Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(48)
Олег Куимов
 Домой

Ну вот, наконец, мы и приехали. Трое суток одуряющей жары в галдящем на разных языках вагоне, шныряющие на каждом полустанке менты, то ли настоящие, то ли самозваные (рискни тут разбираться!), - это вам не жизнерадостная поездка на Черное море. А казахские менты - это не московская милиция. В Москве все до неприличия прямо: денег дай, да! Дал - и иди, куда вздумается. Казахам так в лоб неинтересно. Все, как и полагается на юге: веселые, с анекдотами, открытыми улыбками и смехом расспросы; твои документы в руках мента крутятся, не раскрываясь, хлопают по раскрытой ладони - все так по-свойски, по-дружески (сейчас вернет, пожелает счастливого пути и пойдет дальше). Ан нет, встретишься случайно взглядом: это тебе не шутки, Ваня, хочешь ехать дальше - денег дай, да! В общем, все, как и в Москве, только сценарий содержит иной колорит: должна бить ключом обоюдная радость, а финал, понятное дело, тот же - часть твоих денег перекочевывает в карман мента. Хэппи энд. Мент счастлив, что клюнул еще пару-другую золотых зернышек, а ты счастлив, что где-нибудь в твоих вещах не обнаружилась наркота и ты едешь дальше, до следующего полустанка. А там может повезти - и следующий быстроокий мент метнет своим зорким глазом в другую жертву.

Короче, курс укрепления нервной системы благополучно завершен - я в родном Бишкеке. Приезжая домой, каждый раз оббегаю знакомых, узнаю, кто, где и как, записываю номера телефонов уехавших на заработки или навсегда в Россию. А вот мою маму не выманишь из Бишкека никаким пряником: «Я здесь всю жизнь прожила - здесь меня и похороните рядом с отцом» - это она так о моем бате. Мама после его смерти сильно сдала. Каждый раз, когда я приезжаю домой, сжимается сердце: у моей веселой мамы, нашего семейного энерджайзера, подсела батарейка и она стала обычной, как все, стареющей пенсионеркой. К собственному стыду, я не уделяю ей столько времени, сколько должен уделять примерный сын, и всегда по приезде убегаю по знакомым. Так и в этот раз.

- Сынок, возвращайся поскорее, - кричит она мне вслед в дверях, пока я сбегаю вниз по лестнице.

- Хорошо, мам, постараюсь прийти пораньше, - отзываюсь я, прежде чем выскочить на улицу, всякий раз веря, что и в самом деле порадую маму долгим разговором за ужином.

Первым делом отправляюсь к своему другу Кольку Серегину. Вот уж кому повезло больше всех - работает геологом по контракту в Австралии, получает хорошие деньги и подумывает остаться там навсегда. Не знаю, как мы будем друг без друга, но у него семья, дети, которых хочется кормить и одевать, как приличному специалисту-геологу высшего разряда, а не как бомжу из Киргизии. И родные горы, и Иссык-Куль пусть переходят в категорию счастливых сновидений - лишь бы только детям было хорошо в этой родной для них и чужой для самого Колька Австралии.

Иду я вообще-то к его маме - тете Нине. Она для меня как вторая мать, ведь наше с Кольком детство и юность разделились на два дома - его и наш. Если мы были не у него, то, значит, у меня; если не у меня, то, значит, у него. Тетя Нина - женщина редкостной души, красавица хохлушка-веселушка; а уж как засервирует стол - учитесь, пока не поздно, господа рестораторы!

Она крепко обнимает, расцеловывает меня в обе щеки, вся лучась теплом и искренней радостью.

- Ну, рассказывай, что нового.

И я рассказываю. Тетя Нина притихает, восторженно слушая о столице России.

- Ты даже не представляешь себе, как мы тут соскучились по Москве, - говорит она, - столько лет не были и вряд ли уже теперь по такой жизни побываем.

Нам хорошо сейчас с тетей Ниной, как бывает при встрече давно не видевшихся родственников. «Но я должен отнести фотографии и письмо…» - и я тороплюсь распрощаться.

Тетя Нина чуток расстраивается и, с легкой шутливой укоризной протяжно растягивая слова, говорит:

- Ну-у-у, Ванечка, что-то ты совсем мало посидел.

