Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(50)
Виталий Остертаг
 Стайер

1.

Санька Мунин, по прозвищу Мунька, рос веселым и шустрым парнишкой. В маленькой деревушке Батени, возвышавшейся над енисейской протокой на косогоре, он считался первым шалопаем. Жили они вдвоем с матерью, Нюрой припадочной, в ветхой халупе без крыши рядом с однокупольной церковью, в которой размещался клуб с зернохранилищем. Мать часто прибаливала, больше поросеночка да десятка курей из живности содержать не хватало сил. Мыла полы в школе-четырехлетке, клубе и местной торговой лавке. Мунька был предоставлен самому себе. В школе наивысшим успехом с большой натяжкой для него считался «трояк». Выгонять из школы не выгоняли, а что с болящей матери спросишь. Сам он по-своему старался ей помогать, постоянно мышковал по деревне и окрестностям: то ведро боярки где-то надерет, то конопляных семечек полмешка притащит. В то время конопля с маком еще не считались опиумом для народа, являлись обиходным продуктом: как же зимой без маковых пирогов или жареных зерен конопли? Собирал по отрогам Большой Афанасьевки ягоду, клубеницей ее в деревне называли, в каменистых россыпях - крыжовник, на островах  - черемуху с малиной; зимой, бывало, в петли зайчишки попадали. С восьмилетнего возраста летом работал в колхозе на сенокосе, волокушчиком, с восходом солнца и до сумерек верхом на лошадях, кроме ненастных дней. Заработка колхозного хватало как раз, чтобы по осени на день рождения матери в лавке будильник грошовый или платок ситцевый купить, но...

Нюра плакала и радовалась: мужичок растет, добытчик.

Зимой к сторожу зерносклада деду Афоне, бывшему вояке гражданской войны, вязался: тот брал его на охоту за дикими козами в скалистых Саянских хребтах по ту сторону Енисея. Притаится дедок в скрадке, замаскируется, а Санька по скалам бегает, коз ему на мушку берданки загоняет. Справедливым был старик, в случае добычи мясом с мальцом делился. Научился паренек отменно стрелять - попадал из мелкашки с сотни метров в коробок. Мужики дивились. Когда же он в девять годков самостоятельно добыл горного козла, старый Афоня сам притаранил его в Нюрину избу. Запрещенным считался этот промысел властями, однако в каждой семье имелось по несколько козьих шуб и дох. К десятилетнему возрасту появилась своя у Муньки.

Пробавлялась семья потихоньку, жила. Природа не давала лапотки отбросить, рыбный Енисей с его протоками считались кормильцами. Воровством в деревне не баловались, боже упаси - грех тяжкий, свои же мужички забить могут, брать колхозное за грех, по правде говоря, не считалось. «Хорька» загнать в чужой огород - другое дело. Лихое. Хотя в своем растет то же самое. С этого «хорька» началась Санькина жизненная беготня.

Первую памятную пробежку он совершил, когда поспорил с Митяем Чугуновым (Чугунком), что заделает мастерского «хорька» в огородное хозяйство Кузьмы Загуменного, одноногого, лохматого и горластого ветерана финской кампании: у этого горлопана на загляденье урождались подсолнухи.

Вот и в тот раз Санька зорким взглядом из прибрежного оврага оглядывал с десяток наклоненных чуть не до земли подсолнечных шляп. Кузьма заботливо обвязал их марлечками, чтобы воробушки семечки не поклевали, вскоре готовился снимать урожай. На такого живца «загнать хорька» - дело чести. Тут уж извини, товарищ Кузьма Ильич, сам таким был. Чугунок еще подзуживал:

- Не, Мунька, не смогешь. Далеко сильно подсолнухи. Пока туда-сюда, одноногий кобеля спустит... Не смогешь, не зайчись.

Девятилетний Мунька, старший его товарищ, не смолчал:

- Это мы сичас позырим, кто не смогет... позырим.

Пополз по картофельной ботве, она у ветерана вымахала тоже будь здоров. Чугунок безвинно угнездился на собственном по соседству заборе, держал «стрему». Санек дистанцию до первого подсолнуха прошел отменно, по дороге успел позариться еще на две маковицы. Растет же все так здорово у Кузьмы: пару раз маковую головку тряхнешь - ладошка полная! Деловито пригнул здоровенную подсолнечную голову, скрутил ей шею. Развернулся на пузе, в обратную дорогу собрался, а сзади ласковый голос одноногого Кузьмы:

- Помочь не надо, шантрапа церковная?.. Маловато, поди, прихватил бы еще парочку на запас, а?

Санька скосил глаз - одноногий в трех метрах костыликом поигрывает. Как это бывший разведчик так незаметно с одной ногой подкрасться ухитрился? Додумывать «хорькист» не стал: слишком весело, но нехорошо скалился Кузьма. Прыжок из положения лежа у него тоже получился на славу - Чугунок чуть с забора не упал от восхищения. Далее последовал рывок к оврагу. С подсолнухом расстаться ума не хватило. Через десять метров запутался в ботве: скорость большая, руки заняты - смаху встал столбиком на лицо. Рядом просвистел хозяйский костылик (мазила, разведка!), сопровождаемый разбойным свистом и площадными матюками. Но этим деревенскую пацанву не удивишь, Саня продолжил бег. После второй стойки, едва не своротив собственную шею, бросил подсолнух, секундой позднее рухнул в спасительный овраг и помчал повдоль протоки.

Через полкилометра, у кузни, запалился, наскоро похлебал из ладоней водички.

Вечером, независимо посвистывая, прискакал домой. На кухонном столе - таз, полный подсолнухов. Размером поменьше кузьмовских, но мать до полуночи заставила щелкать сырые семечки. Воспитывала, ремня жалела. Трагедий из таких происшествий в деревне не делали.

Через неделю у Муньки стала поворачиваться шея, и он, нимало не смущаясь, на виду хозяина уже дразнил через забор его кобеля.

С той поры как бабка нашептала - пошло-поехало.

