Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(50)
Али Сафаров
 Париж, Париж...

Мы с женой вылетели в Париж из Ростова. Нам предстояла пересадка в Вене, и последствия этого обстоятельства задали тон всему путешествию. При переходе из одного терминала аэропорта в другой, решив, что таким тёртым калачам, как мы, вовсе не следует нестись сломя голову вместе с основной массой туристов, проследовали не спеша и даже на минутку заглянули в магазин беспошлинной торговли. В результате опоздали на посадку.

- Он улетел, - сказала работница порта на мой вопрос о нашем самолёте.

- И что мне делать?

- Я не знаю, - ответила женщина в красной униформе и отвернулась.

А были мы не одни, попавшие в такую беду. Вместе с нами от самолёта отстала ещё одна женщина, лет около шестидесяти. И по-настоящему я напугался, только когда перевёл ей слова работницы аэропорта. Лицо нашей спутницы стало совершенно бледным, и капли пота выступили на нём. А ну-ка сейчас её удар разобьёт или просто в обморок свалится, что тогда? И я поспешил успокоить подругу по несчастью, заверив её, что ничего страшного не произошло, подумаешь, отстали от своего рейса, какая мелочь. Боюсь, мой голос звучал не очень-то убедительно. В исступлении отчаяния бедняга пыталась расспрашивать женщину в красном, задавать ей какие-то вопросы, но та с убийственно вежливой улыбкой, правда, подчёркнуто фальшивой, отвечала ей на английском:

- Леди, я не понимаю по-русски ни одного слова.

Женщина повторяла попытки договориться, и мне показалось, что австрийка немного упивается её беспомощностью. Возможно, мне это почудилось, но вот ледяная холодность и стальная твердость работницы авиапредприятия сомнений не вызывали. С той же улыбкой тюремной надзирательницы она медленно, по слогам сказала:

- Леди, повторяю, что я не знаю и не обязана знать русский язык. И я не понимаю ни одного вашего слова.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажу лишь, что нам буквально следующим рейсом удалось всё-таки отправить нашу соотечественницу в Париж, зато сами мы застряли в Вене до утра. В вечернем самолёте было всего одно свободное место. Но частичный успех вдохновил нас, наше настроение, по принципу маятника, качнулось в сторону эйфории, обмениваясь шутками, мы сели на электричку и поехали смотреть Вену. В этом городе минимум два, а может быть даже и три, уровня подземки. Я не разобрался точно. Любезный господин средних лет объяснил мне, что в одно и то же место можно проехать за разную оплату. Но вот как пользоваться автоматом для продажи билетов, я не знал, и уже другой господин, молодой и темнокожий, помог купить нам билеты. Мы сели в вагон и поехали, сами не зная, куда. Видимо, Богу понравилось наше поведение, и он надоумил молодого человека, сидевшего напротив, заговорить с нами.

- Я посмотрел на вас, послушал вашу речь и понял, что вы из России. Я угадал?

Оказалось, у него жена русская, из Краснодара, а родилась она в Баку. Боже, до чего тесен мир, ведь, возможно, когда-то мы видели маленькую девочку на улицах нашего родного города, ставшую впоследствии женой этого дружелюбного и общительного человека... Наш новый знакомый проинструктировал нас, что мы можем успеть увидеть в Вене и как нам возвращаться в аэропорт. Узнав, что мы едем в Париж, он сказал, что по-хорошему завидует нам. Сам бы с удовольствием присоединился, настолько ему нравится этот город.

- Замечательное место, восхитительное. Но смешные люди. Место великолепное, но вот люди там живут смешные. Нет, я ничего не буду говорить, это, возможно, только в моём представлении они смешны, впрочем, сами увидите.

И он улыбнулся многообещающе, слегка заговорщицки.

По совету случайного спутника мы отправились на колесо обозрения, благо оно расположено совсем недалеко от станции подземки. Был ранний вечер, ещё только начинало смеркаться, и мы успели насладиться видом города с высоты. Кажется, мы попали в Диснейленд, вокруг было полно аттракционов, а нам хотелось увидеть сам город. Мы выбрались из лабиринта каруселей, «домов ужаса» и других ярко раскрашенных построек, назначение которых осталось для нас загадкой. И в наступившей уже темноте бродили по чистым, малолюдным улицам, испытывая погружённость в атмосферу спокойной добропорядочности, свойственную, кажется, многим европейским городам, хотя редкие прохожие по большей части были не европейской внешности.

Пару раз мы слышали русскую речь: прошла шумная компания говорящих по-русски людей, молодая женщина громко, со специфическим выговором, произнесла: «Когда мы жили в Баку…». Да, разбросал людей по планете вихрь глобализации.

Потом мы зашли в китайский ресторан. Народу в ресторане было немного, и я заключил, что это завсегдатаи. Проходя между столиками, наша официантка - китаянка - довольно бегло разговаривала с посетителями на немецком, кажется, не только о заказах, а ещё и о каких-то иных делах. Ощущение заброшенности в новый, совершенно не знакомый мир овладело мной. Это восхитительное чувство вернуло в незабвенное время молодости, когда весь мир вокруг был так же незнаком и интересен, как этот крошечный мирок китайского ресторанчика в городе Вене. И я заставил себя забыть о том, что времени на познание новых миров у меня уже нет. К чему портить такое чудесное настроение. Мы с женой говорили, конечно, о превратностях судьбы, о том, что неудача порой оборачивается своей противоположностью, но, к сожалению, ещё чаще выходит наоборот. Все эти мысли и переживания в сумме вызвали такое желание поделиться ими, что я разослал нескольким близким мне людям смс-сообщения такого содержания: «По пути в Париж заскирдовали в Вене, пиво здесь несравненное».

Когда мы вышли из ресторана, начался дождь, а наши зонты улетели в Париж вместе с багажом. Но и это было к лучшему, дождь вовремя загнал нас в подземку, и тут выяснилось, что мы не можем снова вернуться на «дешёвый» уровень, автомат по продаже билетов упорно предлагал нам заплатить по 27 евро. Это при том, что в город мы попали, заплатив по четыре. Разница в сорок шесть евро весьма существенна для нас, да и торопиться было некуда, зачем ехать экспрессом, с остановками даже лучше. Пока мы пытались разобраться с электричкой, оказалось, что следует уже и поспешить, мы были предупреждены: в час ночи подземка закроется. Людей почти нет, пустынные переходы, и что делать, непонятно. Но вот одинокий прохожий, и пока я думал, как бы это спросить его, чтобы он понял, Люба запросто к нему обратилась:

- Как нам попасть в аэропорт?

Разумеется, на русском языке. Так, словно это всё происходит в Москве, а не в Вене.

Прохожий, почти не останавливаясь, сказал:

- Идите прямо, потом сверните направо, там будет переход на второй уровень.

Он ответил без задержки и без малейшего акцента. Мы горячо поблагодарили посланного провидением соотечественника и последовали в указанном им направлении.

А потом на помощь нам пришла компания подростков, к счастью, у жены остался наш использованный билет, мы показали его, ребята купили в автомате нам точно такие же, и должен сказать, что даже у них покупка билетов вызвала некоторые затруднения. Но как бы то ни было мы не опоздали на электричку и около часа ночи вернулись в аэропорт.

Спать пришлось на скамейках, и это ещё бы ничего, но ночью в зале стало холодно, градусов десять, ну от силы двенадцать. А мы ещё и промокли.

Все эти мелочи не смогли, конечно, испортить нам настроение, утром мы благополучно добрались до Парижа. Работник аэропорта имени Шарля де Голля, к которому я обратился по поводу нашего багажа, уверил меня, что тот в ближайшее время будет доставлен в гостиницу, что туристы часто опаздывают во время пересадки и их багаж всегда возвращается к хозяевам.

А в зале ожидания аэропорта нас встретил работник транспортной компании, в руке у него был транспарант с фамилией, которую я ношу уже шестьдесят два года, а моя жена всего каких-то сорок два. Это был очень высокий человек, больше двух метров роста. Я подошёл к нему и представился, он тоже назвал своё имя, которое я, по некоторым соображениям, изменю в своих записях. Скажем, его звали Влад. Настоящее его имя тоже звучало, как славянское.

- Вы поляк? - спросил я.

И ошибся, а Влад, возможно, желая помочь мне угадать его национальную принадлежность, сказал, усилив свой характерный акцент:

- Нет, чтто вы, я изз … - и он назвал свой родной город.

Конечно, я должен был сам догадаться, ведь где ещё люди вырастают до такого размера. Чтобы исправить свою оплошность, я тут же рассказал ему, как в юности, бродяжничая по Советскому Союзу, оказался в его городе. Зашёл в бар и был немало обескуражен тем, что все, и парни, и девушки, сидели на высоких стульях, спокойно поставив ноги на пол, а я, хоть и сел на самую кромку сиденья, всё же не знал, что мне делать со своими ногами, болтавшимися над недосягаемым полом.

- Вот почему не надо было курить в детстве, - нравоучительно и протяжно-певуче сказал Влад.

- Он и сейчас ещё не курит, но это мало помогает, - ответила ему моя жена.

Контакт был установлен, Влад очевидно был наш человек.

За повторный трансфер из аэропорта мне пришлось доплатить пятьдесят евро, однако это не вызвало у нас никакого сожаления - во-первых, мы увидели Вену, пусть мельком, но всё же увидели. Но самое главное преимущество заключалось в том, что Влад оказался очень полезным и интересным собеседником.

Он одной рукой управлял микроавтобусом, и маленький руль в сравнении с его ладонью казался совсем игрушечным. Наша машина мягко неслась по гладкому шоссе, и эта стремительная мягкость усиливала ощущение участия в какой-то увлекательной игре. Но говорили мы о вещах серьёзных.

Влад рассказал, что туристы очень часто опаздывают, особенно летящие транзитом из Ростова. Слишком мало времени остаётся на перебежку по аэропорту, как это получилось и у нас. Но это не самое страшное, что может случиться с путешественниками. Недавно он встречал туристов на железнодорожном вокзале, и к нему подбежала женщина, умоляя помочь. Она путешествовала с дочерью и внучкой, их обворовали в поезде, украли деньги и документы, и никто из них не знает никакого другого языка, кроме русского. Как сказал нам Влад, его туристы, те, которых он должен был встречать, с пониманием отнеслись к чужой беде, то есть, видимо, они предоставили ему возможность помочь несчастным обворованным, а до своей гостиницы добрались сами. И Влад, естественно, позвонил в российское консульство. Там ему сразу сказали, что у них нет времени, и положили трубку. Каким-то образом, я не стал расспрашивать о деталях, ему всё-таки удалось отправить этих несчастных домой. Но представьте себе, на том вокзале вполне могло не оказаться этого парня.

Впоследствии из разговора с нашим гидом я уяснил, что попавшим в неприятности нашим соотечественникам не стоит особенно рассчитывать на помощь российских чиновников. Точно так же, как и их коллеги на родине, эти люди большей частью заняты решением своих собственных насущных вопросов. А назойливые неудачники вызывают у них только раздражение. Хотя за достоверность этих сведений не поручусь. Я вообще не верю гидам. Но вот Владу я поверил, не похоже, чтобы он врал.

Чтобы завершить тему о попавших в беду туристах, скажу, что зачастую это люди небольшого достатка. Многие, чтобы повидать свет, готовы на самую суровую экономию в своей обиходной жизни, как, например, мы с женой. И когда такой человек попадает в затруднительные обстоятельства, спасительного финансового ресурса, с помощью которого можно всё решить, у него просто нет. Поэтому за границей надо быть собранным и крайне внимательным, всегда стараться проявлять дальновидность. Что не предполагает, конечно, скованности, воздержания от радостей жизни и прочих скучных вещей. Здесь лучше всего вспомнить русскую пословицу: «Пьян, да умён, два угодья в нём».

У Влада своеобразная манера разговора, как он сам сказал: «На русском я только ругаюсь без акцента».

Он тянет слова, так же, как и все его земляки, и ещё в его выговоре уже угадываются тональности других европейских языков. И не только тональности, но и способ построения фраз у него свой, оригинальный, отчасти заимствованный из иных лингвистических систем. Например, объясняя мне необходимость использования русской матерной речи в Европе, Влад сказал:

- Европа вначале думает, потом действует. Мы, наоборот, вначале действуем, потом иногда думаем. Они нас боятся. Например, их шпана поджидает возле дорогих ресторанов подвыпивших туристов, набрасываются скопом, заталкивают жертву в тёмный угол, там быстро очищают карманы и разбегаются. Но, заслышав русский мат, убегают сразу. Можно получить кулаком в глаз и ножом в бок. Проблемы, одним словом.

Местоимение «мы» несколько странно звучало в его устах, ведь он уже знал, что я азербайджанец, сам он тоже не русский, но все же - мы. Когда СССР прекратил своё существование, Владу было пятнадцать, но всё-таки - «мы». Видимо, объединяет нас не только умение озвучивать загадочные для иностранцев русские руны, часто украшавшие заборы на всём необъятном пространстве СССР. Есть что-то иное.

Никакого резона подыгрывать моему настрою у него не могло быть, ведь не он зависел от меня, а я от него. Да и говорил он больше о своей жизни, чем о каких-то абстрактных вещах, взгляд на которые мог бы объединять нас. Конечно, для меня не было новостью, что русские туристы, до сих пор чужие в Европе, часто попадают в затруднительные ситуации, и туристические компании и все вообще, к кому они вынуждены обращаться, извлекают из этого максимальную выгоду. Вот что мы услышали от Влада по этому поводу:

- Тяжело всё это видеть, вначале хотел уволиться. Потом я сказал сам себе - меня же не бьют ни в каком смысле, и я получаю свои деньги, значит, надо работать. Потом решил: всё-таки уволюсь. Пошел к шефу, сказал - увольняюсь. Он купил мне водку и сказал: выпей в гараже, чтобы никто не видел...

Конечно, обманывают людей везде. Но всё же так, как обманывают здесь русских и на каждом шагу, - это слишком. И иногда, когда видишь всё это, правда, хочется выпить. А выпить не с кем. Не только здесь, вообще не с кем, даже в родном моём городе нет никого. Все куда-то исчезли.

То, что этот человек в юности имел много друзей, не вызывало никаких сомнений. Видный, остроумный и словоохотливый, принадлежащий к городской элите - его мама занимала высокий пост при Советах, конечно же, никак не страдал от одиночества. Но вот выпить теперь не с кем.

Он закончил полицейскую академию, но работать по профессии не смог.

- Не могу брать взяток, мама так воспитала, что продаваться нельзя. Поэтому решил работать в Европе. Работа тяжёлая, зато хорошо платят и не надо делать ничего, за что будет стыдно.

О французах говорит с симпатией, но тут же оговаривается - чужие люди, нам их не понять, слишком много свободы тоже плохо. Много свободы - много безобразий.

- Но безобразничают, наверное, не сами французы, наверное, больше арабы и другие эмигранты, - возразил я.

- Конечно, конечно, можно всё свалить на арабов, но мочиться и испражняться на улицах они научились у хозяев. А когда приезжий человек мочится на тротуар, он думает, что здесь уже всё можно.

Я несколько редактирую его речь, на самом деле он, извинившись предварительно перед моей женой, использовал другие слова.

- Им Лукашенко нужен, а Лукашенко у них нет, - заключил Влад.

- Лукашенко не только французам нужен, - ответил я.

До сих пор не могу себе простить, что не пригласил Влада в гости к себе. Всё-таки лучше выпивать в отеле, чем в гараже.

Впрочем, я попросил Влада отвезти нас не в отель, а в кафе, где по программе у нас был назначен сбор группы и встреча с гидом. Приехали мы вовремя, сразу нашли своих, и тут я допустил ещё одну ошибку. Последовав совету нашей руководительницы, остался пообедать в этом кафе. Дело даже не в том, что в цену обеда были включены комиссионные гида. Наверное, нигде в Париже не кормят так плохо, как в этом кафе под названием «Панорама». Никогда не обедайте в заведениях, рекомендованных гидом, и никогда ничего не покупайте в магазинах, «по дружбе» указанных ими. Это обман, один из тех обманов, о которых предупреждал Влад.

Зато по случайности в «Панораме» мы попали за один стол с Александром и Серафимой. Немолодая супружеская пара из Москвы, он - профессиональный фотограф, не впервые в Париже, она, кажется, что-то преподаёт. Нам предстояло жить в одной гостинице с ними, на первых порах Саша помогал нам ориентироваться в городе, и впоследствии мы имели возможность обмениваться впечатлениями.

Первая наша экскурсия была на Монмартр, и это хорошее начало - увидеть город с высоты холма, сразу можно оценить, в каком месте ты оказался. Ведь каждый город имеет ещё и незримую ипостась, ощутить и услышать её звучание легче всего, когда смотришь на город сверху. И мы смотрели на Париж, и казалось, слышали мотив знаменитого шансона «О Пари, о Пари!». А так, внешне, ничего особенного - просто плотно стоящие дома, ни реки, ни Эйфелевой башни с Монмартра не видно.

После экскурсии мы с помощью Александра наконец попали в свой отель. Дешёвенький, две звезды, зато всё опрятно, и номер тоже вполне удовлетворительный - на наш непритязательный вкус. Один недостаток - чтобы попасть в номер, надо приложить усилие, отодвигая дверью кровать, иначе внутрь не протиснешься. Есть все удобства, вот только в душевой кабине нет полки для мыла - её наличие лишало бы принимающего душ возможности повернуться, что, согласитесь, большее неудобство, чем необходимость, высунувшись из кабины, пристраивать мыло на умывальнике.

И хотя за последние двое суток нам удалось поспать не больше шести часов, мы вскоре оставили свой уютный номерок и отправились в город.

Когда я покупал наши туры, было обещано, что гостиница, пусть и очень скромная, расположена в самом центре города, «ну прямо рядом с ''Опера''», а все экскурсии начинаются со ступенек этого здания. Конечно же, это оказалось обманом. Начнём с того, что и «Опера» - это далеко не центр, и оттуда до нашего приюта ещё две остановки на метро. И никакие экскурсии, за исключением автобусной, обзорной по городу, пропущенной нами по причине задержки в Вене, оттуда не начинаются.

Первая наша вылазка в город имела не столько познавательную, сколько вполне прагматическую цель - следовало сориентироваться, как в дальнейшем передвигаться по городу, как пользоваться метро и автобусами. Все эти скучные, но необходимые действия так вымотали нас, что к вечеру, обессиленные и голодные, мы уже ни о чём не думали, кроме отдыха и еды. Я еле ворочал языком от усталости, а тут ещё надо как-то договариваться с официантами. Но поесть было надо, наш обед в «Панораме», как я уже сказал, был просто штрафом за доверчивость, а не приёмом пищи в правильном смысле этого слова.

И тут жена показала мне вывеску с надписью «Кябаб-Стамбул». Маленькое, непритязательное кафе. Зато нет языкового барьера, не надо напрягаться, всё объяснят и всё поймут. Так и вышло, официант, молоденький паренёк, имени которого я не запомнил, почтительно называя меня дядей, точнее папиным братом, обслуживал нас с особой предупредительностью, принятой на Востоке по отношению к старшим. И хотя красное вино оказалось турецким, а нам не терпелось попробовать французского, чувствовали мы себя замечательно. И молодые ребята, сидевшие за соседним столиком, громко разговаривали на смеси турецкого и английского языков, точно так же, как в дни моей юности городские компании молодёжи в Баку общались на смеси азербайджанского с русским. В Париже эти парни тоже были гостями, только вот я не понял, откуда - из Турции или из какой-то европейской страны.

Легко и удобно ложатся иные речевые обороты на крепкий тюркский субстрат. Это ощущение повторного погружения в один и тот же поток, пусть и иначе звучащий, но по принципу тот же, узнаваемый, создал у меня странную иллюзию возвращения домой. В дом, которого давно уже нет. Ну, конечно, не будем забывать, что я был смертельно уставшим, да и вино было хорошее. Сознание слегка туманилось. Чтобы взбодриться, я заказал чаю, и парень принес его - настоящий, в изящных грушевидных стаканах и заваренный как следует. Чай - подарок от заведения, пояснил официант.

...Уже около полуночи мы вернулись в свой номер. По пути запаслись вином, красным, розовым и белым, разных ценовых категорий, чтобы попробовать и определить на будущее, что покупать.

- Попробуем понемногу каждого и решим, а остаток будет нашим запасом на ближайший день или два, - объяснил я жене, сам невольно восхищаясь собственной предусмотрительностью и расчётливостью.

Вот только жаль, что пропал наш багаж, ведь в путешествие мы обычно берём с собой «завтрак туриста», баночки с дешёвой российской икрой и колбасу твёрдого копчения. Этот необременительный багаж помогает существенно экономить деньги, к тому же в демократичной Европе можно есть в любом сквере или парке, никто не обратит на тебя внимания. А это вдобавок к экономии денег ещё и экономия времени. Быстренько перекусить и отправиться дальше.

