Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4
Елизавета Михайличенко
 ГРОБ С МУЗЫКОЙ

События, происшедшие в нашем отделении, были, в общем, типичны по своему идиотизму, ибо чего ждать от психбольницы? Но это мнение стороннего наблюдателя. А с точки зрения наблюдателя нестороннего, например, меня, молодого врача, все это было достаточно занимательно.

В общем, в январе поступил новый больной - Гарик Петусян. Парень с развинченными манерами и психикой, но в целом славный, хотя и шизофреник. Радовала в нем широта натуры - в короткие периоды между обострениями, пользуясь артистичной мастеровитостью, он удачно подшабашивал. Деньги нужны были ему исключительно, чтобы угощать девушек шампанским и шоколадом. Что он и делал в различных питейных заведениях, никогда не повторяясь в местах угощения и не требуя ничего взамен.

Нравилась эта нездоровая щедрость всем, кроме его родителей. Получив очередное послание из очередной психбольницы, родственники долго роптали, вздыхали и ехали к сыну, чтобы забрать его, худого, бледного, исшатавшегося неизвестно где и, главное, неизвестно зачем, привезти домой, отпоить козьим молоком, виноградным вином, вылечить, женить и научить равномерно перекачивать силы в средства.

- Гарик! - кричала круглая мать из черного платка, едва завидев сына. - Ой, Гарик! Словно блудный пес ты, сын! Погулял? Теперь что?!

Гарик шел по коридору, скосив черные библейские глаза в пол, и, непокорно раздувая ноздри, смиренно улыбался:

- Заберите! Чувствую уже хорошо! Работать буду, дом построю! На Карине женюсь, виноград посажу! Все, домой хочу!

Персонал махал вслед белыми рукавами халатов, радуясь, что неуемный Гарик никогда больше не вернется.

Попав в нашу больницу, Гарик сначала забился в угол наблюдательной палаты и в гордом одиночестве переживал первую атаку обострения, отказываясь общаться со всеми.

Наблюдательная палата - это двадцать восемь человек в два ряда и четверо в проходе. Решетки на окнах. Две лысые лампочки на вытянувшихся шеях проводов. Потертый календарь прошлого года, так понравившийся на обходе главврачу. Он назвал это «эстетическим воспитанием». На первой койке, у зябнувшего от отсутствия дверей проема, помирал алкоголик.

Санитары вступали в дверной проем, как в мундир, и несли свою вахту одинаково буднично и подло - днем, пока врачи в отделении, прислуживая и угождая, ночью же - властвуя и карая безответных.

Гарик прислушивался к хору своих наваждений, реагируя на них быстро и бурно. На любое прикосновение к коже или к душе Гарик негодовал. Пик его возмущения проявлялся резко, матом или дракой. Подвязанный к койке жгутами, он остро переживал унижение и тут же клялся:

- Теперь - все! Позовите врача! Больше не буду! Отвязывайте! Честное слово!

Эмоции Гарика, огрубевшие в жаре болезненной души, были скудны, но сиюминутно честны.

Так прошли два зимних месяца. А весной Гарик запретил стричь свои волосы и усы. Возбужденно маршируя по коридору, он понял, что окончательно здоров. Понял, что лекарства, которые назначают вкрадчивые врачи и которыми кормят решительные медсестры, приносят только вред, ибо ясно, что организм силен и молод. И пора к солнцу, к зелени, на волю!

Теперь во время обхода Гарик останавливал на мне задумчивый взгляд и провозглашал:

- Пришла? Домой надо, понимаешь?

- Выпишем, выпишем, - кивала я и видела, как наливается гневом радуга его взгляда.

- Отпусти, сказал! - приказывал он кратко и сильно. - Я тебя в ресторан позову, хочешь? Слушай, зачем здесь держишь? Я здоровый! На свободу надо! И аминазин отмени!

Аминазин отменять было нельзя. Я вздыхала, а наша заведующая качала стогом прически и улыбалась розовым ртом:

- Нет, Гарик. Еще надо лечиться.

- Всю жизнь лечиться! - кричал Гарик, плавя железную спинку койки в мастеровых кулаках. - От чего лечиться?! Лечишь здорового почему? Я требую! Выпиши! Я сбегу! Я не знаю, что сделаю!