В этом же году Муньке пришлось еще разик промяться. А бежать-то от кого пришлось - от деда Афони! Под церковью находился огромный, захламленный подвал. Ребятня по самой церкви лазила, отдельные смельчаки до купола добирались, но в подвал - ни-ни! Чертей боялись, нечистой силы. Все. Кроме Муньки. Трусил, конечно, попервости, чуть заикаться не начал, когда на бездомного кота в темноте подвала наткнулся, но потом освоился. Мало того, расширил дырку в полу хранилища, затычку смастерил. Семенное зерно стало иногда появляться у матушкиных курочек. До мешочков дело не дошло - прихватил сторож Афоня. Бдительный, смотри-ка, оказался! Пока за фонарем до дома доковылял да обратно - Санька уже на островном озере Штаны, что в трех километрах от церкви, дыхание переводил. Успокаивался.

Обошлось. Дед Афоня не признал расхитителя. Или вид сделал. Но лаз в церковный подвал заколотил.


2.

Следующим летом Александровы бега не прекратились. В основном страдал он от местного конюха, глуховатого Ефима Хайбулина, да того же одноногого Кузьмы Ильича, работавшего колхозным учетчиком. Погода стояла засушливая. Сено приходилось заготавливать за много верст от деревни. Если на ближние покосы ребятня добиралась своим ходом, верхами, то к дальним они ездили вместе с мётчиками на тракторной тележке. Кони же оставались в ночном на покосах. На ночь сторожить их приезжал Глухарь, как назвал конюха Мунька. На сенокос ездило четыре бригады: в каждой два мётчика, две пары конных волокушников из ребятни, две деревянные волокуши.

Работа казалась простой: тракторист сгребал металлическими граблями в валки высохшее скошенное сено, ребятишки на лошадях, впряженных постромками попарно в волокушу, подбивали эти валки и везли к определенному месту, где мётчики вилами метали зарод сена, стог то есть. Погодой дорожили. За день от жары, пыли, несметных полчищ паутов, комаров, мошки, бесившихся лошадей ребятня утомлялась. Рабочий день кончался смётанным зародом. Для учета в угол его втыкалась дощечка, на которой старший бригады вниз корявой писаниной вписывал химическим карандашом весь ее состав. Учетчик Кузьма Ильич объезжал затем покосы, собирал дощечки, обмерял зароды и подавал сведения в контору. Тут он был кум королю, поскольку писали мужики так, что и грамотный не разберет, не говоря уж о Кузьме с его двумя коридорами образования. Но не вырубать же фамилии топором. Кузьму подпаивали, подкармливали, а куда деваться - такое было время. На покосе существовала годами сложившаяся традиция: кто впервые на него появлялся, тому толпой, детской в основном, снимали штаны до колен и набивали их сеном. Другой раз плюнет кто для острастки. Обычай как обычай, мало ли их по деревням наплодилось. Старшим мётчиком в бригаде Муньки правил Андрей Гамильзян, веселый, бесшабашный мужичонка с рябой мордой и шальными глазищами. К нему Санька в один прекрасный день, когда бригада обедала в тени начатого зарода, обратился:

- Дядька Андрей! А почто у нас обычаи стали забывать? Ранесь такого не бывало... Нету порядку, нету, - а на личике сплошная скорбь.

Гамильзяну-мётчику дай только повод побалаганить. Он вскинул кудлатую голову, нарочито захмурел, вроде как засомневался:

- Не могеть быть, Мунька, все, кажись, отметились. Хто ж такой хитрый оказался... Как это я проглядел, а-я-яй!

Мунька мотнул головой в сторону конюха Ефима, мирно и задумчиво прожевывавшего прошлогодний ломоть желтого сала с куском хлеба, запивая кваском. Из-за голяшки сапога торчало кнутовище. Андрей Гамильзян сгородил остановившиеся глаза:

- Точно, Мунька! Вот те раз, сказала старая бабушка...

Озорнику этих слов было достаточно. Через пару минут он во главе мальцов уже стоял перед конюхом. Подрыгивая ножкой, начал вещать в заросшее ухо Ефима так, что кони у коновязи испуганно шарахнулись:

- Ты когда, Ефим батькович, клячу мне поменяешь? Лягается, кусается - замаялся вконец... моченьки нету!

- Вот когда объездишь ее да поумнеешь малость - так сразу, - невнятным трубным голосом рыкнул конюх. Он, бедный, чуть не подавился куском сала из-за этого разбойника.

- Ну-ну, смотри, дядька Ефим, тебе видней, - Мунька нагнулся, сделал вид, что присаживается, хотя взгляд конюха желал ему прямо противоположных действий. Раздался протяжный свист, пацаны с гиканьем и хохотом навалились на опешившего Ефима, он распластался с непонимающим видом. Когда же многочисленные ручонки зашарили по его ширинке да поясу - просветлел умом. Взбеленился. Начал разбрасывать пацанов. Из заросшего рта вместе с кусками недожеванного сала вылетели похабные выражения. Однако не тут-то было. Штанов он так-таки лишился. Все было бы хорошо и ладно - обычай и все тут, да зловредный Гамильзян «помог»: ухитрился в сутолоке добавить к сену, коим напичкали конюховы портки, скромных шиповничьих прутиков. Когда отсмеялись и успокоились, - обыденное происшествие, чего там, - у конюха только-только начинался приступ вдохновения. Не творческого. Он внимательно осмотрел свой шестиметровый кожаный бич, потряс им слегка, разминая руку, пошарил прищуренными глазами, словно кого-то разыскивая. Видимо, нашел. Бодро направился к ораве обедавших, прямехонько до Муньки. Тот почуял неладное:

- Я прогуляюсь, дядька Андрей, малость, ладно? Живот скрутило, мамочки мои родные... Глухаря-то остановите, заболел, кажись... Ай! Ой-ой-о-ё-ёй! - дальнейшие возгласы затихли в ближайшем лесочке.

