Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(54)
Ольга Торощина
 Антон из «Зазеркалья»

Самое удивительное, что, в отличие от большинства людей, Антон помнил тот момент, когда он начал помнить. Было ему года три, чуть больше или чуть меньше, не важно. Он открыл глаза и вдруг обнаружил себя в полутемной комнате сидящим на горшке. Рядом небольшой столик, на нем яркая лампа, и ее огни отражаются в трехстворчатом зеркале. А из зеркала на него смотрит сказочно красивая женщина - пышные кудри уложены в замысловатую прическу, длиннющие ресницы, кружевной высокий воротник. Она задумчиво улыбается, проводит по лицу мохнатой кисточкой, и после каждого взмаха становится все прекраснее и прекраснее. « Это же мама!» - с восторгом подумал Антон, хотел ее позвать, но вместо этого у него получилось нечто невнятное: «Ма-ка-ка-ка…»

- Покакал, что ли? - обратилась к нему красавица.

Антон улыбнулся и потянул к маме ручки. Но вдруг раздался резкий дребезжащий звонок, и одновременно заговорило, закаркало радио на стене: «Актеры, занятые во втором акте, срочно пройдите на сцену!»

- Ах, как ты не вовремя все делаешь! - с досадой воскликнула мама.

Она вскочила, стала что-то искать, невзначай пышным рукавом платья смахнула со стола несколько коробочек, и все это полетело на голову Антону. Было не больно, но очень обидно. И он уже собрался заплакать, но тут в комнату вбежала запыхавшаяся полная тетенька и истошно заголосила:

- Леночка, Леночка, третий звонок! Кринолин, кринолин быстрее надевай!

- Да тут Антошка обделался!

- Пойдем, пойдем! Я потом сама к нему зайду!

Мама сунула Антону беленький бумажный квадратик:

- Давай сам, ты уже большой, - подхватила двумя руками подол длинного платья и исчезла за дверью.

А Антон, обсыпанный с ног до головы пудрой и блестками, так и остался сидеть на горшке, зажав в кулачке салфетку.

Это было первое разочарование, но далеко не последнее.

На третьем этаже театра находился бутафорский цех. И это был настоящий дворец чудес, чего там только не было! Серебряные мечи с расписными рукоятками, копья, луки, рыцарские доспехи, деревянный конь почти в натуральный рост и карета-тыква на колесиках. Был еще белый пиратский попугай, совсем как настоящий, он даже головой мог качать и крыльями хлопать! И заведовала всем этим царством мамина мама, то есть Антошкина бабушка, а мастерил все эти чудеса маг и волшебник - дедушка.

На столе стояла ваза с фруктами: красные яблоки, пузатые груши, гроздь винограда с блестящими капельками. Антон даже задохнулся от восторга, схватил самое большое яблоко и смачно куснул. Два передних зуба хрустнули и сломались.

- Ну, не плачь, глупенький, - утешала «Ба» рыдающего от боли и обиды Антона. - Это же папье-маше, дедушка яблочки воском натер, вот они и блестят, как настоящие. А зубки у тебя новые вырастут…

- А не вырастут, я тебе сам сделаю. Хочешь - золотые, хочешь - серебряные, или как у бабы Яги - костяные, - вторил ей «Де».

«Всё вокруг не настоящее», - решил для себя Антон.

На сцене пели и водили хороводы веселые зверушки, а за кулисами зайцы дядя Коля и дядя Боря резались в карты и по очереди прихлебывали что-то из термоса, отчего лица у них делались красные и сильно довольные. Подружки-белочки тетя Валя и тетя Рая целыми днями просиживали на лестничной площадке между этажами: вязали шапочки и шарфики, курили сигарету за сигаретой и громко выясняли отношения. Добрый ежик дядя Толя, даже не сняв костюм с иголочками, в перерывах между утренними спектаклями дрых на кушетке в зрительском фойе. Да храпел так, что в гардеробе пришедшие первыми дети-зрители вздрагивали и боязливо озирались.

Но больше всего Антона удивляли, почти пугали, собственные родители. На вечернем спектакле он осторожно выглядывал из-за занавеса. Мама, вся такая нежная и воздушная, стояла на балконе, печально смотрела на луну и прижимала к груди цветок.

- Что значит имя, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. Ромео…

И тут появлялся папа! Высокий, стройный, он ловко подтягивался на руках и почти взлетал к маме на балкон. Папа был герой, а мама принцесса! Но потом они выходили со сцены и, стоя в кулисах, сдавленными голосами долго шипели друг на друга.

- Ты опять раньше вышел! У меня из-за тебя лучшая часть монолога пропала!

- Ой, трагедия какая, теперь «Оскара» не дадут!

- Придурок! Бездарь! Режиссерский сынок!

- Истеричка!

В кабинете над столом у деда-режиссера висели два больших портрета: лысый старик с мохнатой бородой и седой дядька в галстуке-бабочке и очках. Антон по малолетству даже думал, что на этих картинках дедушка нарисован, только в разное время. Так как дед с гордостью носил все присутствующие атрибуты: лысину, бороду, очки и «бабочку». И когда он был с чем-то не согласен, стучал в пол массивной тростью и гневно кричал: «Не верю! Не верю!». Антон, как, собственно, и все в театре, деда любил, хотя немного и побаивался. А сам дед боялся бабулю. Когда бабушка, главный бухгалтер, важно шла по коридору театра, молодые актеры вжимались в стены, заслуженные артисты галантно целовали ручку, а безалаберные монтировщики как-то разом трезвели и кланялись в пояс. Оно и понятно, от нее зависело все: деньги на спектакли, на декорации и костюмы, зарплаты и долгожданные премии…

А вот в детский садик Антон не ходил, некому его туда было водить. Мама и папа, как и полагается представителям богемы, спать ложились поздно и рано вставать не любили. Дед-режиссёр вообще, как капитан с тонущего корабля, уходил из театра последний. Под бабушкины грозные окрики и ворчание ночного сторожа, который дверь за ними запирал. Правда, художники «Ба» и «Де» были «жаворонки», птички ранние, но с первыми лучами солнца они скрывались за дверями своего бутафорского царства и носа на волю почти не высовывали.  

- Ба, я в садик хочу, - канючил Антон. - Лиза у дяди Толи-гнома туда ходит и Димка у тети Вали-белочки тоже….

- А тебе зачем? - искренне удивлялась «Ба».

- Они там в прятки и «казаки-разбойники» играют!

- Так пойди с монтировщиками в кулисах в прятки по­играй. Их никогда на рабочем месте не найдешь!

- А еще в детском садике рисовать и из пластилина лепить учат, - не сдавался Антон.

- Эка невидаль, - присвистнул «Де». - Вот тебе глина, твори! А хочешь, я тебя маслом писать научу?

- И читать учат, а мне скоро в школу идти, - отчаянно выкрикнул свой последний аргумент Антон.

Но находчивая «Ба» сняла с полки толстенную книгу «Искусство эпохи Возрождения» и усадила Антона изучать грамоту.

Так что Антону пришлось смириться со своей «горькой» судьбинушкой. Целыми днями торчать в театре: бродить по цехам и закоулкам, лазить по декорациям, сидеть на утренних репетициях, дремать в гримерке на вечерних спектаклях, дружить с пузатыми «гномами» и не всегда трезвыми «зайцами» и лишь одним глазком с завистью выглядывать в зал, где шумная и веселая детвора жила настоящей жизнью. «Ничего, скоро в школу пойду! Там все по-другому будет…» - мечтал он.

И вот наступил этот долгожданный день - первое сентября!

В первый класс Антона провожали всей дружной театральной семьей. Мама на курточку обычной школьной формы пришила блестящие пуговицы, а на плечики маленькие золотые эполеты, а «Ба» смастерила изящный галстук-бабочку со сверкающим стразиком в центре.

- Ты мой принц, мой маленький инфант! - прослезилась мама.

Дед-режиссер и бабуля-бухгалтер в стороне от столь важного события тоже не остались. Антону выдали огромную плетеную корзину с цветами, благо, днем раньше состоялась премьера и этого добра в театре было предостаточно. А повезли его в школу на служебном автобусе, декорированном воздушными шарами и разноцветными ленточками.

- Весь мир - театр! Перфоманс должен быть во всем и везде! - категорично заявил дед.

Антон готов был реветь во весь голос, убежать в лес, спрятаться или под землю провалиться. Но спорить с безумной родней было бесполезно, это он уже хорошо знал. Толпа горластых первоклассников, взволнованных родителей и учителей появление Антона оценила по достоинству. Некоторые взрослые просто дар речи потеряли, а детвора с воодушевлением принялась растаскивать с автобуса ленточки и шарики.

Учительница 1 «А» класса Марина Сергеевна, где предстояло учиться Антону, с трудом удерживая в руках цветочную корзину, настороженно разглядывала Антона, как некую причину возможной опасности:

- Какой хороший… нарядный мальчик…

К Антону подскочил мальчишка, весь такой рыжий, кудлатый, конопатый:

- Ты чё как попугай вырядился? Так никто не одевается!

