Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(51)
Николай Переяслов
 Ветер с востока

20.

После ужина Вадим прислал за мной адъютанта и пригласил зайти в свой шатёр. Когда я вошёл, он сидел за низеньким столиком для чайных церемоний и наливал себе в чашку чай. На долгой стационарной стоянке, где хрупкой и нежной посуде не угрожала езда по тряской лесной дороге, мы, наконец-то, могли позволить себе пить чай не из эмалированных кружек, а из тонких фарфоровых чашек, и перед Вадимом сейчас стоял замечательный чайный сервиз персон на двенадцать, подаренный ему недавно приезжавшей к нам китайской делегацией.

- Присаживайся, - кивнул он на место напротив себя и, взяв одну из чашек, собственноручно налил мне чаю. - Как твои успехи в овладении стрельбой из лука? Говорят, ты подстрелил сегодня сайгака?

- Джейрана. Только не я, а мои ребята. Я пока ещё на­учился попадать лишь в неподвижные мишени. Да и то не всегда.

- А как взаимоотношения с отрядом? Всё нормально?

- Да ничего. Люди меня слушаются, мы отлично ладим.

- Я слышал, что ты отпустил куда-то одного из своих лучников. Кое-кто опасается, что ты мог отправить его с донесением властям, чтобы рассказать им о цели нашего похода и сообщить место нынешнего нахождения. Что ты на это скажешь?

- Я знаю, кто этот опасающийся. Он невзлюбил меня с первой минуты, хотя я и не пойму, почему. Ну да, у меня сегодня действительно стало на одного воина меньше, это, к сожалению, так. Я сам не могу понять, как это случилось, но во время нашей охоты на зайца молодой хакасский лучник Харатай оказался вдруг на линии огня и был убит одной из выпущенных по зайцу стрел. Он, вроде, хотел отрезать ему путь и, обойдя сопку, выскочил с другой её стороны прямо под выстрелы своих же товарищей… Абсолютно нелепая смерть, мы все были просто в шоке, но ничего уже поделать невозможно. Одна из стрел пробила ему большую аорту, так что, сам понимаешь…

- А где тело?

- Мы его похоронили на вершине сопки, положили сверху большой камень, я могу показать, если хочешь. Ты усомнился в моей верности? Я что, дал для этого какие-то основания?

- Мне - нет, а вот Пургену, кажется, да. Он уверен, что ты хочешь погубить меня. Навести на нас ментов и солдат. Но это ведь не так?

- Зачем мне доносить на тебя? Ты ведь сам говоришь, что этому никто не поверит. Мне, видно, судьба пройти с тобой весь этот путь. А там, как Бог даст...

Поднеся чашку ко рту, я вдруг на мгновение замер и потом медленно повернул голову к Вадиму. Передо мной словно расступилась сизая дымка, и стало видно то, что таилось за нею раньше.

- Слу-у-у-ушай, - протянул я, осенённый внезапным прозрением. - А ты помнишь, какая у Пургена фамилия?

- Фамилия? - переспросил он. - Нет, а что?

- А то, что его фамилия - Девятов. Марат Девятов. А теперь вспомни, о чём тебя предупреждал в пещере дух Чингисхана? Ну? Чего тебе стоит опасаться?

- Числа девять… Девятки… Девятова? - он ошарашенно уставился на меня широко открытыми глазами.

- Вот… Теперь всё становится ясно. И то, зачем он всё время старается поставить свою палатку поближе к твоему шатру, и то, зачем стремится вбить между нами клин недоверия, посеяв эти дурацкие подозрения... Похоже, ему просто надо оттереть меня от тебя, оставить тебя в одиночестве, чтобы потом легче было выполнить свой замысел.

- Но зачем? С какой целью?

- Целей может быть много. Во-первых, занять твоё место и самому стать Великим Ханом. Думаешь, этого мало?.. Ого-го! Во-вторых, он может тебе за что-нибудь мстить. Допустим, ты увёл его с собой силой, а он не хотел этого…

- Со мной находятся только единомышленники и добровольцы. Единственный человек, кого я увёл против его воли, это ты. И то лишь потому, что мне очень захотелось, чтобы ты был рядом.

- А ты помнишь, как Пурген появился в твоём войске?

- Кажется, он присоединился к нам после освобождения одного из забайкальских лагерей… Да, я вспомнил! Он остался с нами после нападения на лагерь строгого режима, активно проявлял себя при реквизициях, и я назначил его вскоре сотником.

- В подчинении сотника - сто человек?

- Первое время - да. Потом отряд может разрастись за счёт новых людей. Кто-то хочет служить в команде именно этого человека и вступает к нему в отряд. Под началом Аюндая, например, сейчас находится уже восемь тысяч человек. У Шойбона около трёх с половиной тысяч. У Лихоноса - полторы. Наверное, было бы правильнее называть их туменами, но сотник как-то привычнее. Просто у некоторых в подчинении не одна сотня воинов, а несколько. Пять сотен, десять, пятнадцать…

- А у Пургена?

- У него около трёхсот всадников. Сначала они мне понравились - всё время рвались вперёд, старались отличиться. Это они прорвались под огнём ментовских автоматов к их отделению, подпёрли бревном дверь и забросали здание факелами… Но потом мне сказали, что они жестоко ведут себя по отношению к местным жителям, устраивают ненужную пальбу, пытаются насиловать баб, поджигают скирды сена, и я перестал посылать их на реквизицию.

- Тогда, кажется, всё понятно. Это махновец. Ему совсем не нужна Москва. Ему нужны только грабежи, пальба и насилие. А ты этого не позволяешь. Значит, тебя надо убрать и самому занять твоё место. Вот он и подбирается. А я оказался помехой на его пути, вот он и пытается меня устранить. Или хотя бы дискредитировать в твоих глазах…

- Похоже, что так.

- И что ты намерен делать?

- Я подумаю. Ты продолжай заниматься своими делами, а я разберусь с ним сам.


21.

Перед рассветом выпал первый снег и, выйдя утром из шатра на улицу, я аж остолбенел от плеснувшего мне в глаза ослепляющего, как неожиданное счастье, света. Первый снег почему-то всегда выпадает под утро, как будто специально для того, чтобы открывающаяся взору белизна была тысячекратно усилена эффектом неожиданности и резкого контраста с чернотой только что завершившейся ночи, благодаря чему и переход от хмурой унылой осени к чистой и праздничной зиме не оставался бы незамеченным. Ни глаза, ни душа человека не в состоянии проигнорировать это полыхающее нестерпимой чистотой сияние, силящееся напомнить нам то ли о ждущем где-то за облаками рае, то ли о потерянной в жизненной толкотне и суматохе совести.

Замерев на пороге шатра, я счастливо прищурился от разлитой вокруг становища невыносимой белизны, соединяющейся на вершинах сопок небом. Откуда-то из потаённых уголков памяти сами собой вынырнули и зазвучали во мне строчки читанного когда-то в одном из реквизированных журналов самобытного самарского поэта Евгения Семичева:


В поле чисто, как после набега.

И ничем не могу я помочь.

Сколько чистого юного снега

Полегло за одну только ночь.


Не дождавшись зелёного лета,

Неуютной холодной зимой

В поле целое полчище света

Пало в смертном побоище с тьмой!


С приходом зимы, когда снег закрасил на почве вокруг наших жилищ раны, нанесённые ей работами по устройству лагеря, и придал разбросанным по всей долине шатрам, палаткам и юртам признак какой-то неоспоримой исконности существования, стало казаться, что наше становище было основано здесь уже не одну тысячу лет назад. Для полноты ощущения не хватало только обширного ветхого кладбища по соседству с лагерем, свидетельствующего о древности проживающих здесь родов, но и ему уже было положено начало могилой Харатая.

Зима принесла с собой спокойствие и глубину размышлений, наполнила жизнь медлительностью быта, вселила в душу терпение и ожидание. Иногда я целыми днями валялся на кошме и читал стихи, выползая на свет Божий лишь для того, чтобы поесть сваренной моими помощниками пищи или выпить чаю, а иногда собирался и выезжал со своим отрядом в отдалённые места поохотиться на зайцев или просто потренироваться в стрельбе из лука. Мы отработали внедрённую мною «тактику нацеленного пальца» до совершенства, и теперь я мог не сомневаться в том, что если вдруг укажу вытянутой рукой на мать любого из членов моего отряда, то его стрела не отстанет от стрел остальных воинов ни на одну секунду.

Оставаясь наедине со своими мыслями, я всё чаще и чаще задавался вопросами о том, почему никто не пытается остановить войско Вадима и что толкает людей к тому, чтобы вливаться в его ряды. Не их ли отцы и деды ещё совсем недавно распевали со счастливыми улыбками на лицах песенку Лебедева-Кумача: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая»? И делали они это, надо признать, с абсолютно искренней любовью к советской Родине и её столице. Так отчего же столь разительно изменилось отношение к Москве у их детей и внуков?

- Однахо, Москва перестала быть нам матерью. Совсем мачеха стала. Думает только о себе, любит только себя, кормит только себя. Великий Хан Вадим - это новое сердце для Москвы. Новая Москва опять будет нам матерью, - после трёхминутного размышления ответил мне как-то на вопрос, почему он пошёл с Вадимом, самый пожилой из членов моего личного отряда - пятидесятипятилетний орочон Тукарчэ.


Думая над этими его словами, я, кажется, начал понимать, что же произошло в действительности и почему любимая вчера ещё всеми народами столица российской державы стала вдруг восприниматься ими как бесчувственная мачеха. Всё дело в отсутствии любви, а точнее - в её внезапном исчезновении. Если оглянуться на доперестроечные годы, то нельзя не увидеть, что, несмотря на все «перегибы», ошибки и откровенную судьболомность минувшей эпохи, советская власть во все годы своего существования усиленно культивировала в своих гражданах с помощью стихов, песен, романов и кинофильмов высокое чувство любви к Родине, в котором неразрывно соединялись любовь к её вождям, отцу и матери, возлюбленным, детям, внукам, семье и дому… И эта любовь перевешивала собой и страх репрессий, и самодурство партийных и государственных чиновников, и недоедание, и труд на пятилетках века, и карточную систему, и квартирные очереди, и все прочие грехи и недостатки тогдашней политической системы. А вот в наступившей после развала СССР эпохе реставрации капитализма места для любви не оказалось. Она вдруг как-то сразу и напрочь выветрилась из системы нравственно-идеологических координат нашего обновлённого государства, оставив вместо себя лишь унылую тоску и обессмысленность существования.

- Со всех трибун говорят о демократии и суверенитете, а на деле не дают регионам самостоятельно решить ни одного вопроса, - услышал я как-то разговор возле одного из пылающих на снегу костров. - Всё, что мы зарабатываем, должны отдавать в Москву, а потом дожидаться, какие крохи из наших же денег она нам выделит.

- Надо же всем чиновникам виллы в Испании построить, летом слетать на Канары, а зимой - в Альпы! Для этого и бюджета страны мало. А вам в регион деньги отправишь - так вы их там по своей провинциальной глупости на постройку каких-нибудь больниц потратите или детсадов налепите... На какие шиши им потом в Куршавеле с девчонками кувыркаться?.. - с сарказмом в голосе заметил высокий бородатый казак в перетянутом ремнями овчинном тулупе и чёрной лохматой папахе.

- Москва сейчас стала городом олигархов. Там теперь одни миллионеры живут. Они там селятся вокруг Кремля. Поближе к банкам и к власти.

- Ну, не скажи! Вон Абрамович в Лондоне... Может собственный Кремль построить.

- Кому сегодня быть Абрамовичем, это тоже Москва решает. Так что он только вид делает, что такой умный и заработал все свои миллионы сам, а на деле, что кому Москва разрешит украсть - только то и украдёшь. Да и то потом половину назад отдашь, если не больше.

- Вот мы этот порядок и поменяем, - подвёл черту под этой стихийно возникшей дискуссией высокий казак в папахе. - Не век же Москве пупом Земли быть, пора и Могоче с Борзей поцарствовать! - и, разгребая ножнами жар костра, начал выкатывать из него чёрные испёкшиеся картофелины…


…А ещё всё это время я постоянно думал о Таньке. Пока мы продвигались по заброшенным таёжным дорогам, переваливали через железнодорожные и автомобильные магистрали, лавиной катились по Алтаю и необъятным просторам Казахстана, а потом обустраивали свой лагерь и занимались отработкой боевой тактики, освоением приёмов стрельбы из лука и охотой, у меня не оставалось на личные переживания ни сил, ни эмоций, ни времени, но с выпадением снега жизнь становища наполнилась покоем и статичностью. Зима - это вообще пора философии, время для размышлений о главном и осмысления прожитого, а если ты к её приходу ещё и оказываешься в разлуке с самым нужным тебе человеком, тогда от воспоминаний никуда не деться… И стоило мне только остаться одному и закрыть на мгновение глаза, как я снова оказывался рядом с Татьяной - то на берегу речки Бугаричи, то на вечерних улицах занесённой снегом Читы, то в прогретой забайкальским солнцем маршрутной палатке. Но чаще всего я видел её в Криниченске, сидящей на скамейке в предбаннике тёткиной бани, в небрежно наброшенной на плечи белой простынке, сквозь которую с возмутительной дерзостью просвечивают переспелые вишни сосков.

Жизнь одинокого мужчины может очень долгое время протекать в координатах эгоистической самодостаточности, удовлетворяясь профессиональной и творческой самореализацией, достижением каких-то бытовых или карьерных целей, а то и просто традиционными холостяцкими забавами. Но когда в его жизнь приходит настоящая любовь, то всё вдруг стремительно и бесповоротно меняется, вчерашние радости начинают казаться примитивным мальчишеством, а им на смену приходит возносящее к самым небесам ощущение блаженства. Причём это ощущение проистекает не от того, что ты получил в своё обладание нечто заветное и приносящее тебе физическое удовлетворение, а от того, что ты теперь сам можешь дарить счастье кому-то другому. Прожив четыре десятка лет одинокой холостяцкой жизнью, я вдруг впервые узнал, какая это сладость - иметь возможность сделать счастливым живущего рядом с тобой человека! Там, рядом с Танькой, в тихом криниченском домике с шатким плетнём и невысокой банькой в конце огорода, я испытал необъяснимое наслаждение от того, что могу забить гвоздь в стену, поправить покосившуюся калитку, наколоть дров для печки, вскопать огород или принести в дом воды от колодца. Оказалось, что давать - тысячекратно приятнее, чем брать, и я всё время что-то делал и делал по хозяйству, стараясь вызвать счастливое свечение в глазах своей любимой, а уж когда ночь занавешивала непроницаемо чёрной шалью небосвод, тогда я отдавал Таньке всё, что не дал ей за все годы наших предыдущих невстреч и разлук. И, честно говоря, я не знаю, есть ли в мире более острое для мужчины чувство, чем видеть, как с каждым приходящим в дом утром всё сильнее наливается счастливым светом лицо твоей любимой женщины…

И вот теперь она снова была оставлена мною одна, неизвестно на какое время, да ещё и в таком положении, когда женщину и на день нельзя оставлять без мужской поддержки и помощи! А самое обидное, что пока она там донашивала в себе моего ребёнка, моего сына (а я и минуты не сомневался, что у меня будет именно сын), я здесь валялся без дела на кошме и не мог ей помочь не только делом, но даже и словом, так как мобильники здесь не работали, а почта была далеко, да мы ею, честно говоря, и не пользовались, чтобы как-нибудь ненароком не вызвать к себе чей-то ненужный интерес.

А между тем, по моим подсчётам, в январе Татьяна уже должна была родить, и меня очень беспокоило то, что в этот важнейший для нас день меня не будет с ней рядом. А главное, что в моё отсутствие моему сынишке могут дать совсем не то имя, которое дал бы ему я. Я хотел дать ему имя Сергей, в честь великого святого Руси - Сергия Радонежского, благословившего войско Димитрия Донского на Куликовскую битву. Или же имя Дмитрий, в честь самого князя Димитрия, разгромившего Золотую Орду и обратившего в бегство Мамая. Я ещё не сделал окончательного выбора между двумя этими красивыми русскими именами, я думал, что стоит мне только один раз взглянуть на малыша, и он сам даст мне понять, какое из двух этих имён - его. Вот только как мне на него взглянуть, если между нами две тысячи вёрст и тёмная тайна беззакония, которая пудовыми веригами сковывает каждый мой шаг, принуждая хорониться среди заваленных снегом Чингисских гор?!

Каждую ночь я чуть ли не до рассвета думал о Татьяне и нашем малыше. Я почти совсем перестал спать, очень мало ел и целыми днями пил только чай. Я не появлялся на улице, забыл о своём верном отряде, не выезжал на охоту и не устраивал стрельб из лука, так что, в конце концов, даже пришедший позвать меня в свой шатёр на встречу Нового года Вадим долго и пристально вглядывался в мой похудевший облик, а потом не выдержал и спросил:

- Ты, часом, не заболел? На тебе лица нет. Может, Пурген опять придирается? Так я на него найду управу.

- Нет, Пурген ни при чём, - вяло ответил я.

- Тогда в чём дело? Мои советники не должны иметь вид мучеников. Скажи, что тебя тревожит, может, я смогу тебе чем-то помочь…

И я с минуту поколебался, а потом вдруг взял и всё ему рассказал.

- Я хочу увидеть своего сына, - сказал я в конце. - Кто знает, что нас ожидает впереди? Может, нас скоро перевешают на московских фонарях. А так я хоть буду знать, кто вместо меня останется в этом мире. Для меня это не менее важно, чем для тебя взятие Москвы.

- Для меня это тоже важно, - признался вдруг Вадим. - Старейшины говорят, что я должен жениться на китайской принцессе, тогда они проведут на горе Чингиса обряд наречения меня Великим Ханом.

- А где ты возьмёшь китайскую принцессу?

- За ней уже отправилась делегация. Недели через три должны будут сюда привезти. А там наготовим кумыса и справим свадьбу. Будут наши старейшины и представители китайского императорского рода. Так что я хотел бы, чтоб ты до конца января не уезжал. В крайнем случае - до начала февраля. Выдержишь?

- Татьяна уже на днях должна родить… А если твою невесту к февралю сюда только доставят, то сам прикинь, сколько займёт подготовка к свадьбе, пир и все дальнейшие церемонии. В середине февраля нам уже надо начинать обдумывать детальный план похода и готовиться к нему, так что куда я в этой ситуации поеду? Ты ведь не хочешь, чтобы я отстал от войска?

Несколько минут Вадим молча прохаживался по шатру, мягко ступая красными остроносыми сапогами по расстеленным по полу коврам.

- Ладно, - остановившись, сказал он. - Встретим Новый год, и можешь отправляться. Я скажу Токтонбаю, он выдаст тебе денег на дорогу и даст провожатого. В Карауле оставишь у наших людей лошадь и доедешь автобусом или на частнике до Семея. Оттуда, как мне сказали, ходит автобус по маршруту Семей - Новосибирск - Томск. Между ними полторы тысячи километров, это часов двадцать с лишним, но зато не нужны документы. Так же вернёшься и назад. А если захватишь дома свой паспорт, то обратно сможешь вылететь самолётом или поехать поездом. Только в первой декаде февраля прошу тебя быть в лагере. Ну и… ты ведь понимаешь, что если ты не вернёшься, то я просто обязан буду принять меры. Я не могу допустить, чтобы твоё бегство послужило примером для кого-то ещё. Ты меня понимаешь?

- Я понимаю, - произнёс я в ответ. - И я не убегу. Я пройду с тобой весь путь до конца, я тебе обещаю. Кстати, ты как будто знал, что я попрошусь у тебя съездить домой… Когда ты успел продумать мою дорогу?

- Великий Хан должен думать о каждом своём воине. Тем более - о друге! - засмеялся Вадим. - Или ты думаешь, что я истукан с камнем вместо сердца?

- Теперь уже не думаю, - улыбнулся я. - Спасибо тебе. Я постараюсь не задерживаться.

- Езжай. А я, кстати, попробую найти специалиста по изготовлению документов, чтобы у нас тут впредь не было проблем с паспортами и всякими справками. Думаю, нам это ещё понадобится. За Уралом начнётся сплошная цивилизация, и нам так или иначе придётся контактировать с властями. А сегодня прошу ко мне. Мы ведь совсем не позволяем себе праздников, а человеку без праздника нельзя. Без праздника душа - как календарь без лета. Не отогреться. Ты выпиваешь?

- Как все, - пожал я плечами. - Почему бы не выпить?

- Ладно, вечером жду.

И, кивнув мне на прощанье, он откинул заменяющий входные двери ковровый полог и вышел на улицу.

- С наступающим, Великий Хан! Как я рад вас встретить у своего порога! Вижу, вы и в праздники заняты делами, хлопочете, проверяете своих подданных. Это правильно, это очень правильно! Нужно быть трижды бдительным, чтобы спокойно сидеть за пиршественным столом. А то сбежит какая-нибудь паршивая овца, и всё войско пострадать может, - услышал я снаружи Пургена. - Представьте себе, что вы собрались жениться на принцессе, ожидаете приезда на свадебный пир знатных гостей, а вместо них вдруг с неба сыплется военный десант, и в вашу палатку заходят не сваты с невестой, а прокурор и особисты?..

- Что-то ты слишком расфантазировался! - расслышал я холодную реплику Вадима. - Небось, уже успел где-то бражки хватануть?

- От Великого Хана ничего не укроется, - хохотнул Пурген. - Я, и правда, выпил стаканчик бражки и пару чашек кумыса. Но я пил исключительно за здоровье Великого Хана и за нашу победу! И мне не хочется, чтобы кто-нибудь ей помешал…


22.

Выехать из лагеря сразу же после новогоднего праздника, как мне того хотелось, не получилось, этому всё время мешали непредвиденные мелочи. Первого числа весь лагерь отсыпался - в том числе, конечно, и мой проводник до Караула, и казначей Токтонбай, который должен был выдать мне деньги на поездку. Да я и сам после бессонной новогодней ночи проснулся только в два часа дня, хотя и не скажу, чтобы мы так уж буйно веселились. Мы просто поднимали тосты за грядущее покорение Москвы, угощались различными блюдами и обсуждали предстоящие впереди дела.

В полночь мы вышли из ханского шатра и, пройдя вниз по склону, присоединились к большому тою - километровому импровизированному столу, устроенному прямо на снегу при помощи простеленных вдоль всей долины ковров, одеял, кусков кошмы и брезента, на которых стояли еда и питьё и сидели воины. Чтобы никто не замёрз и всем было светло, по обеим сторонам этого пиршественного стола пылали высокие костры, согревая спины трапезничающих и освещая застолье.

Идя рядом с Вадимом, я думал, что мы сейчас увидим перепившийся, измазавшийся жиром и кумысом, несущий всякую ахинею народ, и был приятно поражён тем, что не увидел ни одного перебравшего воина. При нашем появлении звучали осмысленные здравицы и тосты, в одном месте нам спели какую-то протяжную, как степная дорога, песню на казахском языке, в другом рассказали, что видели, как каждое утро над Вадимовым шатром появляется огромный чернокрылый орёл, символизирующий собой благословение неба, а в третьем молодой якутский воин прочитал нам стихотворение своей национальной поэтессы о родословной народа саха.

- Можно?.. - с надеждой обратился он к Вадиму. - Я давно хотел прочитать его для Великого Хана. Очень хорошие стихи, однако.

- Конечно, читай, - благосклонно ответил тот. - Я люблю хорошие стихи. Вот он меня к ним приучил, - с улыбкой кивнул он в мою сторону.

И, ободрённый разрешением Великого Хана, парень снял с головы меховую шапку, расправил плечи и, стоя над притихшим на время гульбищем, звонко прочитал:


С древнейших времён в наших жилах текла

горячая тюркская кровь, что влекла

нас в степи бескрайние - кости ломать

всем тем, кто топтал нашу Родину-мать!


В народе якутском и малый, и стар

был духом сильнее проклятий татар.

Нам дал повеление сам Чингисхан -

вести сквозь столетья родов караван!


Мы резали жилы и рвали кадык

народам, что в нас не признали владык.

Никто нам не мог быть преградой: нас - тьмы!

И чёрная кровь нам пьянила умы.


Копытами в землю, как в бубен, стуча,

военные кличи до неба крича,

мы мчались по миру лавиной сплошной,

с культурой в подсумке, как с царской мошной.


Мы пили свободу, как пьют молоко,

слагая бессмертную песнь Олонхо.

Оставлен наш след среди камня и мха -

вот срез родословной народа Саха!..


Оглушённые мощью могучего гимна, мы некоторое время стояли, не в силах вымолвить ни слова, пока, наконец, Вадим не очнулся от сковавшего всех наваждения и не спросил читавшего:

- А кто автор этого стихотворения?

