Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(46)
Герман Брюнов
 Кистепёрые рыбы

Недавно, как мне показалось, я нашел эту девчонку «В Контакте». Год рождения совсем другой, иное имя, незнакомый мне город. Она уже взрослая, но в ее альбомах множество детских снимков. Вне всякого сомнения - это она. На самых старых фотографиях я узнаю немного самоуверенного и независимого ребенка. Она улыбается, иногда корчит смешные рожицы. Но в глазах этой девочки есть нечто очень взрослое. Мудрость мадонны и что-то жизнерадостное или даже хулиганистое сочетаются в ее грустных глазах и в едва заметной насмешливой улыбке.

Зыбкие и обманчивые детские воспоминания похожи на сон или грёзы, пока вдруг какая-то малозначительная деталь, совершенно забытая и ненужная взрослому человеку, не засверкает в памяти ярче, чем сама реальность. Возникают мельчайшие подробности, ощущения, запахи детства. Наша первая встреча с этой девочкой повторяется вновь.

* * *

На берегу маленького моря стоял поселок Постоянный (так говорили взрослые), но я-то знал, что это просто поселок, который не будет затоплен морем. Почти везде вокруг была вода, только в одном месте располагалась «Индия», в которой жили дикие племена «цыган». Пройдя или проехав через «Индию», можно было достигнуть суши. Это была единственная связь с большой землей, с цивилизацией. Но идти пешком - крайне опасно, нужно было ехать на автобусе, тогда цыганы не решались напасть, так как взрослые люди могли отбить их атаку и пожаловаться в райком.

Еще можно было проехать на такси. Одна семья, наверно, не смогла бы совладать с дикими, или скорее с одичавшими, цыганами. Но такси едет очень и очень быстро - цыганы просто не могли догнать автомобиль, когда мы с родителями ехали в гости к нашим знакомым в другую часть города.

Невдалеке от нашего дома располагалась автостанция. Оттуда постоянно отправлялись автобусы во всех направлениях. Я рано научился читать, и всегда читал названия мест, куда едет автобус. Дело в том, что я родился на дне моря, в маленьком поселке строителей, называвшемся Заверняйка. Взрослые, конечно, скрывали, но я-то был уверен, что автобусное сообщение с этим поселком сохранилось. Иногда я даже задавал провокационные вопросы: «А раньше отсюда ходил автобус на Заверняйку? А во сколько он отправлялся?». Понятно же - взрослые могут себя выдать, например, заявить, что теперь расписание изменилось, автобусы ходят тогда-то и тогда-то. Взрослые вообще не умеют обманывать: нужно только дождаться, когда они задумаются или отвлекутся. Тогда они говорят правду.

Я хорошо понимал, что для подводного путешествия мне может понадобиться тяжелый водолазный скафандр. Но, с другой стороны, было довольно очевидно, что на всех желающих таких скафандров не хватит, значит, большинство людей как-то обходились - и я тоже смогу подсмотреть за ними и делать так же, как они.

Вероятно, в самый момент входа в воду нужно просто задержать дыхание, а может даже закрыть глаза. А потом - вокруг уже будет вода, и все будут дышать как рыбы. Рыбы же дышат в воде, значит, и я смогу. Для меня никогда не возникало вопроса, зачем мне ехать на Заверняйку. Я был уверен, что там я увижу нечто важное и интересное - например, кистеперых рыб. Это древние рыбы, и теперь они живут только на месте нашего старого поселка. Эти рыбы очень умны, они умеют разговаривать и знают кое-что крайне важное.

Они очень велики по своим размерам, чуть ли не с автобус, так что в мелких местах над морем могли появляться их гребни. Интересно было следить за морем и ждать, когда гребни кистеперых рыб окажутся над водой. Кистеперые - это крупные малоподвижные рыбы с красивыми длинными плавниками, но не такие большие, как киты, они подплывают близко (детей они не едят) и всегда говорят негромко и серьезно.

Прямо перед нашим домом располагался целый квартал сараев, в этих дощатых строениях люди хранили старый хлам, некоторые даже держали там кур. В самом отдаленном углу этого квартала жила злая собака на цепи. Когда мы играли в прятки, нельзя было прятаться дальше собаки, это считалось нечестным.

Но я постоянно совершал какие-то детские проказы и шалости. Очень часто это приносило только разочарование, упреки взрослых и резкие перемены представлений о мире. Я становился все взрослее, и скоро мне пришлось с огромным разочарованием узнать, что территория сараев продолжается далеко не бесконечно...

Но прежде я встретил посреди этих сараев свою первую любовь. Я хорошо помню тот летний знойный день. Нас фотографировали на качелях, я кричал от восторга, просил раскачивать больше, еще больше (надеясь все-таки на осмотрительность взрослых). А рядом сидел мой младший брат с круглыми от страха глазами. Он был на год младше, и ему было в два раза страшнее, но он не плакал и не жаловался.