Бег Муньки был стремителен и резв - достал-таки его, чертов конюшище, кончиком бича пониже спины. Достал. Там жгло и горело. Следом раскорячисто летел багровый Ефим. Обычно молчаливый, он выговорился всласть. Кто бы мог подумать, что знал он столько матерных выражений. Уму непостижимо! Глухой при этом.

Неделю Мунька бегал от Ефима. На уговоры тот не поддавался, твердил, что пока не высечет прохвоста - не отступится. Их встречи означали начало забега, гонки с преследованием. Набегался Александр до изнеможения. Стало даже надоедать. Хорошо, когда в охотку, а так... неинтересно как-то. Наконец, решился. Стянул у матери четвертушку мутного самогона, привез на покос. Поймал и оседлал свою кобылу, поехал на рандеву с конюхом. Тот сразу за кнут хватился, радостный такой:

- Вот ты где, молокосос, объявился? Снимай-ка живенько штанцы - учить буду!

Мунька протестующе замахал своей плетью.

- Стой, стой, Ефим Макарыч! Гостинчик тебе привез. Праздник завтре, не побрезговай, - он расторопно развернул закуску, достал граненую стопку.

Кончилось тем, что конюх назвал Муньку хорошим мальчонкой, а неделю спустя выделил ему лучшего на конюшне жеребца, Лохмачом звали. Любил, как и новый хозяин, в скачках побеждать, своенравным оказался. В первый же день лихой наездник слетел с него на полном скаку вместе с седлом - подпруга расстегнулась. Привычное дело, отделался ушибами. В другой раз Лохмачу не захотелось прыгать через трехметровую речку: после резкой остановки пришлось самому хозяину через его голову сигать. Опять обошлось. Потом привыкли друг к другу. Подружились.


Пришло время учетчику Кузьме замеры зародов делать, они подсели уже, слежались. Для колхоза лучше, конечно, зимой кубометры замерять. Тогда зародов в снегу не рассмотришь, как не разглядишь и зарплату колхозника. Резон был, но... догадался кто-то наверху - голодные босяки-колхозники могут раньше времени ножки вытянуть, а робить кому? Так вот, объезжал зароды эти Кузьма Ильич на полудохлой лошаденке не спеша. Не перетруждался. К вечеру десяток дощечек находил. Некоторые терял. Обедать прибивался к какой-нибудь бригаде. Перекусит. Часика на два в тенек. Храп стоит  - трава колышется. Когда однажды прибыл он в бригаду Гамильзяна, ненастило. Работу не начинали, боясь дождя - тогда пропадет сено. До обеда ждали солнца. Кузьма привычек своих не менял. Метнул обедишко. Рассказал пару анекдотичных фронтовых историй. Прилег. Да сладко так запохрапывал - слюнки у всех потекли. Одну ручку под седло кобыленки своей подсунул, вторую, с раскрытой пятерней, в сторонку откинул. Словно просил положить в нее чего-нибудь такого. Мунька положил... С утра пребывал он в неважном настроении: кляча напарника, Сивуха, укусила его за руку повыше локтя, она одеревенела, нарисовался радужный оттиск Сивухиных зубов. В ладошке учетчика Кузьмы в самый-самый раз поместился кругленький катышок помета Лохмача. Свеженький еще. С парком. Потом он пушистым стебельком носик учетчика щекотать принялся. Тот терпел-терпел назойливую муху, пытался сдуть, бровками двигал - не утерпел. Достала она его, пакость такая. Свободной рукой - хлесь! Прямо меж глаз для верности, да со всей крестьянской дури! Народишко попадал, всем было очень весело. Мунька опять ударился в бега. Пусть не конюховский бичик, да и кобылка Кузьмы иного аллюра, кроме размеренного шага, не знала, но костыль - он где угодно костыль.

До осени пробегал. Пора в школу.

Школа-интернат в соседнем селе. Не сладко там оказалось. Мать давала рубль на неделю. Бегал Мунька обедать в столовую за пятнадцать копеек, вечером чай с куском хлеба - это их заведующая интернатом потчевала, утром - кто как. Что-то возили с собой из дома. Хранить негде - продукты портились. В одной комнате - девки, в другой - парни, с пятого по десятый класс, посередке печка. Зимой, чтобы не окочуриться, укрывались матрацами. Учились. По воскресеньям на открытой машине возили домой. Вскорости Мунька поймал воспаление легких. Через день после выписки из больницы он сбежал из интерната. Отмахав в февральскую ночь двенадцать верст, явился домой. Мать отправила назад, к своей бывшей свекровке, Пелагее Прохоровне. Не хотелось, правда, уж такой язвой была свекруха, не приведи Господь. После того как сын ее, отец Саньки, утонул вдребезги пьяным, внука признавать не желала. До лета потерпеть согласилась.

Стал Санек у бабуськи поживать. Любопытный был не в меру. Как только бабка уйдет по деревне сплетни собирать, он тут же дом исследует. Не зря. В подполье обнаружил два ящика водки. Неинтересно. А вот ящик лимонада его попросту загипнотизировал. Раньше как-то приходилось разик попробовать, глотка два-три, понравилось. Тут же целый ящик! Куда его бабулька берегла, бог весть, только приохотился Мунька к лимонаду - спасу нет. Отопьет полбутылочки или чуток поболе, дольет водички с сахарком, крышечку на место приладит. За другую принимается. К лету ящичек уговорил. Хотел по второму кругу приступить, да лавочка неожиданно прикрылась. Собрала бабка Пелагея пяток старух на Пасху, расщедрилась чего-то ради. Две бутылочки лимонадика достала, угостила старушонок. В стаканы потекла тягучая светленькая жидкость. Да и не пенится чевой-то. Вот те на! Мунька в чаепитии участия не принимал. Спешно собирал манатки. Бабка Пелагея гналась за ним с палкой до самого интерната, пришлось дальше улепетывать. Бойкучая. Потом, зловредина этакая, все у школы караулила. До самых летних каникул гонялась за внучком. Беготня, как ни странным это казалось Александру, на этом происшествии не прекратилась.



