолго: в следующую минуту он поёжился, встал и направился к печке. Вольский тоже подошёл к ней, и солдат сказал ему:

- Сейчас принесу керосин. Плесну - и дрова сразу

загорятся.

- Не надо, - сказал Вольский. - В комнате останется керосиновый запах. Давай нарежем лучины.

Дрова разгорелись, и на них высыпали уголь.

Солдат подмёл возле печки и вернулся к книге.

Глядя на него, Вольский подумал: «Когда в школе его заставляли читать, он не читал - были свои дела. Они казались ему более важными, чем чтение. Жизнь его тогда состояла из жизни чувств, которые он пытался, по мере возможности, удовлетворять, а мышлению места в ней не находилось. Надо было, чтобы он споткнулся в своей жизни, встретил преграду, которую одолеть непросто, и тогда бы заработало мышление, если только оно было способно заработать. Теперь он читает с увлечением, и, наверно, не потому, что увлёк сюжет, а потому, что нашёл что-то, имеющее к нему непосредственное отношение, - уж слишком большая заинтересованность в чтении, такой не бывает при увлечении сюжетом. Видимо, он неосознанно провёл параллель между жизнью написанной и собственной, нашёл какие-то сходные черты между ними, и ему стало интересно, чем всё кончится там, в книге. Каждому хочется знать своё будущее, а может, не столько знать его, сколько иметь представление, каким будет путь следования к нему. Вникнув в чужую жизнь, хочешь не хочешь, оглянешься и на свою и увидишь, какая она, и тогда может возникнуть желание изменить её, а если не изменить, то хотя бы поправить».

Присев на корточки, Вольский смотрел, как горели дрова, разгорался уголь. Процесс горения завораживал и притягивал его к себе. В туристских походах вечерами он подолгу сиживал возле костра и глядел, как тот горит. Иногда, глядя на пламя или угли, забывался и уносился думами в своё, что вызревало в нём, обретало осязаемые черты, оживало. Сейчас он думал, что читаемая книга может быть лакмусовой бумажкой, которая в первом приближении определяет человека. Недаром игрок в преферанс не окликнул солдата, когда тот был весь в чтении, не напомнил ему об его обязанностях, а сам сходил за топливом. Он отдал дань уважения книге, которая читалась, и тому, кто её читал.

Потребность в знаниях возникает не сама по себе, а всегда обусловлена необходимостью, которую человек начинает ощущать, сталкиваясь с окружением, в которое он проникает своим сознанием и наталкивается в нём на вещи и явления, непонятные ему, и у него возникает необходимость разобраться в них, чтобы затем как-то приспособиться к ним. Но эта потребность поселяется не в каждом человеке: иному знания ни к чему, он уже достиг своего определённого уровня в них, а всё, что сверх нормы, - обременительно для него.

Знания помогают человеку приспосабливать его собственную жизнь к внешнему миру, в котором он существует. При этом если внутренний мир человека узок и мал, то приспособиться ему к окружению несложно: маленький мирок всегда может прилепиться к большому миру без ущерба для себя. Но если у человеческой особи её собственный мир значителен, то ей нужны обширные знания, для того чтобы держать в равновесии с окружающей средой свои духовные силы и чувства, непрерывно рождающиеся и меняющиеся.

Люди как яблоки, одни из которых вызревают, наполняются соками, а другие, по разным причинам, опадают с дерева ещё зелёными и становятся ненужными. Это большая беда, и в ней не повинны те, кто попал в неё. Эти люди себе уже не помогут, ибо они не могут сбросить с себя свою индивидуальность, которая определена природой. Только наши сочувствия и добрые намерения могут им что-то дать в смысле их существования на земле.

От сидения на корточках ноги у Вольского устали, и он поднялся, потянулся, а затем прошёл к своей койке, сел на неё и достал из тумбочки тетрадь. В ней находились материалы по его докторской диссертации. Ему не очень хотелось ими заниматься: испытания и докторская из одной и той же технической сферы, а она ему уже набила оскомину. Только чем он мог ещё заняться - не знал.

Над докторской диссертацией он начал работать сразу после защиты кандидатской. Тогда, окрылённый успехом, он решил не терять зря время и начал готовить материалы для следующей работы. К сегодняшнему дню теоретическая часть диссертации была почти готова. Оставалось расшифровать несколько выведенных им уравнений и приступить к экспериментальной части работы, дела с которой шли хуже. Институт, в котором он работал, занимался больше расчётами, теорией, так как не имел достаточной материальной базы, чтобы собственные разработки внедрять в производство, и потому передавал их другим организациям. И Вольский надумал перебраться в одну из них, где теория и расчёты превращались в металл, и там выполнить экспериментальные работы. Когда он об этом заговорил, его поддержали и обещали назначить руководителем проекта. Непосредственное начальство не стало возражать против его ухода. Он имел беседу с директором своего института, и тот сказал: «Если надо - значит, надо!» Он так быстро согласился с доводами Вольского на перевод в другой город, что Вольский был разочарован. Ему казалось, что его будут отговаривать, и он даже надеялся на это, а выходит, для института он ничего не значил.

Он раскрыл тетрадь, где была заложена закладка, но сосредоточиться на записях не мог, приходили разные мысли, отвлекавшие его, среди них были и весьма странные, в логике которым не откажешь, а всё-таки отнести их к нормальным мыслям нельзя было. Если бы они вдруг сделались достоянием других, то о нем сказали бы, что он не от мира сего, ибо подобные мысли вызывают удивление и недоумение. Он иногда задавал себе вопрос: зачем ему докторская диссертация, что она - добавит знаний ему или сделает его умнее? И не то, и не другое. Он останется с тем, что у него уже есть, знания никуда не уйдут, и новые не добавятся после диссертации. А то, из чего она будет состоять, уже опубликовано в статьях, за исключением совсем малого, что не подлежит публикации.

Сам Вольский таким мыслям своим не удивлялся. И в то же время он понимал, что диссертация необходима.

Когда он только обретал себя, утверждался как личность, то в желании защитить диссертацию и подняться выше по иерархической лестнице был один смысл: не затеряться в броуновском движении жизни, придав своему движению осмысленность и направленность. Он создал для себя цель, исходя из своих возможностей, и шел к ней, не упуская её из виду. Но только он приближался к ней, как она утрачивала свою притягательность и становилась чем-то обыденным.

Ещё несколько дней назад Вольский думал: скорее бы кончились испытания. Они у него каждый день забирали много сил, не оставляли ни минуты свободного времени. А теперь этого времени появилось столько, что он не знал, куда его девать. И этим пока воспользовались мысли самого разного характера. Почувствовав, что он свободен, они стали докучать ему своим присутствием. А ему хотелось уйти от них, ибо чувствовал, они могут завести его очень далеко и тогда вернуться назад будет невозможно, потому что возвращаться будет не к чему. Возвращение назад - обман: прошлая целостность исчезает, разрушается, её место занимает новая, к которой необходимо заново приспосабливаться.

Наконец Вольскому удалось сосредоточить внимание на открытой странице тетради. Он вгляделся в неё - она пестрела знаками формул. Просматривая их, он потихоньку втянулся в работу, и время побежало. Связи между знаками имели свои значения, которые раскрывались постепенно, облекаясь в одежду смысла, и становились понятными...

...На четвёртые сутки буря утихла. Ещё ночью был слышен её гул, а утром землю накрыла тишина. Проснувшись, Вольский поспешил выйти на улицу. Вокруг лежали снега, под низким чистым небом они слегка синели. Над ними пролетали редкие белые облака, рваные, просвечивающиеся насквозь, пролетали торопливо, будто спешили куда-то, -

там, вверху, ещё дул ветер.

Вертолёт прилетел, как и предполагал Вольский, не сразу, а только во второй половине дня, забрал их всех и доставил на аэродром. Было уже под вечер, когда они вышли из винтокрылой машины и пошли по лётному полю. Поле чистили от снега - готовили взлётно-посадочную полосу для самолётов.

На следующий день они все улетели. Вольский летел на военно-транспортном самолёте, который подбросил его до Урала. Там, в солдатской казарме при аэродроме, он привёл себя в порядок: побрился, принял душ и намеревался отдохнуть. Но только прилёг на койку, как пришёл дежурный сержант и сказал:

- В город едет машина, она сможет вас подбросить прямо к железнодорожному вокзалу или в аэропорт. Военный комендант при железнодорожном вокзале обещал помочь с билетом на поезд, у него есть ваша фамилия, а аэропорт ничего не обещал.

Он быстро собрался и через полчаса уже катил на армейском грузовике вместе с солдатами по шоссе к городу.

2

Домой Вольский вернулся через два месяца. Командировка была не из лёгких, он устал от неё, но кроме усталости чувствовал ещё какую-то опустошённость. Он не знал, откуда она взялась, и думал: «Будто я ожидал чего-то, а оно не сбылось».

Открыв дверь квартиры, он вошёл в прихожую, снял верхнюю одежду и повесил её на вешалку, затем прошёл в комнату, огляделся. В ней царила тишина. Она покачивалась на паутинке и чуть слышно звенела. В окно заглядывало вечернее солнце. В его лучах носились пылинки, суетились, как люди. С полок глядели книги, а одна лежала на столе и была раскрыта: перед отъездом он читал её.

Вольский подошёл к окну и открыл его. В комнату ворвался свежий воздух, наполненный весенними запахами. Один из них выделялся горьковатой терпкостью. Этот запах источали ветки пирамидального тополя, что рос за окном. Почки на ветках набухли, стали липкими и должны были вот-вот раскрыться, и он, глядя на них, произнёс: «Весна!» Потом пошёл к письменному столу.

Полированная поверхность стола была покрыта тонким слоем пыли, отчего стала матовой. Он провёл по ней пальцем, из-под пыли вырвался блеск, радостный и свежий.

Сев за стол, Вольский взял в руки раскрытую книгу и на её странице прочёл фразу, подчёркнутую красным карандашом: «Пока не вникнем мыслью в то, что есть, мы никогда не сможем принадлежать тому, что будет».

Дальше текст он не стал читать: остановился на этой фразе, и мысли его завертелись вокруг неё. «Вникнуть в то, что есть. А что оно такое - то, что есть? - задал он себе вопрос и стал искать на него ответ. - То, что есть, - настоящее, длится оно мгновение, и за это мгновение материя совершает движение, происходит необратимое изменение, материя обретает новую форму, и то, что мы видим, - это уже прошлое: оно совершилось. Изменения, происходящие в настоящем, не могут быть замечены: они в нём не накапливаются, а сразу сбрасываются в прошлое, накапливаясь там до значительных количеств. Потому вникнуть в то, что только созидается, обретает своё лицо, невозможно. И каким оно будет - неизвестно, ибо окончательный вид свой примет, когда соскользнёт в прошлое, где перестанет меняться, потому что его оставит время. Но сама материя из настоящего никуда не уходит, остаётся в нём: она творец настоящего и сама из себя уйти не может, а уходит в прошлое лишь образ материального мира, созданный предыдущим мгновением. Уход же самой материи в прошлое означал бы её исчезновение».

Когда он размышлял об этом, из глубины подсознания на поверхность всплыло нечто похожее на неоформившуюся мысль. Оно появилось и скрылось. Но мгновения оказалось достаточно, чтобы уловить образ неизвестного. Это была идея-мысль. Подсознание, представляя её, как бы спрашивало у сознания: имеет ли созданное ею право на существование или нет.

Он понял: причиной появления идеи-мысли были его рассуждения о невозможности уйти материи в прошлое, и у его сознания возник вопрос: а почему она не может уйти туда? И подсознание после заданного вопроса, не спрашивая у него разрешения, стало искать ответ, извлекая из памяти всё, что было известно там по данной проблеме, и выдало ответ в виде некой идеи. Сознанию ничего не оставалось, как вникнуть и начать детально разбираться в ней.

Вселенная, говорил он себе, образовалась после Большого Взрыва. То, что взорвалось, было Чёрной Звездой, находившейся в Пустоте, в которой находятся и другие звёзды такого же типа, и тоже, наверно, взрываются и образовывают свои Вселенные. Пустота - это другой мир, другая материя, другие взаимодействия. Может, материя Пустоты и есть элементарная материя, образующая Чёрные Звёзды. Находясь в движении, она в какой-то момент создаёт неоднородность, которая притягивает к себе материю Пустоты, та накапливается и на локальном участке меняются условия, которые приводят к созданию материи другого типа. Так появляется Чёрная Звезда, способная интенсивно притягивать к себе материю Пустоты, превращая её в другой вид материи. Масса звезды растёт и, когда она достигает соответствующей величины, взрывается и вновь впускает в себя Пустоту, а образованная материя, разлетаясь, занимает некоторое пространство, образовывая Вселенную. Материя Пустоты, как более фундаментальная, принципиально не может нами ощущаться. Возможно, что эта материя представляет собой первозданную энергию со своими течениями, пульсациями, которые и рождают первичную материю Вселенных.

Наша Вселенная расширяется, и предела этому расширению нет. В конце концов рассеянная материя нашей Вселенной достигнет какой-нибудь из Чёрных Звёзд Пустоты и будет поглощена ею, то есть возвратится в своё прошлое.

Вольский не сразу остановил поток своих мыслей, чтобы вернуться к действительности от фантазий - мысли всё сочились и сочились, казалось, источник их неиссякаем. «Ушедшее в прошлое, - говорил он себе, - это только образ мира. А сам мир, изменившись, так и остаётся в настоящем, и каждое следующее изменение, готовое зародиться в нём, зовётся будущим. Может, потому и нужно вглядываться в настоящее, чтобы увидеть его. Будущее - тоже только образ предполагаемого мира. Вселенная находится в непрерывном движении, и время всего лишь тень этого движения».

Ему казалось, что всё, что он делал, делал как бы для будущего: оно притягивало его к себе. Он видел его в облике прошлого, но в одеждах новых знаний и нового опыта. Настоящее, конечно, много значило для него, поскольку он сам был его продуктом, но оно было приземлено по сравнению с прошлым и будущим, которым сознание придавало большее значение, обращаясь к ним чаще. А настоящее протекало как бы само по себе - о нём никогда не думалось, оно было привычной повседневностью. Сделанное в настоящем неосознанно адресовалось будущему - он ожидал там самого значительного в своей жизни и по этой причине всегда принадлежал тому, что будет. Но, готовя его, он никогда не знал, каким оно будет, хотя был не прочь что-нибудь о нём узнать. Но хорошо знать только общее будущее, для всех, и для себя в том числе. Собственное будущее лучше не знать, ибо знание его стало бы катастрофой: когда всё определено, то к чему тогда стремиться.

Через открытое окно повеяло влажной свежестью. Она распространилась по комнате, добралась до Вольского, и он увидел, что на улице потемнело. Занавесь на окне колыхалась. Всю западную часть неба закрыла тёмная туча. Запахло дождём.

Прежде чем закрыть книгу и отложить её в сторону, он ещё раз прошёлся глазами по странице, уже не читая её, а лишь вглядываясь в буквы, которые темнели знаками на белом листе бумаги и, казалось, крепко держались за лист, притихшие, ничего не говорившие и даже звуков не издававшие.

Когда-то, ещё до того, как он окончательно решил связать себя с новейшей техникой, он в своём небольшом блокнотике об этих буквах записал буквально следующее: букв мало, и число их известно, а слов, составленных из них, много, но сколько - точно никто не знает: всегда найдётся такое слово, одно-другое, которое на устах, а в словарь попадаться не хочет - свобода и вольная жизнь ему дороже, чем находиться в толстом фолианте, который лишь изредка открывается.

Вспомнив об этих записях, он нагнулся и выдвинул нижний ящик стола, порывшись в нём, извлёк блокнотик. Временами у него возникала потребность записывать свои мысли. Он не знал, для чего делает эти записи, - возможно, что просто поддавался какому-то чувству, которое в данный момент руководило им.

Полистав блокнотик, он нашёл записи, о которых вспомнил, и стал читать их.

«Слова вне своего общества находиться не могут, хотя иные из них, как и некоторые люди, тяготеют к одиночеству. Но что оно даёт им? Одиночество ограничивает мир, сужает его и не позволяет в полной мере узнать себя, оно не отвечает сущности каждой единичности, чьё глубинное содержание тесно связано с содержанием окружающей среды.

Собравшись вместе и образовав фразу, слова отдают свои значения в общую копилку. Из этих значений рождается смысл, и он для фразы - цемент, чтобы она не распадалась. Смысл, находясь во фразе, всегда присматривается к одиночным словам, ибо их значение ему небезразлично. Одиночное слово в данном случае - как бы тоже фраза, но с более узким смысловым значением: на нём отражается смысл соседних фраз. Уважая автономию одиночных слов, смысл фразы делает всё так, что одинокие слова наполняются его содержанием.

Смысл, образованный из значений слов, вошедших во фразу, полностью принадлежит этой фразе, и уйти ему из неё нельзя, хотя, может быть, он желал бы так поступить: ведь не очень приятно всю жизнь оставаться пленником фразы. Его мечта - куда-нибудь унестись, и она изредка осуществляется. Бывает это тогда, когда на буквы падает взгляд, и те начинают звучать. От звучания букв пробуждаются слова, оживают, и смысл, почувствовав общее движение, приподымает голову, оглядывается, в нём вспыхивает надежда, что его возьмут с собой, что он станет нужным.