Потом взрослые с фотоаппаратом ушли домой... В тот день во дворе не было организовано никаких игр, и потому я отправился в опасное и непредсказуемое исследование сараев. Девочка стояла невдалеке и как будто делала что-то необычное (теперь я уже не могу вспомнить, что именно). Она была старше и на полголовы выше меня.

Мне и раньше случалось влюбляться, но та любовь была какая-то детская, ненастоящая. Например, я долго любил девочку по фамилии Кузьмина. У нее были большие голубые банты и черные брови. Однажды мне показалось, что я увидел ее на втором этаже противоположного дома, от этого любовь моя стала еще сильнее. Кузьмина напоминала мне Мальвину из сказки про Буратино.

Среди сараев стояла необыкновенная тишина, казавшаяся мне праздничной. Без страха и смущения я подошел к девочке, и в тот момент подул ветер, а из-за тучи вывалилось солнце. Стало очень жарко. Кажется, я о чем-то спросил ее (теперь уже я не могу расслышать этих слов). Она ответила и засмеялась. И тогда я сказал очень просто и серьёзно, как никогда в моей жизни этого больше не получалось:

- Я люблю тебя.

Вокруг никого не было, и весь этот маленький, залитый солнцем мир принадлежал только нам. Нам было весело и хорошо друг с другом. Я уже понимал, что девочка склоняется к тому, чтобы ответить мне взаимностью. Помню, что я все время повторял про себя ее имя, казавшееся мне завораживающе необыкновенным, - Настя.

Чтобы закрепить наши чувства, я осторожно поцеловал ее в щёку.

- Разве так целуются? - и Настя поцеловала меня прямо в губы. - Я тоже люблю тебя, - сказал она, - но мне не разрешают ходить в сарайки.

- Почему? - спросил я и впервые сильно смутился.

- Я вела себя очень плохо, я была очень плохой девочкой, - ответила моя возлюбленная и почему-то опять засмеялась.

- Ты, наверно, играла со спичками? - догадался я.

- Да, со спичками, - сказала Настя и продолжала смеяться.

Я чувствовал, что теряю ее: у нас не было полного доверия, она что-то не решалась сказать мне, наверно, что-то страшное. Но может, мне лучше и не знать этого? Зачем? Наши чувства и без того были полными, естественными, настоящими. Зачем же мне узнавать что-то плохое?

- Где ты живешь? - спросил я, из последних сил стараясь уберечь свою любовь.

- Я тебе покажу, - ответила Настя. - Только ты не заходи ко мне домой. Я наказана.

Она показала дом и сказала, что живет на первом этаже в квартире направо.

Лишь через год или два я, наконец, решился нарушить запрет своей возлюбленной и зайти в этот дом.

В нем не оказалось никакой девочки. А я ждал ее. Ждал целый год. Ждал весной, когда было еще холодно и везде было полно грязи. Я искал ее летом, когда все дети играли среди этих сараев в прятки. Я так и не узнал точно, какие именно окна ее, но обходил дом вокруг и раз, и другой раз. Мне очень хотелось верить, что моя возлюбленная тоже любит и ждет меня.

И лишь иногда я вспоминал о ее вине и о ее наказании. Что это могло быть, если не спички? Конечно, спички! Все сараи были деревянными и набитыми разным сухим барахлом. Сгорели эти сараи лет через десять от случайного окурка, тушить их даже и не пытались - слишком большой и жаркий костер получился.

Даже поздней осенью, в самую грязь, я старался пройти мимо этого дома. Я часто баловался, иногда дрался, кидался камнями и совершал другие довольно серьёзные детские проступки. Однажды летом моя добрая бабушка не выдержала и сказала, что отдаст меня цыганам, если я не перестану баловаться.

- Цыган здесь нигде и нет! - гордо заявил я, совершенно забыв об одичавших цыганах, живущих «на Индии».

- Как же нет? - с серьезным лицом продолжала шутить бабушка. - Они на «Индии» живут.

Впоследствии я узнал, что «Индия» - это индивидуальный поселок, место, где было разрешено самостоятельное строительство частных домов. Но в то время мне казалось, что Индия - это отдельная страна, в дальних пределах которой обитали даже дикие слоны, тигры и леопарды.

Но характер есть характер, я вновь залез на крышу сараев, порвал и измазал штаны, и бабушка вновь вспомнила про цыган.

- Ха-ха-ха, - заявил я, уже начиная побаиваться. - Я их и не боюсь. Что они мне сделают?

Во время своих приключений я ногой пробил крышу одного из сараев и чувствовал за собой большую вину. К тому же нога была поцарапана.

