Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(52)
Сергей Криворотов
 Кишинёвский Радамес

Соседка тетя Оня, мать Валерика, моего друга детства на два года младше, работала билетером в расположенном по соседству театре. Вот уж повезло так повезло! Сколько раз она пускала нас без билетов на всевозможные спектакли. Обычно всегда находились незанятые стулья на галерке. А после первого действия можно было спокойно занимать обнаруженные ниже свободные места в ложах на балконе, в бельэтаже, бенуаре, даже амфитеатре. В партер после третьего звонка строго не пускали, да там и видно было намного хуже за чужими головами.

После шестого класса одаренный Валерик уехал в Москву учиться в математической школе при МГУ, победив на городской олимпиаде. Теперь тетя Оня по старой памяти пропускала меня уже одного. Особенно часто я ходил на спектакли летом во время школьных каникул, когда труппа местного драмтеатра отправлялась в турне по городам и весям шестой части мировой суши. На это время обязательно приезжали с гастролями иногородние коллективы - всегда один месяц для оперы и балета, второй - для оперетты. Сколько так пересмотрел в старших классах! Никакому театральному завсегдатаю не приснится!

Больше всего запомнилась постановка «Аиды» Кишиневского театра оперы и балета. О том, какими сочными и музыкальными голосами владели молдавские артисты, не стоило и говорить. Да и Верди есть Верди, трудно испортить его шедевры. Но памятен тот спектакль оказался совсем другим.

В последнем действии Радамеса заживо заточают в пирамиде за измену родному Египту вместе с рабыней Аидой, ради которой он и пошел на предательство. Все здорово и трагично. Они поют, хотя слов большей частью не разобрать, да и кто может на слух воспринимать все слова в оперных партиях? Но для любого становилось ясно: поют о любви, и оба счастливы наконец-то воссоединиться, хотя бы в этой мрачной темнице. И вот, когда накал страстей и голосов исполнителей поднялся до виртуозных высот, ближе к концу оперы внезапно рухнула декорация. Большая пластина, служившая задней стеной замурованной гробницы, с оглушительным грохотом обрушилась вниз прямо на изливавшую свои чувства друг другу и зрителям парочку. И, о чудо! Даже не задела влюбленных, оставшихся целыми и невредимыми стоять в клубах поднятой со сцены пыли. Что толку гадать о причине казуса: плохо закрепленная нетрезвыми рабочими (театра, конечно, а не древнеегипетскими рабами!) панель, результат сложения силы голосов солистов, потрясших и разрушивших своими мощными децибеллами крепления декоративной пирамиды? Главное - никто не пострадал. Сами артисты, разумеется, не ждали такого ответа на надрывные излияния своих душ и выглядели намного испуганнее зрителей в первых рядах партера. Оркестр умолк на полуноте, солисты прекратили петь на полуслове. В театре повисла недолгая абсолютная тишина. Когда у публики и самих исполнителей рассеялись сомнения, что все живы и здоровы, зал взорвался нескончаемой овацией.

Я поначалу вместе со всеми очень обрадовался такому исходу. Мало того, что вызывавшие сочувствие герои невредимы, очень кстати альтернативой неизбежности мавзолея фараонов перед ними открылся путь к свободе. Будто высшие силы вошли в их положение и смилостивились, избавив от неминучей погибели в недрах пирамиды без притока воздуха, без воды и пищи. Бегите, мол, ребята, и «свобода вас примет радостно у входа»! Бегите поскорее прочь и живите вместе долго и счастливо!