Взгляд знает каждую букву, которая знакома ему своими линиями, прямыми и изогнутыми. Комбинации линий имеют своё звучание. Когда взгляд смотрит на линии старых зданий, то тоже ощущает, как те звучат. За этим звучанием чудится рассказ о чём-то, но смысл этого рассказа не совсем улавливается, потому что время унесло аромат тех эпох, когда они были построены, а без него в рассказе что-то теряется, возникает недосказанность, неопределённость, присутствует некоторое непонимание.

У фразы нельзя отобрать смысл: можно только снять копию этого смысла и отослать её в сознание. Для сознания смысл не всегда бывает понятен. Иногда он кажется чужим среди имеющихся там мыслей. Но это проблемы не самого смысла.

Смыслов столько, сколько фраз. Фразы между собой и их смыслы бывают похожими, и если чем-то отличаются друг от друга, то своими оттенками, чаще всего эмоциональными, которые придают им большую убедительность, а потому и значимость.

Фраза часто хитрит, когда отпускает образ смысла на волю, - она отпускает только то, что понятно сознанию, а всё остальное оставляет при себе. Но и сама она, получая свой смысл извне, не знает, что получает только отблеск его, и хорошо, если он в чьём-то сознании превратится снова в полноценный смысл».

Прочитав записи в блокноте, Вольский закрыл его и положил туда же, где тот находился до этого. Потом, не спеша, задвинул ящик стола и прислушался к тому, что творилось на улице.

За окном капало, шумел ветер. Он уносил грозовую тучу, из которой так и не пролился хороший дождь. После её ухода снова показалось бирюзовое небо, и на улице кратковременно посветлело. Солнце уже заходило. Поднявшись из-за стола, он подумал: с философией пора кончать, надо приступать к уборке квартиры, да и себя необходимо привести в порядок.

Стало сумеречно, и он зажёг свет. И, как только тот вспыхнул, подслеповатый вечер исчез за стёклами окна и к ним прилипла тьма. Он посмотрел на неё и задёрнул занавесь.

Убрав в комнатах, он стал под душ.

Вода лилась струями, шумела, и он не сразу расслышал, что звонит телефон. А тот настойчиво трезвонил. Когда трубка была снята, оказалось, что звонили не ему - ошиблись номером.

- Бывает! - пробормотал он себе под нос и, вернувшись в ванную, снова стал под душ и там подумал, что, может, и ему звонили, пока его не было дома. Но не стал предполагать, кто мог бы звонить. Из института звонить не могли -

знали, где он находится.

Вспомнив об институте, он подумал и о своей лаборатории. «Как они там? Как продвигается работа?»

Работа для него была всем. Войдя в его жизнь, она вытеснила оттуда всё, что можно было вытеснить, даже больше, чем следовало. И он не противился - а чего было противиться, если она доставляла удовольствие? Но однажды почувствовал, что не испытывает от неё того, что испытывал раньше, что занимается ею по инерции, потому что нужно чем-то заниматься. И тогда начался поиск чего-то нового - не в работе, а в себе. И взор его обратился к философским книгам.

3

Весна была ранней, началась дождями и кончилась ими. Солнце выглядывало редко, дни были прохладные. Но Вольский даже не заметил, какой была она. Для него это время прошло в напряжённой работе, в хлопотах разного рода, надеждах, разочарованиях. А в первых числах лета он взял и ушёл в отпуск. Поход на горную реку, как планировал, не получился - новые планы перечеркнули старые, и пришлось от всего ранее намеченного отказаться. Вот-вот должен был решиться вопрос о переводе его в другой город, поговаривали, что вопрос уже решён, а задержка только за тем, что ещё не определились с финансированием работ, которые он должен вести на новом месте. В связи с такими обстоятельствами ему нельзя было далеко и надолго отлучаться.

Но проводить отпуск в городе он не хотел и потому стал искать туристов, с которыми мог бы сходить на недельку в поход. Ему желательно было, чтобы эти туристы были водниками, но, в крайнем случае, он готов был пойти и в пеший поход. Группа, которая устраивала его, нашлась. Она собиралась совершить поход на байдарках по несложной реке. Правда, в ней была одна молодёжь, от пятнадцати до восемнадцати лет, слушатели школы туризма. Поход у них был зачётный, а руководил группой давний знакомый Вольского, они вместе в своё время путешествовали по Карелии. Но Вольский колебался: думал, что у него общего с этой молодёжью. Он даже толком не знал, какая она теперь. Он был старше на десять лет, и это смущало его.

Но в группе за нового человека цепко ухватились: тот был нужен со своим опытом байдарочника, а ещё нужна была его байдарка, так как не хватало на всех лодок. И Вольский после уговоров и потому, что другой подходящей группы не было, согласился. Он подумал, что есть инструктора, его же возраста ребята, так что общаться ему будет с кем.

Уже в поезде, когда все расселись по местам, руководитель подвёл к нему двух девушек.

- Вот, Вольский, твой экипаж - люби и жалуй. Наташа и Оксана, - сказал он. - Если бы ты не согласился идти с нами, они остались бы дома. А так ты и твоя байдарка выручили их.

У Вольского была трёхместная байдарка.

Наташа глядела на него тёмными глазами, и что-то лукавое пробежало по её лицу, но эта лукавость была чисто детской. Она была невысокого роста: доставала только-только его плеча, - тоненькая, изящная, очень подвижная и, как показалось ему, смешливая. Глядела она с любопытством и чего-то ждала. Их глаза как бы случайно встретились и тут же разбежались, и всё это произошло по их обоюдному согласию.

Её подруга не столько глядела на Вольского, сколько рассматривала его, и, как показалось ему, - оценивающе. Она улыбнулась, когда он перевёл на неё взгляд. От всей её фигуры веяло зрелой женщиной. Она имела тонкую талию, пышную грудь и миловидное лицо. Движения были у неё плавные, изящные, завораживающие. Глаза с искоркой, синие - смеялись и притягивали к себе.

И он подумал: «Сколько же ей лет? Не похоже, что меньше восемнадцати. А впрочем, мне-то - зачем знать? Не всё ли равно, сколько ей настукало. Она красива и, кажется, имеет некоторый жизненный опыт - только с ним можно было так меня рассматривать. Но - бог с ней! Чего это я так обеспокоился?» И у него пропал к ней интерес, а может, только показалось, что пропал, а на самом деле ушёл лишь в тень, чтобы на нём не сосредотачивалось внимание.

Колёса прогрохотали на стыках и, вырвавшись на прямую колею, застучали равномерно, однотонно.

- Первое знакомство состоялось, - сказал Вольский, глядя на девушек, - а ближе друг друга узнаем в походе.

Те закивали головами.

Когда они ушли, он прилёг на полку, подстелив под себя спальник. Вагон покачивало, колёса стучали, но сон не шёл -

его отпугивали мысли, вертевшиеся в голове. Сознание пребывало в ожидании, будто ему что-то пообещали, а теперь не спешат выполнять, и оно слегка волновалось.

Заглядывая в себя, он заметил, что окружён надеждами -

этими спутниками человеческого бытия, не приносящими с собой ничего, кроме иллюзий.

За окнами мелькнул какой-то вокзал. Огни его фонарей впрыгнули в купе, на мгновение осветили его и выпрыгнули назад, будто то не понравилось им.

4

На свою станцию группа приехала рано, солнце только-только показалось из-за горизонта. Было оно заспанным, мутным во мгле мокрого утреннего тумана, редкого и двигавшегося не то вверх, к синеве, не то по направлению на запад, убегая от солнца.

Вокзал находился недалеко от реки. Пока переносили груз, все проснулись окончательно.

Вольский рассказал девушкам, в какой последовательности собирать байдарку, и те занялись ею. Поначалу он хотел собрать её сам - так было бы быстрее, но вспомнил, что у них учебно-тренировочный поход и они должны научиться собирать и разбирать лодку сами, хотя был уверен, что им всё это не понадобится в будущем, что это только эпизод в их жизни, который не повторится.

Оксана, сосредоточившись на сборке лодки, уже ничего не замечала. Она старательно соединяла в одно целое детали носовой части каркаса. То, что она делала, и то, что у неё получалось, видимо, радовало её - она удовлетворённо улыбалась. Наташа старалась не отставать от неё. Она собирала корму лодки. Сил у неё было поменьше, и Вольскому приходилось помогать ей.

Когда байдарка была собрана и приняла свой окончательный вид, у девушек заблестели глаза: они были довольны, и ещё на берегу забрались в лодку, посидели в ней и помахали вёслами, будто гребут.

- Я буду сидеть впереди, - заявила Наташа, - а то Оксана будет закрывать всё, и я ничего не увижу.

- Хорошо, - сказал Вольский, хотя думал посадить её посредине лодки: так было бы удобнее при распределении груза по всей байдарке, но пошёл ей навстречу. Затем он спросил её:

- Плавать умеешь?

- Немножко.

- Надо учиться.

- Она любит учиться, был бы только учитель, - сказала Оксана.

- А ты как плаваешь? Тоже немножко? - обернулся к ней Вольский.

- Как рыба в воде!

- Ну, тогда хорошо! Спускаем лодку на воду и

загружаемся.

Берега теснили реку, они были высокими и крутыми. Обрывистые сланцевые скалы гляделись в воду. Вода отражала их и становилась по цвету такой же, как они, - фиолетовой.

Леса то подступали к реке, то уходили от неё, взбираясь на высокие косогоры.

Он по этой реке уже плавал, только давно, наверно, лет пять тому. Она ему понравилась быстрым течением, безлюдными берегами и ландшафтом, похожим на горный, и тем, что имелось много родников, самых разных. Одни из них находились в распадках, другие вытекали из скал. С реки они замечались по влажному тёмному следу на камнях или по яркой зелени травы и кустарника, которые питались живительной влагой этих источников.

Их байдарка подплыла к одному из таких родников, который хорошо запомнился ему ещё по первому походу. Родник был в тени деревьев и скалы, у самого берега, извергался мощной струей и стекал в реку коротким ручьём, серебрясь и дыша холодом - вода была ледяной.

Они сначала напились из него воды, потом ею омылись и замёрзли так, что дрожали, как осиновые листочки. Но девушки улыбались, а весь их вид выражал удовольствие.

После родника их байдарка оторвалась от группы и ушла вперёд. Слева потянулись белые известковые скалы, выглядывавшие из-за деревьев. Возле них пристали, вышли на гальку и поднялись на террасу. Наверху, в скалах, виднелись гроты. Из одного грота вытекал ручей. Выбравшись из него, он сначала тёк по крутому склону и блестел, как ртуть, потом водопадом срывался со скалы и терялся внизу среди каменных глыб.

Они решили подняться наверх и посмотреть гроты. Склон, по которому пришлось подниматься, был крутым.

Добравшись до грота, вошли. В нём было сыро, скользко, сумрачно. С потолка капало, по стенам виднелись потёки, из трещин сочились ручейки, а из глубины, из расщелины, вытекал ручей. Вырвавшись из подземелья, он радостно прыгал по скользким камням, торопясь к выходу - к свету и солнцу.

- Как здорово! - сказала Наташа и оглянулась на вход, который солнце завесило золотистыми непрозрачными лучами. - Так и кажется, что сейчас появится нимфа и спросит, что мы здесь делаем.

- Ты, как всегда, фантазируешь, - отозвалась Оксана. - Но действительно таинственно-таинственно. Одной, наверно, было бы страшно находиться.

- Осторожно ступайте, не поскользнитесь, - сказал Вольский, поддержав Наташу под локоток, которая чуть не упала на осклизлых камнях.

Когда они спустились вниз, увидели: группа проплыла мимо. Они ещё заметили последнюю байдарку, и, пока садились в свою лодку, та скрылась за поворотом.

- Чего они не остановились? - спросила Наташа. - Ведь здесь так интересно. А они проплыли, ничего не увидев.

- Они, наверно, планируют ещё раз побывать здесь и тогда смогут осмотреть эти места, а пока учатся грести, - предположила Оксана.

- Но мы тоже учимся грести.

- Да, учимся, но я не думаю, что ещё раз буду здесь. Для меня достаточно одного раза, не то остальное не увижу, - сказала Оксана.

- А что ты хочешь ещё увидеть? Чтоб куда-то поехать, финансы нужны. Ты что, богачка?

- Ну, как тебе сказать. Я ещё нет, а родители - да. А потом всегда можно устроиться в жизни так, что кто-то оплатит твои потребности.

Наташа замолчала и нахмурилась, будто вспомнила что-то, что не очень её обрадовало. Тень прошла по лицу и улетела, и оно снова посветлело.

А Вольский подумал, что его друг-турист, сделавшись профессионалом, так часто водит группы - да и здесь, наверно, не раз бывал, - что ему порядком всё надоело, и он уже не обращает внимания на то, что раньше тешило глаз и влекло к себе.

Вода в реке текла быстро. Стремительность течения особенно замечалась у берегов. Посредине реки крутились небольшие водовороты, они то возникали, то исчезали. Каждый такой водоворот всасывал через свою воронку воздух и воду, создавая локальное вертикальное течение, а в другом месте, ниже по течению, эта вода с воздухом выбрасывалась на поверхность и бурлила, как в котле.

На глубинах вода темнела, была зеленовато-серой из-за мутности, - солнечные лучи не проникали до дна, - а где встречалось мелководье, она приобретала желтоватый оттенок, имела некоторую прозрачность, и под байдаркой был виден песок с ракушками. Этот песок не был гладким, а повторял профиль тех волн, которые плескались над ним.

О берегах нечего было говорить: они были сказочными. Вольский по восклицаниям девушек понимал, какое впечатление они производили на них. Наташа, которая, по-видимому, нигде ещё не была, кроме пионерских лагерей, была от всего увиденного просто в восторге.

Девушки непрерывно обменивались репликами, суждениями об увиденном. Увлекались так, что забывали грести, смотрели, восторгались,...

А Вольский слушал их, усмехался про себя и грёб. Ему нравились девушки, их рассуждения и то, что они о нём забывали, а потому были непосредственны в своих чувствах и эмоциях, в своих высказываниях и суждениях.

5

Солнце высоко в небе, и можно было бы плыть и плыть, но они остановились на правом берегу реки, где нашли хорошее место для лагеря - обширное плато, ровное, сухое, наполовину заросшее кустарником и имевшее пологий спуск к галечному пляжу. В прошлом оно, наверно, было полем - его пахали, засевали, а потом по какой-то причине оставили.

Сначала Вольский подумал, что поле оставили из-за трудности доступа к нему: его с одной стороны окружали крутые лесистые косогоры, а с другой - быстрая река с обрывистым скальным берегом. Добраться сюда можно было пешком или на лошадях, на которых ездили здесь ещё совсем недавно, но лошадей извели, когда появились трактора. А трактором по тропе не проедешь, по крутым склонам тоже, и хороший кусок земли, жирный, плодородный, оказался заброшенным.

«А может, всё не так было, может, здесь кто-то жил, а как не стало его, на землю пришло запустение», - подумалось ему после первого предположения. И он так уверовал в это, что даже огляделся, чтобы увидеть разрушенные строения бывшего жилья. Но ничего не увидел.

Сразу за плато река делала поворот вправо и дальше шла по большой дуге. Косогор, образовавший эту дугу, чуть ли не отвесно спускался к воде. Он был почти голым, только из его мелких овражков выглядывал то шиповник, то дикий виноград, то ещё какие-то кусты.

Косогор возвышался как горный массив. Возле его подножья, вдоль реки, тянулась отвесная сланцевая стена тёмно-фиолетового цвета, на которую накатывалось быстрое течение реки.

Выше сланцевой стены начинался крутой склон, усеянный мелким щебнем вперемешку с глиной. На такой земле росли только редкие кустики жёсткой травы. Уже к началу лета они были обожжены солнцем и сиротливо желтели, лишённые влаги. Чем выше подымался склон, тем становился он положе и тем больше на нём появлялось растительности. На самом же верху склона, или почти на самом верху, серел песчаник, представлявший собой блоки прямоугольной формы. Блоки казались подогнанными друг к другу, и создавалось впечатление, что это дело рук человеческих, а не творение природы.

Та часть плато, что была ближе к повороту реки, заросла колючим кустарником - терном, боярышником, шиповником - и превратилась в настоящий рай для мелких птиц. И пока они порхали, щебетали и распевали песни в своём раю, крупная птица парила высоко в небе и высматривала добычу, а многочисленные цапли расхаживали по мелководью или сидели на деревьях.

Между зарослями кустарника имелись поляны, соединявшиеся между собой тропами и узкими прогалинами. Одна из таких полян, самая большая, находилась совсем близко к реке, и на ней стали ставить палатки.

Вольскому место понравилось. Сначала оно понравилось просто так, как очень красивое, а потом он отдал должное ему и с практической точки зрения. Кустарник, считал он, - хорошая защита от ветра, и здесь его заросли очень кстати. Последние километры река текла между высокими косогорами, а ветер любил такие места. Когда он зарождался наверху среди полей, то был совсем слабеньким, но, свалившись в речную долину, набирал силу, крепчал и несся между косогорами, как в аэродинамической трубе.