- Тетя Нина, да мне надо еще в пару мест забежать. Вы уж извините.

- Ну ладно, забеги только уж перед отъездом. Вы, молодые, себе даже не представляете, какая нам, старикам, радость, когда вы приезжаете.

- Обязательно забегу, - отвечаю я, целуя вторую маму в щечку.

Я иду по родному городу, но еще не чувствую, что дома. В Москве я чужак, гастарбайтер, хотя и русский. От Бишкека тоже уже оторвал свою пуповину. Болтаюсь, как неприкаянный, перекати-полем между двумя столицами. Подует ветер в одну сторону - качусь, в другую задует - обратно понесло. Этакая лягушка-путешественница, разве что поездки далеко не халявные: билеты-то дорогие - часто не поездишь. У меня есть знакомые молодые киргизы в Москве, которые дома не бывают по два-три года. Отправляют деньги родным, и все. Я так не могу, каждый год все-таки езжу домой. Да мне-то что, я за пятнадцать тысяч улицы не подметаю: хорошие программисты в цене. Семьи нет, и не собираюсь заводить. А зачем? К детям дышу ровно, а баб на мой век хватит - зачем в наше-то время попусту напрягаться. Мама, правда, переживает, ну да внуки у нее все равно есть - от моей младшей сестры Наташи. Так что в деле продолжения рода можно теперь и без моего участия обойтись.

Я поглядываю на часы - половина четвертого - и ускоряю шаг. В Бишкеке темнеет рано, а тем более в сентябре. Как-то не очень хочется возвращаться через частный сектор по темноте. Прохожу по улице Куренкеева - где-то здесь, помнится, года три назад хорошо провел время со своим тезкой Иваном Полищуком - классный мужик.

Ну вот, а еще говорят, мысль нематериальна - стоило только подумать…

- Ваня, - окликает меня кто-то, и я, уже догадываясь, кто это, оборачиваюсь на голос.

- Ваня! - восклицаю радостно: я сейчас рад любому знакомому лицу, а Полищуку тем более; да и он мне рад искренне, как-никак не так уж много нас, русских, осталось в городе. - Ну, ты как?

- Нормально, а ты как?

- Нормально.

- Пошли ко мне, посидим, поговорим по-человечески, пивка попьем.

- Вань, давай завтра, мне надо край в одно место зайти.

На лице тезки медленно растворяется радостная улыбка.

- Ты что, серьезно? Столько не виделись - какие могут быть дела.

Мне становится неудобно перед Иваном, но я знаю, чем закончится такой вечер, а надо еще не растерять фотографии и доставить в целости по адресу.

- Ваня, не серчай, завтра - железное слово - в это же время буду у тебя как штык. Ты, кстати, в этом доме живешь, а то я уже подзабыл? - показываю я на соседнюю двухэтажную коробку.

- Да, в этом. Только не забудь. Я буду ждать. Я тебе, кстати, новость расскажу.

- Какую еще?

- Да я в городской кенеш баллотируюсь.

- Ну, ты дае-е-ешь! Давай… избирайся, мы за тебя голосовать будем. Ну все, бегу, Вань. До завтра.

- До завтра.

В первую очередь я разделываюсь с фотографиями. Теперь остается еще письмо, но с ним уже гораздо проще: лежит себе спокойно в кармане без риска потеряться, да и помнется - не так страшно, как с фотографиями. Тем более что отнести его надо в соседний двор. Отдал бы сразу, просто днем никого не оказалось дома.

Захожу в нужный мне двор - вот это да! Просто грузинский вариант общежительства в киргизском городе Бишкек. Прямо за столиком, за которым обычно мужики режутся в домино, Сашка Гусев, с которым я когда-то в детстве ходил на борьбу, занимается приемом пищи. Такого я еще в Бишкеке не видел. Сашка ел из тарелки борщ, рядом лежала вилка. То есть конкретный ужин во дворе современного пятиэтажного дома, как будто бы это происходило на собственной кухне.

Сашка впивается в меня взглядом и привстает с места.

- Ванька, ты, что ли?

-Ну, вроде я.

- Сколько лет, сколько зим. Садись, тьфу ты, присаживайся ко мне. Я тут со скуки одуреваю. Решил вот перекусить.