- А судьи кто? - парировал Антон. - За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима, сужденья черпают из забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма…

Все лето в театре репетировали «Горе от ума», и текст бессмертного произведения осел у Антона в голове глубоко и полностью. Более того, цепкая детская память самопроизвольно, иногда к месту, иногда не к месту, выдавала не совсем понятные цитаты.

- Дурак, - обиженно отозвался рыжий и убежал.

Суету и неразбериху первых школьных дней Антон пережил достаточно спокойно. Ему как можно быстрее хотелось подружиться с одноклассниками, стать таким же, как все: носиться на переменах по коридору, кидаться скомканными бумажками, махаться портфелями и дергать за косицы девчонок. Но контакта, увы, не получалось! Стоило ему только приблизиться к мальчишкам и открыть рот, как все замолкали и смотрели на него, как на пришельца с другой планеты или конченного придурка.

Первоклассников построили парами и повели в столовую.

- Мы идем как римские легионеры, - решил поделиться с товарищами своими наблюдениями Антон. - Давайте хором крикнем: «Вива, Цезарь! Вива, император!»

И для наглядности, чтобы всем стало понятно и весело от этой игры, Антон заголосил во все горло: «Вива, Цезарь! Легион готов принять смерть за тебя!». Одноклассники в испуге шарахнулись от него, стройные ряды смешались, а одна девочка даже заплакала.

- Марина Сергеевна, я не хочу с Загребневым в паре стоять! Переставьте меня!

- Да он вообще больной, - подытожил всеобщее мнение рыжий.

Этого рыжего звали Серега Сидоров, и с ним у Антона отношения особенно плохо складывались. Через какое-то время стало понятно, что Сидоров в классе явный лидер и Антона просто терпеть не может. А затем пассивное непонимание плавно переросло в активное неприятие. То есть сначала с Антоном перестали разговаривать, потом начали обидно дразнить, а затем стали бить. Домой Антон постоянно приходил с разбитым носом и порванной одеждой, но не жаловался. Да это было и бесполезно!

- Ой, маленький, опять у тебя синячок под глазом, - сочувствовала добрая мама. - Давай я тебе его тональным кремом замажу.

- Это нормально, пацаны всегда дерутся! Эх, я в его годы такое вытворял... - мечтательно вздыхал о лихой молодости папа.

Но всему есть предел. Однажды, когда ватага одноклас­сников пинками и затрещинами загнала Антона в угол и мальчишки были уже готовы вздуть этого «отщепенца» по полной программе, он не выдержал, схватил с подоконника горшок с кактусом и опустил его на голову Сидорову. Горшок раскололся пополам, Сидоров от удивления широко открыл рот и глаза, тонкая струйка крови побежала у него по лицу, он покачнулся и упал.

Родителей Антона вызвали к директору. Мама-актриса рыдала и периодически падала в обморок, видимо заранее примеряя на себя роль Гертруды и прочих благородных матерей.

- Мой сын, мой бедный сын! - стенала она, уронив голову на директорский стол.

Бледный папа стоял рядом, слегка покачивался, но мужественно и вовремя, прямо на реплику, подавал жене платок. Чувствовал он себя отвратительно, накануне в театре был банкет со всеми вытекающими последствиями.

- Послушайте, ситуация очень серьезная, - пытался вразумить их директор школы. - У Сидорова сотрясение мозга, его родители имеют полное право в суд подать! Мы должны вашего сына из школы исключить и в детскую комнату милиции на учет поставить.

- Мой внук не способен на злодейство! На преднамеренную жестокость! Не верю!!! - Дед-режиссер со всей силы колотил своей палкой в пол, да так, что стекла дрожали.

- Он только защищался! Его били! - исступлённо кричала «Ба».

- Во все времена гении были изгоями! Их унижали и уничтожали, но их имена остались в веках! Наш мальчик просто другой! - художник «Де», защищая внука и всю мировую культуру, побагровел, и на лбу у него выступили мелкие бисеринки пота.

- Да, Антон другой, - осторожно начала классная руководительница Марина Сергеевна. - Далеко опережает в развитии своих сверстников, но он не умеет общаться и не может подстроиться под окружающий мир. Он совершенно асоциален!

- Мой сын болен! - опять заголосила мама.

Антон стоял тут же, в уголке, низко опустив голову. И без того расколотый на мелкие частички мир окончательно рушился. Ему казалось, что он как та самая несчастная девочка Алиса, которая погналась за белым кроликом, сдуру провалилась в «Зазеркалье» и летит, летит в тар-тарары и конца этому никогда не будет. Призрачный мир со всех сторон опутал его, обхватил своими мягкими и хищными лапами, а реальная жизнь его не принимает. Да так ли она хороша, эта реальность? Тут все злые и жестокие, грубые и ограниченные. И куда же ему, недотепе Антону, деваться?

- Значит, так, забирайте вашего ребенка из школы, - решительно сказал директор. - Мы будущих преступников растить не хотим!

Тут уж закричали и завопили все хором. Но вдруг бабушка-бухгалтер, мрачно молчавшая до сих пор, рявкнула, да так, что любой прапорщик позавидовал бы:

- А ну тихо, не за кулисами!

После чего широко и ласково улыбнулась педагогическому составу, блеснув всеми своими золотыми коронками:

- А я думаю, мы договоримся… Ведь так?

Этого любезного оскала оказалось вполне достаточно, чтобы директор школы всем телом в спинку кресла вжался, а Марина Сергеевна на полусогнутых ногах послушно присела на краешек стула.

Антон был амнистирован.

После чего двумя сторонами был подписан официальный документ:

«Областной драматический театр г. Озерска, в лице директора и худрука Л.П. Загребнева, обязуется ежемесячно организовывать для учащихся средней школы №77 бесплатные целевые спектакли. Актриса Е.В. Загребнева, на безгонорарной основе, согласна выступать перед учениками старших классов с литературно-художественной композицией по произведениям поэтов Серебряного века. Актер Г.Н. Загребнев, на добровольной основе, подготовит к празднику с учениками младших классов новогоднюю сказку. Также на базе театра и бутафорского цеха для учеников школы №77 будет организован кружок «Умелые руки», где дети смогут постигать азы декоративно-прикладного искусства».

В классе от Антона наконец-то отстали. Дружить никто не старался, но и шпынять перестали. Рыжий Сидоров вернулся в школу после больницы и долго хвастался перед друганами боевой штопаной раной на голове. Но «психа» Загребнева на всякий случай стороной обходил. А родители, следуя совету учителей «больше уделять ребенку внимания», со всем пылом взялись за воспитание Антона.

У всех детей доперестроечного времени, чьи родители «горели» на работе, как правило, на шее болтался шнурок с ключом. И была дана четкая установка: чтоб после школы шел домой, обед разогрел, поел, посуду помыл, цветы полил, с собакой погулял и сел уроки учить. У Антона таких ключей на шее висело аж три, но смысла это никакого не имело. Собаки и в помине не было, обеда в холодильнике тоже, причем ни в одной из трех квартир. Поэтому, как обреченный, после уроков он уныло брел в театр. А там начинался воспитательно-образовательный процесс. В кабинете у деда-режиссера стеллажи с книгами упирались в самый потолок. Он гордо обозревал свои сокровища, величественно взмахивал рукой и торжественно произносил:

- Антон, все это ты должен прочитать! Только так сможешь стать настоящим человеком!

Для затравки девятилетнему Антону был выдан двухтомник романа «Война и мир», дедушкина любимая и настольная книга. А точные науки преподавали в бухгалтерии. Бабуля лихо стучала костяшками стареньких деревянных счет: сложение, вычитание, деление и умножение. Да так, что ни одна счетная машинка за ней угнаться не могла.

- Считать надо уметь хорошо, - твердила она. - А то козлом отпущения окажешься!

«Де» и «Ба» отвечали за историю и обществоведение. Но Антон уже знал: с ними ухо надо держать востро! Так, например, в первом классе Антон здорово опозорился, когда Марина Сергеевна стала показывать детям глобус, а он принялся спорить и доказывать, что все не так. Земля, она плоская, стоит на трех слонах, а они на панцире огромной черепахи, которая иногда поворачивается, чтоб почесаться, и от этого день и ночь наступают. Все это ему фантазер «Де» рассказал. Одноклассники над ним долго смеялись.

Мама взялась учить с Антоном английский.

- Когда ты вырастешь, выучишься и станешь великим актером, - начинала мечтать мама, - ты уедешь из этой проклятой провинциальной богадельни прямо в Голливуд!

- Я не буду актером, - упирался Антон.

- Будешь! - мама сосредоточенно листала словарик и выискивала нужные слова. - И тебе будут вручать премию «Оскар». Ты выйдешь на сцену и скажешь: «Thank you all! But the first I want to thank my mother! She lived a hard life and suffered a lot!» Повтори!