Свой первый вечер в Париже мы завершили дегустацией французского вина. И насколько же жалкой и смешной оказалась моя «предусмотрительность», когда очень быстро бутылки с вином оказались пустыми и никаких выводов относительно предпочтения его марок не было сделано. Единственное, что стало очевидным для нас, это то, что французское вино лучше, чем испанское или итальянское. Хотя до приезда во Францию поверить в саму возможность существования вина лучшего, чем испанское и итальянское, было трудно. Но оказалось, французское лучше.

Утром Люба сказала, что мы, пожалуй, выпили лишнего накануне.

- Да, если бы мы с тобой выпили такое же количество «французского» вина в Ставрополе, сейчас бы в этом номере полицейские упаковывали наши трупы в пластиковые мешки, - согласился я с мнением жены.

На этот раз я был прав, ибо купить французское вино в России невозможно. А суррогат, выдаваемый за него, действительно очень опасен для здоровья.

В то утро нас ждал приятный сюрприз - багаж, было утерянный, был доставлен, как это и обещал работник аэропорта. Европа всё-таки!

В девять часов утра наша туристическая группа собралась возле Нотр-Дам де Пари. Ориентиром сбора группы, как нам сказали накануне, служил «конный памятник». То, что бронзовый всадник изображает из себя Карла V, я выяснил из короткой надписи на пьедестале - «Шарлемань». Отец идеи Евросоюза запечатлён, как я уже сказал, верхом на коне, в компании двух пеших вассалов. И вот тут внимание! Осматривая памятники средневековья или более поздние, но посвящённые этому времени, надо помнить о глубокой и таинственной символике каждой их детали, ничего случайного в архитектуре, скульптурных изображениях, картинах, сотворённых мастерами средневековья и их последователями, нет. Прежде всего посмотрите вниз, что находится под главным планом, возможно, под ногами у изображённых людей, ангелов, чертей или животных. Это то, что они превзошли, то, что победили. Потом обратите свой взгляд наверх - а что же наверху? что превосходит их? Куда направлены их взгляды, и если они идут, то какой ногой, правой или левой, шагают? Но это только общие рекомендации, важна каждая деталь. Для примера рассмотрим памятник Шарлеманю. В руках у христианского короля друидский жезл. Возможно, я что-то путаю, но буквально накануне, перед поездкой, я прочёл книгу о друидах и едва ли ошибаюсь. Это жезл жреца. Странное, однако, снаряжение для ревностного христианина. Один из пеших его сопровождающих имеет явно галльскую внешность, второй по виду германец. Такое интернациональное сопровождение вполне объяснимо для первообъединителя Европы.

Но вернёмся к Нотр-Дам.

Вообще, всем, кто заинтересуется тайнами готики, я бы посоветовал прочитать замечательную книгу Фулканелли «Тайны готических соборов». Тайн, связанных с готикой, действительно много. Взять хотя бы уже упомянутый факт, что этот стиль возник почти одновременно в разных городах средневековой Европы и, достигнув расцвета, почти так же одновременно завершился. Время готики прошло, и построить в наши дни что-то подобное уже невозможно. Примером этому служит неудача, постигшая великого Гауди при попытке возвести церковь Святой Фамилии в Барселоне. Завершить этот проект, великолепный по замыслу, превосходящий по своей гармонии и красоте всё созданное в средние века, не удаётся, и, наверное, не удастся закончить никогда. Время стало иным, и никакие технические средства не могут компенсировать отсутствие благословления свыше. Время и, конечно, место решают всё. Как и большинство готических соборов, Нотр-Дам де Пари построен на месте языческого храма, посвящённого Юноне. Тоже в некотором смысле Нотр-Дам. А испанские соборы в большинстве своём воздвигнуты на месте мечетей, которые, в свою очередь, строились опять-таки на месте языческих храмов. Видимо, место строительства, как и его время, не может быть выбрано произвольно.

Конечно, Нотр-Дам де Пари один из самых знаменитых соборов в мире, но, кажется, в этом больше заслуга Гюго, чем его строителей. Ибо он, на мой взгляд, не выдерживает сравнения с шедеврами испанской готики или с собором Богородицы в Милане. Правда, эти сооружения более позднего времени, но надо признать, их пышное великолепие затмевает простую красоту Нотр Дам. Вот только одна странная деталь - стены Нотр-Дам украшены загадочными изображениями горгулий и химер, кажется, нигде больше не встречающимися. Эти монстры, как объяснила наша гидесса, призваны были указывать порождениям зла направление прочь из храма, они действительно все устремлены из храма вовне. Но, возможно, это не совсем так. В простом и совершенном облике этого храма, видимо, есть что-то, требующее продолжения в уродстве. Как красота Эсмеральды должна была быть дополнена уродством Квазимодо. Возможно, Виктор Гюго знал эту тайну и намекал на неё в своём романе. Но это, конечно, очень вольное допущение. Однако ни горгулий, ни печальных и горбатых, как уродливый звонарь, химер мы не видели ни в Испании, ни в Италии. Хотя в толедском соборе и встречаются весьма фривольные и загадочные изображения.

И вид несчастных, проклятых монстров почему-то вызывает сострадание не меньшее, чем вид Распятого у входа в храм. Ведь он воскреснет, а они обречены.

Рассказывая об экскурсии, надо сделать одну оговорку. Конечно, следует прислушиваться к тому, что рассказывают гиды, но верить их словам не следует. К примеру, наш гид ошарашила меня сообщением, что Нотр Дам - первое сооружение готической архитектуры и что время его строительства хронологически совпадает с монголо-татарским нашествием на Русь. Это не соответствует действительности. Готика возникла раньше, чем началось строительство этого храма, никто наверняка не скажет, где именно, но, кажется, тоже во Франции, в Сан-Дени, но кто знает точно? И, как по волшебству, строительство готических сооружений началось во многих местах. И никаких монголо-татар в тринадцатом веке не существовало. Хан Бату был монголом, никакого отношения к татарам он не имел. Но это ладно, гид, конечно, не учёный историк, и всё же немало интересного услышали мы и от неё. Например, что строился Нотр-Дам на средства, награбленные во время крестовых походов. Компаньоны рыцарей-крестоносцев вкладывали деньги, шедшие с Востока, в строительство готических храмов. Источником финансирования готического искусства был грабеж мусульманского Востока и также, в немалой части, разорённой рыцарями христианской Византии. Подобно тому, как второй виток стремительного расцвета Европы, Ренессанс, финансировался потоками золота, хлынувшими из вновь открытых территорий.

Так что когда в наши дни говорят о засилье в Европе выходцев из стран третьего мира, следует помнить, что просто пришло время старушке платить по счетам.

Арабское и греческое золото, затем золото и серебро индейцев и рабский труд чёрных рабов - вот источники благолепия и сытости Европы. Но к теме исторической справедливости я ещё вернусь. А пока что, войдя в храм, я наглядно убедился в правильности хода моих мыслей. Шла месса, и большинство священников были чернокожие выходцы из Африки. Чёрные люди в зелёных одеяниях католических священников, оправляющие службу в сердце Парижа. Это впечатляет. И я подумал, как у них с целибатом. Посильное ли это бремя для вот этих темнокожих здоровяков, так смиренно стоящих перед распятием?

Потом мы вышли из собора и отправились в Латинский квартал. Сорбонна, Музей средневековья, старые узкие улочки наспех были осмотрены нами. Завершилась наша экскурсия в Люксембургском саду, началось свободное время. Это был воскресный день - день открытых дверей во многих музеях Европы. Я спросил у гида, как лучше доехать до Лувра. Она ответила, что самим нам, без гида, там просто нечего делать.

- Мне нечего делать в Лувре? - спросил я её, тыча пальцем себе в грудь и как можно более исказив своё лицо недоверчиво-саркастической гримасой.

- Конечно, вы же там ничего не найдёте и ничего не поймёте, - с холодным превосходством Знания над Невежеством ответила женщина.

Как я уже предупреждал, гид за границей - один из главных врагов туриста. Мой опыт и предупреждения Влада сходятся в этом. Женщине важно было заманить нас на оплачиваемую экскурсию в Лувр. Двухчасовую! По Лувру! Сорок евро с человека. Спасибо, я уже имел трёхчасовую экскурсию в Прадо. А Лувр даже больше. Представляю, с какой скоростью нас провели бы по залам, показали бы самые известные экспонаты, подарив тем самым возможность по возвращении небрежно сообщать друзьям и знакомым:

- Ника Самофракийская - один из самых замечательных памятников античной культуры. Но «Умирающий раб» Микеланджело, конечно, одно из самых замечательных произведений скульптуры эпохи Ренессанса. Когда я был в Лувре…

Но у нас были иные планы. В современных музеях гиды абсолютно не нужны. Зачем они, когда можно напрокат взять специальные наушники и, набирая артикул картины, услышать информацию о ней. Но и без наушников, поверьте, тоже можно. Жалко, что надписи только на французском. Это неудобно, но вызывает уважение: интересуешься искусством - будь добр, выучи наш язык.

Но начали мы не с Лувра. Вначале мы пошли в Музей средневековья, что в Латинском квартале, чуть ниже основного здания Сорбонны. И правильно сделали: этот музей произвёл такое сильное впечатление, что после посещения Лувра и музея д’Орсе и по прошествии времени его дивные экспонаты так и стоят у меня перед глазами.

Возможно, я пристрастен. Мне кажется, что именно средневековье было золотым веком человечества. Да, эпидемии чумы, да, жестокость, да, казни на площадях, но сравните всё это с реалиями нового времени! Концлагеря, атомные бомбардировки, массовое жертвоприношение младенцев, именуемое абортами. Самые презренные изгои традиционного общества - ростовщики и шуты в наши дни стали самыми уважаемыми людьми, и при таком положении вещей на что можно надеяться в будущем? Куда приведут такие кумиры? Человек средневековья медленно брёл по земле, устремив свой взгляд в небо. Да, он часто спотыкался и падал, н, поднимаясь, он снова и снова возносил хвалу Создателю. В этот отрезок времени, между пятым и пятнадцатым веками, самыми уважаемыми людьми были герои и аскеты, а отнюдь не их антиподы.

И вот музей, дающий нам возможность погрузиться в это замечательное время. Мужественная простота средств изображения и непостижимая обыденным сознанием глубина их замысла. Ты только чувствуешь, только догадываешься о том, что перед тобой - окно в мир иной, высшей реальности, но что-либо различить за этим окном своим слабым зрением не можешь. Эта немощь порождает тревогу, страх и в то же самое время восторг перед мощью божественного замысла. Простые, даже схематические статуи и рисунки. Вот каменные скульптурные изображения голов королей. Выполненные из мягкого известняка, они все уже полуразрушены. Носы, губы, все выступающие детали лиц стёрты временем. Из-за этого их видишь так, будто они лежат на дне потока - подвижная толща воды, отделяющая лица от зрителя, размывает и искажает детали, но порой на самое короткое мгновение поток становится абсолютно прозрачным, и ты видишь их, как живые. Гордые, решительные и жестокие лица королей.

Главная тема картин и гобеленов - страдания Христа и снятие с креста. Печаль и страх на лицах людей. Много картин и статуй посвящено страстям святого Дионисия, скорбно бредущего со своей отрубленной головой в руках. Много изображений единорога.

Единорог - изящное существо, ничего общего с носорогом не имеющее, скорее скакун благородных кровей с человеческими глазами, с рогом, напоминающим витой рог нарвала, обращённым в высь, в небеса. И уже на самом выходе из музея, кажется в последнем зале, небольшая выставка доспехов и оружия. Существует мнение, будто в средневековье средний рост человека был меньше, чем в наше время. Интересно было бы посмотреть, как человек среднего роста управляется с мечом полутораметровой длины. Я уж не говорю о том, что их латы были бы впору только нашему водителю Владу, человек меньшего роста просто не смог бы в них двигаться. Кстати, эксгумированный скелет Шарлеманя имеет высоту около двух метров.

После Музея средневековья мы направились в Лувр.

Гигантская очередь несколькими кольцами оплела знаменитую прозрачную пирамиду, мы с женой немного растерялись, увидев такое количество желающих бесплатно посетить музей. Но нет худа без добра, двое парней в униформе, издалека заприметив инвалида с палкой, то есть меня, тут же подошли и сказали, чтобы мы следовали за ними.

Ленту турникета отстегнули, и мы прошли в Лувр без очереди.

В первом же зале я взял буклет на русском языке, мы наспех изучили его, и наше путешествие по Лувру началось. Я бы с большим удовольствием подробно описал его, если бы это было возможно. Но, как справедливо заметил Козьма Прутков, невозможно объять необъятное. Нечего и пытаться. Всего несколько замечаний и одна невероятная история, приключившаяся с нами за те пять часов, что мы провели в Лувре. Во-первых, как после пешей прогулки по Парижу и посещения Музея средневековья я сумел ещё пять часов ходить по залам Лувра? Правда, иногда мы садились на несколько минут, но тут же вставали и шли дальше. Желание рассмотреть картины на стенах, статуи на пьедесталах двигало нас вперёд. И, поверите или нет, творческая сила, вложенная в эти произведения, передавалась мне, иначе конечно я бы не осилил двенадцатичасовое пребывание на ногах. Сила исходит от творений гениев, её физически ощущаешь, она приводит тебя в восторг, подобный религиозному восторгу мистиков.

Это не выдумка. Насколько человеческое сознание трансформируется в таком месте, иллюстрирует невероятная история, случившаяся с нами. Мы только присели отдохнуть, как Люба вдруг окликнула кого-то:

- Лера!

Так зовут нашу внучку, и я напугался, подумав, что от обилия впечатлений моя жена повредилась в рассудке. Но тут от двигавшейся мимо нас толпы отделилась девушка и с радостью поспешила к нам. Я, конечно, узнал: это была дочь моего старинного друга Валерия Сергеевича Цховребова, заведующего кафедрой почвоведения Ставропольского аграрного университета, но разумом поверить в вероятность такой встречи не мог. Наш мир, наша Земля, некогда казавшаяся мне необъятно огромной, затем очень большой, потом не такой уж маленькой, в этот миг представилась совсем крошечной, город Ставрополь соседствовал на ней с Парижем, и залы Лувра, наполненные шедеврами искусства, напротив, стали сопоставимы по размеру с просторами всей планеты.

И пока Люба оживлённо обменивалась впечатлениями с Лерой, я молчал как истукан, переваривая происходящее. Факт встречи был бесспорен, но по вероятности он был невозможен. Потом я убедил себя в реальности произошедшего и включился в разговор, однако с опозданием и даже не сообразил, что нам следует сфотографироваться вместе на память и что следует спросить у Леры, возможно, мы можем чем-то быть полезны ей в этом чужом месте. Лера вечером того же дня уезжала в Германию, и лишь когда мы расстались, я сказал жене, что следовало бы расспросить её о том, как мы можем быть ей полезны и хотя бы сфотографироваться вместе. Но время ушло, найти Леру мы, конечно, не могли уже. Немалую роль в моей заторможенности сыграло то чувство транса, в которое я был ввергнут великолепием Лувра. Я просто плохо соображал.

Я не большой знаток живописи. Мои суждения могут граничить с дилетантством, но это искренние суждения человека, любящего живописное искусство. Переиначивая слова Достоевского о философии, могу сказать, что в знании живописи я не силён, но в любви к ней превосхожу многих.

И, оставаясь искренним и восторженным любителем, должен признаться, что «Мона Лиза» («Джоконда») не произвела на меня ошеломляющего впечатления, выделившего бы это совершенное творение из ряда других подобных. Перед знаменитым полотном, ставшим в двадцатом веке символом Ренессанса, стоит толпа зрителей, и полотно это действительно замечательно. Но надо учитывать некоторые вещи, без которых понять исключительную привлекательность картины нельзя. Особую популярность «Мона Лиза» приобрела после её похищения в начале двадцатого века и последовавшего возвращения в Лувр.

После этой детективной истории посетители музея стали больше обращать на неё внимания. А все великие полотна - живые, только их жизнь иная, отличная от нашей. Другая форма. Как нам нужен воздух, вода и пища, так картинам требуется восхищение. Как, впрочем, требуется оно и человеку. Древние скальды верили, что хвалебная песнь может и малого человека возвеличить, и героя уничтожить. Так вот, под благодатными лучами восторга картина расцветает, таинственная её жизнь становится очевидна почти любому, кто смотрит на неё. А висит картина посередине зала, не на стене, а на отдельном стенде, перегораживающем зал. Вторая причина очарования Моны Лизы заключается в её улыбке. Понять это мне помогло то, что перед Лувром мы побывали в Музее средневековья. Лишь глазами и уголками рта улыбается Мона Лиза, но ведь до Леонардо никто не изображал улыбающихся лиц. Божий страх, скорбь, ожидание наказания за греховность человеческой натуры, напряжённое размышление - вот что мы видим на полотнах мастеров средневековья. Мадонна, кормящая младенца, смотрит на дитя с нежностью, с очень серьёзной нежностью. А тут вдруг - робкая улыбка. Мона Лиза улыбается. Время печали миновало, обещает нам она. Конечно, обещание это обманчиво, конечно, на самом деле вышло не так. Но как сильно хотелось верить в торжество радости после тысячелетия печали! Теперь мы уже точно знаем, чем обернулась эта вера. Теперь среди огромного количества изображений человеческих лиц трудно отыскать не улыбающихся или не смеющихся. Депрессию сменило маниакальное возбуждение. Всюду смех и улыбки. С рекламных полотен сверкают зубы детей, их родителей и даже седых стариков. А это уже диагноз. Новая фаза маниакально-депрессивного синдрома. А началась она с робкой улыбки итальянской девушки, позировавшей великому художнику. Логическое завершение её неуверенной, скромной улыбки - смайлик, брат весёлого Роджера, символ нашего времени.

Вглядитесь в него - крошечные пустые глазки и разрез рта на половину окружности лица. Это ли не ипостась беса? Вера в радость прошла свой путь от Джоконды до смайлика. Дружный, радостный смех человечества, разве не оскорбляет он величественного молчания Дао?

И каким будет наказание за это оскорбление?..

...Из трёх крыльев Лувра мы смогли посмотреть только одно, и вечером, после музея, мы уже никуда не могли пойти, как нам ни хотелось этого.

...Утром, встретившись с Сашей и Симой в столовой за завтраком, мы поделились впечатлениями, а затем отправились в город за новыми.

Почти каждый город у меня ассоциируется с людьми, когда-то жившими в нём. Париж для меня - это город, где жило множество людей дорогих и близких мне, но в первую очередь это город моего друга Франсуа Монкорбье, больше известного как Франсуа Вийон. И хотя я родился через пятьсот двадцать девять лет после него, считаю Франсуа своим другом вполне искренне. А как иначе назовёшь человека, столько раз приходившего на помощь и поведавшего мне о мире, о людях и обо мне самом так много, почти не заняв времени, всего в нескольких стихах, дошедших до нас. Тут следует помянуть добрым словом переводчиков, Эренбурга в первую очередь, без них я бы, конечно, не смог с ним познакомиться. И сколько раз в минуты самого безнадёжного отчаяния бессмертные строки, написанные в ночь перед повешением:

Я, Франсуа, чему не рад,

Увы, ждёт смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает завтра шея,

придавали мне смелости: насмеши смерть, она ведь сама не дура пошутить, правда, юмор у неё своеобразный, а может, ты, как и Франсуа, получишь помилование. Отсрочку приговора.

Или вот это:

От жажды умираю над ручьём,

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя,

Куда бы ни пошёл - везде мой дом.

Чужбина мне - страна моя родная.

Всё так близко и так понятно, только очень близкий друг мог так точно передать мои чувства и мысли. Странная фантазия, но мне кажется, он и не умер и, возможно, мы ещё встретимся с ним на нашей крохотной планетке. И мне, конечно, хотелось посетить места, где проходила его парижская жизнь: Сорбонна, Латинский квартал, наконец та тюрьма в Шатле, где под присмотром сурового Гарнье он дожидался утра казни. Но тюрьмы давно уже нет, кажется, на её месте построен теперь Дворец Правосудия, но я не уверен точно. И Латинский квартал многократно перестраивался с пятнадцатого века. Надежда на то, что удастся каким-то образом почувствовать те места, где он бывал, не сбылась. Мы просто бродили вдоль набережной, восторгаясь видами реки и мостов, но никаких сигналов из прошлого не поступало.

Потом наше внимание привлекли книжные лавки, их много здесь. В закрытом виде это железные ящики зелёного цвета, а когда продавцы открывают их, они выставляют спрятанные в ящиках стенды и выкладывают книги. Много антикварных книг и журналов. Мне кажется, их печатают на специальной жёлтой бумаге репринтным способом в наши дни.