Растерянный, я не знаю, что и сказать.

- Давай, Вань, подсаживайся, столько не виделись. Давай, давай, - настойчиво убеждает он меня, и я уступаю.

В самом деле, уже вот-вот стемнеет - и кому мы будем нужны со своей экзотикой. Да и кто меня теперь тут может признать, если большая часть жильцов новые?

Мы выпиваем, закусываем, разговор оживает, и я отвечаю на Сашкины вопросы, а он рассказывает, кто куда, когда уехал, кто спился, кто умер.

- Оба-на, смотри, - кивает Сашка головой в сторону, - гордость нашего двора агрегат физкультуры Дуся.

Вдоль дома семенит трусцой в стиле бегущей цапли явно подвыпившая дамочка. На ней легкий ситцевый застиранный халатик серо-синего цвета и заношенные белые кроссовки. Поясок обтягивает еще неплохо сохранившуюся фигурку, но вот с вульгарной несвежестью подержанного Бахусом и друзьями тела ничего не попишешь. Во всяком случае, в натурщицы к Мухиной точно бы не попала, хотя и тужится сохранить форму прелестей. Не замечая почему-то нас, хотя мы и сидим неподалеку, физкультурница старательно машет руками, приседает, приподнимается на цыпочках, угловато подергиваясь, как девочка-даун. Большей нелепости трудно сыскать. Неожиданно она встает на четвереньки и потягивается, изгибается, как кошка. Прямо перед ней возникает мужик - наверное, вышел из открытого настежь подъезда. Мужик тоже в том состоянии, когда абсолютно по барабану, каким тебя увидят окружающие, и преспокойно разглядывает ее трусы - халатик залазит на спину.

Наконец, наши пристальные взгляды пробивают ее мощное биополе, и она, повернувшись в нашу сторону, замечает веселые физиономии наблюдателей.

- Ну что уставились, лучше бы налили, - кричит она нам.

- Ну, иди - налью, я сегодня добрый, - добродушно смеется Сашка.

- А я сегодня негордая, - жеманно пожимает физкультурница плечиками и подходит к нам.

Вместе с ней к нам подсаживается и мужик.

- А мне нальешь, Сашок?

- И тебе налью, и себе налью. Только без борзоты: выпили - и по домам, чтобы не мешали нам разговаривать: сто лет корешка не видел.

Сашку здесь боятся: и силой не обижен, и, было время, подпрягала его по своим делам какая-то бригада - в смысле не из тех, что каменщиками или на заводе вкалывают. Потом всех попересажали, кто-то свалил в Россию, а Сашка переквалифицировался в бизнесмены. Вроде как у него на Дордое два торговых павильона. Не круто, конечно, но я бы не отказался сменить свой компьютер в Москве на его павильоны. И думаю, не я один. Большинство жильцов дома уже новые и поэтому не знают Сашку, однако личность его, обрастая все новыми и новыми деталями в пересказе одного соседа второму, второго - третьему и так далее, постепенно героизировалась, пока не стала окончательно легендарной в округе. Из перворазрядника он превратился в мастера и сам уже был уверен, что фактически именно на мастера и тянул.

Сашка щедро наливает физкультурнице с мужиком. Те выпивают, благодарят и уходят. Физкультурница снова начинает свои дауновские подергивания. Падает. Мужик поднимает ее. Физкультурница, отряхивая свои и без того грязные ноги от пыли, громко ругается, затем они исчезают в подъезде.

В это время из-за угла дома выходит девушка лет двадцати. Я невольно засматриваюсь на нее: красивое лицо, красивые ноги, чуть прикрытые юбочкой, красивая высокая грудь под легкой маечкой - все со знаком высшего качества, даже высоко поднятый хвостик на аккуратной головке и тот лишь подчеркивает ее тотальное изящество. Думаю, на такую красавицу поглядываю не только я.

Делая пару шагов к раскрытым настежь дверям подъезда, она затем останавливается и вдруг, к моему удивлению, решительно направляется к нам. Я уже в таком состоянии расслабленности, когда все видится иначе, замечательнее. В багровых лучах закатывающейся раскаленной небесной сковороды девушка чудится мне принцессой из мультфильма «Бременские музыканты». Вот только принца с ней нет, а за нашим грязным столовищем и быть не может.