- Елена Куорсуннаах, Великий Хан, - с поклоном ответил юноша. - Якутская поэтесса. Краси-и-и-вая-я-я…

- Ну что ж, я рад, что ваши женщины умеют сражаться за свою национальную самобытность поэтическим словом не хуже, чем ваши мужчины мечами и стрелами, - и, подняв высоко над головой пиалу с кумысом, громогласно провозгласил: - Я поднимаю эту чашу за великий якутский народ, который сумел сохранить свою родовую и духовную связь с императором вселенной и повелителем народов - Чингисханом! Я поднимаю эту чашу за все народы моего войска, в сердцах которых горит огонь свободы и справедливости! Мы призваны светлоликим Тенгри для совершения великой исторической миссии - освобождения древнего азиатского града Москвы от захвативших его торгашей и растлителей. Мы выбросим из Москвы всех казнокрадов, гомиков и педофилов, отберём у олигархов украденные ими у пастухов и шахтёров деньги и создадим на территории нынешней угнетённой России самое справедливое за всю историю человечества государство. Я провозглашаю тост за великую Суверенную Алханайскую Буддисламскую Империю от Амура до Немана! За вас, мои верные нукеры и единомышленники! С нами дух великого Чингисхана и все боги мира! Ура! - и, дождавшись, когда отзвенит и затихнет сотрясшее небеса громоподобное тысячеустое «Ур-р-а-а-а!», поднёс пиалу ко рту и торжественно выпил.

Потом Вадим обернулся к помощникам и отдал распоряжение.

- Я велел привести для нас лошадей, - пояснил он. - Хочу объехать всё своё войско и поздравить людей с праздником. Некоторые из них ни разу меня не видели. Вот я и покажусь им в реальности.

Конюшие привели оседланных лошадей, мы впрыгнули в сёдла и поехали вдоль нескончаемого праздничного стола. Новогодняя ночь выдалась на удивление тихой и не морозной, над головой роились мириады перемигивающихся звёздных снежинок, склоны сопок поблёскивали в отсветах пламени покрывающим их снегом, а внизу долины, где проходило пиршество, не было ни малейшего ветерка, так что от пылающих через каждые несколько метров огнищ вокруг было тепло, как в огромной юрте.

- С Новым годом, братья мои! - проезжая вдоль череды пирующих, провозглашал Вадим, то и дело придерживая коня возле представителей разных родов, групп и народностей. - Встречаемый нами сегодня год скоро изменит собой весь этот грешный мир! Вы - руки Бога, которыми Он очищает землю от грязи и мерзости! Я пью за нашу общую победу!..

Это шествие длилось уже не меньше часа, когда произошёл инцидент, серьёзно испугавший охрану Вадима и чуть было не лишивший нас весёлого праздничного настроения. Мы уже достаточно далеко отъехали от Вадимова шатра, когда от одного из импровизированных столов неожиданно метнулась наперерез ханской свите фигура, и на нашем пути вдруг возник разгорячённый спиртным Пурген с бутылкой шампанского в руках.

- Слава Великому Хану! - он потряс над головой поблёскивающей в свете горящих костров бутылкой. - Великому Хану - ур-р-а-а-а! Выпьем за нашего вождя и повелителя!..

Стоя перед самой мордой Вадимовой лошади, он неожиданно резко встряхнул бутылкой шампанского и с криком: «За Великого Хана - до дна!» сорвал с её горлышка проволочную оплётку и выбил из бутылки рвущуюся наружу пробку. Громыхнув, как громкий выстрел, та пулей вылетела из горлышка и ударила в нос жеребцу, окатив его в ту же секунду тугой струёй шипящей, пузырящейся пены. От испуга конь панически заржал, взвился на дыбы и шарахнулся в сторону, чуть было не сбив едущего по правую руку от Вадима сотника Аюндая и не сбросив с себя своего седока. При этом передние ноги коня стремительно взлетели вверх, зацепив одним из копыт вскинутую над головой Пургена бутылку, так что она брызнула во все стороны сверкающими осколками разлетающегося стекла и шампанского.

Еле удержав своей сильной рукой коня, Вадим успокоил испуганное животное и изучающе посмотрел на всё ещё стоящего на нашем пути Пургена.

- Сотник, ты идиот или прикидываешься? - негромко спросил он. - Я не люблю, когда кто-то слишком часто становится у меня на пути. Ты понял?

- Я понял, мой хан! - во всю мощь своей глотки проорал в ответ Пурген, так что лошадь опять испуганно фыркнула и попятилась назад. - Ты самый великий и справедливый хан на свете! Дайте мне другую бутылку, я хочу выпить за нашего полководца и повелителя!

Он бросился к столу в поисках новой бутылки, а Вадим буркнул вполголоса какое-то ругательство и тронул коня с места.

...Практически до самого рассвета мы объезжали и поздравляли пирующее войско. Было уже совсем светло, когда мы спешились возле ханского шатра и вошли вслед за Вадимом внутрь.

- Давайте выпьем и подкрепим силы, - пригласил к столу Вадим. - Я устал. Да ещё этот пьяный придурок… Жаль, что копыто зацепило бутылку, а не его дурную голову.

На этот раз я решил выпить не кумыса, а водки. Кумыс наполняет душу лёгкостью и весельем, придаёт настроению оттенок озорства и шутливости, а я сейчас тоже вдруг почувствовал на сердце некую внезапно появившуюся тоску и тяжесть. Захотелось как можно скорее сесть в междугородний автобус и отправиться к моей Танюхе и готовящемуся появиться на свет малышу.

Я накатил себе полстакана «Путинки» и, дождавшись окончания тоста, залпом опрокинул в себя холодный обжигающий напиток.

Посидев ещё немного в компании Вадима и приближённых к нему сотников, я сослался на усталость и невыспанность и, отхлебнув напоследок из пиалы глоток кумыса, удалился к себе в шатёр, где завалился, не раздеваясь, на кошму, думая, что сначала просто так полежу полчасика и отдохну, но незаметно для себя самого вырубился и проспал несколько часов кряду как убитый. Открыв глаза, я ещё какое-то время повалялся на неразобранной постели, потом всё-таки встал и выглянул на улицу. Первый день наступившего года уже перевалил за середину. В лагере было тихо и пустынно, только вдалеке возилось на дне долины несколько дежурных, скатывавших в рулоны простеленные вчера на снегу ковры и куски брезента. Народ отсыпался, нигде не было видно ни дыма костров, ни занимающихся хозяйственными делами работников. Лишь на ближней сопке виднелась маленькая фигурка дозорного да в свинцовой выси январского неба распластал свои чёрные крылья парящий над жилищем Вадима орёл.

Остаток дня я провёл как разбитый. С трудом двигался по шатру, перебирал, готовясь в дорогу, какие-то свои вещи, проверял, не прохудилась ли обувь, не порвался ли тулуп, чиста ли рубаха. Не хотелось особо ни есть, ни пить, но когда на становище опустилась темнота, я всё же заставил себя сжевать небольшой кусок холодной конины и выпил две чашки чаю, а потом нехотя разделся и залез в постель. Спать не хотелось тоже, и я просто лежал, глядя в окружающую меня черноту, да против собственной воли следовал за хаотично возникающими в подсознании мыслями. О чём были эти мысли, сказать трудно - они роились и накладывались одна на другую, как наплывающие друг на друга в эфире голоса и песни любительских радиостанций, которые я ловил когда-то старым ламповым радиоприёмником «Рекорд». В дни моей юности было необычайно модно заниматься радиолюбительством и, соорудив с помощью лампы 6П3С, переменного конденсатора и самодельного контура примитивный передатчик, крутить в эфире песни Высоцкого, Галича или группы «Битлз». С радиохулиганами, как тогда называли самодеятельных конструкторов таких маломощных радиопередатчиков, систематически боролись, отслеживая с помощью передвижных локаторов источники пиратских радиосигналов и отлавливая нарушителей, но средние волны всё равно были забиты хрипящими, уплывающими и плохо различимыми радиостанциями, упрямо сеявшими в массы запрещённую советской цензурой культуру.

Такой же неконтролируемый эфир царил в первый день наступившего года и в моей голове, хотя накануне я, кажется, вполне был трезв и, не считая выпитого уже на рассвете полстакана водки, спиртным себя не перегрузил.

Я лежал на берегу накатывающего, точно морские приливы, сна и выхватывал из мрака сознания то сцены из моего геологического быта, то картинки едва различимого за давностью лет детства, то какие-то обрывки из недолгой студенческой жизни, то строчки никогда не дописываемых мною стихов и поэм. Образ Таньки в накинутой на голые плечи простыне вытеснялся вдруг физиономией соседа по читинскому общежитию Сани Листвянского, возбуждённо рассказывающего мне что-то о своих любовных похождениях, а потом он внезапно на полуслове растворялся, а на его месте возникал в ночной черноте запруженный конными воинами полустанок и застывшая под одиноко покачивающимся фонарём фигура всадника в длинном монгольском халате и островерхой шапке с меховой оторочкой.

«Вадим?!» - будто ярко полыхнувшая молния, озарила моё засыпающее сознание внезапная догадка-узнавание, но полустанок с загадочным всадником под фонарём уже уплыл куда-то в глубины памяти, и на его место, словно ночная тьма к окну мчащегося поезда, приклеилась непроглядно-чёрная темнота накатывающего засыпания.

Я всё-таки вырубился и проспал, не просыпаясь, до самого утра, часов до девяти. И спал бы, наверное, ещё, если бы меня не разбудила какая-то начавшаяся на улице суета, которую я почувствовал даже через войлочные стены моего шатра.

- Ахат, что там случилось? - позвал я одного из своих денщиков, заслышав его характерное покашливание за ковровой перегородкой.

- Пургена нашли, - откликнулся через тонкую стенку мой помощник.

- Что значит нашли? - не понял я. - И на фига его вообще искали?

- Собаки нашли, - пояснил Ахат, - случайно. В сухом колодце, который в начале долины.

- И что он там делал? - всё ещё не врубался я.

- Лежал на дне, - терпеливо разъяснил денщик. - Наверное, он в новогоднюю ночь выпил лишнего и пошёл бродить по становищу. Вот, похоже, и свалился в старый колодец, поскользнувшись на камнях. Наверное, хотел зачем-то заглянуть в него, ему ведь всё было надо увидеть…

- И что? - спросил я. - Он жив?

- Какой там! Двенадцать метров! Пока он летел, три раза сломал себе шею. Да ещё и упал животом на кинжал. Он его зачем-то в руке держал, когда в колодец заглядывал, вот при падении на него и напоролся. Не зря старики говорят, что великая тень Кажы витает среди этих гор. Он ведь тоже нашёл свою смерть в колодце, его тело пролежало в нём до шестидесятых годов.

- У Пургена в руках был кинжал? В честь чего бы?.. И о каком Кажы ты говоришь? Кто это?

- Так называли великого старца Шакарима Кудайбердиева, поэта и философа. В тридцатые годы большевики его застрелили и бросили в колодец неподалёку отсюда. Вот его дух и летает с тех пор над этими горами, не находя себе покоя…

Одевшись, я вышел на улицу. Лагерь был взбудоражен случившимся, все куда-то торопились, бежали от палатки к палатке, о чём-то друг другу громко говорили, размахивая руками, из-за чего долина казалась похожей на муравейник, который разворошили палкой. Было видно, что люди засиделись без дела и новостей, и нелепая гибель сотника Девятова пробудила во всех задремавшие было за время стоянки эмоции.

- И где его похоронят? - спросил я, не оборачиваясь.

- Да на горе, наверное, там, где похоронили Харатая. Вдвоём-то лежать веселее будет, - ответил из-за моей спины Ахат.

- Вот и кладбище начало расширяться…

- Что?

- Да нет, это я так. Подумал, что сегодня все будут заняты похоронами, а потом поминками, так что я опять не смогу выбраться в Караул, чтобы выехать оттуда в Семей. Придётся, видно, просидеть тут ещё один лишний день. Хотя мне этого и не хочется…

Но просидеть пришлось не день, а гораздо больше. Второе число заняли похороны Пургена и его поминки, для которых варили на всех мясо и разносили его по шатрам и палаткам. Потом внезапно заболел выделенный мне в сопровождающие Арслан, который должен был довести меня до селения Караул, устроить там, в случае необходимости, на ночлег, а потом ожидать моего возвращения из поездки, ухаживать за нашими лошадьми и по прибытии меня в Караул сопроводить обратно до лагеря. Похоже, что он чего-то съел или выпил, и его несколько дней поносило, да так, что парень стал белым, как снег на окружающих сопках, и начал дрожать, как в лихорадке. Хорошо, что кто-то из стариков принёс ему настой какого-то целебного корня, после которого Арслан быстро пошёл на поправку. Потом вдруг обнаружилось, что мой конь умудрился обо что-то сбить себе подкову, и его пришлось срочно перековывать. Кузница находилась на другом конце долины, и пока я туда съездил, пока кузнецы вытащили из копыта старые гвозди и набили новую подкову да пока возвратился назад, начали сгущаться сумерки, а потом поднялась метель, и мой проводник решил, что лучше подождать до завтра. Но назавтра метель только по-настоящему вошла в силу, окрепла, почувствовала свою безнаказанность и издевалась надо мной ещё целую неделю.

Надо взять и перестать постоянно думать о том, чего ты сейчас сильнее всего хочешь, учил меня Арслан, выслушав очередную порцию моих вздохов. Человек иногда сам мешает богам сделать для него что-то хорошее. Они направляют в его сторону позитивную энергию, а он своими причитаниями возводит на её пути такой мощный барьер, что эта энергия, как всадники через снеговые заносы, не может пробиться через его уныние и расчистить дорогу для счастливых перемен в судьбе. А потому, поскольку большинству людей не дано свыше дара помогать богам в осуществлении своей судьбы, то самое полезное, что они могут для себя сделать, - это не мешать им, перестать ныть, стенать и наметать тем самым перед нашими небесными покровителями снеговые горы, а позволить им самостоятельно разгрести те завалы, которые мешают наполнить нашу судьбу солнцем и светом. Так что лучше всего сейчас придумать себе какое-то полезное занятие и перестать прислушиваться к вою пурги на улице и торопить события. И тогда, мол, боги сами управятся со всеми проблемами и помогут мне в мановение ока оказаться там, куда стремится моё сердце.

Поразмыслив над смыслом сказанного Арсланом, я заставил себя переключиться на мысли об ожидающем нас с началом весны переходе и решении связанных с ним стратегических задач и даже не заметил, как за шатром утихли вьюжные повизгивания и воцарились первозданная тишина и покой. Выйдя в одно из утр на улицу, я увидел перед собой залитый сиянием солнца и снега мир и понял, что всё у меня будет хорошо. Давая человеку столько чистоты и света, Господь не может всё это потом беспричинно отнять или подменить его грязью и мраком.

В то же утро ко мне в шатёр заглянул казначей Токтонбай, который без всякой росписи в ведомости отсчитал и выдал мне сто тысяч рублей пятитысячными купюрами.

- Зачем так много? - удивился я. - Хватило бы и половины.

- Великий Хан знает, что делает, - сказал казначей. - Ему помогает сам Тенгри, открывая будущее каждого из его подданных, поэтому он видит, что кого ожидает впереди, и в связи с этим даёт каждому то, что ему нужно. Так что бери деньги и поезжай. Да не забывай славить небесного бога Тенгри и нашего Великого Хана!

И я дождался прихода Арслана, взял давно приготовленные для путешествия вещи, мы оседлали наших застоявшихся лошадей и, торя тропинку через наметённые пургою барханы снега, выехали из лагеря…


23.

…И вот на исходе четвёртых суток, оставив за спиной полторы тысячи километров накатанного снежного пути, неуютный ночлег на вокзальных скамейках, вздрагивание при виде каждого случайного полицейского и жгучее нетерпение своей собственной души, я, наконец-то, звонко хлопнул дверцей подбросившего меня за тысячу рублей от Колпашёва «ЗИЛа-66» и оказался на показавшихся вдруг такими родными и близкими деревянных тротуарах Криниченска. У меня даже сердце защемило, когда я увидел знакомую панораму посёлка, поднимающиеся над печными трубами белые дымы, бегающих по заснеженным улицам собак… Мне вдруг в одночасье сделалось ясно, какое это невероятное и пока ещё не­осмысленное человечеством счастье - возвращаться после дальней дороги домой, к родному очагу, туда, где тебя кто-то ждёт и любит.

Торопливо протопав в сгущающихся сумерках по гулким тротуарным доскам, я распахнул знакомую калитку и вошёл во двор. Чувствуя, как неистово колотится в груди ошалевшее от близости счастья сердце, взошёл на высокое крыльцо и постучал в дверь. Не слыша никакого движения внутри дома, я в нетерпении постучал ещё раз.

- Иду, иду, - послышался где-то в глубине сеней голос Василисы Макаровны. - Кто это там заявился, на ночь глядя? Не ты ли, зятёк? - с пугающей прозорливостью спросила она и, не дожидаясь ответа, загремела засовами. - Ну, заходи, заходи, кочевник… Отдохни до утра.

- Только до утра разрешаете? - шутливо поинтересовался я. - На дольше не оставите?

- Дольше ты сам не останешься, - молвила тётка. - Ты же не ко мне ехал, а к Татьяне. Что тебе со мной старой сидеть?

- А разве Татьяны нет дома? - насторожился я.

Готовясь все эти дни в дорогу, трясясь в автобусах и сидя на вокзалах, я думал о чём угодно, кроме того, что могу не застать свою любимую дома.

- Где же она? - растерянно спросил я и почувствовал, как под сердцем распрямляет свои кольца холодная змея тревоги. - С ней всё в порядке?

- Ну, всё не всё, а, слава Богу, жива. Рожать в её возрасте - это уже и так геройство, а родить двойню - настоящий подвиг. Видно, и впрямь она тебя сильно любит, если решилась на это. Или ваши малыши для чего-то очень нужны Спасителю.

- Малыши? - начал с трудом врубаться я в смысл услышанного. - Так она родила двух мальчиков? Близнецов?

- Я же говорю - двойню. А близнецы они или нет, скоро сам увидишь.

- А где она сейчас? В больнице? Я утром навещу её.

- Утром не получится. Роды были трудные, врачи опасались, что придётся делать кесарево сечение, и увезли её в Томск. Так что она сейчас там.

- Я же сегодня утром был в Томске, - не сдержал я досады. - Если бы знал, так сразу бы к ней и поехал!..

- Ничего, - спокойно промолвила старуха. - Иван Григорьич… это сосед наш, который за Чубаровыми живёт, если помнишь… так вот, он сегодня заколол кабанчика и собирается завтра везти дочке с зятем в Томск свежатину. Я на всякий случай попросила, чтоб он заглянул к нам перед отъездом, вдруг какая-нибудь необходимость появится… Вот с ним и поедешь.

Я с любопытством посмотрел на женщину, не впервые удивлявшую меня своей способностью предчувствовать те события, которые ещё только собирались произойти в грядущем, и, не удержавшись, спросил:

- Василиса Макаровна, как вы угадываете то, что ещё не наступило?

- Не знаю, милок, - пожала она плечами. - Просто Господь Сам даёт мне знать про то, что ожидает впереди. То картинку покажет, то словцо шепнёт. Он ведь многим посылает Свои знаки, приоткрывая тайну завтрашнего дня, да только не многие эти знаки понимают. Люди стали глухими, не различают голос судьбы. У всех в ушах сегодня собственное «я!», «я!», «я!». Вот Бога никто и не слышит…

Напоив меня с дороги чаем, она убрала посуду и ушла в свою комнату, а я ещё долго бродил по дому, останавливаясь перед знакомыми предметами да висящими на стенах фотографиями и вышивками и оживляя в своей памяти дни недавно пережитого здесь счастья. Потом накинул на плечи полушубок и, чувствуя необходимость как-то погасить клокочущее в груди перевозбуждение, вышел на крыльцо. Морозный воздух сразу же ринулся под распахнутые полы тулупа, царапнул рашпилем по щекам и носу, вонзился иглами в уши, колючей пробкой забил гортань, повисая перед лицом клубком дымящегося пара. Уходя в необозримую перспективу чёрного небосвода, над моей головой пылали и перемигивались между собой во мраке тысячи разнокалиберных звёзд, так что мне даже показалось, что это горят вдоль ночной долины многочисленные костры в становище Чингисхана.

Я вернулся в дом, разделся, залез на нашу с Танькой кровать под толстое ватное одеяло и, моментально согревшись под ним, заснул, не мучая себя ни сладкими воспоминаниями, ни планами на пока ещё только пробирающийся к нам с востока по заваленной снегами Сибири завтрашний день.


Рано утром меня разбудила Василиса Макаровна.

- Вставай, милок, Иван Григорьевич уже приходил, сказал, что пошёл разогревать машину, сказал, заедет за тобой. Так что садись к столу, я тебе тут малость блинков испекла, - позвала она через открытые двери спальни, и, выйдя на кухню, я увидел на столе высоченную башню сложенных друг на друга румяных блинов, на верхнем из которых дотаивал, истекая тонкими ручейками, самородок коровьего масла.

- Зачем же вы столько наготовили! Я же практически не ем по утрам, разве что чашку чаю могу выпить…

- Вот с блинками сейчас и выпьешь, я его как раз заварила, - поставила она в центр стола пузатый заварной чайник красного цвета в крупных белых горошинах.

Деваться было некуда, я подсел к столу, налил себе в большую чашку крепкого чая с сушёным смородиновым листом, добавил к нему немного молока из кувшина, взял в руки первый блин и…

Если бы не постучавший в двери Иван Григорьевич, я бы, наверное, не оставил от испечённой Василисой Макаровной башни ни одного блина, настолько вкусными и нежными были эти тончайшие золотистые диски, сами собой сворачивавшиеся в тоненькие трубочки. Первую половину блинов я съел, окуная их в плошку с густой домашней сметаной, а вторую намазывал то малиновым, то крыжовниковым вареньем и запивал чаем. Мои пальцы, губы и борода блестели от бегущего с блинов растопленного масла, желудок был переполнен наслаждением, как душа истинного христианина благодатью, хотя отделить сейчас одно от другого было бы очень трудно, настолько единым было благостное состояние, вошедшее в меня с последним проглоченным блином и последним глотком чая.

Но надо было ехать, и, встав из-за стола, я поцеловал своими намасленными губами в щёку Василису Макаровну, отыскал в столе и сунул в карман паспорт и, одевшись, вышел к ожидавшему меня у двора за рулём белого «жигулёнка» Ивану Григорьевичу. Поздоровавшись, уселся рядом с ним на сиденье и захлопнул дверцу. Двинув неприятно заскрежетавшую при этом ручку передач, сосед включил скорость, машина тронулась с места, и мы покатили по хрустящей белой улице к выезду из посёлка.

- Что это тебя не было видно всё это время? На заработки уезжал? - спросил он, уверенно ведя машину.

- Ну да, - поддержал я предложенную мне версию. - Здесь же работы нет, я уж где только ни спрашивал.

- И куда ты подрядился? Что-нибудь строишь, наверное?

- Кошары для овец. В Казахстане.

- На договоре?

- Договор бригадир заключал. Один на всех, коллективный.

- Кинут! Как пить дать, кинут! Можешь и не возвращаться назад, пусть там без тебя всё достраивают, всё равно вы ничего не получите! Сейчас кругом не жизнь, а одно сплошное кидалово. Даже внутри России нельзя добиться справедливости, а уж в чужой стране, да ещё без надёжной бумаги - тут и говорить нечего! При любом споре там на первое место ставится приоритет титульной нации. Если бы, конечно, Россия защищала своих граждан за рубежом, тогда с нами там хоть как-то считались бы, а так…

Переехав по льду на другой берег Оби, мы миновали город Колпашёво и выехали на уже знакомую мне автотрассу. Полгода назад я почти два дня шёл по ней с обозом после паромной переправы через Обь, пока мы не свернули на старую лесную дорогу, по которой потом и двигались в сторону Алтая. Глядя сейчас на окрестности, я заново переживал все перипетии прошлогоднего рейда, с трудом осознавая, что всё это и вправду происходило со мной, а не приснилось и не увиделось в каком-то неправдоподобном фильме.

Дорога была накатанная и скользкая, поэтому Иван Григорьевич вёл свой «жигулёнок» не быстрее шестидесяти километров в час, и, правду сказать, я, хоть и торопился увидеть Татьяну и своих новорождённых наследников, был ему за это даже благодарен. Несмотря на то, что я был чистокровным русским, быстрой езды, вопреки утверждению Гоголя, не любил и чувствовал себя в быстро несущемся автомобиле весьма и весьма неуютно, особенно когда это происходило на скользкой дороге. Я вообще не люблю неуправляемых ситуаций, которые развиваются независимо от моих воли и желания. Нет более неприятного чувства, чем ощущать себя щепкой в мутном потоке, на течение которого ты не можешь оказать ни малейшего влияния.

Поэтому я спокойно сидел по соседству с размазывающим российскую власть Иваном Григорьевичем и смотрел на пролетающие за окном виды заснеженной тайги и редкие безлюдные посёлки.