Пока Вольский осматривался, девушки выбирали место для палатки. На самой большой поляне всё уже было занято - они приплыли к шапочному разбору. Свободным оставался только участок возле костра, но он им не подошёл. Девушки отвергли его. Они решили, что там всё время будет шумно, будут ходить, бегать, а это не дело, и решили устраиваться на соседней поляне.

Вольский согласился и пошёл перегонять байдарку вниз по течению, чтобы было не так далеко таскать груз.

Поляна, на которой они решили обосноваться, была небольшой, но живописной. Подъём от реки к ней, правда, был крутым, так как она находилась на одном из уступов косогора. Зато на ней цвело много дикой гвоздики, ползучий клевер, росли щавель и дикая морковь, а трава была такой шелковистой, что манила прилечь на неё.

Поставили палатку, и Наташа сказала:

- Мне нравится здесь - и красиво, и начальства никакого.

К костру было далековато, но близко к реке. Река в этом месте заканчивала свой поворот, и образовавшаяся мелководная коса уходила далеко.

Девочки первыми заняли места в палатке, Наташа - правый угол. «Это мой домик», - сказала она. Оксана - левый, предоставив Вольскому располагаться посредине.

Постелив коврики и спальники, они убежали. Наташа - к костру: ей выпало дежурить, а Оксана знакомиться с обстановкой.

Вольский после их ухода, выкурив сигарету, тоже занялся обустройством своего места: постелил коврик, спальник, пристроил вещи и повесил на стойку фонарик.

Солнце висело над косогором и должно было в скором времени спрятаться за ним. Ветерок, дувший днём, стих. Пространство над долиной заполнилось вечерней солнечной пылью. Воздух был сух и тёпел.

Вольский достал мыло, полотенце и вышел из палатки. Он собрался на реку, но остановился, раздумывая, обувать кеды или идти босиком. И тут появилась Оксана.

- Ты куда? - спросила она. - На реку? Купаться? И я с тобой. Разденусь только, - и нырнула в палатку.

Ступая босыми ногами по гальке, они вошли в воду. Вскоре галька кончилась, дальше пошёл песок. Образованное на повороте мелководье заходило далеко в реку, и вода здесь была только по пояс, но текла быстро. За мелководьем начинался сброс глубин. Скорость течения реки в этом месте падала, вода становилась тёмной, тяжёлой.

Они плавали, где было мелко, где ногами можно было достать дно, но заплывали и на глубины.

Оксана стояла по пояс в воде, а он плыл по направлению к ней, ноги его ещё не доставали дна. Когда он подплыл ближе, она стала брызгать водой ему в лицо, и он нырнул, но она быстро ушла с того места, где стояла. Вынырнув, он увидел: она перебралась на другое место, стоит там и смеётся. Тогда он бросился к ней, не ныряя, быстро нагнал, схватил и потащил на глубину.

- Вот сейчас ты узнаешь у меня, как брызгаться!

Она изловчилась, развернулась к нему лицом и обхватила руками его шею.

- Дудки! Не получится у тебя топить меня, только вместе под воду, - сказала и приблизила своё лицо к его лицу.

Они остановились. Её синие глаза в упор смотрели в его глаза, а сама она вся прижалась к нему, приклеилась. Он почувствовал: ему даже в воде стало жарко. И пока этот факт доходил до его сознания, она своими губами прилипла к его губам, и он ощутил, как всё в нём напряглось, как сердце погнало быстрее кровь, застучало гулко, часто.

Оторвавшись от его губ, она прошептала:

- Отнеси меня в палатку.

И он, загипнотизированный её близостью, её шёпотом, пошёл к берегу.

«Хорошо, что река делает поворот, - подумалось ему, - и нас не видят те, кто купается». А оттуда доносились крики, визг, смех. Звуки бежали по воде, огибали теснивший реку берег и добегали к ним, и Вольский отчётливо их слышал.

Под ногами кончился песок, он ступил на гальку, поскользнулся, и они упали. Вода разъединила их. Оксана быстро выскочила на берег, а он остался в воде.

Она подошла к кусту, сняла полотенце, вытерла волосы, встряхнула их и посмотрела на него.

- Я жду тебя, - сказала и стала подниматься по крутому спуску, вскоре скрылась за зеленью кустов.

Он немного поплавал, успокоился и вышел на берег. Вытерся полотенцем и направился к палатке. Шёл и думал: «Она взяла инициативу в свои руки. Значит, на меня не надеялась. У неё хорошее самообладание, и она удачно воспользовалась сложившимися обстоятельствами! Был единственный шанс для достижения цели, и он не был ею упущен, тогда как я только развесил уши и наблюдал за всем. Случай всегда бродит где-нибудь поблизости, его надо только увидеть и вовремя использовать. Вне сомнения, у неё рассудок холодный и практичный. Те, которые будут иметь с ней какие-либо дела, могут оказаться в полной зависимости от неё. В отношениях с мужчинами её господство над ними будет несомненным. Хотя, что я рассуждаю, не имея в этом деле никакого опыта... А может, всё проще: что наметилось, обязательно свершится».

Реку ещё освещало солнце, а палатка уже была в тени косогора. Он повесил на оттяжку полотенце, но заходить в палатку не спешил. Нет, он не боялся вступить с ней в связь: было ясно, она в таких делах намного опытней его и знает, что делает, и отказывать ей в её притязаниях он не собирался. Однако что-то коробило его душу, даже несмотря на то, что он скептически относился ко всякого рода правилам и к тому, что приписывалось моралью.

Долго топтаться возле палатки нельзя было - она слышала, как он подошёл, повесил полотенце, надо было заходить, и он зашёл. Оксана лежала на своём спальнике, который был расстёгнут и частично прикрывал её.

- Разве можно так долго заставлять ждать и думать бог знает что! - сказала она с нотками укоризны и недовольства, приподнявшись на локте. - Иди сюда! - И совсем раскрыла спальник и распахнула рубашку.

Её юное тело ждало его.

Она так торопливо, жадно потянула его на себя, что это вышло даже грубо. В одно мгновение Вольский очутился в её объятиях, и не он, а она овладела им.

- Ты несовершеннолетняя, и с тобой будет одна возня только.

- Сам ты несовершеннолетний, - ответила она, сжимая его в своих объятиях. - Мне уже восемнадцать. Это Наташке семнадцать с чем-то. За меня не бойся - я всё предусмотрела.

Дрова могут сгорать в костре тихо, а могут выстреливать искрами, тревожа тьму ночи фейерверками. Время обычно течёт не спеша: знает, что всегда придёт вовремя туда, куда идёт, но, превратившись в мгновение, оно пролетает как метеор, оставляя за собою след сгоревшего события.   

Когда она вернулась оттуда, где пребывала, и пришла в себя, открыв глаза, то в первую минуту могла лишь сказать: «Вот и всё!» - И её взгляд рассеянно скользнул по верху палатки.

Он поднялся, сел рядом, немного посидел, потом взглянул на неё. Она улыбнулась ему. Надо было что-то сказать ей, а он не находил что, и потому сказал то, о чём думал:

- Ты опытная. Прошла хорошую школу.

- Есть немного. Так сложилась жизнь. Не только вам, мужикам, быть опытными.

- Да я не об этом и сказал не с тем, чтоб упрекнуть тебя, такого и в мыслях у меня не было, - просто слова эти вертелись в голове и попали на язык.

- Значит, думал об этом.

- Думал? Нет! Некогда было думать.

- Тогда откуда эти мысли у тебя? Не могли же они с неба свалиться или ещё откуда-нибудь.

- У меня такое впечатление, что сознание моё случайно заметило их, а те пришли откуда-то сами.

- Это уже философия. Я в ней ничего не понимаю. Для меня ясно только то, что предметно, осязаемо. Например, в вагоне ты заинтересованно взглянул на меня, и я решила, что нам быть вместе. Правда, я не думала, что мы так быстро сойдёмся. Но всё решил случай - ускорил дело.

Помолчали. Затем она спросила:

- Ты жалеешь о случившемся или в чём-то разочаровался?

Он не ответил. Казалось, что думает, и она сказала:

- Ладно. Не говори. Мне было хорошо с тобой, и я тебе благодарна. А думы свои брось: всё это не стоит того, чтобы над ним долго думать. На то она и жизнь, чтобы преподносить всякие неожиданности.

И тогда он сказал, возвращаясь к самым первым словам разговора:

- Я подумал, - пришло это только сейчас, - что есть опыт, который приобретается, когда имеешь дело со всем, что окружает тебя, а есть ещё как бы собственный, внутренний опыт, созданный работой твоих чувств и мыслей. И мне кажется, что у тебя твой опыт вылепливался из этих двух составляющих, поэтому он так ярок, так хорошо чувствуется. Возможно, именно это я имел в виду, когда говорил о твоём опыте.

Она приподнялась, усмехнулась.

- Ты ищешь всему объяснение. А надо ли оно, особенно сейчас, в данном случае? Думаю, что нет, и оставь в покое свою голову от философствований.

 

6

Когда Вольский вышел из палатки и пошёл на реку, а она осталась одна, её окружили мысли, совершенно не нужные ей. Потом появились воспоминания и, оттеснив мысли, поплыли перед глазами.

Женщиной она почувствовала себя давно, наверно, лет в десять или близко к этому - теперь точно не вспомнить. В тринадцать лет она страстно влюбилась в мальчика из своей школы. Они гуляли, целовались и однажды потеряли головы: после очередных поцелуев он повалил её, и она не сопротивлялась ему, так сильно было желание. Сейчас, вспомнив этот эпизод, она только улыбнулась. Мальчик показался смешным и забавным: весь дрожал, торопился, а когда овладел ею, скис. Потом, она помнит, у них наладилось дело с любовью, и даже что-то получалось. Но, как только им стало хорошо, к ней пришёл страх, что она забеременеет. Сначала не подумала об этом, а потом натерпелась такого ужаса, что зареклась больше поступать необдуманно, а мальчика из-за своих переживаний возненавидела.

Но женщина требовала своё, и пришлось заняться самообразованием, чтобы не думать о последствиях, хотя всё равно попадала впросак.

В следующем году она оздоровлялась в пионерском лагере. Компания там подобралась та, что надо.

Лето было жарким, душным, вечера и ночи страшно томительны. Не спалось, и они резвились. Хотелось к мальчикам: подразнить их. Одна девица спрыгнула с подоконника, чтоб не сидеть в палате и не красться мимо дежурного, чтобы выйти на улицу. Она же не спрыгнула тогда: струсила, испугалась высоты - как-никак второй этаж. А в окно светила луна, ночь звала к себе, и так хотелось пройтись, прогуляться, окунуться в её голубую тишину, что она не вытерпела и решила, что дежурный, наверно, спит и можно будет прошмыгнуть мимо него. Она вышла в коридор, прошла его и спустилась по лестнице на первый этаж, где увидела дежурившего пионервожатого, и остановилась. Тот заглядывал в щёлку двери и, заметив её, поманил к себе. Она подошла, он приложил палец к губам и показал на щёлку -

мол, смотри. Она заглянула в неё и увидела комнату, затем её привлёк журнальный столик и люди на нём. Она узнала старшую пионервожатую, которая лежала на столике, узнала директора. Они занимались любовью.

Пионервожатый не дал ей досмотреть, взял за руку и повёл её к себе, в маленькую каморку, где отдыхал ночью. Она, после того что увидела, уже не сопротивлялась, когда тот начал валить её на топчан. Отдалась безропотно. И сейчас вспомнила, как сладостно ей было в тот вечер с дежурным, с каким бесстыдством они любили друг друга. Встречи их продолжались почти всю смену, пока они не попались. Накрыл их директор. У него на такие дела был нюх.

Пионервожатого он сразу сплавил, в тот же день, а на следующий день вызвал её к себе и спросил:

- Так что будем делать? Будем вызывать родителей?

При этом воспоминании у неё даже сейчас мороз пробежал по коже, и вся она сжалась от того прежнего страха, пережитого ею.

Она тогда так перепугалась, что начала плакать, представив, что будет, если обо всём узнают мать с отцом, - это будет что-то невероятное, и стала просить ничего не говорить им. Он слушал и смотрел на неё, а потом сказал:

- Ладно. Не будем вызывать родителей. Иди в ту комнату и раздевайся там.

И она поняла: дело улажено, он тоже хочет ею попользоваться. Ну что ж - пусть! А что делать?

Теперь всё это в прошлом, и к нему не дотянуться, да и тянуться незачем. А что в будущем?

Был у неё ещё один пионерлагерь, последний. Родители не знали, куда её деть, и она очутилась в нём. Но с каким опытом она пришла туда! Там она познакомилась с Наташей. Наташа понравилась ей, она была моложе её и пуглива, как зверушка. Вечерами она жадно слушала её рассказы. В ней тоже просыпалась женщина, но Наташа была робкой, что-то сковывало её, сдерживало. Однажды она спросила Наташу: «Хочешь?» И та созналась, что её это очень беспокоит, но решительно отказалась от каких-либо связей...

За палаткой послышались шаги, и она подумала, что это вернулся Вольский. Но в палатку заглянула Наташа.

- Идём ужинать, - сказала она. - Уже всё готово. А где Виктор?

- Пошёл на реку купаться.

7

Всё меньше и меньше оставалось людей возле костра: расходились по палаткам. Время было позднее.

Вольский пил из кружки вино, когда к нему подошла Оксана и спросила:

- Ты не идёшь в палатку?

- Пока нет. Посижу ещё немного у костра.

- Тогда я пошла. А ты заберёшь Наташу, не оставляй её одну - она теряется в темноте, возможно, что даже боится. А к палатке нашей далеко, и идти к ней надо через кустарник. Договорились?

- Договорились.

Наташа возилась с продуктами, прятала их в целлофановые мешки, которые заносились в продуктовую палатку. Закончив, она подошла к Вольскому и спросила:

- Ты долго ещё будешь сидеть возле костра?

- А что?

- Я хочу пойти на реку помыться, а одна боюсь: темно и плаваю я плохо.

- Ты уже свободна?

- Да.

Он поднялся и пошёл за ней.

На берегу они разделись, повесили одежду и полотенце на кусты и пошли по голышам к воде. Наташа ступала осторожно, ощупывала ногой каждый камешек, чувствовала себя в темноте неуверенно. Когда она споткнулась и чуть не распласталась на камнях, он взял её на руки и понёс. Зашёл в воду, прошёл гальку - ту, что в воде - и, почувствовав под ногами песок, опустил Наташу. Она, очутившись в воде, испуганно ухватилась за него.

- Не бойся... Я держу тебя.

Ему показалось, что с ним рядом маленький ребёнок, который требует внимания и опеки, и он старался сделать всё, чтоб защитить его от страха и неудобств.

Подождав, пока она освоилась, сказал:

- Присядь, окунись!

Она окунулась. Он достал мыло из-за пояса плавок и стал намыливать её.

- Я сама, - сказала она и отобрала у него мыло.

Помывшись, они вышли на берег, оделись и пошли к палатке. Было темно, особенно там, где их обступал кустарник. Он шёл впереди, а Наташа - за ним, держась за его руку.

Возле палатки он сказал ей:

- Ты иди, ложись спать, а я ещё побуду здесь - покурю.

Ззакурил и присел возле байдарки. Воспоминания, пользуясь темнотой, подкрались к нему.

Он детдомовский воспитанник. Попал туда не один, а с девочкой. Она была совсем маленькой. Встретил он её в подворотне, она плакала. Он дал ей хлеба. Она съела хлеб и пошла за ним. Целое лето они были вместе, а поздней осенью попали в детдом. Зимой она простудилась и умерла. Он никогда так горько не плакал, как тогда. Он считал её своей сестрой. Он так и сказал, когда они попали в детдом: это моя сестра. Она была ему самым близким человеком.

- Как тебя звать? - спросил он её в ту их первую встречу.

- Натаца, - ответила девочка.

Одно за другим прошли воспоминания. В детдоме, после смерти Наташи, он изменился, как-то сразу повзрослел. Ребячество ушло, и мысли, слишком взрослые, овладели им. Первое, что пришлось ему сделать, - это оценить своё положение, и было оно не ахти какое. И он, несмотря на такую оценку, решил, что надо терпеть, потому, как если сбежит, это ничего не даст, а здесь можно учиться, ходить в школу. Он думал: выучусь, и это поможет мне. Не знал, как оно ему поможет, но верил, что поможет, потому что слышал, как говорили взрослые: учение - сила, учение помогает человеку. Этой верой он жил тогда. А через пару лет уже представлял ясно, в чём выразится эта помощь учения.

Теперь он думал: случись тогда всё по-другому, он всё равно пришёл бы к тому, к чему пришёл. Возможности, заложенные в нём природой, искали бы пути своей реализации. Внешние обстоятельства обязательно внесли бы свою лепту, без этого ничто не совершается в мире, но основное, что определяло путь его движения, находилось в нём самом.

«Моё развитие как замкнутой системы, - думал он, - зависело от тех первоначальных условий, которыми окружила меня природа, и моей заслуги мало в том, что я достиг чего-то. Она в одном лишь - я стремился себя реализовать».

Он сидел, опершись спиной о байдарку. Сигарету докурил, и она потухла. Прошелестел ветерок и испугался, что нарушил тишину. Ночная тьма, показалось ему, поредела. Звёзды, крупные, спелые, висели в небе. Одна сорвалась и полетела вниз. «Это чья-то жизнь оборвалась на земле, - подумал он, вспомнив поверье. - А что такое жизнь? Движение материи - и всё. И длится она - миг».