Слишком часто попадаются одни и те же номера журналов, якобы сохранившиеся с начала двадцатого века. На обложках журналов - Черчилль, Грета Гарбо, Чарли Чаплин. Много журналов с портретом Иосифа Сталина. Я спросил, сколько стоит такой журнал, и продавец назвал цену - пятьдесят евро. И присовокупил, нисколько не стесняясь: «Это подлинник».

Тогда я сказал, что, к сожалению, цена слишком высока, мне не по карману, а то бы обязательно купил этот журнал с портретом лидера, которого наш народ очень уважает и любит. Гримаса исказила лицо букиниста, он молча отвернулся.

Его реакция была мне не понятна - в Париже сплошь и рядом можно увидеть портреты Наполеона, некоторые из них украшены следами губной помады, это якобы француженки так выражают свою любовь к императору, покрывая поцелуями его портрет.

Ни один человек за всю историю не убил столько французов, как этот корсиканец, приведший чужую ему страну к краху, но они любят его. Говорят, он был великий полководец. Может быть, но мне кажется, что прав был Толстой, писавший, что талант полководца заключается единственно в отсутствии у него каких-либо человеческих чувств. Наполеон просто любил играть в солдатиков и произносить пышные фразы, глядя, как люди убивают друг друга. Вот и вся гениальность. Но его любят. Почему же тогда мы должны ненавидеть Сталина, разгромившего другого «гениального» любителя игры в солдатиков? По этой логике мы и Кутузова должны не любить.

Я так увлёкся восстановлением исторической справедливости на берегах Сены, что тут же прицепился к другому продавцу «подлинного» журнала со сталинским портретом. Типичный парижанин, похож на Шарля Азнавура, и взгляд точно как у него. Умный и печальный, даже когда он улыбается. У этого я уже без обиняков, прямо спросил:

- Сколько стоит журнал с портретом великого вождя?

К счастью, прежде чем «Азнавур» успел мне ответить, подошла моя жена и сказала мне что-то.

- А, русские! - обрадовался человек, оказавшийся на самом деле не Шарлем, а Арменом.

На русском Армен говорит бегло, почти без акцента, точно так же, как и по-английски. Естественно, он говорит и на французском и на армянском. А всего он знает пять языков, правда, я не спросил его о пятом языке.

Мы разговорились с Арменом, он рассказал нам свою историю. Когда распался СССР, он работал журналистом в Ереване. Жизнь в свободной Армении оказалась не по нему, он уехал вначале в Швейцарию, потом во Францию. Прожил пять лет в Париже, потом уехал в Америку. Женился, прожил там шестнадцать лет, но всё-таки вернулся в Париж. Теперь учится в Сорбонне, работает в гостинице и ещё прирабатывает, продавая книги и журналы на набережной. Я не стану рассказывать многие бытовые подробности, в которые нас посвятил Армен. Повторю лишь его слова о том, что Франция - социалистическое государство, заботящееся о неимущих.

Конечно же, типичным парижанином он мог показаться только такому тёмному и неосведомлённому человеку, как я. Парижане другие. Французы - рослый и красивый народ, галльский тип, очевидно, существует и в наши дни, и представлен он не только всемирно известными Маре, Габеном, Делоном, Бельмондо и другими звёздами кино. Людей, похожих на них, встречаешь и на улицах Парижа. А женщины не уступают красотой русским.

Я спросил Армена, как мне найти то место, где стояла тюрьма в Шатле.

Он ответил, что достоверно, возможно, не знает сейчас никто, но где-то в районе Дворца Правосудия.

В тот день мы ещё много бродили вдоль набережной Сены, и тщетно я пытался ощутить те места, где проказничал, любил, ждал казни и размышлял мой далёкий друг. Это не удалось.

Конечно, мне, с моей хромотой, не легко давались многочасовые пешие прогулки, зато каждый вечер в гостиничном номере я награждал себя за стойкость восхитительным французским вином.

Был в нашем номере и телевизор. Обычно, оказавшись в чужой стране, мы смотрим местные программы, это часть знакомства со страной. Хотя ничего и не понимаем, а всё равно смотрим. И вот в Париже в тот вечер эта традиция была нарушена. Случайно, переключая программы, мы наткнулись на российский канал, шла трансляция какого-то фестиваля или конкурса русского шансона. И уже не стали переключать. Есть что-то завораживающее в торжестве безвкусицы, есть особая привлекательность эстетически невозможного. Кажется, эти песни стали преследовать меня.

«Я душу жемчугами замотаю, чтобы любить и быть собой», - пела певица.

Я слушал и молил бога, чтобы никто в этом городе, кто знает русский, не видел и не слышал этого - так было стыдно, до боли.

Вспомнились другие стихи - «Про Катю», сочинённые в этом городе:

На дворе мороз,

В поле плачут волки,

Снег крыльцо занёс,

Выбелил все ёлки…

В комнате тепло,

Печь горит алмазом,

И луна в стекло

Смотрит круглым глазом.

Катя-Катенька-Катюшка

Уложила спать игрушки:

Куклу безволосую,

Собачку безносую.

Лошадку безногую

И коровку безрогую.

Всех в комок,

В старый мамин чулок

С дыркой,

Чтоб можно было дышать.

Извольте спать!

А я займусь стиркой.

А тут вот «Катя-Катериночка, девочка-картиночка». Как то могло превратиться в это? И ещё совпало, как раз утром в метро человек играл на гармони. Вначале тот самый знаменитый шансон «О Пари, о Пари!», а потом лихо, залихватски грянуло: «Выходила на берег Катюша». Я дал музыканту евро и сказал:

- За «Катюшу».

Француз улыбнулся в ответ.

В принципе ловкий маркетинговый ход: в Париже полно русских, мало кто из них не даст денег за «Катюшу». Ну и что? Человек хочет заработать денег, что в этом плохого? Не обязательно для этого превращаться в животное. Ещё одно важное для нас с Любой обстоятельство: нашу падчерицу, девочку, давным-давно взятую нами на воспитание у родственников моей жены, зовут Катей. Это имя не чужое для нас.

И как же люто я ненавижу тех, кто оскверняет язык, на котором я думаю, текстами русского шансона!

...Утром, за завтраком, мы встретились с Сашей и Симой, снова обменялись впечатлениями.

В тот день наш путь был в музей Д’Орсе. Раньше этот музей был вокзалом, но потом здание было приспособлено под музей. Здесь в основном представлены работы импрессионистов и постимпрессионистов. Совершенно искренне хочу заверить читателя, что я не специально так выстроил тактику посещения музейных экспозиций - средние века, Ренессанс, девятнадцатый век. Это вышло случайно, но я настоятельно рекомендую именно такую последовательность посещения парижских музеев. Есть, правда, ещё и Центр Помпиду с выставкой современного искусства, но мы там не были, поэтому воздержусь от комментариев. Боюсь, что если Господь сподобит нас ещё раз побывать в этом городе, мы снова туда не попадём. Ведь недосмотренными остались две трети Лувра, Версаль и ещё множество мест, куда более привлекательных на наш взгляд, чем музей современного искусства.

Признаюсь честно, одна мысль не оставляла меня в музее д'Орсе - как могло получиться, чтобы всё это: духовный поиск средневековья, мастерство Возрождения, воспарение над материей импрессионизма - завершилось «Чёрным квадратом», который я называю «Грязным квадратом». Окно в запредельное с грохотом закрылось, и наступил мрак.

Мрак и тишина.

«Тишина, ты лучшее из того, что слышал», - писал собрат Малевича от литературы Пастернак. Ненависть к Свету, ненависть к Слову. Смерть искусства. Был ли изначально так направлен вектор развития или произошёл слом, и, если произошёл, то когда?

И ещё, мне интересно, где это Пастернак мог слышать тишину? Она царит только в горах, там, куда не доносится пение горных рек. Что-то сомнительно, чтобы Борис Леонидович мог рискнуть подняться в горы.

Впечатления от полотен Ренуара и Гогена слишком сильны, чтобы пытаться передать их. Во всяком случае, это задача не для моего пера. Но разве только они?

Возможно, когда-то искусство оживёт вновь, но пока что исторический путь живописи не оставляет оснований для оптимизма, скорее всего, цивилизация людей уже миновала пик своего развития, иначе где творения современных мастеров, хоть как-то сопоставимые с теми, что мы видели в музеях города Парижа? Мрак и тишина.

А наша литература?

О ком из современных русских авторов можно сказать, что они являются продолжателями традиций Загоскина и Помяловского? Я сознательно не называю других авторов, чьи произведения, возможно, в принципе недосягаемы для сравнения.

В Орсе мы провели целый день, опять, как и в Лувре, не чувствуя ни усталости, ни голода.

Вышли из музея в седьмом часу, когда он закрывался.

К этому времени мы уже относительно свободно ориентировались и в городе, и в метро. Пошли побродить по улицам, прошли по мосту и, сами не заметив как, оказались на Монмартре, на тихой улочке. Усталость взяла своё, мы сели за столик в кафе, гарсон, как водится, спросил, откуда мы. Хотя, возможно, это так водится, только, на мой взгляд, и не водится вовсе, а просто чуткая к настрою клиентов обслуга угадывает во мне человека одного с ними социального уровня и охотно, на короткой ноге, общается со мной. Мог же официант из закрытого клуба в пятизвёздочном отеле на Маврикии протягивать мне руку при каждой встрече, как своему, как равному. Что-то я не видел, чтобы ещё с кем-то он позволял бы себе такую вольность.

Вот и этот паренёк запросто спросил, откуда мы.

- Угадай, - предложил я ему.

После неизбежных в моём случае Испании и Италии гарсон пришёл в затруднение, подумал и предположил:

- Болгария.

- Руссо туристо, облико морале, фирштейн? - с гордостью выпалил я, и, ошарашенный моей тирадой, парень быстро и односложно ответил сразу:

- Но!

Мы с женой рассмеялись от души, ответ явно соответствовал вопросу.

Мы сидели за столиком, стоявшим прямо на тротуаре, неспешно пили пиво и, ощущая тихое буржуазное счастье, рассматривали прохожих.

Много детей. Если вы в этом городе увидите женщину с детьми или с одним ребёнком, вероятнее всего, вам бросится в глаза их расовое несовпадение. Чернокожая или желтокожая леди со светловолосыми детишками. Это гувернантки, а мамы, как правило, с детьми не гуляют. Вот папы - сколько угодно. Молодой высокий блондин или шатен с одним или двумя отпрысками - сколько угодно. Мамы заняты зарабатыванием денег, папы - воспитанием детей. Эта тенденция прослеживается даже среди арабов. Немало повеселила нас молодая француженка лет пяти от роду. Ребёнок с громким смехом тащил державшую её за руку няню куда-то, куда та идти не хотела. Невысокая, но крепкая азиатская женщина отчаянно, хоть и безрезультатно, сопротивлялась, кончилось это тем, что юная особа вырвала ручонку и помчалась прочь, не переставая смеяться, а няня со всех ног пустилась вдогонку.

Конечно, у меня нет статистически достоверных данных, но на первый взгляд разговоры о демографическом кризисе среди французов - пустые. Детей много, они выглядят здоровыми и счастливыми. Длинные волосы и у мальчиков, и у девочек аккуратно подстрижены, одеты они хорошо. Что важно - не прикольно, не затейливо, а просто, одежда на них дорогая, но простая. Давно, с момента краха СССР, не доводилось нам видеть столько здоровых и счастливых ребятишек.

Оставшиеся дни мы решили посвятить продолжению знакомства с городом, по опыту зная, что бесполезно пытаться увидеть больше того, что можешь вместить в себя. Три музейные экспозиции за такое короткое время - это предел, попытка увидеть больше обернётся утратой остроты впечатлений. По этой причине мы даже не поехали досматривать Лувр, не стали смотреть и Версаль. Правда, за туроператором оставался долг - прогулка по Парижу с посещением музея парфюмерии Фрагонар. Но хотя сам Фрагонар был художником, музей его имени никакого отношения к живописи не имеет. Это специальное такое место для изъятия денег у доверчивых туристов.

- Здесь вы можете купить себе настоящие духи без всяких торговых накидок, по цене производителя, - внушают гиды своим подопечным.

Причём делают это так мастерски, что даже моя жена было заколебалась, но мне легко удалось удержать её от безумного приобретения «Шанели» по «цене производителя». «Шанель» была приобретена уже на борту самолёта, в системе «флай анд бай», и не за восемьдесят четыре, а за семьдесят евро. Вдобавок я ещё потребовал принести мне вина, шантажируя стюардесс тем, что, будучи алкоголиком, могу умереть без спиртного прямо у них в самолёте.

Девушка в красном сделала вид, что не знает, осталось ли у неё вино, и предложила пиво.

Я с негодованием отверг компромисс, сказав, что как настоящий алкоголик я ненавижу пиво, а люблю только виски, ну в крайнем случае могу какое-то время продержаться на вине. Девушка рассмеялась и принесла нам два бокала вина. Все остались довольны - и стюардесса, продавшая духи, и мы, сэкономившие четырнадцать евро и получившие в придачу возможность обмыть покупку.

Помните: гид - это человек, крайне заинтересованный содержимым ваших кошельков. Туристов он ненавидит ещё сильнее, чем дантист страдающих кариесом, но тоже вынужден это скрывать. Впрочем, и тут нельзя обобщать, я вспоминаю нашего гида в Испании, Алекса, чуткого и внимательного, хорошо эрудированного, с великолепным юмором человека. И в Италии у нас была одна хорошая гидесса, ну а в Париже мы уже, к счастью, научились обходиться почти без их помощи.

Напомню, что Влад прямого отношения к туристическому бизнесу не имеет, он шофер из транспортной компании, а эффектная зеленоглазая Лея, человек, в общем, видимо не плохой, всё же «расколола» нас на обед в «Панораме». Остальные гидессы, как могли, портили впечатление от Парижа. Ужас и проклятие этой профессии заключается в том, что гид, по какому-то роковому заблуждению, должен обладать чувством юмора. Это крайне редкий дар, ну а армия гидов растёт, и каждый солдат этой армии считает своим долгом шутить. Это травмирует. Например, я спросил у гидессы, какой принцип выбора вина она посоветует.

- Ну, если вы ждёте в гости Путина, я бы посоветовала вам, - она назвала марку, запомнить которую мне помешало раздражение. - Бутылка стоит полторы тысячи евро.

Раздражение было вызвано, как вы понимаете, не перспективой посещения моей скромной персоны главой государства, любой гость послан свыше, радоваться надо, дремучая глупость шутки - вот что вызвало раздражение.

Зато во всех остальных случаях нам как-то удивительно повезло в этой поездке с общением. Кроме Влада, Саши с Симой, Армена были ещё ребята из кафе «Кябаб-Стамбул», приветливо здоровавшиеся с нами каждый раз, когда мы проходили мимо их заведения. Завидев нас через большое окно, на миг оторвавшись от своих хлопотливых занятий, парни улыбались и кивали нам. Всё это создавало иллюзию некоторой игры и даже сна. Вот этот пожилой хромой господин с тростью - это я, элегантная дама рядом - это моя Люба. Город - это Париж, а молодые люди, приветствующие нас, - гарсоны из того ресторанчика, где мы обычно ужинаем. Как это могло так сложиться? Есть только один ответ: нет ничего невозможного для Бога.

Я уже говорил, что Париж для меня - прежде всего город, в котором жил Вийон. Его символ и живое воплощение духа города. Но не только один беспутный школяр близок и симпатичен мне из прежних обитателей этого восхитительного места.

Мой дед со стороны мамы Митхад ходил по этим улицам, любовался на эти дома, эти мосты и эту реку. Но, конечно, прежде всего на парижанок, ведь было это больше ста лет назад, дед был молод и полон ожидания счастья, как это часто случается с юношами. Особенно попавшими из захолустья в прекрасный город.

И мой двоюродный дед по отцовской линии Мир Ахмед где-то здесь веселился со своей подругой, отвергнутой его семьёй, но избранной его сердцем.

Другие, родные не по крови, но не менее дорогие от этого. Прежде всего Иван Алексеевич Бунин и все, кто пытался обрести здесь приют после разорения их отчих домов. Незаслуженно забытые Гозданов и Гликберг, великие писатели, жившие и умершие в этом городе. Кстати, вспомнил стихи Гликберга о Катюше. Совсем не такие, как в песне о «девочке-картинке».

Их общее имя - русская эмиграция. Они бежали сюда, в город, на языке жителей которого свободно говорили, где у них было полно знакомых, наконец, про который даже их прямой враг сказал:

«Я бы жить и умереть хотел в Париже,

Если б не было такой земли - Москва».

Жил здесь ещё один очень близкий мне человек. Великий выдумщик, неисправимый фантазёр, чего только не наобещал мне, когда я был молод!

«Судьбу можно изнасиловать», - врал Хемингуэй, и я с восторгом внимал ему. Да, так и надо поступать с этой злодейкой! Он обещал, что отвага и щедрость распространены в мире людей куда больше, чем трусость и жадность. Что на свете полно умных и бескорыстных женщин и можно жить, просто переходя от одной к другой. Все эти отважные мужчины и искренние женщины, конечно, мерещились ему, как Дон Кихоту мерещились великаны и колдуны, но зато как он обманывал! Он ведь и сам верил в свои сказки. И я до сих пор признателен ему за навеянные им иллюзии. А грусть по поводу их утраты - малая цена за восторг, подарённый ими когда-то.

Мне нравится, когда люди вокруг говорят на разных языках, вот если бы ещё и понимать все, и мне нравится, когда люди выглядят по-разному, так интереснее.

Как можно не залюбоваться вот этой продавщицей, протяжно тянущей при нашем появлении в магазине: «Бон жу-уур, мадам, Бон жу-уур, месьё». По-настоящему черны только её огромные глаза, а кожа и волосы имеют фиолетовый оттенок. Тот самый, что придаёт черноте ослепительную красоту. Облик девушки так совершенен, что даже чрезмерность губ и ресниц не могут нарушить его общей гармонии. К сожалению, сфотографировать чёрную красавицу нельзя, здесь это строго.

Я уже пытался фотографировать группу арабской молодёжи, прямо на улице «мастырящих» анашу. То есть стоят и запихивают марихуану в сигарету. Сидевший неподалеку от них и, видимо, ждавший возможности «курнуть» подросток завозмущался и что-то стал кричать мне на французском. Я вежливо покрыл его матом на азербайджанском, не желая пускать в дело тяжёлую артиллерию русского мата, о губительном воздействии на местное население которого меня предупредил дружище Влад. Парень успокоился, улыбнулся Любе и что-то сказал ей в иной уже тональности. Инцидент был исчерпан, но я извлёк урок - фотографировать людей здесь не принято. Если только скрытно. Как, например, я сфотографировал другого выходца с Африканского континента, явно принадлежащего к иной этнической группе, нежели продавщица. Этот человек вызвал у нас с Любой не меньший восторг, чем красавица из магазина, правда, по иной причине. Согласитесь, ведь редко когда удаётся увидеть совершенно счастливого человека. Очевидно и безгранично счастливого. И вот мы увидели его. Небольшой, меньше полутора метров роста, в европейской одежде, но без обуви, босиком, он шёл, бережно держа перед собой десятиевровый банкнот, зажатый большими пальцами обеих рук. Купюра, очевидно, была предметом его гордости, и в то же время человек использовал её, как канатоходец использует шест для сохранения равновесия. Ибо он был пьян настолько, что идти по прямой траектории просто так не мог. Другое дело, когда в руках такой солидный стабилизирующий фактор. Затаённая улыбка озаряла его грубое лицо, и вид человека с банкнотом был настолько невообразимо комичен, что я растерялся и упустил возможность запечатлеть его в самый кульминационный момент торжественного шествия, а сделал это, лишь когда чернокожий счастливчик устроился на скамейке в сквере.

Также хорошей иллюстрацией к рассказу о парижанах может служить моё фото пиршества клошаров. Дело было вечером, клошары, бомжи по-нашему, расположились прямо на тротуаре. Один из них улыбнулся мне, я положил мелочь рядом с ними, и человек широким, искренним и гостеприимным жестом пригласил меня разделить их пиршество. Садись, мол, старина, ты же видишь, всё есть - хлеб, вино, сыр, а что ещё надо? В этот раз мне удалось поймать мгновение.

Только вот остался вопрос: как это они распознают своих? Вроде я прилично одет, рядом жена, мы вполне добропорядочная пара почтенного возраста. Но клошаров не проведёшь! Иди к нам, чего там, место и стакан найдутся! Эти праправнуки друзей Вийона, как же легко они узнали его почитателя из другой страны.