Но тут меня, как и наверняка многих в зале, ждало глубокое разочарование. Вместо того, чтобы, пока есть возможность, сматывать удочки куда подальше, эта неразумная парочка возобновила свои обжималки и прерванное пение, делая вид, что ничего якобы не произошло и никакого выхода перед ними не нарисовалось. Глупо это выглядело: рухнувшая стена с открывшимся в проеме звездным небом над египетской пустыней и приговоренная парочка, старательно делающая вид, будто ничего такого им вовсе не надо, и они только и мечтают умереть здесь вдвоем в пыли и тесноте мрачной гробницы. Ну, не дураки? Очень они разочаровали этим сопереживавшую влюбленным публику. Вот она, наглядная рабская психология на практике. Ладно еще Аида, рабыня с каким-то стажем, хоть и примадонна театра, испугалась возможности покинуть «клетку» больше рухнувшей на них массивной плиты, почти натурально исполненной по задумке декораторов. Но Радамес-то, Радамес - герой, полководец, бывший начальник фараоновой стражи, ему как такое простить? Не о себе, хотя бы о своей возлюбленной, ради которой пошел на преступление, озаботился бы! И себя, и ее окончательно обрек на предписанную жрецами смерть, малодушно оставив без внимания предложенную свыше помощь. Словом, показал себя полным недотепой и дебилом.

Артисты старательно, как предусматривалось постановщиками, допели свои партии до конца и сорвали новый шквал аплодисментов. Но убеги они в образовавшуюся дыру на свободу посреди незавершенной арии, наверняка получили бы в награду намного большее признание публики.

После выбора ими такого нелогичного продолжения уже не верилось в искренность их страсти, как поначалу по ходу действия. Стало ясно, что на сцене всего лишь артисты, неискренние имитаторы чувств с хорошо поставленными голосами, и не более, все игра и фальшь, и ни о какой настоящей, якобы все побеждающей любви, имевшей место в жизни Древнего Египта по замыслу того же Верди, речи вовсе не идет.

Много лет спустя, снова и снова вспоминая тот спектакль с обрушением гробницы, я решил, что исполнители действительно вжились в роль, прониклись духом древнеегипетского рабства, по крайней мере, Аиде полагалось предстать таковой уже по сюжету. Но и не только, сами артисты являлись рабами детально расписанного сюжета, расценок бухгалтерии, режиссера театра, да и всей страны с ее жестко регламентированными сверху правилами, как и все прочие зрители той оперы в тот вечер. Никто из них никак не мог совершить что-то непредусмотренное! А ведь этот момент давал возможность превратить его в их настоящий звездный час, о котором не стыдно было бы рассказывать внукам! Не выгнали бы их из театра с такими великолепными голосами! А впрочем, кто знает?..

Несмотря на разочаровавшую концовку, обрушение египетского мавзолея запомнилось мне надолго. С этим мог сравниться только другой эпизод, виденный в Кремлевском Дворце съездов несколькими годами позже. В масштабной постановке «Дон Кихота» Новосибирского театра оперы и балета на сцену вывели настоящую лошадь, которая внезапным громким ржанием нарушила неписаные законы балета.

Восторг публики оказался оглушительным и долгим. Выступление участника на четырех копытах затмило все старания танцоров на протяжении четырех действий в семи картинах красочного представления и навсегда осталось в памяти очевидцев. Хорошо еще, кобыла не наваляла своих кругляшей, хотя на этот счет наверняка какие-то меры постановщиками предпринимались. Вполне возможно, накинутая на круп попона скрывала привязанный под хвостом страхующий мешочек. А то если привлекать в статисты таких безмозглых животных, можно от них всего ожидать в самый неподходящий момент!

Но в тот вечер у кишиневской «Аиды» состоялось не­ожиданное продолжение.

Под впечатлением от спектакля я брел домой. Идти-то было всего ничего - полквартала и улицу пересечь. Последние задержавшиеся театралы торопливо расходились в стороны передо мной. По привычке свернул к лавочке, на которой обычно собирались ребята со двора, и застал одного Саню Цыпу. Старше меня на три года, но уже вымахавший под два метра роста широкоплечий ватерполист тут же предложил:

- Курить хочу зверски, айда поищем, может, у кого сорвем?

Сам я не курил, ватерполист же просто маялся, терзаемый избытком здоровья, и полученное недавно звание мастера спорта не препятствовало вредным привычкам его обладателя.

