Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(54)
Денис Рогалев
 Реинкарнация Петрова

Говорят, лучшее средство защиты - это нападение.

Когда трёхлетний Дима Петров впервые увидел по телевизору чёрный рояль с распахнутой крышкой, похожей на два горба, и услышал звучные аккорды «Марша Черномора» из оперы Михаила Глинки «Руслан и Людмила», он ощутил непонятный цепкий страх, вдруг овладевший всем его детским существом. Мальчик смотрел в экран телевизора, боялся от макушки до пят и всё же не мог оторвать своих широко распахнутых глаз от инструмента, не мог заткнуть ладонями свои уши, чтобы не слышать страшной музыки. Отражавшиеся в поднятой крышке пальцы пианиста подвергались ежесекундной опасности - зубастый монохромный зев в любой момент мог захлопнуть свою пасть и оттяпать ловкие пальцы музыканта.

Впечатление оказалось столь сокрушительно сильным, что потом Дима не мог спокойно спать несколько ночей кряду - чёрный рояль с распахнутой крышкой преследовал его в тёмном коридоре, караулил во мраке спящей мертвецким сном родительской спальни и хлопал крышкой, под которой сверкал и глухо громыхал клавишами чёрно-белый оскал невиданного доселе чудовища. Страшная чёрная бука оживала по ночам с одной единственной целью - доковылять до мальчика и слопать его целиком, поглотив в холодных космических безднах, таящихся под двугорбой крышкой…

Судьба ли, рок ли, но так уж совпало, что в те смутные дни родители как нарочно привели Диму в гости к тётке, у которой было пианино. Поначалу мальчик сторонился чёрного инструмента, но потом поборол в себе страх, медленно открыл крышку и несмело нажал на клавиши, интуитивно угадывая указательным пальцем пугающую мелодию, которая неустанно преследовала его во сне и наяву. В конце концов ему удалось подобрать мотив на слух, и с того момента он с утра до вечера наигрывал его на тёткином инструменте, стараясь тем самым добить в себе непонятный цепкий страх. Родители были крайне удивлены, когда узнали, что это за мелодия и что их отпрыск подобрал её сам, без чьей-либо посторонней помощи, непонятно где и когда её услышав, заподозрив в сыне музыкальный талант.

В семь лет по обоюдному согласию родители решили записать Диму в музыкальную школу на класс фортепиано. Мальчик не испытывал никакого рвения посещать ещё одну школу, но воспротивиться желанию родителей не смел. Впрочем, он довольно быстро освоился, инструментом начал овладевать сходу, ноты давались ему легко, как и музыкальные сочинения, которые он разучивал со своим педагогом, немолодым уже, сутулым и худощавым, с выдающимся кадыком мужчиной лет сорока. С непослушными бесталанными учениками, которые прозябали в классе по одной лишь прихоти родителей, Андрей Иванович Козинцев (так звали педагога) был строг, но без перегибов. Нерадивым ученикам он любил повторять:

- Если не прекратишь свои выкрутасы, я скажу твоим родителям, что у тебя талант…

Как ни странно, сомнительная эта угроза срабатывала, делая из отъявленных хулиганов смиренных середнячков, получавших свои удовлетворительные оценки и не отвлекавших более от занятий любимцев педагога.

Надо ли говорить, что Дима Петров у Андрея Ивановича был первым из любимцев. Оба - учитель и его ученик - частенько задерживались после занятий, чтобы внеклассно разучить какой-нибудь сложный этюд. Дима совершенно искренне и без потуг любил Баха, Моцарта и Бетховена. Как у большинства музыкантов, его первой любовью стал Амадей Моцарт, который тогда казался ему непревзойдённым композитором и мелодистом. Позже, однако, приоритеты мальчика поменялись в пользу Людвига Ван Бетховена, который покорил его своим мятежным духом и стоической верой в то, что музыка способна изменить мир. Постепенно Андрей Иванович познакомил Диму с Листом, с Рахманиновым и Скрябиным, рассказывая мальчику, какими неподражаемыми виртуозами они были в своё время и остаются таковыми по сей день в многочисленных интерпретациях самых известных и великих пианистов всех времён, почитающих за честь исполнить их волшебную музыку. С завидной лёгкостью мальчик постигал произведения Равеля и Стравинского, открыв для себя заново и с неожиданной стороны барокко Баха и Генделя, отчётливо услышав их влияние на авангардную музыку двадцатого века, будь то Шнитке или Таривердиев.