Он поднялся, постоял немного, глядя на звёзды, и пошёл укладываться спать...

...Утром услышал: кто-то подошёл к палатке, и высунулся из неё.

- Наташа нужна, она дежурная, - сказала девушка.

- Я пойду вместо неё, - шёпотом ответил он и выбрался из палатки.

В восемь утра он пришёл будить свою команду - завтрак был готов, в лагере слышался шум.

Проснувшись, Наташа устроила скандал.

- Я никого не просила за меня дежурить, - кричала она и швыряла свои вещи.

Вольский махнул Оксане рукой: мол, иди, и та пошла на реку, умываться. Он зашёл в палатку, сел на спальник. Наташа что-то говорила ему, бранилась. Не отвечая ей, он привлёк её к себе, заглянул в глаза, наклонился и поцеловал их. Наташа притихла и уткнулась лицом в его грудь.

- Пойди на реку и умойся, - сказал он ей, - а я начну упаковываться. Там, возле костра, всё в порядке.

Упаковав свои вещи, он снёс байдарку к реке, спустил её на воду, привязав причальную верёвку к кусту.

Оксана плавала, а Наташа, зайдя по колено в воду, умывалась.

- Хочешь поплавать, Наташа, я подстрахую тебя? - спросил он.

- Не хочу, - и она замотала головой в подтверждение своих слов.

8

Мост, взорванный ещё в войну, рухнув в воду, образовал на реке небольшой порог. Он перегораживал не всю реку, а ту её часть, что была ближе к берегам. К нему они подплыли к концу дня и остановились.

Вечером у костра руководитель похода объявил, что завтра группа отдыхает - днёвка будет.

- Препятствие, которое встретилось нам, - говорил он, -

используем для учёбы. Каждый экипаж два-три раза должен будет пройти порог, чтобы почувствовать, что это такое, и научиться преодолевать его без переворота. Первый раз проходить препятствие будете с инструктором, а потом попытаетесь пройти его самостоятельно. Подъём завтра - на полтора часа позже: не в семь, как обычно, а в половине девятого.

На следующий день сразу после завтрака началась суматоха: готовились к сплаву через порог - единственное препятствие, встретившееся им на пути. Всевозможные надувные камеры, заложенные в носовые и кормовые части байдарок как непотопляемые ёмкости, перепроверялись на предмет того, как они держат воздух, и если находили, что плохо, то заменяли их. А когда нечем было заменить, заклеивали те места, что пропускали воздух.

Байдарка Вольского не имела никаких ёмкостей, он плыл без них: считал, что не перевернётся. Но теперь, когда переворот нужно было организовывать, чтобы девочки научились вести себя надлежащим образом в экстремальной ситуации, он решил, что непотопляемые ёмкости не будут лишними, хотя мало верил, что байдарка может заполниться водой полностью.

В комплекте его снаряжения имелись две длинные, диаметром в пятнадцать сантиметров, ёмкости для воздуха, сшитые из прорезиненного капрона и проклеенные по шву. Он ими пользовался при прохождении сложных порогов на горных реках.

Эти ёмкости он надул и подвязал под борта байдарки. Была ещё мысль: нацепить фартук на лодку, чтобы её не захлестнуло волной, но отказался от неё - побоялся, что его подопечные могут с непривычки запутаться в такой амуниции.

Первой в байдарку села Оксана, и он с нею три раза прошёл порог. Один раз они перевернули байдарку и быстро добрались до берега, где их уже ждала встревоженная Наташа.

Перед этим Вольский, инструктируя девочек, говорил, что при перевороте выпускать весло из рук нельзя. Утеря весла, говорил он им, особенно в малонаселённом районе, может привести к определённым трудностям, ибо новое весло не просто сделать, а если ещё нет леса, нет дерева, экипаж тогда попадает в очень сложную ситуацию. И лишь в исключительных случаях - в целях собственной безопасности - с веслом можно расстаться.

Говорил он ещё о том, что при перевороте, вынырнув из воды, нужно сразу ухватиться за байдарку и плыть с нею вместе, подбираясь к берегу. Присутствие рядом байдарки обеспечит безопасность при пребывании в быстрой воде. Даже в перевёрнутом состоянии она держится на плаву, благодаря непотопляемым ёмкостям, хорошо чувствует поток, и тот, кто держится за неё, находится в относительной безопасности, так как она принимает на себя все удары, натыкаясь на препятствия.

С Наташей он тоже сплавился несколько раз через порог, но не рискнул переворачивать байдарку. Когда они только садились в неё, он заметил страх в Наташиных глазах, и ему пришлось успокоить её, сказав, что они переворачиваться не будут. Он знал, что она плохо плавает и может растеряться при перевороте, и хотя спасательный жилет удержал бы её на поверхности, решил не проводить эксперименты, подумав, что ей незачем лишние переживания, которые неизвестно к чему могут привести. Но ему хотелось, чтобы она не боялась быстрой воды, знала, что собой представляет поток, чего нужно опасаться, а чего нет.

Пристав после очередного сплава через порог к берегу, он вытащил байдарку на траву и, взяв Наташу за руку, пошёл с ней к порогу. Она, как ребёнок, послушно шла рядом с ним - она полностью доверилась ему. Он вошёл с ней в воду - вода пенилась, всплёскивалась волной. Они начали медленно двигаться против течения. Глубоко в воду не заходили, чувствовали сквозь кеды камни. Наташа понемногу осваивалась в неспокойной воде, и ему показалось, что она приспособилась к ней и осмелела, и он предложил ей поплыть. Спасательный жилет держал её на плаву, но она держалась за Вольского - страх её окончательно не покинул.

Потом она с ним добралась до большого камня, который рассекал поток на две неравные части, и стала в тени камня, где вода почти не двигалась, а танцевала на месте. Поток за камнем с воды выглядел опаснее, чем с берега, и Наташа глядела на него со страхом.

- Ну что? Плывём? - спросил Вольский.

- Страшно! - ответила она.

- Я буду рядом с тобой! Не бойся!

Когда они выбрались на мелководье, Наташа сказала:

- У меня аж сердце остановилось, когда мы бросились в поток, и я не могла в первую минуту вздохнуть.

- Не нужно было мне тащить тебя в поток. Но я хотел, чтобы ты не боялась такой воды, знала, что можно сопротивляться ей. Теперь давай поплаваем немного. Только ты за меня не держись, сама плавай - я буду рядом.

После всех купаний он отпустил Наташу, сказав ей, что на сегодня для неё достаточно порога, и она убежала греться и загорать на солнышке. А сам он пошёл к инструкторам, чтобы помочь им - ещё оставалось много экипажей, которые не проходили препятствие.

Обедали поздно. Во время обеда все разговоры были только о пороге. А разве могло быть иначе! Такое препятствие! К тому же первое в жизни! Одолев его, они чувствовали себя героями. Но что значит чувствовать себя героем -

ерунда! Более весомым было то, что у них родилась уверенность в своих силах, способностях.

Пообедав, все разбрелись по палаткам отдохнуть: долгое пребывание в воде утомило.

Вольский заглянул в свою палатку, а там - целый девичник. К девушкам его экипажа добавились ещё две: Юля и Ира, они дежурили на кухне с ним и Наташей. Девушки заняли всю палатку, и ему пришлось присесть у входа.

Оксана сказала:

- Отмечаем наше прохождение через порог. Юля принесла бутылку пива. Присаживайся. Тебе тоже накапаем в кружку.

Выпив, Вольский вздохнул.

- Что - мало? - спросила Оксана.

- Не те слова, - ответил он ей. - У меня должна быть бутылка вина.

Оксана развязала водонепроницаемый мешок и вытащила из него флягу.

- Это?

- Нет. Во фляге спирт. Должна быть бутылка. Она завёрнута в запасной комплект одежды.

Наташа отказалась от вина, у неё слипались глаза, ей хотелось спать. И они выпили вино вчетвером.

Оксана, увидев, что Наташа уснула, предложила всем, кто не хочет спать, выметаться из палатки.

Вольский, обув ботинки и прихватив с собой штормовку, намеревался подняться на самый верх косогора.

За ним выскочила Юля и спросила:

- Ты куда?

- Наверх! - ответил он ей и показал рукой на голую макушку горы.

- А можно мне с тобой?

- А у тебя хватит сил одолеть подъём?

- Думаю, что да. Может, даже что-то останется в запасе, и тогда оно пригодится на что-нибудь другое.

Всё это она проговорила как-то двусмысленно, но с необыкновенной лёгкостью и без всякого смущения. Вольский двусмысленность её слов уловил, а потом подумал, что это всего лишь бравада.

То, что он приобрёл спутницу в своём путешествии наверх, не обрадовало его: хотелось побыть одному, а тут, как назло, принесло эту девицу. Он даже был слегка раздражён таким обстоятельством, но постарался скрыть раздражение. Здесь сказалось не воспитание его - оно как раз было тут ни при чём, а ему подумалось, что отказом своим он может не то что смутить девушку - это куда бы ещё ни шло, - может вызвать у неё поначалу недоумение, потом какой-нибудь нехороший осадок в душе и, если она к тому же человек ранимый, то и душевную травму, и потому ответил ей:

- Раз хватит сил, то, конечно, можно.

- Тогда подожди меня, я только переоденусь.

- Я буду идти медленно - догонишь.

Пока её не было, он шёл и думал о себе и Наташе: отчего это он сегодня так много возился с ней, что даже удивился себе и теперь вот тоже вспомнил об этом. Неужели, думал он, причиной стала её детская доверчивость к нему, и ему не хотелось, чтобы она обманулась в нём.

Юля догнала его, когда он дошёл до распадка. Тропа позволяла им идти рядом. Это, собственно говоря, была даже не тропа, а дорога: угадывалась колея. По дороге кто-то ездил, правда, давно очень: дожди размыли колею, но не совсем.

Он шёл и слушал, что рассказывала девушка. Она слегка была возбуждена - видимо, от выпитого вина, говорила громко и без умолку. Говорила обо всём и ни о чём. Порой он даже не угадывал связи.

В распадке деревья росли густо, были высокими, кроны их сплетались вверху. Внизу от сплошной тени было сумеречно, а из-за сочившейся из земли воды - сыро.

Поднявшись по распадку вверх, они попали на ровное место, оно напоминало террасу, и по ней шла дорога, хорошо накатанная. И терраса, и дорога тянулись вдоль подножья косогора. Они прошлись по дороге, приблизились к косогору и, заметив тропинку, свернули на неё.

Лес остался внизу, за террасой и дорогой. Тропа шла по склону, на котором виднелись одни камни и ещё трава, росшая кустиками, жёсткая, выгоревшая.

По тропе дошли до отвесной скалы и обошли её. За скалой тропа разделилась на две части. Одна пошла по косогору наискось, другая стала брать склон в лоб. Они пошли по той, по которой легче было идти. Под ногами осыпалась щебёнка, спекшаяся на солнце глина. Весь склон дышал зноем. Сухо трещали высохшие стебли травы. Она выгорела полностью, и только, может быть, её корни под слоем щебня и глины были ещё живы и надеялись на какой-нибудь дождь, который привёл бы их в чувство, и они бы тогда пустили молодую зелёную поросль.

Он чувствовал, как палило солнце, как в лицо дышала жаром земля косогора. Камни были так нагреты, что от них веяло сухим горячим воздухом. Казалось, останавливаться нельзя, не то спечёшься, как картошка на углях. Но, когда они поднялись выше, почувствовали движение воздуха - оно не было прохладным, освежающим, но всё равно было приятно его ощущать: оно смягчало жару.

Они дошли до леса, но не вошли в него - лес рос по склону распадка, который рассекал косогор на две половины. Склон с лесом почти дотянулся к тропе, оставалось совсем немного, чтобы взобраться к ней, но обрывистые скалы помешали - они каменными уступами спускались вниз и преграждали деревьям дорогу наверх.

Юля запыхалась, и они присели на камни.

Со стороны леса тянуло ветерком. Он поднимался снизу, преодолевая скалы, и, поднявшись наверх, был уже без сил, так что проку от него было совсем мало, но, тем не менее, его приятно было ощущать. А солнце палило непрерывно, усердствовало во всю свою силу.    

Юля мечтательно сказала:

- Раздеться бы! Такое солнце - только загорать.

- Раздевайся, пока отдыхаем!

- А ты?

- С меня достаточно того загара, что имею.

- Ну, тогда и я не буду. - Но, немного подумав, снова вернулась к интересовавшему её вопросу: - А может, всё-таки раздеться и идти раздетой?

- Я на твоем месте не раздевался бы на косогоре и не шёл бы по нему раздетым. Оступишься - и поедешь вниз юзом. Вот по этой глиняной крошке и щебёнке.

- Жаль. А можно было бы так хорошо позагорать.

- На тебе неплохой загар - куда ещё лучше?

- А я хочу иметь такой, чтобы, когда приеду в город, все оглядывались на меня.

- Это необходимо?

- Не знаю. Но мне хочется.

- Хороший загар бывает у тех, кто отдыхает на море. Там вода и солнце - рядом.

- На юг я ещё поеду, в августе, с родителями.

- С путёвками летом сложно. Или вы собираетесь диким образом отдыхать?

- Папа достал путёвки. Он сказал, если я хорошо сдам экзамены, то поеду с ними. И я сдала всё на «отлично».

- А где ты учишься?

- В консерватории. Первый курс закончила.

- И чему там тебя обучают?

- Игре на виолончели. Но есть и другие предметы.

- А в школу туризма - как попала?

- Один мой знакомый пригласил. Он имеет на меня виды.

- Влюбился?

- Да-а!

- А ты?

- Ничуть. Я вольная птица: куда хочу, туда и лечу. Вот залетела на косогор, села на камень и отдыхаю. Я не люблю, когда меня выбирают, могу сама это сделать.

- А что, плохо разве, когда на тебя обращают внимание? Или ты этим вниманием уже достаточно избалована, и оно тебе в тягость?

- Всегда получается так: чьё внимание нужно, его нет, а чьё не нужно - преподносится на тарелочке.

- Ничего не поделаешь - жизнь такая. Но печалиться не стоит - счастье своё ещё найдёшь. Не затеряется оно. Теряться негде: земля только с виду большая, а в действительности - маленькая.

- А я и не печалюсь. Не в моём характере.

- Тогда ты - счастливый человек. Можно завидовать тебе.

- А ты что, несчастливый?

- Да как тебе сказать? Не знаю! Может, и счастливый. Только если бы кто объяснил мне, что это такое - счастье. А то так, вроде бы чувствую, что это такое, а объяснить не могу.

- Счастье - это когда ты всем доволен и у тебя нет никаких проблем.

- У меня проблем больше, чем надо, но, если бы их не было, не знал бы, что делать тогда.

- Проблемы разные бывают. Одни беспокоят, другие нет.

- То, что не беспокоит, уже не проблема.

- Ты хочешь сказать, что проблемы - это твоё счастье.

- Нет. Я так не хочу сказать. Но замечу, что если бы не было проблем, то, наверно, и счастья не было бы. Но и это не всё: счастье не бродит по миру, а сидит в каждом человеке и в зависимости от того, как тот воспринимает жизнь, даёт о себе знать. Ещё во времена Эпикура знали, что всё находящееся в нас больше влияет на счастье, обуславливая чувство удовлетворения, нежели то, что находится вне нас. То, что вне нас, стремится поступать по своему усмотрению и не всегда совпадает с нашими желаниями.

- У каждого человека своя судьба, и счастье его зависит от этой судьбы.

- А судьба, надо думать, зависит от того, кто под какой звездой родился да ещё какое было расположение планет.

- Совершенно верно.

- Я так и думал. Но вот недавно было сообщение, что в космосе произошёл грандиозный взрыв: взорвалось около трёхсот миллионов звёзд. А самые что ни на есть чувствительные приборы еле сумели этот взрыв зафиксировать. Я к чему говорю это? А к тому, что зодиакальные созвездия находятся так далеко от нас, расстояния к ним такие большие, что даже свет, имеющий огромную скорость, летит оттуда к Земле многие годы, а энергетические поля, имеющиеся там, не дотягиваются к земной поверхности. К тому же волновые поля нашей собственной планеты и Солнца намного сильнее, отчего влияние тех звёзд так мало, что не приходится говорить о них. Но и в том случае, если допустить, что влияние такое имеет место, то оно могло бы быть существенным лишь в одном случае, а именно: когда организм только зарождается, когда соединяются мужские и женские клетки, то есть на девять месяцев раньше, а не тогда, когда плод уже сформировался и готов появиться из утробы матери как одно биологическое целое со своим комплексом задатков, таких, как ум, психический склад и прочее, которые изменить уже нельзя. Поэтому говорить о подобных влияниях не приходится.

- Космос не влияет на жизнь людей?