Вообще бездомных в Париже много, и почти все они с собаками. Собачки ухоженные, с дорогими ошейниками и поводками. Это у них такая государственная программа - каждому клошару по собаке. Чтобы отверженные не чувствовали одиночества. На содержание собаки отпускается двести пятьдесят евро.

Фотографировать людей во Франции нельзя. Ну, разве что пигмеев и клошаров. Я сделал ещё одну попытку в Люксембургском саду, учителя привели туда группу учащихся младших классов, я подумал: это будущее Франции. Надо сфотографировать. Только половина детей имела европейскую внешность, остальные - азиаты и африканцы. И не удержался и сфотографировал. Тут же получил строгий выговор от их учительницы. На сей раз я ответил жалкой и, как мне показалось, интеллигентной улыбочкой и универсальным «sorry». Детей я сфотографировал, чтобы потом, на досуге, попытаться представить себе, как будут выглядеть парижане следующего поколения, которого мы с Любой, увы, уже не увидим. Так вот, мой фотоаппарат запечатлел живых и смышлёных детишек, почему-то одни мальчишки, девочек в группе не было. Глядя на них, я расхотел вычислять, как будет выглядеть житель Парижа через двадцать лет. Потом сама эта идея показалась ничтожной и даже гнусной. Один из потомков Карла Великого, того самого Шарлеманя, король Латарь говорил, что перемены - это способ сохранять неизменность в меняющемся мире. Исчезнет ли когда-то дух Парижа и Франции, или, трансформировавшись, он будет жить, порой неузнаваемый, как дух Рима живёт и в Москве, и в Мадриде? А разве так трудно узнать в очаровании Франции наследие свободных, легкомысленных Афин. Порой необъяснимо жестоких, но неизменно демократичных и весёлых, влюблённых в интеллект и свободу.

Я не знаю, что ждёт нас впереди. Сделанные в двадцатом веке археологические находки, кажется, предупреждают людей - смотрите, не вы первые, кто создал цивилизацию на этой планете. За периодами взлёта культуры неумолимо следуют периоды её упадка до самого примитивного уровня. Есть ли способ вырваться за пределы унылой цикличности, если она вообще существует, эта цикличность? Я не знаю. Пугает только то, что людей, не знающих ответы на самые главные и тревожные вопросы, в мире не много. Большинство знает. Да вразумит их Господь.

В Париже очень много едят. Количество людей в кафе и ресторанах, расположенных вдоль тротуаров, возможно, даже превосходит количество передвигающихся по ним. Идти приходится почти всё время мимо утоляющих голод и жажду людей. И это тоже великолепный маркетинговый ход - хочется тут же присоединиться к их числу. Странно, что при таком чревоугодии толстых людей почти нет. Так, в меру упитанные. Я давно уже подозреваю, что избыточный вес указывает скорее на душевное состояние, чем на способ питания.

Помимо всего надо рассказать и о садах и парках этого города. Знаменитый Люксембургский сад с дворцом Медичи, Елисейские поля - образцы садового искусства, признанные во всём мире. Гениально показанные перспективы, зовущие в дальнюю даль, которой на самом деле и нет. Иллюзия бескрайности пространства создаётся ровными рядами деревьев и дополняется наполовину спрятанными среди деревьев фонтанами и прудами. Есть и обратный приём - озерцо, расположенное на открытой лужайке, кажется куда больше, чем оно есть на самом деле.

Великолепны садовые скульптуры - бронзовые львы, сражающиеся с носорогом, и другой лев, растерзавший крокодила, замысловатые абстрактные творения скульпторов, в которых каждый волен угадывать, что ему заблагорассудится. Но, боже мой, как же далеко клумбам, украшающим эти сады, до тех, что украшают площадь Ленина в Ставрополе! Вот это настоящие шедевры, подобных которым я не видел нигде - ни в нашей стране, ни в Европе, ни в Азии. Если бы существовала Нобелевская премия за искусство озеленения, думаю, самыми достойными её лауреатами были бы ставропольские мастера. Какая радость, что хоть в чём-то город, в котором мы живём, превосходит Париж.

Сейчас я думаю, что какого-то рода одержимость владела нами в Париже, и мы гуляли по улицам, пытаясь увидеть и запомнить как можно больше.

Я очень хотел бы побывать ещё раз в Индии, мысль о том, что мне не доведётся ещё раз увидеть эту сказочную страну, невыносима. А Италия, сколько восхищения и сколько счастья подарила нам она! Испания, конечно, стоит отдельно, это страна моего сердца, здесь я люблю всё - землю, небо, города, людей и их историю. Но если мне предложат на выбор - ехать прямо сейчас в любое из мест, где я побывал, или в Париж, я выберу Париж. Хотя внятно объяснить свой выбор наверняка не смогу. Просто тянет с непреодолимой силой.

То, о чём говорил Влад, оказалось правдой. Высохшие потёки на тротуарах, остро пахнущие аммиаком, встречаются здесь часто. Да и кал, тут и там валяющийся на парижских улицах, кажется, не всегда собачий. Не надо далеко ходить: прямо у нас на глазах среди бела дня водитель грузовика остановил машину, справил малую нужду и, как ни в чём не бывало, поехал дальше. Так вот почему - смешные люди - я вспомнил нашего попутчика в венской электричке и его загадочное обещание: сам увидишь и рассудишь.

И ещё вспомнился рассказ Генри Миллера о Париже. Великий писатель рассказал о писсуарах, вделанных прямо в стены домов, и о парижанках, с нескрываемым интересом рассматривающих стоящих перед писсуарами мужчин. Было это в тридцатые года прошлого века, дикость уже устранена, а вот привычка, видимо, осталась. По совпадению довелось недавно прочесть, что артист Депардьё отличился, помочившись на пол в самолёте. То ли туалет был занят, то ли лень было идти, а может, просто не привык человек сдерживаться. Что есть, то есть.

Дело не только в испражнениях, и без них Париж намного грязнее Рима, Мадрида и Вены.

Ну, а теперь представьте себе силу обаяния этого небольшого города, силу, которая легко преодолевает названные мной, безусловно отталкивающие его особенности.

Париж не велик. Я имею в виду его историческую часть, ту, что отделена кольцевой дорогой от пригородов. Что-то около двух с половиной миллионов жителей. Ещё примерно столько же туристов ежедневно посещает столицу Франции.

Это не так уж и много. Во всяком случае, знакомые попадаются здесь если не на каждом шагу, то всё-таки довольно регулярно. Так, на площади Согласия мы встретили ту женщину, что вместе с нами застряла в Вене. Узнали, наконец, её имя, оказалось, что зовут её Надя. Мы сфотографировались с ней на память, предыдущий урок неожиданной встречи с Лерой пошёл нам на пользу. Этой женщине суждено было сыграть в моей судьбе еще немаловажную роль, но это выяснилось позднее. А в последний день нашего пребывания в этом городе мы решили пообедать и поужинать в настоящих французских ресторанах. Хочу предупредить об одном немаловажном, на наш взгляд, моменте. Влад ничего не говорил впустую, русских действительно принято обманывать на каждом шагу. Поэтому держитесь подальше от ресторанов с меню на нашем языке. Как минимум, это в полтора раза дороже, чем в нормальном.

Саша с Симой за обед без вина платили около восьмидесяти евро только потому, что хотели говорить с официантами по-русски. В «Кябаб-Стамбул» с нас за обед с вином брали двадцать пять, ну и ещё я оставлял им самую мелочь. В нормальном французском ресторане, в центре, это стоит пятьдесят. Вино - несравненное, около двадцати евро, тоже входит в счёт. Неподалеку такой же ресторан, но с русским меню - всё в два раза дороже. Я, конечно, понимаю, что для многих путешествующих эти копеечные соображения смешны и не нужны. Но немало и таких, как мы.

Два интересных знакомства судьба приготовила нам на последний день пребывания в Париже. Закончив прогулку по Елисейским полям у памятника де Голлю, мы направились уже было в метро, и вдруг молодой человек поздоровался с нами. Вначале я принял его за русского, такой безукоризненной мне показалась его русская речь, но на самом деле он француз. Людям редко удаётся овладеть иностранным в такой степени совершенства, и, удивлённый, я спросил юношу:

- Ну и сколькими же языками ты владеешь в свои двадцать три года?

- Мне уже исполнилось двадцать четыре, - не без гордости парировал он.

Мы разговорились. Оказалось, парня зовут Квентин, он работает велорикшей, возит туристов по Парижу на своём пассажирском велосипеде и учится в Сорбонне на экономическом факультете. При этом он уже успел закончить курс русской литературы в Киевском университете. Узнав, что мы из Ставрополя, Квентин сказал, что сразу заметил у нас южнорусский выговор. Ну, это он так тонко хотел подчеркнуть глубину своего познания русского языка.

- Прывет, да ты гонишь, в нашем городе все правильно говорят, - тут же ответил я ему, произнося «г» похожим на «h» в европейских языках. Квентин засмеялся:

- Почти как на Украине.

Мы много ещё говорили с Квентином, он рассказал нам, что занялся русским из любви к русской литературе, захотел прочесть книги русских классиков. Я спросил его, конечно, о расположении той самой тюрьмы в Шатле, но Квентин сказал, что сейчас едва ли кто-то сможет ответить мне точно. Я прочёл ему стихи Вийона, понятно, на русском, и он сказал, что это замечательные переводы. Спросил, чьи они, и я ошибся, назвав Маршака. На самом деле Вийона переводил Эренбург... Но ничего, я позвоню Квентину и исправлю свою ошибку... Поговорили мы немного и о политике: стоя рядом с памятником Шарлю де Голлю, этой темы не избежать, конечно. Я честно признался, что моё политическое кредо - монархизм.

Парень приосанился и сказал:

- Я тоже монархист.

Помимо родного французского и отлично выученного русского он говорит ещё и на английском и немного на испанском.

- У меня испанские корни, - сказал он нам.

И как же я не определил это раньше - ведь во всём облике этого светловолосого юноши угадывается сходство с портретами тех сеньоров, что мы видели в Прадо! Потомок грандов, работающий рикшей. Ну и что? Ведь он учится в Сорбонне, свободно говорит на двух иностранных языках, и успех, смею надеяться, не обойдёт его стороной.

В последний вечер мы пошли во французский ресторан. Первый, в который мы зашли, нам не понравился, слишком людно и шумно, нет, это не то, что мы хотели. Не спеша шли мы по улице, вот еврейский магазин, молодые ортодоксы собираются здесь - всё как положено: шляпы, пейсы, бороды, певучая, но поспешная речь. Дальше «наше» кафе «Кябаб-Стамбул», я зашёл, попрощался с ребятами, присовокупив, что если ещё раз окажусь здесь, буду заходить. «Иншалла» - был мне ответ.

Наконец то, что мы искали, - вполне приличный ресторан, немного народа, чистые скатерти. Забегая вперёд, скажу, что ресторан оказался итальянским, его хозяин - турком, а официантки… Но о них подробнее. Девушка, обслуживающая нас, была русская. Зовут её Оля, и она учится в Сорбонне.

Кажется, останься мы здесь ещё немного, и мы перезнакомимся со всеми студентами Сорбонны. Армен, Квентин, вот теперь Оля. Естественно, мы разговорились с ней, она из Петербурга, в Париже живёт со своим парнем. Они собираются пожениться. Оля спросила, как нам Париж. Я сказал, что хочется приезжать в этот город, что он нам понравился.

- Вы первые из русских туристов, от кого я слышу подобное.

- Даже знаю почему. Слишком много негров и арабов, - сказал я в ответ.

Оля рассмеялась:

- Да.

- Но у нас нет городов, сравнимых с Парижем. А негры и арабы, они ведь нас не бьют, - вспомнил я слова Влада.

Оля обиделась.

- А Петербург, что вы говорите, куда Парижу до Петербурга!

У меня другое мнение, та невидимая ипостась города, о которой я говорил в самом начале, растёт очень медленно, тысячелетиями. Просто взять и построить красивый город невозможно, он должен вырасти, как кристалл. Как Париж. Но я возразил просто:

- Париж красивее.

- А места, описанные Достоевским, они ведь ещё сохранились, а память о блокаде, у меня бабушка блокадница, она мне такое рассказывала! - Оля была явно задета за живое.

Но и мне не хотелось просто так сдаваться.

- Нет, Оля, я сравниваю архитектурный облик двух городов. Творчество Фёдора Михайловича и героизм ленинградцев здесь ни при чём.

Наш спор мог бы продолжаться долго, но было уже поздно, хозяин - турок - объявился в зале, своим появлением напоминая правило - никаких лишних разговоров с клиентами. Мы рассчитались, сердечно распрощались с Олей и другой русской девушкой, привлечённой нашим разговором, и ушли.

- Странно, правда, в Париже, в итальянском ресторане мы говорим о Достоевском с официанткой, здесь всюду - студенты Сорбонны, сами зарабатывающие себе на хлеб, - сказал я жене.

И мы заговорили о благосклонности судьбы, пославшей нам встречи с такими интересными людьми в эту поездку. Как удачно мы опоздали на самолёт в Вене, ведь не случись этого, никогда бы не познакомиться нам с Владом, Арменом, Квентином, Олей.

Но тут же мысли мои переменились, и оборотная сторона случайных встреч предстала передо мной. Влад и Армен, как и я, родились в столицах провинций великой державы. Тогда эти провинции назывались союзными республиками. По возрасту эти люди принадлежат к поколению моего сына, но сила, выбросившая их из родных мест во внешний мир, та же самая, что и меня выбросила в своё время из Баку. Осколки несостоявшейся целостности, советского народа, разлетелись теперь по всему миру. Те, кто был помоложе, поэнергичнее, наконец, поумнее, улетели далеко, прямо по законам физики: чем больше импульс, тем длиннее траектория полёта. На момент краха мне было сорок, и мой жизненный опыт уже за десять лет до краха подсказал, что держава распадётся, что на окраинах будет твориться кошмар, и я ещё в восемьдесят первом перевёз семью в не чужой мне Ставрополь. У моих молодых товарищей по несчастью не было этой форы, они должны были действовать исходя из сиюминутных обстоятельств. Но сила, переменившая наши судьбы, сила взрыва, без разницы предугаданного или свершившегося, объединяет нас в некую общность, определить и дать название которой я не возьмусь. И так ли случайны случайные наши встречи с ними?

Что касается Квентина, тут тоже есть скрытая подоплёка, рассмотрение которой представилось мне интересным. Он подошёл и заговорил с нами на русском языке, выученном им по причине его любви к русской литературе. И кто может сказать, что Достоевский, Чехов, Толстой, даже и Вийон и Эренбург не были незримыми участниками нашего оживлённого разговора. А умерший здесь Бунин? Разве не сила умерших гениев объединила меня и этого мальчика, по возрасту гораздо более близкого к моим внукам, чем к моему сыну. Какие же тут случайности, я просто должен был отстать от самолёта, посмотреть на столицу Австрии с высоты колеса обозрения, побродить по её улицам, выпить пива, а только потом уже прилететь в Париж и встретить всех, кого встретил.

С Александром и Серафимой мы познакомились бы в любом случае, по причине совместного пребывания в гостинице. Должен сказать, что общение с московскими евреями всегда было приятно для меня. Часто умницы и трудяги, особая категория порядочных и надёжных людей. Увы, не всегда конечно, но в большинстве. Так было давно, когда я работал в горах и встречи с туристами из столичных центров разнообразили унылое общение с работавшими в геологии босяками. Так было давно, а как обстоит сейчас, не берусь судить. Но мои ровесники Саша и Сима как раз из того времени.

И, конечно, не случайна была встреча с нашей Надей, подругой по несчастью, обернувшаяся сплошной удачей. События следующего дня подтвердили это.

В аэропорт мы приехали заранее, непрестанно уверяя друг друга, что уж в этот-то раз будем предельно бдительны и предельно собранны. Не хватало только опоздать на посадку на обратной дороге, это уже не шутки, это уже серьёзная неприятность.

И вот сидим мы, ждём посадки, до которой ещё много времени, опасаясь отлучаться от обозначенного в билетах выхода, как вдруг, уже ближе ко времени вылета, появляется группа туристов из России. В центре группы идёт Надя, но не бледная, как в Вене, а пунцово красная. Оказалось, в этот раз она потеряла билет из Вены в Ростов.

- Ерунда, - заверил я её. - Все равно в компьютере есть ваши данные, а эта картонка, билет, и не обязательна.

Сказал и тут же сам усомнился: а так ли это? В принципе, конечно, так, но ведь придётся объясняться, это займёт время, а самолёт ждать не будет.

Надю сопровождала молодая девушка из Ростова, готовая помочь ей. Я спросил девушку, хорошо ли она говорит по-английски, ясно, что на французском никто из нас говорить не может. Девушка посмотрела на хромого дедушку с иронией.

- Ничего, объяснюсь.

Я поверил: молодая, современная, конечно же, объяснится гораздо лучше меня. Но всё-таки поплёлся за ними, мы вышли из зоны посадки, снова проследовали к стойкам регистрации. Ну и что? Перед стойками полно людей, никому до нас нет дела. Люди, как положено, стоят перед красной линией, когда освобождается место у стойки, по одному проходят.

После замешательства я замечаю стоящий в стороне столик и работника аэропорта, сидящего за ним. Скорее туда!

Естественно, общение - дело нашей молодой спутницы, новой Надиной спасительницы.

Девушка подходит к столику и уверенно произносит:

- Ай, ши, тикет, Ростов он Дон, - на этом её запас английских слов исчерпан, и француз смотрит на очаровательную визави с изумлением.

Ясно, в институте по английскому пять, но вот как на нём говорить? Между тем до посадки остаётся уже не так много времени.

Не берусь судить, что привело к благополучному исходу: привлекательность ли девушки, высокий уровень сервиса или какая-то иная причина. Ведь мой английский тоже весьма далёк от совершенства, хотя, конечно, побогаче, чем у смелой переводчицы. Так или иначе, мы получили новый билет для Надежды и снова отправились в зону досмотра пассажиров.

Суеверный ужас объял, когда меня задержали в зоне контроля. Вот она, расплата за постоянную удачу во время поездки, вот она, цена альтруизма. Посланница какой силы является Надежда? Мне даже почудилась скрытая издёвка в самом её имени.

- YOU HAVE A PROBLEM, - только и сказал парень, задержавший меня, и удалился.

Вернулся он с девушкой, при этом оба они так улыбались, как будто пришли встречать родного дедушку-миллионера из Америки.

- В чём проблема? - спросил я улыбчивую девушку, и она сказала, что это не займёт много времени. Что это?

- Я ведь уже прошёл контроль, я просто вышел второй раз помочь своей спутнице, она не говорит на английском.

Девушка посмотрела с пониманием и спросила:

- А где ваша спутница?

- Да вот.

Я обернулся и указал в пустоту. Ни Нади, ни смелой переводчицы уже не было. Полное торжество тёмных сил!

Улыбка сбежала с лица допрашивающей меня работницы безопасности. Всё ясно, задержан подозрительный тип.

И тут вдруг улыбка вновь озарила её лицо, но на этот раз не служебная, а искренняя, человеческая.

- Я вспомнила, действительно, вы ведь проходили уже, а потом вернулись с двумя женщинами, извините.

Вспомнила она, конечно, не меня, а мой костыль, но какая разница, ведь вот-вот начнётся посадка.

Впрочем, время до посадки ещё оставалось. Последовал быстрый обмен впечатлениями.

Все, кроме нас и Надежды, оказались разочарованы Парижем. «Слишком много чёрных» - таков был общий приговор столице Франции. Потом лицо одной из туристок осветилось улыбкой:

- Зато вчера, гуляя по Елисейским полям, мы увидели Киркорова.

- Какая гадость, - раздельно сказал я с гримасой человека, вдруг увидевшего что-то крайне неприятное.

Никакого взаимопонимания с массами!

Ещё я спросил сопутешественников, видел ли кто-то из них ДТП в Париже. Оказалось, что за восемь дней пребывания никто из шести человек не видел ни одного дорожно-транспортного происшествия. Дикие негры, арабы и монголоиды ездят строго по правилам. Что можно добавить?

Ещё одно нелёгкое испытание ждало нас в венском аэропорту. Нужно было успеть пробежать расстояние в пару километров за очень короткое время, при этом надо успевать ориентироваться по номерам секций и выходов на посадку, ибо времени на исправление ошибок ориентации нет. Когда мы, аутсайдеры, в полном составе, то есть Надя, я и сочувствующая в лице моей жены, добежали, наконец, автобус уже готовился к отправке, а громкоговорители уговаривали нас на немецком и английском языках поспешить.

Ну, а о том, как удачно мы купили «Шанель», подарок нашей падчерице, я уже рассказал.

В завершение хочу добавить только, что никогда за всю мою жизнь удача так явно не сопутствовала мне, как во время этого короткого посещения Парижа.

