Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(47)
Геннадий Трохин
 История одного предательства

Свёл меня с ней младший лейтенант Миша Кожич. Узнал он, что в одном доме хозяева готовы взять на постой одного или двух квартирантов, и только холостых.

Хозяйка - крепенькая ещё старушка с широко расставленными голубенькими глазками, в которых, казалось, навсегда поселилась хитринка, - согласилась сразу. Показала просторную комнату с двумя высоченными окнами.

Бабка Нюра, так звали мою хозяйку, жила одна. Правда, в Минске жила её дочь с внуком, но навещали они её редко. За год, что я прожил здесь, видел их всего два раза: в Новый год и как-то осенью. Дочь была высокой, стройной. И даже можно было назвать её красавицей, если бы не тонкие, опущенные в уголках рта губы, придававшие ей выражение капризное и высокомерное. Пышные белокурые волосы, собранные на затылке в большой кувшинообразный узел, открывали бледную, в золотистых завитках, шею с родинкой возле правого уха. «Мама, вы неправильно режете картофель. Ну, зачем так крупно? - поучала она старушку, как мышь, суетившуюся у плиты. - Мама, куда дели мой халат, который я вам подарила на день рождения? Он так был вам к лицу». Она работала в школе, и всегда, когда разговаривала с матерью или с сыном, голос у неё был громкий, с хорошо поставленной дикцией, как на уроке.

Гордостью этого дома был сад. Посаженный ещё до войны на расчищенном от мусора пустыре, он разросся и был, пожалуй, единственной доходной частью в хозяйкином бюджете (пенсия была крошечной у бывшей кастелянши городской бани). Осенью бабка Нюра ездила продавать яблоки в Минск, в Барановичи. Несколько мешков со скидкой в цене сдавала в воинскую часть и в ресторан. Да и на местном рынке не залёживались её яблоки - крупные, с глянцевидной восковой поверхностью и с таким ароматом... Да что там говорить! Слава о Нюрином «золотом наливе» была известна и в нашем полку. Жёны офицеров покупали яблоки только у нее.

Одной стороной сад примыкал к воинской части. Кирпичный забор в два метра высотой и заболоченная пустошь не были помехой для любителей полакомиться чужими яблоками. Но бабка Нюра оказалась старушкой упорной и пробивной. Командование полка это поняло и приняло соответствующие меры: забор обтянули сверху колючей проволокой. А замполит на занятиях по политической подготовке как-то упомянул, что старшина танкового батальона Ян Иванович Кавецкий геройски погиб, защищая наш город, в далёком сорок первом. До войны при танковом батальоне были развёрнуты ремонтные мастерские - старшиной там и служил её муж.

Ещё знаменит был этот дом своими наливками и настойками. Наливки бабка Нюра делала на свекольном перваче - чистой и крепкой самогонке. А настойки у неё получались светлыми, как слеза, пенистыми, когда откроешь плотно забитую пробку, с неповторимым ароматом чуточку залежавших и подгнивших яблок. Ну, а домашнее сало от её кабанчика, копчённое по-деревенски, с дымком, да и просто солёное? Это не опишешь... Всё умела бабка Нюра, а вот соседи её почему-то недолюбливали. За что? Не знаю.

Из живности у неё были кабанчик Борька, дворовый пёс Жучок - злая-презлая, в вечных репьях, чёрная лохматая страшила, да кошка Машка.

Кроме меня у бабки Нюры жила ещё одна квартирантка - угрюмая пожилая женщина, работавшая уборщицей в каком-то магазине. Выходила она из своей комнаты, расположенной сразу за кухней, редко. Поздоровается и спрячет глаза под брови. Нелюдимая… Сын её, вечно пьяный сорокалетний мужчина, проведывал мать редко. Недолюбливала его бабка Нюра - называла сыном колбасника, непутёвым. Да и с его матерью не больно-то была ласкова. Частенько переругивалась с ней за стенкой. Какая-то скрытая угроза (так казалось мне) затаилась в маленьких глазках молчаливой квартирантки. Меня всегда удивляло: почему не откажет ей? Человек она в таких делах решительный и довольно-таки бесцеремонный.