Часов через шесть езды мы переехали по Шегарскому мосту опять на правый берег Оби и выскочили на последний шестидесятикилометровый отрезок дороги, ведущей к областному центру. Ещё один час - и по сторонам шоссе замелькали сначала частные бревенчатые дома, а затем и многоэтажки Томска. Я вынул из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, на котором Василиса Макаровна записала мне название и адрес Танькиного роддома, и прочитал вслух для Ивана Григорьевича:

- Улица Крылова, дом восемь. Родильный дом имени Семашко. Знаете, где это?

- Спросим у кого-нибудь. Какие-то ориентиры есть?

- Там рядом остановки «Площадь Батенькова» и «Киномир».

- Найдём, - кивнул Иван Григорьевич и, подъехав к табачному ларьку, вышел из машины и подошёл к отходящему от него парню с сигаретной пачкой в руках.

Поговорив с ним, он возвратился к машине и сел за руль.

- Это рядом с Богородице-Алексиевским монастырём, я там проезжал пару раз. Так что минут через двадцать будем на месте.

Покружив ещё около получаса по городу, мы, в конце концов, выехали на нужную нам улицу Крылова и остановились перед невысоким зданием с красной крышей.

- Кажется, здесь, - сказал Иван Григорьевич, присматриваясь к нумерации домов. - Точно! Дом номер восемь, что и требовалось доказать. «Роддом № 3 имени Н.А. Семашко», - прочитал он надпись на табличке.

- Спасибо! - я крепко пожал ему руку и выбрался из машины.

- Привет Татьяне! - крикнул вслед сосед и тронул «жигулёнка», торопясь поскорее доставить дочке с зятем томящуюся в багажнике свинину.

А я глубоко вздохнул и, украдкой перекрестившись, шагнул по направлению к дверям родильного дома. И если я скажу, что ни капельки в этот момент не волновался, то можете считать меня беззастенчивым хвастуном, а то и просто лгуном или лицемером. Потому что сердце моё дрожало, как первоклассник, впервые в своей жизни выходящий к доске для ответа…


24.

…Ну надо же! Эти стервы в приёмном покое меня к ней даже не пропустили! Подняли такой ор, что хоть святых выноси. Говорят: да вы что, молодой человек, в своём уме? У нас лежат роженицы с резус-конфликтной патологией, а вы хотите занести сюда инфекцию? Никаких свиданий до выписки, даже и не думайте! Исключено!..

Единственное, что мне разрешили, так это передать в палату записку, да и ту у меня взяли с такой подозрительностью, будто по ней бегали вши и тараканы.

- Надо же понимать, молодой человек, что здесь не вокзальная площадь, а медицинское учреждение! Мы прилагаем столько усилий для обеспечения чистоты и стерильности, а вы примчались, бог знает откуда, и требуете, чтоб вас пропустили в палату! Сами же говорите, что четыре дня находились в дороге - откуда вы знаете, каких бактерий и микробов вы на себя за эти дни насобирали?! Хотите, чтобы всё это попало на вашу жену или новорожденных малюток?..

Я этого не хотел, а потому, виновато улыбаясь, написал Таньке сообщение о том, что нахожусь сейчас внизу и жду от неё указаний, как быть дальше. Дежурная отдала моё послание одной из пробегавших мимо медсестёр, и минут через тридцать мне вынесли из глубин роддома ответ Татьяны.

«Устройся в какую-нибудь гостиницу поблизости, - писала она, - и жди. Я скоро заканчиваю проходить курс восстановления, и через день-другой меня должны будут выписать. Малыши сопят рядышком и жаждут встречи с тобой. Я тоже очень соскучилась и хочу тебя видеть».

Потоптавшись какое-то время в фойе в ожидании неизвестно чего, я опять обратился к зловредным дежурным, прося их подсказать мне, где находится ближайшая гостиница. Те, желая, видимо, хоть как-то смягчить доставленное мне перед этим огорчение, с готовностью рассказали, где мне лучше устроиться. Ближе всего, как объяснила одна из них, располагается мини-отель «Модерн», до которого я могу спокойно дойти пешком, потратив на это не больше десяти, от силы - пятнадцати минут. Для этого мне надо выйти из больницы, повернуть налево и пройти два квартала до улицы Никитина. В доме № 5, корпус «Б», и находится гостиница.

- Только там дорогие номера, - предупредила она. - По три и три с половиной тысячи за сутки. Но зато со всеми удобствами.

- Спасибо, - поблагодарил я, - вы так хорошо всё объяснили. Администрация отеля должна вам платить за рекламу.

- У меня там невестка работает, поэтому я знаю. А так тут поблизости ещё несколько гостиниц есть - и на улице Лермонтова, и на проспекте Ленина, и на Беленца… Но на Никитина ближе всего. И не так шумно, как в центре. Только иногда слышно, как в монастыре в колокола звонят, но это даже приятно.

- А монастырь далеко? - спросил я, вспомнив, что Иван Григорьевич тоже упоминал о нём, уточняя дорогу к роддому.

- Через два дома от нас. Прямо по нашей стороне улицы и увидите.

И, распростившись с не такими уж, как оказалось, и злыми дежурными, я вышел из дверей роддома и направился в указанную мне сторону. Под ногами поскрипывал притоптанный каблуками прохожих снежок, на голых ветвях перекрикивались о чём-то хриплыми голосами нахохленные замёрзшие вороны, да позвякивали, пробегая где-то по параллельной улице, трамваи. Пройдя немного, я и правда увидел сияющий белым цветом, как горная вершина льдами, собор, возносящийся над монастырскими постройками. «Надо будет устроиться в гостиницу и прийти сюда», - подумал я, замедляя шаги и любуясь белоснежной обителью.

А вскоре я нашёл то ли старинный, то ли просто оформленный под старину двухэтажный деревянный особняк с украшенными узорной резьбой наличниками и табличкой «Мини-отель «Модерн». Свободным в отеле оказался только трёхкомнатный номер за четыре тысячи рублей в сутки, но зато с холодильником, телевизором, электроплитой, двумя диванами, кроватью и небольшой стиральной машиной. «Как раз то, что нужно, - подумал я. - Если Татьяну выпишут во второй половине дня, то мы уже никуда в этот день не уедем, и надо будет оставаться здесь на ночёвку. А тут и для детей место есть, и на чём нагреть молока, простирнуть испачканные ими пелёнки…»

Заплатил за два дня вперёд и вселился.

Боже, какое же это чудо - тёплый туалет, горячий душ и наполненная ароматами ванная! Можно много говорить о приоритете духа над плотью, но как же сладко ощущать под собой белый унитаз, а не белый сугроб, какая радость чувствовать колко бьющие по телу упругие струи воды, осязать, как пышно пенится под твоими пальцами шампунь, и вдыхать горячий щекочущий пар с примесью клубничного или хвойного экстракта!.. Я только теперь осознал, как редко в жизни мне доводилось пользоваться достижениями цивилизации из ванно-душевой области. Самое лучшее, что я знаю, - это Танькину баню в конце огорода, откуда выходишь молодым и счастливым, смыв с себя не только грязь, но и накопленный на сердце негатив, физическую усталость и даже годы…

Проведя минут сорок под мощно хлещущим горячим душем, я с удовольствием растёрся одним из полудюжины махровых полотенец, после чего запахнулся в такой же халат и стал осваивать номер. Стоящие на столе в гостиной часы показывали без четверти семнадцать, спешить мне было некуда, и я детально обследовал апартаменты, обойдя каждую из комнат и посидев-полежав на каждом из находящихся в ней диванов или кроватей. Диваны были широкие, ровные и не проваливающиеся, как раз такие, на какие кладут младенцев, не боясь, что они случайно перекатятся и улягутся головкой вниз. Холодильник урчал негромко, свет во всех комнатах был исправен, чайник работал, газ включался - всё было в порядке.

Высушив волосы феном, я оделся, вынул из щели электронного замка магнитную карточку-ключ, захлопнул за собой дверь номера, подёргал ручку, проверяя, действительно ли она закрылась, и отправился в монастырь. Мне подумалось, что раз уж поблизости оказался православный храм, то надо пойти и узнать, с какого времени можно крестить младенцев - я не хотел уезжать обратно в Орду, оставляя своих мальчиков без надёжной защиты. А кому ещё можно было доверить их судьбу, как не Творцу и Спасителю мира? Лучше Него за них не заступится никто, даже я сам.

Главным храмом Томского Богородице-Алексиевского мужского монастыря является собор в честь Казанской иконы Божией Матери, куда я и явился, видя, что туда идут и другие прихожане. Когда я вошёл в храм и приблизился к сгрудившимся вблизи алтаря людям, то увидел, что на амвоне стоит довольно молодой ещё, бледнолицый и русобородый, я бы даже сказал - рыжебородый монах в чёрном клобуке, с украшенным рубинами крестом на груди, и произносит проповедь. Речь, как я понял, шла о знаменитом старце Фёдоре Кузьмиче, под именем которого, как утверждает народная молва, скрывался оставивший власть, престол и славу государь-победитель Александр I. Рассказывают, что после победы над Наполеоном он много ездил по святым местам, беседовал с монахами и старцами, а потом инсценировал свою смерть и похороны, а сам принял имя Фёдора Кузьмича и удалился от мира и мирских дел в старчество, чтобы всецело посвятить себя служению Господу. Оказывается, именно в этом монастыре и прошли его последние годы, и честные его мощи, от которых вплоть до нынешних дней происходят многочисленные чудеса исцеления, упокоены, как я понял из слов проповедника, тоже здесь.

Об этом самом Фёдоре Кузьмиче, или, точнее, о праведном старце Феодоре Томском, как раз и говорил в своей проповеди стоявший перед алтарём монах, которому благоговейно внимали прихожане. Царящую в храме тишину нарушали только потрескивание многочисленных свечей да раздававшийся время от времени плач младенцев, уставших от неподвижного сидения на руках матерей.

Суть духовного подвига Фёдора Кузьмича, говорил проповедник, заключается не просто в избрании для себя пути странничества и старчества, странников и старцев на Руси всегда было немало, а в отказе от уже обретённого земного царства в пользу только ещё стяжаемого царства Небесного. Прославившись в мире как царь, который сумел одержать победу над императором Наполеоном, Александр Благословенный нашёл в себе силы отказаться и от мировой славы, и от царской власти, и от царских сокровищ и выбрать для себя путь всецелого смирения и служения Господу. Это ли, спрашивал монах, не пример для нас, нынешних, стремящихся в своём большинстве как раз к обратному и готовых без колебаний променять уготованное нам Спасителем Царство небесное на достижение скоропреходящей мирской славы и обретение иллюзорной мирской власти и земных богатств...

- Кто это? - стараясь не мешать окружающим, тихонько спросил я у стоящей рядом со мной женщины.

- Игумен Силуан, - осмотрев меня с головы до ног, с некоторым недоумением ответила она. - Наместник монастыря.

- Спасибо, - понимающе кивнул я и, никого больше не отвлекая, молча дослушал проповедь до конца, а когда игумен закончил говорить и удалился, подошёл к одному из священнослужителей и спросил его о сроках крещения новорожденных детей.

- В основном в России сегодня крестят, начиная с сорокового дня после рождения, так как только через сорок дней после родов матерям разрешается заходить в церковь, а до этого они считаются грязными. Но если вы согласны крестить без присутствия матери в храме, то приходите хоть завтра, - пояснил батюшка. - К примеру, Александра Сергеевича Пушкина крестили уже на восьмой день после рождения. Некоторых крестят на девятый. Лично я считаю, что чем быстрее вы вручите судьбу своего ребёнка в руки Спасителя, тем это лучше для него. Ведь сами вы не можете защитить своё дитя ни от болезней, ни от катастроф, ни от каких-то общественных катаклизмов в виде войн или революций.

- Да я всё это понимаю, отче, я ведь за тем и пришёл, чтобы договориться о крещении. Только вот я не знаю, когда жену выпишут из роддома, а так как мы не местные, то нам надо будет сразу уезжать. Вот я и хочу спросить, можно ли нам будет крестить детей, - а она родила двойню, - без предварительной записи? В Криниченске, где мы живём, храма нет, а добираться в Колпашево и обратно не намного легче, чем сюда.

- Ну… вы хотя бы с утра зайдите предупредить, чтобы я знал и приготовился. Вы примерно знаете, когда ожидается выписка?

- Скорей всего, послезавтра. Где-то, я думаю, в районе обеда.

- Хорошо, я буду иметь в виду. Только вы всё же скажите утром матушке в свечной лавке, чтобы она вас записала. И жену свою оставьте в гостинице, потому что в храм ей пока ещё заходить нельзя…

Отстояв всенощную службу, я приложился к мощам Феодора Томского, затем погулял минут тридцать по пустынным морозным улицам вечернего Томска и возвратился в отель.

- Ужинать будете? - спросила меня дежурная, выдавая ключи от номера.

- Пожалуй, да, - согласился я, вспомнив, что ничего сегодня, кроме утренних блинов Василисы Макаровны, ещё не ел. - А где это можно сделать?

- Можно заказать еду в номер, а можно покушать в буфете.

Она показала мне, где находится буфет, и я направился в маленький уютный зальчик и заказал официантке стакан сметаны, отварную картошку с двумя большими котлетами и чёрный чай со сладким сдобным пирожком. Потом попросил принести мне ещё одну чашку чая и уже просто так сидел с ней, наслаждаясь теплом, светом, покоем. Похожие чувства я испытывал раньше после ежегодного возвращения с полевых работ, когда, протаскавшись месяца четыре с рюкзаком по тайге и наночевавшись в спальных мешках и палатках, приезжал в Читу и оказывался в бревенчатом общежитии. Первые дни после возвращения мне казалось невиданной роскошью спать на мягкой кровати, не слыша комариного звона над собой, ходить в цивилизованный туалет, умываться по утрам над белой раковиной и слышать за окнами общаги гул моторов да бибиканье автомобильных сигналов…

И вот сейчас я испытывал такие же ощущения. Не знаю зачем, но жизнь вновь и вновь выводила меня на одни и те же сюжеты, только каждый раз на каком-то качественно новом уровне. Казалось, судьба пишет какую-то неведомую мне поэму, в которой повторялись, рифмуясь между собой, разделённые годами, как строчками, события. Новая встреча и новое расставание с Танькой, очередное появление на моём жизненном пути Вадима, многомесячный рейд сквозь тайгу и степи, кочевая жизнь с ночёвками в шатре и едой у костра, и теперь вот очередное возвращение к цивилизации и ожидаемая впереди новая встреча с Татьяной - всё это уже имело свои «рифмы» в далёком и недалёком прошлом, уже происходило когда-то в моей судьбе, оставив в памяти весёлые или грустные воспоминания и определённый опыт.

Единственным, что несло с собой неведомые дотоле ощущения, была посапывающая сейчас где-то на подушке рядом с Татьяной двойня не виденных мною пока малышей, одна только мысль о встрече с которыми обжигала мне сердце новыми чувствами и тревожила душу ожиданием каких-то решающих перемен. Теперь у меня были сыновья, наследники, и это кардинально отличало меня сегодняшнего от того, со страницами жизни которого судьба рифмовала сейчас столь изощрённо выстраиваемую ныне реальность. И уже завтра или послезавтра я смогу их увидеть и прижать к своему истосковавшемуся по любви и домашнему очагу сердцу…


Позавтракав утром в кафе яичницей с колбасой и выпив под круассан большую чашку кофе с молоком, я вернулся в номер, оделся и направился к роддому. В палату меня, конечно же, не пропустили и Татьяну ко мне вызвать отказались, но записку написать разрешили и вскоре передали на неё ответ. Танька писала, что наблюдение подходит к концу, но когда её конкретно выпишут, пока неизвестно. Она рассчитывала, что это произойдёт уже завтра, но только что был обход, и врач ничего конкретного не сказал, но зато назначил ей ещё один анализ, так что, может быть, придётся провести в больнице на день дольше, чем она думала. Чтобы не зависеть от милости вечно занятых медсестёр, вынужденных таскать наши записки, Танька предлагала мне купить недорогой мобильный телефон, которые сейчас продаются на каждом углу, и спокойно по нему разговаривать. Она себе такой незадолго до больницы купила, хотела купить также и тётке, чтобы быть с ней на связи, но не успела, поэтому звонила по нему за всё это время всего один раз - своим криниченским соседям, через которых передала Василисе Макаровне сообщение о родившейся двойне.

В конце записки был крупными цифрами написан номер её мобильника и добавлена просьба прямо сейчас пойти в магазин и купить трубку. «Мне не терпится услышать твой голос, - писала она, - а главное, я хочу дать послушать его нашим мальчикам, потому что, говорят, голос, который они услышат в первые дни своей жизни, останется в их памяти навсегда, и даже если ты объявишься следующий раз лишь через двадцать лет, то стоит тебе будет заговорить, и память тут же подскажет им, что перед ними родной человек».

Дочитав записку, я аккуратно сложил листочек вчетверо, сунул его в брючной карман и вышел на улицу. «Ну уж, дудки! - подумал я, повторяя про себя написанные Танькой строчки. - Двадцать лет - это слишком большой срок, я появлюсь рядом с моими малышами раньше. Мне надо очень многое сказать им до того, как их начнут оболванивать хохмачи из «Comedy club». Неужели же я допущу, чтобы кумирами для моих ребят стали Пенкин и Моисеев? Или чтобы главной мечтой их жизни было сбежать из России и найти себе тёпленькое место на Западе?.. Нет, для моих парней найдётся дело и здесь, на Родине. Кто-то же должен делать свою землю счастливее и богаче…»

Войдя в первый же увиденный мною магазин сотовой связи на проспекте Ленина, я купил себе симпатичный тёмно-синий телефончик, привлёкший меня прочной металлической окантовкой, что показалось максимально надёжным при моей кочевой жизни, когда вещи целыми днями трясутся от верховой езды или брякаются с седла наземь. Молоденький продавец вставил мне сим-карту и дал коробочку с инструкцией и зарядным устройством. Осталось только набрать восьмёрку и заветные десять цифр, и я услышу голос своей любимой женщины и писк дорогих мне малышей…

 

25.

Весь остаток этого дня и двое последующих суток практически целиком поглотили мои телефонные беседы с Татьяной и малышами. От Таньки я узнал, что её беременность протекала с какими-то испугавшими врачей отклонениями и, учитывая её возраст и выявленную на УЗИ двойню, рожать её увезли в Томск. До последней минуты речь шла о кесаревом сечении, но потом всё-таки решили принимать роды обычным путём, и всё, слава Богу, завершилось благополучно. Правда, у неё дольше обычного длились кровотечения, и только позавчера вошло в норму давление, так что тут сделали всё, чтобы моя любимая и рождённые ею сыновья были здоровыми. Что мне и подтвердили два жизнерадостных мощных крика, то и дело прерывающих собой голубиное воркование наших с Татьяной разговоров.

- Богатыри! - не смог удержать я ликования, в очередной раз услышав в мобильнике трубные голосищи своих наследников. - Новые Ильи Муромцы!

- Ты хочешь назвать их обоих Ильями? - рассмеялась Татьяна.

- Нет, мы назовём их Сергеем и Дмитрием, - вспомнил я терзавшую меня в предыдущие месяцы проблему выбора между двумя этими именами, - в честь Сергия Радонежского и Димитрия Донского. Чтобы было кому в будущем защищать наше Отечество от нашествий. Один - своим словом в молитве, другой - своим подвигом в битве.

- Ну вот, ты опять заговорил стихами, - заметила она. - Значит, твоя душа ещё не застыла, раз способна творить гармонию, а это главное. Ещё немного, и всё у нас будет хорошо. Я это чувствую, поверь мне. У нас это фамильное…

Не буду описывать те удивительные чувства, что охватили меня при виде двух свёрнутых из синих одеял конвертов, внутри которых, словно два живых письма в простирающуюся впереди вечность, сопели две крошечные жизни, точно божественные искры, высеченные нашей с Танькой запоздалой любовью. Было уже два часа дня, в Казанском соборе нас ожидал для совершения крещения батюшка, и мы прямо из роддома двинулись по направлению к монастырю. День выдался солнечный, не очень морозный, поэтому мы не стали брать такси, чтобы одолеть какие-то две-три сотни метров, отделяющие роддом от монастыря. Оставив Татьяну греться в иконной лавке, я с двумя малышами в руках вошёл в храм, куда ещё утром занёс всё необходимое для крещения. Литургия давно закончилась, и священник был готов приступить к совершению таинства. Правда, со всеми малышами были помимо их родителей ещё и крестные отцы и матери, и только я был один, да ещё и сразу с двумя младенцами в руках.

- У вас нет ни одного знакомого в городе? - спросил батюшка.

Я отрицательно покачал головой.

- Тогда погодите, - сказал он, - я сейчас.

Священник на несколько минут отошёл вглубь храма и что-то сказал одному из проходивших мимо монахов в бархатной скуфейке. Тот понимающе закивал, вынул из-под рясы мобильник и, быстро набрав номер, о чём-то поговорил. Минут через пять после этого в храм пришёл ещё один монах в высоком чёрном клобуке, и они вместе подошли к священнику.

- Вот, они будут восприемниками для твоих сыновей, - сказал батюшка, указывая на подошедших. - Познакомься. Это иеромонах отец Даниил и игумен отец Варсонофий.

Я склонил в приветственном поклоне голову, и монахи взяли у меня из рук малышей, отец Даниил - Сергуню, а отец Варсонофий - Димку. Батюшка прочитал над детьми оглашения, после чего ревущих на все лады младенцев по очереди троекратно погрузили в купель со святой водой. «Крещается раб Божий Сергий во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь. Крещается раб Божий Димитрий во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь», - произнёс священник, после чего отец Даниил и отец Варсонофий приняли моих мальчишечек на белые полотенца, облачили их в купленные мною здесь же накануне новенькие беленькие рубашечки («блистающие ризы») и надели на них нательные крестики. После этого им помазали освященным миром голенькие стопы ног, кисти рук и лобики, потом батюшка губкой омыл с их тел миро и крестообразно состриг частицы волос с головок. Затем он оставил нас стоять возле купели, а сам по очереди взял на руки каждого из окрещённых только что малышей и сначала поднёс их к Царским вратам, а потом вошёл с ними внутрь и пронёс по алтарю. После завершения обряда крещения он вынес из алтаря чашу со Священными Дарами и причастил новокрещённых из маленькой золотой ложечки.

Вместе с нашими двойняшками сегодня было всего четверо или пятеро крещаемых, поэтому совершение всего таинства заняло чуть больше часа. Отцы-восприемники помогли мне завернуть моих маленьких христиан обратно в одеяльца, и, прижимая к груди свои драгоценные сокровища, я вышел из храма и поспешил к заждавшейся меня в свечной лавке Татьяне. Та немедленно заглянула под синие клапана одеял и расцеловала личики успокоившихся после завершения крещения малышей, после чего отобрала у меня Сергуньку, и мы заторопились в гостиницу.

Какое же это счастье - идти, прижимая к груди маленький живой комочек, осознавая, что в нём струится твоя собственная кровь и дышит часть твоей плоти. Я вдруг с какой-то внезапной ясностью почувствовал, что этот момент перевешивает собой абсолютно всё, что было в моей жизни до этого, и всё то, что ещё только ожидает меня в последующем. Наверное, такие же точно чувства испытывал после создания Земли и Сам Господь, увидевший, как горячо задышали ожившие по Его слову вулканы, заплескался у берега изумрудный морской прибой, потекли, радостно звеня на перекатах, кристальные чистые реки, осеняемые кронами пышнолистых и тонкоигольчатых деревьев, потянулись над степями стада белорунных облаков, засияло влюблённое во всё живое солнышко… Во время своей многолетней работы в тайге, просыпаясь иной раз среди ночи или под утро и слыша, как самозабвенно заливаются в гуще листвы за палаткой соловьи-красношейки, горихвостки, белобровики, клесты, завирушки, крапивники и другие лесные солисты и хористы, внимая тому, как упоительно выводят они свои рулады, трели и коленца, я пришёл однажды к тому выводу, что Господь для того, может быть, только и сотворил на Земле человека, чтобы было кому оценить то потрясающее пение, которое Он услышал среди созданных Им лесов и перелесков, потому что создавать такое чудо - ни для кого (а сами птицы вряд ли в состоянии оценить красоту издаваемых ими звуков, так как для них это только язык функционального общения) было бы абсолютно бессмысленно.


…Гостиница Таньке понравилась, она быстро обжила пространство всех трёх комнат, разложив и развешав повсюду ползунки, пелёнки, памперсы, простыни, пакеты с питанием, бутылочки с молоком, соски-пустышки, погремушки, чепчики и другие принадлежности неведомого мне ранее мира, так что свободной осталась только широченная кровать в самой дальней комнате, которую я использовал под спальню и на которой мы и отлёживались до конца этого дня, спеша наговориться после всех этих тревожных и долгих месяцев разлуки. На разложенном вширь диване в гостиной беззаботно посапывали наши пацаны, а мы лежали на кровати и, время от времени поглядывая через открытую дверь на спящих малышей, тихо шептались о том, что приключилось со мной этим летом.