Антон маму очень любил и послушно повторял.

- Не так! Больше искренности! - возмущалась мама. - Сейчас я тебе покажу, как надо…

Легче всего Антону было с папой. Он ничего от Антона не требовал, ни к чему не придирался, они просто шли играть на спортивную площадку. Бегали наперегонки, бросали мячик в баскетбольное кольцо или гоняли его по полю, на воротах стояли по очереди. Играли в бадминтон или настольный теннис, подтягивались на турнике и, балансируя, ходили по бревну, а когда не могли удержать равновесие и падали, то вместе смеялись. Потом садились на пустые трибуны, папа доставал из сумки бутылочку пива или фляжечку с коньячком, отхлебывал и расслабленно закрывал глаза:

- Эх, Антоха, жизнь - такая штука... оглянуться не успеешь, как пройдет…

Но постепенно воспитание в «Зазеркалье» стало приносить свои плоды. Антон всё-таки прочел «Войну и мир» и стал единственным в школе, а возможно и во всем городе, кто осилил этот эпический труд до конца. И читать ему вообще понравилось! Сначала пошла русская классика, потом зарубежная беллетристика, затем периодические издания с произведениями современных авторов. Дедовы книжные стеллажи были прочесаны вдоль и поперек. Так как заняться ему, по большому счету, было нечем, Антон без книжки не ел, не пил и спать не ложился. Знаний прибавлялось, зрение портилось… К довершению всех несчастий, доктор ему минусовые очки носить прописал. Правда, учился он хорошо, когда просили, списывать всегда давал, на физре бегал быстро, на турнике подтягивался ловко. А после летних каникул вырос, вытянулся и стал на голову выше всех в классе. Но в душе у Антона по-прежнему была зияющая бездна, глубокая, как разлом земной коры, и там на одной стороне была реальная жизнь, которую он наблюдал со стороны, а на другой - родное «Зазеркалье», где все чувства и страдания придуманные, почти игрушечные. Люди там ссорятся и плачут «понарошку», мужчины красят лица и носят под одеждой корсеты, а женщины молодые и красивые только по вечерам.

Хотя реальность была ничем не лучше. В городе было всего два предприятия: швейная фабрика и завод металло­обработки. И каждый день, месяц за месяцем, год за годом, ранним утром люди маршировали на работу. В определённый момент толпа делилась по половому признаку: женщины шли шить, а мужчины что-то там точить. Вечером все повторялось, с той только разницей, что дамы сворачивали к продуктовым лавкам, а господа к пивным ларькам.

Антону оставалось только удивляться, где же она, та яркая, полная событий и приключений ЖИЗНЬ, о которой пишут в книгах.

Короче говоря, к тринадцати годам он стал эдаким романтичным циником, совершенно искренне считал себя существом особенным и даже, возможно, с другой планеты. Врать, лицемерить и лицедействовать ему претило, а подстраиваться под убогий окружающий мир было противно. Но реальность наступала, страшные события стали подкрадываться незаметно и подло из-за угла.

Все началось с того, что родители Антона развелись. Отношения у них уже давно были очень натянутые, а тут папа все чаще и чаще стал прикладываться к бутылочке. Несколько раз пропустил утренние репетиции, а однажды просто забыл про вечерний спектакль. Мама же переживала кризис «переходного возраста» - для любой актрисы время сложное и даже болезненное. Вроде бы только вчера ты играла Белоснежку и Золушку, Джульетту и Офелию, а сегодня тебе пытаются навязать мать главной героини и прочих характерных перестарков. Обидно до слез!

По утрам в квартире Антона из ванной доносились мамины трагические монологи.

- Боже! Я за ночь постарела! Ресница выпала, и морщинка под глазом появилась! У меня седой волос! О господи! Вот еще один и еще! Что же делать?! Как жить дальше!

А финальной точкой стал спектакль «Ромео и Джульетта». В последнем акте папа-Ромео, держа в руках зажженную свечу, трепетно склонился над гробом возлюбленной. И горячий воск с огарка капнул маме-Джульетте прямо на кончик носа. Покойница громко взвизгнула и всем телом дернулась в гробу. Зрители дружно заржали. Спектакль был целевой, для подрастающего поколения.

- Глядите-ка, ожила!

- Ща вылезет и как Панночка по склепу бродить будет, - неслись комментарии из зала.

Папе данная ситуация, видимо, тоже показалась смешной. Сдавленно хихикая, он спешно глотнул из склянки яд и поспешил «скончаться». Но самое веселье началось, когда несчастная Джульетта ожила, оплакала супруга и посредством кинжала решила свести счеты с жизнью.

- Тётенька, а вы его ножичком пощекочите, он и оживет, - посоветовали с первого ряда.

- Не, лучше нос ему зажмите! - громко выкрикнули с десятого.

Мама от этого позора готова была расплакаться, а «все еще мертвый» папа, прикорнув у гроба, смеялся чуть ли не в голос вместе со всем залом. Спектакль был сорван!

За кулисами мама при всей труппе отвесила мужу две крепкие пощечины. После чего гордо развернулась и хотела с достоинством удалиться. Но развеселившийся не на шутку супруг наступил ей на шлейф длинного платья, и лирическая героиня на глазах у всей общественности со всей силы шмякнулась носом об пол...

Дома мама, в лучших традициях комедии Dell'arte, выбросила с балкона на улицу вещи мужа, вырвала из паспорта страничку со штампом о браке, сожгла ее, а пепел развеяла по ветру.

Антон сначала думал, что все утрясется, в «Зазеркалье» подобные инциденты случались нередко.

Сидят, например, две актрисы в гримерке, мирно к спектаклю готовятся, одна и говорит:

- Даже и не знаю, как сегодня играть буду…

- Да как при немцах играла, так и сейчас, - отвечает ей вторая.

Шум, крик, слезы, взаимные угрозы и оскорбления. А потом, глядишь, помирились подружки и опять по театру в обнимку ходят.

Или как-то на банкете два заслуженных артиста сошлись в рукопашной. Поспорили, кто из них лучше «Бобра» играет. До крови дело дошло! А на выходные вместе на рыбалку поехали.

Антон хорошо знал, что в реальности скандалы и драки заканчиваются вызовом 02 или 03, а то и чем похуже. Но они-то были в «Зазеркалье»! Посему он очень надеялся, что родители перебесятся, успокоятся и все на круги своя вернётся. Но не случилось, папа ушел жить к родителям.

А потом вдруг «Де» и «Ба» заявили, что собираются уезжать на ПМЖ в Германию. У «Де» там, оказывается, брат жил, с которым они по причине «железного занавеса» в стране долго не общались. А сейчас, как подул «ветер перемен», состоятельный, но одинокий родственник опомнился и стал настойчиво к себе жить звать.

Но самое страшное было впереди. С дедом-режиссёром во время очередной репетиции инфаркт случился. Хорошо, «Скорая» вовремя приехала, спасли старика. Но неугомонный дед только чуток в себя пришёл, из больницы выписался и сразу в театр отправился. Ни жить ни быть, репетировать ему надо! И опять свалился, прямо в зале за режиссёрским столиком, зажав в одной руке кружку с кофе, а в другой - дымящуюся сигарету. Только теперь все гораздо хуже оказалось - обширный инсульт.

Этот день, когда их шумная, не совсем нормальная, но по-своему очень дружная семья собралась последний раз вместе, Антон запомнил навсегда. Завтра «Де» и «Ба» уезжали: документы оформлены, билеты куплены и вещи упакованы.

- Полина, я всё-таки не понимаю, зачем вы туда едете? - бабушка выкатила коляску с дедом на середину комнаты и встала у него за спиной.

- Верочка, ну как зачем? - вздохнула «Ба». - Мир посмотреть, а то что мы в жизни видели?…

- Прости нас. Как ты с Левой одна справишься? - горестно склонил голову «Де».

Дед сидел в кресле, безвольно свесив руки. Галстука-бабочки и очков у него теперь не было, остались только лысина и лохматая борода, отчего он стал еще больше походить на своего любимого Льва Николаевича. Он непонимающе озирался вокруг, глаза у него были совсем прозрачные и голубые, как у младенца. И так же, как капризный малыш, пускал пузыри слюней, похныкивал и упрямо канючил: «Не верю, не верю….»

- Не переживай, Коля, - бабушка промокнула мужу салфеткой рот и ласково погладила по лысине. - Мои родители блокаду пережили, а их родители репрессии и лагеря. Что ж я-то не справлюсь!

Антону показалось, что железная, непотопляемая и непробиваемая бабуля сейчас заплачет, но, видимо, всё-таки только показалось.

- Генка мне помогать будет, - невесело усмехнулась бабуля. - Мы теперь с ним безработные, свободные художники…

«Де» презрительно скривился и еще ниже опустил голову. Папа, не сняв ботинок, во весь рост растянулся на диване, спал он громко, похрапывая и похрюкивая.