Вставала бабка Нюра с рассветом. Не шуточное это дело -

обработать такой сад. Переваливаясь на толстеньких ножках, суетилась до темноты. Пробовал я помочь, но хозяйка запасмурнела сразу лицом, нашла какие-то отговорки. Если бы не лето - яблоки висели зелёные, неаппетитные, - подумал бы: ну и жадина же ты, бабуся.

Весной у бабки Нюры хлопот невпроворот. Надо землю вскопать, навоз раскидать, грядки сделать, посадить и деревья опять же к лету подготовить. Руки уже не те: до всего не доходят. А тут ещё погреб просел. Доски завезены, творило готово - сосед за бутылку наливки сколотил, и попросила меня бабка Нюра солдатиков ей в помощь дать. На выходной. «А я уж накормлю их досыта, напою… Компотом, компотом»… - быстро спохватилась бабка Нюра, встретив мой недовольный взгляд.

Переговорил я со старшиной роты и после завтрака, а было это 9 Мая, привёл четырёх солдат. Парни истосковались по домашней жизни, а тут ещё хозяйка пообещала накормить их настоящим борщом и жареной картошкой со свиными шкварками. К обеду работу уже заканчивали, когда рядовой Виноградов поманил меня в глубину сада. Я пошёл за ним. В самой дальней, заброшенной части его, под большой, с двумя уродливо изогнутыми стволами, яблоней он указал на холмик. Поперёк его лежал деревянный крестик, а по бокам торчали из земли три обгоревшие восковые свечи. Земля на холмике была не слежавшейся, как после зимы, а взрыхлённой, чёрной. Виноградов вопросительно посмотрел на меня.

- Не спрашивай её. Я сам… - попросил я его, когда шли обратно.

Бабка Нюра принимала работу. С одного бока пришлось ещё подбросить земли, а с другого подправить, да и сверху насыпано неровно. Нас она встретила настороженно, изучающим, долгим взглядом впилась в моё лицо. Закончив с погребом, плотно притворила калитку, ведущую в сад, намотала ещё для пущей надёжности проволоки.

Когда солдаты, отяжелевшие от домашнего обеда, ушли -

бабка Нюра немного перестаралась: угостила их яблочной настойкой, - я отчитал её за вино. «В День Победы можно, лейтенант. Помаленьку ведь, - оправдывалась она, убирая со стола. А потом возьми да и спроси: - Чего это вы в сад ходили?»

…Бабка Нюра долго сидела, отрешённо глядя в угол кухни. Хитринки в её голубеньких глазках растаяли, как снежинки, и стали они беспомощными и измученными, как у очень уставшей от одиночества и воспоминаний женщины. А тут ещё в проёме перегородки появилось хмурое лицо квартирантки. Бабка Нюра в сердцах запустила в неё тряпкой и тоненьким, пронзительным голосом закричала: «Уйди, злыдня! Сколько будешь кровушку-то мою пить? Сгинь! Сгинь с глаз моих! Кикимора сушёная!..» Чего-чего, но такого я от моей хозяйки не ожидал. Когда мы снова остались одни, бабка Нюра спустилась в подпол, достала свою знаменитую наливку на свекольном самогоне.

- Значит, видел ты её… - полуутвердительно заключила она, когда мы выпили по стопке густой, золотистой, как вечерний закат, наливки.

Бабка Нюра слегка порозовела. Морщины на её круглом, как яблоко, лице разгладились. И, махнув на всё на свете своей маленькой, с растопыренными пальцами, ладошкой, она рассказала мне эту историю - историю своего предательства. Рассказала на одном дыхании, словно скинула с плеч тяжёлый груз, непосильной ношей следовавший с ней все послевоенные годы.

- Только отстроились, - начала она свой рассказ, - война! Этот дом сложил из сосновых брусьев сам Янек. Работящий был у меня мужик. С тридцать девятого с ним, как встала ихняя часть в райцентре. В сороковом Светочка родилась. Перед тем как немцам войти в город, колонна наших отремонтированных танков ушла из него. С ними и муж. Толком так и не простились - ночью ушли. И с тех пор - ни слуху ни духу о нём. А потом… - она осенила себя крестом и, отпив полстопочки, продолжила: - Потом и случилось это.