- Почему не влияет? Влияет. Человек давно заметил его влияние. Но, не зная, каким образом это происходит, он пытался незнание компенсировать выдумкой. Его сущность требовала объяснений, и он удовлетворял её на том уровне знаний, которые у него имелись. Сейчас известно, что космос постоянно облучает Землю потоком частиц, а также высокоэнергетическими лучами. Земля от них в какой-то степени защищена своей оболочкой. Но эта защита не всегда эффективна: случается, что энергетическое воздействие настолько сильно, что оно достигает земной поверхности. И тогда всё живое, находящееся на ней, испытывает на себе этот энергетический удар. Если энергетика удара велика, она вызывает гибель живого. В других случаях, когда, например, человек, получив дозу облучения, всё же остался жив, в его организме происходят структурные изменения на молекулярном уровне, серьёзно влияющие затем на его дальнейшую судьбу. А теперь, что такое судьба? Это то, как сложится твоя жизнь. Ясно одно: судьба есть не только независимый от воли человека ход событий, а ещё и то, что находится в нём самом, что дано ему природой при стечении определённых обстоятельств, в которых зарождалась и формировалась сущность его, от которой потом зависело будущее. Недаром говорили и говорят, что каждый является сам кузнецом своего счастья. Но одни кузнецы талантливы, другие - не очень. И каждый из них в силу своих способностей куёт своё счастье. Судьба! Она вне нас и в нас. То, каким рождается человек, зависит от многих обстоятельств, являющихся для него начальными условиями, которые определяют его дальнейшее развитие. Здесь играют свою роль и здоровье родителей, и их образ жизни, их гены и психическое состояние. Но, помимо перечисленного, существуют внешние влияния, когда сказывается состояние окружающей среды, её энергетический потенциал на данный момент, способный оказать воздействие на формирование зародыша. Энергетические воздействия, возможно, являются тем инструментом природы, с помощью которого она осуществляет всевозможные импровизации с психическими состояниями людей, влияет на предрасположенность к уму, к глубине чувств, к силе воли. Если бы это было не так, то имелась бы возможность совершенствоваться, вследствие передачи по наследству накопленного ум развивался бы и достиг бы небывалого совершенства.

Вольский умолк и стал рассеянно глядеть на склон косогора, и в это время в голову пришла мысль, не имевшая никакого отношения к тому, о чём он только что говорил. Он подумал, что если сравнивать мысли, которые бродят в сознании, вытаптывая там для своего удобства дороги, с теми же мыслями, которые с помощью слов вырвались на свободу, то между ними существуют отличия, ощущаемые и чувствами и сознанием. Мысли в голове кажутся шире, полнее, в словах - строже, изящнее.

Пауза затянулась, Юля вопросительно взглянула на него. Он не видел её взгляда, а только почувствовал его, но не ответил, и тогда она сказала:

- Судьба судьбой - это такое дело. Может, всё оно так и есть, как ты говоришь, спорить не буду. Скажу только, что когда уже во что-то веришь, сразу отбросить старое верование и принять новое не получается.

- Да, это так. Но развивать ум, который даётся человеку природой, нельзя: он сформирован уже. Можно только реализовывать свои умственные способности - и не больше.

- Значит, ты не веришь в то, что если человек умственно много работает, то может чего-то достичь.

- Чего-то достичь он может. Только на это уходит у него много времени, а достижения - не ахти какие, тогда как человек, с рождения обладающий значительными способностями ума, на это тратит минимальное время, достигая больших успехов. Истины эти известны, и я только повторяюсь, когда говорю о них.

- Как-то не хочется с этим соглашаться, не хочется, чтобы так было. Это лишает надежды.

- Что поделаешь? Хочешь не хочешь, а надо принимать мир таким, каким он есть, а наши желания - это всего лишь желания. Человек за всё своё существование - а это не одно тысячелетие - умнее не стал, его умственные способности остались на прежнем уровне, хотя, казалось, должны были бы развиться, но не развивались. Ответить, почему так произошло, сложно, потому что неясно даже: развивались ли они когда-нибудь эволюционным путём. Сам человек, как целостная система, несомненно, прошёл такой путь развития. Взаимодействуя со средой, он приспосабливался к ней, при этом в нём самом происходили изменения, которые при повторении закреплялись и передавались по наследству. Это взаимодействие человека и среды носило механико-биологический характер. А вот структуры, ответственные за умственные способности и за психику человека, от подобного воздействия были защищены. Но в природе ничто не защищено от проникающего энергетического воздействия, и биологическая структура при поглощении энергии извне перестраивается, качественно меняется. И здесь уже нет никакого эволюционного пути развития: изменение происходит скачкообразно, мгновенно. Таким образом, человек, как система, развивался и эволюционно, и скачкообразно. Скачкообразное изменение структур в своё время привело к появлению у человека интеллекта.

- Можно ожидать, что человек сможет неожиданно обзавестись ещё более высоким интеллектом?

- Не исключено. Но может этого и не быть. Причин для этого тоже существует достаточно.

Он смотрел вдоль косогора.

Внизу за деревьями был виден небольшой участок реки, она казалась неподвижной. «Ещё чуть поднимемся вверх - и реки не будет видно, и ничто не скажет, что она находится там, внизу», - подумалось ему.

А Юля между тем произнесла:

- Чтобы всё знать, надо много читать, изучать. На это необходимо время. И много времени. А что же тогда для самой себя останется, когда же жить? Знания отвлекают от жизни?

- Ты изрекаешь гениальные мысли. Почему ты решила, что знания отвлекают от жизни?

- Не знаю. Решила - и всё.

- Размышления - разве это не жизнь?

- Жизнь. Только не вся.

- Мысли - цемент жизни.

- Вот именно: цемент, а не сама жизнь.

- Но без цемента всё разваливается, и жизнь тоже.

- Тебя не переспоришь.

- А я не спорю. Просто у нас светская беседа. Но мы, кажется, засиделись, пора двигаться.

И он поднялся с камня, на котором сидел, и Юля тоже встала на ноги.

- Пойдёшь первой, а я за тобой, - сказал он и пропустил её вперёд, решив, что, может, он идёт очень быстро и она не успевает за ним, так пусть тогда шагает первой и сама задаёт темп движению.

И Юля пошла впереди него.

Теперь, когда он шёл за ней, невольно всю её оглядел, с ног до головы. Она была как обещание чего-то необыкновенного. И он вспомнил, как кто-то писал в своих воспоминаниях о Льве Толстом, что тот говорил: «Если девице минуло пятнадцать лет и она здорова, ей хочется, чтобы её обнимали, щупали, и разум хотя боится ещё неизвестного, непонятного, но плоть уже знает, что непонятное - неизбежно, законно и требует исполнения закона, вопреки разуму».

Тропа стала ещё более крутой. Они подошли к самому неприятному месту, почти вертикальному, хотя и невысокому - в рост человека. Юля цеплялась руками за камни и тянулась к кусту, к первому кусту, что появился на их пути, чтобы ухватиться за него и продвинуться вперёд, где была более-менее ровная площадка и где из земли торчал огромный валун. Но она не могла дотянуться, и Вольский подтолкнул её снизу. В тот момент, когда она уцепилась за ветку, у него из-под ноги сорвался камень, и он, не удержавшись на месте, заскользил вниз. В последний момент рука его инстинктивно ухватилась за её спортивные штаны и стянула их до щиколоток, а потом, будто опомнившись, отпустила эту свою соломинку спасения.

Юля, ухватившись за куст, поднялась на площадку и первым делом подтянула штаны, потом глянула вниз и сказала:

- Ты меня раздеваешь прямо на тропе, не дожидаясь даже, когда мы поднимемся наверх.

Присев на корточки, она протянула ему руку, уцепившись другой рукой за куст.

- Вот это подъём! - сказала она, когда он очутился рядом с ней.

- Дальше такой крутизны не будет, - сказал он, - это, видимо, последний взлёт. Выше, видишь, густой кустарник. Значит, характер косогора меняется.

- Как хорошо, что я пошла с тобой. А то сидела бы в палатке и никогда бы такого не увидела и не испытала.

И он заметил: на её лице уже не улыбка женщины, а улыбка ребёнка, которому удалось одержать победу и над собой, и над окружением, и он радуется этому.

Тропа всё ещё была крута, но уже не так, как раньше. Появление кустарника облегчило передвижение вверх. Он обступил тропу, и за него можно было ухватиться, когда начиналось скольжение вниз. Теперь Вольский шёл первым, но часто оглядывался, чтобы видеть, не отстала ли она.

Подъём постепенно сошел на нет. И они очутились на самом верху косогора и вошли в ореховый сад. Он был большим и заброшенным. Старые деревья росли рядами, молодые - где попало.

- Смотри, сколько завязей на орехах! - воскликнула Юля. -

Вот бы осенью сюда приехать! Можно было бы собрать уйму орехов.

- Приехать осенью всем вместе не получится. Разве что мы с тобой договоримся и приедем вдвоём.

- С тобой приедешь - я знаю. У моей бабушки тоже есть грецкий орех, и тоже очень большой, как вот этот, - она указала рукой на огромное дерево и продолжила говорить: -

Мне нравится бывать у бабушки на даче - там у неё красиво очень. А мама ездит туда редко, тогда только, когда надо что-нибудь сделать там. Она говорит, что на даче - как везде, и восторгаться особо нечем.

- Твоя мама права. В природе нет ни красоты, ни безобразия. Красота - это наше, человеческое, изобретение. Всё, на что мы смотрим с любовью, становится красивым.

Обходя сад, они набрели на полуразрушенный домик. Он стоял на поляне. Окна у него были выбиты, дверь открыта и висела на одной петле. Заглянув вовнутрь, они увидели, что потолок проломлен, а крыша вся светится дырами, и на жерди важно сидит филин. Он при их появлении даже не шелохнулся, не обратил на них никакого внимания.

Когда отошли от домика, услышали, что недалеко разговаривают, и стали смотреть в ту сторону, откуда доносились голоса.

- Это наши ребята, - сказала Юля и окликнула их.

Те остановились, замахали в ответ руками.

- Вы куда? - сказала Юля им, когда ребята подошли.

- На гору решили взобраться, - отвечали они хором.

- И мы тоже.

- Вот здорово! Теперь нас много. Идём вместе.

- Вы как поднимались наверх? - стала расспрашивать их Юля.

- От моста пошли по старой дороге, она вывела нас наверх, на поля. Там мы увидели лысую гору и решили взобраться на неё.

- А мы косогор брали в лоб. Было интересно идти по склону - тропа на нём крутая, пришлось почти на четвереньках карабкаться. Но ничего - выбрались. Виктор один раз даже соскользнул вниз по склону. Там под ногами только спёкшаяся глина, щебёнка, валуны и совсем ничего не растёт - только где-нибудь увидишь кустик засохшей травы и всё. Я уже думала, что так будет до самого верха, а тут такая зелень.

Среди пришедших были две девушки и четверо ребят. Девушки моложе Юли - Вольский это отметил сразу. Лица их были ещё полны детского обаяния, тогда как у его спутницы оно уже было знакомо с дарами познания, наложившими свою особую печать, внешне почти неуловимую, но угадываемую.

Двоих ребят Вольский знал, познакомился сегодня, когда учил их преодолевать порог, и оба понравились ему. Сейчас, встретив его на косогоре, они улыбнулись ему как знакомому и, как показалось Вольскому, обрадовались встрече.

Оглядев прибывшую команду и сказав, что они все молодцы, что отважились на пешее путешествие, Вольский подумал, что этих, как и его в бытность, да и теперь тоже, гонит вперёд любопытство и жажда всё видеть и знать.

Лысая гора находилась прямо перед ними, и они пошли к ней по тропе. Но вскоре тропа повернула вниз: видимо, она направлялась совсем в другое место, и они оставили её. Пошли напрямик, через густую траву, к лесу, который находился у подножья горы. Лес поднимался снизу, может быть, даже от самой реки, но на вершину взобраться не решился: то ли она показалась ему крутой, то ли он почувствовал, что та не для него, а скорее для ветров.

Они дошли до леса и вошли в него. В лесу было сухо, под ногами находилась корка прошлогодней листвы. Она обращалась в прах после их шагов, и обнажалась земля. Серые гладкие стволы граба уходили вверх, где их кроны смыкались и не пропускали вниз солнечные лучи.

Спустившись в овраг, оказавшийся на их пути, они наткнулись на ручей. Тот тёк по дну оврага, и вода его была холодной, но они не стали её пить, а пошли вверх вдоль ручья и дошли до родника, из которого тот вытекал. Из родника они напились воды, осмотрелись и стали лесом подниматься наверх, и шли уже недолго: лес внезапно кончился. Продравшись сквозь опушку, заросшую кустарником, они очутились перед лысой горой, к которой стремились.

И тут послышался чей-то призыв:

- Вперёд!.. Наверх!.. Кто первый?

И вся команда со смехом, визгом ринулась на вершину горы, оставив Вольского одного.

Тот шагом не спеша стал подниматься по склону.

9

Наверху гора оказалась плоской. Земля серая, с песком - кустарник на ней не прижился. Слишком сухо для него здесь, и ветры ему мешали - они были большой силы и всё вырывали с корнями. В самом центре возвышенность слегка понижалась. В понижении трава была свежее, чем та, что росла вокруг.

Гора господствовала над местностью. Горизонт от неё ушёл далеко-далеко, туда, где воздух начинал синеть и мглиться. Были видны поля, сады, сёла, дороги. В одном месте зеркалил пруд. А вот река не просматривалась: два её высоких берега слились между собой, и никто не смог бы догадаться о её существовании внизу.

Вольский постоял немного, рассматривая всё, что открылось ему, а потом, расстелив на земле штормовку, лёг на неё. Ветерок приятно обвевал лицо. Молодёжь, отдохнув, начала резвиться. Он слышал смех, крики, но не видел, какую она устроила возню. Перед его глазами было небо, в которое он вглядывался. Ему казалось, оно придвинулось к земле, сделалось белесым и полным какого-то ожидания. Крики и смех вскоре прекратились, и начался спор. Он к нему не прислушивался, а весь обратился к своим мыслям.

«Я не такой, как они, - говорил он себе, - нельзя сказать, что лучше, хотя в чём-то, наверно, и лучше, но они моложе меня и ещё смогут прийти к тому, к чему пришёл я, не все, конечно, а некоторые из них. А я к ним, к их духу, к их пониманию жизни уже не приду, разве только мыслью своей, и то неизвестно, насколько она будет верна и правдива. Мысль часто лишь очерчивает контуры познаваемого мира, - она это умеет делать, - а ведь надо ещё проникнуть в его сущность, что сделать сложнее. У них своё содержание жизни, они её создатели и потребители. Всё, что звучит во мне, звучит на другой частоте. Доступ ко мне, как и доступ меня к кому-то, может состояться в том случае, если частоты звучания будут близкими».

И ещё он подумал, что ему в своё время, в детдоме, в школе, всё время стремились что-нибудь навязать, и ему волей-неволей приходилось подчиняться этому давлению, а они выбирают сами, что им подходит.

Мысли незаметно оставили его, и он задремал, но, очутившись в другом мире, не стал там задерживаться, а поспешил назад.

Открыв глаза, он приподнялся на локте, потом сел и огляделся. Молодёжь шумела, спорила. Возможно, что этот спор, шум, который усилился, и разбудили его.

Оттого что он сел, на него обратили внимание и решили вовлечь в свою дискуссию, подошли и обступили его. Им нужен был судья, который мог бы ответить на их вопросы и разрешить спор. Они не терпели неопределённости, их максимализм требовал ясности в каждом случае, даже несмотря на то, что не всегда можно было прийти к ней.

Разговор начала девушка. У неё было слегка задиристое лицо, с веснушками и синими глазами, в которых таились смешинки.

- В одной газете, в какой именно, сейчас не помню, - начала она, - я прочла небольшую заметку, которая сообщала, что женщина является родоначальницей всех живущих на Земле людей. А они, - показала рукой на ребят, - говорят, что это - чушь. Утверждают, что люди появились очень давно, что в то время теперь не заглянуть и не узнать, как было всё на самом деле, и смеются ещё, ссылаясь на Библию, где сказано, что Бог сотворил Еву из ребра Адама.

- Я тоже читал об этом. Исследовались гены всех рас, и оказалось, что генетический код у всех одинаков, что дало повод говорить о происхождении рода человеческого от одной особи. Кто была эта особь, наверно, долго не гадали, потому что накопилось достаточно информации, чтобы сказать, что ею была женщина, - ответил Вольский и продолжил: - И в Библии сказано: «Она стала матерью всех живущих». И первую женщину в этой книге книг звали Евой, и недаром, ведь Ева означает жизнь. Древние догадывались о роли женщины, они были ближе к матриархату, отголоски которого ещё доносились до них, и понимали, что править в роду мог человек, который представлял собой силу. А силу мог дать более высокий интеллект.

- Что, все расы - и чёрные, и белые, и жёлтые - произошли от одного человека, от женщины? - спросил один из ребят.

- Да, от одного человека, - ответил Вольский. - Дело в том, что сходство между расами очень велико, по всем основным морфологическим, физиологическим и психическим особенностям различий нет, а те, которые есть, несущественны. Антропология и другие науки тоже доказывают, что все расы происходят от одного вида ископаемых гоминид. К тому же и биологическая полноценность смешанных групп людей служит доказательством видового единства человечества. Многие расовые признаки были следствием мутаций, потом они приобрели приспособительное значение и под действием естественного отбора закреплялись и распространялись в популяциях, живших в разной географической среде.

Сказав это, Вольский замолчал. Он не собирался ещё что-то говорить. Но, разбросанные по разным углам его памяти, знания по данному вопросу зашевелились, и он невольно обратил на них внимание.