- Из совсем плохих, никуда не годных деток цыганы варят мыло, - сказала бабушка со смеющимися глазами.

Я хотел было не поверить, но вдруг вспомнил такое мыло - детское. Этим мылом нас с братом мыли в ванне. На упаковке был нарисован румяный бутуз. В то время я уже знал, что моя бабушка была вдовой ректора педагогического института, расстрелянного Сталиным. Студенткой ее сослали в Казахстан, в шахту, где она, беременная, на карачках возила тележку с углем и непременно бы умерла через пол-года или год. Но институт она закончила почти полностью, знаний уже хватало, и потому через несколько месяцев ее перевели на работу библиотекарем.

Бабушка оставалась и простой крестьянской женщиной, и человеком, почти получившим высшее образование, одновременно. Шутки ее были добрые, но без интеллигентского трепета, без чрезмерной осторожности, без показной морали.

Я вспоминал про детское мыло и с ужасом догадывался, что у цыганов все поставлено на поток и желательно быть с ними и в самом деле поосторожней. А ночью я понял, что произошло с моей любимой. Конечно ее отдали цыганам. Я проснулся весь заплаканный и спросил у бабушки, правда ли, что меня могут отдать цыганам? Но бабушка тихо, незло посмеялась надо мной, и я совершенно успокоился.

Я никому не стал рассказывать, что плакал я не от страха, а оттого, что навечно потерял свою любимую.

Весь остаток ночи мне снилось, как мы едем с этой девочкой на автобусе на Заверняйку. Она знала, что с ней будет, и потому старалась не напоминать мне о нашей любви. Она болтала ногами, иногда смеялась. Я немного подрос за то время, пока ее не видел, но она тоже вытянулась, стала совсем взрослой.

В тот самый момент, когда автобус должен был окончательно погрузиться в воду, она пересадила меня на сиденье рядом с собой и крепко обняла. Она велела мне зажмуриться и вдохнуть побольше воздуха перед тем, как вода накроет нас с головой. Вода уже заполнила нижнюю часть автобуса, и его колеса иногда проскальзывали в грязи. Вдруг перед автобуса резко опустился, и я еле успел схватить ртом последний глоток воздуха, что-то сильно булькнуло - и автобус плавно пошел по старой донной дороге.

Кистеперые рыбы стаей следовали за нами. Взрослые их боялись и пытались отогнать. Но я объяснил всем, что не стоит их бояться: детей они не едят. Одна большая рыба хотела догнать нас и что-то сказать в окно.

- Они не отдадут тебя цыганам, - сказала Настя, имея в виду рыб.

Я хотел спросить про нее, но догадался, что ее судьба решена. Я поцеловал ее мокрые глаза и губы, ее волосы плыли в воде, и она плакала невидимыми слезами. А тонкое ситцевое платье прилипло к ее телу и стало почти прозрачным, мне было очень неприятно, что все видят ее почти голой.

А утром у меня был жар, температура под сорок, и это было особенно странно в разгар лета, накануне поездки нашей семьи на юг. Меня хотели везти в больницу, но жар быстро спал... И впечатления южного берега почти навсегда позволили мне забыть и свою возлюбленную, и кистеперых рыб, про которых я прочитал, вероятно, в энциклопедии. Потом школа, новые впечатления, новые друзья. Только иногда я смотрел на воду Братского водохранилища, и мне казалось, что плавники кистеперых рыб взрезают его поверхность, рыбы кружат вокруг места моего рождения, они же так и не сказали мне чего-то самого главного.

* * *

Подростком она становится хуже: теряется часть непосредственности, какая-то неуверенность или неопределенность, даже страх перед будущим закрадываются к ней в душу, отражается странным недоумением в ее глазах. Потом она очень быстро превращается в красивую молодую девушку. Плохой фотограф сильно «перефотошопил» ее лицо, делая из нее нечто вроде модели. Ужасная прическа с начесом в стиле конца пятидесятых годов... Наконец, рядом возникает какой-то симпатичный сладенький мальчик, они танцуют в летнем молодежном лагере. Она красит губы ярко-розовым порочным цветом - в тон ее обуви. Она учится в экономическом институте, пьет дешевое вино и приобретает недорогие, немного вызывающие шмотки. Она собирается уехать в Нью-Йорк, но не предпринимает никаких реальных шагов для этого. Вероятно, ей еще хочется верить в свою звезду, хочется романтики, хочется праздника... Но я смотрю в ее глаза и больше не вижу ни всезнающей грусти, ни гордого, насмешливого оптимизма, так знакомого мне. Кажется, она давно уже поняла, что никогда не услышит умного, смелого и решительного мальчишку, который сможет честно произнести эти простые слова: «Я тебя люблю».

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.