Дима мгновенно угадывал незнакомую ему вещь любого из композиторов, хотя бы единожды им услышанных, буквально по первым аккордам! Андрей Иванович Козинцев не мог не нарадоваться своим даровитым учеником, передавая ему все свои знания и посвящая ему всего себя, решив, что встреча с Димой Петровым - его счастливый случай и его предназначенная свыше судьба (таких вундеркиндов Козинцев за свою педагогическую жизнь ни до, ни после Димы не встречал).

В то время как сверстники забивали свои головы и уши вездесущим рэпом или буйной электроникой, Дима собирал внушительную коллекцию классической музыки, лучше которой он ничего себе вообразить не мог. Популярная музыка казалась Диме примитивной и узкой, беспощадно обкрадывающей его космическое пространство, дарованное классической музыкой, хотя он мог оценить оригинальное звучание того или иного эстрадного исполнителя, полученное благодаря возможностям современных технологий в студии звукозаписи, но не более того.

- А вы бы променяли безбрежный океан на мутный пруд? - вопрошал он, рассуждая о классической и эстрадной музыке.

Он не воспринимал всерьёз западные мюзиклы, симфонические обработки известных шлягеров так называемого прогрессивного рока, и даже классическую оперу Дима выносил с трудом, говоря, что музыка в ней уходит на второй план, а предпочтение своё отдавал многослойным симфониям и струящимся фортепианным концертам. Опасения Андрея Ивановича, что его ученика постигнет участь многих вундеркиндов, растерявших с взрослением свои способности, были совершенно напрасными - с каждым годом Дима совершенствовал своё мастерство, тайком от родителей и педагога сочиняя собственную музыку…

Странные изломанные фигуры учителя и его талантливого ученика сутуло восседали за чёрным инструментом, послушным каждому прикосновению к податливым клавишам тонких и умелых пальцев.

К двадцати годам из вечно лохматого и рассеянного подростка Дима превратился в длинного и худого юношу, зацикленного на себе и своей музыке, помимо которой для него в мире больше ничего не существовало. Он жил музыкой. Он был музыкой, наполняя себя ею, словно драгоценный сосуд волшебным эликсиром. Дима слышал музыку постоянно, даже во сне. Он всюду видел ноты (в камнях на земле, в пятнах на стекле, в рисунке на обоях), сочиняя на ходу очередную свою мелодию.

Разъезжая по миру с концертами, Дима мало обращал внимание на внешние обстоятельства, на какие-то достопримечательности той или иной страны, где он бывал, ожидая с нетерпением ночные часы уединения в гостиничном номере, когда он мог раздеться догола и сыграть на фортепиано свои собственные сочинения.

Как любого творческого человека, юношу одолевали сомнения - достойны ли его произведения искушённого слушателя и настолько ли они хороши, чтобы повсеместно исполнять их в концертных залах? Сомнения и не позволили ему открыться близким людям: ни родители, ни любимый учитель ничего не знали о существовании внушительной кипы из дюжины папок, в которых хранились нотные партитуры Дмитрия Петрова.

Жизнь ради музыки требует своих жертв. В случае с Димой жертвой этой, для него совсем незначительной и никак им не ощутимой, стала его личная жизнь, а точнее её полное отсутствие. Всякие попытки знакомства с какой-нибудь девушкой Дима обрывал на корню.

- Я женат на своей музыке, - часто повторял он своим близким. - Иное станет лишь досадной помехой.

Однажды два бойких приятеля Димы из музыкантов решили сломать забавлявшее их целомудрие товарища самым обыденным способом. Они заманили юношу на дачу, не сказав ему, что туда же будут приглашены барышни древнейшей профессии. Отягощённый обществом проституток, весь тот день Дима был мрачен и молчалив. Он не проронил ни слова. К вечеру компания разбилась на пары, и все потихоньку разбрелись по комнатам. Радостно потирая руки, бойкие приятели Димы заперли его на ключ с пышногрудой нимфой, решив, что дело сделано.

Не прошло и получаса, как на запертую дверь обрушились громкие удары кулаков. Побросав своих барышень, приятели, в чём мать родила, поспешили с ключами к дверям. На пороге их встретила пышногрудая и злая нимфа.

- Что за идиота вы привели?! - вопрошала она, поправляя на себе массивный лиф. - Не успела я показать ему свои сиськи, как он выскочил в окно! Думала, стекло вместе с рамой высадит…

Приятели так и покатились со смеху, кинувшись по горячим следам беглеца.