После болезни деда в театр стали присылать новых худ­руков, но спаянный и споенный коллектив «сжирал» их за считаные недели, только косточки хрустели. Наконец появился один «молодой и рьяный» товарищ, который всё-таки навел в театре порядок. Первое, что он сделал, - уволил всех прогульщиков и нарушителей трудовой дисциплины. И одним из них оказался папа Антона. А вот бабушка ушла сама, но с благородной оговоркой: «в бессрочный отпуск по уходу за больным мужем».

- Опять выпил? - осторожным шёпотом спросила «Ба».

Бабуля лишь неопределенно плечами пожала и поспешила сменить тему:

- Вы бы лучше с собой Елену и Антона забрали. Что им теперь здесь делать?

Мама стояла у окна и курила в приоткрытую форточку. На реплику свекрови она резко развернулась, выпрямилась и высоко вскинула голову. И от этого стала очень похожа на знаменитый портрет великой Марии Ермоловой.

- Я русская актриса, я никуда не поеду, мое место здесь!

Она опять отвернулась к окну и закурила новую сигарету.

- Говорить с тобой, что лбом о стенку биться, ребенка хоть пожалей, - «Ба» сначала сдавленно всхлипнула, а потом заплакала. - Вы сейчас со своим «юным гением» на гастроли поедете, потом на фестиваль в Москву! А с кем Антошу оставишь?

Сам Антон сидел в уголке и, не дыша, широко распахнув глаза, наблюдал за происходящим. Это все был сон! Нет, просто репетиция очередного спектакля и не очень удачная мизансцена. Милое, родное, ненавистное «Зазеркалье», не исчезай, не уходи! Вот сейчас дед встанет со своей каталки, яростно стукнет в пол палкой и зычно рявкнет: «Не верю!» Мама засмеется и скажет совершенно другой, веселый и смешной текст. «Ба» и «Де» распакуют чемоданы. Бабуля начнет всеми командовать, папа проснется и поведет его играть на спортивную площадку… «Зазеркалье», вернись, вернись!

Но изменчивое и неверное стекло последний раз подернулось рябью, заструилось, изменило свой мерцающий серебристый цвет на антрацитово-черный и замерло. Заледенело и затвердело, видимо, уже навсегда!

И пройти сквозь него Антон теперь никогда не сможет…

На диване заворочался папа, почесался, зевнул и, с трудом разлепив губы, пробубнил:

- Антоха на месяц в военно-спортивный лагерь поедет…на юг, к морю… Я договорился…

Поезд от их городка до Симферополя шел более трех суток. Антон лежал на верхней полке и усиленно штудировал Карамзина, «Историю государства Российского», чтоб ни о чем не думать и ни одну тоскливую мысль в голову не впускать.

В лагере ему в принципе понравилось: деревянные домики прямо на берегу моря, столовая под навесом, умывальники на улице. По утрам зарядка и кросс в три километра. И весь день по часам расписан, так что на личные страдания просто времени нет. Только в одном ему не повезло. Не по годам рослого Антона по ошибке записали в первый отряд, где всем пацанам было пятнадцать-шестнадцать лет, а ему всего тринадцать. Антон уже давно жил по принципу: думаю одно, делаю другое, а говорю третье. Вернее, он вообще старался меньше говорить, все равно не поймут. Но молчать целыми днями тоже нельзя, за больного примут! Особенно трудно было по вечерам и ночью, перед сном, когда мальчишки оставались в палате одни и начинались задушевные разговоры.

- Натаха мне нравится! - поделился своими переживаниями с товарищами Сазонов.

Их койки стояли рядом, и Антон про себя называл Сазонова «Сидоров намбер ту»: был он такой же рыжий и конопатый.

- Не, из пловчих самая симпотная Лариска, - отозвался здоровяк Пудов.

Через забор с их лагерем находилась спортивная база юношеской сборной по плаванию. Девчонок там было много и на любой вкус. По вечерам устраивали совместные просмотры фильмов, а по пятницам дискотеки, посему любовные томления и настроения витали в воздухе.

- Да ты видал, какие у Натахи сиськи! - не сдавался Сазонов. - Я давно заметил, и она на меня косяка давит!

- Так ты чё ждешь-то! Зажми ее на дискотеке, - посоветовал продвинутый Пудов.

- Точно, - принялся размышлять Сазонов. - Зажму и спрошу: «Будешь со мной ходить?»

Антона от подобных откровений стало слегка подташнивать, и он не выдержал:

- Ты бы лучше ей букет цветов подарил!

- Чего? - не понял Сазонов.

- Известно, что девяносто девять и девять десятых процентов женщин любят, когда им дарят цветы, - пояснил Антон.

- Это где такое фуфло пишут? - встрял Пудов.

- В книгах, - резко огрызнулся Антон.

- Ты умный, что ли? - обиженно пробасил Сазонов. - Так я тебя быстро вылечу…

Антон отвернулся к стенке и продолжать разговор не стал. Парни тоже замолчали и скоро сонно засопели. А вот Антон еще долго не мог уснуть, кусал подушку и злился на себя: «Дернуло язык распускать!» Ежу понятно, еще день-два, и он снова будет бит. Только получить оплеуху от задиры первоклассника - это одно, а по зубам и очкам от здоровенного недоросля - совсем другое. Такая перспектива Антону совсем не нравилась. И он задумал побег. К этой акции, как ему казалось, он подготовился оперативно и детально. На следующий день отряд под присмотром инструктора вывели в город, конфетками и мороженым детей побаловать. Но «детвора», получив час свободного времени, кинулась к ларькам покупать сигареты и на рынок за домашним винцом, которым в розлив торговали местные бабульки. И в это время Антон исхитрился сгонять на железнодорожный вокзал, постоял немного в очереди и приобрел билет до дома.

Он все рассчитал, поезд уходил завтра вечером, после ужина все до самой ночи будут скакать на дискотеке, а он потихонечку уйдет, и его долго не хватятся. Главное - день продержаться да ночь простоять! Он все сделал правильно: на вокзал пришел вовремя, не спеша сгрыз вареную кукурузу, а на оставшиеся деньги решил родителям шикарный подарок купить. Какой-то потрепанный мужичонка продавал сливы и груши и, видно, очень спешил, потому что по сходной цене уступил Антону фрукты вместе с ведрами.

Антон долго и внимательно изучал привокзальное табло, но поезда № 255, который должен доставить его домой, там почему-то не было. И это было очень странно!

- У меня билет на 24 июня, поезд 255. Но его нигде нет! Он опаздывает?

Тетка из окошка под названием «Справочное» лениво разомкнула веки и неспешно взялась за протянутый Антоном билет.

- Мальчик, твой поезд давно ушел…

- Как ушел! - воскликнул Антон. - Я не опоздал, я вовремя пришел!

- Число сегодня какое?

- Как какое? Сегодня 24 июня, вот написано, а время отправления 00.15

Видимо, дама из «Справки» за долгие годы работы всё-таки не утратила сострадания к глупому и недалекому «роду человеческому». Она молча простерла свой перст указующий на противоположную стену. Антон повернулся, электронные часы, мигая яркими красными цифрами, показывали время 00.10, а внизу стояла дата «25 июня».

Антон схватился за голову: какой он дурак! Ведь точно, уже 25!

- Что же мне делать?

Мадам «Справка» индифферентно пожала плечами.

- У меня и денег не осталось… Может, билет сдать и новый купить? - Антон был совершенно растерян.

- А кто ж у тебя его возьмет.

Дама, не выражая совершенно никаких эмоций, смотрела на бледное и перекошенное от отчаянья лицо Антона. Возможно, ей стало жаль этого длинного очкарика, или просто скучно было и надо было хоть чем-то себя занять. Она задумчиво покрутила в руках уже бесполезный билет и сказала:

- А где город Озерск находится?

- На Урале, между Свердловском и Челябинском…

- В 00.30 со второго пути поезд до Челябинска отправляется... Беги, еще успеешь.

- Меня не пустят! У меня же билета нет! Как я на него сяду? - Антон оторопело взирал на эту добрую, полусонную фею.

- Ну, как-нибудь сядешь… - зевнула «фея» и устало прикрыла глаза.

Антон, задыхаясь и ничего не соображая, подбежал к поезду, страх гнал его вперед: он один на ночном вокзале, в чужом городе, за тысячи километров от дома и с двумя ведрами фруктов в руках - чего уж боле? Посадка шла полным ходом, пассажиры яростно штурмовали «хвостовой» вагон. Экс-отдыхающие, распаренные и обгорелые под южным солнцем, обвешанные объемными чемоданами и баулами с покупками, спешили вернуться на родину. Проводницы, совсем молоденькие девчонки в зеленых «стройотрядовских» куртках, едва справлялись с натиском толпы.

- Проходите, проходите быстрее!

- Билеты потом покажете! До отправления три минуты осталось!