3.

Последнее лето в деревеньке Батени. Жителей добровольно-принудительно уговаривают переехать в то село, где Мунька лимонадом баловался, Первомайское, поскольку заканчивалось строительство ГЭС и Батени должны были уйти на дно искусственного моря. Иные разъезжались самостоятельно. По всей Хакасии разбредались. До конца оставались самые не верующие в потопление родной деревушки. В их числе - мать Саньки. Боженька не позволит, Боженька оборонит.

Муньке к тому времени четырнадцать годков стукнуло. Свежий хакасский воздух, работа, живой нрав превратили его в крепкого паренька невысокого роста, но с широкими развернутыми плечами. Лицо с бугристым крупным лбом, коротким прямым носом, вихрастым ежиком светлых волос редко омрачалось. Глубоко запавшие синеватые глаза смотрели усмешливо. Тренированные ноги бегуна - тут ему судьба благоволила.

Мужики в деревне бездельничали, неумеренно употребляли горькую. Стали случаться драки. Как-то на рыбалку засобирались. Сети поставить, с бреднем побаловаться. Весеннее половодье схлынуло, в озерах осталось много пришлой рыбы. На такое озеро, что в десятке верст от деревни, вблизи заимки Сабанихи, сманил Андрей Гамильзян своих друзей-собутыльников. Мунька тоже увязался. Мужики не перечили - сурьезный хлопец, поварить станет. Выехали на двух телегах поздним вечером. На заимке Мунька костер жег, чай в казане подогревал, пек картошку, пока рыбаки сети ставили. Июньская водица не парное молоко, а делалось все вплавь, нагишом. Самогонки к утру с ведро выхлебали для сугреву. Чуть солнышко приподнялось, продрали глаза - пошли бредень сорокаметровый таскать, заодно в сети, установленные ночью, рыбки дополнительно позагонять. Кривой пастух Михайла Анашкин наказывал Муньке:

- К абеду будям тутака... Тозовку табе оставляю, мошь подстрелишь чиво... Гарячава поболе делай - околеем сёдни.

Правильно толковал пастух, сама рыбка на берег выскакивать не собиралась. Повар достойно оценил обстановку. С мелкашкой в руках и десятком патронов прошел в другой конец озера. Бесполезно. Рыбаки всех уток пораспугали. Посмотрел в горы. Далеко. К тому же косачей или рябчиков еще найти надо. Поспешил в чистое поле между Сабанихой и речонкой Сидорихой. Отсюда он без добычи не уйдет. Пришлось часик побегать. Да дело разве в этом. Важен сам процесс: щелк - есть, щелк - есть, щелк - мимо, щелк... Два раза только промазал. На берегу Енисея добычу разделал, казан помыл с песочком, картошку с луком почистил. Как учили. Раньше времени притащились рыбаки. С неважнецким, но уловом. В телеге кучей свалены сети с бреднем, рыба не разобрана, запутана в ячеях. Холодные, голодные как собаки. Гамильзян издали почуял запах душистого навара:

- Чем-то ты нас обрадовать вздумал, а, Мунька? Несет - аж слюни до пупа.

- По берегу, дядька Андрей, прошвырнулся, хотел уток...

Тут Андрюха жеребячьим гоготом перебил его. Себя больше слушать любил:

- Молодеза, повареныш ты наш! Утка - это будет в самый раз... Давай, мужики, рассаживайся... Кухарка наша славно расстаралася.

Шестеро рыбачков сноровисто расположились вокруг казана. Седьмой, скотник Иван Булыгин, на берегу задержался. Запах похлебки был одуряющим, вкуса пока не разобрали. Обжигаясь, замельтешили деревянными обгрызенными ложками. Похохатывали, одобряли варево. Степан Катцын, колхозный кладовщик, учащенно метал да приговаривал:

- Ножки-то маловаты... Утят Мунька никак насшибал... Крылушко бы не пропустить - блажу я с них от рождения.

Митрий Кожуховский от попочек утиных волочился, еще один тащился от пупков. По-настоящему они заблажили позднее. Когда от берега подлетел скотник Булыгин. В руках Ивашка брезгливо держал за пушистый хвост шкурку какого-то зверька. С оскаленной маленькой мордочкой. Сходу крикливо вопросил:

- Хто это такой за зверюган, Мунька, хренов сын? Их там восемь штук на берегу валяется... Сказывай сичас же... Ужо я...

Все обомлели. Уставились на невозмутимого поваренка. Тот небрежно повел поварешкой:

- Чего ты разоряешься, Иван Егорыч? Не слепой чай - суслан это, наш простой хакасский сусланчик... Жирку они ишо не набрали, рано, а то бы...

Ложка с горячей похлебкой, напоминающая средних размеров черпак, выпала из дрогнувшей руки бригадира Гамильзяна - прямиком на не просохшие еще трусы. Икнув, он проревел:

- Ты чего удумал, з-м-е-ё-н-н-ы-ш?.. Сусликами удумал... угощать... а... а?! Ах ты ж мать твою... - и пошла потеха.

Мунька бежал недолго. Километра полтора всего. Да и гнались за ним не все: те, кто волочился и тащился - блевали в кустах вместе с блажным Степаном, скотник Булыгин смехом на берегу заходился. Лишь Андрюха - старшой, подогреваемый парящими трусами, - задавал темп гонки да двое его приспешников. Только куда им до Санькиного галопа. Посидел Мунька на обочине, поразмышлял: «Мясо как мясо... Суслан только зерна да семена разные кушает. К чему волнения. Вкуса не понимают. Неучи неотесанные». Налегке пошагал домой. Не до рыбы. Сам, кстати, варево попробовать не удосужился. До осени оскорбленные мужики давили «косяка» на Муньку, мечтали отвалтузить. Но полегоньку все утряслось, забылось.