Немцы появились утром. А в обед забегает ко мне солдатик. Без гимнастёрки, пилотку где-то потерял, на ногах обмотки, одна рука, выше локтя, забинтована. «Тётя! - кричит. -

Спрячь меня!» А я во дворе со Светочкой была. Только его в сарай за дрова отвела - немцы! С ними этот… колбасник, пан Туроль. Как потом я проведала, видел он, как солдатик ко мне заскочил.

Немцы что-то лопочут по-своему и кивают пану Туролю: переведи. Я-то знаю: по-ихнему он ни бельмеса не понимает. А он напыжился, как петух, и говорит мне: «Покажи-ка, Анна, куда ты краснопузого спрятала?» Я похолодела вся, но вида не показываю. Прикинулась дурочкой: мол, не ведаю, о чём ты спрашиваешь. Немцы заорали: видать, догадались, что я ответила. А один, самый молодой, рыжий, бросил автомат на землю и ко мне подходит. Что-то говорит мне и руками такое… такое показывает, что стыдно стало. И на землю показывает: ложись давай. А потом в Светочку ткнул пальцем и губами пухкает, а сам на автомат головой кивает. Обомлела я. А когда он мундир стал расстёгивать, схватила Светочку, прижала к себе. Думала: не посмеет. Посмел ведь... Даже Светочки не постеснялся. Остальные хохочут. Под конец Светочку к забору поставил и автоматом в неё целится. Всё у меня внутри оборвалось. Всё стерпела бы, но Светочку, кровинушку нашу с Янеком, не отдам! Показываю глазами на сарай. Поняли они всё. А пан Туроль: «Эх, Анна, не надо было тебе доводить до этого». И ухмыляется в усы свои тараканьи.

Когда солдатика нашего из сарая вытолкали, по моему виду он всё, наверное, понял, что со мной произошло. О, Господи! Царствие ему небесное… Изрешетили всего бедненького. Так он и умер на моих глазах с поленом в руках. А на прощание один так меня приложил прикладом по голове, что не помнила, сколько времени пролежала без памяти.

Она наклонила голову и, убрав со лба седенькую прядь, показала мне синеватый шрам.

- Когда пришла в себя, оттащила солдатика в сарай. А ночью похоронила его в саду, под яблоней. Видел ты это место. О, Господи!..

- И кто ещё про это знает?

- А никто. Кроме пана Туроля и его жены - никто. Пана Туроля в конце войны наши повесили, - добавила бабка Нюра.

- А жена?

- Жена его? У меня живёт. Кикимора проклятая! Как освободилась, сюда и приехала. Уж который год терплю её. За комнату не платит. Деньги в долг требует, а не возвращает. И даю ведь кикиморе: боюсь, что выдаст. Так и несу этот крест. А ты расскажешь? - вдруг с запоздалым раскаянием в голосе спросила меня бабка Нюра. - Ох! Лейтенант, - уронив на стол голову, заплакала бабка Нюра, - открыться бы мне! Вдруг родные у него живы?

- Как теперь узнаешь? - вздохнул я.

- А и... узнаешь. Когда в ту зиму дрова в сарае брала, нашла солдатскую книжку его. Спрятанная в поленнице она лежала. Показать? Мне теперь всё равно. А хоть и посадят…

- Не посадят! - стал успокаивать. - Не посадят! Ясно вам! Родные ещё спасибо скажут, что могилу его сохранили.

- Правда-а… лейтенант?.. - сложив крестом на груди руки, снова заревела бабка Нюра.

В военкомате работал наш, бывший, офицер. Выслушав меня, оставил у себя солдатскую книжку. Только одного я не сказал тому офицеру… Теперь это наша с бабкой Нюрой тайна.

Долго искали в Красноярском крае родных погибшего солдата. Пролетел месяц, другой. Тот офицер при встрече хмуро отвечал: «Запрос послали. Ждите». Я уже в отпуск съездил, в далёкий Новокузнецк. А запрос, отпечатанный на казённом бланке районного военкомата города Несвижа, всё гулял где-то. Может, и нет сейчас уже этого посёлка?..