Петрова им тогда нагнать не удалось - получив преимущественное ускорение от созерцания царственных персий, юноша пулей домчал до вокзала, успев на последнюю электричку.

Впоследствии он всячески избегал случайных встреч с теми своими приятелями.

Вообще, друзей у Петрова было немного. Он сторонился новых знакомств и тяготился элементарным общением даже с близкими ему людьми. Впрочем, с одной девушкой он поддерживал давние отношения, и в данном случае это слово вполне применимо. Звали ту девушку Анастасией. Дружеские отношения у них завязались ещё в детстве в музыкальной школе. Как и Дима, Настя посещала класс фортепиано, хотя и без всякого энтузиазма, стоически продержавшись в кругу середнячков до самого окончания музыкальной школы. Впоследствии она увлеклась неформальной музыкой и вошла в состав группы, игравшей тяжёлый электророк, в качестве клавишника. Настю Дима забавлял своей преданностью предмету и вечно растрёпанными на голове волосами. Нередко она защищала его от сверстников-хулиганов, так и норовивших задеть Диму с явной целью довести его до слёз - совершенно безбоязненно Настя раздавала тумаки мальчишкам, и те её откровенно боялись, оставляя в покое и Диму. Он принял её покровительство, и у них сама собой сложилась негласная дружба.

Лёгкая на подъём, Настя постоянно что-то выдумывала. Однажды она купила акварельные краски, предложив Диме разрисоваться ими с головы до ног. Раздевшись до плавок, они поочерёдно разукрасили друг друга во все цвета радуги, обхохотав десяток фотографий, мгновенно сделанных «поляроидом» в тот день на долгую память.

Как правило, все затеи случались на квартире у Насти, пока её родители пропадали на работе. Иногда ей удавалось вытащить Диму на прогулку, а позже, будучи старшеклассниками, сводить его на концерт какой-нибудь модной группы. В толпе подвыпивших подростков, пронзительно свистящих и бушевавших рядом со сценой, на которой резвились их чудаковатые кумиры, Дима чувствовал себя неловко, терпя всё это безобразие ради одной лишь Насти. После концерта вся компания отправлялась к кому-нибудь на квартиру, чтобы заправиться напитками покрепче и шумно обсудить концерт. Дима всегда держался особняком, молча сидел где-нибудь в сторонке и нервно покусывал заусеницы на своих длинных тонких пальцах. Другие ребята не обращали на него никакого внимания, давно смирившись со странным спутником своей боевой подруги. Одетая во всё чёрное, с распущенными волосами и густым макияжем на лице Настя время от времени подходила к своему нелюдимому другу, дабы он не заскучал в обременявшей его компании подростков окончательно.

- Может, всё-таки ты попробуешь виски? - говорила Настя, постукивая чёрными ногтями по нетронутому бокалу с кубиками льда, застывшему в Диминых руках.

- Не хочу дурманить свой разум, - отвечал тот, передав ей свой бокал.

- Ну и зря, - посмеивалась Настя, пригубив виски. - Как тебе концерт?

- Стихийно, шумно, - пожимал плечами Дима. - А ты знаешь, что похожа сейчас на ворону?

- Кар-кар, - ухмылялась Настя.

Как-то во время одних из таких посиделок в гостях Дима вдруг заметил старенькое хозяйское пианино, уныло и забыто пылившееся у дальней стены. Не говоря никому ни слова, он покинул свой неприметный уголок и оказался рядом с заветным инструментом. Усевшись на раздвижной круглый стульчик, поднял крышку и чуть ли не носом уткнулся в пахнущие лаком клавиши. В следующее мгновение комнату оглушили стремительные аккорды третьей части четырнадцатой «Лунной» сонаты Бетховена. Эффект был неожиданный и поразительный. Все в один миг умолкли, уставившись на изломанную фигуру пианиста, погрузившись в бурную стихию его страстной музыки. Пальцы Димы упруго уминали чёрно-белые клавиши, отражаясь в поднятой крышке, как казалось со стороны - хаотично и наугад. Пианино было безбожно расстроено, но сей факт не остановил музыканта. Абстрагировавшись от внешнего мира, Дима с головой ушёл в свой собственный космос, где музыка сама по себе уже есть самодостаточная вселенная.

Когда он закончил играть, мысли его продолжали пребывать в далёких сферах, искренне недоумевая над телом, которое вынуждено было сидеть непонятно где и непонятно когда. Дима очнулся и удивлённо посмотрел на притихшую компанию подростков так, словно видел всех их впервые. Он узнал сидевшую рядом с ним Настю и печально улыбнулся ей.