- Тихо, Гарик! - Заведующая хмурилась и смотрела исподлобья. - Отметьте: Петусяну строгое наблюдение. Пиши домой письмо. Пусть едут. И сразу отпустим.

- Писал. Уже четыре письма! - Гарик смотрел на заведующую в упор. - Ты письма мои берешь!

Заведующая шла прочь, волоча за собой шлейф остальных белых халатов:

- Видишь, какой ты. Еще надо лечиться. Рано на волю.

Ежедневные обходы выматывали меня бессмысленностью. Я ничего не понимала в красоте расстановки коек, в эстетике развешивания санбюллетеней по стенам...

Между тем в отделении творилась весна. Больные раздували ноздри на мой приход, прищуривались вслед. Этой весной по отделению бродила газета с «брачными» объявлениями. В туалете и в дальней палате на «свободной» половине больные выясняли, какие объявления в чьем вкусе. Были и дуэли - влюбленный запрещал писать по этому адресу остальным. Подписывались письма «2 м. о.» - чтобы ответ приходил во второе мужское отделение, а объяснить было можно, как мужское общежитие. Врачи и сестры посмеивались, но не запрещали. Более здравомыслящие больные помогали писать менее здравомыслящим.

Жизнелюбивая активность Гарика достигла апогея к маю. Он стал вершить чудеса общения, знакомясь с людьми через форточки второго этажа. Несколько раз к нему приходили на свидание какие-то гости.

А родители Гарика как раз прислали ответ на мой сердитый запрос. Ответ объяснял, почему они не могут взять Гарика. Потому что уже не хотят. А не хотят потому, что уже не могут. И правильно, в общем, - все равно убежит. Не могут же они забирать его из всех психбольниц страны.

Такие письма для врачей не новость. Понять можно. Хорошо еще - пишут. Другие молчат, пока не начнем отправлять в интернат для неизлечимых. Тогда объявляются и обвиняют. И бывает стыдно. Во всяком случае, мне было. Но заведующая, а среди ординаторов - просто Зава, меня успокоила. Она вообще может заступиться лихо. А может и не заступиться, по обстоятельствам.

У Завы ядреная фигура и поношенное лицо в голубовато-розовых тонах. У нее прекрасная профессиональная улыбка, пользуется она ею исключительно при общении с персоналом. С больными она общается попросту. Врачи тоже входят в ее персонал. Она смотрит на меня, улыбается и говорит:

- А вам, доктор, нужно учиться избегать конфликтов с родственниками больных. Вы психиатр. А родственники могут жалобу написать. А они официально не наши больные.

Тем временам Гарик переживал весну так бурно, что медсестры все чаще отмечали это в дневнике. О, этот дневник! «Больной Иванов сказал больному Петрову, что...», «Больной Сидоров сообщил, что слышал, как больной Иванов говорил больному Петусяну, что...». О, этот дневник наблюдения! О, эти письма, идущие только через руки старшей медсестры, которая, тихо матерясь, вершит отпуск насущных благ и наказаний больных, все чаще покушаясь на лечение и меняя назначения врачей.

- Гарик, - сказала я на обходе, - твои родители прислали хорошее письмо...

- Когда приедут? - перебил Гарик. - Выписывай!

Видит Бог, я хотела попробовать, наконец, себя в том мастерстве общения с больным, о котором слышала и читала. Но меня перебили.

- Что это за тыканье, Гарик?! - неожиданно для всех оскорбилась хмурая с утра Зава.

- А чего ты? - сказал Гарик. - Я здоровый! Человек!

- А разве мы говорим, что ты больной? - успокоила старшая медсестра.

- Тогда выписывай! - потребовал Гарик. - Она говорит, что больной! - Гарик обиженно ткнул пальцем в Заву.

- Гарик, Гарик, - укоризненно затянула нянечка Варя, оглядываясь и ориентируясь на местности.

- Права не имеешь держать! Я человек! Я кислорода хочу! - орал Гарик, шаря вокруг налившимся чернотой взглядом.

- Тихо! - крикнула Зава. - Я лично тебя тут не держу! Иди на все четыре стороны! Хоть сейчас!

Гарик озадачился. Он перебрал взглядом весь почетный кортеж и выбрал меня:

- А кто держит?! - спросил он тихо.