- Слушай, ну неужели же ничего нельзя сделать? - вновь и вновь возвращалась Татьяна к поведанной мною истории о походе армии Вадима на Москву. - А если рассказать обо всём журналистам? А?.. Пусть они обнародуют материал в газетах или интернете, на сигнал прессы власть ведь обязана будет как-то отреагировать, разве нет?..

- Нынешняя власть не реагирует ни на что, кроме шелеста купюр. Да и как ты себе представляешь этот сигнал? В виде интервью, взятого у одного из воинов армии Чингисхана? Ты думаешь, кто-то этот бред будет читать? Если его вообще напечатают…

Я немного приподнялся, опершись на локте, и, вытянув шею, выглянул через открытую дверь в гостиную, прислушиваясь, не плачут ли там наши малыши, и опять опустился рядом с Татьяной.

- Ты думаешь, почему в СССР не было сообщений об НЛО и других аномальных явлениях? Это ведь не потому, что их у нас никто не видел, а потому, что каждый, на каком бы уровне власти он ни находился, получив известие о чём-то ему непонятном и необъяснимом, думал в первую очередь о том, как это будет воспринято выше. И если попавшая ему в руки информация была непонятна и вызывала сомнения, то она, естественно, никуда не пересылалась. Ты только сама подумай, как такой серьёзный человек, как, например, первый секретарь райкома партии, мог рапортовать в обком или, не дай Бог, куда-нибудь ещё выше о том, что на вверенной ему территории видели летающую тарелку с зелёными человечками на борту? Или вынырнувшую из местного пруда динозавриху? Или разгуливающего по окрестным горам снежного человека?.. Поверить этому на слово невозможно, серьёзных свидетельств не существует до сих пор, а значит, автора подобной информации просто приняли бы за сумасшедшего, в лучшем случае - за чудака, ну а чудак, как ты понимаешь, первым секретарём райкома быть не может… Не так ли происходит и теперь? Сообщения о продвижении орды Вадима, если они и были, оказались никем не восприняты всерьёз. Милицейских протоколов нет. Свидетельских показаний нет. Сожжённых городов и трупов нет. Где-то разграбили продуктовый ларёк и увели со двора корову? Боже мой, нашли о чём говорить! Это происходит в любом районе по пять раз в неделю. Так что выкиньте из головы этот бред про Чингисхана, пока вас не упекли в психушку…

- Всё равно надо бить во все колокола, поднимать шум, кто-нибудь да услышит!

- Первым эти колокола услышит Вадим и пришлёт своих нукеров в Криниченск, чтобы они сожгли посёлок, а людей перерезали. Так что идти по этому пути опасно.

- Тогда что? Молча смотреть, как его войско движется на столицу?

- Ну почему же… Следующим летом мы выйдем на европейскую часть России, там город на городе, много воинских частей… Я, допустим, могу вывести войско на какой-нибудь охраняемый военный объект или спровоцировать конфликт при прохождении какого-то крупного населённого пункта. Ну, скажем, начну стрелять в полицию, чтобы вызвать столкновение. Тогда нас, наконец, заметят и…

- …И тебя убьют в перестрелке. Или посадят. Так что придумай что-нибудь получше.

- Я думаю, моя радость, я каждый день только об этом и думаю… Если не думаю в это время о тебе, - поцеловал я её в худенькое тёплое плечо.

В ответ она прильнула к моей груди и тяжело вздохнула.

- Грибов этой осенью было видимо-невидимо, хоть косой коси. А я выйду с лукошком в лес и плачу там, как дура… Сижу, как сестрица Алёнушка, на пенёчке и слезами обливаюсь. Зачем они мне одной?.. Мне без тебя ни грибов, ни ягод, ничего не надо, - жарко зашептала она, обжигая меня своим горячим дыханием, и ещё плотнее прижалась ко мне своим худеньким телом.

- Ничего, родная, потерпи. Следующей осенью мы обязательно будем собирать их вместе. Я тебе обещаю, - поклялся я в ответ и каким-то пятым или шестым чувством вдруг почувствовал, что так всё действительно и будет. - Ты, главное, смотри, чтоб наши витязи росли здоровыми и крепкими. И топи баню...


…На следующее утро я сбегал и попрощался с крёстными отцами наших мальчиков, записал на всякий случай номера их мобильных телефонов и, попросив их молитвенной помощи, благословился на дорогу и вернулся в отель. Татьяна уже собрала вещи, завернула в одеяла малышей и ждала моего сигнала. Оплатив проживание в гостинице, я вызвал через дежурную администраторшу машину, договорился с водителем о цене, и часов в одиннадцать утра мы выехали за окраины Томска и покатили в сторону далёкого Криниченска. Из машины Танька дозвонилась до соседей, попросила их сообщить Василисе Макаровне, что мы уже находимся в пути и рассчитываем к вечеру быть дома.

По сторонам дороги потянулись уже виденные мною во время поездки с Иваном Григорьевичем убелённые снегом окрестности, потом мы в обратном направлении пересекли скованную льдами Обь.

Ворча, что слишком задёшево согласился везти нас в такую даль по сплошному бездорожью, где он в клочья порвёт о торосы покрышки своей новенькой «Нивы», водитель выехал на правый берег, где лежал последний, самый раздолбанный и дискомфортный участок пути, отделяющий нас от дома Василисы Макаровны и жарко натопленной (на что я особенно рассчитывал) в конце её огорода бани. Последние тридцать километров заняли у нас около двух часов времени, наполненных бесконечными сетованиями и причитаниями шоферюги, испытывающего чуть ли не физические муки из-за того, что, как ему теперь казалось, он не учёл всех тягот предстоявшей дороги и сильно продешевил, договариваясь со мной об изначальной цене поездки. Это его нескончаемое нытьё убило во мне всякое желание доплатить ему за действительно неблизкую и нелёгкую дорогу, о чём я ему без обиняков и сказал, вручая в конце нашего путешествия оговоренную при отъезде от гостиницы сумму.

- Но я же не знал, что тут никто, кроме лесовозов, не ездит! - оправдывался водитель. - А ты сам видел, какая после Колпашёво пошла колея - это же настоящие противотанковые окопы! Я еле прополз по ней, чтобы не усесться на днище. А как мне теперь назад ехать? Через полчаса темнеть начнёт, по темноте я точно там засяду…

- Так чего ж ты тогда поехал, если не знал толком, какая тут дорога?

- Жить-то на что-то надо. По городу ведь много не выездишь, так себе, копейки… Да и помочь я вам захотел, вижу - с двумя детишками, намучаетесь в автобусе, - явно начал привирать на ходу мужик. - Ради ребятишек чего только не сделаешь, лишь бы только им было хорошо и покойно. Так ведь, хозяйка? - заискивающе улыбнулся он Татьяне.

И та не выдержала.

- Дай ему ещё три тысячи. Я не хочу, чтобы вокруг наших малюток клубились чьё-то раздражение или обида, это плохо отразится на их самочувствии. Пусть они приносят всем только радость.

- Три тысячи мало, хозяюшка! Младенцев же двое! Вот за каждого по три тысячи и добавьте! - ухватился за услышанную мысль водитель, что окончательно вывело меня из себя.

- Слушай, ты, крохобор! - психанул я. - Вот тебе ещё пятёрка, и кати в свой Томск, пока тебя волки в тайге не задрали. Нельзя же быть таким жадным! Ты себе так не машину на днище посадишь, а совесть.

Я ткнул ему в руки ещё одну пятитысячную бумажку и, не слушая больше никаких стонов и причитаний, забрал из рук Татьяны одного из закутанных в одеяла малышей, подхватил вынутую из багажника сумку и шагнул в калитку двора Василисы Макаровны…


26.

Куда делись последующие две недели, я, честно говоря, и не заметил. Кажется, я всего-то пару раз наколол у сарая дров да принёс в дом воды, а по деревянным тротуарам Криниченска уже зазмеились жёсткие белые позёмки, и наступил февраль. Большую часть моего времени, конечно, забрали на себя пацаны, от которых я просто не в силах был отойти, настолько ново и необычно было для меня это чувство - ощущать себя отцом. Тем более, что Татьяна до этой поры никак не могла восстановиться после родов, так что нам оставалось только держать друг друга за руки, вести бесконечные разговоры да мечтать о тех днях, когда она полностью окрепнет и почувствует в себе прежнюю способность к близости. Она даже пришла однажды ко мне в предбанник натопленной бани, но так и не стала раздеваться, а просто немного посидела рядом со мной в накинутом на плечи полушубке и ушла, оставив меня наедине с раскалённой печкой, тазами и мочалками.

Надо было возвращаться в становище. Оттягивать расставание дальше не имело никакого смысла, так как это только делало его тяжелее и болезненнее. Выстиранные и выглаженные Танькой бельё и рубашки были аккуратно сложены в сумку, носки заштопаны, пуговицы пришиты, так что оставалось только договориться с кем-нибудь из соседей о машине до Колпашёво и отправляться в обратный путь. Но тут снова, как и перед моим выездом из лагеря, задули сильные метели, так что пришлось ещё неделю ждать, пока установится нормальная погода и бульдозеры расчистят дорогу. Но вот, наконец, пурга угомонилась, трактор разгрёб снежные заносы, и Иван Григорьевич согласился подбросить меня за пять тысяч рублей до райцентра.

Пересчитав деньги, которые остались у меня от выданных Токтонбаем ста тысяч, я отдал двадцать тысяч рублей Татьяне, а остальные оставил себе на обратную дорогу и возможные непредвиденные обстоятельства. Затем сходил к Ивану Григорьевичу и договорился с ним, что завтра утром он отвезёт меня на своём «жигулёнке» в Колпашёво. Вернувшись, я обошёл напоследок двор Василисы Макаровны, расколол на поленья несколько толстых чурок, расчистил от свежего снега дорожку от крыльца до калитки, принёс от колодца пару вёдер воды и, не зная, чем занять себя дальше, вошёл в избу, разделся, вымыл руки и присел около распеленатых в тепле малышей. Они были прекрасны. Это было самое совершенное из того, что я мог сотворить в этой жизни, и я мог любоваться ими часами. Танька иногда даже боялась, чтобы я их ненароком не сглазил. Но я не мог причинить вреда своим мальчикам, ведь я их любил - и тогда, когда мы с Татьяной их только зачинали, и, тем более, сейчас, когда они лежали, разбросав пелёнки, посреди разложенного дивана и тянули ко мне свои розовые пальчики. А любовь навредить не может, это самая светлая энергия во Вселенной, так что Танька напрасно боялась…

Ночью она впервые после родов пришла ко мне в постель не просто пошептаться о делах и потом уйти спать возле малышей, а так, как это было у нас раньше. Правда, сначала мне было боязно к ней прикасаться, казалось, что у неё всё ещё болит, и потому я каждую минуту ожидал от неё невольного вскрика или стона, но всё, слава Богу, прошло благополучно, и мы только под утро уснули, прижавшись друг к другу и не расцепляя истосковавшихся объятий.

Утром за мной заехал Иван Григорьевич, мы быстро одолели расчищенные бульдозером тридцать километров, и в 11 часов 35 минут я уже выехал из Колпашёва рейсовым автобусом до Томска. Автобус - не легковушка, он и летом-то движется не с крейсерской скоростью, а по обледенелой зимней трассе вообще еле ползёт, поэтому до Томска мы добрались только к девяти часам вечера. У меня и за эту-то дорогу затекли и онемели все члены, а представив, как я буду ещё часов шестнадцать, а то и больше, трястись в автобусе до Омска, я пришёл в ужас. «Нет уж, - сказал я себе, - лучше поездом», - и, перейдя через лежащую перед автовокзалом площадь, вошёл в здание железнодорожного вокзала. Посмотрев расписание, я увидел, что спешить мне пока что некуда, ближайший поезд «Томск - Анапа», на котором я мог добраться до Омска, отправляется только в три часа ночи, а потому спокойно купил в кассе билет в плацкартный вагон и, выбрав среди вокзальных кресел место, где меньше дует, вынул из сумки приготовленный мне на дорогу узелок с едой и побаловал себя испечёнными Василисой Макаровной пирожками с яйцами и зелёным луком, который она выращивала на подоконниках в сколоченных из оструганных дощечек ящиках с землёй.

Поезд подали вовремя, и в половине четвёртого ночи, после того как проводница прошла по вагонам и проверила билеты, я забрался на верхнюю полку, благо постель там уже была приготовлена, и улёгся спать. Проснулся часов в одиннадцать, уже после Новосибирска. Умылся, заказал чаю и, вспомнив про свои пирожки, принялся за завтрак, поглядывая время от времени на то, мимо чего мы ехали. А за грязноватым вагонным окном тянулись заснеженные болота, перемежаемые то лесопосадками, то естественными берёзовыми рощицами, мелькали заколоченные на зиму дачи, одинокие дома, старые деревянные здания вокзалов на каких-то полузабытых станциях. Изредка от станций куда-то уходили проложенные в глубоком снегу дороги, похожие на санные пути.

Вот поезд резко повернул вправо, слева мелькнуло белое замёрзшее озеро, и я услышал, как кто-то в соседнем отсеке произнёс его название - Иткуль, после чего поезд опять потянулся вдоль продутой зимними ветрами унылой лесополосы. Проехав ещё немного по открытой заснеженной местности, состав простучал по мосту над какой-то неширокой речкой, после чего слева по ходу движения показалось здание большого вокзала с названием «Чулымская», за которым мелькнули водонапорная башня, строения небольшого городка, и вскоре за окном опять потянулись широкие белые луга и берёзовые перелески.

«Это же именно здесь мы пересекали в конце лета автотрассу и железную дорогу!» - вспомнил вдруг я и начал жадно всматриваться в мелькающие за окном пейзажи, будто надеясь увидеть там оставленные нами следы. Но главный след от прожитых событий остаётся обычно не на земле, а в душе и памяти, поэтому, глядя сейчас за запотевшее между стёклами окно, я видел перед собой не выбеленные снегом луга и замёрзшие озёра, а чёрную предосеннюю ночь и некую шевелящуюся в её утробе фантастическую массу из тысяч людских и конских голов, торчащих над ними копий, многочисленных скрипучих телег и всхрапывающих во тьме лошадей.

За окном промелькнула станция Каргат, и, потеряв интерес к проезжаемой местности, я поднялся с места и направился к купе проводников. На стенке в начале вагона висела схема маршрута, наложенная на примитивную географическую карту, и, посмотрев на неё, я вдруг увидел, что от Новосибирска до Семея в общем-то примерно такое же расстояние, как и от Омска, так что можно было спокойно сойти с поезда три часа назад, и сейчас я бы уже ехал в автобусе по территории Казахстана. А так теперь придётся до вечера париться в поезде, а потом ещё, наверное, сидеть до утра на автовокзале, так как ночью междугородние автобусы, скорее всего, не ходят. Одно утешение, что я никуда не опаздываю и у меня нет необходимости во что бы то ни стало приехать завтра, а не послезавтра. Хоть Вадим наверняка уже и нервничает, но не думаю, что до такой степени, чтобы слать по моим следам головорезов. Завтра после обеда я буду в Семипалатинске, к ночи доберусь до Караула, а там и до становища рукой подать. Так что, думаю, ничего страшного пока не произошло. Так, небольшая задержка по техническим причинам, и не более…


…Но, Боже Ты мой, как же я ошибся! Проведя ночь на скамейке в зале ожидания железнодорожного вокзала, я с первыми же признаками рассвета, едва только начал ходить городской транспорт, перебрался на омский автовокзал и был просто шокирован, увидев в расписании, что автобуса до Семипалатинска нет не только ночью, но и утром! Оказывается, он отправлялся из Омска только в 16 часов 30 минут, и всё остающееся до половины пятого время мне надо было где-то проболтаться! Торчать целый день на морозе было немыслимо, сидеть на вокзальных скамейках не было сил, так что надо было обязательно куда-нибудь пойти, но вот только - куда? В кино на три сеанса подряд? В какой-нибудь ресторан? Или послоняться по омским магазинам? Куда, Господи?..

- Коммм-мне! Коммм-мне! - отозвалось на мои вопросы само, как мне показалось, небо, и, завороженно последовав на этот льющийся колокольный призыв, я вышел из автовокзала на улицу с именем неизвестного мне Стапанянца и, пройдя по ней около сотни или чуть больше метров, увидел высокий красно-белый храм, окружённый оградой из тонких металлических прутьев.

- Коммм-мне! Коммм-мне! - зазывали меня внутрь колокола, и, подчиняясь их магическому голосу, я осенил себя крестным знамением и, миновав открытые ворота с висящей рядом табличкой «Расписание служб Христорождественского собора», вошёл в церковь.

Литургия ещё не начиналась, людей в соборе было немного, и, купив у свечного ящика десяток свечей, я прошёл к центральному аналою, приложившись к иконе, поставил свечу на пока ещё не заполненный подсвечник. Потом прошёлся по храму и возжёг свечи перед иконами Спасителя, Божьей Матери, святой Татианы, Сергия Радонежского, Димитрия Донского, Николая Чудотворца и других святых. Последнюю я поставил на канунник в поминовение об усопших.

- Вы на исповедь? - спросил меня, выходя из алтаря и устанавливая переносной аналой, пожилой священник в жёлтой рясе и, не дожидаясь моего ответа, приглашающее кивнул: - Подходите.

- Я не на исповедь, отче, - испытывая неловкость от неготовности к разговору, смущённо заговорил я. - Но я хотел бы с вами посоветоваться по одному вопросу…

- Слушаю вас.

- Даже не знаю, как начать… Понимаете, так получилось, что против своей собственной воли я оказался вовлечён в дело, которое может иметь для меня нехорошие последствия. Но отказ от этого дела может принести беду моим близким. И я не знаю, как мне поступить и какой путь выбрать.

- Мне трудно правильно судить о деле, суть которого я не знаю, но насколько я понимаю, дело это не совсем Богоугодное. Тот факт, что вы оказались вовлечены в него против вашей воли, заблуждение. Это только кажется, что какие-то вещи в этой жизни происходят помимо нашего желания, на самом же деле мы сами, может быть, правда, того не осознавая и не ведая, подготавливаем свершаемые в нашей судьбе события своими предшествующими делами. И если вы хорошенько пошарите в своём далёком и недалёком прошлом, то обязательно увидите ту дверь, через которую в вашу сегодняшнюю жизнь пришло это опасное для вас и ваших близких дело.

- Но разве я могу сегодня закрыть ту дверь, которую открыл год или даже более тому назад?

- Что невозможно человеку, то возможно Богу. Молитесь, и Господь подскажет вам правильное решение и укрепит ваши силы. Но свои грехи мы всё равно должны искупать сами, и исправлять свои ошибки - тоже.

- Спасибо, отче, я понял вас. И, кажется, я начинаю видеть ту дверь, о которой вы говорите, - сказал я, смутно припоминая, как несколько лет тому назад в посёлке Агинское я утаил от капитана Птицына, что разыскиваемый по всей Читинской области беглый уголовник сидит сейчас в стоящем прямо у крыльца Агинского райотдела милиции вездеходе и с нетерпением ожидает, «заложу» я его ментам или нет. Я - не «заложил». А сейчас и хотел бы «заложить», да история приобрела такие масштабы, что в неё не поверит ни один капитан Птицын…

Отстояв литургию, я приложился к кресту и вышел на улицу. До отправления автобуса оставалось ещё четыре с половиной часа, так что мне всё равно пришлось поболтаться по промёрзлым улицам и позаглядывать от нечего делать во встречающиеся на пути магазины. Хорошо, что среди них попался небольшой книжный, где я простоял часа полтора, листая сборники стихов и выхватывая из них зацепившие меня чем-то строки. К примеру, такие, как в одном из стихотворений уфимского поэта Владимира Денисова:


Застоявшись в угрюмые годы,

Не умея взлетать в стремена,

Мы на дикие степи свободы

Смотрим жадным зрачком скакуна…


Уже из-за одних этих строчек я купил его сборник, в котором потом нашёл ещё и замечательную «Евразийскую историю», содержащую, в частности, такие, не могшие не затронуть меня своей первозданно-стихийной мощью, строки:


Урал. Такой седой, что припади

Щекой к земле - услышишь непременно

Сердец монгольских уханье в груди

От монотонных песен Керулена.

Там полонянка пела под луной

Про кипчаков отравленные стрелы.

Уж не она ли встретилась со мной,

Сорвавшись с ханской войлочной постели?

Она. Вот так же взгляд её сверкал

Под жарким буйством ханского дыханья.

Нас разделяют звёзды и века,

И сонных трав степное колыханье…


Купив несколько поэтических книжек, я возвратился на автовокзал, и в это время неожиданно зазвонил мой мобильник. Я совсем забыл, что у меня теперь есть телефон, и не сразу даже понял, что сигнал исходит из моего собственного кармана. Надо же, я мог уже сто раз позвонить Татьяне и поговорить с ней, услышать голоса наших малышей, а я даже не сообщил ей о том, что благополучно добрался до Омска.

- У тебя всё в порядке? - услышал я в трубке самый родной для меня голос.

- Да, моё солнышко, всё хорошо. Я в Омске, ожидаю автобус до Семея. Сегодня, наверное, переночую в Карауле, а утром отправлюсь дальше. Думаю, что завтра уже буду на месте. А как ты, как мальчики?

- Слава Богу, - вздохнула она, - с нами всё хорошо. Только тебя не хватает. Я так ждала от тебя звонка…

- Ты не поверишь, но я забыл, что у меня есть мобильник. Вспомнил, только когда ты позвонила. Я ведь им всего несколько раз пользовался, когда звонил тебе в больницу.

- Будет возможность заряжать его - звони. И, пожалуйста, помни о нас… Я почему-то верю, что ты что-нибудь придумаешь, чтобы скорее вернуться домой.

- Обязательно придумаю, - пообещал я. - Ведь я люблю тебя. И очень хочу быть рядом с вами…

- Мальчики второй день крутят головами, как будто ищут кого-то…

- Береги их. Я скоро вернусь.

И я вдруг почувствовал, как у меня незнакомо защемило в глазах и захотелось сморгнуть с ресниц неведомо откуда взявшуюся слезинку…

Дождавшись своего автобуса, я занял место у окна в начале салона, и вскоре мы выехали в Семей. Проведя полубессонную ночь на скамейке железнодорожного вокзала, я почти сразу же после отправления автобуса наглухо вырубился и проснулся только уже на самом въезде в Семипалатинск, когда за окном потянулись частные дворы с голубыми воротами, четырёхэтажные серые дома да какие-то производственные цеха или склады, окружённые высокими каменными заборами. Набрав Танькин номер, я попробовал дозвониться до неё и сообщить о своём прибытии в Семей, но связи уже не было. Однако набранная эсэмэска, вроде бы, всё-таки ушла, и это меня успокоило.

Тем временем мы подрулили к вокзалу. Подождав там не больше часа, я пересел на рейсовую маршрутку до Караула и уже к обеду был в доме, где меня дожидался всё это время Арслан с нашими лошадями.

- Ну, наконец-то! - обрадованно воскликнул он, увидев меня на пороге. - Я уже устал тебя ждать. Мы пропустили столько событий! Во-первых, свадьбу Великого Хана с китайской принцессой. А во-вторых, обряд наречения его именем Чингисхана Второго, для которого в Шынгыстау приезжали старейшины казахских и китайских родов. Но зато мы приведём ему в качестве свадебного подарка эскадрон потомственных сибирских казаков. Двести сорок сабель - это тебе не мешок урюка!

- Казаки? Двести сорок сабель? - удивился я. - Откуда они здесь?

- Из Новосибирска, - пояснил Арслан. - Третий день уже стоят тут постоем, дожидаясь, когда ты прибудешь, чтобы всем вместе отправиться в лагерь. Без проводника выступать не хотят, боятся, что их могут принять за врагов и начать стрелять. И правильно делают, я думаю, в таких делах без посольства нельзя обходиться.

- Но откуда они тут взялись? Кто их привёл?

- Сами пришли. Земля слухами полнится, вот они услышали про нас и пришли. У кого-то из них живут родичи в Жидебае, они прослышали про нас и сообщили им… Но ты об этом лучше сам спроси атамана, он как раз должен скоро прийти обедать. Вот вам и будет о чём поговорить… А я пока пойду и задам лошадям корму…

И, накинув на плечи потёртый овчинный полушубок, Арслан нахлобучил на голову замызганный треух и вышел из избы, а я присел на диван в ожидании гостей и обеда. Я вдруг вспомнил, что последний раз перекусывал пирожками Василисы Макаровны ещё ночью и сейчас абсолютно не прочь поесть чего-нибудь горячего, какого-нибудь супу и мяса. А может быть, и выпить…


27.

Атаман пришёл не один, а со своим эскадронным священником. Сам почти двухметрового роста, он и батюшку для своих казаков подобрал такого же - не ниже двух метров и с косой саженью в плечах. Вдобавок к этому - длинные, рыжеватые волосы до плеч, спадающая волнами на грудь борода и горящие, как у футбольного фаната в день матча, глаза. Батюшка был без головного убора, на нём была вылинявшая чёрная ряса, большой наперсный крест на груди и надетый поверх неё пятнистый армейский бушлат.