Пришлось составить ему компанию. Пошли обратно к театру по успевшей опустеть улице. Не то что курящих - ни единого пешехода не встретилось, да мне было глубоко наплевать, это Сашок деланно страдал, как же: курильщик с младых ногтей, даром что спортсмен, подающее надежды дарование. Интересно, что сказал бы его тренер, узнай о таких нарушениях режима!

Когда проходили мимо дома проживания приезжих артистов, тишину позднего вечера резанул истошный женский крик. Обычно гастролерам тут сдавали квартиры - очень удобно, совсем рядом со зданием театра. А еще в этом доме проживал местный композитор по фамилии Пиндрус.

Крик повторился, и прямо перед нами в распахнувшуюся на улицу дверь из длинного коридора выбежала женщина с растрепанной прической. В свете уличных фонарей я признал недавно виденную Аиду, одновременно различился свежий внушительный синяк под ее левым глазом, который проступил несмотря на остатки не смытого после спектакля грима, должного придавать надлежащий цвет лицу рабыни-эфиопки.

Черноволосая Аида успела сменить египетский наряд на изящно приталенное зеленое платье с разрезом на боку, открывавшим точеную загорелую ногу. Обнаженные плечи и глубокое декольте демонстрировали естественный морской загар, подчеркиваемый бусами и браслетом искуственного жемчуга. Взволнованно хлопали наклеенные громадные ресницы (не из театральной ли гримерки?). Красивая, но уже увядающей красотой, бывшая жертва древнеегипетской деспотии внешне выглядела лет за тридцать, впрочем, о настоящем возрасте артистки глупо было гадать. Все же она очень приятно смотрелась, хотя вид в жизни и вблизи после ее недавно блеснувшей роли на сцене немного разочаровывал. Но Сашок лицезрел это чудо впервые, и стало видно невооруженным глазом, какое глубокое впечатление она на него произвела. Загорелая красавица бросилась прямо к нам, рискуя упасть с высоких карандашей черных лакированных туфель.

Ее мгновенный порыв адресовался вовсе не мне. Высокий широкоплечий ватерполист выглядел намного старше своих лет и представился ей надежной гарантированной защитой. Не составило труда догадаться, что она не совсем трезва. Надо же, спектакль только недавно закончился, а уже успела! Быстро же это у них, у артистов, получается! Впрочем, может быть, им требовался допинг еще по ходу оперы, как утверждали некоторые, для размягчения голосовых связок?

- Помогите мне, пожалуйста, помогите же! - выдохнула Аида нечто коньячно-ликерное, подтверждая мою догадку.

- Не вопрос! - Сашок отважно развернул свои и без того внушительные плечи и собрался вступить внутрь темного коридора за дверью. Драться он умел и любил.

- Нет, нет! Только никаких разборок! Просто уведите меня поскорее отсюда, - она споро завладела галантно предложенным локтем и прижалась грудью к накачанным бесконечными тренировками крепким мышцам. Артистка оказалась значительно ниже моего приятеля-спортсмена, выглядевшего рядом с ней настоящим гигантом. Естественно, с первого взгляда такой не мог не вызвать мгновенного доверия у спасавшейся от опасности беззащитной женщины.

Проявив не замеченную за ней по ходу недавнего спектакля прыть, бывшая Аида увлекла его за ближайший угол, прочь с центральной улицы, и уже там сбавила темп. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ними на значительном расстоянии, чувствуя себя в навязанной роли идиота. К тому же, как ни обидно, но меня театральная дива будто не замечала. Несколько раз Сашок оборачивался и тайком от вцепившейся в него спутницы делал свободной рукой недвусмысленные знаки, после которых сознающий себя лишним любитель-театрал отставал от них все дальше. Так они медленно и шли, впереди он и она, а сзади завидующий и несчастный свидетель в виде бесплатного и никому не нужного приложения. Но меня одолевало сильное любопытство, чем же закончится это спасение, так что бросать их наедине я не собирался. Как недавний зритель запомнившегося театрального зрелища, я ощущал свое полное право досмотреть спектакль полностью.