Антон протиснулся в самую гущу людских тел, его зажали со всех сторон, приподняли и практически занесли в вагон. Там он побежал в самый конец, плюхнулся на нижнюю боковую полку рядом с туалетом и тяжело выдохнул. А что делать дальше? Сейчас поезд тронется, и проводники начнут проверять билеты, его изловят как «зайца» и высадят в ночь на первом же глухом полустанке, где он и найдет свою неминуемую погибель. Надо бежать, бежать и смешаться с толпой! Антон задвинул ведра под нижнюю сидушку, снял очки и яркую курточку, запихал все в рюкзак и закинул его наверх. Краем глаза заметил: его место номер 13, и вагон последний, тоже 13, подумал: «Повезло!» Поезд резко дернулся и медленно пополз по перрону, Антон встал и пошел вместе с ним. Он проходил вагон за вагоном, вперед, вперед, только вперед. Внимания на него никто не обращал, проводницы-стройотрядовки судорожно проверяли билеты и трясли мешками с бельем, а пассажиры шумно делили пространство для багажа. Антон не спешил, между каждым вагоном останавливался и долго стоял в тамбуре, надо было протянуть время и отъехать хотя бы чуть-чуть подальше. Дошел до самого первого вагона и повернул обратно. Все эта «прогулка» заняла у него почти полтора часа. На обратном пути он заметил, что большинство народонаселения уже на ночлег устроилось, оно и понятно - второй час ночи. Но возвращаться в свой тринадцатый вагон Антон не спешил, там его сразу вычислят, белье-то постельное ему не на что купить. Он нашел почти пустой вагон и осторожно примостился на нижнюю полку у окна. Поезд, стуча колесами, на всех парах летел сквозь ночь. Антон оперся локтями на стол, опустил голову и устало закрыл глаза. Подумал: а куда он, собственно, едет? Куда так рвется, домой? Мама на гастролях, «Де» и «Ба» в Германии, бабуля от беспомощного деда ни на шаг не отходит, а что сейчас делает папа - даже и представить страшно. Его никто не ждёт, он никому не нужен. Подлое «Зазеркалье» его предало, исчезло, причем именно тогда, когда он с ним почти смирился и сроднился. И вот теперь глупая детская мечта сбылась, он оказался в самой настоящей реальности, где воняет потом и немытыми ногами, в соседнем купе играют в карты и матерятся, и совсем скоро его поймают и как безбилетника выкинут на улицу. Надо спасаться, надо бежать! Но куда и как? Этого Антон не знал.

- Мальчик, ты из какого вагона? Почему здесь сидишь? Плачешь, что ли? - молоденькая проводница пристально уставилась на Антона.

Антон поднял взлохмаченную голову и потер кулаком отчего-то влажные глаза. Что ответить? Он уже было открыл рот, чтобы сдаться, но тут случилось чудо! Какой-то незримый суфлер у Антона в голове стал подавать нужный текст, правильную интонацию и манеру поведения.

- Мы в соседнем вагоне едем. Я с родителями поссорился, можно, я здесь немножко посижу? - надтреснутым голосом произнес Антон и выразительно шмыгнул носом.

Девчонка хоть и была старше его лет на десять, но, видимо, вопрос «отцов и детей» все еще не утратил для нее своей актуальности. Она вздохнула и с пониманием кивнула головой:

- Посиди, конечно. Только не плачь…

Она ушла, а Антон обалдело уставился в окно. Что это с ним было? Он заболел, у него началось раздвоение личности или наконец гены родителей-лицедеев дали о себе знать? Сам Антон не врал никогда, правды тоже не говорил, но и не лицемерил.

За этими размышлениями о мире в целом и о себе в частности Антон скоротал ночь. Уже под самое утро, когда стало совсем светло, пришла проводница и ласково сказала:

- Давай иди к себе, а то мама с папой волнуются. А то сейчас остановка будет, пассажиры будут садиться.

И Антон поплелся «к себе». Неуверенно присел у туалета на полочку номер тринадцать и стал смиренно ждать, «что день грядущий уготовил». На столе валялся какой-то журнал, Антон, как за спасение, схватился за периодическое издание. Развернул и почти спрятался под ним, делая вид, что увлеченно читает.

- Я смотрю, молодой человек, вы интересуетесь? - послышался мужской голос.

- Чем? - Антон приподнял нос и осторожно выглянул из-за страниц.

- Ну, этим, - мужчина ласково улыбнулся и кивком головы указал на обложку.

Антон развернул к себе журнал, на титульной странице красовалась цветная фотография: стоящий на горе человек распростер, распахнул руки навстречу лазоревым небесам, а внизу крупная надпись: «Во славу Господа нашего, спасителя!»

- Ну, как бы... эээ… - неуверенно начал Антон.

Поезд тем временем остановился, и в вагон стали входить новые пассажиры. Компания из двух дородных тёток и усатого дядьки целенаправленно двигалась к тому месту, где обосновался Антон.

- Да! Очень, очень интересуюсь! - почти крикнул Антон.

- Замечательно, - обрадовался мужчина. - Да вы поближе присаживайтесь, так нам удобнее разговаривать будет.

Ровно за секунду, как вновь прибывшие брякнули свои вещи на полку №13, Антон перелетел в купе любезного соседа. Семья оказалась приличная, тихая и степенная, оно и понятно - баптисты. Тихон Иванович представил жену свою Евдокию Мироновну, детишек: пятилетнюю Софью и семилетнего Игната.

- А я специально журнальчик наш положил, думал, если кто возьмёт его и заинтересуется, значит, на то воля божья, - объяснял он. - Сознательно к вере человек тянется!

Антон молча внимал своему новообретенному духовному пастырю и лишь изредка согласно встряхивал головой.

- Жизнь мирская трудна, люди жестоки и несправедливы, спасение только в истинной вере, - вещал Тихон Иванович. - Вот вы, Антон, что об этом думаете? Наверное, в школе одноклассники обижают, и родители не всегда понимают. Ведь так?

«Надо же как прицельно, прямо в десятку бьет», - подумал про себя Антон. На его счастье, в дедовой библиотеке он как-то наткнулся на раритетную брошюрку 1910 года издания. Там были перечислены все действующие секты на территории государства Российского, с подробным описанием, кто к чему стремится и за что ратует. Антон даже для себя сравнительную таблицу начертил, например, чем адвентисты седьмого дня от баптистов отличаются, молокане от хлыстов, а староверы от духоборов. Потом пытался найти дополнительную информацию, но современные авторы, как под копирку, писали только одно: религия - зло, а сектанты - исчадие ада. Так что определённая прививка от происков «ловцов душ человеческих» у него имелась.

Евдокия Мироновна тем временем стала доставать из плетеной корзинки снедь и накрывать стол к завтраку. И все это стало так благоухать, что в животе у Антона громко заурчало, а рот наполнился вязкой слюной.

Ел он последний раз вчера вечером.

- Антон, что ж вы молчите? Расскажите немного о себе? - настаивал Тихон Иванович.

Видимо, от голода и волшебных запахов еды у Антона в голове опять произошёл волшебный щелчок уже знакомого ему «ночного суфлера».

- А что рассказывать… Я, видите ли, практически сирота, - размеренно начал он. - Нет, родители живы и, слава богу, здоровы. Но очень собой заняты, не до меня им…

По большому счету, он даже не соврал, ведь так оно и было. Только преподнес все в определенном ракурсе, наиболее понятном и удобоваримом для данных персонажей.

- Бедненький, - всплеснула руками Евдокия Мироновна. - Ты кушай, кушай, деточка, что бог послал! Вон худенький какой!

Приступили к трапезе, но перед этим все семейство чинно помолилось, возблагодарило Бога за подаренную им пищу и выспросило благословение на нее. Антон смиренно присоединился к молитве. А что такого? Язык-то не отсохнет!

Потом Тихон Иванович завел с Антоном основательную беседу о вере, терпении, о том, как хорошо и правильно быть частью стада господнего. Не сегодня-завтра конец света грянет, только праведники и спасутся. Потом вкусно пообедали. Библию почитали - единственный непогрешимый авторитет в делах веры и практической жизни.

И Тихон Иванович предложил:

- А давайте споем. Антон, ты с нами?

- Конечно, - с готовностью отозвался Антон. - Только текст дайте.

Ему выдали очередную брошюрку, и хором, но вполголоса они затянули песнопения.

Девчонки-проводницы, одна светленькая, другая темненькая, пробегая по своим делам мимо их купе, боязливо шарахались в сторону, словно «опиум для народа» был заразен и как воздушно-капельная инфекция по воздуху передавался. Антон разомлел, расслабился. Билет никто не требовал, с расспросами не приставали, вкусностями потчевали, истории интересные рассказывали - как говорится, сыт, пьян и нос в табаке.

- Вижу, Антоша, близок ты к настоящей вере, - сказал Тихон Иванович. - Я вот что тебе скажу, в Челябинске община наша есть. Люди там все хорошие, и старейшина достойнейший человек. Ты как домой доберёшься, сразу туда поезжай, как родного примут. А я им о тебе напишу!