В тягостной паузе я выдавила:

- Видишь ли, Гарик... твои родители прислали... хорошее... письмо... Они тебя выпишут...

- Когда? - спросил Гарик.

- Когда поправишься! - отрезала Зава.

- Я здоров! - взвыл Гарик.

- Я понимаю, - кивнула Зава.

- Выпишут, когда приедут! - встряла старшая медсестра. - Пиши письмо. Врачи этого не решают, не лезь к ним. Проси родителей, чтобы приехали.

Гарик рухнул на кровать и обхватил голову руками:

- Не хотят! Сына домой не хотят!

- Да Гарик, - ласково забормотала няня Варя и перестала оглядываться на выход: - Да плюнь ты. Красивый парень какой, здоровый, а плачешь...

Гарик поднял улыбающееся лицо:

- Я не плачу! Мужчины не плачут! - Он хитро подмигнул Заве. - Вера Игнатьевна, за мной скоро приедут, увидишь!

- Откуда ты взял? - хищно рванулась старшая медсестра. Если больной общался с внешним миром помимо ее ведома, ей влетало в зависимости от исхода этого общения.

- Знаю! - припечатал Гарик.

- Откуда знаешь?! - Зава требовала ответа, как сдачи. - А ну, отвечай! Ну?!

- Да пошла ты! - отмахнулся Гарик. - Здорового выписать не хочешь. Корова.

Облупленная палата заскрежетала сетками коек: больные старались вынести из минутных забав полновесные ощущения.

Но взгляд Завы не отличался коровьей кротостью. Она пошла красными пятнами.

- Что?! - уперла Зава руки в бока. - Да ты еще... больной! Куда тебя на выписку?.. Так, добавьте Петусяну аминазин... Запишите, удвоить дозы и перевести на инъекции.

- Ах ты, сука! - завопил Гарик, тряся кулаками. - Здоровому аминазин? - Он хватил по подушке, полетела пыль.

Нянечка Варя пошла к выходу. Больше санитаров в тот день не было. И во всей свите не было ни одного мужчины. Мне стало неуютно.

- Да тебя надо подвязать! - решила Зава. - Ты возбудился! Подвяжите его!

- Кто будет подвязывать?! - грозно спросил Гарик. - Ну иди, подвяжи! Иди! - орал он Заве все истеричнее.

- Всю жизнь просидишь в дурдоме! - заревела Зава. - Совсем дурной! А ну, прекрати!

- Да я тебя зарежу! - заорал Гарик, срываясь на визг. - И себя зарежу! Чтоб не издевалась!

Зава повернулась к выходу. Этого пренебрежения Гарик не вынес. Он сунул кулак в стекло окна. Звон! Крики! Смех больных! Гарик с зажатым в окровавленном кулаке стеклом! Зава, выметнувшаяся из палаты! Я, полетевшая на пол от его толчка... Жуть!

Потом Гарика усмирял сводный отряд санитаров из трех отделений. Его привязали к койке, он уже причитал:

- Простите! Больше не буду! Вера Игнатьевна, отмени аминазин!

Ну уж аминазин ему не отменили. И отвязывали только в столовую и туалет.

- Потому что недавно в нашем отделении уже была попытка самоубийства, - объяснила Зава. - А он тогда кричал, что себя зарежет. Зачем это нам надо? И лечение будет интенсивным.

- Ну отмените! - скулил на обходах Гарик, вертясь на койке. - Ну отвяжите!

- У тебя есть лечащий врач! - холодно отрезала Зава и отрицательно качала мне головой.

Но вот настал день, когда в дверь отделения зазвонили долго и горестно. Это приехали к Гарику просветленные родные. Они чернели одеждами и усами, говорили приглушенно, но эмоционально. Толпой они внесли в отделение красный гроб и, неловко тыкаясь в узкие извивы «предбанника», пошли к кабинету Завы. Она уже вылетела оттуда и застыла в дверях.

- Гарик здесь? - хором пропели они и сложили руки, мигая и шевеля усами и усиками.

Черные одежды и белые халаты выстроились вдоль стен коридора лицом к лицу, как шахматные фигуры.

- Почему вы так долго не ехали?! - рявкнула Зава. - У нас не богадельня!

- Горе, - развела руками «черная команда». - Приехали.

- Ладно, - снизошла Зава. - Я вижу. У вас похороны. Вы сына заберете?