Все смотрели на него, ждали, что он ещё скажет. А начавшая разговор девушка, воспользовавшись его молчанием, скорчила ребятам мину и сказала:

- Вот вам! А вы всё говорите: из ребра мужчины. Надо меньше Библию читать, а больше интересоваться наукой.

- Ну, зачем так! - остановил её Вольский. - Всё, что создано людьми, создавалось не ради прихоти, а для чего-то. Им нужно было понять этот мир и закономерности его развития - в этом возникла необходимость. Людей интересовало, кто они такие, зачем они на этой земле и что представляет собой жизнь в общем балансе природы. Всё это привело их к тому, что появившийся опыт и знания необходимо было систематизировать. Произведения древних как раз и отра-зили эту первую систематизацию. Только систематизация без объяснений никому не нужна. Но многие объяснения не просто было найти, и тогда на помощь привлекалась мифология. Потому в произведениях древних авторов правда и выдумка идут рядом. Их нужно уметь отделять друг от друга.

Люди очень далёкого прошлого, торившие путь к истине, из-за недостатка знаний и научного опыта часто впадали в заблуждения: пытаясь раскрыть сущность явления или закономерность факта, они, не находя нужных объяснений, создавали их сами. И созданное таким образом объяснение было конструкцией ума, который использовал недостоверную информацию и по этой причине впадал в заблуждение.

Постепенно знания накапливались, реальность приоткрывала своё истинное лицо, и стало возможным заглянуть в её самые потаённые уголочки.

Приобрести знания сейчас и легко, и сложно. Легко потому, что их накопилось в достаточном количестве, чтобы можно было судить о явлениях в природе и жизни. А сложно потому, что освоение их требует не только затрат сил, но и определённого склада ума, который не у всех имеется. К тому же современные люди, в своей основной массе, не очень спешат прикасаться к знаниям. Эти знания могли бы предостеречь их от разного рода ошибок, от повторения одних и тех же исторических коллизий, однако это не случается. Каждый хочет учиться на собственных ошибках, а не на чужих. Это одна из самых щекотливых проблем, существующих в мире.

- Но почему именно женщина стала родоначальницей людей, а не мужчина? - снова был задан Вольскому вопрос, и задал его всё тот же молодой человек, который никак не мог согласиться с приоритетом женщины. - Есть в этом какая-то случайность, - спрашивал он, - или, может быть, и здесь существует природная закономерность?

- Наверно, элемент случайности есть. И если глубоко копнуть любую случайность, то обязательно доберёшься до какой-нибудь закономерности. В случае с женщиной эта закономерность прямо-таки проглядывает. Взять хотя бы то, что женщина накапливает, сохраняет, консервирует всё, что есть истоком жизни, тогда как мужчина привносит элемент приспособления к окружающей природе. Женщина несёт в себе основу жизни, мужчина её лишь совершенствует. Интеллект - главное в человеке. Его женщина получила во время происшедшей в ней мутации. Может быть, мужчина тоже подвергался мутационным процессам, - несомненно, что подвергался, - но все происшедшие в нём изменения он передал женщине, которая их сохранила, потому что он этого сделать не мог в силу своего иного назначения.

- Всё это наука?

- Конечно, наука. Но мы ведём не дискуссию на научную тему, а рассказываем друг другу, что знаем.

Высказываясь, Вольский одновременно всматривался в далёкий горизонт, который был прямо перед ним, по ту сторону реки. Над горизонтом широкой полосой висела мутно-грязная мгла. Она разрасталась и увеличивалась, и он понял: надвигается гроза, она ещё далеко, но очень быстро может оказаться здесь. Ветерок стих, тишина опустилась вниз и всё накрыла собой. Но ничего тревожного, гнетущего в ней не было, как будто она никакого отношения не имела ко всему тому, что назревало вокруг. Только солнце, уже низкое, не так ярко светило: было погружено в серую дымку, поглощавшую его лучи.

Ребята галдели. Он оглядел их, и ему показалось, что после того, как он кончил говорить, их всех что-то ещё больше сблизило между собой, и подумал, что сближение такое могло произойти лишь вокруг чего-то общего для всех, и этим общим стала информация, которую он донёс до них. Сознание каждого было наполнено услышанным, настроено на один лад, и чувства были соответствующие - одинаковые, что и способствовало сближению.

- Получается, что человечество образовалось как бы случайно, - говорил один.

И тут же ему отвечал другой:

- Что ты выдумываешь! Мы же с тобой недавно читали, что всё, что возможно в природе, обязательно осуществится. А когда - раньше или позже - не имеет значения, главное, чтобы создались условия, а там оно не заставит себя ждать.

- Разум мог возникнуть не только через мутации, но и эволюционным путём.

- Но почему он всё такой же, как и пять тысяч лет назад и более? Если бы он мог развиваться эволюционным путём и развивался так, то произошли бы в нём изменения и не оставался бы он таким, каким был в те далёкие времена.

Они ещё долго бы сидели и обсуждали то, что услышали, если бы Вольский не поднялся и не сказал:

- Пора спускаться! Приближается гроза!

Вниз они сбежали быстро. Возвращались другой дорогой. Спуск в этом месте не был таким крутым, как тот, где он поднимался с Юлей.

Ещё там, наверху, как только солнце закрыла облачность, воздух сразу потускнел, будто напитался серостью. А здесь, в лесу, он и вовсе потемнел и сделался густым и неподвижным.

Они спешили: было поздно, и боялись попасть под дождь. Встретилась какая-то дорога-тропа, которая шла в нужном для них направлении, и они двигались теперь по ней, а не напрямик лесом. Девочки держались ближе к Вольскому, тогда как ребята оторвались чуть вперёд, но нет-нет да и оглядывались, притормаживая.

Иногда верхом, над лесом, пробегал порыв ветра, и деревья начинали шуметь. Пошумев, они умолкали, и тогда снова были слышны шаги идущих. Молнии своим светом всё чаще и чаще проникали под полог леса, высвечивая не только предметный мир, но и тишину, притаившуюся внизу в ожидании надвигающейся грозы.

Дождь начал накрапывать, когда они прибежали в лагерь, а затем хлынул ливнем.

Вольского в палатке ожидал ужин: девочки позаботились, чтобы он не остался голодным. Они обрадовались, что наконец-то он появился.

- Мы беспокоились, где это ты пропал, - сказала Наташа.

- Хотя бы сказал, куда пошёл. А то где тебя искать, если бы что-то случилось, - пропела и Оксана.

Он поужинал, разделся и под дождём пошёл на реку мыть посуду. Помыв, сам окунулся, а затем, собрав миски, ложки, кружки, побежал в палатку.

Наташа и Оксана забрались в спальники и, видимо, уже спали, потому что не проронили ни слова, когда он вернулся с реки.

Он прикрыл вход в палатку, чтоб не задувал в неё ветер, выключил фонарик, висевший на стойке, и тоже лёг.

Дождь стучал каплями по полиэтиленовому тенту. Вначале он был сильным, а потом поутих. Ветер унялся и теперь нехотя шелестел в листве, иногда нечаянно задевал тент, и тот ломким звуком отзывался на его прикосновения.

Он лежал и не мог уснуть, и подумал, что это от усталости.

Мысли в голове Вольского путались, но не спешили её покидать. Он думал, что, когда встречаешь людей и пока о них ничего не знаешь, они как-то безразличны тебе, но стоит только узнать хотя бы что-нибудь о них, как они становятся тебе близкими. Ты уже отводишь им в своём сознании некоторое местечко, и всё, что с ними происходит, уже в разной степени задевает тебя, ты о них начинаешь беспокоиться и даже переживать. «Недавно я был на другом конце земли, - думал он, - занимался серьёзными делами, а теперь вот лежу в палатке, рядом спят две девушки, о существовании которых ещё две недели назад я не подозревал. Они вошли в мою жизнь, а может, только соприкоснулись с ней - время покажет. Всё совершилось как бы случайно, но ведь я сам готовил эту случайность своими действиями, и она теперь наполняется содержанием текущей жизни».

Всё же он уснул и не заметил даже как. А рано утром проснулся. Когда вышел из палатки, увидел: утро серое, сырое. Птицы голос подавали неохотно - может быть, было рано ещё.

Над лесным массивом косогора, под серым небом, висело облачко тумана, показавшееся ему слегка растерянным среди утренней серости. Оно было почти прозрачным, молочно-белым, лёгким.

Казалось, что будет ещё идти дождь. Но пока капли падали только с веток деревьев. Звук их падения рождал чувство озноба, ибо сознание представляло, как такая холодная капля падает за воротник рубашки.

Лагерь спал. На берегу реки он встретил самого главного начальника - тому не спалось. Он курил и смотрел на реку.

- Погода решила преподнести сюрприз, - сказал

Вольский.

- Похоже, что так.

- У нас осталось ещё два дня, а мы уже сегодня можем доплыть до нашего конечного пункта.

- Я тоже думал об этом. Но спешить не будем. Сегодня выйдем на воду, но пройдём ровно столько, сколько нужно, а завтра уже доплывём до конца. С подъёмом сегодня не будем спешить, сделаем его позже. Публика молодая - пусть поспит немного.

10

Поход закончился, и они на поезде возвращались домой. В вагоне было жарко, душно, хотя окна все были открыты и гуляли сквозняки. Воздух плавился от зноя. Солнце палило нестерпимо, а кучевые облака, остановившись в небе, казалось, собирались в грозовую тучу.

Вагон был общий и был переполнен. Чем ближе подъезжали к городу, тем больше в него подсаживалось людей. Они стояли в проходах, тамбурах и терпеливо ждали, когда приедут на место.

На вокзале Вольский поймал такси, загрузил в багажник обе упаковки от байдарки и пошёл на платформу, где Наташа сидела возле рюкзаков. Она была одна - Оксана уже уехала.

Взяв рюкзаки, они подошли к такси. Шофёр начал ворчать, что у него не грузовая машина. Но после слов Вольского, что он внакладе не останется, помог уложить груз на заднее сидение. Наташа села рядом с шофёром, а Вольский сзади.

Возле девятиэтажного дома, где жил Вольский, выгрузились. Расплачиваясь с таксистом, Вольский заплатил тому и за то, что тот довезёт Наташу до её дома. Но, глянув на неё, неожиданно для себя открыл дверцу машины и сказал:

- Успеешь домой! Выходи - зайдёшь и посмотришь, как я живу. Заодно посидишь возле груза, пока я его в два приёма подыму на шестой этаж.

Наташе не хотелось домой. Ютилась она с матерью и отцом в одной комнате, в другой жил брат с женой и ребёнком, потому она, долго не думая, согласилась на предложение: оттягивала возвращение в родные пенаты, а ещё ей хотелось посмотреть, как живёт Вольский, - её тянуло к нему. С того вечера, когда они познакомились в вагоне, и теперь ей было страшно, что он вот так возьмёт и уйдёт, и она останется одна. В походе он о себе ничего не рассказывал, она же не то что стеснялась, а боялась расспрашивать его о чём-либо.

Вольский сначала лифтом отвёз наверх обе байдарочные упаковки, а вторым заходом поднялся уже с Наташей и рюкзаками.

Войдя в квартиру, Наташа робко огляделась.

Пока она осматривала квартиру, Вольский уложил на стеллаж в кладовке байдарочные упаковки и рядом пристроил рюкзак - разобрать его он решил позже. Заглянул в холодильник - там почти ничего не было.

- Схожу в продуктовый, он ещё работает, и куплю чего-нибудь, - сказал он. - А ты пока можешь принять душ.

Когда он ушёл, Наташа зашла в ванную, разделась, открыла кран, и на неё полились струи тёплой воды. «Остаться бы у него навсегда», - подумалось ей. Но надежда от действительности находилась далеко и не приняла эту её мысль...

Они сидели за кухонным столиком и допивали чай, когда Наташа спросила, чем он занимается. Он ответил, что работает в научно-исследовательском институте, что у него есть лаборатория и он ведёт разработки.

Он спросил, когда она оканчивает свой техникум.

- В следующем году, - ответила Наташа. - А потом работать. Поступать в институт не получается, хотя мечтаю о нём. Не отличница я. Может, потому, что не нравится профессия. Мне надо было десятилетку кончать, а родители захотели, чтобы я шла в техникум.

Когда они перешли в комнату, разговор оборвался. Он глянул на телефон и подумал о работе: как там? На мгновение Наташа выпала из его внимания. Он этого совсем не хотел, но так получилось.

Она заметила этот его взгляд и подумала: «Он ждёт звонка или хочет позвонить, а я сижу и только мешаю ему. Он пригласил из вежливости - мне бы догадаться об этом, а не бежать сломя голову к нему». Хотела подняться и уйти, но не могла. Стало нестерпимо грустно, почувствовала себя ненужной, одинокой.

Он повернулся к ней и заметил её растерянность.

- Ты чего?

- Ничего.

- Грустная, и вид растерянный у тебя.

- Со мной бывает такое - не обращай внимания.

- В походе была весёлой, а здесь сникла.

Она опустила голову, ей хотелось расплакаться, но было стыдно. Как ему сказать, какие надежды у неё родились в походе и как они куда-то все делись, только лишь поход закончился. Смотрела она вниз, на пол, и была готова сорваться и бежать куда глаза глядят, но какая-то сила вдавливала её в кресло. Может быть, неосознанные надежды держали её, а может, безысходность забрала все силы, о чём даже сознание не догадывалось.

И тут она почувствовала: на плечо легла его рука, и услышала:

- Не грусти, Наташа! Всё будет хорошо.

Он сел рядом с ней, взял её руку и вспомнил, как мыл её на реке, как она держалась за него: боялась воды и темноты, вспомнил, как успокаивал этого ребёнка, когда дал ей поспать, а сам пошёл вместо неё дежурить на кухню.

Он держал её руку - пальцы тонкие, детские, ладошка узкая и тёплая, и на ней потёртости от весла. Он погладил ладошку, поднёс к губам и поцеловал её. Всё это получилось у него непроизвольно: он не ожидал от себя такого, и она тоже не ожидала и от неожиданности вся сжалась.

Зазвенела тишина - до этого она только ходила по комнате, а теперь остановилась.

Пересекавший комнату луч солнца ловил пылинки, а те пытались ускользнуть от него.

Колыхнулась занавеска. На подоконник сел воробей, заглянул в комнату и радостно чирикнул. Вольский улыбнулся - то ли чириканью воробья, то ли мыслям своим, или просто так, и тут же заглянул в лицо Наташи.

Взгляды их встретились. В какое-то мгновение ему показалось, что он тонет в её зрачках, и он стал наклоняться к ней ближе и ближе, пока губами не коснулся её глаз и стал их целовать. Потом их губы нашли друг друга и уже не желали расставаться...

Наташа осталась у него ночевать, а утром уехала.

Он сказал ей:

- Ты знаешь, где я живу. У тебя есть мой телефон - звони, приходи.

Наташе кроме этих слов хотелось услышать и что-то другое, что было главным для неё, но не услышала и огорчилась. Огорчение было сильным, настроение испортилось. Она не знала, что он к тем словам ещё не был готов, его чувства только шли по дороге к ней. Они не спешили, знали, куда идут, и нужно было для этого лишь время.

Происшедшее событие всегда поначалу воспринимается как нечто целое, потому что детали из него на какое-то время ускользают, становятся невидимыми. Лишь потом, позже, начинаешь их различать, замечаешь те связи, которые существовали между ними, и чувствуешь, что тебе важно не событие в целом, а то, что его наполняло. Каждая деталь приобретала своё значение, каждая связь - свой смысл, и событие в целом перекрашивалось в другой цвет.

Душа Наташи была ещё полна детских иллюзий и запротестовала против его восприятия случившегося между ними. Ей не хватило выдержки. События стали развиваться не так, как хотелось ей, как представляла она. Она торопилась в своём желании внести во всё ясность и не знала, что существуют обстоятельства, которые не любят торопливости. Он впустил её в свою душу, и ей нужно было теперь постепенно, не спеша, обустраиваться там.

Она с возмущением думала: «Приходить? Приходить просто так, чтобы быть с ним, а он тебе ни слова…». Как она хотела услышать это слово, как ждала его. «А на что ты рассчитывала, на что надеялась?.. Он тебе нравится, и ты связала с ним свои надежды, а у него, может, есть тоже они, и потому ему не до моих надежд». И она заплакала, так как не знала, что делать. Слёзы отвлекли её от состояния, в котором она находилась, они были её единственной защитой.

Наташа ещё не успела спуститься вниз, как мысли увлекли Вольского к его делам. Он ждал бумагу о своём переводе в другую организацию, в другой город и теперь думал о ней: пришла она или нет.

Когда он пришёл в институт, то на лестнице встретил директора. Он взял Вольского под локоть и сказал:

- Бумага на тебя пришла. Она у меня. Зайдём - познакомишься с ней, а заодно и попрощаемся.

Деньги на проект были выделены, и заинтересованные организации теперь торопили с началом работ, поэтому Вольскому пришлось спешить. Дела в лаборатории он сдал своему заместителю, здесь обошлось простой формальностью. Сложности возникли с квартирой, но оставили её за ним, и он передал ключи своему другу.