После посевной в районном центре Боград устраивался фестиваль. Приезжали представители всех деревень района: со своими тыквами, доморощенными спортсменами, плясками, племенными быками, песнями, рекордными снопами пшеницы и праздничными обедами. Много ли крестьянину надо  - флаги поднимали, огонь фестиваля на горе зажигали, разъезжались довольные, пьяные, кое-кто с разбитым лицом, всякое бывало - праздник удавался.

К тому времени Мунька стал уже посматривать на девчат. С одной, Юлькой Березиной, дочкой ветеринара, тайком гулял вечерами на задворках деревни, от которой остались рожки да ножки: дворов двадцать. Гуляли, как обычно в те годы, на комсомольском, в метре друг от друга, расстоянии. Разговоры велись молчком в основном либо о капусте разной да поздних огурцах. Иногда возвышенно о будущем. По малой нужде даже на секунды отлучаться стеснялись.

Терпели часами. Даже в лесу.

Такое время.

Гуляли, в общем.

На нынешнем фестивале Мунька записался дистанцию пять километров за свой колхоз пробежать, навыки ведь были неплохие. Юлька подсмеивалась, а ему море по колено: каких-то двенадцать кругов вокруг стадиона - хо-хо!

Однако в день забега заволновался. Народу уйма, музыка, восемь гавриков с ним бегут. Перегорел, словом. Полдистанции под палящим солнцем с трудом держался на последнем месте: в боку кололо, рот словно песком забит, ноги ватные. Хотел стыдливо сойти с беговой дорожки, но вовремя заметил свою подружку. Та сидела на скамеечке, пригорюнившись, ладошкой щечку подперла. Муньку заусило. Куда все напасти подевались. Превозмог себя, появилось второе дыхание. Финишировал следом за победителем, призером краевых соревнований. Председатель колхоза кепку новую подарил, поздравляли односельчане, Юлька рядом вертелась. Незаметно как-то оторвались они от народа, по тропинке вдоль ручья в горку начали взбираться. У Муньки ноги судорогой сводило, но помалкивал. Споткнулся о здоровенный гранитный кругляш на дорожке, палец в сандалетах рассадил. Смолчал. Отодвинул камешек на обочину. Все молчком да молчком.

Первый дощатый мосток они пропустили, на половине горы второй, из жердочек - решили перейти здесь. Случайно Мунька обернулся. Насторожился. Метрах в двадцати сзади дорожку быстро перескочил какой-то парень. Затем, уже лежа, выглянул из кустов. Мунька был хорошим охотником, навострил ушки. Юле хотелось дальше на горочку взбираться, но он настоял повернуть назад. Сослался на боль в ногах. Остановились напротив первого дощатого мостка, сели на травку. Взгорок весь в цветах, жужжат пчелы, птички чирикают, трещат кузнечики, внизу ручеек журчит - красота! Притихшая Юля сидит чуть пониже Муньки, лепестки ромашки обрывает, улыбается - ворожба удается. Его же не оставляет беспокойство. Разглядел он все-таки на той стороне ручья, метрах в ста пятидесяти, мужика в кустах. Разглядел. Тут еще позади сучок треснул. Не поворачивая головы, глаз скосил - метрах в двадцати за молодым черемушником второй стоит. Плохо дело. Совсем плохо. Главное - спокойствие, не показать, чего увидел. Наклонился к Юльке, руку впервые на плечико положил. Та напряглась вся, застыла. Прошептал в маленькое ушко:

- Ты радовалась за меня сегодня, Юлечка, так ведь? А сама-то бегать хоть мало-мало умеешь? Или так себе?

Юля руку его не сбросила, облегченно засмеялась:

 - Совсем ты, Саня, меня за никакую считаешь... Таких, как ты, я с десяток обгоню. Забыл, как в школе на физкультуре ты догнать меня не мог... Забыл, задавака?

- Нет, нет, Юлик, не забыл. Вот если ты от меня убежишь сейчас - вечером скажу что-то... Ох и интересное, сама увидишь. Пойдет?

Подружке не хотелось, чтобы Санек руку убирал. Поколебалась.

- Ладно.

Тот небрежно добавил, незаметно сторожко стреляя глазами:

- Вон от того мостика и начнем. Как крикну - ты беги. Да я тебя, вот увидишь, в два счета заловлю... Спускайся потихоньку к мостику, не торопись. Босоножки-то снять придется... бегунья.

Он видел, что мужик на той стороне вышел из леска, пошел им навстречу. Сзади затрещал черемушник. Юле до мостика два шага оставалось, когда передний побежал. Мунька прыгнул вперед. Негромко, властно произнес:

- Беги, Юлик! Беги, не оглядывайся! Быстрее, я за тобой!

И Юлька помчалась. Как в школе, на физкультурном уроке. Пролетела в двух шагах от растопыренных рук длинного усатого парня, что ломил ей наперехват, даже не заметила. Спортивный азарт охватил. С пригорка скачками спускался второй - толстый лысоватый коротыш. Муньке поздно было на мосток, он перемахнул ручей пониже. Ударился следом за подружкой по тропинке. Покрикивал лишь:

- Слабовато, Юля, слабовато... Так рекорды не бьют... Кто-то еще спорил...

Девчонка прибавила темпа, только пятки засверкали. Сзади доносился топот ног, сопенье. Мунька притормозил: придется встречать. Увидел каменюку, что при подъеме на обочину отложил и, не задумываясь долго, напялил на нее свою новую кепку - вдруг кто-то футболистом окажется. Припустил дальше. Он не ошибся. Один из догонявших с разбегу зафутболил его ни разу не надеванный головной убор. На дикоревущей ноте преследование прекратилось.

У подножия горы Юля, пританцовывая, дожидалась хромавшего Муньку:

- Ну что, зайчишка, догнал? Это тебе не круги по стадиону выписывать... Учись! Вечера ждать не стану, проиграл - сейчас говори.

Муньку сегодняшние забеги умотали. Но улыбался. Скромно сообщил:

- Ты у меня самая умная... и красивая. Из армии дождешься?