- Чувак, ты зажёг! - произнёс патлатый парень в татуировках. - А можешь сыграть вот эту: па-ба-ба-бам?!

- Это тоже Бетховен, - сказала Настя, присев рядом с Димой. - Он всё может.

Вернувшись к клавишам, Дима выдал предложенные ему знаменитые аккорды пятой симфонии.

Весь тот вечер он развлекал молодых людей своей мастерской игрой, приобщив их, пусть всего на один вечер, к волшебному миру классической музыки.

Ночью, как обычно, компания разбилась по парам и разбрелась по комнатам. Настя потягивала из бокала с давно растаявшим льдом виски, изрядно захмелев.

- Знаешь, - сказала она, обращаясь к Диме, - я часто вспоминаю наше детство, когда мы вместе ходили в музыкальную школу, как мы разрисовывали друг друга акварельными красками. А ты вспоминаешь те далёкие деньки?

- Не-нет, - запнулся Дима, со всей деликатностью и нежностью прикрыв крышку пианино. - Я вообще мало о чём-то вспоминаю.

- Ты странный, - ухмыльнулась Настя, пересев на колени к Диме и обняв его. - Ты даже страннее, чем я. Мы все из кожи вон лезем, чтобы быть другими. А ты и есть другой. Понимаешь?

- Не очень, - ответил Дима, скривившись от окатившего его запаха алкоголя.

- Этим ты мне и нравишься, - прошептала Настя. - Ты непосредственный. Ты настоящий…

Дима зажмурил глаза, ощутив на своих губах влажные и горьковатые губы Насти. Он весь затрепетал, испугавшись, что сейчас упадёт со стула. У него закружилась голова, и сердце бешено забилось в груди. Он решил, что это его музыка продолжает им овладевать, а посему позволил сделать Насте то, что она сделала: раздевшись, она уселась на пианино и привлекла к себе Диму, отдав ему всю себя целиком.

- Скажи, о чём ты мечтаешь? - спросила Настя, когда всё было кончено.

- Не знаю, - ответил Дима, касаясь её музыкальной наготы. - Иногда я сижу в каком-нибудь соборе, и мои пальцы вдруг начинают оживлять старинный орган, мне часто кажется, что это не орган вовсе, а какой-то космический корабль с множеством скрытых механизмов и музыкальных труб, по которым, стань я капитаном корабля, я обращусь в мелодию и запросто смогу переместиться в космическом пространстве. Хочу быть органной музыкой, которая звучит во мне.

- Ты уже воплощаешь собой музыку, - возразила Настя, созерцая худое и бледное тело Димы. - Разве нет?

- Не совсем, - сказал Петров. - Мне осталось немного, чтобы стать музыкой. В буквальном, а не в переносном смысле слова.

- Я ничего не поняла, - засмеялась Настя, выудив из полумрака свои чёрные джинсы. - Но в любом случае желаю, чтобы твоя мечта осуществилась.

Дима рассеянно кивнул головой…

Время летело.

Вселенная расширялась, как и личная вселенная Петрова. Его профессиональная деятельность достигла своего пика. К тридцати годам он стал одним из лучших пианистов мира. Большинство своих программ, отличавшихся трудностью и виртуозностью, он играл без нот по памяти.

Личная жизнь у Петрова по-прежнему не складывалась (ей он не уделял никакого внимания, забывая зачастую насытить своё тело пищей). Оставаясь в душе большим ребёнком, он не мечтал о собственных детях. С Анастасией он встречался редко, всё мимолётом и больше по старой привычке. С годами девушка не оставила своих музыкальных пристрастий, одевалась в чёрное и продолжала играть в ставшей успешной в своей среде группе. Ещё через пару лет она выйдет замуж и родит двух ребятишек. Но об этом Дмитрий Петров уже не узнает…

Фанатичная преданность музыке имела свои последствия. Реальность и фантазии окончательно перепутались в голове пианиста. Он видел яркие сны наяву, и сны эти возобладали над суровой действительностью. Повсюду Петров слышал свою музыку. Он видел её в домах, в толпе людей, в листве деревьев и в математических ребусах. Он пропускал музыку через себя, как радужный спектр через призму, научившись видеть музыку в цвете. Он обонял её и осязал. Абстрактные звуки музыки становились для Петрова реальнее любого человека. Даже реальнее его самого. Он окончательно замкнулся на себе, чем дал повод распускать слухи о своём мнимом безумии.