Мы с женой вылетели в Париж из Ростова. Нам предстояла пересадка в Вене, и последствия этого обстоятельства задали тон всему путешествию. При переходе из одного терминала аэропорта в другой, решив, что таким тёртым калачам, как мы, вовсе не следует нестись сломя голову вместе с основной массой туристов, проследовали не спеша и даже на минутку заглянули в магазин беспошлинной торговли. В результате опоздали на посадку.

- Он улетел, - сказала работница порта на мой вопрос о нашем самолёте.

- И что мне делать?

- Я не знаю, - ответила женщина в красной униформе и отвернулась.

А были мы не одни, попавшие в такую беду. Вместе с нами от самолёта отстала ещё одна женщина, лет около шестидесяти. И по-настоящему я напугался, только когда перевёл ей слова работницы аэропорта. Лицо нашей спутницы стало совершенно бледным, и капли пота выступили на нём. А ну-ка сейчас её удар разобьёт или просто в обморок свалится, что тогда? И я поспешил успокоить подругу по несчастью, заверив её, что ничего страшного не произошло, подумаешь, отстали от своего рейса, какая мелочь. Боюсь, мой голос звучал не очень-то убедительно. В исступлении отчаяния бедняга пыталась расспрашивать женщину в красном, задавать ей какие-то вопросы, но та с убийственно вежливой улыбкой, правда, подчёркнуто фальшивой, отвечала ей на английском:

- Леди, я не понимаю по-русски ни одного слова.

Женщина повторяла попытки договориться, и мне показалось, что австрийка немного упивается её беспомощностью. Возможно, мне это почудилось, но вот ледяная холодность и стальная твердость работницы авиапредприятия сомнений не вызывали. С той же улыбкой тюремной надзирательницы она медленно, по слогам сказала:

- Леди, повторяю, что я не знаю и не обязана знать русский язык. И я не понимаю ни одного вашего слова.

Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажу лишь, что нам буквально следующим рейсом удалось всё-таки отправить нашу соотечественницу в Париж, зато сами мы застряли в Вене до утра. В вечернем самолёте было всего одно свободное место. Но частичный успех вдохновил нас, наше настроение, по принципу маятника, качнулось в сторону эйфории, обмениваясь шутками, мы сели на электричку и поехали смотреть Вену. В этом городе минимум два, а может быть даже и три, уровня подземки. Я не разобрался точно. Любезный господин средних лет объяснил мне, что в одно и то же место можно проехать за разную оплату. Но вот как пользоваться автоматом для продажи билетов, я не знал, и уже другой господин, молодой и темнокожий, помог купить нам билеты. Мы сели в вагон и поехали, сами не зная, куда. Видимо, Богу понравилось наше поведение, и он надоумил молодого человека, сидевшего напротив, заговорить с нами.

- Я посмотрел на вас, послушал вашу речь и понял, что вы из России. Я угадал?

Оказалось, у него жена русская, из Краснодара, а родилась она в Баку. Боже, до чего тесен мир, ведь, возможно, когда-то мы видели маленькую девочку на улицах нашего родного города, ставшую впоследствии женой этого дружелюбного и общительного человека... Наш новый знакомый проинструктировал нас, что мы можем успеть увидеть в Вене и как нам возвращаться в аэропорт. Узнав, что мы едем в Париж, он сказал, что по-хорошему завидует нам. Сам бы с удовольствием присоединился, настолько ему нравится этот город.

- Замечательное место, восхитительное. Но смешные люди. Место великолепное, но вот люди там живут смешные. Нет, я ничего не буду говорить, это, возможно, только в моём представлении они смешны, впрочем, сами увидите.

И он улыбнулся многообещающе, слегка заговорщицки.

По совету случайного спутника мы отправились на колесо обозрения, благо оно расположено совсем недалеко от станции подземки. Был ранний вечер, ещё только начинало смеркаться, и мы успели насладиться видом города с высоты. Кажется, мы попали в Диснейленд, вокруг было полно аттракционов, а нам хотелось увидеть сам город. Мы выбрались из лабиринта каруселей, «домов ужаса» и других ярко раскрашенных построек, назначение которых осталось для нас загадкой. И в наступившей уже темноте бродили по чистым, малолюдным улицам, испытывая погружённость в атмосферу спокойной добропорядочности, свойственную, кажется, многим европейским городам, хотя редкие прохожие по большей части были не европейской внешности.

Пару раз мы слышали русскую речь: прошла шумная компания говорящих по-русски людей, молодая женщина громко, со специфическим выговором, произнесла: «Когда мы жили в Баку…». Да, разбросал людей по планете вихрь глобализации.

Потом мы зашли в китайский ресторан. Народу в ресторане было немного, и я заключил, что это завсегдатаи. Проходя между столиками, наша официантка - китаянка - довольно бегло разговаривала с посетителями на немецком, кажется, не только о заказах, а ещё и о каких-то иных делах. Ощущение заброшенности в новый, совершенно не знакомый мир овладело мной. Это восхитительное чувство вернуло в незабвенное время молодости, когда весь мир вокруг был так же незнаком и интересен, как этот крошечный мирок китайского ресторанчика в городе Вене. И я заставил себя забыть о том, что времени на познание новых миров у меня уже нет. К чему портить такое чудесное настроение. Мы с женой говорили, конечно, о превратностях судьбы, о том, что неудача порой оборачивается своей противоположностью, но, к сожалению, ещё чаще выходит наоборот. Все эти мысли и переживания в сумме вызвали такое желание поделиться ими, что я разослал нескольким близким мне людям смс-сообщения такого содержания: «По пути в Париж заскирдовали в Вене, пиво здесь несравненное».

Когда мы вышли из ресторана, начался дождь, а наши зонты улетели в Париж вместе с багажом. Но и это было к лучшему, дождь вовремя загнал нас в подземку, и тут выяснилось, что мы не можем снова вернуться на «дешёвый» уровень, автомат по продаже билетов упорно предлагал нам заплатить по 27 евро. Это при том, что в город мы попали, заплатив по четыре. Разница в сорок шесть евро весьма существенна для нас, да и торопиться было некуда, зачем ехать экспрессом, с остановками даже лучше. Пока мы пытались разобраться с электричкой, оказалось, что следует уже и поспешить, мы были предупреждены: в час ночи подземка закроется. Людей почти нет, пустынные переходы, и что делать, непонятно. Но вот одинокий прохожий, и пока я думал, как бы это спросить его, чтобы он понял, Люба запросто к нему обратилась:

- Как нам попасть в аэропорт?

Разумеется, на русском языке. Так, словно это всё происходит в Москве, а не в Вене.

Прохожий, почти не останавливаясь, сказал:

- Идите прямо, потом сверните направо, там будет переход на второй уровень.

Он ответил без задержки и без малейшего акцента. Мы горячо поблагодарили посланного провидением соотечественника и последовали в указанном им направлении.

А потом на помощь нам пришла компания подростков, к счастью, у жены остался наш использованный билет, мы показали его, ребята купили в автомате нам точно такие же, и должен сказать, что даже у них покупка билетов вызвала некоторые затруднения. Но как бы то ни было мы не опоздали на электричку и около часа ночи вернулись в аэропорт.

Спать пришлось на скамейках, и это ещё бы ничего, но ночью в зале стало холодно, градусов десять, ну от силы двенадцать. А мы ещё и промокли.

Все эти мелочи не смогли, конечно, испортить нам настроение, утром мы благополучно добрались до Парижа. Работник аэропорта имени Шарля де Голля, к которому я обратился по поводу нашего багажа, уверил меня, что тот в ближайшее время будет доставлен в гостиницу, что туристы часто опаздывают во время пересадки и их багаж всегда возвращается к хозяевам.

А в зале ожидания аэропорта нас встретил работник транспортной компании, в руке у него был транспарант с фамилией, которую я ношу уже шестьдесят два года, а моя жена всего каких-то сорок два. Это был очень высокий человек, больше двух метров роста. Я подошёл к нему и представился, он тоже назвал своё имя, которое я, по некоторым соображениям, изменю в своих записях. Скажем, его звали Влад. Настоящее его имя тоже звучало, как славянское.

- Вы поляк? - спросил я.

И ошибся, а Влад, возможно, желая помочь мне угадать его национальную принадлежность, сказал, усилив свой характерный акцент:

- Нет, чтто вы, я изз … - и он назвал свой родной город.

Конечно, я должен был сам догадаться, ведь где ещё люди вырастают до такого размера. Чтобы исправить свою оплошность, я тут же рассказал ему, как в юности, бродяжничая по Советскому Союзу, оказался в его городе. Зашёл в бар и был немало обескуражен тем, что все, и парни, и девушки, сидели на высоких стульях, спокойно поставив ноги на пол, а я, хоть и сел на самую кромку сиденья, всё же не знал, что мне делать со своими ногами, болтавшимися над недосягаемым полом.

- Вот почему не надо было курить в детстве, - нравоучительно и протяжно-певуче сказал Влад.

- Он и сейчас ещё не курит, но это мало помогает, - ответила ему моя жена.

Контакт был установлен, Влад очевидно был наш человек.

За повторный трансфер из аэропорта мне пришлось доплатить пятьдесят евро, однако это не вызвало у нас никакого сожаления - во-первых, мы увидели Вену, пусть мельком, но всё же увидели. Но самое главное преимущество заключалось в том, что Влад оказался очень полезным и интересным собеседником.

Он одной рукой управлял микроавтобусом, и маленький руль в сравнении с его ладонью казался совсем игрушечным. Наша машина мягко неслась по гладкому шоссе, и эта стремительная мягкость усиливала ощущение участия в какой-то увлекательной игре. Но говорили мы о вещах серьёзных.

Влад рассказал, что туристы очень часто опаздывают, особенно летящие транзитом из Ростова. Слишком мало времени остаётся на перебежку по аэропорту, как это получилось и у нас. Но это не самое страшное, что может случиться с путешественниками. Недавно он встречал туристов на железнодорожном вокзале, и к нему подбежала женщина, умоляя помочь. Она путешествовала с дочерью и внучкой, их обворовали в поезде, украли деньги и документы, и никто из них не знает никакого другого языка, кроме русского. Как сказал нам Влад, его туристы, те, которых он должен был встречать, с пониманием отнеслись к чужой беде, то есть, видимо, они предоставили ему возможность помочь несчастным обворованным, а до своей гостиницы добрались сами. И Влад, естественно, позвонил в российское консульство. Там ему сразу сказали, что у них нет времени, и положили трубку. Каким-то образом, я не стал расспрашивать о деталях, ему всё-таки удалось отправить этих несчастных домой. Но представьте себе, на том вокзале вполне могло не оказаться этого парня.

Впоследствии из разговора с нашим гидом я уяснил, что попавшим в неприятности нашим соотечественникам не стоит особенно рассчитывать на помощь российских чиновников. Точно так же, как и их коллеги на родине, эти люди большей частью заняты решением своих собственных насущных вопросов. А назойливые неудачники вызывают у них только раздражение. Хотя за достоверность этих сведений не поручусь. Я вообще не верю гидам. Но вот Владу я поверил, не похоже, чтобы он врал.

Чтобы завершить тему о попавших в беду туристах, скажу, что зачастую это люди небольшого достатка. Многие, чтобы повидать свет, готовы на самую суровую экономию в своей обиходной жизни, как, например, мы с женой. И когда такой человек попадает в затруднительные обстоятельства, спасительного финансового ресурса, с помощью которого можно всё решить, у него просто нет. Поэтому за границей надо быть собранным и крайне внимательным, всегда стараться проявлять дальновидность. Что не предполагает, конечно, скованности, воздержания от радостей жизни и прочих скучных вещей. Здесь лучше всего вспомнить русскую пословицу: «Пьян, да умён, два угодья в нём».

У Влада своеобразная манера разговора, как он сам сказал: «На русском я только ругаюсь без акцента».

Он тянет слова, так же, как и все его земляки, и ещё в его выговоре уже угадываются тональности других европейских языков. И не только тональности, но и способ построения фраз у него свой, оригинальный, отчасти заимствованный из иных лингвистических систем. Например, объясняя мне необходимость использования русской матерной речи в Европе, Влад сказал:

- Европа вначале думает, потом действует. Мы, наоборот, вначале действуем, потом иногда думаем. Они нас боятся. Например, их шпана поджидает возле дорогих ресторанов подвыпивших туристов, набрасываются скопом, заталкивают жертву в тёмный угол, там быстро очищают карманы и разбегаются. Но, заслышав русский мат, убегают сразу. Можно получить кулаком в глаз и ножом в бок. Проблемы, одним словом.

Местоимение «мы» несколько странно звучало в его устах, ведь он уже знал, что я азербайджанец, сам он тоже не русский, но все же - мы. Когда СССР прекратил своё существование, Владу было пятнадцать, но всё-таки - «мы». Видимо, объединяет нас не только умение озвучивать загадочные для иностранцев русские руны, часто украшавшие заборы на всём необъятном пространстве СССР. Есть что-то иное.

Никакого резона подыгрывать моему настрою у него не могло быть, ведь не он зависел от меня, а я от него. Да и говорил он больше о своей жизни, чем о каких-то абстрактных вещах, взгляд на которые мог бы объединять нас. Конечно, для меня не было новостью, что русские туристы, до сих пор чужие в Европе, часто попадают в затруднительные ситуации, и туристические компании и все вообще, к кому они вынуждены обращаться, извлекают из этого максимальную выгоду. Вот что мы услышали от Влада по этому поводу:

- Тяжело всё это видеть, вначале хотел уволиться. Потом я сказал сам себе - меня же не бьют ни в каком смысле, и я получаю свои деньги, значит, надо работать. Потом решил: всё-таки уволюсь. Пошел к шефу, сказал - увольняюсь. Он купил мне водку и сказал: выпей в гараже, чтобы никто не видел...

Конечно, обманывают людей везде. Но всё же так, как обманывают здесь русских и на каждом шагу, - это слишком. И иногда, когда видишь всё это, правда, хочется выпить. А выпить не с кем. Не только здесь, вообще не с кем, даже в родном моём городе нет никого. Все куда-то исчезли.

То, что этот человек в юности имел много друзей, не вызывало никаких сомнений. Видный, остроумный и словоохотливый, принадлежащий к городской элите - его мама занимала высокий пост при Советах, конечно же, никак не страдал от одиночества. Но вот выпить теперь не с кем.

Он закончил полицейскую академию, но работать по профессии не смог.

- Не могу брать взяток, мама так воспитала, что продаваться нельзя. Поэтому решил работать в Европе. Работа тяжёлая, зато хорошо платят и не надо делать ничего, за что будет стыдно.

О французах говорит с симпатией, но тут же оговаривается - чужие люди, нам их не понять, слишком много свободы тоже плохо. Много свободы - много безобразий.

- Но безобразничают, наверное, не сами французы, наверное, больше арабы и другие эмигранты, - возразил я.

- Конечно, конечно, можно всё свалить на арабов, но мочиться и испражняться на улицах они научились у хозяев. А когда приезжий человек мочится на тротуар, он думает, что здесь уже всё можно.

Я несколько редактирую его речь, на самом деле он, извинившись предварительно перед моей женой, использовал другие слова.

- Им Лукашенко нужен, а Лукашенко у них нет, - заключил Влад.

- Лукашенко не только французам нужен, - ответил я.

До сих пор не могу себе простить, что не пригласил Влада в гости к себе. Всё-таки лучше выпивать в отеле, чем в гараже.

Впрочем, я попросил Влада отвезти нас не в отель, а в кафе, где по программе у нас был назначен сбор группы и встреча с гидом. Приехали мы вовремя, сразу нашли своих, и тут я допустил ещё одну ошибку. Последовав совету нашей руководительницы, остался пообедать в этом кафе. Дело даже не в том, что в цену обеда были включены комиссионные гида. Наверное, нигде в Париже не кормят так плохо, как в этом кафе под названием «Панорама». Никогда не обедайте в заведениях, рекомендованных гидом, и никогда ничего не покупайте в магазинах, «по дружбе» указанных ими. Это обман, один из тех обманов, о которых предупреждал Влад.

Зато по случайности в «Панораме» мы попали за один стол с Александром и Серафимой. Немолодая супружеская пара из Москвы, он - профессиональный фотограф, не впервые в Париже, она, кажется, что-то преподаёт. Нам предстояло жить в одной гостинице с ними, на первых порах Саша помогал нам ориентироваться в городе, и впоследствии мы имели возможность обмениваться впечатлениями.

Первая наша экскурсия была на Монмартр, и это хорошее начало - увидеть город с высоты холма, сразу можно оценить, в каком месте ты оказался. Ведь каждый город имеет ещё и незримую ипостась, ощутить и услышать её звучание легче всего, когда смотришь на город сверху. И мы смотрели на Париж, и казалось, слышали мотив знаменитого шансона «О Пари, о Пари!». А так, внешне, ничего особенного - просто плотно стоящие дома, ни реки, ни Эйфелевой башни с Монмартра не видно.

После экскурсии мы с помощью Александра наконец попали в свой отель. Дешёвенький, две звезды, зато всё опрятно, и номер тоже вполне удовлетворительный - на наш непритязательный вкус. Один недостаток - чтобы попасть в номер, надо приложить усилие, отодвигая дверью кровать, иначе внутрь не протиснешься. Есть все удобства, вот только в душевой кабине нет полки для мыла - её наличие лишало бы принимающего душ возможности повернуться, что, согласитесь, большее неудобство, чем необходимость, высунувшись из кабины, пристраивать мыло на умывальнике.

И хотя за последние двое суток нам удалось поспать не больше шести часов, мы вскоре оставили свой уютный номерок и отправились в город.

Когда я покупал наши туры, было обещано, что гостиница, пусть и очень скромная, расположена в самом центре города, «ну прямо рядом с ''Опера''», а все экскурсии начинаются со ступенек этого здания. Конечно же, это оказалось обманом. Начнём с того, что и «Опера» - это далеко не центр, и оттуда до нашего приюта ещё две остановки на метро. И никакие экскурсии, за исключением автобусной, обзорной по городу, пропущенной нами по причине задержки в Вене, оттуда не начинаются.

Первая наша вылазка в город имела не столько познавательную, сколько вполне прагматическую цель - следовало сориентироваться, как в дальнейшем передвигаться по городу, как пользоваться метро и автобусами. Все эти скучные, но необходимые действия так вымотали нас, что к вечеру, обессиленные и голодные, мы уже ни о чём не думали, кроме отдыха и еды. Я еле ворочал языком от усталости, а тут ещё надо как-то договариваться с официантами. Но поесть было надо, наш обед в «Панораме», как я уже сказал, был просто штрафом за доверчивость, а не приёмом пищи в правильном смысле этого слова.

И тут жена показала мне вывеску с надписью «Кябаб-Стамбул». Маленькое, непритязательное кафе. Зато нет языкового барьера, не надо напрягаться, всё объяснят и всё поймут. Так и вышло, официант, молоденький паренёк, имени которого я не запомнил, почтительно называя меня дядей, точнее папиным братом, обслуживал нас с особой предупредительностью, принятой на Востоке по отношению к старшим. И хотя красное вино оказалось турецким, а нам не терпелось попробовать французского, чувствовали мы себя замечательно. И молодые ребята, сидевшие за соседним столиком, громко разговаривали на смеси турецкого и английского языков, точно так же, как в дни моей юности городские компании молодёжи в Баку общались на смеси азербайджанского с русским. В Париже эти парни тоже были гостями, только вот я не понял, откуда - из Турции или из какой-то европейской страны.

Легко и удобно ложатся иные речевые обороты на крепкий тюркский субстрат. Это ощущение повторного погружения в один и тот же поток, пусть и иначе звучащий, но по принципу тот же, узнаваемый, создал у меня странную иллюзию возвращения домой. В дом, которого давно уже нет. Ну, конечно, не будем забывать, что я был смертельно уставшим, да и вино было хорошее. Сознание слегка туманилось. Чтобы взбодриться, я заказал чаю, и парень принес его - настоящий, в изящных грушевидных стаканах и заваренный как следует. Чай - подарок от заведения, пояснил официант.

...Уже около полуночи мы вернулись в свой номер. По пути запаслись вином, красным, розовым и белым, разных ценовых категорий, чтобы попробовать и определить на будущее, что покупать.

- Попробуем понемногу каждого и решим, а остаток будет нашим запасом на ближайший день или два, - объяснил я жене, сам невольно восхищаясь собственной предусмотрительностью и расчётливостью.

Вот только жаль, что пропал наш багаж, ведь в путешествие мы обычно берём с собой «завтрак туриста», баночки с дешёвой российской икрой и колбасу твёрдого копчения. Этот необременительный багаж помогает существенно экономить деньги, к тому же в демократичной Европе можно есть в любом сквере или парке, никто не обратит на тебя внимания. А это вдобавок к экономии денег ещё и экономия времени. Быстренько перекусить и отправиться дальше.

