Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(52)
Александр Ломтев
 Алешенька

- Да-а-а, Москва - это вам не наша глушь, там культура… - после первой-второй рюмки разговор всегда заходил о столице. И начинал этот разговор старший брат. - Одна архитектура чего стоит! Я уж не говорю о театрах. Когда мы с Анастасией в прошлом году ездили в Сочи, на два дня специально задержались в Москве…

И старший брат долго и подробно рассказывал, какое незабываемое впечатление произвел на них с женой поход в Большой. А Анастасия качала в согласии головой и поддакивала…

Выпивали за Москву, за культуру… Потом и средний брат делился впечатлениями от поездки в столицу. У его супруги в Москве жила родня, и он и сам себя считал едва ли не столичным жителем, хотя и жил в городке почти безвыездно, а курорты считал баловством и пустой тратой денег. Однако и он много интересного мог рассказать о культурной жизни Первопрестольной. И рассказывал…


Ну вот просто как в сказке у них случилось: было у отца три сына - два брата умных, а третий Алешенька. Как-то не задалась судьба. У братьев и образование, и жены интеллигентные - библиотекарша и бухгалтерша, а у Алешеньки - простая швея. Да еще куча детей. Да четыре класса образования. Но что интересно, праздники справлять благополучные братья предпочитали у него, у Алешеньки. И мать, когда слегла, к старшим братьям не поехала, стала доживать у меньшого…

Да и то сказать, хоть братья и куда как богаче жили, а на столе у Алешеньки пусто никогда не бывало. Вроде и не было ничего такого, что выставляли братьевы жены, когда изредка праздновали у старших, ни ветчины, ни вин дорогих, однако селедочка, тщательно чищенная с луком, да картошечка разваристая, с маслицем топленым толкушкой растоптанная, да огурчики-помидорчики, собственноручно женой заготовленные, да капустка тушеная с мясом, да квашеная хрусткая с яблочками мочеными - все не магазинное, все со своего огорода. А грузди собственноручно собранные в осенних пригородах, под рюмочку; а пироги под холодное молочко - горячие, пышные, невесомые во рту, да весомые в желудке… Братья ели да нахваливали: эх! как бывалоча в родной деревне у маменьки…

Алешенька любил такие застолья - и разговоры, и дружные песни, и гостей, а больше всего - родню; он с удовольствием смотрел на братьев и тайно гордился и ими, и их благополучием, и культурой, и умными разговорами про Москву.

Сам-то он в Москве бывал всего два раза. Последний - когда ему неожиданно выделили в профкоме путевку в Судак. Не Сочи, конечно, да еще и в марте, а все ж таки… Тогда у него был почти полный день между поездами, и Москву он посмотрел хорошо. И в трамвае, и в метро покатался, и по улицам побродил, и на ВДНХ побывал, и на Красную площадь, естественно, съездил. Но чем тут похвастаешься… А первый раз и вовсе… Алешенька вместе со всеми опрокинул рюмочку прозрачной и вдруг задумался. Да-а-а, тот раз не забудется Алешеньке, наверное, никогда…


Когда в марте их в подмосковной казарме подняли «в ружье», он и представить себе не мог, что произошло. Да что там, все сначала подумали - учебная тревога… И тут сообщили: Сталин умер! Все завертелось, закрутилось, словно во сне. Красная площадь где-то у Василия Блаженного, траурные ленты на знаменах, оцепление. Несколько суток без передышки, несколько суток волна за волной - серые человеческие толпы. Еду им тогда проносили в баках дворами, машине не проехать; спали по очереди в кузовах. Такого моря людей Алешенька больше никогда в жизни не видел. Порой откуда-то из переулков просачивались небольшие массы людей, шли на прорыв оцепления - все хотели попрощаться с товарищем Сталиным. Иногда их разворачивали, иногда пропускали, рассеивая.