- Обязательно съезжу, - пообещал Антон. - Адрес только дайте.

На счастье Антона, граждане, которые заняли место №13, ближе к ночи с поезда сошли. И он совершенно спокойно взгромоздился на вторую полку, подложил под голову рюкзачок и сладко уснул.

Ночью его разбудил Тихон Иванович:

- Приехали мы, выходим. Попрощаться хочу! И вот держи-ка еще, - он сунул Антону в кулак десять рублей.

- Да что вы, не надо, - стал отнекиваться Антон.

- Брат ты мой во Христе, я уже так считаю. Помогать мы друг другу должны! А то спишь на голой полке без белья, не дело это. Ну, с богом, скоро увидимся!

Антон знал, что если он и поедет в баптистскую общину, то только в следующей жизни. Хотя где еще таких вкусных пирожков поешь!

И опять была ночь, Антон ворочался на голой полке и не спал, все думал, думал. «Сектантская» десятка жгла грудь даже через карман рубашки, но сходить за бельем он так и не решился: боялся «спалиться». Задремал лишь под утро, но почти сразу же его разбудили звонкие девичьи голоса.

- Давайте палатки наверх закинем!

- У меня рама на рюкзаке погнулась!

- Зачем мы постель брали, выходить вечером будем!

Антон приоткрыл один глаз: четыре туристки лихо распихивали свои безразмерные мешки по полкам, галдели, хохотали и говорили все одновременно. Потом они принялись потрошить сумки с продуктами, запахло жареной курицей и свежими огурцами. Антон свернулся калачиком и крепко прижал кулаки к животу. Кто бы мог подумать, что он так прожорлив! Или дело не в нем, а это молодой растущий организм сам по себе, но настойчиво и по часам требует необходимые ему жиры, белки и углеводы. Антон без устали называл себя дебилом и идиотом: как он не подумал перед дальней дорогой провизией запастись! Что теперь делать, по вагонам идти и милостыню просить?

Растрёпанный и голодный, неуклюже сполз с полки, желудок болел, шея затекла, спина ныла. Он прихватил свой рюкзак и пошел в туалет. Туристки дружно жевали и в его сторону даже не посмотрели.

В туалете Антон умылся, причесался, почистил зубы и принялся внимательно разглядывать себя в зеркало. Подумал и нацепил на нос очки - оправа тоненькая, модная. Мама где-то по большому блату достала. И куртка у Антона красивая - красная, с витыми шнурками и серебристыми молниями - рукодельница «Ба» сшила. Он вернулся в вагон, присел на нижнюю полку, открыл книгу и углубился в чтение.

Девчонки грызли курицу.

- У меня в сумке еще вторая курка есть, надо и ее прикончить.

- Хорошо в поход сходили, только я все локти и коленки сбила.

- А у меня нос обгорел! Теперь кожа слезла, красный стал, как у пьяницы.

- Нос надо намазать простоквашей с лимонным соком, - не отрывая взгляда от книги, сказал Антон.

Туристки замолчали и перестали чавкать.

- А колени и локти можно обработать бодягой. Это такой порошок, в аптеках продается. Развести водой, но лучше подсолнечным маслом. Такую маску можно и на лицо наносить, кожа моментально восстанавливается, - продолжил Антон.

- А ты откуда знаешь? - удивленно спросила девчонка с кудряшками.

Еще бы он не знал! Вырос в гримерке, стоя за спиной у мамы-актрисы. Которая если и заходила на кухню, то только для того, чтобы приготовить целебные мази и лосьоны из подручных домашних средств. Битву за молодость и ускользающую красоту она вела круглосуточно.

- А еще можно мяту с ромашкой заварить, раствор настоять, разлить в формочки, заморозить и по утрам кусочками льда лицо протирать. Морщины лет до ста не появятся! - решил окончательно добить собеседниц Антон.

- Стоп! - сказала кудрявая. - Иди сюда, садись, бери бутерброд и рассказывай, а я записывать буду!

Антон почувствовал: экспозиция в купе изменилась. Если раньше, когда тут ехали сектанты, те давали что-то из Островского, например «Власть тьмы», но теперь жанр сменился и назревала легкая французская комедия. Особенно папа любил такие пьески, где актеры, как бабочки, легко порхали по сцене, а слова и чувства были нежные, как цветы. «Значит, надо дать папу», - подумал Антон. Он переместился к барышням и начал галантную беседу. Беззастенчиво сдал соседкам все мамины секреты красоты и перешёл к историческим нюансам. В ход пошли: маски из глины и ила, которые пользовали жены фараонов, цинковые белила средневековья, свекла и жженый уголь древней Руси. При этом он не забывал отщипывать увесистые кусочки от курицы и невзначай отпускать комплименты каждой барышне. Во всяком случае, папа, когда был трезв и в хорошем настроении, всегда так делал!

- А когда грим накладываете, - Антон запнулся и поправил себя, - то есть косметику, чтобы нос казался прямей, можно провести по нему белую полоску пудрой, а крылья затемнить коричневыми тенями.

Девчонки смотрели на него широко открытыми глазами и с нескрываемым восхищением.

- Красота спасет мир! А вы, девочки, и есть красота мира, - пафосно подытожил Антон.

- Эй, ты кто, волшебник, что ли? - воскликнула кудрявая Алеся.

- Ну… - Антон чуть ли не целиком заглотил куриную лапку. - Я только учусь…

- А где?

- В институте.

Девчонки весело рассмеялись.

- Да не ври! - сказала Алеся. - Это мы школу закончили и в институт поступили, а ты, наверное, еще школьник. Девятый класс!

Антон пристыженно улыбнулся и закивал, на самом деле в этом году он окончил седьмой.

За легкой непринужденной беседой время пробежало быстро. Девчонки стали собирать свои пожитки и готовиться на выход.

- Мы когда вошли, ты на полке без белья дрых? Почему? - поинтересовалась Алеся.

- Да так, - уклончиво ответил Антон. - То да се, в дороге потратился…

Девчонки дружно протянули ему все комплекты даже не распакованного белья. Антон долго благодарил новых знакомых, обещал все сдать и, чтобы не мешать их суетливым сборам, вышел постоять в тамбур. А вслед за ним выскочила Алеся.

- Смотри, что это у меня такое, знаешь? - она протянула ему развернутую ладошку. - При девчонках не хотела спрашивать…

Антон осторожно взял ее за руку.

- Да ничего особенного, цыпки. Найди, где чистотел растет, и соком прижги. Будет больно, но потом все подсохнет. У меня тоже такое было!

- Классный ты, - сказала Алеся. - Жаль, что маленький ещё…

- Так я вырасту, - ответил Антон.

Они стояли очень близко друг к другу, нос к носу, Антон был даже чуть-чуть выше. В глазах у Алеси запрыгали, заскакали веселые чертенята, она привстала на цыпочки и чмокнула Антона прямо в губы.

- Ну, так расти скорей! - она рассмеялась и быстро высочила за дверь.

А ошарашенный Антон остался стоять в тамбуре.

Попрощавшись с попутчицами, он никак не мог успокоиться, незримый след первого поцелуя долго оставался на губах, покалывал острыми иголочками и растягивал рот в глуповатой улыбке. И вместе с тем давал ему какую-то новую, неведомую силу, да ещё некий сладковатый, пряный аромат настойчиво витал вокруг него и игриво щекотал ноздри. Правда, потом Антон понял: это ведра с фруктами, про которые он совершенно забыл. После ревизии оказалось, что груши еще «поживут», а вот сливы уже «пошли» и стали портиться.

На следующей остановке никто не вошел, Антон даже слегка расстроился. Новое состояние начинало ему нравиться, душа требовала общения и приключений. Он выглянул в окно: местное население с ведрами и корзинами выстроилось вдоль поезда, шла бойкая торговля. В голове у Антона созрел смелый план, а что если… Он снял очки и обувь, растрепал волосы, стянул узлом на животе рубашку, схватил ведро со сливами, выскочил на перрон и побежал к первому вагону.

- Слива, слива! Зрелая слива! - принялся голосить Антон.

Дед в белой панамке крепко схватил его за руку.

- Эй, хлопчик, ты чей будешь?

- Мамкин да папкин, - Антон рванулся, но дед вцепился в него мертвой хваткой.

- А што-то раньше я тебя здеся не бачил?

В голове у Антона за секунду пронеслись все возможные варианты развития данной ситуации: его, торгаша-самозванца, поколотят, отведут в милицию, он отстанет от поезда, навсегда затеряется и сгинет на необъятных просторах родной страны. Антон зажмурился от страха и злобно заорал, стараясь как можно точнее скопировать местное наречие:

- НЕ БАЧИЛ?!! И ШО?!!!

Дед, услышав родную мову, успокоился и ослабил хватку:

- Да не шо! Бегай отседова, не мешай торговать!