В тот день я задержался на службе. Улица пахла мочёными яблоками и солениями. Шла заготовка к зиме. У калитки, как мне показалось, чем-то встревоженная, стояла бабка Нюра.

- Ой! Лейтенант, что будет? Что будет-то? - запричитала она. - Объявились его родные: мать и сестры. Грозятся приехать на той неделе.

- Откуда такие вести?

- Да офицер из военкомата приходил. Вот письмо, - она в полной растерянности показала мне конверт. - Куда я их поселю? А кормить?..

Гости-то гостями, а семейный бюджет её не должен от этого страдать.

- Не на месяц же? - успокоил я её.

- Ты думаешь? - неуверенно переспросила она.

Пошла вторая неделя, а подтверждения того, что они приезжают, так и не поступило. «И не приедут ведь…» - вздыхала бабка Нюра. Она уже и водки прикупила, разные там деликатесы. А остальное у неё всё своё: и огурчики солёные и маринованные, и помидорчики с капустой, и сало, и компоты, а про наливку и настойку нечего и говорить. А уж рыбка копчёная! -

пальчики оближешь! Сосед постарался, рыбинспектор на загородных прудах. Всё припасла бабка Нюра, а их всё нет и нет.

Тихо и незаметно в прохладный субботний день (бабка Нюра только принялась солить капусту) к калитке ограды её дома подошли три скромно одетые женщины. С деревенским загаром, продубившим простые, грубоватые лица, все, как одна, сероглазые; у самой пожилой из них глаза были только совсем-совсем светлые, будто выцвели на солнце, даже зрачков не видать. В тот день я на службу не пошёл: ангина припекла.

- Кавецкие тут живут? - вместо приветствия спросила та, что моложе.

Увидел я их, когда они ещё только искали калитку. Натягивая на ходу китель, ринулся к выходу. А от стола уже, уточкой переваливаясь на полных ножках, в стареньком фартуке, устремилась к ним бабка Нюра. У старшей вывалились из рук сумки. Она, как слепая, сделала два шага вперёд. И вот, задыхаясь от рыданий, они замерли в объятиях, словно слились воедино друг с другом.

- Ой! Да что это я? - спохватилась вдруг бабка Нюра. - Ой, ой! Совсем замоталась. Проходите в дом. Утомились в дороге-то.

Старшая замотала головой, и я услышал тихий, испепеляющий душу шёпот:

- Где?..

Я занёс в дом вещи и поспешил за ними в сад. Когда догнал их, они уже были там. Старшая как была в синем плаще и в чёрном платке, так и рухнула на этот холмик. Дочери хотели поднять её, но она словно окаменела, вцепившись пальцами в пожухлую землю.

- Оставьте уж её… - прошептала бабка Нюра. - Пусть побудет с ним. А мы пока отойдём, не будем им мешать.

Не мог я в тот день находиться с ними: какой-то жгучий ком подкатывался к горлу, начинали гореть щёки. Когда я выходил из калитки, навстречу мне попался офицер из военкомата, а с ним... военком, знаменитый партизанский комбриг, с огромным букетом роз.

- Где они?.. - не отвечая на моё приветствие, спросил полковник.

- Там… - махнул я рукой в сторону сада.

- Лейтенант! Что у тебя с глазами? - донеслось мне вдогонку, но я уже был далеко.

Я шёл, как пьяный, почти ничего не видя перед собой.

- Девочки! - услышал я откуда-то сбоку. - Гляньте-ка: офицер плачет!

- Ой! Мамочка! И правда.

Я дотронулся до щеки - она была мокрой.

Сколько лет минуло с той поры! Но в День Победы, когда у тестя поднимаем ставший уже ритуальным стакан простой русской водки, перед глазами всегда почему-то встаёт тот холмик в яблоневом саду и три обгоревшие восковые свечи. И ещё две постаревшие женщины: одна, круглолицая, с широко расставленными голубенькими глазками, обнимает другую, с почерневшим от горя лицом.

А звали того солдата Иван. Збруев! Иван!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.