Между тем «принцесса» медленно подплывает к нам. Вблизи она еще красивее - большие голубые глаза, даже, пожалуй, прекраснее принцессы из «Бременских музыкантов». Ну почему я не художник!

Ладно, пока с ней нет принца, но вот-вот появятся осел, петух и кот со своими музыкальными инструментами. И польется чудесная песня. Внезапно лента замедляется, и на звуковую дорожку вместо нежного голоска накладываются грубоватые для принцессы звуки чужого, слишком твердого голоса:

- Сашок, налил бы и мне.

Мой воздушный замок падает с высоты и под звуки грохота исчезает в туче пыли.

Пыль рассеивается, и на земле обнаруживаются развалины старого шкафа.

- Вот же придурки, лень вынести.

- Что-то я не понял, - отхожу я от потрясения. - Что за дела?

- Это у нас переезд, Вань. Новые жильцы. Избавляются от хлама.

- И давно у вас такие переезды? А наверх мебель тоже забрасывают?

Сашка с «принцессой» смеются, переглянувшись между собой.

- Да нет, это у нас отдельный экземпляр, родственничек чей-то въехал. Сам он почти не бывает здесь. Нанял каких-то крутых работничков из аула. Вот они ему и делают ремонт по-киргизски. Кстати, могу предложить каску со скидкой - по-свойски, - шутит Сашка.

- Светик, а ты чего не на тачке? - спрашивает он «принцессу», после того как мы все выпиваем за технику безопасности.

- Да въехала я в одного мента.

- Да-а, - протягивает Сашка, - ну ты и влипла! Уж лучше бы ты Бакиеву в зад въехала - он бы тебя хоть в гарем взял отрабатывать, сама бы с него поимела, а так я тебе не завидую.

- Да я и сама себе не завидую.

- Ну и что он тебе сказал?

- Что-что! Забрал в отдел и предложил его обслужить. Пообещал большие неприятности.

- Ну и послала бы его куда подальше.

- Ага, пошлешь, особенно когда у тебя в машине траву найдут.

- Он тебе, что, подбросил, что ли?

- Если бы! Купила на свою голову. Курнуть, дуре, захотелось.

- Ну и?

- А что «ну и»? «Ну и» потом в сауне после этого козла два часа отмыть не могла.

- А протокол?

- Порвал при мне.

Сашка довольно улыбнулся.

- Ничего, Светик, ты еще легко отделалась. Считай, что тебя красота спасла. Помнишь, как нас в школе учили по Достоевскому: красота спасет мир. Видишь, правильную тему мужик прогонял. Другой бы чалиться пришлось или откупаться - мама не горюй. А у тебя что? Потерлась немного - и свободна.

- Ладно тебе… потерлась, - рассердилась Света. - Сам бы потерся.

- А я, Светик, рожей не вышел. По мне тюрьма плачет.

Я снова вспоминаю про письмо и приподнимаюсь из-за стола.

- Сашка, я сейчас приду. Письмо надо отнести. Отнесу - и сразу же обратно, договорились?

- Да куда ты спешишь?! Кому письмо хоть?

- В семнадцатую квартиру, сейчас посмотрю - кому.

- В какую-какую? - переспрашивает Света.

- В семнадцатую, - отвечаю я и, достав из нагрудного кармана конверт, читаю: - Семнадцатая квартира, Грушевой Светлане.

- Так это же мне! - округляет свои и без того немаленькие глаза Света.

Она забирает у меня письмо и сразу же уходит домой. Сашка ухмыляется ей вслед:

- Вот же штучка! Сама мужиков меняет как перчатки, а тут хоть ее кто-то прижучил. То с одним богатым турком, то с другим.

«Бедный Юрик, если б ты знал, чем занимается твоя любовь, - сочувствую я про себя счастливому в своем неведении знакомому, который ждет не дождется в далекой Москве приезда подруги. - Надеюсь, она не привезет тебе букет синих цветочков».