Свой первый вечер в Париже мы завершили дегустацией французского вина. И насколько же жалкой и смешной оказалась моя «предусмотрительность», когда очень быстро бутылки с вином оказались пустыми и никаких выводов относительно предпочтения его марок не было сделано. Единственное, что стало очевидным для нас, это то, что французское вино лучше, чем испанское или итальянское. Хотя до приезда во Францию поверить в саму возможность существования вина лучшего, чем испанское и итальянское, было трудно. Но оказалось, французское лучше.

Утром Люба сказала, что мы, пожалуй, выпили лишнего накануне.

- Да, если бы мы с тобой выпили такое же количество «французского» вина в Ставрополе, сейчас бы в этом номере полицейские упаковывали наши трупы в пластиковые мешки, - согласился я с мнением жены.

На этот раз я был прав, ибо купить французское вино в России невозможно. А суррогат, выдаваемый за него, действительно очень опасен для здоровья.

В то утро нас ждал приятный сюрприз - багаж, было утерянный, был доставлен, как это и обещал работник аэропорта. Европа всё-таки!

В девять часов утра наша туристическая группа собралась возле Нотр-Дам де Пари. Ориентиром сбора группы, как нам сказали накануне, служил «конный памятник». То, что бронзовый всадник изображает из себя Карла V, я выяснил из короткой надписи на пьедестале - «Шарлемань». Отец идеи Евросоюза запечатлён, как я уже сказал, верхом на коне, в компании двух пеших вассалов. И вот тут внимание! Осматривая памятники средневековья или более поздние, но посвящённые этому времени, надо помнить о глубокой и таинственной символике каждой их детали, ничего случайного в архитектуре, скульптурных изображениях, картинах, сотворённых мастерами средневековья и их последователями, нет. Прежде всего посмотрите вниз, что находится под главным планом, возможно, под ногами у изображённых людей, ангелов, чертей или животных. Это то, что они превзошли, то, что победили. Потом обратите свой взгляд наверх - а что же наверху? что превосходит их? Куда направлены их взгляды, и если они идут, то какой ногой, правой или левой, шагают? Но это только общие рекомендации, важна каждая деталь. Для примера рассмотрим памятник Шарлеманю. В руках у христианского короля друидский жезл. Возможно, я что-то путаю, но буквально накануне, перед поездкой, я прочёл книгу о друидах и едва ли ошибаюсь. Это жезл жреца. Странное, однако, снаряжение для ревностного христианина. Один из пеших его сопровождающих имеет явно галльскую внешность, второй по виду германец. Такое интернациональное сопровождение вполне объяснимо для первообъединителя Европы.

Но вернёмся к Нотр-Дам.

Вообще, всем, кто заинтересуется тайнами готики, я бы посоветовал прочитать замечательную книгу Фулканелли «Тайны готических соборов». Тайн, связанных с готикой, действительно много. Взять хотя бы уже упомянутый факт, что этот стиль возник почти одновременно в разных городах средневековой Европы и, достигнув расцвета, почти так же одновременно завершился. Время готики прошло, и построить в наши дни что-то подобное уже невозможно. Примером этому служит неудача, постигшая великого Гауди при попытке возвести церковь Святой Фамилии в Барселоне. Завершить этот проект, великолепный по замыслу, превосходящий по своей гармонии и красоте всё созданное в средние века, не удаётся, и, наверное, не удастся закончить никогда. Время стало иным, и никакие технические средства не могут компенсировать отсутствие благословления свыше. Время и, конечно, место решают всё. Как и большинство готических соборов, Нотр-Дам де Пари построен на месте языческого храма, посвящённого Юноне. Тоже в некотором смысле Нотр-Дам. А испанские соборы в большинстве своём воздвигнуты на месте мечетей, которые, в свою очередь, строились опять-таки на месте языческих храмов. Видимо, место строительства, как и его время, не может быть выбрано произвольно.

Конечно, Нотр-Дам де Пари один из самых знаменитых соборов в мире, но, кажется, в этом больше заслуга Гюго, чем его строителей. Ибо он, на мой взгляд, не выдерживает сравнения с шедеврами испанской готики или с собором Богородицы в Милане. Правда, эти сооружения более позднего времени, но надо признать, их пышное великолепие затмевает простую красоту Нотр Дам. Вот только одна странная деталь - стены Нотр-Дам украшены загадочными изображениями горгулий и химер, кажется, нигде больше не встречающимися. Эти монстры, как объяснила наша гидесса, призваны были указывать порождениям зла направление прочь из храма, они действительно все устремлены из храма вовне. Но, возможно, это не совсем так. В простом и совершенном облике этого храма, видимо, есть что-то, требующее продолжения в уродстве. Как красота Эсмеральды должна была быть дополнена уродством Квазимодо. Возможно, Виктор Гюго знал эту тайну и намекал на неё в своём романе. Но это, конечно, очень вольное допущение. Однако ни горгулий, ни печальных и горбатых, как уродливый звонарь, химер мы не видели ни в Испании, ни в Италии. Хотя в толедском соборе и встречаются весьма фривольные и загадочные изображения.

И вид несчастных, проклятых монстров почему-то вызывает сострадание не меньшее, чем вид Распятого у входа в храм. Ведь он воскреснет, а они обречены.

Рассказывая об экскурсии, надо сделать одну оговорку. Конечно, следует прислушиваться к тому, что рассказывают гиды, но верить их словам не следует. К примеру, наш гид ошарашила меня сообщением, что Нотр Дам - первое сооружение готической архитектуры и что время его строительства хронологически совпадает с монголо-татарским нашествием на Русь. Это не соответствует действительности. Готика возникла раньше, чем началось строительство этого храма, никто наверняка не скажет, где именно, но, кажется, тоже во Франции, в Сан-Дени, но кто знает точно? И, как по волшебству, строительство готических сооружений началось во многих местах. И никаких монголо-татар в тринадцатом веке не существовало. Хан Бату был монголом, никакого отношения к татарам он не имел. Но это ладно, гид, конечно, не учёный историк, и всё же немало интересного услышали мы и от неё. Например, что строился Нотр-Дам на средства, награбленные во время крестовых походов. Компаньоны рыцарей-крестоносцев вкладывали деньги, шедшие с Востока, в строительство готических храмов. Источником финансирования готического искусства был грабеж мусульманского Востока и также, в немалой части, разорённой рыцарями христианской Византии. Подобно тому, как второй виток стремительного расцвета Европы, Ренессанс, финансировался потоками золота, хлынувшими из вновь открытых территорий.

Так что когда в наши дни говорят о засилье в Европе выходцев из стран третьего мира, следует помнить, что просто пришло время старушке платить по счетам.

Арабское и греческое золото, затем золото и серебро индейцев и рабский труд чёрных рабов - вот источники благолепия и сытости Европы. Но к теме исторической справедливости я ещё вернусь. А пока что, войдя в храм, я наглядно убедился в правильности хода моих мыслей. Шла месса, и большинство священников были чернокожие выходцы из Африки. Чёрные люди в зелёных одеяниях католических священников, оправляющие службу в сердце Парижа. Это впечатляет. И я подумал, как у них с целибатом. Посильное ли это бремя для вот этих темнокожих здоровяков, так смиренно стоящих перед распятием?

Потом мы вышли из собора и отправились в Латинский квартал. Сорбонна, Музей средневековья, старые узкие улочки наспех были осмотрены нами. Завершилась наша экскурсия в Люксембургском саду, началось свободное время. Это был воскресный день - день открытых дверей во многих музеях Европы. Я спросил у гида, как лучше доехать до Лувра. Она ответила, что самим нам, без гида, там просто нечего делать.

- Мне нечего делать в Лувре? - спросил я её, тыча пальцем себе в грудь и как можно более исказив своё лицо недоверчиво-саркастической гримасой.

- Конечно, вы же там ничего не найдёте и ничего не поймёте, - с холодным превосходством Знания над Невежеством ответила женщина.

Как я уже предупреждал, гид за границей - один из главных врагов туриста. Мой опыт и предупреждения Влада сходятся в этом. Женщине важно было заманить нас на оплачиваемую экскурсию в Лувр. Двухчасовую! По Лувру! Сорок евро с человека. Спасибо, я уже имел трёхчасовую экскурсию в Прадо. А Лувр даже больше. Представляю, с какой скоростью нас провели бы по залам, показали бы самые известные экспонаты, подарив тем самым возможность по возвращении небрежно сообщать друзьям и знакомым:

- Ника Самофракийская - один из самых замечательных памятников античной культуры. Но «Умирающий раб» Микеланджело, конечно, одно из самых замечательных произведений скульптуры эпохи Ренессанса. Когда я был в Лувре…

Но у нас были иные планы. В современных музеях гиды абсолютно не нужны. Зачем они, когда можно напрокат взять специальные наушники и, набирая артикул картины, услышать информацию о ней. Но и без наушников, поверьте, тоже можно. Жалко, что надписи только на французском. Это неудобно, но вызывает уважение: интересуешься искусством - будь добр, выучи наш язык.

Но начали мы не с Лувра. Вначале мы пошли в Музей средневековья, что в Латинском квартале, чуть ниже основного здания Сорбонны. И правильно сделали: этот музей произвёл такое сильное впечатление, что после посещения Лувра и музея д’Орсе и по прошествии времени его дивные экспонаты так и стоят у меня перед глазами.

Возможно, я пристрастен. Мне кажется, что именно средневековье было золотым веком человечества. Да, эпидемии чумы, да, жестокость, да, казни на площадях, но сравните всё это с реалиями нового времени! Концлагеря, атомные бомбардировки, массовое жертвоприношение младенцев, именуемое абортами. Самые презренные изгои традиционного общества - ростовщики и шуты в наши дни стали самыми уважаемыми людьми, и при таком положении вещей на что можно надеяться в будущем? Куда приведут такие кумиры? Человек средневековья медленно брёл по земле, устремив свой взгляд в небо. Да, он часто спотыкался и падал, н, поднимаясь, он снова и снова возносил хвалу Создателю. В этот отрезок времени, между пятым и пятнадцатым веками, самыми уважаемыми людьми были герои и аскеты, а отнюдь не их антиподы.

И вот музей, дающий нам возможность погрузиться в это замечательное время. Мужественная простота средств изображения и непостижимая обыденным сознанием глубина их замысла. Ты только чувствуешь, только догадываешься о том, что перед тобой - окно в мир иной, высшей реальности, но что-либо различить за этим окном своим слабым зрением не можешь. Эта немощь порождает тревогу, страх и в то же самое время восторг перед мощью божественного замысла. Простые, даже схематические статуи и рисунки. Вот каменные скульптурные изображения голов королей. Выполненные из мягкого известняка, они все уже полуразрушены. Носы, губы, все выступающие детали лиц стёрты временем. Из-за этого их видишь так, будто они лежат на дне потока - подвижная толща воды, отделяющая лица от зрителя, размывает и искажает детали, но порой на самое короткое мгновение поток становится абсолютно прозрачным, и ты видишь их, как живые. Гордые, решительные и жестокие лица королей.

Главная тема картин и гобеленов - страдания Христа и снятие с креста. Печаль и страх на лицах людей. Много картин и статуй посвящено страстям святого Дионисия, скорбно бредущего со своей отрубленной головой в руках. Много изображений единорога.

Единорог - изящное существо, ничего общего с носорогом не имеющее, скорее скакун благородных кровей с человеческими глазами, с рогом, напоминающим витой рог нарвала, обращённым в высь, в небеса. И уже на самом выходе из музея, кажется в последнем зале, небольшая выставка доспехов и оружия. Существует мнение, будто в средневековье средний рост человека был меньше, чем в наше время. Интересно было бы посмотреть, как человек среднего роста управляется с мечом полутораметровой длины. Я уж не говорю о том, что их латы были бы впору только нашему водителю Владу, человек меньшего роста просто не смог бы в них двигаться. Кстати, эксгумированный скелет Шарлеманя имеет высоту около двух метров.

После Музея средневековья мы направились в Лувр.

Гигантская очередь несколькими кольцами оплела знаменитую прозрачную пирамиду, мы с женой немного растерялись, увидев такое количество желающих бесплатно посетить музей. Но нет худа без добра, двое парней в униформе, издалека заприметив инвалида с палкой, то есть меня, тут же подошли и сказали, чтобы мы следовали за ними.

Ленту турникета отстегнули, и мы прошли в Лувр без очереди.

В первом же зале я взял буклет на русском языке, мы наспех изучили его, и наше путешествие по Лувру началось. Я бы с большим удовольствием подробно описал его, если бы это было возможно. Но, как справедливо заметил Козьма Прутков, невозможно объять необъятное. Нечего и пытаться. Всего несколько замечаний и одна невероятная история, приключившаяся с нами за те пять часов, что мы провели в Лувре. Во-первых, как после пешей прогулки по Парижу и посещения Музея средневековья я сумел ещё пять часов ходить по залам Лувра? Правда, иногда мы садились на несколько минут, но тут же вставали и шли дальше. Желание рассмотреть картины на стенах, статуи на пьедесталах двигало нас вперёд. И, поверите или нет, творческая сила, вложенная в эти произведения, передавалась мне, иначе конечно я бы не осилил двенадцатичасовое пребывание на ногах. Сила исходит от творений гениев, её физически ощущаешь, она приводит тебя в восторг, подобный религиозному восторгу мистиков.

Это не выдумка. Насколько человеческое сознание трансформируется в таком месте, иллюстрирует невероятная история, случившаяся с нами. Мы только присели отдохнуть, как Люба вдруг окликнула кого-то:

- Лера!

Так зовут нашу внучку, и я напугался, подумав, что от обилия впечатлений моя жена повредилась в рассудке. Но тут от двигавшейся мимо нас толпы отделилась девушка и с радостью поспешила к нам. Я, конечно, узнал: это была дочь моего старинного друга Валерия Сергеевича Цховребова, заведующего кафедрой почвоведения Ставропольского аграрного университета, но разумом поверить в вероятность такой встречи не мог. Наш мир, наша Земля, некогда казавшаяся мне необъятно огромной, затем очень большой, потом не такой уж маленькой, в этот миг представилась совсем крошечной, город Ставрополь соседствовал на ней с Парижем, и залы Лувра, наполненные шедеврами искусства, напротив, стали сопоставимы по размеру с просторами всей планеты.

И пока Люба оживлённо обменивалась впечатлениями с Лерой, я молчал как истукан, переваривая происходящее. Факт встречи был бесспорен, но по вероятности он был невозможен. Потом я убедил себя в реальности произошедшего и включился в разговор, однако с опозданием и даже не сообразил, что нам следует сфотографироваться вместе на память и что следует спросить у Леры, возможно, мы можем чем-то быть полезны ей в этом чужом месте. Лера вечером того же дня уезжала в Германию, и лишь когда мы расстались, я сказал жене, что следовало бы расспросить её о том, как мы можем быть ей полезны и хотя бы сфотографироваться вместе. Но время ушло, найти Леру мы, конечно, не могли уже. Немалую роль в моей заторможенности сыграло то чувство транса, в которое я был ввергнут великолепием Лувра. Я просто плохо соображал.

Я не большой знаток живописи. Мои суждения могут граничить с дилетантством, но это искренние суждения человека, любящего живописное искусство. Переиначивая слова Достоевского о философии, могу сказать, что в знании живописи я не силён, но в любви к ней превосхожу многих.

И, оставаясь искренним и восторженным любителем, должен признаться, что «Мона Лиза» («Джоконда») не произвела на меня ошеломляющего впечатления, выделившего бы это совершенное творение из ряда других подобных. Перед знаменитым полотном, ставшим в двадцатом веке символом Ренессанса, стоит толпа зрителей, и полотно это действительно замечательно. Но надо учитывать некоторые вещи, без которых понять исключительную привлекательность картины нельзя. Особую популярность «Мона Лиза» приобрела после её похищения в начале двадцатого века и последовавшего возвращения в Лувр.

После этой детективной истории посетители музея стали больше обращать на неё внимания. А все великие полотна - живые, только их жизнь иная, отличная от нашей. Другая форма. Как нам нужен воздух, вода и пища, так картинам требуется восхищение. Как, впрочем, требуется оно и человеку. Древние скальды верили, что хвалебная песнь может и малого человека возвеличить, и героя уничтожить. Так вот, под благодатными лучами восторга картина расцветает, таинственная её жизнь становится очевидна почти любому, кто смотрит на неё. А висит картина посередине зала, не на стене, а на отдельном стенде, перегораживающем зал. Вторая причина очарования Моны Лизы заключается в её улыбке. Понять это мне помогло то, что перед Лувром мы побывали в Музее средневековья. Лишь глазами и уголками рта улыбается Мона Лиза, но ведь до Леонардо никто не изображал улыбающихся лиц. Божий страх, скорбь, ожидание наказания за греховность человеческой натуры, напряжённое размышление - вот что мы видим на полотнах мастеров средневековья. Мадонна, кормящая младенца, смотрит на дитя с нежностью, с очень серьёзной нежностью. А тут вдруг - робкая улыбка. Мона Лиза улыбается. Время печали миновало, обещает нам она. Конечно, обещание это обманчиво, конечно, на самом деле вышло не так. Но как сильно хотелось верить в торжество радости после тысячелетия печали! Теперь мы уже точно знаем, чем обернулась эта вера. Теперь среди огромного количества изображений человеческих лиц трудно отыскать не улыбающихся или не смеющихся. Депрессию сменило маниакальное возбуждение. Всюду смех и улыбки. С рекламных полотен сверкают зубы детей, их родителей и даже седых стариков. А это уже диагноз. Новая фаза маниакально-депрессивного синдрома. А началась она с робкой улыбки итальянской девушки, позировавшей великому художнику. Логическое завершение её неуверенной, скромной улыбки - смайлик, брат весёлого Роджера, символ нашего времени.

Вглядитесь в него - крошечные пустые глазки и разрез рта на половину окружности лица. Это ли не ипостась беса? Вера в радость прошла свой путь от Джоконды до смайлика. Дружный, радостный смех человечества, разве не оскорбляет он величественного молчания Дао?

И каким будет наказание за это оскорбление?..

...Из трёх крыльев Лувра мы смогли посмотреть только одно, и вечером, после музея, мы уже никуда не могли пойти, как нам ни хотелось этого.

...Утром, встретившись с Сашей и Симой в столовой за завтраком, мы поделились впечатлениями, а затем отправились в город за новыми.

Почти каждый город у меня ассоциируется с людьми, когда-то жившими в нём. Париж для меня - это город, где жило множество людей дорогих и близких мне, но в первую очередь это город моего друга Франсуа Монкорбье, больше известного как Франсуа Вийон. И хотя я родился через пятьсот двадцать девять лет после него, считаю Франсуа своим другом вполне искренне. А как иначе назовёшь человека, столько раз приходившего на помощь и поведавшего мне о мире, о людях и обо мне самом так много, почти не заняв времени, всего в нескольких стихах, дошедших до нас. Тут следует помянуть добрым словом переводчиков, Эренбурга в первую очередь, без них я бы, конечно, не смог с ним познакомиться. И сколько раз в минуты самого безнадёжного отчаяния бессмертные строки, написанные в ночь перед повешением:

Я, Франсуа, чему не рад,

Увы, ждёт смерть злодея,

И сколько весит этот зад,

Узнает завтра шея,

придавали мне смелости: насмеши смерть, она ведь сама не дура пошутить, правда, юмор у неё своеобразный, а может, ты, как и Франсуа, получишь помилование. Отсрочку приговора.

Или вот это:

От жажды умираю над ручьём,

Смеюсь сквозь слёзы и тружусь, играя,

Куда бы ни пошёл - везде мой дом.

Чужбина мне - страна моя родная.

Всё так близко и так понятно, только очень близкий друг мог так точно передать мои чувства и мысли. Странная фантазия, но мне кажется, он и не умер и, возможно, мы ещё встретимся с ним на нашей крохотной планетке. И мне, конечно, хотелось посетить места, где проходила его парижская жизнь: Сорбонна, Латинский квартал, наконец та тюрьма в Шатле, где под присмотром сурового Гарнье он дожидался утра казни. Но тюрьмы давно уже нет, кажется, на её месте построен теперь Дворец Правосудия, но я не уверен точно. И Латинский квартал многократно перестраивался с пятнадцатого века. Надежда на то, что удастся каким-то образом почувствовать те места, где он бывал, не сбылась. Мы просто бродили вдоль набережной, восторгаясь видами реки и мостов, но никаких сигналов из прошлого не поступало.

Потом наше внимание привлекли книжные лавки, их много здесь. В закрытом виде это железные ящики зелёного цвета, а когда продавцы открывают их, они выставляют спрятанные в ящиках стенды и выкладывают книги. Много антикварных книг и журналов. Мне кажется, их печатают на специальной жёлтой бумаге репринтным способом в наши дни.