Антон пробежал ещё немного вперед и остановился, подумал: «Бросить это проклятое ведро и назад идти!»

- Мальчик, почем слива? - окликнула его нарядная женщина.

- Пять рублей.

- А почему так дёшево? - подозрительно прищурилась покупательница.

- Папке на водку, похмелиться ему срочно надо, - бесстыдно сымпровизировал Антон.

Мадам отшатнулась от него, как от прокаженного, но быстро взяла себя в руки, деловито открыла кошелек и протянула десятку.

- Возьми, только все отцу не отдавай! Ботинки себе купи!

«Поезд отправляется! Проходите в вагоны!» - начали покрикивать проводницы.

Антон без тяжелого ведра меньше чем за минуту добежал до своего тринадцатого вагона, еще успел пирожков с картошкой прикупить, и птицей взлетел по ступенькам.

- Чего босой бегаешь! Простудишься! - цыкнула на него темненькая проводница.

Антон, запыхавшись, ввалился в вагон и вдруг услышал тоненький и сдавленный плач. Остановился и прислушался. Всхлипывали в купе проводников. Антон осторожно заглянул в приоткрытую дверь. Светленькая, склонившись над коробкой с деньгами, размазывала слезы по лицу, услышала шорох и повернулась:

- Что тебе?

- Ничего, - ответил Антон.

Не его дело, конечно, но когда плачут, это как-то неправильно.

- Вот и иди, - девушка схватила со столика детские пластиковые счеты и раздраженно тряхнула ими. - Видишь, я занята!

- Сосчитать, что ли, не можешь? - догадался Антон. - Давай я…

- А ты умеешь?

Бабуля им бы гордилась! Конечно, стучать пластиковыми костяшками было не так приятно, как большими деревянными, но дебет с кредитом сошелся. Деньги за постельное белье, сахар, чай и кофе были четко запротоколированы и разложены по местам.

В купе заглянула темненькая:

- Получилось или нет?

- Я на врача учусь, а не на счетовода, - обиженно надула губки светленькая. - Хорошо, вот мальчик помог…

«Ага, так они студентки медицинского института», - сообразил Антон.

Девушки принялись живо обсуждать свои насущные «проводниковские» проблемы и про него забыли. Антон уже было собрался уйти, но в свете последних событий ощущение пьянящей легкости и наглой смелости просто распирало и настойчиво требовало выхода.

- Мне, нерушимо выполняющему врачебную клятву, - негромко, почти про себя начал декламировать Антон, - да будет дано счастье в жизни, и в искусстве, и славе у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому!

Последнюю фразу он произнес громко и пафосно, стоя по стойке «смирно», прижав ладонь к сердцу.

- Это же клятва Гиппократа!

- Ты откуда ее знаешь?!

Светленькая и темненькая удивленно воззрились на Антона, как на диковинную говорящую зверушку.

Антон и сам не помнил, откуда этот текст у него в голове осел. В театре ничего подобного не ставили, видимо, прочел где-то, и понравилось: значимо и величественно звучало. Но ответил он совершенно другое:

- У меня вся семья медики. А дед вообще профессор!

Зачем он это ляпнул, сам не понял, но остановиться уже не мог.

- Дед сразу после института поехал работать врачом в сельскую больницу. Единственную на сотни километров! А какие истории с ним происходили! Он мне рассказывал, вот однажды…

И Антон практически дословно, но с небольшими вкраплениями современности, изложил «Полотенце с петухом» Булгакова. Потом пошел «Морфий», где подлец фельдшер воровал наркотики, а в деревне случился жуткий пожар и дед-герой из последних сил бился за каждую жизнь, но всех спасти не мог. Антон понимал, что ведет он себя достаточно глупо, как зарвавшийся Хлестаков, оставалось только прокричать: «Курьеры, курьеры, тридцать пять тысяч одних курьеров!»

Но светленькая слушала очень внимательно и часто вздыхала:

- И нас после распределения могут в такую глушь послать. Ужас! Надо замуж срочно выходить…

Темненькая тоже внимала, но в ее глазах Антон заметил некое сомнение. Всё-таки сказочник он был ещё не опытный, и россказни его звучали не совсем убедительно. Дед за такое выступление, пожалуй, палкой бы отходил и «Не верю!» до хрипоты кричал.

- Слушай, а на каком месте ты у нас едешь? - спросила вдруг темненькая. - Я тебя то с церковниками, то с туристами вижу…

Антон споткнулся, поперхнулся и заткнулся. Еле слышно прошептал:

- На тринадцатом…

Девушка распахнула кожаную книжечку с билетами и удивленно взметнула вверх темные брови.

- На тринадцатом никого нет.

- Заяц! - воскликнула светленькая. - Уже вторые сутки едет!

«Все, попался! Да как глупо…» - обреченно подумал Антон.

В купе повисла пауза. Темненькая резко захлопнула папку с билетами:

- Запомни, медицина - профессия клановая. Своих не сдаем!

- Правильно, - поддержала ее светленькая. - А проверка пойдет, мы тебя спрячем.

...Антон стоял в тамбуре и глазел в темное окно, мимо проносились столбы, огоньки и неизвестные населенные пункты. Ехать ему осталось совсем немного, было даже жаль, что приключение заканчивается. Остаток пути он провел под защитой «медицинского клана», проводницы поили его сладким чаем, угощали печеньем и на всякий случай, от греха подальше, пару раз запирали у себя в купе.

- Куришь, боец? - раздался за его спиной мужской голос.

Антон резко обернулся. Перед ним стоял высокий блондинистый парень в военной форме: фуражка на затылке, в зубах зажата сигаретка, на рукаве зеленой куртки и на погонах большие желтые буквы «К». По недавно приобретенному опыту Антон знал: ответить на поставленный вопрос надо быстро, четко и предельно ясно, чтоб собеседник сразу уловил главное: «Мы с тобой одной крови, брат!»

- Никак нет, товарищ командир! Но спички имеются! - отрапортовал Антон.

Парень удовлетворенно хмыкнул: во-первых, ответили по форме, а во-вторых, приятно, когда уважительно командиром величают. Антон метнулся в вагон, в его любимом купе расположилось еще трое парней в таких же темно-зеленых формах. Двое шелестели пакетами, а третий взгромоздился на верхнюю полку. Антон схватил припрятанный в рюкзаке коробок спичек и вернулся в тамбур.

- Куда следуешь, боец? - новый знакомый с наслаждением затянулся и выпустил тонкую струйку дыма.

- Домой. Проходил тренировку в военно-спортивном лагере.

Антон старался строить фразы покороче и говорить отрывисто. Ему казалось, что так будет стратегически верно.

- Молодца! Понравилось?

- Еще бы! Даже домой возвращаться не хотелось!

В вагон они вернулись вместе, по пути Антон успел рассказать, как ему нравится бегать кросс в три километра и проходить полосу препятствий.

- Правда, на стрельбище только старшие отряды водили, - огорченно поделился он.

Курсанты заметно оживились и стали наперебой хвастаться своими снайперскими успехами и тактическими навыками.

- Давай к нам двигай, попробуй солдатский паек, - пригласили Антона.

Паек Антону понравился, особенно черный горький шоколад. В магазинах такой не продавался. Парни оказались курсантами ВКУ, высшего командного училища, и перед выпуском ехали на практику. Антон старался лишнего не болтать, а больше молчать и слушать. Но тут светленькая проводница чай принесла.

- Вы нашего мальчика не обижайте, - уходя, она улыбнулась, кокетливо повела плечиками и убрала прядку волос за ушко.

Молодые военные приосанились, застегнули воротнички и поправили галстуки.

- Ты ее знаешь? - спросили Антона.

- Знаю, - с достоинством и важно отозвался он. - Инна, на врача учится. А есть еще Инга, очень серьезная девушка.

- Так познакомь!

Антон замолчал. На репетициях дед любил повторять: «Чем больше актер, тем больше пауза». И сейчас был решающий, переломный момент для его репутации. Курсанты нетерпеливо ерзали на полке, пауза, по их мнению, затягивалась. Но Антон вполне сознательно не спешил, тем самым повышая свою сиюминутную значимость.

- А ты это… - нерешительно прокашлялся парень, которого Антон угостил спичками, - по жизни-то кем быть собираешься?

- Офицером, - медленно и с чувством, но без «соплей» произнес Антон. - Есть такая профессия - защищать родину…

С верхней полки с шумом спрыгнул четвертый парень, молчавший всю дорогу, пятерней пригладил волосы, решительно накинул на плечи китель и сказал:

- Правильный пацан, хоть и очкарик. Веди нас с девчонками знакомиться!

...В Челябинске парни и девушки горячо прощались, обменивались адресами и телефонами. Антону даже показалось, что явно намечается создание нескольких военно-медицинских семей. Вместе с курсантами он направился в кассовый зал, им надо было отметить командировки, а ему купить билет на поезд до Озерска. А там было настоящее столпотворение, пожар и наводнение в одном флаконе. Разгар лета, и все мечтали отправиться в отпуск. Но очереди были такие, что стоять в них можно было до самой осени. Однако благодарные курсанты подвели Антона к свободному окошечку, где было написано «Только для военнослужащих», и на свои средства купили ему билет до дома.