В день похорон на их участок вдруг вывалилась огромная толпа. Шла она так мощно и неотвратимо, что сразу стало ясно - не устоять. Как же он тогда испугался! Словно в ступор впал. Люди с безумными глазами наплывали лавой, и Алешенька понял, что его неминуемо затрет в этом человеческом месиве, размажет по кузову грузовика, - понимал, а не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Но за секунду до того, как лава с мощным «Э-э-ххх!» ударилась о грузовики, он почувствовал, как кто-то подхватил его за ворот шинели и втянул в кузов. По гроб жизни с благодарностью будет вспоминать Алешенька здоровяка капитана, что спас деревенского ротозея от верной гибели. И тут началось - вопли, женские визги, скрюченные руки, тянущиеся к бортам качающихся машин. На карачках Алешенька отполз к противоположному борту, перевесился, и его вырвало… Сколько же тогда народу покалечило. Да и погибших, говорят, было немало…

Вскоре после этого их сменили, но в казармы не повезли. Велели почиститься, оправиться, построили и повели в Колонный зал - прощаться с вождем. Сколько же там было народу, сколько венков и цветов! Алешенька, кроме деревенской избы да двухэтажного военкомата в райцентре, и не видел ничего до Москвы, а тут такая красота - люстры, лепнина, украшения! Как он задрал голову на все эти красоты, так с задранной головой до выхода и дошел. Батюшки, а Сталин-то! И снова пожалел бестолкового парня капитан, разрешил с другой ротой еще раз пройти мимо гроба. Тут уж Алешенька и самого Сталина разглядел, и плачущего старосту всероссийского старичка Калинина, и хмурого Хрущева, и Маленкова - ой, да кого там только не было… Люди мимо гроба шли, конечно, хмурые, многие плакали, даже фронтовики…

Потом привели их в какую-то гостиницу, и тут кто где, кто в холле, кому повезло в комнатах, а кто и прямо на лестнице - вповалку повалились и часа три отдыхали. А потом покормили их очень сытно и уж тогда - в казарму… Да уж, было дело…


- Алексей, а ты ведь тоже в Москве бывал, - сказала вдруг жена среднего брата, - понравилась тебе столица?

Алешенька, словно из пруда, вынырнул из своих воспоминаний, улыбнулся:

- Как же Москва может не понравиться… Понравилась… Я где только там не был… Там недалеко от Казанского, ну, если из главного входа налево и потом по переулку, отличная закусочная есть… - Алешенька, уже начиная говорить, понял, что не то говорит, да остановиться уж не мог. - Сосиски там… дешевые… а вкусные…

Гости стушевались, но заулыбались, старший брат загремел бутылкой, разливая по рюмкам. А братьевы жены переглянулись иронично - «Алешенька», мол…

Пели песни, вспоминали родную деревню, ставили детишек по очереди на табурет - читать стихи, Алешенька играл на гармошке. Разошлись, как всегда, за полночь, когда соседи стали деликатно постукивать по батарее…


Ночью Алешеньке приснился товарищ Сталин. Он поднялся из гроба, подошел к оробевшему Алешеньке, положил ему на плечо тяжелую руку и, обращаясь к пришедшим проводить его в последний путь соратникам, сказал:

- Вот на таких простых солдатах держалась и держаться будет наша советская Русь!

И все бурно захлопали…

Алешенька проснулся с совершенно пересохшим горлом, поднялся, на цыпочках прошел на кухню и прямо из-под крана напился ледяной воды. На обратном пути заглянул в комнату к сыновьям. Ребятишки мирно спали, младший, растрюхав губенки, тихо посапывал и улыбался чему-то во сне. Сердце Алешеньки наполнилось влажным теплом. Васенька, младшенький, любимый…

/Саня-кнут

Мир сильно изменился. Очень сильно. Вот, например, пропали юродивые. Дураки, маньяки, нищие, бесноватые остались - этих маньяков и бесноватых по телевизору сколько угодно показывают, а юродивых больше нет. Вымерли как вид. А я еще застал времена, когда они изредка встречались. В середине двадцатого века…

В деревеньке, где жили мои бабушка с дедом, жил, может быть, последний юродивый России. Ну, уж в наших краях последний - точно! Классический такой юродивый: ходил в обносках, зимой и летом босиком, в сумку собирал все, что ни найдет или что подадут. Не попрошайничал, был добрым и разговорчивым. И все время не расставался с самодельным веревочным кнутом, за что и был прозван Саня-кнут.

Дед мой, когда сильно сердился на меня за детские мои, не всегда разумные, проделки, говорил в сердцах:

- Да у тебя понятия меньше, чем у юродивого! Вырастешь, будешь, как Саня-кнут, с голым пузом ходить.