У самого же атамана была широкая грудь, непокорный белоснежный чуб, небесного цвета глаза и какая-то абсолютно детская, обезоруживающая улыбка.

- Будем знакомы, - радостно улыбаясь, протянул он широкую ладонь. - Виктор Морозов, потомственный казак, атаман новосибирского казачьего эскадрона. А это наш эскадронный священник, отец Сергий, - и сначала он, а потом и батюшка по очереди пожали мне руку, выказав таящуюся в каждом из них богатырскую силу.

Как выяснилось по ходу дальнейшего разговора, в этом не было ничего удивительного, так как Виктор с самого раннего детства готовился под руководством своего отца для возможной жизни в походах, обучаясь верховой езде, стрельбе, фехтованию, приёмам рукопашного боя и другим казачьим делам, воспитывающим в человеке мужество и развивающим силу и ловкость. Что же касается отца Сергия, то он вообще бывший десантник, прошедший первую чеченскую кампанию, во время которой получил ранение, но отказался от госпитализации и не только довоевал до дембеля, но и остался потом на сверхсрочной службе, прослужив до 1996 года. В 1999 году он снова в качестве контрактника участвовал в контртеррористической операции до 2001 года, а потом возвратился домой и, приняв священнический сан, служил настоятелем в одном из небольших храмов Новосибирска. Года четыре назад недалеко от его храма, взяв в долгосрочную аренду не работающий Дом быта, открыла свой молитвенный дом новообразованная секта мормонов седьмого дня, которая начала активно переманивать к себе прихожан храма отца Сергия. Действовали они не просто навязчиво, но в высшей степени нагло и беспринципно, перевербовывая молодёжь с помощью всяких хитроумных психологических приёмов и заставляя их отрекаться от православной веры. Более того, пошли слухи, что под их влиянием некоторые молодые люди начали отказываться от своих родителей и уходить жить в секту, где они шесть дней в неделю собирали по городу пожертвования, а на седьмой предавались коллективной любви и молитве. Некоторые даже продали имевшиеся у них квартиры, отдав деньги возглавляющему общину пастору Джону.

Отец Сергий один раз сходил к этому Джону, прося его прекратить свою деятельность на территории прихода, потом второй раз, третий, четвёртый, но пастор только лицемерно улыбался в ответ и продолжал свою агитацию. Услышав однажды весть о том, что он ввёл в своей общине таинство дефлорации и лично осуществляет превращение двенадцатилетних девочек в женщин, отец Сергий не выдержал, закатал рукава и, припомнив свою десантную молодость, пошёл в одно из воскресений прямо в бывший Дом быта, где праздновали свой седьмой день мормоны пастора Джона, и навешал и ему, и его наглым помощникам, и всем, кто попался под руку, таких откровенных пиндюлей, что все они скоро уже сидели в приёмном отделении местного травматологического отделения - кто с переломом челюсти, кто с ушибом головы, кто с вывихом руки, а кто со сломанными рёбрами, тогда как сам батюшка очутился в то же время в районном отделении милиции (это было как раз незадолго до её переименования в полицию), где против него было возбуждено уголовное дело о нанесении тяжких телесных повреждений. До суда это дело доводить не стали, побоявшись спровоцировать тем самым межрелигиозную распрю, но епархиальное руководство всё же было обязано как-то прореагировать на случившееся, так что отец Сергий на целых пять лет был запрещён в служении.

Оставшись без дела и без паствы, он начал посещать всевозможные общественные собрания и на одном из митингов познакомился со своим сверстником, успешным на тот момент молодым бизнесменом Виктором Морозовым, возглавляющим новосибирский филиал одной из зарегистрированных на Кипре энергетических компаний, а в свободное время серьёзно занимающимся изучением вопроса происхождения казачества. Будучи и сам казачьего рода-племени, отец Сергий благословил бизнесмена-казаковеда на организацию собственного казачьего войска, и вскоре из двухсот с лишним потомственных казаков был создан новосибирский казачий эскадрон, который и был сейчас расквартирован в Карауле, ожидая выхода в Чингисские горы для соединения с войском Чингисхана Второго.

- Но разве казаки - это не оплот государства? - не удержался я от вопроса, когда, закончив трапезу, мы уже просто так сидели за обеденным столом с початой бутылкой водки и вели беседу. - Вы же всегда выступали на стороне законной власти, как же ты решился присоединить своих воинов по сути к бунтовщикам?

Примерно одинаковый возраст и выпитая за обедом водка позволили нам быстро снять всякую неловкость и перейти на «ты», так что мы разговаривали, как давным-давно знакомые между собой приятели.

- Ты плохо знаешь историю, - спокойно заметил на это атаман. - Кто такие, по-твоему, казаки, откуда они произошли?

- Ну-у… есть несколько гипотез о происхождении казачества, - напряг я свою отчасти замутнённую алкоголем память. - Наиболее вероятно, что предками современных казаков были жители древнерусских селений, основанных в XI-XII веках на границе между Русью и Степью - чаще всего, у водных переправ и торговых путей. Их ещё называли бродниками, так как они жили возле бродов через реки. В этих, так сказать, «буферных зонах» обитали бежавшие от своих князей смерды и отбившиеся от своего племени половцы, сюда приходили удравшие или отпущенные из половецкого полона русские воины, здесь жили поджидающие выгодного «контракта» русские и половецкие наёмники. Там работали кузнецы и оружейники, нанимались проводники для походов в Степь и переводчики для визитов на Русь, проводились регулярные торги и ярмарки. Все эти «искатели воли» и создали где-то к середине XVI века особую организацию, получившую название «казачество». Но некоторые учёные считают казаков особым этносом, возникшим еще в античную эпоху от смешения разных древних племён.

- Я знаком со всеми этими гипотезами. Да и не только с этими, - пренебрежительно махнул рукой Морозов. - Ни одна из них не объясняет ни того, почему казачий совет называется круг, ни откуда у казаков военные навыки, ни даже откуда произошло слово «атаман». Хотя оно-то как раз и даёт ключ к тайне происхождения казаков.

- То есть? - заинтересовался я. - Объясни, что ты имеешь в виду.

- Сейчас объясню, - кивнул он. - Но для начала вспомни, как будет по-монгольски «десять тысяч»?

- «Десять тысяч»? - переспросил я. - Тумен, а что?

- А то, что военачальников в войске Чингисхана называли «старший над десятью тысячами», то есть буквально - «отец десяти тысяч», «ата тумен». Слово «ата» на всех тюркских языках означает «отец». Впоследствии «ата тумен» слилось в единое слово «атаман».

- Ты хочешь сказать, что казаки - это часть войска Чингисхана?

- Типа того. Не непосредственно самого войска, но оставляемых ханом на границах завоёванных им государств надёжных погранотрядов. Подчиняя себе ту или иную державу, он оставлял там своего наместника и брал с местного населения в качестве так называемой«дани кровью» определённое количество молодых воинов, которых он освобождал от всякой работы, кроме военной подготовки. Они днями совершенствовали свои воинские навыки, а потом несли службу по защите границ империи, получая за это хорошее жалованье. Эти воины сохраняли свою веру и свой язык, были формально тем же народом, что и их соотечественники, но на деле представляли собой абсолютно новую, обособленную от основной массы касту со своим уникальным бытом, традициями, духовной конституцией, воинской тактикой и образом жизни. Есть казаки сибирские, калмыцкие, украинские, астраханские, ногайские, донские и так далее, у всех сохраняется свой язык и своя вера, но жизненный уклад, ценности - примерно одни и те же. И огромное количество общих слов, берущих своё начало в походном быте войска Чингисхана. К примеру, такая форма совета, как казачий круг, объясняется единственно тем, что раньше казаки собирались для обсуждения той или иной проблемы в большой атаманской юрте и, рассаживаясь под её стенами, невольно повторяли описываемую основанием юрты форму окружности. Я собрал целую кучу материала на книгу, доказывающую, что казачий этнос обязан своим происхождением орде Чингисхана, в которой он зародился и от которой впоследствии отпочковался, продолжив свою самостоятельную жизнь после исторического завершения Орды. Вот только не успел её написать, так как услышал про армию Вадима и поспешил к вам.

- Таким образом…

- Таким образом, присоединяясь сейчас к воинству Чингисхана Второго, мы ни в малейшей степени не изменяем сегодняшнему российскому государству, поскольку всего лишь возвращаемся в лоно своей родной, когда-то породившей нас империи.

- И что вы хотите в итоге от Великого Хана?

- Как минимум, быть услышанными. Сегодняшняя власть нас в упор не замечает. Если она задумала, к примеру, строить какие-нибудь могильники для ядерных отходов или устраивать свалки под боком у местного населения, то ты хоть сто референдумов проведи, она всё равно будет делать своё. А мы хотим быть хозяевами на своей земле. И самим решать, что нам строить под нашими окнами, а что - нет.

- Но власть - это ещё не Родина, как и государство - ещё не Россия. Не грех ли, протестуя против неправедной, на ваш взгляд, власти, выступать против своего же Отечества?

- Одна из казачьих заповедей звучит так: «Веруй твёрдо в правоту своего дела, ибо вера - единственный камень, на котором ты построишь новую Отчизну». Так что главное для нас сегодня - сберечь нашу веру, которая и станет главным фундаментом для воссоздания нашего исконного, исторического Отечества.

- И это Отечество - Орда?

- Это Отечество - родная земля и жизнь, устроенная на ней по вере и обычаям наших предков. Почему, по-твоему, восточные цивилизации оказались более живучими по сравнению с западными, включая мощнейшую советскую цивилизацию? А потому, что они опираются на традицию, хранят свои тысячелетние уклад и веру, а Запад всё это давно размыл и утратил, в том числе и Россия. Россию вообще, начиная со времён Петра Первого, только и делают, что стараются оторвать от своих исторических корней. Бесконечные реформы, революции, перестройки. В семнадцатом году один раз выбили почву из-под ног, в девяносто первом - другой раз… А Восток стоит на своей исторической памяти крепко, бережёт свой дух и традиции, в этом и есть его сила. А сильный - рано или поздно обязательно победит слабого, утратившего свой дух и потерявшего смысл жизни. Культивируемое нынче в России накопление денег не может быть историческим смыслом существования народа. Этот культ ведёт не к укреплению страны, а наоборот - к её ослаблению. Сам подумай, если цель жизни - деньги, то какая разница, где их зарабатывать - в России или на Западе? Вот самые талантливые и уезжают из страны в поисках больших денег. Они уже не понимают, почему эта земля называется Родиной, какой смысл несёт в себе это слово. Поэтому служат тем странам, где им хорошо платят.

- Но разве казаки поступают не так же? По-моему, они всегда были наёмными войсками и выступали на стороне тех, кто пообещает им большую плату. Или я ошибаюсь?

- Они были на стороне тех, кто способен сохранить вековой уклад жизни и не допустить разрушения традиций. А требование большой платы - это всего лишь способ обеспечить свою семью средствами на время участия казака в походе. Благодаря этому как раз и удавалось в течение долгого времени сохранять привычный уклад жизни.

- Так вы хотите просить у Великого Хана плату за своё участие в походе?

- Ну что ты! Денежное довольствие эскадрону я выплатил из своих личных средств, я ведь президент крупной энергетической компании. А к его войску мы хотим присоединиться, чтобы наполнить свою жизнь высоким смыслом. Мы хотим жить для того, чтобы восстановить в России кровное родство человека с его родной землёй, историей и друг с другом. И чтобы власть в стране была не наёмным менеджером, думающим только о том, как обеспечить себе максимальные бонусы, сэкономив на заботе о живых людях, а снова стала народу любимым батькой-атаманом и родным отцом-командиром.

- И это может дать только Чингисхан?

- «На небе есть только один Бог, и на земле есть только один хозяин - Чингис Хан, - писал в 1254 году хан Монк Святому Луи. - Когда волей Вечного неба весь мир, от самого востока, где восходит солнце, до самого запада, где оно заходит, будет объединён в радости и мире, тогда будет ясно, что нам предстоит сделать».

- Если бы «в радости и мире»! - вздохнул я. - Кстати, а как ты узнал о существовании Орды и о том, что она движется на Москву, об этом же никто нигде не сообщал?

Атаман засмеялся и разлил по рюмкам остававшуюся в бутылке водку.

- Орда движется на Москву уже два десятилетия. Сегодня там живёт столько казахов, таджиков, узбеков, якутов, бурятов, татар и других восточных народов, сколько их не живёт, наверное, в их собственных республиках. Я уже не говорю про корейцев, китайцев и выходцев из республик Кавказа. На всех ключевых постах во всех структурах нынешней российской власти сидят сегодня представители Орды. Но эту тихую оккупацию, этот постоянно дующий с востока миграционный ветер никто пока не хочет замечать. Тихой сапой можно добраться до самых кремлёвских ворот, и никто на тебя даже внимания не обратит. А там Бог подскажет, что делать дальше…

- Да, Бог подскажет, - задумчиво повторил я. - Только бы не прослушать эту Его подсказку…

- Ну, что ж, друзья! - очнулся от долгого безмолвия молча слушавший наш разговор отец Сергий, вставая и поднимая перед собой наполненную рюмку. - Давайте выпьем за то, чтобы Господь не оставил без Своей милости ни нас, грешных, ни нашу великую и многострадальную Россию!

- И чтобы мы не умножили своими делами её страданий, - добавил, поднимаясь вслед за ним, и я.

- И чтобы радость и любовь возвратились на русскую землю и обосновались здесь на долгие века, как казачество, - подвёл итог атаман, и, коротко звякнув сдвинутыми над столом стопками, мы махом опрокинули в себя обжигающий, как мысли о России, и горький, как сама правда жизни, напиток.


28.

На следующее утро мы выехали из Караула. Завтракать мне не хотелось, я просто выпил стакан крутого чаю с парой кусочков рафинада и вышел на улицу.

- Слушай, - спросил я Арслана. - А куда девался снег? Когда я уезжал, все окрестные горы были белыми, а сегодня на многих вершинах уже видно землю.

- Так ветром сдуло. Тут две недели подряд такой дикий ветродуй был, вот он и слизал весь снег. Зато лошадям теперь будет легко идти, не будут увязать в сугробах.

- Вот об этом я как раз и подумал, - согласился я. - Если такой маленький покров остался и на остальной территории, то он сойдёт намного раньше, чем мы предполагали, и значит, выступать можно будет не в апреле, как планировалось, а уже в середине марта…

Тем временем две с лишним сотни всадников с двумя дюжинами запасных лошадей, навьюченных свёрнутыми палатками и мешками с амуницией и провиантом, покидали дворы приютивших их на несколько дней хозяев и, двигаясь цепочками вдоль сонных ещё улиц, стягивались к дальней околице посёлка в ожидании полного сбора. Встретившись там с атаманом и отцом Сергием, мы с Арсланом обменялись с ними дружескими приветствиями, после чего эскадрон выстроился в колонну попарно, и мы выступили в путь. Увидев, что рядом со мной едет на своей пегой кобыле казачий батюшка (который сегодня опять был без головного убора), я не удержался и спросил его, насколько это по-Божески - благословлять людей на вооружённый бунт против законной государственной власти и, фактически, против своих же соотечественников, а возможно, даже братьев по вере.

- А кто тебе, сын мой, сказал, что моя деятельность в отряде ограничивается исключительно раздачей благословения? Разве армейские священники, кроме благословения, ничем другим не занимаются? Или, скажем, те батюшки, что отправляют службы в тюремных храмах, - разве они заняты только тем, что благословляют заключённых на новые грабежи и изнасилования? Ты, видно, забыл, что люди нуждаются и в исповеди, и в покаянии, и в отпущении грехов… Как раз тем, кто живёт суровой походной жизнью, сильнее всех-то и требуется духовное утешение. Казак - это воин, а воин всегда неразлучен со смертью, ходит с нею в обнимку. В любую минуту могут убить его, а может убить и он сам. Поэтому воину всегда нужно быть чистым, свободным от греха. Он должен обязательно исповедоваться перед сражением, чтобы в случае внезапной смерти не предстать перед Творцом нераскаянным. А выйдя невредимым из боя, он должен поблагодарить Спасителя за дарованную ему милость остаться в живых и опять-таки - принести Ему покаяние за пролитую в сражении кровь. Ведь убитые им в поединке враги - это тоже люди, Божьи создания, а возможно, и его единоверцы… Поэтому в казачьих полках всегда имелись свои полковые батюшки. Поэтому и я здесь, вместе со своими казаками. Кто-то же должен окормлять их в пути и молиться за их души. Да и многим другим людям в вашем войске наверняка понадобится моя молитвенная помощь…


Так, за разговорами, я и не заметил, как мы одолели отделявшие становище от Караула километры и въехали в лагерь. Увидев свой шатёр на склоне холма, я вдруг обрадовался, как будто вернулся домой после долгого путешествия. Воистину странно устроен человек - стоит ему немного обжить какой-то сарай или лачугу, привыкнуть к виду горстки берёз за тюремным окошком, и он прирастает душой даже к месту своего заточения.

Подняв взгляд к небу, я увидел всё так же кружащего над шатром Вадима чернокрылого орла, а потом идущего нам навстречу Аюндая.

- Кто это с тобой? - спросил меня, подходя, сотник. - Что за люди, откуда?

- Новосибирский казачий эскадрон под командованием атамана Виктора Морозова, - представил я. - Двести сорок человек со своими лошадьми и священником.

- И оружие есть?

Я вопросительно посмотрел на Морозова.

- Пусть не волнуется, казаки экипированы по полной программе.

Он кивнул находившимся рядом с ним воинам, и, откинув полы полушубков, те показали висевшие под ними десантные автоматы АКМС без прикладов.

- Зови Великого Хана, пусть принимает пополнение, - сказал я, спрыгивая с коня и отдавая поводья подбежавшему денщику.

- Хан пока занят, он встретится с вами позже, - сказал Аюндай. - А сейчас вам отведут участок для стоянки и покажут места для костров. Если у вас есть свои продукты, можете готовить сами, а можете питаться из общих котлов, только предупредите об этом коменданта, чтобы на вас готовили. Располагайтесь, отдыхайте с дороги, занимайтесь военной подготовкой и ждите дальнейших распоряжений…

- Великий Хан и правда очень занят? - спросил я, когда эскадрон Морозова проследовал мимо нас к другому краю долины для разбивки лагеря.

- Сейчас узнаем. Он ведь без тебя тут успел жениться, так что у него теперь медовый месяц. Раньше обеда тревожить запрещено, - усмехнулся сотник.

- Ну, так сейчас как раз время обеда, - потянул я носом воздух, в котором явственно пахло свежеиспечёнными лепёшками и чем-то аппетитным ещё, так что у меня в желудке мучительно засосало - всё-таки одного стакана пустого чая на завтрак для походной жизни маловато.

- Пойдём, узнаем, - позвал Аюндай.

Но узнавать ничего не пришлось, так как в эту самую минуту Вадим сам вышел из шатра и, увидев меня, приветливо заулыбался.

- Ну, с возвращением! - распахнул он руки для объятья. - Ты не представляешь, как мне тебя все эти дни не хватало! Это был необычайно плотный по событиям месяц, в него столько всего уместилось…

- Неужели прошёл уже месяц? - искренне удивился я.

- Даже больше. Ты уехал где-то между Рождеством и Крещеньем, а сейчас уже двадцатое февраля. Вот и посчитай… Чуть больше месяца. Но это я не в упрёк, а просто к тому, как быстро летит время.

- Говорят, тебя можно поздравить с молодой женой?

- Десять дней уже как семейный человек, - довольно улыбнулся Вадим. - Так что не только у тебя были бурные ночи… Впрочем, что это мы тут стоим? Заходи в шатёр, я тебе всё расскажу, на жену мою посмотришь. А заодно и пообедаем, ты, наверное, проголодался с дороги? - и он отступил на шаг в сторону, освобождая мне проход в шатёр…


…Судя по услышанному мною за обедом, прошедшее время оказалось действительно одним из самых насыщенных периодов в и без того непредсказуемой и бурной жизни Вадима. Во-первых, буквально на второй же день после моего отъезда из лагеря он решил съездить к священной горе Белухе, которая, согласно представлениям и верованиям буддистов, является «сердцем» Вселенной. По их преданиям, здесь располагается вход в легендарную заоблачную страну богов Шамбалу, откуда великий Будда-Гаутама пришёл однажды в Индию. Здесь же находится и «пуп» Земли, энергетически связанный с Космосом и дарующий людям заряд бодрости и здоровья. Да и древние христиане тоже были уверены, что расположенное рядом с Белухой Беловодье - это благословенная страна, где люди чувствуют себя абсолютно счастливыми и умиротворёнными.

Вот Вадим и захотел посетить эти священные места и напитаться благодатной космической энергией, в равной мере необходимой ему как для совершения грядущего рейда на Москву, так и для предстоящей женитьбы. Сама эта идея возникла в разговоре с приехавшей к нему на снегоходах из Жидебая делегацией казахов, которые ненароком затронули эту тему, рассказав Вадиму о той силе, которую Белуха может дать побывавшему на ней человеку. Они хотя и не одобрили его неожиданного порыва к совершению паломничества, но сказали, что в случае его желания организуют ему вертолётную доставку непосредственно к подножию священной горы.

При этом Вадиму было сказано, что сами алтайцы стараются не приближаться к Белухе, потому что подойти к ней, не навлекая на себя гнева охраняющих её призраков лемурийцев, можно только полностью «очищенному» человеку. По уверениям местных жителей, и казахи в это тоже верили, в тамошних пещерах находятся в состоянии соматического сна-бодрствования десятки жителей древней страны Лемурии, которые с прадавних пор охраняют это священное место. Поэтому все многочисленные попытки создать здесь пансионаты, турбазы и поселения обрекались на провал, да и удачными восхождениями на её вершины могут похвастаться не очень многие счастливчики.

Взбираться на саму гору Вадим не собирался, но побывать в Беловодье и постоять у подножия Белухи, общаясь через незримый энергетический канал с Космосом, - от этого он отказаться не мог. Он очень хорошо помнил, как сильно изменили его судьбу произнесённые несколько лет назад в Храме Ворот на Алханае молитвенные обращения, поэтому, услышав о возможности побывать на Белухе, тут же загорелся этим желанием и уже на следующий день выехал вместе с казахами на одном из их снегоходов в Жидебай, а оттуда на другое утро вылетел на вертолёте «Ми-2», принадлежащем местному управлению сельхозавиации, к подножию Белухи.

Но если люди отзывались на его просьбы и повеления практически без колебаний, то о стихиях этого сказать было нельзя. Более того, природа не просто не сопутствовала осуществлению его замысла, но всячески ему мешала. А может быть, это сама Белуха посчитала его не «очистившимся» и потому отталкивала от себя, чтобы не осквернить контактом с ним свою святость. Как бы там ни было, а едва вертолёт приземлился в долине километрах в полутора от подножия горы, как тут же разбушевалась метель, при этом ветер каким-то странным образом дул со стороны горы, сильно толкая в грудь и не давая идти вперёд. Авиаторы принялись срочно закреплять вертолёт, а он без всякого сопровождения ломанулся навстречу ветру по направлению к горе.

- …Я уже думал плюнуть на всё и вернуться назад, - рассказывал Вадим, отпивая маленькими глоточками крепкий чай, который нам подавала его жена-принцесса. - Думаю, фиг с ней, с этой горой, раз уж разыгралась такая непогода. Прямо как в стихотворении Пушкина, блин… «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя», - вспомнил я вдруг заученные ещё во время учёбы в школе строки и на каком-то автопилоте продолжил читать их дальше: - «То по кровле обветшалой вдруг соломой зашуршит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит…» И представляешь? Я вдруг заметил, что порывы ветра стали намного тише, и мне стало легче идти. Метель начала затихать, и снег уже не так бил в лицо. Ещё ничего не понимая, я пока ещё просто так, чтобы проверить мелькнувшую в сознании смутную полудогадку, ещё раз повторил пушкинские строки и увидел, что метель действительно слабеет. К сожалению, я не помнил всё стихотворение до конца, из памяти удалось вытащить ещё только четыре строчки - ну, ты, наверное, помнишь их:

«Выпьем, добрая подружка бедной юности моей;

выпьем с горя, где же кружка? Сердцу будет веселей!..» И я прочёл их ещё раз, и ещё, а потом, как заведённый, начал вспоминать первые попавшиеся стихотворные строки и выкрикивать в лицо вьюге стихи Лермонтова, Есенина, Маяковского, Высоцкого… «Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спалённая пожаром, французу отдана?..» «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачен, я не буду больше молодым…» «Кто там шагает правой? Левой! Левой! Левой!..» «Лучше гор могут быть только горы, у которых названия нет», - словом, всё, что только отыскалось в моей памяти из написанного кем-либо в столбик и с рифмой. И хочешь верь, а хочешь нет, но пурга прямо на моих глазах потихоньку улеглась, и я более-менее спокойно дошагал до места, где, как мне показалось, долина начинает переходить в гору. И вдруг с невероятной отчётливостью почувствовал, что - всё, я выдержал этот негласный экзамен и допущен до канала связи. Ну не чудо ли, а?..