Светленькое ясноглазое личико Юли зарделось:

- Скажешь тоже... До армии далеко еще... Шустрый какой! Пошли к нашим, скоро домой ехать, - она засмеялась как-то особенно, взлохматила его вихры.

Лесных догоняшек поймали много позже. В другом районе. Не жалели они ни ягодников, ни грибников, ни таких, как Мунька с Юлькой. До сих пор, возможно, где-нибудь под Магаданом грехи замаливают. Юля об этом так никогда и не узнала. Промолчал ее рыцарь, не стал пугать девчонку.


К осени занедужила мать, свечкой растаяло ее здоровье. Похоронили на деревенском кладбище повыше целой еще церкви, на самой горе. Говорили, что уровень нового моря сюда не дойдет. Дай-то Бог! Санька со скудным скарбишком перебрался в Абакан к двоюродной тетке Капитолине. Стали жить вдвоем в однокомнатной угловой квартирке пятиэтажной «хрущевки».

Первый день знакомства с теткиным жильем Александр поминал только с одним предисловием: «Деревня сиволапая!» Только прибыл, тетка руки его отправила помыть перед обедом. Пальцем показала направление движения. Он закрыл за собой дверь на крючок, осмотрелся. Какая-то раковина белая, в ней водичка сочится понемногу. Ни мыла, ни полотенца. Что за черт! Почерпал ладошкой в раковине, личико ополоснул. Утерся помятым платочком. После обеда спросил, смущаясь, у тетки, где у них уборная. Во дворе, мол, не разглядел. Та отвела Саньку в ту комнату, где он умывался. Потом ванную показала, научила, как чем пользоваться. Он до невозможности устыдился своей заскорузлости. В деревне-то орлом был.

Школу среднюю закончил с горем пополам.

Юля училась далеко-далеко у родственников в Днепропетровске. Переписывались. Письма начинались: «Здравствуй, друг!». Такое было время.

С десятилеткой его приняли без экзаменов в Минусинский сельхозтехникум. Пристрастился к пиву. В Абакане даже пивнушку любимую завел. На берегу реки. Подниматься, правда, от нее потом долго, все в гору да в гору. Зато пиво всегда свежее. Из-за этой пивточки пришлось ему совершить перед армией последний забег.

Как-то с друзьями злоупотребил Санек пивком. Вроде опростался на дорожку, но на половине подъема приспичило. Да так, что ножками засучил, головкой завертел вправо-влево. Ранняя весна, вечереет. Народ шарашится туда-сюда. В глазах его круги красные поплыли, слезки выступили: так не хотелось одежонку портить. Вспомнил, чем постоянно воняет в теткином подъезде. Чертыхнулся. Нырнул в ближайшую многоэтажку. Мало город знал Саня, не учел, что планировки домов разные бывают. Струя получилась мощной, сучки могла из досок повыбивать. Попала она в дверь, которая в этот злосчастный момент открылась. Молодая компания только что вылезла из-за стола, направлялась перекурить на улицу. Кое-кому попало на ботиночки и брючки. Немая сцена за считанные секунды превратилась в классический кросс. Александр все время лидировал. Он далеко оставил за собой любезную сердцу пивнушку, но продолжал наматывать километраж. Ребята из квартиры попались упрямые. Благо, что сильно поддатые оказались, падали поэтому часто, а то неизвестно, чем бы гонка закончилась.

Поздней ночью он заявился домой. Набегался, до утра уж никуда больше не хотелось.

После окончания сельхозтехникума был призван на службу в армию.


4.

В армии Александра Мунина определили в ракетные войска. Оказался неплохим солдатом. Сказалась ранняя трудовая деятельность, выносливость и терпение. Сразу попал в учебку - учебное подразделение. Стал механиком-водителем специальной техники, должен был остаться в ДУБО (дивизионе учебно-боевого обеспечения) при учебке, но сам себя подвел. В совокупности с очередной беготней.

В учебном взводе земляк обнаружился  - Володя Саражаков из-под Усть-Абакана. Хитромудрый и ловкий хакас умудрился каптенармусом заделаться: тряпки со старшиной батареи учитывали солдатские, с места на место их перекладывали, мылом распоряжались - уютное такое местечко. Учебку как раз на карантин закрыли. В городке, где она находилась, не то дизентерию, не то холеру обнаружили. Увольнения, естественно, накрылись. А тут от Юли телеграмма пришла: проездом к матери на родину через городишко этот следовала. Поезд в двенадцать ночи. Что делать? Покумекали с каптером Саражаковым, придумали: сбегает на часик в самоволку Сашка, ничего, Вселенная не перевернется. После отбоя на скорую руку Володька обмундировал дружка в спортивный костюм, обул в начищенные ботинки. Толстенный кирпичный забор с помощью широкой доски преодолели. На вокзал Мунька все равно опоздал, автобусы уже не ходили. Только успел за вагоном пробежаться да покричать Юлии, что скучает. Она и того не успела сказать, ручкой только помахала.

На обратном пути напоролся Саша на военный патруль. Признал своих из ДУБО. Прошел бы мимо, не торопясь, ан нет, подумал, что узнают, шарахнулся в проулок. Гнались патрульные за ним километра два, особенно лейтенант усердствовал, «дубовцы» тоже не отставали. Не гражданские, чай, шпаки, тренированные, черти. Достали Санька, когда он на забор взлетел. Ухватил его лейтенант за ногу, крепко так ухватил. Он брыкнулся, куда-то попал. Но на другую сторону забора кувыркнулся без ботинка. Снял второй и босиком скорее в казарму.

Вовик Саражаков встретил, вещички попрятал. Мирненько в кроватки улеглись.

Через час учебную батарею построили по тревоге.

Перед строем прохаживался патрульный лейтенант с подбитым глазом. В руках - хромовый ботинок. Тут же батарейный старшина, старший сержант Волков, с повязкой помдежа по учебке прогуливается. Сначала все в стаканчик подышали - пьяных обнаружено не было. Потом с номером на башмаке стали разбираться, обувь в армии положено клеймить по номеру военного билета, таков порядок. Ботинок оказался старшины учебной батареи Волкова! У того глаза из орбит повыскакивали от изумления.