В суматохе и спешке Вольский забыл о своих новых знакомых: было не до них. Вспомнил Наташу и удивился, что она ни разу не позвонила и не зашла. Он не знал её адреса, чтобы самому съездить к ней, и, что самое смешное, не знал её фамилии. Какая-то мгновенная злость охватила его и подчинила себе. Было неизвестно, на кого он злится - на себя, на обстоятельства или на Наташу. Потом махнул на всё рукой, будто хотел сказать: ещё этого не хватало, и уехал.

Он, как большинство людей, был не из одного начала. В нём их было много, они переплелись между собой и казались чем-то одним, но каждое доминировало в определённое время. Пресловутые «надо», «обязан» как раз сейчас командовали им. Правда, о них нужно было бы сказать, что они уже надломились в нём, но ещё не рухнули, держались, и он подчинялся скорей по инерции, чем в уверенности их права над собой. И жизни течение понесло его дальше, а Наташа осталась в стороне.

11

Минуло три года.

Вольский даже не заметил, как прошли они, а прошли они для него в напряжённой работе - изо дня в день. Проект он сделал и сдал государственной комиссии, защитил докторскую диссертацию и готов был вернуться в родной город. Предложение остаться на востоке отклонил. Сделал он это по двум причинам. Одна из них: стосковался по городу, где рос и учился, а другая - ему после защиты диссертации предложили должность заместителя директора по науке в институте, в котором он раньше работал.

Перед тем как вернуться, он взял отпуск, чтобы отдохнуть, потому что три года не отдыхал, работал без отпуска, и пошёл с туристской группой на катамаранах в сложный водный поход. Поход длился более месяца.

Вначале препятствия на реке были относительно простые: высокие волны в сужениях при быстром течении, перекаты, длинные, затяжные шиверы, прижимы. Они эту часть маршрута прошли без особых приключений и подошли к препятствиям серьёзным. Пороги дали знать о себе своеобразным гулом, шумом. Здесь вскидывались самые разные по характеру волны, поджидали пенные ямы, подводные камни, среди которых надо было лавировать. Мощные закручивающиеся струи стремились их перевернуть, затянуть под воду. Противотоки, уловы, навалы на камни, на скалы - всё это держало в крайнем напряжении.

Проходя один из порогов, катамаран, на котором он плыл, сел на подводную скальную гряду, и его начало переворачивать. Вольский спрыгнул на каменную плиту, через неё нёсся поток прозрачной воды, чуть не сбивший его с ног, но он устоял, держась за дюралевую трубу, которая придавала жёсткость баллону катамарана. Сталкивая с гряды катамаран, он не ожидал, что тот сможет легко сойти с неё, а сойдя, мгновенно нырнёт в пенную яму, да так быстро, что дюралевая труба выскользнет из его рук, а сам он будет сбит потоком, который дальше потащит его по своему усмотрению.

Перед входом в ущелье, куда уходила река, с приставшего к берегу катамарана бросили ему верёвку с красным поплавком на конце. Он увидел этот поплавок, и, когда казалось, что он ухватится за него, поток швырнул его влево и потащил в каньон, который был непроходим для лодок и катамаранов.

Он задыхался в пенных ямах, его затаскивало в вымоины в скалах, швыряло на камни и несло всё дальше и дальше по каньону.

Вода в реке была холодной - она стекала с ледников и снежников. Но он не чувствовал холода. В голове его не было никаких мыслей и страха тоже. Глаза схватывали то, что удавалось увидеть, и делали они это помимо его воли, которая была занята только одним - чтобы руки уцепились за что-нибудь. Те пытались ухватиться за камни, но лишь скользили по ним: поток был сильнее их и нёс его, как щепку. Был момент, когда ему показалось, что всё - конец. И тогда перед ним мелькнул образ той девочки, Наташи, которая умерла, и тут же появился другой - Наташи, а в голове молнией пронеслись её слова, которые она прошептала в ту ночь, когда осталась у него: «Не оставляй меня одну!». До него только сейчас дошёл их истинный смысл, а не тогда, когда они были произнесены. И он успел ещё мысленно сказать: «Наташа, милая, прости!» - как увидел, что его несёт прямо на выступ скалы, где вода вскидывается на стенку.

Он плыл ногами вперёд, наколенники и подлокотники предохраняли его от ударов, когда поток крутил им. Каска на голове ещё не была разбита, а спасательный жилет, как мог, держал его на плаву, но часто у него тоже не хватало сил оставаться на поверхности, и тогда они вместе погружались в поток.

Когда он увидел скалу, то инстинктивно откинулся в сторону от неё. Ноги его ударились обо что-то твёрдое, амортизировали силу удара, который пришёлся бы по телу, а главное, откинули его от скалы, и он почувствовал, как поток сразу завертел им, перевернул несколько раз в воде и выплюнул в улову за скалой. Течение в улове было быстрое, стремительное, оно несло его по кругу, чтобы снова выбросить в поток. Он успел отдышаться и прийти в себя и, проплывая с обратной стороны скалы, уцепился за неё. Как выбрался из воды, не помнил - помнил только, что поток, который тащил его, рядом, и любое неосторожное движение может привести к тому, что он снова очутится в воде и та потащит его по каньону дальше.

Он держался за камни, тяжело дыша, боялся судорог от переохлаждения, - теперь он чувствовал холод, - и, собрав последние силы, поднялся выше, на безопасное место, откуда не мог уже свалиться в воду, даже если бы схватила судорога. Его бил озноб, и лежать спокойно было нельзя. «Двигаться надо, тогда согреюсь», - сказал он сам себе и осмотрелся. Скала была крутой, но по ней можно было выбраться наверх. Наверху он заметил лиственницу, на неё падал солнечный свет, и она радостно сияла своей зеленью. «Добраться бы до неё», - подумал он и стал медленно продвигаться по скале вверх. Дополз к отвесной стенке и остановился. Куда дальше? Внизу пенилась и шумела река, вверху звала к себе лиственница и ослепительно синело небо.

Оглядев скалу, он решил подниматься по стенке - другого выхода не было. Но чувствовал, что прямо сейчас приступить к подъёму не сможет: слишком много сил отдал борьбе с потоком, а потом его ещё бьёт озноб, и если он полезет на стенку, то может сорваться. Но, находясь здесь, в тени и сырости, он не согреется, и как долго он продержится в таком состоянии, неизвестно. Помощь может и не прийти. То, что он спасся, - невероятный случай, и никто не подумает его искать на этих скалах. Если будут искать, то на выходе из каньона и ниже по течению реки, и не живого… Дальше ему стало неприятно думать.

Он ещё раз окинул взглядом скальную стенку и решил проползти вдоль неё, насколько это будет возможно. Когда наткнулся на узкую расщелину в скале, страшно обрадовался, даже почувствовал, будто у него прибавилось сил.

Еле помещаясь в расщелине, он стал подниматься наверх, опираясь ногами и руками в противоположные её стенки. «Только бы не стала она слишком узкой», - думал он.

Иногда у него темнело в глазах: казалось, силы покидают его, и он останавливался, прикрывал глаза, пережидал, а потом снова лез вверх, стиснув зубы. Появлялся образ Наташи и звал его не сдаваться, и он пядь за пядью одолевал расстояние, отделявшее его от жизни.

Возле лиственницы он долго лежал: приходил в себя. Солнце согрело его, мокрая одежда парила, и он снял каску, спасательный жилет, обувь, а потом полностью разделся. Из нагрудного кармана штормовки извлёк запечатанные в целлофан документы, а из бокового - тоже запечатанные - спички и пачку сигарет. Сняв с пояса финку, разрезал целофан второй упаковки и достал оттуда сигареты и спички. Закурил. Сделав две затяжки, почувствовал головокружение и потушил сигарету.

Внизу шумела река, но скалы глушили многие интонации её звуков, и он улавливал только общий гул.

Отдохнув и высушив на солнце одежду, он оделся, встал на ноги и осмотрел склон, по которому ему предстояло сначала подняться немного наверх, а потом уже идти по нему.

На склоне кое-где росли деревья - лиственницы, и виднелся невзрачный мелкий кустарник. Деревья были приземисты и покручены: видимо, не сладко им здесь жилось. Но не они выбирали себе место - так распорядилась судьба.

Склон уходил вверх, к снежникам, которые белели небольшими пятнами, и за ним туда последовала только трава, росшая отдельными пучками, а кусты и деревья остались внизу. В одном месте, слева от него, склон рассекало ущелье. Его освещало солнце, и он видел, как по дну ущелья несётся ручей, серебряный блеск которого ослепил его.

«Мне идти вправо - только бы там не оказалось ущелий, не то из-за них придётся подниматься наверх, к самим снежникам. Надо успеть вернуться к началу каньона до того, как ребята обнесут груз и катамараны вдоль него», - думал он, осматривая склон перед собой.

Путь по склону показался ему чрезвычайно лёгким. Но он ещё не отошёл от плаванья по каньону, потому что нет-нет да и начинала земля плыть перед глазами, и ему приходилось останавливаться, чтобы прийти в себя, а потом двигаться дальше.

Он был счастлив, что вырвался из каньона. А то, что ему ещё предстояло преодолеть, было не таким уж страшным. Он решил, что не будет рисковать, если встретятся препятствия, а будет разумно обходить их.

Наверху не было жарко, хотя солнце грело хорошо - его всё время обвевал свежий ветерок. Проходя возле небольшого ледника, с которого торопливо падали на мокрую землю капли, он наткнулся на невысокие кустики голубики. Синие, с сизоватым налётом ягоды показались ему необыкновенно вкусными. Он обобрал их все и только после этого двинулся дальше.


12

Вернувшись из похода, Вольский почувствовал, что он уже не тот, каким был ещё совсем недавно, даже месяц назад. Пребывание в каньоне, на грани жизни и смерти, не сломило его, но отпечаток на нём оставило. Перемен внешних замечено не было, разве что иногда взгляд его становился отсутствующим: углублялся не то в себя, не то улетал куда-то, где видел что-то такое, что было недоступно другим. Но сказать, что он там видел, не смог бы, ибо это было скорее не видение, а ощущение.

Происходила переоценка ценностей, и он должен был к ней привыкнуть.

В то же время Вольский смотрел на всё происшедшее с ним с некоторой досадой, потому что нарушился привычный образ жизни: мысли потекли в новом направлении, поведение стало продуманным, а в действиях исчезла безоглядность. И было чувство какой-то потери, но что было потеряно, он не знал, ему казалось только, что потеря значительна, что она перевешивала пока то, что он приобрёл. Но сознание противилось чувству, говорило ему, что потеряно не всё, а лишь то, что надо было потерять. А если он ошибся, думалось ему, и на самом деле потеряно всё, тогда с чем он останется? «Всё, что придёт вместо ушедшего, будет новым, незнакомым, - думал он, - и неизвестно, какие у меня сложатся с ним отношения».

Потом ему показалось, что он старается придерживаться того, что ему хорошо знакомо, и это стало для него новым, потому что раньше такого не было. И он невольно задался вопросом: «Неужели я консерватор и боюсь перемен, хочу оставаться с тем, что привычно и знакомо, что не требует особых усилий от меня при достижении цели? Значит ли это, что я стал другим? Мне-то всё равно, какой я - такой, как был, или другой. А может, я лицемерю перед собой и мне не всё равно, какой я и что со мною происходит, и потому возникают все эти мысли. Однако что-то во мне есть такое, что, помимо моей воли, противится изменениям во мне, но есть и другое, толкающее меня к ним. Странное существо человек - в нём столько всякого, что отрицает друг друга, что порою кажется, ему со всем этим не существовать долго, а он существует».

То, что не хотело меняться в нём, было накопленным опытом, и сознание стремилось придерживаться его. Опыт давал возможность тратить собственную энергию минимальными порциями. Это было полезно, так как в дальнейшем следовании по жизни силы истощались, и опыт компенсировал потребность в них.

Потом к нему пришла мысль, что у него изменился взгляд на вещи, вызванный приобретенным опытом, а он подумал, что изменился сам, изменилась его сущность, - но та ведь никогда не меняется: она дана ему раз и навсегда.

...День был пасмурный, дождило. От летнего тепла ничего не осталось, хотя лето ещё не ушло - по календарю оставалось ещё несколько дней.

Вольский сидел за столом и просматривал бумаги, которых у него накопилось много, - плоды размышлений и расчётов. Он думал, что с ними делать, и решил большую часть уничтожить. Записи в тетрадях и на отдельных листках представляли некоторую ценность, но не прямую, а косвенную. Записанные мысли могли получить дальнейшие развитие или дать толчок новым мыслям. Но сегодня он вдруг подумал, что это вовсе необязательно, потому что, перечитывая их по многу раз, он будет только терять время на них, тратить силы, а в итоге, привыкнув к ним, уже ничего не разглядит в этих записях.

В комнате потемнело, надвинулись густые, плотные тучи, и он включил настольную лампу. Затем поднялся из-за стола и направился к окну. Постоял возле него. За окном сеялся дождь, облачность была обложной, и день казался осенним. Дул порывистый северный ветер.

Задёрнув занавеску, Вольский глянул на часы - было около трёх часов пополудни. В пять к нему придут ребята с работы и те, с кем он плыл на катамаране.

Сегодня должны состояться торжества: ему исполнился тридцать один год. Он, кажется, впервые будет праздновать свой день рождения.

Подумав о своём возрасте, сразу загрустил. Всё, что имело хоть какое-то отношение к нему в этой жизни, как-то отодвинулось от него, отстранилось. Время затрепетало и ушло - далеко-далеко, за горизонт действительности, - и он, оставшись один, глядел ему в след и не видел, где кончалось оно, и кончалось ли оно вообще...

...Вечером, когда пришли гости, было много шума, разговоров. Пили шампанское и коньяк, говорили, спорили, делились планами, а потом в одиннадцатом часу разошлись, потому что Вольскому надо было рано вставать: его самолёт вылетал в семь утра.

Дождь перестал идти ещё ночью, но погода лучшей не стала, тучи были низкими, день - пасмурным. Вольский добрался до аэропорта вовремя, но улетел с задержкой почти на три часа.

В самолёте, глядя в иллюминатор и ничего не видя внизу, кроме белой комковатой облачности, освещённой солнцем, он стал думать о Наташе. Перед ним нет-нет да и возникало её лицо, оно то улыбалось, то было грустным, и ему от её грусти становилось не по себе. Появившись в его сознании ещё там, в каньоне, она уже не покидала его.

Самолёт, казалось, висел в пространстве и не двигался, -

движение его замечалось с трудом, - а Вольскому не терпелось прилететь быстрее.

Он нашёл в своей записной книжке телефон руководителя того похода, участником которого был он и Наташа.

«Прилечу и сразу позвоню, - думал Вольский. - Он профессиональный турист, и заявочная книжка того похода у него, наверно, сохранилась, и он сможет продиктовать адрес Наташи и сказать её фамилию. А нет - придётся идти в клуб туристов и узнавать всё там».

В его сознание всё настойчивее вторгалась мысль, что Наташа родила, и он гадал: кого? Через некоторое время он так свыкся со своим предположением, что когда тёмной молнией метнулась другая мысль, что она могла не родить, а сделать аборт, чтобы избавиться от ребёнка, всё в нём запротестовало. Он уже жил с существом, рождённым в его сознании, существом расплывчатым, но живым, и когда та, другая, мысль сказала ему, что этого существа может и не быть, его пронзила тупая, опустошающая боль.

Потом он отбросил эту последнюю мысль, решив, что Наташа не могла так поступить. «Но почему не могла? - задал он тут же себе вопрос и отвечал: - Не могла - и всё!» Сколь-нибудь аргументировать свою уверенность он не мог, хотя пытался. Уверенность выросла в нём и не требовала каких-нибудь доказательств. Но он всё-таки пытался искать их, понимая, что они нужны только для того, чтобы убрать сомнения.

Он говорил себе: «Уверенность появилась во мне не просто так - просто так ничего не бывает. Видимо, моя сущность узнала Наташу лучше, чем моё сознание, сущность оказалась проницательней».

Но всю радужность этих мыслей снова оттеснили другие мысли, которые говорили с грубой логичностью, что в жизни так не бывает, а если бывает, то очень редко. «И не может тебе, дураку, повезти», - говорил он себе. И пустота опять заполняла его.

Пока летел, он всё метался между этими мыслями и страшно устал.

Самолёт приземлился поздно вечером. Сумерки к этому времени загустели, начало темнеть. Появились звёзды. В далёком и тёмном небе они были как маленькие точечки, которые еле замечались из-за электрического света внизу.

В ту сторону, откуда он прилетел, убегали огоньки посадочной полосы, а с противоположной стороны яркими огнями светился аэровокзал. За ним, на западе, ещё алела полоска заката, была она бледной и готовилась исчезнуть.

Несмотря на усталость, настроение у Вольского было приподнятым: он был рад возвращению домой, возвращению в свой город. Такое чувство пришло к нему впервые: до этого у него домом был каждый угол, где он мог приклонить голову, и никакой радости от этого никогда не испытывал. А теперь настроение прямо-таки слезливое, ему стало даже неудобно за себя.

Получив багаж, Вольский сразу позвонил - ему хотелось немедленно узнать адрес Наташи. Но телефон его туристского друга не отвечал. Тогда он набрал номер собственной квартиры, чтобы узнать, освобождена ли она к его приезду или там ещё кто-то находится. Трубку сняли, но замешкались с ответом, и настроение у Вольского сразу испортилось: он подумал, что квартира занята и ему туда нечего ехать. Но тут же услышал:

- Вольский, это ты? - и узнал голос Игоря, своего товарища. - Мы тебя ждём, я и Надежда. Дома всё в порядке.