Он знаками показал молодой супруге, чтобы та сменила остывший чайник на новый, и посмотрел на меня.

- Вся жизнь состоит из чудес, - утвердительно кивнул я в ответ, - так что ничего удивительного в том, что с тобой случилось, я не вижу. Удивительно как раз то, что мы очень мало этими чудесами пользуемся, хотя могли бы управлять не только людьми, но и стихиями, укрощая бури и землетрясения. Поэзия - это ведь не просто род искусства, призванный тешить чувства узкого круга ценителей словесных созвучий, поэзия - это инструмент гармонизации Вселенной, космический фортран, если хочешь, или код, с помощью которого можно изменять и программу бытия народа, и свою судьбу, делая их созвучными музыке небесных сфер. Пока в жизни человека присутствует поэзия, небо будет на его стороне. Запомни этот случай, он тебе ещё обязательно пригодится…

Гибкая, как бамбук, восточная красотка с кукольно-фарфоровым личиком принесла нам свежезаваренный чайник и с не сходящей с лица улыбкой поставила его на низенький столик в центре ковра. Вадим жестами указал ей на наши чашки, и она наполнила их душистым свежим чаем.

- По-русски совсем не понимает? - кивнул я в её сторону.

- Ни слова, - подтвердил он. - Но для того, чтобы зачать наследника, это и не обязательно. Главное, чтобы перед моим уходом на Москву она осталась беременной. Тогда помощь Китая будет нам обеспечена. Таково условие брачного договора.

- Она из какого-то знатного рода?

- Не просто из знатного! - с важностью произнёс Вадим. - Её зовут принцесса Мин Яньлинь, она наследница великой императорской семьи, родоначальник которой был императором Китая. В XIV веке он основал в Китае династию Мин, а через пару с лишним столетий произошёл переворот, и их всех казнили. Но одна или две боковые ветви уцелели, вот она - представительница одной из них.

- Эти имена сегодня для китайцев что-нибудь значат? Или они теперь интересны только историкам?

- Не знаю. Но тут столько китайской знати было… На свадьбу рядовой китаянки столько бы не приехало. Значит, они имеют на неё какие-то виды. Может, хотят восстановить с её помощью империю, расширив свои границы в сторону России. Иначе зачем бы им меня поддерживать? А так, мол, по-родственному, всё потом и решим… От Маньчжурии и до Урала…

- И ты им по-родственному всё это отдашь?

Вадим как-то неуверенно хмыкнул, а потом отвёл взгляд в сторону и, словно уговаривая сам себя, произнёс:

- На какие-то компромиссы, безусловно, пойти придётся. Не воевать же нам с Китаем? Хочешь не хочешь, а сотрудничать как с сильным соседом будет необходимо. Отдавать я им, конечно, ничего не собираюсь, но какие-то долгосрочные концессии на использование дальневосточных ресурсов заключить всё же придётся. Тем более, что они и без этого уже давно хозяйничают и в Забайкалье, и в Хабаровском крае, и в Приморье. И лес вывозят, и металл, и пушнину… Так что лучше уж всё это делать по договору, на коммерческой основе.

- Это понятно. За всё, как говорится, надо платить. Особенно за признание легитимности своей власти… Ну, а как свадьба-то хоть прошла?

- Да как тебе сказать? - поморщился он. - Лично я, скорее, намучился до ужаса. У них же всё должно проходить по строжайшему церемониалу, этикету, без которого нельзя ни свободного шага ступить, ни вольного слова произнести. Я отыграл труднейшую роль в своей жизни. Слава небесам, теперь она позади!

Мы подняли свои чашки, как заздравные чаши, и отхлебнули по глотку чая.

- Я слышал, на Шынгустау собирался курултай, на котором тебя нарекли Великим Ханом. Так что теперь ты - законный Чингисхан Второй?

- Да, и это было гораздо интереснее, чем свадьба, жаль, что ты этого не видел! Чего стоил момент, когда старейшины подняли меня на белой кошме и верховный шаман провозгласил ключевую фразу: «Голубое небо назначает князя Вадима, и никого иного, Монгольским Ханом - Чингисханом Вторым…» Вот этого я, наверное, до самой своей смерти не забуду…

- Думаю, теперь к тебе начнут стягиваться толпы народа. Сегодня, кстати, уже прибыл один казачий эскадрон из Новосибирска. Парни - хоть в кино снимай, просто орлы!.. Только боюсь, что теперь нам будет труднее удерживать в тайне и информацию о своём продвижении. Казахстан - это ведь не Сибирь с её тайгой, тут сплошные степи, а в степях мы видны, как на ладони. Может, целесообразнее будет разделиться на несколько групп и выступать с небольшими интервалами - ну, скажем, хотя бы через день или два друг за другом? А где-то перед Волгой опять соединимся.

- Я уже думал об этом. В ближайшие дни мы вышлем вперёд три или четыре отряда по пару тысяч человек, чтобы они готовили площадки для биваков по ходу нашего следования, и как только в долинах сойдёт снег, выступим по уже подготовленному для нас маршруту. Но не все сразу, а, как ты и предлагаешь, отдельными группами - сегодня одна, завтра другая, послезавтра третья… Что касается пополнения, то добровольцы уже начали подходить, неделю назад к нам влились два отряда китайцев, но в основном прибывают казахи. За последнюю неделю присоединилось тысяч пять или семь всадников. Вот их-то я, скорее всего, и пошлю вперёд, в направлении Темиртау, Джезказгана и далее по ходу нашего продвижения к границе с Россией. Они местные, знают казахский язык и обычаи, так что им будет легче, в случае чего, контактировать со здешними властями и организовывать для нас временные лагеря… Ну, а ты пока - не теряй времени, набирайся сил, готовься к нашему решающему броску на Москву. Весна, как говорят аксакалы, будет в этом году ранняя, так что времени для отдыха почти не осталось. Земля подсохнет - и мы сразу же тронемся в путь, нам нельзя здесь засиживаться…


29.

Оставшиеся до выступления дни (а окончательно снег сошёл только к середине марта, да ещё дней десять нельзя было ехать, так как земля была влажной и конские копыта скользили на склонах непросохших косогоров) я занимался тем, что время от времени снова выбирался со своими верными нукерами на прогреваемые солнцем и оттого быстрее сохнущие вершины окрестных сопок и продолжал там оттачивать разработанную мною ещё осенью систему синхронной стрельбы. Не знаю, зачем это мне было нужно, может быть, просто, так и не научившись, как следует, стрелять из лука сам, я хотел, чтобы мои дружинники стали как бы моими дополнительными руками и глазами, без промаха пуская стрелы туда, куда я не могу попасть. Как бы то ни было, а тактика пускания стрел в направлении вытянутой мною руки была нами доведена если и не до совершенства, то, по крайней мере, до вполне устраивавшего меня уровня.

В остальное время я в основном или общался со своими камердинерами, пытаясь прояснить, какие упования они связывают с воцарением Вадима на московском престоле (что, главным образом, сводилось к восстановлению полностью, на их взгляд, утраченной ныне в государстве справедливости), или же перечитывал купленные мною в омском книжном магазине поэтические сборники, отыскивая в них созвучные моим сегодняшним мыслям и эмоциональным состояниям строки. В один из таких дней, когда я, возвратившись из очередной отработки своей стрелковой методики, лежал в шатре с однотомником избранных стихотворений Евгения Евтушенко, ко мне в гости заглянул атаман Морозов. Увидев отложенный мною в сторону при его появлении сборник Евтушенко, он пренебрежительно поморщился и заметил:

- Как ты можешь читать этого лицемера? Он же практически перечеркнул своей жизнью всё, что провозглашал в стихах. Никто ведь его за язык не тянул, сам брякнул: «Если было несладко, я не шибко тужил. Пусть я прожил нескладно, для России я жил». Но только вот жил почему-то не в России, которую, по его словам, он любил «всею кровью, хребтом», а по большей части в США. Зато в стихах прямо-таки извёлся весь, бедный: «И надеждою маюсь (полный тайных тревог), что хоть малую малость я России помог». Распинался перед всем светом: «Если будет Россия, значит, буду и я», а на деле уже и России давно почти не осталось, а он всё читает свои лекции американским студентам, зарабатывая себе доллары на рассказах о том, как он «помог» бедной Родине своими стихами.

- Не очень ли ты жёстко его судишь? Ведь цитируемое тобой стихотворение «Идут белые снеги» - одно из самых ранних, оно ещё в пятидесятые годы написано, разве поэт может заранее знать свою судьбу?

- Да суть ведь не в том, чтобы уметь предвидеть что-то заранее и не делать в жизни ошибок или не произносить поспешных слов. Суть в том, чтобы, совершив такие ошибки или наговорив кучу пустых обещаний, не пытаться потом строить из себя героя, быть честным перед собой и перед людьми, я уже не говорю про Бога, а Евтушенко как раз всё время старается преподнести свои ошибки как подвиги, изобразить из себя этакого извечного борца с советским режимом. Ты читал его поэму «Дора Франко»?

- Нет, а о чём она?

- Ну, в общем, он там рассказывает, как во время поездки по Латинской Америке в 1968 году у него там случился бурный роман с красавицей фотомоделью Дорой Франко. Вся поэма посвящена живописанию их невероятной любовной страсти, по ходу которого то там, то здесь воткнуты, как будто некие обязательные пошлинные платежи в копилку сегодняшней демократии, совершенно, ненужные для поэмы упоминания о травле Пастернака, подавлении Пражского восстания и другие неуклюжие реверансы в адрес уже позабытого всеми диссидентства. И в одном из эпизодов он рассказывает о том, как его возлюбленная вдруг попросила его не уезжать в Россию, а остаться с ней за рубежом, чтобы переждать, как можно догадаться, возможное «завинчивание гаек» в СССР, вызванное событиями в Чехословакии. Он тут же заподозрил Дору в том, что она работает на ЦРУ, которое специально и подложило её к нему в постель, чтобы уговорить сделаться невозвращенцем!.. Получив от своего любимого убийственную отповедь с обвинением в предательстве, Дора чуть было не бросилась от обиды в кишащую пираньями Амазонку, хотя уж с её-то стороны никакой вины перед поэтом не было, поскольку она своим бабьим нутром как раз и увидела подлинного «Еухенио» - того, который, перестав вдруг бояться происков пресловутого ЦРУ, выберет себе в 1991 году для жительства и заработка Соединённые Штаты Америки, навсегда оборвав этим самым связь с тем народом, от имени которого он всю свою жизнь говорит.

- Но, может, всё гораздо проще? - пожал я плечами. - Ему предложили интересную и хорошо оплачиваемую работу, вот он и согласился. В России-то сегодня за стихи не платят, современным издателям нужна не поэзия, а эротика, триллеры, детективы. Скажи, вот если бы тебе за хорошую зарплату предложили создать в Америке казачий кадетский корпус или молодёжный учебно-тренировочный и воспитательный лагерь, ты бы согласился там работать?

- Это смотря для кого. Если для детей выходцев из России, то с удовольствием, ведь это будет наша колонна в Америке. А если для американской молодёжи, то, пожалуй, что и нет. На фига это я буду обучать боевым искусствам своих потенциальных противников, а?.. Нет, брат, если ты действительно любишь Родину, то надо не бежать с неё туда, где лучше, а пытаться сделать так, чтобы здесь стало лучше, чем там. Разве у нас недостаточно для этого ресурсов или рабочих рук? Или умных голов?.. Вот ты разговаривал со здешним контингентом, спрашивал, почему они идут на Москву и какие у них главные претензии к власти?

- Спрашивал, - вздохнул я. - Круг обид на государство у всех примерно один и тот же. Говорят, что власть окончательно потеряла совесть, стала чужой и живёт не по правде. Причём дело даже не в том, что сегодняшние чиновники непомерно жиреют, строя себе дома на Рублёвке да виллы в Испании - национальная элита всегда жила богаче простых людей, с этим все давно смирились. Но нынешняя власть просто в упор не видит своего народа - вот в чём беда. И элита для неё - это в основном одни только олигархи и попса, шоумены и банкиры, депутаты да медиа-магнаты, для которых она создаёт благоприятные законы, финансовые льготы и комфортные условия существования, а все остальные - это только стадо, которое надо меньше кормить, но чаще стричь и доить.

- Вот! Именно поэтому в этом лагере сейчас находится сто с лишним тысяч воинов, готовых рисковать собой ради лучшей жизни. Причём лучшей - не только для самих себя, но наконец-то - для всех!

- И ты знаешь, что нужно сделать для устройства такой жизни? - с сомнением поинтересовался я.

- Примерно, - кивнул атаман. - Ну, скажем, в первую очередь я бы законодательно запретил вывод денег в зарубежные банки. Потом ввёл бы прогрессивный налог на доходы и существенный налог на роскошь, особенно на имущество за рубежом. За казнокрадство и взяточничество надо конфисковать имущество не только непосредственно у преступника, но и у всех членов его семьи. За выезд из России на постоянное место жительства в другие страны брать компенсационную плату, допустим, в сто тысяч долларов - ведь государство бесплатно учило человека в школе, лечило, воспитывало, пускай он при отъезде всё это возмещает. Я бы также освободил от налогов организации и учреждения, занимающиеся подлинной культурой, но увеличил налоги на шоу-безнес. Кроме того, для всех организаций и предприятий, которые участвуют в социальных программах, реально помогая старикам, инвалидам, детям или поэтам, я бы установил существенные налоговые льготы.

Он полистал лежащую на табуретке книгу Евтушенко и вздохнул.

- Жадность. Ослепляющая и оглупляющая жадность. Вот тот диагноз, который приведёт российскую власть к летальному исходу…


…Тем временем снег по долинам почти растаял, и Вадим принял решение выслать вперёд по предстоящему нам маршруту передовые отряды. В течение недели снялись и ушли из лагеря четыре казахских отряда по тысяче человек с несколькими десятками телег, гружёнными хозяйственным инвентарём и котлами. Но взамен ушедших продолжали притекать всё новые и новые отряды, так что лагерь не только не уменьшился, но и постоянно продолжал разрастаться. Вдобавок ко всему, к нам начали прибывать не только верховые на лошадях и верблюдах, но также и добровольцы на автомобилях, из которых начала складываться отдельная моторизованная бригада. Основную массу составляли испытанные временем и дорогами старенькие «Нивы», зелёные армейские «уазики», подержанные американские джипы, японские внедорожники-пикапы и полу-грузовички «Тойота» с небольшими открытыми кузовами, а также некоторое количество разномастных импортных легковушек. Несмотря на хозяйственные сложности, которые создавало сосредоточение столь большой массы людей, техники и животных в одном месте, Вадим откровенно радовался прибывающему пополнению и, едва подсохли дороги, отправил часть автомобилей с вербовщиками в Башкортостан, Татарстан, Оренбуржье, Калмыкию и другие регионы.

Проплывающее над Шынгыстау, точно орёл над ханским шатром, круглоликое солнце пригревало с каждым новым днём всё конкретнее и конкретнее, и вскоре под его лучами не только затвердели подсохшие тропы и дороги, но и стремительно начала зеленеть вдоль них молодая сочная трава, снимая тем самым проблему обеспечения кормом наших многочисленных лошадей, верблюдов и другого скота, часть которого было решено гнать с собой для пропитания. Эти-то стада и отары Вадим и отправил раньше всех отрядов на подготовленные впереди временные базы, чтобы к приходу туда каждой из последующих колонн забивщики успели освежевать и приготовить для них нужное количество свежей баранины, говядины и конины.

В последних числах марта выступили и мы. Я не думал, что мне будет так жалко расставаться с обжитым за прошедшие месяцы становищем, привычным видом Чингисских гор вокруг лагеря, заполненной лошадьми, людьми и шатрами долиной и всем тем, что составляло мою жизнь, начиная с прошлой осени и вплоть до минуты отъезда. Но человек настолько быстро прирастает ко всякому месту, которое успеет назвать своим домом, что, покидая даже временный свой приют, испытывает такие муки, как будто он привязан к нему пуповиной. Похоже, что и с нашей временной жизнью на этой земле происходит такая же история, коли уж мы, несмотря на обещанное нам Спасителем вечное существование наших душ в небесных чертогах, так цепляемся за каждый лишний день пребывания на этой не очень-то уж и балующей нас радостями планете…

Застоявшиеся за зиму лошади легко и охотно несли на себе отдохнувших всадников, тащили гружённые имуществом и провиантом подводы, поскрипывающие возы с разобранными шатрами и палатками да лёгкие кибитки с жёнами и детишками ушедших вслед за Вадимом целыми семьями агинских бурят. Машины ушли по другой дороге - на Жидебай, оттуда по трассе на Семей, а далее на Павлодар, Акмолу, Кустанай, Челябинск, Уфу и Самару, с тем чтобы в Жигулёвске переправиться по мосту через Волгу и по пензенской трассе двигаться в сторону Москвы, на подступах к которой мы потом все и соединимся. Мы же избрали себе другой маршрут - по широким казахским степям мимо Караганды, Аркалыка и Актобе на Уральск и далее с выходом на Саратов, чуть выше которого у села Пристанное находится автомобильный мост, которым мы решили воспользоваться для переправы нашей орды на правый берег Волги.

Обдумывая план продвижения войска к столице, Вадим ещё до отправления четырёх передовых отрядов собрал у себя в шатре небольшой совет, решив обсудить на нём с ближайшими соратниками ряд важных для исхода всей операции моментов. Во-первых, сказал он, орда разрослась настолько, что скрыть её продвижение от посторонних глаз, особенно сейчас, когда вокруг уже не тайга, а давно и хорошо обжитые и освоенные территории, будет невозможно. Тем более, что по ходу движения будут присоединяться новые группы добровольцев. А во-вторых, подчеркнул он, на нашем пути лежит такая серьёзная водная преграда, как Волга, и её тоже незаметно не переплывёшь, это не безлюдная и малосудоходная Обь. Так что нужно заранее выработать какую-то тактику взаимодействия с властями, с которыми нам неизбежно придётся контактировать в процессе реализации задуманного плана и давать какие-то вразумительные объяснения насчёт того, кто мы такие и какого хрена здесь делаем.

- Да нефиг нам с ними объясняться, - решительно заявил Аюндай, - пора уже, наверное, показать всем нашу силу! Что мы всё за кустами держимся, таимся от чужих глаз? Пусть они нас боятся, а не мы их! Вон у нас сколько отчаянных воинов! Прокатимся лавиной, и хрен нас кто остановит!..

- Ну-ну, дорогой, не горячись, ещё не пришло время для атак, - похлопал его по плечу Вадим. - В открытом сражении регулярная армия разгромит нас за два дня. Куда нам против боевой авиации, танков, пулемётов?.. Сейчас нам нужны не столкновения, а, скорее, сотрудничество, взаимодействие. Если мы не можем скрыть своего существования от властей, то надо думать о том, как его легализовать, какой правдоподобной легендой запудрить всем мозги, чтобы на нас не обращали внимания.

- Можно сказать, что мы проводим какие-нибудь военно-тактические сборы, учения по гражданской обороне или отрабатываем тактику массовой эвакуации, - предложил впервые приглашённый на ханский совет атаман Морозов. - Это объяснит скопление такого большого количества людей и транспортных средств.

- Учения? - переспросил Вадим, прокручивая в уме возможную реакцию чиновников на такое объяснение. - Нет, боюсь, они начнут выяснять, надо ли им как-то отчитываться о результатах этих учений, согласованы ли они с командованием близлежащих воинских частей, а главное, сколько денег можно списать на это мероприятие. И выяснится, что никто ни про какие учения не знает, ни с кем они не согласованы, и вообще всё это вызывает большие сомнения… Во всяком случае, эту идею можно использовать только раз или, от силы, два, да и то лишь в каком-то небольшом, районном масштабе. А надо бы придумать какую-то долгоиграющую, многосерийную фишку…

И тут меня осенило.

- Кино! - воскликнул я, вскакивая с места. - Мы скажем, что снимаем многосерийный художественный фильм о массовом передвижении народов, этакую философскую притчу о великом кочевье, растянутом через века и континенты. Точно! Фильм будет называться «Вирус Чингисхана». Для жанра художественно-философской притчи как раз естественно смешение лошадей и верблюдов, копий и автоматов, телег и автомобилей. Надо составить рекомендательное письмо за подписью Никиты Михалкова с просьбой ко всем административным органам страны оказывать максимальную помощь съёмочной группе знаменитого японского режиссёра Масиро Сукагавы, работающего над созданием нового шедевра. Я на всякий случай набросаю даже синопсис сценария для особо любопытных чиновников. Напишу там, что фильм представляет собой сюрреалистическую картину того, как история человечества движется через времена и страны, наслаивая друг на друга образы орд Чингисхана, отрядов Пугачёва, войск Наполеона, полков барона Унгерна, банд Махно, дивизий Котовского и Чапаева, армий Гудериана и Жукова… Укажу, что сценарий фильма предусматривает показ массовой эвакуации людей, и, в частности, сцену переправы большого количества беженцев по мосту через Волгу. Короче, сюда можно вогнать всё, что хочешь, ещё и попросить власти о содействии. Киносъёмкой мы сможем объяснить всем буквально всё. Телеги, кони, шатры, вооружение - это всё, мол, только съёмочный реквизит. Масса народа на лошадях с луками и стрелами - массовка. Надо только раздобыть где-то несколько видеокамер и мегафонов да изготовить кучу всяких киношных удостоверений, я думаю, наш специалист по корочкам это сумеет.

- Сделать удостоверения операторов и помощников режиссёра не проблема, - махнул рукой Вадим, выслушав моё предложение. - Японских физиономий у нас тоже в избытке - бери любого бурята или казаха, вот тебе и готовый Ясиро Сукабука, или как там зовут твоего режиссёра. Думаю, это действительно продуктивная идея, так как никто никакому Михалкову звонить не станет и проверять достоверность его подписи не будет. Съёмки какого-то очередного кинофильма - это для властей явление несерьёзное, во всяком случае - не повод для волнений. Надо только тщательно обдумать все возможные нюансы и заготовить любые документы, которые могут понадобиться.

И добавил:

- Займись этим. Твоя идея - тебе её и реализовать. Так что ещё раз всё как следует продумай и держи на контроле…

Так в одночасье я стал администратором и продюсером многосерийного художественного фильма гениального японского режиссёра Масиро Сукагавы «Вирус Чингисхана», в подтверждение чего и получил вскоре корочки, которые изготовил разысканный по указанию Вадима и доставленный в Жидебай старый специалист по производству «ксив» любой сложности по кличке Паспортный Стол. Корочки были красивыми, имели безупречный вид и вызывали трепет и уважение, только слово «продюсер» было напечатано с двумя «с». Но это было несущественно.

Потом мы составили и отпечатали «михалковские» письма с просьбой об оказании содействия для руководителей тех отрядов, которые выезжали обеспечивать нам временные ночлеги по ходу следования, чтобы с их помощью заранее подготовить местные власти к информации о прибытии в их районы огромного количества вооружённых всадников.

К моменту нашего выступления из Чингисских гор в моём подчинении была уже полностью укомплектованная «съёмочная группа», состоящая из нескольких «операторов», «помощников операторов», «режиссёров», «ассистентов режиссёров», бригады «осветителей» и других профессиональных «киномастеров», что подтверждалось соответствующими справками и удостоверениями. У нас даже была в наличии одна видеокамера и громкий белый мегафон на батарейках. Оставалось только снять кино…


30.

Не помню точно, но, кажется, в прочитанной мною несколько лет тому назад книге расстрелянного в 1930-е годы писателя Артёма Весёлого «Россия, кровью умытая» есть глава, которая состоит всего из одного-единственного слова. «Шли». Так писатель показал, во-первых, длительность происходящего в ней действия (целую главу его персонажи шли до нужного им места!), а во-вторых, монотонность и однообразие этого действия (шли и шли, и ничего больше не происходило). Примерно так же мог поступить бы и я, описывая наше более чем двухмесячное шествие по Казахстану. Двигаясь то неширокими межгорными долинами, то бескрайними казахскими степями, мы проходили путь от одного бивака до другого, распрягали и кормили лошадей, пили чай, ужинали у костров, спали на расстеленных поверх сухой травы кошмах, укрывшись ковровыми покрывалами, а утром снова трогались дальше, до следующей, ожидающей нас стоянки.

За Актобе к нам присоединились подошедшие с севера оренбургские казаки, за Уральском подошли с юга двумя группами тысяч двадцать калмыков, большой отряд астраханских казаков и полк ставропольцев, а уже перед самым Саратовом примкнули спустившиеся вдоль Волги татары и башкиры. Там же нас ожидала небольшая команда добровольцев из города Коврова, которые привезли с собой десятка два гранатомётов РПГ-18 с запасом снарядов к ним. Всех новоприбывших казаков отдали под начало атамана Морозова, создав, таким образом, полноценную казачью дивизию, а гранатомётчиков рассредоточили по другим сотням и отрядам, чтобы каждое подразделение имело свою собственную ракетную «артиллерию».