Утром командир батареи старший лейтенант Столяров за каптера Саражакова принялся. Тот не сдавался, товарища прикрывал. В конце концов Сашка плюнул на все эти разборы, пришел к комбату и все ему рассказал. Комбат Столяров правильным был мужиком, происшествие замял, но в ДУБО Мунина не оставил.

По окончании учебки попал механик-водитель Мунин Александр в Сиб.ВО, в самую дальнюю ракетную часть. Дальше только тайга да медведи бродят. Началась военная служба такая, какой ей и положено быть.

Каптерщик Владимир Саражаков отбыл в Заб.ВО, в Читинскую армию.


В гвардейской ракетной части тоже оказался земляк. Капитан Григорий Федорович Кравченко, бывший детдомовец из Абакана, взял Сашку под свою негласную опеку.

Во время выполнения боевых задач на специальной машине возил Саня капитана Климова, своего непосредственного начальника, с секретными документами и каким-то особо важным прибором. Выезжали в основном в ночь, при оружии. Капитан Климов не досаждал солдата пустыми придирками, требовал лишь безупречной работы техники. На Санькину политическую безграмотность смотрел сквозь пальцы. Звал его Шуриком.

Незадолго до дембиля, по весне, вновь пришлось Александру повторить свои непредвиденные пробежки.

Однажды с капитаном в ночь выехали. Впереди более сотни километров пути. Новенький «Урал» шел ровно и мягко. Километров через десять от полевого лагеря ракетчиков на «выстрел» лопнул задний скат. Подкачка на ходу результата не дала. Капитан зевнул:

- Черт бы подрал эти дороги... Давай, Шурик, снимай запаску, менять будем. Достань мою синюю форму, переоденусь - помогу, - вылез из кабины.

Санька энергично распаковал инструмент, опустил на землю запасной скат да так и уселся на него: «В бога мать... домкрат оставил в парке!». Во время обеда дал нейтральщику поработать, еще отматерил его, что своего не имеет, а забрать-то забыл, раззява.

Начальник нетерпение проявляет:

- Что притих, гвардеец?.. Говори толком, не мямли... Домкрат забыл? Сказать нечего, молодец! Через пару часов паника поднимется, искать нас начнут...

Закурил капитан, на обочину присел.

Ночь - глаз коли.

Задумался.

Санька сам не свой от оплошности.

Помялся.

Положил рядом с начальником автомат, подсумок с магазинами, пилотку за ремень засунул.

- Простите, товарищ капитан, - очень он уважал Эдуарда Ивановича, - побегу я.

- Куда?! Ошалел, мальчишка!

- Тут же рядом, я быстро, туда-обратно... Бегать, знаете, умею.

Капитан подумал-подумал, согласился. Замаскировался в тридцати метрах от машины, приступил к исполнению обязанностей часового. Безоружный механик-водитель рванул в ночь.

Дежурного по полевому лагерю майора Горячева за малым кондрашка не ударила, когда он увидел взмыленного солдата. Через пять минут дежурная машина во главе с прапорщиком Ковальчуком летела в обратном направлении. Ковальчук на чем свет стоит костерил Сашку. Тот помалкивал.

Обошлось на этот раз. Капитан лишь заметил по прибытии в часть:

- Будь внимательнее, Шурик, это тебе не девкам под подол лазить в колхозном клубе... Это - армия!

Собраннее стал Александр. Но судьбу не перескочишь.

Через неделю аналогичная поездка, с другой только «точки». Капитан не забыл спросить:

- Как сегодня, все нормально будет, Шурик?

- Да как в Польше, товарищ капитан, без вариантов... Два штуки припас.

Капитан посмеялся. Безмятежно покинули полевой лагерь. Что ж вы думаете? На этот раз отъехали подальше. Опять повторилась история с колесом, да к тому же с тем самым, что в прошлый раз. Эдуард Иванович в ус не дует: доложил ведь воин, что все в порядке. Саня в это время уже взмок от матов и переживаний: оба домкрата на подъем работали, держать же веса машины - не держали! Кругом темень, как у негра... в одном месте, не найдешь, чего подложить. Теперь уж без всяких объяснений сложил он оружие у ног капитана. А того, невзирая на серьезность момента, смех разбирает. На дорожку присоветовал:

- Ты только в Польшу мимо лагеря не пробеги, Шурик... А так - без вариантов. Одень-ка вот тапочки - не подвела меня интуиция.

Все произошло, как в недавнем прошлом. Только дежурный по парку отвесил товарищу Мунину две увесистых затрещины - оказался тот же самый прапор Ковальчук. Санька помалкивал. Заслужил.

В часть прибыл с небольшим опозданием. В дежурной боевой смене начинали беспокоиться.

Ночь.

Тишина.

Сели покурить с капитаном.

- Что с тобой делается, вояка херов? Капитану Кравченко докладывать даже не хочу - он тебя лучшим солдатом части с моей подачи считает. То, что мне п...лей отвесят, - ерунда... Но ты-то соберись, Александр! Больше года ездили - хоть бы что, а сейчас словно наваждение какое.

Санька взмолился:

- В последний раз, товарищ капитан... Побожусь на этом месте!

Поверил Эдуард Иванович. Все утряслось. В машине лишь появился дополнительный ящик, где покоились три безупречных в работе домкрата.

Пошли бега Шурику на пользу.


5.

За месяц до увольнения в запас Александр написал рапорт о направлении его на учебу в лётное училище. Вертолетчиком захотел стать. Откуда эта мысль втемяшилась ему в голову, трудно сказать. Может от того случая, когда гнал он свою машину в военный госпиталь с разбившимся старшим лейтенантом Селюковым, тоже Александром, которого так и не удалось спасти? Капитан Григорий Кравченко поддержал, командир части подписал рапорт. Редкостное даже по тем временам дело: ладно бы после года службы, а то перед демобилизацией. Земляк-капитан выбил ему три дополнительных дня для заезда на родину, своим воспитателям детдомовским заодно поклон просил передать.