На знаковой премьере органного концерта собственного сочинения Петрову сделалось плохо - в финале концерта он потерял сознание и под гул ахнувшей публики шлёпнулся на пол. Врачи тогда признали крайнее истощение пианиста (как физическое, так и психическое). Критика произведение Дмитрия Петрова восприняла весьма неоднозначно, кое-кто из уважаемых людей даже покинул зал, впрочем, с тех пор за автором закрепился новый статус современного композитора. «Легендарная посредственность», «Сумасшедший перфекционист», «Он сочиняет не саму музыку, а её тень» - вот некоторые из высказываний таблоидов. Ему сулили большое будущее, с нетерпением ждали новых его произведений, однако вскоре после премьерного концерта в соборе музыкант внезапно пропал…

Никто не знал, куда исчез знаменитый пианист и композитор. Слухи ходили самые противоречивые: от несчастного случая до бегства на тропические острова. Органное сочинение Петрова неоднократно и с большим успехом исполнялось по всему миру. Исчезновение автора лишь подогревало интерес праздной публики не столько к его музыке, сколько к его персоне. Все ждали новых произведений, искали партитуры, которые прятал от посторонних глаз странный композитор. Партитуры не нашлись, а следствие по исчезновению музыканта так ни к чему и не привело.

- Чудеса, - разводили руками сыщики. - Как сквозь землю провалился!

Международный розыск также не дал никаких результатов. Дело об исчезновении Петрова зашло в тупик.

В мире академической музыки закипела новая жизнь, связанная с Дмитрием Петровым, но без него самого. Слухи вокруг его странной личности не утихают по сей день, привлекая к себе повышенный интерес. Идея открыть загородный дом-музей в память о легендарном пианисте всем его знакомым и родственникам пришлась по душе.

- Он любил здесь отдыхать на каникулах, - говорила мама, пряча за платком красные глаза. - Летом купался в озере, а зимой катался на коньках.

Потерю единственного сына женщина переносила очень тяжело, в каком-то полубредовом забытье. Анастасия часто наведывалась в тот загородный дом, помогала, чем могла, утешала Димину маму…

- Господи, он такой наивный! - всхлипывала вечерами мать. - Его обмануть ничего не стоит, он же всему верит. Он и шнурки толком-то не научился завязывать… Дима, ты где! Ответь нам, Димочка, молю!

В углу гулко гудел черный рояль, на котором Дима любил играть в ненастную погоду.

- Я знаю одно, - сказала Настя, поглядывая на хмурый инструмент, - сейчас Дима в лучшем мире.

- Дай-то Бог, дочка, дай-то Бог, - вздыхала и крестилась женщина.

С момента странного исчезновения пианиста и композитора прошло три года.

Был дождливый летний день. Мать музыканта и её первая помощница Настя (с которой она сдружилась, считая её своей несостоявшейся невесткой) прибирались в загородном доме. Когда обе добрались до музыкальной комнаты, женщина опять всплакнула, доверив Насте убрать с инструмента пыль. Девушка деликатно и со всей осторожностью, как это обычно делал сам Дима, подняла крышку и мягкой тряпкой коснулась умолкших клавиш рояля, как по волшебству оживавших некогда под натиском длинных тонких пальцев Дмитрия Петрова. Рояль был немного расстроен. Настя подняла похожую на два горба чёрную крышку вверх… и отстранилась.

- Что там, дочка? - спросила мать Димы, заметив в Настином лице замешательство.

- Там нотные тетради, - ответила Анастасия дрогнувшим голосом. - Там кучи исписанных нотами листов.

- Вот где он хранил их всё это время! - радостно всплеснула руками женщина.

Она поспешила к инструменту, извлекая на свет одну за другой зашнурованные папки с нотными партитурами сочинений Петрова с небрежными авторскими пометками «фортепианных концертов, квартетов, симфоний, хоров и органной музыки». Пока женщина радостно копошилась в недрах чёрного рояля, Анастасия медленно отступала назад, покидая музыкальную комнату.

Там, под ворохом папок с нотами, она успела заметить нечто такое, от чего ей отчаянно захотелось закричать во весь голос и броситься из дома наутёк.

Там в глубине, в сплетении металлических нитей, деревянных молоточков и высохших человеческих жил, пылились по углам коробки с бесценными и неизученными партитурами, а между ними в позе эмбриона неприметно покоилось ничем не пахнущее высохшее тело человека, похожее на мумифицированного ребёнка...

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.