Приход тепла оживляет и будит не только природу, но и людей. Проведя добрую половину зимы за плотными стенами шатра и общаясь в основном лишь со своими нукерами да камердинерами, я рад был опять оказаться среди шелеста трав и листьев, дыхания степного ветерка, лошадиного ржания, множества открытых лиц и разговоров. В те вечера, когда Вадим не приглашал меня в ханский шатёр на совещания или ужины, я с удовольствием присоединялся к какому-либо из казачьих куреней и, уплетая с ними разливаемую из общего котла похлёбку, слушал мимолётно вспыхивающие то тут, то там беседы о жизни современного казачества, проблемах взаимоотношений казаков с активно заселяющими страну мигрантами и, конечно же, высказываемые ими надежды и чаяния, связанные с намечающимся превращением России в ханскую Орду.

- …В империи Чингисхана все улусы от Китая до Руси были одинаково равноправными, у него не было никаких регионов-льготников, - делился своими мыслями с товарищами бородатый ставропольский казак, когда я подсел с наполненной кашей тарелкой к их куреню. - А у нас, к примеру, в Чечню сегодня миллионы льются потоками, а соседи - на голодном пайке. Это, по-вашему, справедливо? Поэтому я хочу, чтоб у нас всё опять стало честно, по-чингисхановски...

- Точно! - подняв голову от котелка с исходящей паром кашей, поддакнул ему молодой длинноусый казак. - Если будем жить по-чингисхановски, то работать будем - по-стахановски! - и захохотал, заломив на затылок картуз с блеснувшим в отсвете костра лакированным козырьком.

- А я вот слышал, что тревожить тени великих завоевателей очень опасно. Неважно там - Чингисхана, Наполеона или Гитлера, - заговорил, вытерев губы ладонью, седоволосый есаул. - А особенно опасно для человечества будоражить их захоронения. Говорят, если найти и раскопать могилу Чингисхана, то в мире обязательно разразится кровопролитная война или какая-нибудь другая, ещё горшая холера…

- Кремль - это и есть могила Чингисхана, - мрачно резюмировал дискуссию первый бородач. - Потревожишь власть - выпустишь в мир беду хуже любой холеры. Власть, чтобы не потерять свои манатки, на любую войну готова.

- Так как же вы решились пойти против такой власти? - не удержался я от вопроса.

- А так и решился, что, если её не сковырнуть теперь всем миром, то так она скоро всю Россию и заложит в американских банках. Это Чингисхан считал себя отцом народов, Сталин… А нынешние открыто называют себя наёмными работниками, типа, мол, менеджерами, а самое главное для менеджера - что? Заработать себе максимально высокие бонусы. На чём угодно. Вот ничего, кроме распродажи природных богатств и государственных секретов, в нашей стране все последние годы и не происходит…


В середине июня мы вышли к окраинам Саратова и, обойдя город с севера, остановились напротив села Пристанного, дожидаясь, когда подтянутся идущие следом с интервалами в одни сутки подразделения. Пока мы стояли в укрытой Чингисскими горами многокилометровой долине, размер нашего воинства хотя и производил впечатление, но не такое потрясающее, как здесь, на ровной, открытой местности вблизи нескольких автострад и областного города. Прибывающее частями войско рассредоточивалось на огромной территории между сёлами Раскатово, Луговское, Ясеновка и Генеральское, и скрыть от глаз такое пугающее скопление вооружённых верховых людей было абсолютно немыслимо, нужно было как можно быстрее форсировать Волгу и двигаться дальше, поэтому, вооружившись сварганенными Паспортным Столом удостоверениями, справками, ходатайством министерства культуры и рекомендательным письмом Никиты Михалкова, я срочно отправился на приём к губернатору для решения вопроса об оказании «съёмочной группе» мистера Масиро Сукагавы помощи в съёмках сцен массовой переправы через Волгу.

Попасть непосредственно к самому главе области мне, несмотря на все мои усилия, не удалось, меня принял один из его первых заместителей. Это был сухопарый мужчина лет пятидесяти пяти с усталым серым лицом и глубоко запавшими грустными глазами.

- Что это последнее время киношников на Чингисхана потянуло? - спросил он, перебирая представленные мною справки и ходатайства. - Я в течение двух последних лет уже несколько фильмов про него посмотрел. И с каждым новым фильмом он всё более идеализируется.

- Ну, скажем так, фильм мистера Масиро Сукагавы не совсем про Чингисхана. Это, скорее, попытка найти некий общий для всех веков и народов ген, который движет историю, толкая людей на покорение новых пространств и новых форм общественной жизни. Просто Чингисхан - это самая яркая личность в этом ряду, поэтому его имя использовано в названии, а вообще в фильме в той или иной мере задействованы такие персонажи, как Аттила, Тамерлан, Пугачёв, Разин, Наполеон, Ленин, Сталин…

- Обсирать будете?

- То есть? - не понял я.

- Ну, опять Сталина обсирать будете? - повторил он. - Сейчас же это модно. «Палач», «людоед», «параноик». Как будто это не при нём отсталая Россия превратилась в ведущую державу мира.

- Н-нет, зачем же… Сталин ведь тоже из породы Чингисханов, он вёл огромные массы на покорение нового общественного строя, а это ничуть не легче, чем покорять пространства… Хотя он не забывал и о расширении границ своей империи, создав после войны жизнеспособный социалистический лагерь. Кстати, устроен этот лагерь был абсолютно на тех же принципах, на каких Чингисхан создавал свои улусы, то есть с назначением на должности тиунов верных себе представителей коренных народов и созданием защитных гарнизонов из местных воинов, но всё это - под своим контролем и с сохранением репрессивных возможностей…

- Ну, коли так, то ладно. Если не будете делать из Сталина идиота и чернить нашу историю, тогда работайте. Сколько времени вам понадобится для съёмки?

- Я думаю, ночь или чуть больше. На некоторые сцены ведь уходит по несколько дублей.

- Значит, как я понимаю, нам придётся закрыть мост в Пристанном часов с десяти вечера и примерно до следующего обеда. А весь поток транспорта оттуда перенаправить на эти часы на мост в Энгельсе… Сказать по правде, мне это совсем не нравится, так как создаст для нас проблемы, но, раз уж о помощи просит Никита Сергеевич, то придётся уважить. Только мы должны успеть заблаговременно оповестить население. Так что предоставить вам мост для съёмок получится не раньше, чем… Ну, скажем, - он на некоторое время погрузился в подсчёты, листая лежащий на столе календарь, и, наконец, принял решение: - Послезавтра, в двадцать два ноль-ноль, можете приступать к началу съёмок. Я к этому времени подъеду к вам, и, если будут какие-то вопросы, мы их решим на месте. Но за безопасность своих людей во время передвижения по мосту вы отвечаете сами.

- Да, конечно, - согласился я. - Только нам бы сопровождение ГИБДД хотя бы до Каменки, а там мы сойдём с трассы и разобьём где-нибудь на обочине лагерь.

- И куда вы потом всю эту армаду людей денете? Отправите по домам?

- Нет, они нам ещё понадобятся. У нас запланирована съёмка массовых сцен под Москвой, в районе Егорьевска. Здесь мы снимаем только один из эпизодов фильма, а там предстоит снять несколько больших сцен. Так что мы потом будем переправлять всех туда… Своим ходом, но по разным дорогам, чтобы не создавать неудобств на трассах. Бюджет фильма уже трещит по швам, но проект запущен, и надо доводить его до конца.

- Всё в этой жизни надо доводить до конца. Нельзя оставлять не разрешённым ни одного вопроса, даже второстепенного, - задумчиво произнёс замгубернатора. - Хотя, на мой взгляд, второстепенных вопросов в жизни вообще нет, они таковыми лишь кажутся, а на дела все - главные… Впрочем, я желаю вам успеха. Дай Бог, чтобы искусство снова начало работать на укрепление духа, а не только на разжигание страстей. Ну, а я послезавтра загляну к вам…

Мы крепко пожали друг другу руки, и, с трудом переводя дух, я покинул здание областной администрации. Я даже не надеялся, что решение казавшегося столь трудным вопроса пройдёт так легко и быстро.

В последний день перед переправой, незадолго до обеда, меня пригласили в палатку интендантской службы и предложили выбрать себе из сваленных кучей в коробке трубок заряженный мобильный телефон. Оказывается, замыкавший наше передвижение арьергардный отряд, встретив вчера на окраине посёлка Степное магазинчик связи, не удержался и выгреб из него около сотни разносортных мобильников с симкартами, а также целый ящик разнородных зарядных устройств. Так что, в преддверии сложного ночного перехода, Вадим распорядился раздать эти средства связи всем сотникам, есаулам и членам ханского совета.

Порывшись в груде телефонов, я наткнулся на такой же «Sony Ericsson», какой купил себе в январе в Томске, и решил, что будет разумно иметь два одинаковых, чтобы в случае поломки или утери аккумулятора или зарядного устройства можно было воспользоваться их взаимозаменяемостью. По этой же причине я обычно покупаю себе сразу несколько пар носков одинакового цвета, чтобы в случае протирания дыры на одном из них его можно было использовать в паре с любым другим - и так до тех пор, пока не останется один последний, к которому уже негде подобрать пару.


- А где заряжать аккумулятор, когда он сядет? - спросил я, пряча в карман мобилу и зарядное.

- Это уже вы думайте сами, - развёл руками завхоз. - Где-нибудь на пути наверняка встретится дом с розеткой, вот и воспользуетесь им. Или попробуйте раздобыть где-то дизель-генератор, тогда можно будет заряжать здесь.

Я поспешил к своему шатру. В течение всех этих двух с половиной месяцев я ни разу не устанавливал своё жилище, так как ночлеги наши были краткими, рано утром мы выступали в путь, и, чтобы не тратить время на возню с установкой и разборкой шатра, я спал прямо на брошенной на сухую траву кошме либо под брезентовым навесом на четырёх кольях, либо вообще укрываясь куском ковра, как одеялом. Но тут, собирая поочерёдно подходящие к месту сбора войска и группы новых добровольцев, мы стояли уже целую неделю, и поэтому я снова разбил свой шатёр и жил в нём, спрятавшись за войлочными стенами от неугомонного шума разросшегося уже до ста сорока с лишним тысяч воинов лагеря.

Придя в шатёр, я вытащил из рюкзака свой собственный «Sony Ericsson» и поменял в нём давно севший аккумулятор на новый, вынутый из только что полученного мобильника. А затем, волнуясь и не попадая пальцем в кнопки, набрал номер Танькиного телефона.

- Алло, это ты? - спеша и задыхаясь, заговорил я, услышав в трубке возникший за тысячи непостижимых километров от меня, но самый дорогой и узнаваемый в этом мире меня голос. - А это я, - добавил я и почувствовал, что других слов для передачи наполняющих моё сердце чувств, в общем-то, уже и не найти, и для полного счастья остаётся только услышать в ответ те, которые мне могут произнести мои сыновья. И я попросил Таньку дать мне послушать голоса моих беззаботно агукающих где-то рядом с нею мальчишек…


31.

После обеда - я только хотел было прилечь и немного поспать в преддверии бессонной ночи - ко мне в шатёр неожиданно заглянул Вадим. Великий Хан пришёл без сопровождающей его свиты и даже не оставил у входа в шатёр своего личного охранника.

- Привет! - сказал он, отбрасывая в сторону закрывающий вход полог. - Можно к тебе по-соседски, без приглашения? Ты ещё не ложился отдыхать?

- Только что собирался.

- Ну вот, а я тебе, выходит, помешал.

- Ничего, времени ещё достаточно.

- Время - субстанция неоднозначная. Поверь мне, один и тот же жизненный отрезок может быть и ничтожно коротким, и невыносимо длинным. Медовый месяц у новобрачных пролетает как одна секунда, а тот же срок в следственном изоляторе тянется дольше года… Я много думал о парадоксах времени, жаль, у нас нет его сейчас, чтобы о нём поговорить. Да и вообще - посидеть, пообщаться. Ты-то хоть можешь выйти и с кем угодно поболтать, а я разговариваю только с сотниками да советниками… Кстати, что это ты, как мне сообщают, всё время выспрашиваешь у людей, зачем они идут на Москву? Зачем тебе это?

- Я не выспрашиваю, - обиделся я. - Я просто хочу понять, чего люди ждут от нашей победы, чтобы потом не разочаровать их и не превратить из своих союзников в противников. Почему революции обычно пожирают своих детей, как ты думаешь? А потому, что те связывали с ними какие-то свои ожидания, надеялись получить какие-то выгоды от своего участия в революции, а их вожди об этом даже не задумывались и после победы начинали реализовывать свои собственные программы, забыв о единомышленниках. И их вчерашние сподвижники стали их главными оппозиционерами.

- Как Троцкий?

- Ну да. Или как Руцкой, который в августе 1991 года был вместе с Ельциным, а уже в октябре 1993-го - против него. Вот я и беседую с людьми, чтобы узнать их ожидания и не обмануть их потом, повторив извечную ошибку всех прежних революционеров.

- Ну ты, это… Осторожнее беседуй… Я же тебе говорил, что Пурген существует не в единственном экземпляре. Тут повсюду есть глаза и уши, которые мне всё докладывают. А насчёт людей ты не бойся, мы никого не обманем. Не для того я всё это затеял...

- А для чего? Ты ведь никогда толком не декларировал того, что ты собираешься делать, придя в Кремль, и на кого планируешь опереться. Токтонбая ведь министром финансов не поставишь, тут нужен специалист другого уровня. С кем ты собираешься строить новую жизнь в России?

- Я думал об этом, не беспокойся, и у меня уже есть примерный список кандидатур.

- Например? Тебе, в первую очередь, надо будет объяснить своим гражданам и всему остальному миру, какой общественный строй ты собираешься утверждать в России. Беда нынешней власти как раз в том, может быть, и заключается, что за два с лишним десятилетия она так и не определилась с тем, какой строй она у нас создаёт.

- Я буду строить интегральный феодализм, - ни минуты не колеблясь, пояснил Вадим. - Страна будет поделена на улусы, которыми будут управлять назначенные мною нойоны, а сам строй будет соединять в себе лучшее из опыта мирового капитализма и нашего недавнего социализма. Все будут подотчётны Великому Хуралу, а Великий Хурал будет подотчётен Великому Хану. За казнокрадство и взяточничество я введу отрубание рук и полную конфискацию имущества, причём не только у самого преступника, но и у всей его родни. Если жизнь в каком-либо улусе будет бедной, то приедет мой визирь и посадит руководителя улуса в клетку. Лидеров политических партий и движений, руководителей отраслей и предприятий, а также бизнесменов, банкиров и олигархов, экономическая, хозяйственная, организационная и политическая деятельность которых не ведёт к процветанию страны и улучшению жизни людей, я буду лишать права пожизненно возглавлять какие бы то ни было структуры и хозяйства, а также заниматься политической деятельностью. Их имущество конфисковано.

- Круто, - хмыкнул я. - Но очень похоже на сказку.

- А ты не хмыкай, - обиделся Вадим. - Я действительно так сделаю, потому что по-другому в этой жизни ничего не изменить.

- Да я понимаю и, в принципе, не против предложенных тобой мер, только боюсь, что на практике всё окажется несколько иначе. Ты ведь не учитываешь того давления, которое на тебя начнут оказывать, во-первых, страны Запада, а во-вторых, внутренняя оппозиция. Языки-то всем не отрубишь.

- Оппозиция - это те, кто хотел бы рулить страной, а штурвал власти находится в чужих руках. Вот они и мутят воду, чтобы оттеснить законного от руля капитана и самим встать на его место. По конституции-то сегодня стать президентом страны может любой гражданин России. А я сразу же объявлю о династической передаче власти наследнику по мужской линии, чтобы отсечь на этот счёт любые мечтания. Когда нет шансов, тогда нет и соблазнов.

- Соблазны есть всегда. Если не в том, чтобы занять место первого человека в государстве, то хотя бы в том, чтобы иметь возможность на этого человека влиять, стать, как говорится, «серым кардиналом».

- Со мной эти номера не пройдут.

- Отыщутся другие слабые места. Ну и не забывай о мировом общественном мнении. Запад этим рычагом пользуется постоянно.

- Запад может делать всё, что ему угодно, мне на это наплевать. Пока у России есть ракеты, Запад нам не страшен.

- А ты уверен, что они у нас есть?

- Ладно. Если ты будешь со мной, мы что-нибудь придумаем. И прошу тебя, поменьше настораживающих разговоров у костров, иначе тебя могут неправильно понять…


Часа на полтора я отключился и спал бы, наверное, ещё дольше, да только мне этого не дали сделать. Лагерь начал готовиться к предстоящему ночью переходу по двенадцатикилометровому волжскому мосту, за стенами шатра поднялись суета и галдёж, и я подумал, что и мне будет не лишним ещё раз проверить готовность моей команды к ожидающей нас через несколько часов инсценировке киносъёмок. По­этому я отбросил покрывало и пошёл собирать свою «съёмочную группу».

Первым делом я осмотрел инвентарь и технику. В наличии имелись четыре разнокалиберные японские видеокамеры - неплохие, как мне сказали, по качеству, но, конечно же, не профессиональные, а любительские, хотя, будучи установленными на трёхногих штативах, они и смотрелись как киношные. Было также два мегафона, классическая ассистентская хлопушка, три театральных светильника на высоких стойках, работающие от автомобильных аккумуляторов, и два автомобиля «Тойота» с открытыми кузовами, с которых, собственно, и предполагалось «вести съёмку». Роль режиссёра Масиро Сукагавы была поручена буряту Базаржапу Тойбонову, который почти не говорил по-русски, но имел колоритную восточную внешность - узкие глаза, жёсткие чёрные волосы до плеч и реденькую бородку под нижней губой. Все прочие роли тоже были распределены и детально обговорены.

В половине десятого мы загрузили съёмочную аппаратуру в машины и выехали из лагеря. Одна из «Тойот» остановились у въезда на мост на левом берегу, а другую я на всякий случай отправил на правый, к селу Пристанному - вдруг кто-то из администрации подъедет посмотреть на нашу работу с той стороны реки. Я велел им установить треногу с камерой и один из светильников в кузове «Тойоты» и делать вид, что они снимают сходящие с моста подразделения. Но я почему-то был уверен, что замгубернатора появится на нашей стороне, и потому самую большую видеокамеру, черно-белую хлопушку, два светильника и готового к работе Базаржапа оставил с собой здесь.

И я не ошибся. Где-то минут через сорок после того, как сотрудники ГИБДД перекрыли движение по шоссе в сторону Пристанного моста и по нему колонной по двенадцать всадников в ряд с интервалами в полкорпуса двинулась наша армада, по вспомогательной дороге со стороны Прибрежного подкатил сверкающий в свете фонарей «мерседес», и из него вышел уже знакомый мне сухощавый губернаторский заместитель с одним из своих помощников.

- Базаржап, работай! - прошипел я сидевшему в кузове без дела «режиссёру», и тот, испуганно вскочив, начал с неистовым усердием отрабатывать порученную ему роль.

- Мотор!!! - страшно выпучивая глаза и надувая жилы на шее, свирепо орал он в мегафон, так что проходящие мимо «режиссёрской» машины шеренги всадников в ужасе напрягали лица и, задерживая дыхание, будто они ныряли в это время под воду, проносили мимо «работающих» камер свои неестественно неподвижные, одеревеневшие от ответственности момента физиономии. - Мотор!!! - «отсняв» одну прошедшую мимо нас партию, хрипел Базаржап, и мимо машины, точно окаменевшие мумии, проезжали на испуганно прядающих ушами и фыркающих лошадях новые шеренги перепуганных всадников.

- А что они такие все зажатые, точно скованные? Камеры боятся, что ли? - глядя на проезжавших мимо нас, не мигая, воинов, спросил меня прибывший вместе с замгубернатора чиновник.

- Нет, это специально так, - прямо на ходу начал я выстраивать какое-то правдоподобное объяснение. - Ретро-стиль называется. Вы видели, как сейчас фотографии делают под старину, с жёлтизной такой, будто они пожелтели от времени? Вот и в кино есть такая практика - снимают так, как будто это было снято в начале тысяча девятисотых годов. Вспомните кадры старой хроники - люди действительно замирали перед фото- и кинокамерами, задерживая дыхание и боясь моргнуть, потому что для них это были моменты чрезвычайной важности. Вот это внутреннее состояние и хотел бы передать в своём фильме господин Масиро. Избранный им художественный метод соединяет в себе множество самых разнообразных приёмов, помогающих добиться исторической достоверности. Помните кадры из «Броненосца Потёмкина», как там все неестественно бегают? Или знаменитые фильмы Чарли Чаплина с его суетливыми движениями? Вот и здесь потом плёнку прокрутят немного быстрее, и будет полная имитация съёмки вековой давности.

- А почему такое странное смешение одежд и вооружения? - не мог понять происходящего помощник замгубернатора. - У одних я вижу копья и луки, у других ружья, а у третьих и автоматы… В какое время происходит действие фильма?

- Видите ли, - снова напрягся я, - это не просто фильм, а фильм-притча, в котором история представлена в виде единого неостановимого потока людских масс, движущегося через времена, пространства и общественно-экономические формации. Все века представлены как бы одномоментно, у истории ведь, как и Бога, нет ни «вчера», ни «завтра», а всё происходит в едином «сейчас», поэтому перед зрителем проходят представители сразу всех исторических эпох одновременно.

- Сюр, что ли?

- Гротескный мифоконцептуализм с элементами турбореализма.

- Короче, хрень собачья, - выругался помощник.

- А нормальное кино сейчас снимать разучились, вот все и вымудряются, - подал голос замгубернатора. - Кому только от этой турбомешанины будет хоть какая-нибудь духовная польза?

- Зато именно за такую стряпню сейчас дают все эти зарубежные кинопремии. А настоящее кино при этом вымирает. Одни дурацкие сериалы по всем каналам идут да ещё эти пошлые шоу…

- Ладно, - отвернулся от проходящих мимо нас колонн замгубернатора. - Постарайтесь закончить это ваше… турбоискусство пораньше.

- Мы постараемся, - поспешно заверил я представителей власти, с облегчением глядя, как они удаляются в сторону ожидающего их «мерседеса».

- Мотор!!! - чуть не срывая себе голос, истерически проревел им вдогонку в мегафон «великий режиссёр» современности Масиро Сукагава…


32.

К десяти часам утра вся наша многотысячная армия вместе с возами и запасными лошадьми была на правом берегу. Слава богу, мост в Пристанном обходил Саратов стороной, так что, почти никому особенно не мешая, мы перемахнули за ночь через лежавшую на нашем пути Волгу и, не снижая темпа, миновали Дубки, пересекли трассу на Клещёвку и остановились только в районе посёлков Малая Скатовка - Свинцовка - Кривопавловка - Нееловка, вызвав огромное недовольство местных жителей. Идти дальше такой огромной армадой было немыслимо, надо было срочно рассредотачиваться.

- Давай сюда Паспортного Стола, - сказал я Вадиму. - Надо срочно разослать информацию о нашем продвижении во все городские, сельские, областные и прочие администрации, чтобы там заранее знали о возможном появлении орды на их территориях и были готовы оказать нам содействие.

- Как ты собираешься всё это осуществить?

- Мы с Паспортным Столом и его лабораторией сейчас вернёмся в город, снимем номер в первом попавшемся оте­ле, изготовим послания главам городов, областей и районов, потом в каком-нибудь интернет-кафе отыщем адреса нужных нам администраций и разошлём всем - кому по электронке, кому обычной почтой - письма с просьбой оказывать содействие съёмочной группе режиссёра Масиро Сукагавы.

- Меня уже тошнит от этого имени…

- Меня тоже, но другое придумывать поздно. Здесь не сибирская глушь, тут через каждые полкилометра - село, посёлок, город, повсюду дороги, люди, власти. Власть тут, наверное, такая же неповоротливая, как и везде, но если каждые пять минут из каждого населённого пункта ей будут звонить о нашествии каких-то непонятных банд, то нами всё-таки заинтересуются. Поэтому лучше самим, не дожидаясь неприятностей, заранее сообщить всем о себе то, что для нас будет максимально безопасным. Пусть уж это будет наша легенда про съёмки фильма. Если сообщения о продвижении многочисленной массовки разослать главам всех лежащих на нашем пути администраций, то куда бы потом кто-то из них ни позвонил, ему скажут, что да, у нас тоже есть информация о работе съёмочной группы в наших местах, так что никто больше ничего выяснять не будет, а может, ещё в чём-нибудь и помогут.

- Ну, хорошо, давайте… Лучше бы это, конечно, было сделать ещё вчера или позавчера, ну да ладно. Только постарайтесь оперативно, сам понимаешь - нам тут торчать не резон.