Как и положено юродивому, был Саня-кнут истово верующим. И была у него мечта: попасть на камушек Серафима Саровского. Саровский монастырь в те годы уже оказался за колючей проволокой; поселок, что был под его стенами, облюбовали ученые и военные, которым Родиной было поручено создать атомную бомбу, чтобы ответить на бомбу американскую и спасти мир от войны. За колючей проволокой в три ряда, контрольно-следовой полосой, вдоль которой ходили солдаты с овчарками, оказалась и Дальняя пустынка, где Серафим вершил свой главный подвиг. Так что мечта попасть туда была из области несбыточных.

Но не зря старые бабушки говорят: вера сотворит любое чудо. Невероятно, но факт: на серафимовских местах Саня-кнут побывал!

Как-то в июле он вдруг из села пропал. А через месяц его привезли на военном «газике», провели в правление колхоза, а потом опять посадили в «газик» и увезли. Веревочный кнут, как заметили немногочисленные свидетели происшествия, был при Сане… После этого юродивый сгинул окончательно…

И только годы спустя тайное стало явным.

В то лето Саня-кнут во что бы то ни стало решил попасть в секретный город и пробраться на Дальнюю пустынку. Он всю весну и весь июнь бродил вдоль колючей проволоки и выискивал лазейку. Безрезультатно. Один раз в него даже стрелял узкоглазый темнолицый солдат - то ли киргиз, то ли якут. Но не попал.

И вот в конце концов Саня набрел на железнодорожную ветку, по которой в закрытый Саров по ночам ходили время от времени составы. Тут он и понял, как проберется в город. Выждав, когда на станцию пригнали состав с лесом, он нашел платформу с самыми большими бревнами и ухитрился пробраться в щель между стволами. Конечно, там его непременно должно было раздавить во время движения. Но не зря в народе говорят, что Бог заботится о дураках. Поскольку юродивый сродни дураку, Бог, видимо, пожалел Саню, и его не раздавило бревнами, не унюхали овчарки, не проткнул длинным железным штырем солдат на КПП. Когда состав пришел на товарную станцию Сарова, была еще ночь, и Сане удалось незамеченным выбраться из бревен и так же не обнаруженным уйти со станции.

Недели полторы он жил в самодельном шалашике на Дальней пустынке, которую нашел без труда по рассказам богомольных стариков из нашего села, еще помнивших, как их в детстве водили на поклонение мощам Серафима и в монастырь, и на пустынку. Однако, когда кончилась принесенная в котомке еда - хлеб, печеная картошка и печеные же яйца, пришлось идти в город. Тут, в городе, его и замели. Для интеллигентных жителей научного Сарова в диковинку оказался грязноватый человек в рубище и с кнутом на плече, который стоял у магазина и ласково просил хлебушка. КГБ в те времена работал шустро. Саня-кнут был моментально задержан, доставлен, куда следует, и кто следует, его допросил. Долго не решались поверить, что оборванный человек не американский или, на худой конец, английский шпион. Несмотря на то, что Саня-кнут подробнейшим образом описал, как он проник в город, показал шалаш, в котором жил, и рассказал, кто он и откуда, саровские рыцари плаща и кинжала долго отказывались признавать реальность его истории и усердно строили версии шпионского направления. Саня, однако, всем улыбался, ничего не боялся, охотно и многословно отвечал на все вопросы и вышел из себя лишь однажды, когда кэгэбэшники отняли у него кнут. Он так орал, рыдал и колотился в судорогах, что кнут ему вернули и больше отнять не пытались.

В конце концов Саню посадили в «газик», привезли в село и предъявили правлению колхоза с председателем во главе для опознания. Со шпионской версией кэгэбэшникам пришлось-таки с большим сожалением расстаться…

Куда увезли Саню, так никто и никогда не узнал. Говорили только, что, садясь у крыльца правления в кэгэбэшный «газик», Саня-кнут беспечно и счастливо улыбался. Еще бы, его несбыточная мечта сбылась. «Газик» повез его в неизвестном направлении, а оказавшиеся около правления случайные старушки тайком крестили воздух ему вслед…

С тех пор ни одного юродивого в наших краях никто никогда не видел.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.