Слишком часто попадаются одни и те же номера журналов, якобы сохранившиеся с начала двадцатого века. На обложках журналов - Черчилль, Грета Гарбо, Чарли Чаплин. Много журналов с портретом Иосифа Сталина. Я спросил, сколько стоит такой журнал, и продавец назвал цену - пятьдесят евро. И присовокупил, нисколько не стесняясь: «Это подлинник».

Тогда я сказал, что, к сожалению, цена слишком высока, мне не по карману, а то бы обязательно купил этот журнал с портретом лидера, которого наш народ очень уважает и любит. Гримаса исказила лицо букиниста, он молча отвернулся.

Его реакция была мне не понятна - в Париже сплошь и рядом можно увидеть портреты Наполеона, некоторые из них украшены следами губной помады, это якобы француженки так выражают свою любовь к императору, покрывая поцелуями его портрет.

Ни один человек за всю историю не убил столько французов, как этот корсиканец, приведший чужую ему страну к краху, но они любят его. Говорят, он был великий полководец. Может быть, но мне кажется, что прав был Толстой, писавший, что талант полководца заключается единственно в отсутствии у него каких-либо человеческих чувств. Наполеон просто любил играть в солдатиков и произносить пышные фразы, глядя, как люди убивают друг друга. Вот и вся гениальность. Но его любят. Почему же тогда мы должны ненавидеть Сталина, разгромившего другого «гениального» любителя игры в солдатиков? По этой логике мы и Кутузова должны не любить.

Я так увлёкся восстановлением исторической справедливости на берегах Сены, что тут же прицепился к другому продавцу «подлинного» журнала со сталинским портретом. Типичный парижанин, похож на Шарля Азнавура, и взгляд точно как у него. Умный и печальный, даже когда он улыбается. У этого я уже без обиняков, прямо спросил:

- Сколько стоит журнал с портретом великого вождя?

К счастью, прежде чем «Азнавур» успел мне ответить, подошла моя жена и сказала мне что-то.

- А, русские! - обрадовался человек, оказавшийся на самом деле не Шарлем, а Арменом.

На русском Армен говорит бегло, почти без акцента, точно так же, как и по-английски. Естественно, он говорит и на французском и на армянском. А всего он знает пять языков, правда, я не спросил его о пятом языке.

Мы разговорились с Арменом, он рассказал нам свою историю. Когда распался СССР, он работал журналистом в Ереване. Жизнь в свободной Армении оказалась не по нему, он уехал вначале в Швейцарию, потом во Францию. Прожил пять лет в Париже, потом уехал в Америку. Женился, прожил там шестнадцать лет, но всё-таки вернулся в Париж. Теперь учится в Сорбонне, работает в гостинице и ещё прирабатывает, продавая книги и журналы на набережной. Я не стану рассказывать многие бытовые подробности, в которые нас посвятил Армен. Повторю лишь его слова о том, что Франция - социалистическое государство, заботящееся о неимущих.

Конечно же, типичным парижанином он мог показаться только такому тёмному и неосведомлённому человеку, как я. Парижане другие. Французы - рослый и красивый народ, галльский тип, очевидно, существует и в наши дни, и представлен он не только всемирно известными Маре, Габеном, Делоном, Бельмондо и другими звёздами кино. Людей, похожих на них, встречаешь и на улицах Парижа. А женщины не уступают красотой русским.

Я спросил Армена, как мне найти то место, где стояла тюрьма в Шатле.

Он ответил, что достоверно, возможно, не знает сейчас никто, но где-то в районе Дворца Правосудия.

В тот день мы ещё много бродили вдоль набережной Сены, и тщетно я пытался ощутить те места, где проказничал, любил, ждал казни и размышлял мой далёкий друг. Это не удалось.

Конечно, мне, с моей хромотой, не легко давались многочасовые пешие прогулки, зато каждый вечер в гостиничном номере я награждал себя за стойкость восхитительным французским вином.

Был в нашем номере и телевизор. Обычно, оказавшись в чужой стране, мы смотрим местные программы, это часть знакомства со страной. Хотя ничего и не понимаем, а всё равно смотрим. И вот в Париже в тот вечер эта традиция была нарушена. Случайно, переключая программы, мы наткнулись на российский канал, шла трансляция какого-то фестиваля или конкурса русского шансона. И уже не стали переключать. Есть что-то завораживающее в торжестве безвкусицы, есть особая привлекательность эстетически невозможного. Кажется, эти песни стали преследовать меня.

«Я душу жемчугами замотаю, чтобы любить и быть собой», - пела певица.

Я слушал и молил бога, чтобы никто в этом городе, кто знает русский, не видел и не слышал этого - так было стыдно, до боли.

Вспомнились другие стихи - «Про Катю», сочинённые в этом городе:

На дворе мороз,

В поле плачут волки,

Снег крыльцо занёс,

Выбелил все ёлки…

В комнате тепло,

Печь горит алмазом,

И луна в стекло

Смотрит круглым глазом.

Катя-Катенька-Катюшка

Уложила спать игрушки:

Куклу безволосую,

Собачку безносую.

Лошадку безногую

И коровку безрогую.

Всех в комок,

В старый мамин чулок

С дыркой,

Чтоб можно было дышать.

Извольте спать!

А я займусь стиркой.

А тут вот «Катя-Катериночка, девочка-картиночка». Как то могло превратиться в это? И ещё совпало, как раз утром в метро человек играл на гармони. Вначале тот самый знаменитый шансон «О Пари, о Пари!», а потом лихо, залихватски грянуло: «Выходила на берег Катюша». Я дал музыканту евро и сказал:

- За «Катюшу».

Француз улыбнулся в ответ.

В принципе ловкий маркетинговый ход: в Париже полно русских, мало кто из них не даст денег за «Катюшу». Ну и что? Человек хочет заработать денег, что в этом плохого? Не обязательно для этого превращаться в животное. Ещё одно важное для нас с Любой обстоятельство: нашу падчерицу, девочку, давным-давно взятую нами на воспитание у родственников моей жены, зовут Катей. Это имя не чужое для нас.

И как же люто я ненавижу тех, кто оскверняет язык, на котором я думаю, текстами русского шансона!

...Утром, за завтраком, мы встретились с Сашей и Симой, снова обменялись впечатлениями.

В тот день наш путь был в музей Д’Орсе. Раньше этот музей был вокзалом, но потом здание было приспособлено под музей. Здесь в основном представлены работы импрессионистов и постимпрессионистов. Совершенно искренне хочу заверить читателя, что я не специально так выстроил тактику посещения музейных экспозиций - средние века, Ренессанс, девятнадцатый век. Это вышло случайно, но я настоятельно рекомендую именно такую последовательность посещения парижских музеев. Есть, правда, ещё и Центр Помпиду с выставкой современного искусства, но мы там не были, поэтому воздержусь от комментариев. Боюсь, что если Господь сподобит нас ещё раз побывать в этом городе, мы снова туда не попадём. Ведь недосмотренными остались две трети Лувра, Версаль и ещё множество мест, куда более привлекательных на наш взгляд, чем музей современного искусства.

Признаюсь честно, одна мысль не оставляла меня в музее д'Орсе - как могло получиться, чтобы всё это: духовный поиск средневековья, мастерство Возрождения, воспарение над материей импрессионизма - завершилось «Чёрным квадратом», который я называю «Грязным квадратом». Окно в запредельное с грохотом закрылось, и наступил мрак.

Мрак и тишина.

«Тишина, ты лучшее из того, что слышал», - писал собрат Малевича от литературы Пастернак. Ненависть к Свету, ненависть к Слову. Смерть искусства. Был ли изначально так направлен вектор развития или произошёл слом, и, если произошёл, то когда?

И ещё, мне интересно, где это Пастернак мог слышать тишину? Она царит только в горах, там, куда не доносится пение горных рек. Что-то сомнительно, чтобы Борис Леонидович мог рискнуть подняться в горы.

Впечатления от полотен Ренуара и Гогена слишком сильны, чтобы пытаться передать их. Во всяком случае, это задача не для моего пера. Но разве только они?

Возможно, когда-то искусство оживёт вновь, но пока что исторический путь живописи не оставляет оснований для оптимизма, скорее всего, цивилизация людей уже миновала пик своего развития, иначе где творения современных мастеров, хоть как-то сопоставимые с теми, что мы видели в музеях города Парижа? Мрак и тишина.

А наша литература?

О ком из современных русских авторов можно сказать, что они являются продолжателями традиций Загоскина и Помяловского? Я сознательно не называю других авторов, чьи произведения, возможно, в принципе недосягаемы для сравнения.

В Орсе мы провели целый день, опять, как и в Лувре, не чувствуя ни усталости, ни голода.

Вышли из музея в седьмом часу, когда он закрывался.

К этому времени мы уже относительно свободно ориентировались и в городе, и в метро. Пошли побродить по улицам, прошли по мосту и, сами не заметив как, оказались на Монмартре, на тихой улочке. Усталость взяла своё, мы сели за столик в кафе, гарсон, как водится, спросил, откуда мы. Хотя, возможно, это так водится, только, на мой взгляд, и не водится вовсе, а просто чуткая к настрою клиентов обслуга угадывает во мне человека одного с ними социального уровня и охотно, на короткой ноге, общается со мной. Мог же официант из закрытого клуба в пятизвёздочном отеле на Маврикии протягивать мне руку при каждой встрече, как своему, как равному. Что-то я не видел, чтобы ещё с кем-то он позволял бы себе такую вольность.

Вот и этот паренёк запросто спросил, откуда мы.

- Угадай, - предложил я ему.

После неизбежных в моём случае Испании и Италии гарсон пришёл в затруднение, подумал и предположил:

- Болгария.

- Руссо туристо, облико морале, фирштейн? - с гордостью выпалил я, и, ошарашенный моей тирадой, парень быстро и односложно ответил сразу:

- Но!

Мы с женой рассмеялись от души, ответ явно соответствовал вопросу.

Мы сидели за столиком, стоявшим прямо на тротуаре, неспешно пили пиво и, ощущая тихое буржуазное счастье, рассматривали прохожих.

Много детей. Если вы в этом городе увидите женщину с детьми или с одним ребёнком, вероятнее всего, вам бросится в глаза их расовое несовпадение. Чернокожая или желтокожая леди со светловолосыми детишками. Это гувернантки, а мамы, как правило, с детьми не гуляют. Вот папы - сколько угодно. Молодой высокий блондин или шатен с одним или двумя отпрысками - сколько угодно. Мамы заняты зарабатыванием денег, папы - воспитанием детей. Эта тенденция прослеживается даже среди арабов. Немало повеселила нас молодая француженка лет пяти от роду. Ребёнок с громким смехом тащил державшую её за руку няню куда-то, куда та идти не хотела. Невысокая, но крепкая азиатская женщина отчаянно, хоть и безрезультатно, сопротивлялась, кончилось это тем, что юная особа вырвала ручонку и помчалась прочь, не переставая смеяться, а няня со всех ног пустилась вдогонку.

Конечно, у меня нет статистически достоверных данных, но на первый взгляд разговоры о демографическом кризисе среди французов - пустые. Детей много, они выглядят здоровыми и счастливыми. Длинные волосы и у мальчиков, и у девочек аккуратно подстрижены, одеты они хорошо. Что важно - не прикольно, не затейливо, а просто, одежда на них дорогая, но простая. Давно, с момента краха СССР, не доводилось нам видеть столько здоровых и счастливых ребятишек.

Оставшиеся дни мы решили посвятить продолжению знакомства с городом, по опыту зная, что бесполезно пытаться увидеть больше того, что можешь вместить в себя. Три музейные экспозиции за такое короткое время - это предел, попытка увидеть больше обернётся утратой остроты впечатлений. По этой причине мы даже не поехали досматривать Лувр, не стали смотреть и Версаль. Правда, за туроператором оставался долг - прогулка по Парижу с посещением музея парфюмерии Фрагонар. Но хотя сам Фрагонар был художником, музей его имени никакого отношения к живописи не имеет. Это специальное такое место для изъятия денег у доверчивых туристов.

- Здесь вы можете купить себе настоящие духи без всяких торговых накидок, по цене производителя, - внушают гиды своим подопечным.

Причём делают это так мастерски, что даже моя жена было заколебалась, но мне легко удалось удержать её от безумного приобретения «Шанели» по «цене производителя». «Шанель» была приобретена уже на борту самолёта, в системе «флай анд бай», и не за восемьдесят четыре, а за семьдесят евро. Вдобавок я ещё потребовал принести мне вина, шантажируя стюардесс тем, что, будучи алкоголиком, могу умереть без спиртного прямо у них в самолёте.

Девушка в красном сделала вид, что не знает, осталось ли у неё вино, и предложила пиво.

Я с негодованием отверг компромисс, сказав, что как настоящий алкоголик я ненавижу пиво, а люблю только виски, ну в крайнем случае могу какое-то время продержаться на вине. Девушка рассмеялась и принесла нам два бокала вина. Все остались довольны - и стюардесса, продавшая духи, и мы, сэкономившие четырнадцать евро и получившие в придачу возможность обмыть покупку.

Помните: гид - это человек, крайне заинтересованный содержимым ваших кошельков. Туристов он ненавидит ещё сильнее, чем дантист страдающих кариесом, но тоже вынужден это скрывать. Впрочем, и тут нельзя обобщать, я вспоминаю нашего гида в Испании, Алекса, чуткого и внимательного, хорошо эрудированного, с великолепным юмором человека. И в Италии у нас была одна хорошая гидесса, ну а в Париже мы уже, к счастью, научились обходиться почти без их помощи.

Напомню, что Влад прямого отношения к туристическому бизнесу не имеет, он шофер из транспортной компании, а эффектная зеленоглазая Лея, человек, в общем, видимо не плохой, всё же «расколола» нас на обед в «Панораме». Остальные гидессы, как могли, портили впечатление от Парижа. Ужас и проклятие этой профессии заключается в том, что гид, по какому-то роковому заблуждению, должен обладать чувством юмора. Это крайне редкий дар, ну а армия гидов растёт, и каждый солдат этой армии считает своим долгом шутить. Это травмирует. Например, я спросил у гидессы, какой принцип выбора вина она посоветует.

- Ну, если вы ждёте в гости Путина, я бы посоветовала вам, - она назвала марку, запомнить которую мне помешало раздражение. - Бутылка стоит полторы тысячи евро.

Раздражение было вызвано, как вы понимаете, не перспективой посещения моей скромной персоны главой государства, любой гость послан свыше, радоваться надо, дремучая глупость шутки - вот что вызвало раздражение.

Зато во всех остальных случаях нам как-то удивительно повезло в этой поездке с общением. Кроме Влада, Саши с Симой, Армена были ещё ребята из кафе «Кябаб-Стамбул», приветливо здоровавшиеся с нами каждый раз, когда мы проходили мимо их заведения. Завидев нас через большое окно, на миг оторвавшись от своих хлопотливых занятий, парни улыбались и кивали нам. Всё это создавало иллюзию некоторой игры и даже сна. Вот этот пожилой хромой господин с тростью - это я, элегантная дама рядом - это моя Люба. Город - это Париж, а молодые люди, приветствующие нас, - гарсоны из того ресторанчика, где мы обычно ужинаем. Как это могло так сложиться? Есть только один ответ: нет ничего невозможного для Бога.

Я уже говорил, что Париж для меня - прежде всего город, в котором жил Вийон. Его символ и живое воплощение духа города. Но не только один беспутный школяр близок и симпатичен мне из прежних обитателей этого восхитительного места.

Мой дед со стороны мамы Митхад ходил по этим улицам, любовался на эти дома, эти мосты и эту реку. Но, конечно, прежде всего на парижанок, ведь было это больше ста лет назад, дед был молод и полон ожидания счастья, как это часто случается с юношами. Особенно попавшими из захолустья в прекрасный город.

И мой двоюродный дед по отцовской линии Мир Ахмед где-то здесь веселился со своей подругой, отвергнутой его семьёй, но избранной его сердцем.

Другие, родные не по крови, но не менее дорогие от этого. Прежде всего Иван Алексеевич Бунин и все, кто пытался обрести здесь приют после разорения их отчих домов. Незаслуженно забытые Гозданов и Гликберг, великие писатели, жившие и умершие в этом городе. Кстати, вспомнил стихи Гликберга о Катюше. Совсем не такие, как в песне о «девочке-картинке».

Их общее имя - русская эмиграция. Они бежали сюда, в город, на языке жителей которого свободно говорили, где у них было полно знакомых, наконец, про который даже их прямой враг сказал:

«Я бы жить и умереть хотел в Париже,

Если б не было такой земли - Москва».

Жил здесь ещё один очень близкий мне человек. Великий выдумщик, неисправимый фантазёр, чего только не наобещал мне, когда я был молод!

«Судьбу можно изнасиловать», - врал Хемингуэй, и я с восторгом внимал ему. Да, так и надо поступать с этой злодейкой! Он обещал, что отвага и щедрость распространены в мире людей куда больше, чем трусость и жадность. Что на свете полно умных и бескорыстных женщин и можно жить, просто переходя от одной к другой. Все эти отважные мужчины и искренние женщины, конечно, мерещились ему, как Дон Кихоту мерещились великаны и колдуны, но зато как он обманывал! Он ведь и сам верил в свои сказки. И я до сих пор признателен ему за навеянные им иллюзии. А грусть по поводу их утраты - малая цена за восторг, подарённый ими когда-то.

Мне нравится, когда люди вокруг говорят на разных языках, вот если бы ещё и понимать все, и мне нравится, когда люди выглядят по-разному, так интереснее.

Как можно не залюбоваться вот этой продавщицей, протяжно тянущей при нашем появлении в магазине: «Бон жу-уур, мадам, Бон жу-уур, месьё». По-настоящему черны только её огромные глаза, а кожа и волосы имеют фиолетовый оттенок. Тот самый, что придаёт черноте ослепительную красоту. Облик девушки так совершенен, что даже чрезмерность губ и ресниц не могут нарушить его общей гармонии. К сожалению, сфотографировать чёрную красавицу нельзя, здесь это строго.

Я уже пытался фотографировать группу арабской молодёжи, прямо на улице «мастырящих» анашу. То есть стоят и запихивают марихуану в сигарету. Сидевший неподалеку от них и, видимо, ждавший возможности «курнуть» подросток завозмущался и что-то стал кричать мне на французском. Я вежливо покрыл его матом на азербайджанском, не желая пускать в дело тяжёлую артиллерию русского мата, о губительном воздействии на местное население которого меня предупредил дружище Влад. Парень успокоился, улыбнулся Любе и что-то сказал ей в иной уже тональности. Инцидент был исчерпан, но я извлёк урок - фотографировать людей здесь не принято. Если только скрытно. Как, например, я сфотографировал другого выходца с Африканского континента, явно принадлежащего к иной этнической группе, нежели продавщица. Этот человек вызвал у нас с Любой не меньший восторг, чем красавица из магазина, правда, по иной причине. Согласитесь, ведь редко когда удаётся увидеть совершенно счастливого человека. Очевидно и безгранично счастливого. И вот мы увидели его. Небольшой, меньше полутора метров роста, в европейской одежде, но без обуви, босиком, он шёл, бережно держа перед собой десятиевровый банкнот, зажатый большими пальцами обеих рук. Купюра, очевидно, была предметом его гордости, и в то же время человек использовал её, как канатоходец использует шест для сохранения равновесия. Ибо он был пьян настолько, что идти по прямой траектории просто так не мог. Другое дело, когда в руках такой солидный стабилизирующий фактор. Затаённая улыбка озаряла его грубое лицо, и вид человека с банкнотом был настолько невообразимо комичен, что я растерялся и упустил возможность запечатлеть его в самый кульминационный момент торжественного шествия, а сделал это, лишь когда чернокожий счастливчик устроился на скамейке в сквере.

Также хорошей иллюстрацией к рассказу о парижанах может служить моё фото пиршества клошаров. Дело было вечером, клошары, бомжи по-нашему, расположились прямо на тротуаре. Один из них улыбнулся мне, я положил мелочь рядом с ними, и человек широким, искренним и гостеприимным жестом пригласил меня разделить их пиршество. Садись, мол, старина, ты же видишь, всё есть - хлеб, вино, сыр, а что ещё надо? В этот раз мне удалось поймать мгновение.

Только вот остался вопрос: как это они распознают своих? Вроде я прилично одет, рядом жена, мы вполне добропорядочная пара почтенного возраста. Но клошаров не проведёшь! Иди к нам, чего там, место и стакан найдутся! Эти праправнуки друзей Вийона, как же легко они узнали его почитателя из другой страны.