- Я думаю, ты можешь пока делить орду на части и немного рассредоточивать её по соседним районам, а заодно прорабатывать с сотниками маршруты. Надо, чтобы в итоге мы все вышли на линию Воскресенск - Павловский Посад…

Взяв с собой несколько расторопных помощников, мы с Паспортным Столом и его оборудованием погрузились на две «Тойоты» и «Ниву» и через полчаса уже вселялись в двухкомнатный номер первой же встретившейся нам гостиницы с названием «Мираж». Собственно, гостиница нам была нужна только из-за розеток, к которым можно было бы подключить три имевшихся у нас ноутбука и принтер. Пока мы с Паспортным Столом составляли, а потом распечатывали на бланках министерства культуры письмо с просьбой оказывать содействие съёмочной группе фильма «Вирус Чингисхана», наши помощники на двух компьютерах занялись выборкой адресов городских, сельских, районных и областных администраций Пензенской и Рязанской областей, Республики Мордовия и, на всякий случай, юга Нижегородской области. Честно говоря, эта часть работы заняла у нас как раз больше всего времени, затянувшись далеко за полночь, а когда список был готов, мы просто сбросили по программе массовой рассылки почти все наши письма на электронные адреса администраций.

Вернувшись в лагерь, я отдал Вадиму около сотни рекомендательных писем для наших сотников, которые им предстояло предъявлять в случае необходимости представителям власти во время рейда к Москве. О том, что финальная часть съёмок будет проходить в Подмосковье, там тоже было написано, я постарался предусмотреть всё и подстраховаться от любого подвоха. Так что можно было сниматься с места и пускаться в путь, хотя сам путь с этого дня разветвлялся на три десятка самостоятельных русел, по которым разделившаяся на тридцать разнокалиберных отрядов орда продолжала своё приближение к не чующей опасности российской столице.


Первое время идти по новым территориям было очень сложно - Россия оказалась заселена настолько плотно, что в ней почти уже нельзя было найти ни клочка свободного пространства! У меня было такое ощущение, что мы идём не по лесным и просёлочным дорогам, а по ярмарочной площади, заполненной праздно шатающимся и пялящимся на всё подряд народом. Весь мир вокруг оказался застроен дачами! Дач в стране было больше, чем просто жилых домов, и даже больше, чем самого населения. Мы то и дело натыкались на бесконечные дачные посёлки, из-за которых порой приходилось делать крюк в несколько лишних километров, потому что они росли где попало и как попало, то отрезая заборами выход к реке, то перегораживая степную дорогу, а то заслоняя собой выход из леса или рощи.

В нашем отряде было пять тысяч человек, хотя Аюндай хотел, чтобы Великого Хана сопровождала его двадцатитысячная сотня. Но Вадим отправил Аюндая одной из параллельных дорог, а с собой взял только пять тысяч верных нукеров, не считая девятерых моих лучников.

Главное в этом шествии было не допускать наших воинов до вторжения в чужие дома и дачи. Но время от времени у нас заканчивались какие-нибудь продукты, и тогда удержать кого-либо от ночной вылазки в дачный посёлок было невозможно. А иногда они пытались прихватить что-нибудь и прямо во время прохождения отряда через посёлок.

Но дачники срединной России были совсем не такими робкими, как жители сибирских хуторов и деревень, они отбивались от ордынцев граблями и лопатами, выкрикивали им в лица ругательства и проклятия, и тут же начинали звонить по мобильникам в полицию или местную администрацию, так что мне пару раз приходилось выезжать для улаживания конфликтов в ближайшие посёлки и отмазываться от грозящей нам статьи за разбой. Я не знал, что, оказывается, умею давать взятки, но, как показала жизнь, это не такое уж и трудное дело. Устав слушать зачитываемый главой поселковой администрации перечень злодеяний, совершённых нашими всадниками и нанёсших непоправимый ущерб личным хозяйствам одного из дачных кооперативов, я вынимал из кармана деньги и, держа их перед собой, говорил, что я понимаю, что полностью ущерб этими деньгами не возместить, но, может быть, хотя бы части населения можно выдать небольшую компенсацию, а с остальными мы рассчитаемся позже, когда фильм выйдет в прокат. Глав администрации такое решение вполне устраивало, и тема была закрыта.

В августе, созваниваясь и корректируя движение всех подразделений, мы прошли между Воскресенском и Егорьевском и сомкнулись с отрядом Аюндая. Выше остановились казаки атамана Морозова, за ними калмыки и другие, пришедшие раньше нас части. В целом, не считая одного сбитого фурой китайца и его лошади, орда добралась до места сбора без потерь, хотя увидеть это воочию было невозможно, так как позиции войска были растянуты километров на восемьдесят, опоясывая Москву с востока широкой дугой, напоминающей серп или лук без тетивы. Предупреждённые письмами местные власти отнеслись к нашему появлению терпимо, авторитет министерства культуры и, особенно, Никиты Михалкова работал исправно, но вот жителям Московской области и неисчислимым подмосковным дачникам на просьбу Никиты Сергеевича о помощи японскому режиссёру было наплевать, присутствие прямо у них под боком нескольких тысяч непонятных грязных людей, похожих на полчища гастарбайтеров, и ржущих и постоянно гадящих лошадей их несказанно раздражало и наполняло воздух тревожным недовольством, грозящим с минуты на минуту перерасти в ненужную нам войну. Да и не за тем мы сюда явились, одолев семь тысяч километров, чтобы ругаться с бабами из-за потоптанного конскими копытами огорода или разбуженного отблесками костра ребёнка. Надо было приступать к главному.

- Ну? Есть у тебя какие-то мысли относительно того, что делать дальше? - спросил меня как-то Вадим. - Что бы ты мне сейчас посоветовал?

Помолчав, я покрутил головой и принюхался. Похоже, что где-то в стороне кто-то бросил в костёр какую-то вонючую хреновину вроде старой подмётки, и ветер доносил до меня слабоватый, но довольно противный запах.

- Ветер сейчас откуда, - спросил я его вместо ответа, - со стороны Егорьевска?

- Ну, да, - повертел он головой, - вроде бы оттуда…

- Тогда прикажи всем отрядам немедленно поджигать траву. Надо, чтобы начались лесные пожары и загорелись торфяники… Пока ветер с востока, он будет гнать дым на Москву. А что обычно делают президент, премьер и другие важные чиновники, когда Москву начинает заволакивать дымом горящего торфа? А?.. Я думаю, тут трудно ошибиться. Они уезжают по срочно возникающим у них государственным делам куда-нибудь в Италию, Германию или, на худой конец, в Сочи. И в Кремле не остаётся - ни-ко-го…

- И в это время, невидимые за дымовой завесой, мы войдём в город и займём опустевшие апартаменты власти, - закончил за меня Вадим. - Гениально! Я сейчас так и сделаю.

- Только надо будет потом всем сказать, чтобы закрыли себе лица мокрыми платками, чтобы не отравиться. И морды лошадям тоже…

В тот же день, торопясь, пока ветер не сменил своего направления, Вадим отдал приказ поджечь сухую траву, и от Воскресенска до Павловского Посада поползли лижущие землю языки низовых пожаров, от которых уже через день-другой заполыхали окрестные леса и начали тлеть торфяники, окутывая российскую столицу крайне неприятным, вонючим дымом, от которого начинают болеть лёгкие и повышается давление.

Заняв под штаб одну из пустующих дачек, мы регулярно просматривали по оставленному хозяевами старенькому телевизору новости, стараясь не пропустить информацию о реакции властей на торфяные пожары. Но первая информация пришла не с экрана телевизора, а прямо с неба.

- Вертолёт! Смотрите, вертолёт! - услышал я однажды крики за стенками шатра и, выскочив на улицу, посмотрел в небо.

- МЧС прилетело! - крикнул один из моих камердинеров, указывая пальцем в стрекочущую белую стрекозу с красно-синими полосами на борту, кружащую вдоль линии неостановимо разгорающихся пожаров.

Похоже, что больше, чем картина очагов возгораний, внимание наблюдателей привлекло огромное скопление людей и лошадей вдоль всей линии пожаров, потому что вертолёт всё больше и больше кружил не над дымящимся лесным массивом, а над нашими шатрами и палатками, разглядывая тысячи привязанных у прясел лошадей и толпы снующих вдоль линии огня людей с луками и ружьями на спинах.

- Где ковровцы с «мухами»? - услышав крики про вертолёт, выскочил из своего шатра Вадим. - Сбить, немедленно! И срочно передать по всем отрядам, чтобы все появляющиеся вертолёты были немедленно сбиты! Немедленно! И пожарные, и эмчээсовские!

Я не видел, как гранатомётчики производили выстрел, они стреляли где-то в стороне от меня, заметил только, как, оставляя в небе дымный белый шлейф, к эмчээсовскому борту метнулась чёрная точка гранаты, после чего над лесом вспыхнул багровый шар огня и разломленный взрывом на две части вертолёт рухнул на территорию горящих торфяников, подняв там высокий столб искр и алого свечения.

- В выгоревший торф провалился, - сказал кто-то за моей спиной. - Как в преисподнюю ухнул.

- Вертолёты сбивать немедленно! - грозно повторил для всех Великий Хан. - Если нас здесь увидят наблюдатели МЧС, нам не помогут никакие письма Михалкова. Их доклад - это не звонки скандальных дачников, учтите это…

С этого дня по всей линии дислокации войска было установлено круглосуточное дежурство, при котором в состав дозорной группы помимо обычных стрелков обязательно включался гранатомётчик с «мухой». И результаты не заставили себя ждать. В течение недели было сбито ещё два вертолёта и захвачен в плен автобус с десятью сотрудниками МЧС. Автобус был загнан под деревья, а эмчээсовцев временно изолировали в подвалах трёх ближних дач, владельцы которых не выдержали соседства с нами и с дымящимся лесом.

После одного из очередных совещаний Вадим попросил меня задержаться, и, когда все посторонние ушли из шатра, пригласил меня к столу.

- Садись, а то мы с тобой так ни разу за бутылкой и не посидели.

- Почему же? А на Новый год?

- Ну, вспомнил!.. Это как будто в другой жизни было! Белый снег Шынгыстау, белая кошма, белое платье невесты… Всё это осталось за спиной, и его уже не вернуть, вызов брошен.

- Что ты имеешь в виду?

- А то, что сбитых вертолётов нам не простят. Это ведь уже не игры, это вооружённая борьба против существующей власти. Пока мы не стреляли, нам могло сойти с рук всё - даже наше вторжение в Кремль! А теперь мы вооружённые мятежники… Преступники… Не боишься?

- Однажды я летел на самолёте из Читы в Иркутск, хотел восстановиться там в университет на геологическое отделение, и на нашем пути оказался грозовой фронт, - вспомнил вруг я. - Облетать его было слишком далеко, фронт был широкий, и лётчики решили его перепрыгнуть. Признаюсь тебе, я жутко боюсь летать на самолётах даже в тихую погоду, а тут ещё - гроза, да какая!.. Впервые в жизни я видел эту устрашающую стихию не над собой, а под собой. Ты представить себе не можешь, какое это жуткое зрелище - вспыхивающие под тобой молнии и грохочущий под тобой гром! В первые минуты у меня аж волос дыбом вставал… А потом стало вдруг пофиг. Понимаешь, я смотрел на эту грозу не из обычного, а уже как бы из иного - какого-то потустороннего - бытия. Как будто я уже давно живу в обителях Божьих, и мне нет ни малейшего дела до того, что происходит где-то там, внизу, в моей прежней жизни... Гроза страшна, когда она гремит над твоей головой. А когда она гремит под тобой - она превращается в абстракцию… Примерно так же и теперь. Я уже будто пережил всё, что может со мной случиться. И теперь я смотрю на происходящее, как на ту грозу - уже не снизу, а сверху…

- Ну, тогда давай, - поднял он рюмку. - Чтобы никакая гроза была для нас не страшна. За победу!

Я молча кивнул и выпил.

- А вот скажи, - заговорил он снова, поставив свою рюмку. - Если бы выбор жизненных путей зависел только от тебя, с кем бы ты предпочёл сейчас быть - со мной или с нынешней властью?

- С Танькой, - ответил я, усмехнувшись. - И со своими пацанами.

Он удивлённо посмотрел на меня, но ничего больше не спросил. А я не стал ему развивать свою мысль. Да и что в этой мысли нового? Разве кто-то сам не видит, к чему нас приводят обновления? Все эти революции, перестройки, реформы… Уже и слепому давно должно быть понятно, что лучше не воевать за власть, а молиться, чтобы Господь просветил её Своим учением и помог ей вспомнить о народе, который она представляет, и своей великой миссии перед ним…


33.

Нужная информация прозвучала через три дня, когда огонь надёжно ушёл вглубь торфяных болот и Москва утонула в невыносимом едком смоге. В дневном выпуске новостей мимоходом сообщили, что президент страны вылетел в сочинскую резиденцию Бочаров Ручей, а премьер выехал с инспекторской проверкой в Анапу. В срочные командировки отправились также большинство членов правительства, министров и других государственных деятелей, и даже мэр Москвы выехал на экстренную встречу с мэром города-побратима Бангкока.

Посмотрев выпуск новостей, Вадим отдал приказ готовиться к выступлению и ушёл собираться. Каждый воин должен был приготовить себе платок для защиты лица от дыма и взять с собой объёмную флягу с водой, чтобы смачивать его ткань во время движения по задымленной территории. Такой же платок рекомендовалось набросить и на морду лошади.

Выходить решили с наступлением вечера, когда прохладный воздух хотя бы немного осаждает едкую вонь, а также замирает общественная жизнь и прекращают работу государственные службы. Решили идти налегке, оставив пока обоз на месте под охраной. Оседлали лошадей, проверили оружие, подняли знамёна, сверили по мобильникам время… И, наконец, отзываясь щемяще дрогнувшей ноткой в сердце, прозвучало столь давно ожидаемое и пугающее слово: «Пора…»


…По Москве мы прошли, как нож по маслу, не встретив ни малейшего препятствия, нас как будто давно уже в этом городе ждали. Единственная попытка преградить путь была сделана непосредственно в воротах Спасской башни, но там наши нукеры мгновенно разоружили кремлёвских охранников и закрыли их в какой-то подсобке. Вихрем пронёсшаяся по кремлёвским зданиям служба ханской безопасности без труда разоружила кремлёвский гарнизон и немногочисленную службу охраны, не оказавшую никакого сопротивления. Глубокой ночью Великий Хан Чингисхан Второй ступил под своды Московского Кремля и потребовал призвать к себе коменданта. Коменданта в это время в Кремле уже не было, но обнаружился один из его помощников, с помощью которого открыли президентский кабинет и по спецсвязи оповестили все центральные СМИ о произошедшей смене власти. На одиннадцать часов утра в Кремль были созваны те из министров, которые ещё оставались в Москве, на двенадцать - приглашены олигархи и ведущие бизнесмены, на час - лидеры политических партий и общественные деятели. А на десять часов утра была назначена встреча Великого Хана Чингисхана Второго с народом и прессой у ворот Спасской башни.

Отдав необходимые распоряжения, Вадим велел позвонить оставленным с обозом воинам и ехать всем в Москву.

- Разбивайте шатры на Красной площади, это теперь ваш город, - сказал он сотникам. - Ты пока тоже поживи со всеми, - сказал он мне. - Потом как-нибудь мы со всем разберёмся и решим, как быть дальше. А сейчас так будет лучше.

И, уже поворачиваясь, чтобы уйти вглубь кремлёвских коридоров, добавил:

- Извини, брат. Время стихов закончилось. Начинается проза…


…Обоз пришёл часов в восемь утра, имущество из телег переложили на машины и таким способом быстренько привезли его на Красную площадь, которая, и без того забитая конными людьми и набежавшими к этому часу журналистами, превратилась в гудящий средневековый майдан, где на глазах поражённых прохожих возводились шатры и палатки, ржали кони и толпились экзотически одетые и чем попало вооружённые люди.

Я слез с коня, отдав поводья одному из чудом не потерявшихся в этой толчее камердинеров, и прохаживался недалеко от Спасской башни, разминая затёкшие за ночь в седле ноги. Недалеко от меня, не слезая с коней, стояли, чутко ловя любое моё движение, мои верные девять нукеров. У всех на лицах были повязаны влажные платки для защиты от дыма, но я их уже узнавал и в платках, настолько мы успели привыкнуть друг к другу и изучить характеры.

В девять часов, требовательно сигналя и продавливая носом кишащую толпу, сквозь площадь проехал гигантский серый лимузин со звёздно-полосатым флажком на капоте и скрылся в воротах Кремля.

- «Этому-то здесь какого хрена надо?» - недовольно подумал я, но потом понял, что без приглашения Великого Хана он бы сюда не приехал.

Прибыв раньше всех для встречи с Великим Ханом, возле меня всё утро крутилась худенькая, как мышка, журналисточка с коротко стриженными чёрными волосами и тёмными, заметно сдвинутыми к переносице и косящими глазами.

- Альбина Ледкова, - представилась она, узнав, что я член ханского совета и могу подвести её к Великому Хану. - А это - моя команда, - и она кивнула на полусонного оператора с кинокамерой в руках и такого же не выспавшегося ассистента.

- Вы мне покажете Великого Хана, когда он выйдет? - приставала она. - Я хочу взять у него интервью. Представляете? Первое интервью великого преобразователя России, данное им лучшему демократическому каналу! Мы давно ждали и приближали этот момент, и мы имеем право на первое интервью с ним. Вы мне его покажете?

- Ну почему же нет? Как только он появится, я вас ему сразу же представлю.

- Вау! - взвизгнула журналистка. - Блеск! Я потом найду способ вас отблагодарить.

- Вы мне пока лучше скажите, кто это там так радуется? - спросил я в свою очередь, увидев появившуюся недалеко от ворот Спасской башни бурно ликующую группу людей, которые, не скрывая своего восторга, весело подпрыгивали на месте, размахивая самодельными плакатами с надписями: «Наш герой - Чингисхан Второй!».

- Ну как же? - удивилась моя собеседница, недоумённо закатив глаза и всплеснув руками. - Это известные оппозиционеры... Как же можно не знать таких людей!

- А там что за клоуны в масках? Куклусклан какой-то, - кивнул я на неистово скачущих неподалёку девиц, на головах которых были надеты матерчатые колпаки-капюшоны ярко-синего, красного, жёлтого, зелёного и розового цветов с прорезями для глаз и ртов.

- Неужели же вы не слышали о нашумевшей протестной акции? Об этом писали все газеты мира, интернет просто переполнен материалами о них.

- У меня нет интернета…  А чему все так радуются сейчас? Они же ещё не знают, что им скажет новый глава страны…

- Ну как же! - артистично повторила закатывание глаз журналисточка. - Это же счастье - быть причастным к рождению нового справедливого государства, идти в одном ряду со знаменитыми людьми своего времени. Посмотрите - это же совесть российской интеллигенции, борцы с авторитаризмом, нетолерантностью и косностью! Лучшие люди государства... В них - опора новой власти, будущее нашего государства.

- В них? - повторил я, вглядываясь в лица и маски беснующихся. - Вы не ошибаетесь?

- А в ком же ещё! - гордо подтвердила журналистка. - Более достойных людей в стране нет, можете мне поверить… Но где же наш герой, это не он там выезжает из ворот? - и она вытянула тоненькую хрупкую шейку, жадно ища взглядом человека, несущего России подлинную свободу от застоявшейся псевдодемократии и набирающей силу непсевдодиктатуры.

- А где народ? - спросил я в свою очередь, глядя на ликующую «элиту».

- Народ на фазендах, картошку копает. А то скоро начнутся дожди, пропадёт урожай… Ой, смотрите, смотрите! Это там не Великий Хан?

Но это ехали Хайдар и Аюндай. На них были шикарные сверкающие красные халаты, зелёные сапоги с загнутыми кверху носами и кругловерхие шапки с песцовой оторочкой. На боку висели кривые сабли в красивых ножнах, а на уздечках и поводьях сверкало серебро и лучились бликами разноцветные камни, так что невольно можно было принять любого из них за верховного правителя и главнокомандующего войском.

- Его среди них нет, - сказал я.

- А вон там, дальше - не он?

Вслед за Хайдаром и Аюндаем показались другие воеводы и сотники, одетые в яркие кафтаны и халаты, но Вадима среди них тоже не было. Тем временем Хайдар и Аюндай начали разъезжаться налево и направо от ворот, образуя как бы почётный караул, а следом за ними начали разъезжаться и выстраиваться по бокам в стройные шеренги и остальные военачальники, члены Великого Хурала и старейшины племён. И только после этого я увидел, как в образовавшийся коридор выехал на своём чёрном жеребце сам Великий Хан Алханайской Суверенной Буддисламской Империи Чингисхан Второй.

- Вот он! - чётко произнёс я и резко выбросил вперёд правую руку, указывая пальцем на одетого в небесно-голубые одежды Вадима.

И в ту же секунду, радостно взвизгнув в воздухе от нетерпения, над головами толпы пронеслись девять голодных, словно весенние пчёлы, остро отточенных стрел, которые пропороли своими жалами голубое, как небо, одеяние Великого Хана и впились в его смертное, как и у любого из стоявших вокруг людей, тело. Судорожно дёрнувшись в седле, Вадим вскинул, будто в державном приветствии, вперёд и вверх правую руку, отчаянно заскрёб растопыренными, как орлиные когти, пальцами пустоту московского дымного воздуха и, заваливаясь на левый бок, рухнул с лошади.

- Снимаем! Быстро всё на камеру! - взвизгнула от восторга журналистка и чуть ли не пинками погнала свою команду туда, где под копытами красавца коня ловил свои последние секунды жизни несостоявшийся властелин новой великой Империи Чингисхан Второй.

Расталкивая застывших в оцепенении воевод и не востребованную опору новой власти, оператор судорожно протиснулся между политиков, бизнесменов и шоуменов и, выставив впереди себя дрожащими то ли от возбуждения, то ли от вчерашнего перепоя руками камеру, поспешно ловил в видоискатель замирающую на земле фигуру бывшего Великого Хана с девятью расплывающимися по нежной голубизне кафтана алыми пятнами.

Пространство перед Спасской башней мгновенно превратилось в кипящее варево. Кто-то истерично пытался протиснуться к упавшему на брусчатку Вадиму, кто-то судорожно лез им навстречу, торопясь от греха подальше уйти от этого не сулящего ничего хорошего места и случившегося здесь происшествия. При этом все что-то неистово кричали и размахивали руками. Слева от ворот завязалась какая-то нелепая в данной ситуации драка, кто-то дико размахивал шашкой, крича, что порубает всех, на хрен, на куски. В воздухе продолжала висеть едкая и вонючая дымка, от которой слезились глаза и першило в горле, а тонувшая в мутно-белесом мареве реальность казалась каким-то выморочным, болезненным сном, который должен скоро развеяться и уступить место здоровой правде и ясности.

Оттеснённый мечущейся толпой от Спасских ворот, я как-то быстро потерял из виду в образовавшемся водовороте и журналистку с её командой, и моего камердинера, державшего на поводу моего коня, и моих верных нукеров с их наделавшими делов луками - и незаметно для самого себя оказался вдруг на противоположном краю площади, там, где ограда собора Василия Блаженного закругляется и образует некий мягкий угол. Людские вихри бурлили и здесь, завиваясь в засасывающие воронки и стремительно растекаясь в противоположные стороны - один поток лился в сторону Большого Москворецкого моста, а другой - в сторону Исторического музея. Не знаю, как так получилось, но я почему-то потёк вместе с теми, кто двигался к музею, и вскоре меня вынесло к маленькой церковке иконы Божьей Матери «Казанская», проходя мимо которой, я успел украдкой перекреститься и попросить про себя Её помощи, хотя я и не уточнил, в чём. Потом меня протолкнуло сквозь Иверские ворота, и я оказался на огромной, как какое-нибудь колхозное поле времён эпохи социализма, площади перед разрушенной и заново отстроенной гостиницей «Москва».

- Не подскажете, где тут ближайшее метро? - с трудом выбираясь из несущего меня потока, спросил я у кого-то из прохожих.

- Пройдите немного вправо и увидите вход в вестибюль станции «Площадь революции». С неё же можете перейти на «Театральную» или на «Охотный ряд».

Поблагодарив, я пошагал в подсказанном направлении и вскоре действительно увидел вход в метро. Войдя в вестибюль, подошёл к висевшей на стене схеме линий метрополитена и посмотрел, где я нахожусь. Найдя станцию «Площадь революции», я проследил за разбегающимися от неё в разные стороны синей, красной и зелёной ветками, и вдруг остановил свой взгляд на станции «Комсомольская», до которой от меня было всего лишь четыре остановки по красной линии. А ведь там, как я помнил, находится Казанский вокзал, с которого по несколько раз в день отправляются поезда сибирского направления. Мне всего-то и надо, что проехать эти четыре остановки да купить в кассе Казанского вокзала билет на ближайший поезд до Томска. А уж там-то я как-нибудь доберусь и до своего Криниченска. Подумаешь - триста километров по асфальту да каких-то три десятка по грунтовке! У меня в заначке ещё оставалась некоторая сумма после колпашёвской переправы, так что доеду. Главное, чтобы Танька была дома и топила баню…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.