Фонари в боковом проулке не горели, свет с центральной улицы сюда уже не доставал. Завидуя старшему приятелю, я едва различал впереди прильнувшие друг к другу силуэты под темными ветвями разросшихся высоких кустов по краю тротуара. А уж о чем они там тихо говорят, и вовсе не имел никакого понятия. Сверху огромным звездным шатром над домами распахнулось безлунное небо, даже обедненное бледными отсветами ночного города, оно нисколько не походило на виденную недавно театральную бутафорию. Одного взгяда ввысь хватило, чтобы убедиться, вот она, достойная музыки Верди уже готовая естественная декорация! Только происходящее под ней нисколько не напоминает выдуманную сказку на мотивы Древнего Египта.

Пару раз они останавливались и, похоже, целовались. Непонятно было, кто из них проявлял большую инициативу, но, скорее всего, успокоившаяся женщина уже считала Сашка своим спасителем и торопилась выразить таким образом искреннюю признательность. При этом ему приходилось сильно наклоняться к спутнице, а несколько раз он поднимал ее до своего уровня.

Видно, сильно не хотелось им оставлять возбуждающую сумеречную зону, но вот приблизился угол, за которым от проулка убегала ярко освещенная поперечная улица, лишенная столь густой растительности. Полагалось ей такое сияние, поскольку носила она имя вождя мирового пролетариата и в конце концов переходила в одноименную центральную площадь города. Дом артистов остался позади, а перед нами на целый квартал тянулась глухая кирпичная стена, прерывавшаяся посредине намертво запертыми железными воротами, за которыми скрывались служебные постройки и вечный хаос театрального подворья. Голубки продолжали ворковать, передвигаясь вперед мелкими шажками с неотвязным свидетелем на хвосте в моем лице.

Вот и настала очередь нового поворота направо, мы приближались к зданию театра с другой стороны. Я с беспокойством понял, что наше путешествие грозит скоро закончиться. Сашок явно управлялся ее рукой, никаких попыток увести шикарную женщину куда подальше он не предпринимал, да у него и не было таких возможностей. Что он мог предложить, кроме нашей пацанской дворовой лавочки или купания без одежды в ближайшем городском канале?

Наше трио миновало давно закрытый парадный вход театра с погашенными внутри огнями и, замыкая круг, приблизилось к дому артистов, начальной точке совместного пути.

У открытой двери узнаваемый издалека в свете уличных плафонов нервно курил недавний Радамес собственной персоной. Я бы удивился, если бы вечер закончился без него! Сразу напрягшаяся Аида выпустила руку Сашка и держалась от него теперь на шаг сбоку. Их движение все больше замедлялось. Невольно мне пришлось подойти к ним и остановиться в двух шагах за спиной приятеля.

Вблизи Радамес оказался рыхловатым смуглым брюнетом с уверенно наметившимся брюшком. На сцене он смотрелся гораздо мужественнее, мускулистее, что ли. Видимо, подкладывали ему под одежду какой-то реквизит. В упор нисколько не производил этот мужик героического или устрашающего впечатления. В отличие от Аиды он успел смыть грим и переодеться. Махровый банный халат гэде­эровского производства поверх модной в те годы цветной нейлоновой рубашки, расстегнутой на волосатой груди, золотой перстень рядом с массивным обручальным кольцом на безымянном пальце и длинная сигарета во рту придавали ему сходство уже не с древнеегипетским персонажем, а, скорее, с участником балета «Бахчисарайский фонтан», также знакомого по репертуару молдавского театра, или хотя бы оперетты «Баядера», которую довелось посмотреть в исполнении гастролеров. Этакий напыщенный хозяин восточного гарема: что хочу, то и ворочу. Впрочем, еще больше он походил на холеного оседлого цыгана из театра «Ромен».