«Черная команда» заплакала. Зава нахмурилась, выщипнула меня взглядом и громогласно спросила:

- Доктор, это ведь ваш больной? Выясните, зачем они привезли покойника. И когда заберут Петусяна?

И я разыграла дебют. Пошла е2 - е4, то есть сделала два шага вперед и сказала:

- Гарик Петусян - мой больной. Зачем здесь покойник?

- Прощаться, - выдохнули «черные».

Я вернулась в строй и объяснила:

- Покойник - чтобы прощаться. Видимо, обычай.

- Этого не хватало! - ужаснулась Зава. - Никаких покойников в моем отделении! Гроб - на лестницу! Да сколько же можно вам писать? Отправим его в спецстационар, будете знать!

По шеренге «черных» прокатился ропот. Глаза их недоумевали, брови хмурились. На нас стали смотреть исподлобья. Наконец главный «черный» поборол гнев и вздохнул.

- Зачем? Зачем это?! Что мы тебе сделали? К сыну приехали. Покажи Гарика!

- Куда отправляешь? Ай, сынок! - возопила круглая мать Гарика. - Не дам! - Она пошла на Заву. - Твоим детям в чужой земле лежать! Твоих детей после смерти резать! Твоих туда отправляй! Что, мертвый - не человек?!

- Че-его?.. - сказала Зава тихо. - Да я милицию! Какие покойники?! Моих детей?! А ну, уходите, пока милицию...

- Куда гонишь?! - уцепился за ручку двери один из братьев Гарика. - За что издеваешься?! Не дам брата резать! Тебя зарежу! Себя зарежу! Куда? Сюда иди!

- Ужас! - закричала Зава, пытаясь запереться в кабинете. - И этот - шизофреник! У них вся семья! Ищите санитаров!

- Подожди, - выступил вперед дядя Гарика, воздел руку, горько и медленно провозгласил: - Ты человек или нет? Если человек - почему так говоришь? Если не человек, - зачем телеграмму писала?

- Какую? - застыла Зава.

Телеграмму читали в полном молчании: «Гарик Петусян помер. Приезжайте за трупом. Вера Игнатьевна».

- Кошмар! - прошептала Зава. - Жалобу теперь напишут. И Гарика не возьмут...

- Приехали. Как положено... - В слезах объяснял отец Гарика и тыкал ладонями во все стороны. - Гроб привезли... Как люди. Зачем тело не выдаешь? Куда от родного дома отправляешь? Зачем мертвого режешь?!

Зава откашлялась и улыбнулась:

- Товарищи!..

Но тут из-за угла выплыло шествие. Больные тихо и печально несли койку с подвязанным в позе распятого недвижимым Гариком. От толчков голова его безжизненно болталась.

- Что?! - ужаснулась Зава.

Мне только что было смешно, а тут стало страшно. А я ведь еще и лечащий врач...

Мать обхватила черными крыльями рукавов голову и запричитала:

- Ой, сынок! Ой, Гарик! Не жил! Не женился! Такой молодой! Зачем умер?!

- Ага! - заорал вмиг оживший Гарик. - То-то! Не хочешь забирать живым? Забирай мертвым! Убивай и забирай! В гроб клади и увози! Не хочу здесь больше! Не могу! Хватит, здоровый уже! Жениться буду!

- А-а, - сказала мать. - Твоя телеграмма? Бездельник! Мать не жалеешь! Отца не жалеешь! Никого не жалеешь!

Тут наши ряды дрогнули и белое перемешалось с черным. Отец Гарика огорченно сплюнул, пнул гроб и счастливо рассмеялся. Ничто так не сближает людей, как общий смех.

- Куда жениться? - сердито говорила отсмеявшаяся мать. - Кто за тебя пойдет? Карина замуж вышла.

Гарик победно оглядел нас и объявил:

- Учительница пойдет! Я с ней уже друг другу в любви признался! Вот письмо! Через друзей переписывался! Теперь ждет... Видела письмо?! - грозно крикнул Гарик Заве и повертел письмо над головой. - Уже заявление есть! Свадьбу надо!

И заканчивающий очередной курс лечения хронический алкоголик и периодический саксофонист седой Игорек заиграл на губах «Свадебный марш» Мендельсона.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.