В поезде, как вполне обычный и законопослушный гражданин, Антон предъявил билет и купил комплект постельного белья. Правда, наволочка и простыни оказались совершенно мокрые. Антон присел на полку и задумался. Сколько он перетерпел за последние три дня, наверное, уж с этим-то можно смириться. Или всё-таки поставить победную финальную точку в его личной, никому неведомой войне?

Он решительно направился в купе проводников. Две матерые проводницы поездов дальнего следования, каждая весом килограмм под девяносто, дружно лущили семечки и смачно плевали шелуху в пакеты.

- Белье совсем мокрое. Можно поменять? - вежливо сказал Антон.

- Ща, - ответила одна.

- Разбежались, - поддержала коллегу вторая.

- Тётеньки, - вкрадчиво продолжил Антон, - я в хоре мальчиков пою, я солист, у меня сопрано. Нам скоро в Москву ехать, перед Ельциным в Кремлевском дворце съездов выступать. А если простужусь и охрипну, то весь Урал опозорю! Мы с вами не должны этого допустить! А у меня уже верхнее «до» западает! Вот послушайте…

Окончательно обнаглевший Антон сделал бровки домиком, подбоченился, выставил левую ножку вперед и громко запел:

- Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко,

не будь ко мне жестоко, жестоко не будь…

Тётки замерли с открытыми ртами, к губам у них прилипли шкурки от семечек.

- Так я это, могу комплект из резерва достать и одеяло второе дам, - с готовностью истинной патриотки отозвалась первая. - Урал позорить нельзя!

- Ты только там, в Москве, как увидишь Ельцина, так и скажи ему: «Борис Николаевич, Урал за вас!» - с трепетным придыханием добавила вторая...

Антон с наслаждением вытянулся на нижней полке, простыни были девственно чистыми, наглаженными, хрустящими, и пушистое одеяльце грело. Завтра утром он будет дома, конечно, его там особенно никто не ждет, но какая разница, главное - дома. Антон понимал: за эти три дня он изменился, стал совсем другим. Плохим или хорошим? Наглым вруном, хитрым и продуманным лицемером? «Зазеркалье» безвозвратно исчезло, его больше нет, а может быть, его и не было, и все это выдумки… Просто детство закончилось, и он стал взрослым. Теперь начнется совсем другая жизнь, законы которой придется изучать посредством ежедневных проб и ошибок. Но Антон чувствовал, что некое «золотое сечение» для обретения равновесия бытия он уже нащупал. На самом деле, все просто! Все люди хотят слышать только то, что им нравится, и чтобы говорили с ними на понятном им языке. Мир велик, наречий много, и придется их изучить. Да, иногда манипулировать людьми и событиями, но ведь самое главное - прийти к поставленной цели. И добиться именно того, что тебе нужно.

Радио в вагоне совсем тихо что-то там напевало. Уже засыпая, Антон услышал строчку из знакомой песни, которая теперь прозвучала для него совсем по-другому: «Не надо прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнётся под нас…»

Дома бабуля за побег из лагеря вставила ему по первое число, но варенье из южных груш всё-таки сварила…

Окончив школу, Антон пережил настоящую «третью мировую войну», которую развернула мама.

- Ты должен, просто обязан пойти в театральный институт! Ты наследник славной театральной династии! Ты станешь великим актером! - билась в истерике мать.

Антон отвечал, что скорее станет серийным убийцей, чем актером. И назло родительнице подал документы на юридический факультет и, из упрямства же, окончил его с красным дипломом. Правда, начались, как сейчас говорят, лихие девяностые, и молодые дипломированные специалисты, отличники и умники, были никому не нужны. Как и вся молодежь того времени, Антон занялся коммерцией. Сначала торговал паленой водкой, потом оргтехникой из Китая, а затем занялся лесом. И, надо сказать, преуспел, в определенных кругах приобрел весьма уважительное «погонялово» - «Юрист». Но сколько веревочке ни виться, а узелок рано или поздно завяжется. Пришло время, когда Антон посчитал, что самым мудрым решением будет смотаться из родного края куда подальше. И на некоторое время затеряться, а проще говоря, спрятаться. А прятаться лучше всего не в пустыне или лесу, а в густо населенном мегаполисе. И Антон поехал в Москву. Прибыл он в столицу налегке, с зубной щеткой в кармане и с рюкзаком денег за плечами. Остановился у институтского приятеля Максима, который уже год как столичным жителем заделался. Снимал затрапезную однушку в Медведково, а работал на Мосфильме, какие-то там договоры составлял.

Приятели сидели на крохотной кухне, слегка выпивали и вспоминали студенческую молодость.

- Здорово тогда было, - вздохнул Максим. - Мечтали, что адвокатами станем, прокурорами, а теперь… кто чем занимается! Я всегда думал, уж ты-то точно, по меньшей мере, министром юстиции будешь…

Антон вздохнул и постарался, чтобы было музыкально точно, в унисон с приятелем:

- Слушай, Макс, мне бы работу какую-нибудь найти, чтоб с разъездами и переездами, короче, на месте не сидеть, сильно не светиться.

- Тебя ищут, что ли?

- Некому. Иных уж нет, а кое-кто далече… усмехнулся Антон. - Так, больше для порядка.

Антон действительно, используя все свои многочисленные таланты, ухитрился пройти по скользкому лезвию бизнеса и криминала почти без моральных и физических потерь.

- Есть тут одна работенка. Правда, зарплата копеечная, - Максим покосился на Антонов рюкзак-кошелек. - Но, я так понимаю, этот вопрос тебя не интересует…

Он плеснул в рюмки по «пять грамм» водки и продолжил:

- Группа одна в экспедицию отправляется. Там ассистент режиссёра нужен.

- В театре это помреж называется, - поправил приятеля Антон.

- А в кино - ассистент. Пойдешь?

- А что делать-то надо?

- Да все подряд, мальчик на побегушках. Кофе заваривать, бумажки разносить, но в основном актеров гонять…

- Актеров гонять - это хорошо... - задумчиво сказал Антон.

И он согласился.

Надо ли говорить, что на следующем кинопроекте Антон был уже директором. Поступил во ВГИК на факультет продюсирования. И после этого вплотную занялся кино, но это уже совсем другая история.

Через много лет на премьере отечественного блокбастера всесильный продюсер Загребнев - организатор отечественных фестивалей, постоянный посетитель европейского кинорынка, крупный инвестор, за которым было последнее слово «быть или не быть» тому или иному художественному проекту, - отвечая на вопросы журналистов, слегка смутился.

- Скажите Антон Геннадьевич, - обратилась к нему молоденькая журналистка, - все знают, что вы из театральной семьи, но почему же вы выбрали кино?

- Мне показалось, это более перспективно, - дружески улыбнулся Антон Геннадьевич начинающей «акуле пера».

- А давайте пофантазируем! Если бы Белинский задал вам свой знаменитый вопрос «Любите ли вы театр?», - не унималась девчонка, - что бы вы ответили?

И Антон Геннадьевич вдруг задумался, а действительно: «Любите ли вы театр так, как люблю его я, то есть всеми силами души своей!» Для него театр так и остался тем самым «Зазеркальем», где жизнь призрачна, а смерть нереальна. То «Зазеркалье», которое в достаточно нежном возрасте лишило его нормальной семьи, дома, крепкого тыла за плечами и твердой почвы под ногами. Уже давно плавно, друг за другом, ушли из жизни: сначала несгибаемые дед и бабуля, потом фантазеры «Де» и «Ба». Мама постоянно проживала в неврологической клинике, папа периодически лечился в наркологическом диспансере. Антон по возможности их навещал, оплачивал лечение и проживание. Вот скажите, за что ему было любить этот проклятый театр! Жизни скольких людей он разрушил и искалечил? Антон просто вовремя извернулся, исхитрился и сбежал, не дал сделать себя несчастным пленником пыльных кулис. И если бы была возможность ответить честно, то Антон крикнул бы во все горло: «Я ненавижу театр, не-на-ви-жу!»

- Антон Геннадьевич, вы слышали мой вопрос?- вывела его из задумчивости журналистка.

- Да, я люблю театр, - очень просто ответил Антон, настолько просто, что не к чему было даже прицепиться.

Разочарованная журналистка с досадой покусывала пухлые губки, но сдаваться была не намерена:

- Говорят, вы не любите актеров. И если есть возможность сэкономить, делаете это за счет актерских гонораров. Это так?

- Ну что вы, это невозможно, - очаровательно улыбнулся продюсер Загребнев. - Господа лицедеи существа нежные, их нужно холить и лелеять!

А про себя подумал: «Надо будет не забыть и дать распоряжение, чтобы эту нахалку аккредитации лишили».

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.