- Где ты шлялась? Мало тебе? Опять принялась за старое? - угрожающе спросил у женщины Радамес, не обращая на Сашка и меня никакого внимания.

- Знаешь, нехорошо женщину бить, - рассудительно заметил Сашок с укором.

- Вас никто не спрашивал. Это моя жена, юноша, и что мы делаем, вас никак не касается, - самодовольно известил он непрошенного защитника. С прищуром затянулся и театральным жестом отставил далеко в сторону руку с зажатой меж двух пальцев сигаретой. При этом он самым наглым образом с презрением выпустил длинную струю дыма прямо в лицо Сашка.

Как ни сильно хотел мой приятель недавно покурить, такое действие ему очень не понравилось. Ответ юного спортсмена последовал незамедлительно, его рефлексам можно было только позавидовать. Шаг навстречу, короткий, без замаха удар левой в солнечное сплетение обидчику, отчего не ожидавший подобного согнулся пополам. Да и предугадай он намерение рослого ватерполиста, куда ему поспеть за такой молниеносной реакцией! Тут же стремительно последовал крюк правой в левую скулу служителя Мельпомены и Терпсихоры, после которого он отлетел метра на полтора назад и неподвижно расположился на земле. Глаза его закатились, оставаясь открытыми, странно, но пальцы не выпустили сигарету, из которой сизой змейкой вился дымок. Постепенно на тлеющем кончике нарастал столбик пепла.

Первой опомнилась несостоявшаяся беглянка.

- Что вы наделали, мальчики! Зачем так? Ему же больно! - совершенно нелогично запричитала сердобольная женщина, одновременно наклоняясь к пострадавшему, приподняла безжизненную голову, моментально позабыв о собственных недавно полученных от Радамеса побоях, гладила ему волосы, целовала в безучастное к окружающему лицо.

- Ты его не убил? - с опаской шепнул я, подойдя вплотную к Сашку.

- Да не… не боись… скоро очухается. Это нокаут, - пояснил он, но считать, как рефери на ринге, не стал, хотя, видимо, такая мысль у него промелькнула.

- Чего вам надо? Ну? Пошли вон, пока милицию не вызвала! - гневно бросила ветреная жена артиста, не переставая тормошить бессознательного супруга, с наклеенных ресниц на получившего справедливое воздаяние закапали крупные слезы. Ее раскаяние выглядело искренним и очень убедительным.

- Пошли лучше, - потянул я застывшего ватерполиста, и мы с небольшим, чтобы не потерять достоинство, ускорением двинулись прочь под непрекращающиеся причитания рабыни Древнего Египта.

Выходит, мрачно заключил я про себя, этот самый Радамес на самом деле оказался дорог Аиде по жизни, возможно, этим и объяснялось ее нежелание воспользоваться открывшимся лазом к свободе...

Еще раза три я видел и слушал сладкую парочку из Молдавии в других постановках за время тех же гастролей. Все-таки издали исполнительница роли «Аиды» смотрелась намного привлекательнее.

Цыпу долго не встречал после того вечера, то он уезжал в спортлагерь, то на иногородние соревнования, а через несколько месяцев его забрали в армию. Впрочем, служить взяли в спортроту в часть, расположенную недалеко от космодрома на севере области, и за какие-то заслуги или презенты от деда-генерала в отставке почти ежемесячно отпускали домой на день-другой.

Но еще прежде, сдавшись под градом моих настойчивых расспросов, встречался ли он еще с оперной артисткой, оказавшейся женой кишиневского Радамеса, Сашок как бы нехотя похвалился, что успел однажды побывать у нее в отсутствие ревнивого мужа на снимаемой до конца гастролей квартире. Причем описал это настолько неубедительно, кратко и блекло, что мною сразу заподозрилось вранье. Было бы о чем хвастаться, он бы давно не утерпел, кто ж не знал нашего дворового задиру! Конечно, я не подал вида, что не поверил, а Сашок избавил меня от ненужных подробностей, которых, видимо, не успел и не смог сочинить.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.