В середине мая пришел вызов из училища.

Александр отправился на вступительные экзамены. Через родную Хакасию.


Попроведал Санька тетку Капитолину. Сдавать стала старушка, ходила уж мало. Сказала, что квартиру на него, Сашу, перепишет. Передал приветы капитана Кравченко. Потом в деревню. Из друзей детства на месте Кешка Тропинин, недавний тихоокеанский «морпех», оказался, да Костю Мухина из Красноярска случайно принесло - он там в институте учился. Остальные разъехались кто куда. Молодняк только подрастал. Мать Юлии обрадовалась ему. Дочка приедет лишь после летней сессии в политехническом, не ждала она его так рано. Далека ты, Украина, ох далека, досадно, но кто ж знал...

Кешка из райцентра Бограда на бензовозе примчал. Втроем съездили в свою бывшую деревушку. На горе с трудом могилу матери отыскал. Прибрался, нарвал цветов. На месте деревни сплошной бурьян, даже улочек не видать. Скоро море придет в нее, островов уж нет, на крайней улице вода плещется. Хоть бы церковь, нехристи, пощадили. Долго сопротивлялась Христова невеста подрывникам. Устояла. Раскололи ее на громадные глыбы, а в прах превратить  н е   у д а л о с ь.

Потом на бережку неказистой речонки в Первомайском последний вечером и последняя в Хакасии гонка для бравого солдата Мунина. Поели, попили и попели под Костькину гитару до утра. Чуть свет домой к Косте направились. Умыться да в дорогу. Кешка обещал до станции Сон прямо к поезду доставить. Неподалеку быка, будь он неладен, племенного спозаранку кто-то, как специально для Саньки, пастись привел и оставил. За веревочку к колышку привязанного. Крупненький такой бычок, меж задних ног нечто величиной с двухпудовую гирю побалтывается. Задумчиво посмотрел он на стайку молодежи да прямехонько к армейцу и направился. Может, фуражечка с черным околышем ему не понравилась, кто знает. Парни с девками - врассыпную. Сашка растерянно покрутил головой. До ближайшей приличной березы с полкилометра. Бычок тем временем скорость набирает, что ему школьная указка да детская скакалка, разве помеха. Что ж, пора! Жаль, ботинки праздничные скинуть не успел.

...Через полчаса подъехал Кешка на бензовозе, отогнал от дерева упрямого быка. В кабине, отсмеявшись, отозвался одобрительно:

- Саня, ты вот попробуй сейчас без бычары на эту березу заскочить, на спор - ни в жисть!.. Сучков-то внизу нету... А ты взлетел, ха-ха-ха-ха, ой, девушки, «держите мине»... как папуас за бананами!

Александр особливо не веселился: когда же, интересно, кончится эта несусветная заполошная беготня?


В училище Александр поступил. Месяц упрямо сидел в душном классе, где преподаватели готовили военную абитуру к экзаменам. Примелькался. Большинство солдат и сержантов приехали из войск просто отдохнуть, он - нет. Мало того, на устном экзамене по математике ему достался бином Ньютона, который в школьных программах не значился. Преподаватель, который потом в училище читал курс высшей математики, участливо попросил его вспомнить из бинома хоть одно слово. Саша вспомнил: «Факториал», - и получил отличную оценку. Из трех сотен поступающих конкурс прошли восемь солдат. Скажи школьным учителям или педагогам сельхозтехникума, что Мунин набрал двадцать четыре балла из двадцати пяти, - тяжкий получили бы они обморок. Продолжительный. Бывают в жизни разные неожиданности. Бывают. Надо только очень захотеть.

Учился он неплохо. Был старшиной учебной роты. После третьего курса написал ему Кешка Тропинин, что Юлия вышла замуж. Шестой год носил Саша военную амуницию. Устала ждать.


ЭПИЛОГ

После ожесточенной штурмовки командиру, капитану Вадиму Морозову, удалось посадить дымящую и продырявленную боевую машину на крутом песчаном бугре. Косо посадить, грубо - одна из стоек сломалась. Посадить мертвым, захлебнувшимся кровью из груди, развороченной очередью крупнокалиберного пулемета.

Второй пилот с двумя автоматами вывалился из фюзеляжа вертолета. Это был старший лейтенант Мунин. Александр Иванович. Пулевую рану в живот перевязывать некогда. Делом надо заниматься. Четыре магазина. Две гранатки. Хорошие гранатки. Противотанковые. Над головой баки с горючим...

После первой же атаки нападавшим стало ясно, что пилот один. Прекратили огонь. Ломаным русским предложили летчику-«шурави» сдаться. На размышления - три минуты.

Александр заплывал кровью. Из левой руки, которую в детстве на сенокосе укусила кобыла Сивуха, торчали раздробленные кости. Он выщелкнул неловко два патрона из последнего магазина, зарядил ими пустой рожок. Пристегнул его к свободному автомату, дослал патрон в патронник. Автомат положил рядком с гранатами. Кровавый туман в глазах, но мысли ясные: «Что же ты не уберегла себя, Юленька, - недавно узнал он, что умерла его любимая в тридцать лет от воспаления мозга, - как же так?.. Сдаться предлагаете?.. Русскому офицеру?! Дурачье... Уроки сейчас учить с вами буду, кузькину мать преподавать... Где же наши?»

Сквозь красную пелену поплыли зеленые хакасские озера, красно-черно-белый турпан на берегу, Юлькины глаза...

Встряхнулся.

Отбросил расколотый летный шлем. Взъерошил окровавленные волосы.

Гранатки рядом.

Рядом гранатки.

Все. Время кончилось! Начался последний забег, мгновенный, как сполох - в бессмертие!..

...Прилетевший спецназовский десант ничем не смог помочь старшему лейтенанту Александру Мунину. Догорали остатки боевой машины. Далеко в песке валялся автомат с двумя патронами.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.