Вообще бездомных в Париже много, и почти все они с собаками. Собачки ухоженные, с дорогими ошейниками и поводками. Это у них такая государственная программа - каждому клошару по собаке. Чтобы отверженные не чувствовали одиночества. На содержание собаки отпускается двести пятьдесят евро.

Фотографировать людей во Франции нельзя. Ну, разве что пигмеев и клошаров. Я сделал ещё одну попытку в Люксембургском саду, учителя привели туда группу учащихся младших классов, я подумал: это будущее Франции. Надо сфотографировать. Только половина детей имела европейскую внешность, остальные - азиаты и африканцы. И не удержался и сфотографировал. Тут же получил строгий выговор от их учительницы. На сей раз я ответил жалкой и, как мне показалось, интеллигентной улыбочкой и универсальным «sorry». Детей я сфотографировал, чтобы потом, на досуге, попытаться представить себе, как будут выглядеть парижане следующего поколения, которого мы с Любой, увы, уже не увидим. Так вот, мой фотоаппарат запечатлел живых и смышлёных детишек, почему-то одни мальчишки, девочек в группе не было. Глядя на них, я расхотел вычислять, как будет выглядеть житель Парижа через двадцать лет. Потом сама эта идея показалась ничтожной и даже гнусной. Один из потомков Карла Великого, того самого Шарлеманя, король Латарь говорил, что перемены - это способ сохранять неизменность в меняющемся мире. Исчезнет ли когда-то дух Парижа и Франции, или, трансформировавшись, он будет жить, порой неузнаваемый, как дух Рима живёт и в Москве, и в Мадриде? А разве так трудно узнать в очаровании Франции наследие свободных, легкомысленных Афин. Порой необъяснимо жестоких, но неизменно демократичных и весёлых, влюблённых в интеллект и свободу.

Я не знаю, что ждёт нас впереди. Сделанные в двадцатом веке археологические находки, кажется, предупреждают людей - смотрите, не вы первые, кто создал цивилизацию на этой планете. За периодами взлёта культуры неумолимо следуют периоды её упадка до самого примитивного уровня. Есть ли способ вырваться за пределы унылой цикличности, если она вообще существует, эта цикличность? Я не знаю. Пугает только то, что людей, не знающих ответы на самые главные и тревожные вопросы, в мире не много. Большинство знает. Да вразумит их Господь.

В Париже очень много едят. Количество людей в кафе и ресторанах, расположенных вдоль тротуаров, возможно, даже превосходит количество передвигающихся по ним. Идти приходится почти всё время мимо утоляющих голод и жажду людей. И это тоже великолепный маркетинговый ход - хочется тут же присоединиться к их числу. Странно, что при таком чревоугодии толстых людей почти нет. Так, в меру упитанные. Я давно уже подозреваю, что избыточный вес указывает скорее на душевное состояние, чем на способ питания.

Помимо всего надо рассказать и о садах и парках этого города. Знаменитый Люксембургский сад с дворцом Медичи, Елисейские поля - образцы садового искусства, признанные во всём мире. Гениально показанные перспективы, зовущие в дальнюю даль, которой на самом деле и нет. Иллюзия бескрайности пространства создаётся ровными рядами деревьев и дополняется наполовину спрятанными среди деревьев фонтанами и прудами. Есть и обратный приём - озерцо, расположенное на открытой лужайке, кажется куда больше, чем оно есть на самом деле.

Великолепны садовые скульптуры - бронзовые львы, сражающиеся с носорогом, и другой лев, растерзавший крокодила, замысловатые абстрактные творения скульпторов, в которых каждый волен угадывать, что ему заблагорассудится. Но, боже мой, как же далеко клумбам, украшающим эти сады, до тех, что украшают площадь Ленина в Ставрополе! Вот это настоящие шедевры, подобных которым я не видел нигде - ни в нашей стране, ни в Европе, ни в Азии. Если бы существовала Нобелевская премия за искусство озеленения, думаю, самыми достойными её лауреатами были бы ставропольские мастера. Какая радость, что хоть в чём-то город, в котором мы живём, превосходит Париж.

Сейчас я думаю, что какого-то рода одержимость владела нами в Париже, и мы гуляли по улицам, пытаясь увидеть и запомнить как можно больше.

Я очень хотел бы побывать ещё раз в Индии, мысль о том, что мне не доведётся ещё раз увидеть эту сказочную страну, невыносима. А Италия, сколько восхищения и сколько счастья подарила нам она! Испания, конечно, стоит отдельно, это страна моего сердца, здесь я люблю всё - землю, небо, города, людей и их историю. Но если мне предложат на выбор - ехать прямо сейчас в любое из мест, где я побывал, или в Париж, я выберу Париж. Хотя внятно объяснить свой выбор наверняка не смогу. Просто тянет с непреодолимой силой.

То, о чём говорил Влад, оказалось правдой. Высохшие потёки на тротуарах, остро пахнущие аммиаком, встречаются здесь часто. Да и кал, тут и там валяющийся на парижских улицах, кажется, не всегда собачий. Не надо далеко ходить: прямо у нас на глазах среди бела дня водитель грузовика остановил машину, справил малую нужду и, как ни в чём не бывало, поехал дальше. Так вот почему - смешные люди - я вспомнил нашего попутчика в венской электричке и его загадочное обещание: сам увидишь и рассудишь.

И ещё вспомнился рассказ Генри Миллера о Париже. Великий писатель рассказал о писсуарах, вделанных прямо в стены домов, и о парижанках, с нескрываемым интересом рассматривающих стоящих перед писсуарами мужчин. Было это в тридцатые года прошлого века, дикость уже устранена, а вот привычка, видимо, осталась. По совпадению довелось недавно прочесть, что артист Депардьё отличился, помочившись на пол в самолёте. То ли туалет был занят, то ли лень было идти, а может, просто не привык человек сдерживаться. Что есть, то есть.

Дело не только в испражнениях, и без них Париж намного грязнее Рима, Мадрида и Вены.

Ну, а теперь представьте себе силу обаяния этого небольшого города, силу, которая легко преодолевает названные мной, безусловно отталкивающие его особенности.

Париж не велик. Я имею в виду его историческую часть, ту, что отделена кольцевой дорогой от пригородов. Что-то около двух с половиной миллионов жителей. Ещё примерно столько же туристов ежедневно посещает столицу Франции.

Это не так уж и много. Во всяком случае, знакомые попадаются здесь если не на каждом шагу, то всё-таки довольно регулярно. Так, на площади Согласия мы встретили ту женщину, что вместе с нами застряла в Вене. Узнали, наконец, её имя, оказалось, что зовут её Надя. Мы сфотографировались с ней на память, предыдущий урок неожиданной встречи с Лерой пошёл нам на пользу. Этой женщине суждено было сыграть в моей судьбе еще немаловажную роль, но это выяснилось позднее. А в последний день нашего пребывания в этом городе мы решили пообедать и поужинать в настоящих французских ресторанах. Хочу предупредить об одном немаловажном, на наш взгляд, моменте. Влад ничего не говорил впустую, русских действительно принято обманывать на каждом шагу. Поэтому держитесь подальше от ресторанов с меню на нашем языке. Как минимум, это в полтора раза дороже, чем в нормальном.

Саша с Симой за обед без вина платили около восьмидесяти евро только потому, что хотели говорить с официантами по-русски. В «Кябаб-Стамбул» с нас за обед с вином брали двадцать пять, ну и ещё я оставлял им самую мелочь. В нормальном французском ресторане, в центре, это стоит пятьдесят. Вино - несравненное, около двадцати евро, тоже входит в счёт. Неподалеку такой же ресторан, но с русским меню - всё в два раза дороже. Я, конечно, понимаю, что для многих путешествующих эти копеечные соображения смешны и не нужны. Но немало и таких, как мы.

Два интересных знакомства судьба приготовила нам на последний день пребывания в Париже. Закончив прогулку по Елисейским полям у памятника де Голлю, мы направились уже было в метро, и вдруг молодой человек поздоровался с нами. Вначале я принял его за русского, такой безукоризненной мне показалась его русская речь, но на самом деле он француз. Людям редко удаётся овладеть иностранным в такой степени совершенства, и, удивлённый, я спросил юношу:

- Ну и сколькими же языками ты владеешь в свои двадцать три года?

- Мне уже исполнилось двадцать четыре, - не без гордости парировал он.

Мы разговорились. Оказалось, парня зовут Квентин, он работает велорикшей, возит туристов по Парижу на своём пассажирском велосипеде и учится в Сорбонне на экономическом факультете. При этом он уже успел закончить курс русской литературы в Киевском университете. Узнав, что мы из Ставрополя, Квентин сказал, что сразу заметил у нас южнорусский выговор. Ну, это он так тонко хотел подчеркнуть глубину своего познания русского языка.

- Прывет, да ты гонишь, в нашем городе все правильно говорят, - тут же ответил я ему, произнося «г» похожим на «h» в европейских языках. Квентин засмеялся:

- Почти как на Украине.

Мы много ещё говорили с Квентином, он рассказал нам, что занялся русским из любви к русской литературе, захотел прочесть книги русских классиков. Я спросил его, конечно, о расположении той самой тюрьмы в Шатле, но Квентин сказал, что сейчас едва ли кто-то сможет ответить мне точно. Я прочёл ему стихи Вийона, понятно, на русском, и он сказал, что это замечательные переводы. Спросил, чьи они, и я ошибся, назвав Маршака. На самом деле Вийона переводил Эренбург... Но ничего, я позвоню Квентину и исправлю свою ошибку... Поговорили мы немного и о политике: стоя рядом с памятником Шарлю де Голлю, этой темы не избежать, конечно. Я честно признался, что моё политическое кредо - монархизм.

Парень приосанился и сказал:

- Я тоже монархист.

Помимо родного французского и отлично выученного русского он говорит ещё и на английском и немного на испанском.

- У меня испанские корни, - сказал он нам.

И как же я не определил это раньше - ведь во всём облике этого светловолосого юноши угадывается сходство с портретами тех сеньоров, что мы видели в Прадо! Потомок грандов, работающий рикшей. Ну и что? Ведь он учится в Сорбонне, свободно говорит на двух иностранных языках, и успех, смею надеяться, не обойдёт его стороной.

В последний вечер мы пошли во французский ресторан. Первый, в который мы зашли, нам не понравился, слишком людно и шумно, нет, это не то, что мы хотели. Не спеша шли мы по улице, вот еврейский магазин, молодые ортодоксы собираются здесь - всё как положено: шляпы, пейсы, бороды, певучая, но поспешная речь. Дальше «наше» кафе «Кябаб-Стамбул», я зашёл, попрощался с ребятами, присовокупив, что если ещё раз окажусь здесь, буду заходить. «Иншалла» - был мне ответ.

Наконец то, что мы искали, - вполне приличный ресторан, немного народа, чистые скатерти. Забегая вперёд, скажу, что ресторан оказался итальянским, его хозяин - турком, а официантки… Но о них подробнее. Девушка, обслуживающая нас, была русская. Зовут её Оля, и она учится в Сорбонне.

Кажется, останься мы здесь ещё немного, и мы перезнакомимся со всеми студентами Сорбонны. Армен, Квентин, вот теперь Оля. Естественно, мы разговорились с ней, она из Петербурга, в Париже живёт со своим парнем. Они собираются пожениться. Оля спросила, как нам Париж. Я сказал, что хочется приезжать в этот город, что он нам понравился.

- Вы первые из русских туристов, от кого я слышу подобное.

- Даже знаю почему. Слишком много негров и арабов, - сказал я в ответ.

Оля рассмеялась:

- Да.

- Но у нас нет городов, сравнимых с Парижем. А негры и арабы, они ведь нас не бьют, - вспомнил я слова Влада.

Оля обиделась.

- А Петербург, что вы говорите, куда Парижу до Петербурга!

У меня другое мнение, та невидимая ипостась города, о которой я говорил в самом начале, растёт очень медленно, тысячелетиями. Просто взять и построить красивый город невозможно, он должен вырасти, как кристалл. Как Париж. Но я возразил просто:

- Париж красивее.

- А места, описанные Достоевским, они ведь ещё сохранились, а память о блокаде, у меня бабушка блокадница, она мне такое рассказывала! - Оля была явно задета за живое.

Но и мне не хотелось просто так сдаваться.

- Нет, Оля, я сравниваю архитектурный облик двух городов. Творчество Фёдора Михайловича и героизм ленинградцев здесь ни при чём.

Наш спор мог бы продолжаться долго, но было уже поздно, хозяин - турок - объявился в зале, своим появлением напоминая правило - никаких лишних разговоров с клиентами. Мы рассчитались, сердечно распрощались с Олей и другой русской девушкой, привлечённой нашим разговором, и ушли.

- Странно, правда, в Париже, в итальянском ресторане мы говорим о Достоевском с официанткой, здесь всюду - студенты Сорбонны, сами зарабатывающие себе на хлеб, - сказал я жене.

И мы заговорили о благосклонности судьбы, пославшей нам встречи с такими интересными людьми в эту поездку. Как удачно мы опоздали на самолёт в Вене, ведь не случись этого, никогда бы не познакомиться нам с Владом, Арменом, Квентином, Олей.

Но тут же мысли мои переменились, и оборотная сторона случайных встреч предстала передо мной. Влад и Армен, как и я, родились в столицах провинций великой державы. Тогда эти провинции назывались союзными республиками. По возрасту эти люди принадлежат к поколению моего сына, но сила, выбросившая их из родных мест во внешний мир, та же самая, что и меня выбросила в своё время из Баку. Осколки несостоявшейся целостности, советского народа, разлетелись теперь по всему миру. Те, кто был помоложе, поэнергичнее, наконец, поумнее, улетели далеко, прямо по законам физики: чем больше импульс, тем длиннее траектория полёта. На момент краха мне было сорок, и мой жизненный опыт уже за десять лет до краха подсказал, что держава распадётся, что на окраинах будет твориться кошмар, и я ещё в восемьдесят первом перевёз семью в не чужой мне Ставрополь. У моих молодых товарищей по несчастью не было этой форы, они должны были действовать исходя из сиюминутных обстоятельств. Но сила, переменившая наши судьбы, сила взрыва, без разницы предугаданного или свершившегося, объединяет нас в некую общность, определить и дать название которой я не возьмусь. И так ли случайны случайные наши встречи с ними?

Что касается Квентина, тут тоже есть скрытая подоплёка, рассмотрение которой представилось мне интересным. Он подошёл и заговорил с нами на русском языке, выученном им по причине его любви к русской литературе. И кто может сказать, что Достоевский, Чехов, Толстой, даже и Вийон и Эренбург не были незримыми участниками нашего оживлённого разговора. А умерший здесь Бунин? Разве не сила умерших гениев объединила меня и этого мальчика, по возрасту гораздо более близкого к моим внукам, чем к моему сыну. Какие же тут случайности, я просто должен был отстать от самолёта, посмотреть на столицу Австрии с высоты колеса обозрения, побродить по её улицам, выпить пива, а только потом уже прилететь в Париж и встретить всех, кого встретил.

С Александром и Серафимой мы познакомились бы в любом случае, по причине совместного пребывания в гостинице. Должен сказать, что общение с московскими евреями всегда было приятно для меня. Часто умницы и трудяги, особая категория порядочных и надёжных людей. Увы, не всегда конечно, но в большинстве. Так было давно, когда я работал в горах и встречи с туристами из столичных центров разнообразили унылое общение с работавшими в геологии босяками. Так было давно, а как обстоит сейчас, не берусь судить. Но мои ровесники Саша и Сима как раз из того времени.

И, конечно, не случайна была встреча с нашей Надей, подругой по несчастью, обернувшаяся сплошной удачей. События следующего дня подтвердили это.

В аэропорт мы приехали заранее, непрестанно уверяя друг друга, что уж в этот-то раз будем предельно бдительны и предельно собранны. Не хватало только опоздать на посадку на обратной дороге, это уже не шутки, это уже серьёзная неприятность.

И вот сидим мы, ждём посадки, до которой ещё много времени, опасаясь отлучаться от обозначенного в билетах выхода, как вдруг, уже ближе ко времени вылета, появляется группа туристов из России. В центре группы идёт Надя, но не бледная, как в Вене, а пунцово красная. Оказалось, в этот раз она потеряла билет из Вены в Ростов.

- Ерунда, - заверил я её. - Все равно в компьютере есть ваши данные, а эта картонка, билет, и не обязательна.

Сказал и тут же сам усомнился: а так ли это? В принципе, конечно, так, но ведь придётся объясняться, это займёт время, а самолёт ждать не будет.

Надю сопровождала молодая девушка из Ростова, готовая помочь ей. Я спросил девушку, хорошо ли она говорит по-английски, ясно, что на французском никто из нас говорить не может. Девушка посмотрела на хромого дедушку с иронией.

- Ничего, объяснюсь.

Я поверил: молодая, современная, конечно же, объяснится гораздо лучше меня. Но всё-таки поплёлся за ними, мы вышли из зоны посадки, снова проследовали к стойкам регистрации. Ну и что? Перед стойками полно людей, никому до нас нет дела. Люди, как положено, стоят перед красной линией, когда освобождается место у стойки, по одному проходят.

После замешательства я замечаю стоящий в стороне столик и работника аэропорта, сидящего за ним. Скорее туда!

Естественно, общение - дело нашей молодой спутницы, новой Надиной спасительницы.

Девушка подходит к столику и уверенно произносит:

- Ай, ши, тикет, Ростов он Дон, - на этом её запас английских слов исчерпан, и француз смотрит на очаровательную визави с изумлением.

Ясно, в институте по английскому пять, но вот как на нём говорить? Между тем до посадки остаётся уже не так много времени.

Не берусь судить, что привело к благополучному исходу: привлекательность ли девушки, высокий уровень сервиса или какая-то иная причина. Ведь мой английский тоже весьма далёк от совершенства, хотя, конечно, побогаче, чем у смелой переводчицы. Так или иначе, мы получили новый билет для Надежды и снова отправились в зону досмотра пассажиров.

Суеверный ужас объял, когда меня задержали в зоне контроля. Вот она, расплата за постоянную удачу во время поездки, вот она, цена альтруизма. Посланница какой силы является Надежда? Мне даже почудилась скрытая издёвка в самом её имени.

- YOU HAVE A PROBLEM, - только и сказал парень, задержавший меня, и удалился.

Вернулся он с девушкой, при этом оба они так улыбались, как будто пришли встречать родного дедушку-миллионера из Америки.

- В чём проблема? - спросил я улыбчивую девушку, и она сказала, что это не займёт много времени. Что это?

- Я ведь уже прошёл контроль, я просто вышел второй раз помочь своей спутнице, она не говорит на английском.

Девушка посмотрела с пониманием и спросила:

- А где ваша спутница?

- Да вот.

Я обернулся и указал в пустоту. Ни Нади, ни смелой переводчицы уже не было. Полное торжество тёмных сил!

Улыбка сбежала с лица допрашивающей меня работницы безопасности. Всё ясно, задержан подозрительный тип.

И тут вдруг улыбка вновь озарила её лицо, но на этот раз не служебная, а искренняя, человеческая.

- Я вспомнила, действительно, вы ведь проходили уже, а потом вернулись с двумя женщинами, извините.

Вспомнила она, конечно, не меня, а мой костыль, но какая разница, ведь вот-вот начнётся посадка.

Впрочем, время до посадки ещё оставалось. Последовал быстрый обмен впечатлениями.

Все, кроме нас и Надежды, оказались разочарованы Парижем. «Слишком много чёрных» - таков был общий приговор столице Франции. Потом лицо одной из туристок осветилось улыбкой:

- Зато вчера, гуляя по Елисейским полям, мы увидели Киркорова.

- Какая гадость, - раздельно сказал я с гримасой человека, вдруг увидевшего что-то крайне неприятное.

Никакого взаимопонимания с массами!

Ещё я спросил сопутешественников, видел ли кто-то из них ДТП в Париже. Оказалось, что за восемь дней пребывания никто из шести человек не видел ни одного дорожно-транспортного происшествия. Дикие негры, арабы и монголоиды ездят строго по правилам. Что можно добавить?

Ещё одно нелёгкое испытание ждало нас в венском аэропорту. Нужно было успеть пробежать расстояние в пару километров за очень короткое время, при этом надо успевать ориентироваться по номерам секций и выходов на посадку, ибо времени на исправление ошибок ориентации нет. Когда мы, аутсайдеры, в полном составе, то есть Надя, я и сочувствующая в лице моей жены, добежали, наконец, автобус уже готовился к отправке, а громкоговорители уговаривали нас на немецком и английском языках поспешить.

Ну, а о том, как удачно мы купили «Шанель», подарок нашей падчерице, я уже рассказал.

В завершение хочу добавить только, что никогда за всю мою жизнь удача так явно не сопутствовала мне, как во время этого короткого посещения Парижа.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.