Кое-как мне удается улизнуть от Сашки, пока я еще не пьян в хлам, ведь дома меня ждет мама, которой я обещал прийти пораньше

Я останавливаюсь под окнами своего подъезда, чтобы оглядеть любимый двор, по которому сто лет назад бегал со своими, теперь уже поразъехавшимися по всему миру друзьями. «Какой у нас был классный двор!» - расплываюсь я в счастливой улыбке, и в это время на мою отставленную в сторону ногу сверху падает блевотина. Отхожу подальше и всматриваюсь в окна, пытаясь определить, кто бы это мог сделать.

На втором этаже виснет на перилах лоджии Васька Стриж, алконавт и дегустатор одеколона еще со времен моего детства. Я открываю рот, чтобы сурово крикнуть: «Ты что, Васька, охренел!», и в это время дверь подъезда широко распахивается -

прямо ко мне выбегает Васькина боевая подруга Верка.

- Ванюша, извини, Вася чуток перебрал. Ну с кем не бывает? - бросается она ко мне с тряпкой и пьяно бормочет, как заведенная, одно и то же. - Ты уж извини, с кем не бывает.

Вытирая мне штанину, Верка не замечает, что вплотную подобралась к причинному месту, и я, резко отстранившись, скрываюсь в подъезде от ее назойливой простоты...

Дома, прежде чем лечь спать, включаю в своей комнате выросшую вместе со мной старенькую настольную лампу и подхожу к окну. Во дворе темно хоть глаз выколи, а я все смотрю и смотрю невидящим взглядом, не в силах отойти. Стекло запотевает от моего дыхания, и я вывожу на нем пальцем: «Я - дома».

Целый месяц провел я в Бишкеке. И теперь, ожидая на вокзале поезда до Москвы, жалею, что слишком задержался, потому что никогда прежде расставание не давалось мне так тяжело. Словно целый мир рушится за моей спиной, чтобы, когда я уже буду отъезжать со станции, превратиться в руины. Мне жаль остающихся здесь русских, но я не Бог - и я уезжаю, а они - нет. И мир почему-то рушится только в моем ощущении, а так все по-прежнему.

Я вдруг замечаю, что почти все провожающие - старики. И опять тот самый дед, которого я вижу всякий раз, покидая Бишкек. Он ни с кем не обнимается, не целуется на прощание, никому не машет и, уж тем более, не семенит за вяло движущимся поездом. Просто, застыв на перроне, неотрывно смотрит вслед убегающему в Россию составу.

Русские старики. Здесь, в теплом Бишкеке, им нравилось жить, а умирать хочется там, где они раньше жить не хотели. Все в одночасье изменилось. Земля, приютившая их когда-то, вдруг оборотилась чужбиной.

Вместе со мной в вагоне весело галдят только-только превратившиеся в девушек миловидные киргизочки, беличьими глазками ловящие каждое движение за окном и внутри вагона. Милые девушки-подростки, едущие на заработки в Москву! Тревога еще не умеет задерживаться в ваших глазах надолго, мелькнет и исчезнет, как не бывало. Только остающиеся на перроне матери прижимают к груди ладони.

Однако и это оказалось, как говорится, еще цветочками. Ягодки я увидел, проехав российско-казахскую границу в Елецке. В ветхих шалашах вдоль железной дороги расположилось целое таджикское поселение. Прямо на холодной земле, прикрытой грудой какого-то тряпья, отдыхали старики, дети носились друг за дружкой между кострами, на которых женщины готовили пищу.

Мир словно перевернулся с ног на голову. Неужели все они ночуют в Оренбуржье октябрьскими, с заморозками, ночами под открытым небом - и дети, и старики? Это ли не апокалипсис? Можно ли представить себе спящего под холодным осенним небом малолетнего ребенка? Даже сама мысль об этом страшна. А маленькие таджичата ночуют. Каково же их отцам!

Если бы москвичей, весь этот сытый мегаполис, нередко чванливо-самодовольный, поместить сюда хотя бы на пару ночей мановением волшебной палочки! «И что бы это дало?» - ехидно ухмыляется во мне внутренний голос. «Не знаю, но что-то обязательно бы дало, хотя бы ради справедливости», - отвечаю я.

А поезд выстукивает привычную песню: «Домой… домой… домой». Кому ты поешь эту песню, старик?

 

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.