«Дома всё в порядке, значит, я ехал домой. Это ощущение дома было во мне, и потому я не остался там, - подумал Вольский. - И не сознанием отклонил все предложения, которые посыпались на меня, а вот этим незнанным чувством, которое ощутил в себе».

Автобус-экспресс быстро привёз его в город - трасса была свободной, машин на ней почти не было. Через час он входил в свою квартиру. Дверь открыл Игорь, а Надежда поздравила его с прошедшим днём рождения и возвращением в свой город.

Выпили шампанского, поговорили. Когда Надежда ушла в другую комнату, Вольский поведал Игорю о Наташе. Игорь сказал:

- Тебя ждут в институте, ты завтра сходи туда. Я тоже буду там. Я найду адрес и фамилию Наташи, а потом сообщу тебе. Да, и завтра мы переедем, с квартирой я вопрос решил.

Утром они вместе отправились в институт.

Зайдя в приёмную, Вольский попросил секретаря доложить о нём директору. Тот его принял сразу. Стал расспрашивать, как тому жилось и работалось на чужбине - при слове «чужбина» улыбнулся; потом незаметно перевёл разговор на институтские дела и сказал Вольскому, что тому следует быстрее осваиваться.

- Тебе надо знакомиться не только с научным направлением работ института, - говорил он, - а со всем, что делается в институте. Меня забирают в министерство, а тебя я рекомендовал на своё место.

Дальше он говорил, что за директорское кресло шла борьба, многие уже видели себя в нём и для этого в ход пускали всё: интриги, связи. Но судьба, видимо, на то и судьба, резюмировал он, чтобы сделать так, как ей хочется.

Вольского, хотя отпустили на сторону, но глаз с него не спускали, и, как только он защитился, ему сразу предложили вакантную должность заместителя директора по науке. А когда директору было предложено перейти в министерство, тот решил, что его место должен занять именно Вольский. Но против кандидатуры Вольского стали возражать, и директор уже думал, что всё - сопротивление не преодолеть, когда его неожиданно поддержали военные, их голос оказался решающим.

Вольский всего этого не знал. У него даже согласия не спросили: хочет он быть директором или нет. У него такого желания не было. Но узнав, с каким трудом продвигалась его кандидатура, сколько было потрачено усилий, он счёл нужным не огорчать тех людей, которые приложили к этому руку.

- Я знаю, ты человек честный, - говорил его бывший наставник и директор, - даже слишком честный, поэтому тебе будет трудно. Но ты волевой и практичный - о знаниях я уже не говорю, - поэтому директором сможешь быть. Будучи главным конструктором, ты и с экономикой хорошо познакомился. При тебе институт будет развиваться и не скатится куда-нибудь на обочину. Очень важно, кто стоит во главе. Претендентов было много, для них институт был лакомым кусочком. Для тебя он - работа.

После встречи с директором Вольский прошёлся по институту, побывал в отделах, лабораториях. Затем сходил на стройку и оглядел её. Строить начали в его отсутствие, и строили быстрыми темпами. Есть заинтересованность, решил он, поэтому и выделили финансы.

Вечером к нему пришёл Игорь. Час был поздний. После работы он ходил в туристский клуб и там узнал адрес и фамилию Наташи. Когда он всё выложил Вольскому, тот глянул на часы, но Игорь сказал ему:

- Не спеши. Завтра суббота, выходной - вот с утра и по-едешь. Надежда попросила передать тебе, чтобы ты не забыл забежать на рынок и купить цветы.

Встал Вольский рано, сходил на рынок. Розы выбирал долго, пока нашёл такие, которые нравились ему. Те, что продавались на рынке, в большинстве своём казались цветами неживыми. Они были так напичканы всевозможными удобрениями, что выглядели застывшими масками цветов.

После рынка, с цветами, он поехал искать Наташин дом и нашёл его быстро. Но было рано, чтоб звонить в дверь, и он присел на скамейку возле подъезда.

Было тихо, движения никакого. К нему сразу слетелись голуби, заворковали у ног, они что-то находили на земле и клевали. Погодя к ним присоединились воробьи - прыгали, чирикали, одним глазом поглядывали на него. Прошла собака, вильнула хвостом, будто поприветствовала его, осмотрелась и прилегла поблизости.

Сидел на скамейке он добрый час, после чего решил, что пора идти. В лифт не стал заходить, а пошёл пешком по лестнице. Поднимаясь по ступенькам, почувствовал: учащённо забилось сердце, а в ногах появилась слабость. Пришлось брать себя в руки.

13

Наташа проснулась оттого, что зашевелилась Кристина -

она была ранней пташкой. Раскрыв глазки, девочка сразу начинала двигаться: поднимала вверх ножки, ручки, шевелила ими и чему-то улыбалась.

Наташа глядела на неё, но не двигалась: знала, что только сделает движение, как оно станет для дочери сигналом, чтобы подняться и броситься к ней, и тогда начнутся смех, возня, шум, а шуметь нельзя было: родители Наташины спали в этой же комнате, только у противоположной стенки.

Но девочка заметила, что у мамы глазки тоже открылись, и заулыбалась ещё больше. Тогда Наташа приложила палец к губам и показала на койку родителей, потом поднялась, взяла девочку на руки и вышла в коридор, а из него направилась в кухню, где они сразу защебетали.

Наташа всё реже и реже вспоминала Вольского, и не мудрено, ведь прошло три года, срок не малый, как он исчез. В тот первый год она звонила к нему на квартиру, приходила, но его не было. Ей сказали, уехал.

Когда была беременной, она много думала о нём, всё надеялась, что он вот-вот придёт, не оставит её в таком положении. И звонки, которые раздавались в передней, каждый раз зажигали в ней надежду, что это он. Она вначале отчётливо представляла картину, как всё будет, когда он появится. Краски её воображения в ту пору были свежими, яркими, и она писала ими радужные картины. Но время шло, а Вольский так и не появился.

Родилась девочка. А она сама ещё была девочкой. Суровая и неумолимая действительность предстала перед ней. Всё, что сооружало её воображение, рушилось. Но страшным было не это, а то, что она не видела будущего и тревожилась за свою девочку. Неопределённость держала её в напряжении, и она от неё нет-нет да и срывалась. Когда её мать однажды шлёпнула баловавшуюся Кристину и сказала бранные слова по отношению к ней, Наташа пришла в ярость.

- Я ни на кого не посмотрю, - кричала она, - а выцарапаю глаза всем, кто будет обижать мою дочь. Если неугодно моё присутствие в этом доме, я могу уйти на улицу.

Отец еле успокоил её тогда. Он любил дочь, а мать недолюбливала. Она вообще не хотела дочери, не хотела второго ребёнка, но муж настоял, и она родила.

Может, она предвидела ту тесноту, в которую попадёт семья с её рождением. Когда Наташа была маленькой, куда ни шло ещё, как-то устраивались. Но женился сын, выросла дочь, и у дочери появилась своя дочь, и теснота стала невыносимой.

...Пришли выходные, Наташа наметила стирку. Она решила, что как только все домашние уедут на дачу, она сразу ею и займётся, а после стирки пойдёт гулять с

Кристиной.

Квартира проснулась, зашумела, и тут Наташа услышала, что в передней звонит звонок, и кинулась к двери, поспешно, торопливо, без всякой мысли о чём-либо, но с каким-то непонятным чувством тревожной надежды. За ней следом выскочила Кристина и с любопытством уставилась на дверь…

Когда дверь открылась, Вольский увидел Наташу. Она взглянула на него, побледнела, стала белой как мел и пошатнулась. Вольский еле успел её подхватить и прошептал:

- Наташа!..

Наташа вздохнула и начала приходить в себя.

- Прости меня, Наташа! Я приехал, чтобы забрать тебя.

В это время к Наташе подошла Кристина и ухватилась за её юбку. Сердце Вольского учащённо забилось, он присел перед девочкой и, дотронувшись до её плечика, спросил:

- Как тебя звать, солнышко?

И услышал в ответ:

- Кипина.

- Кристина, - поправила девочку Наташа. - Так что, видишь, я не одна. Если забирать, то двоих.

Вольский взял девочку на руки, но та сразу насупилась и потянулась ручонками к Наташе. Наташа взяла её к себе, и девочка, обняв шею матери, спрятала личико.

- Тебе и Кристине, - сказал Вольский, вспомнив о розах, которые держал в руке.

Из комнаты послышался мужской голос:

- Наташа, с кем это ты там разговариваешь?

- Приехал Виктор, чтобы забрать меня и Кристину.

Вольский сидел на стуле в комнате, которая ещё не была прибрана, а все стояли и глядели на него. Единственным человеком, который не глядел на него, была Кристина, она пальчиками трогала лепестки роз, всё её внимание было сосредоточено на цветах.

- Вы хотите забрать Наташу и Кристину, а у вас есть, куда их забирать? - спросил Наташин отец.

- У меня двухкомнатная квартира. Наташа знает её.

- А где вы работаете? Вы сможете обеспечить их? - задал вопрос Наташин брат.

- Думаю, что смогу. А работаю я в научно-иссле-довательском институте.

- Кем?

- Заместителем директора по науке.

- У вас что, степень есть?

- Да.

- Какая?

- Доктор физико-математических наук.

- Когда вы думаете забирать Наташу с Кристиной? - снова спросил Наташин отец.

- Прямо сейчас.

- Надо накормить ребёнка, а потом можете ехать, - сказала хозяйка дома.

- Если вы не возражаете, то я хотел бы посмотреть, как устроится Наташа с ребёнком, - сказал отец.

- А чего мне возражать? Конечно, не возражаю.

Кристину забрали на кухню, чтобы покормить. Наташа отказалась от еды и осталась с Вольским в комнате.

- Я приходила к тебе, - сказала она. - Мне было так тяжело…

- Я понимаю, Наташа…

- Что ты понимаешь? - вдруг вспылила Наташа. - Ничего ты не понимаешь! Ты не знаешь, что я чувствовала, как жила… ты многого не знаешь, - и она расплакалась и прижалась плечом к нему, будто ища защиты у него от всего того, что было.

Вольский обнял её за вздрагивающие плечики и прижал к себе.

14

Они вчетвером вышли на улицу: Кристина, Вольский, Наташа и её отец. Отец нёс чемодан, в котором находились вещи Наташи и Кристины.

Поймав такси, Вольский всех усадил в машину, а когда уселся сам, сказал Наташе:

- Едем домой. Там посмотрим, что нам нужно, и поедем за покупками. Кристине нужно купить кроватку, матрасик и остальные спальные принадлежности. Пока будем ехать, ты подумай, что нам ещё может понадобиться для дома.

- Мне вот так, сразу, трудно сказать, что понадобится, я ведь не знаю, что у тебя есть. А у меня есть только вот этот чемодан - и всё. Здесь мой и Кристинин скарб.

- Всё то же, Наташа, что было тогда, ничего не прибавилось, ведь меня не было три года. Позже ты сделаешь ревизию всему, а сейчас окинешь беглым взглядом квартиру, чтоб иметь хотя бы какое-то представление о том, что есть. -

Немного подумав, он добавил: - Не исключено, что мы вселимся в другую квартиру, большую по размеру. Будет это, наверно, позже, после того как выйдет приказ о моём назначении директором института.

Они подъехали к дому, вышли из машины и поднялись наверх. Кристина первой юркнула в дверь, она оказалась самой любопытной из всех. Зайдя в квартиру, обошла сначала комнаты, заглянула на кухню, в кладовку и вышла на балкон, но, так как тот снизу был обшит пластиком, она ничего не могла увидеть, что было снаружи, и, оставив балкон, принялась бегать по комнатам.

- Ну что, Наташа, поехали? - сказал Вольский.

- Поехали! - ответила Наташа, а потом сказала отцу: -

Папа, ты побудешь с Кристиной, пока мы съездим за покупками?

Но девочка, услышав, что о ней говорят, насторожилась и уже не спускала глаз с матери. И только Наташа собралась выходить, как Кристина заплакала и бросилась к ней.

- Кристина, что это такое? Побудешь с дедушкой. Мы скоро вернёмся.

Вольский посмотрел на заплаканное личико ребёнка и сказал:

- Наташа, давай её возьмём с собою.

- А дедушка, что - останется один?

- Я могу тоже с вами поехать. Вдруг понадобится моя помощь.

Вольский взял за руку девочку, вытер оставшиеся слезинки с личика, и они вышли из квартиры.

В мебельном магазине они купили не только кроватку и матрасик для Кристины, а ещё столик и два стульчика, высокий и низкий, - тоже для дочери. Потом поднялись на этаж выше и выбрали постельное бельё для себя и ребёнка.

- Кажется, в этом магазине всё купили, - сказал Вольский, -

можем отправляться домой. А где Кристина? - он обеспокоенно оглянулся.

- Вон она, - сказала Наташа, - уткнулась носом в стекло киоска с детскими игрушками. Что-то увидела там.

Вольский подошёл к ней.

- Что ты рассматриваешь, Кристина?

Она пальчиком показала на жёлтого лисёнка и ноготком поцарапала стекло.

- Ты его хочешь?

Девочка ничего не ответила, а только утвердительно кивнула головой.

Вольский заплатил за игрушку, и продавщица подала Кристине лисёнка. И та, схватив его обеими руками, прижала к себе и со всех ног бросилась к матери.

- Мама, смотли: лисёнок у меня! - делилась своей радостью девочка, показывая игрушку маме.

Наташа присела возле неё, притронулась к игрушке, погладила её и сказала:

- Хороший лисёнок у тебя, очень хороший. А ты сказала папе спасибо за то, что он тебе его купил?

- Забыля.

Приехав домой, они занялись делами. Наташа начала готовить обед, Вольский хотел ей помочь, но она сказала, что сама управится, и он отправился курить на балкон. Курить теперь он стал меньше, но всё-таки курил, а хотелось вообще избавиться от этой привычки.

Кристина, уложив лисёнка спать, немного поглазела, как дедушка собирает её кроватку, а потом отправилась на балкон. Там ей ничего не было видно, но она ещё не решалась попроситься на руки к Вольскому, и тот, усмехнувшись ей, поднял её наверх. Она внимательно осмотрела всё, что открылось её глазам, и вдруг, ничего не сказав, заскользила вниз и, покинув Вольского, убежала, а через минуту вернулась с Наташей. Та взяла её на руки, и Кристина показала вниз, где за деревьями виднелась детская площадка. Наташа глянула туда и сказала:

- Я обещала сходить с ней на детскую площадку, но всё никак не получалось. Её что-то интересует там, но объяснить она не может.

- Давай я схожу с ней. Пока обед будет готов, мы вернёмся.

- Пойдёшь с папой? - спросила Наташа Кристину.

- Дя! - ответила та и, соскользнув вниз с рук матери, взяла Вольского за руку.

На площадке она вскарабкалась на детскую горку, но спуститься с неё боялась, уцепилась за руку Вольского и не отпускала её. Тот, придерживая Кристину обеими руками, медленно спустил её вниз. Когда спускал, чувствовал, как девочка напряглась и затаила дыхание и облегчённо вздохнула внизу. Личико её сразу посветлело, напряжённость с него сошла, и она заулыбалась.

Он спустил её с горки раз пять, каждый раз убыстряя движение и только для видимости поддерживая её. И вот она решила спуститься сама. Спустившись, сказала:

- Сяма умею, - и ещё спускалась с горки раза три.

Потом она каталась на качелях, на кругу, повисела на перекладине, а в конце попросила поймать её. Убегая, она заливисто смеялась.

Когда Вольский увидел, что она устала бегать, он её поймал и поднял на руки.

- Ну что, Кристина, - сказал он, - пойдём домой?

- Дя, - ответила девочка.

И они пошли, взявшись за руки.

Проходя возле гастронома, Вольский сказал дочери:

- Зайдём в магазин. Купим свежего хлебушка и молока.

Купили хлеб, купили молоко и сливки, затем Вольский купил пару пачек пельменей, а Кристине сказал:

- Видишь, вон тётя продаёт мороженое. Вот тебе денежка и купи четыре порции. Запомнила - четыре.

- Цетыли - запомниля, - сказала и пошла к продавщице мороженого.

Продавщица уложила мороженое в пакет и подала его девочке. Та, прижав пакет к себе, пошла к Вольскому.

- Купиля, - сказала она ему.

Дверь им открыла Наташа.

- Ушли и пропали, - сказала она им.

- Мы не плопали, мама. Мы вот, - ответила Кристина, показывая пальчиком на себя и Вольского.

Передавая мороженое матери, она с гордостью заявила:

- Сяма купиля.

Наташа наклонилась и поцеловала девочку в головку, а Вольский сказал:

- Пошли, Кристина. Надо нам помыть руки, и будем садиться за стол. Я голодный как волк.

- И я - как волк, - ответила девочка, и они пошли в ванную.

Наташин отец ушёл, Наташа и Кристина уснули, намаявшись за эти полдня, такие насыщенные событиями. Вольский прошёлся на цыпочках возле них и вышел в другую комнату. Сел за стол и сказал сам себе:

- Теперь я принадлежу им!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.