Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 2(55)
Наталия Бабахина
 Тётя Сато и косточка

Лето, долгожданное лето в самом разгаре. Как долго мы его ждали, и как быстро оно пролетает. В наших северных широтах оно не часто балует нас знойными днями и ярким солнцем, от того и предпочитают наши отдыхающие проводить лето в заморских странах. Но так было не всегда. Ещё совсем недавно наши отпускники отдыхали на юге нашей Родины. Те, кто хотел покорять горные вершины, ехали в Приэльбрусье, желающие весь отпуск не вылезать из моря спешили на Черноморское побережье Краснодарского края, те, кому надо было подлечиться, стремились на курорты Северного Кавказа, славящиеся целебными водами и лечебными грязями. Но особенно везло тем, у кого в таких благословенных краях жили родственники - двоюродные бабушки и дедушки, троюродные племянники родных бабушек и дедушек, или старые тётушки, в одиночестве доживающие свои дни в каком-нибудь курортном городке.

Скажем прямо, лучше, чем отдых под крылом такой тётушки, нельзя было и придумать. Были, конечно, ещё и санатории, профилактории, пансионаты, путёвки в которые распределялись профсоюзами. Но не всем, особенно молодым людям, хотелось провести отпуск под наблюдением врачей и гулять в промежутках между прописанными ими процедурами. О вкусной еде там и мечтать не приходилось. А между тем, проходя по улочкам любого южного курортного городка, отдыхающие могли вдыхать умопомрачительные ароматы, доносящиеся с кухонь местных жителей. Так дивно пахло жареное мясо, приправленное пряными травами, запечённая в духовке уточка, кролик, зажаренный до румяной корочки, смачный борщ вишнёвого цвета или «соус». Если вам при этом слове приходит на ум мука, слегка разведённая со сливочным маслом на сковороде, под названием бешамель, то вы глубоко заблуждаетесь. Южный «соус» никакого отношения к этой размазне не имеет. Наш «соус» содержит в себе кусочки кабачка, баклажана, болгарского перчика и множество пряных трав, среди которых обязательно присутствует тархун, базилик, петрушка и киндза. Замечу, между прочим, что в отличие от местных жителей, которые в названии этой пряной травки испокон веков ставили ударение на первом слоге, приезжающие на отдых «со знанием дела» ставят ударение на последнем слоге.

Ещё одним непременным блюдом на юге были, да и по сей день остаются, голубцы. Закрученные в большие капустные листья или деликатно завёрнутые в маленькие виноградные листики, сделанные «ассорти», то есть начинённые сочным фаршем перцы, кабачки и баклажаны, покрытые сверху кусочками айвы для аромата и своеобразного вкуса и, как положено, сдобренные зеленью, голубцы были, есть и будут гордостью южной кухни! Все эти кулинарные изыски нельзя попробовать, если вы живёте на съёмной квартире или в санатории. И ресторанная еда не сравнится с домашней. А вот у родни - другое дело, тут-то бабушкам и тётушкам цены нет! Таким сокровищем обладала и наша семья.

Старую тётушку моего отца звали Сато, и жила она в чудесном курортном городе, расположившемся у подножья горы, которую М.Ю. Лермонтов назвал когда-то «мохнатой персидской шапкой». Маленькая, юркая тётя Сато жила одна. Весь год она писала нам письма, и в каждом из них говорилось, что она ждет не дождётся, когда наступит лето и мы - папа, мама и я - приедем к ней в гости. Ничего удивительного в этом не было. Папа был её единственным племянником, и она души в нём не чаяла. Когда он женился и на свет появилась я, тётя Сато была несколько разочарована. Она мечтала о том, что родится мальчик. Но по этому поводу она горевала недолго, решив, что от мальчишек одно беспокойство, ведь второго такого, как её дорогой племянник, нет и быть не может. И я с раннего детства была окружена её любовью. С моей же мамой, Валентиной, тётушку Сато связывали особые отношения.

Дело было в том, что наша тётя Сато обладала неуживчивым характером. Выражалось это в том, что она частенько конфликтовала с некоторыми из своих соседей. Первым её врагом был долговязый сосед неопределённого возраста, который жил рядом с ней в маленькой комнатушке. Звали его Петром. Личность была примечательная. Он был холост, но имел подругу, которая жила где-то неподалеку. Вечером, придя с работы, он отправлялся к ней на свидание. На этот выход «в свет» стоило посмотреть. Петр носил летом тренировочный костюм небесно-голубого цвета, очень уж смахивающий на нижнее бельё. За этот экстравагантный наряд был он прозван «голубым экспрессом». «Экспресс» отправлялся в путь не с пустыми руками. Обычно он нес своей возлюбленной одну розу. Это при том, что город, в котором он жил, в те годы утопал в цветах. Во дворах у каждого окошка был свой палисадник, на роскошных клумбах в центре города розы соперничали друг с другом многообразием расцветок и дивных ароматов. Но Пётр торжественно нёс одну-единственную розу, подчас уже не первой свежести. При этом он напевал куплеты из оперетты «Сильва» в своей собственной интерпретации: «Сильва, ты меня не любишь. Сильва, ты меня погубишь!» Всё бы ничего, но Пётр основательно гундосил, и куплеты выходили у него, так сказать, с французским прононсом.

Тётя Сато на дух не переносила Петра. Он ей платил той же монетой. Ненависть то возгоралась ярким пламенем, то тлела, как уголья в остывающем костре. Однажды Пётр, который сам вел своё домашнее хозяйство и готовил себе еду, откуда-то принёс живую курицу. Жива она была относительно. На лапках она держаться уже не могла, голова несчастной болталась из стороны в сторону, и, что было особенно странно, курица была очень грязной, как будто её нарочно вываляли в грязи. Видимо, это обстоятельство смущало и Петра. Водопровода в доме, где жила тётя Сато, не было, кран с водой находился в центре двора. И вот Пётр, открыв кран, стал при всём честном народе мыть свою курицу под струёй воды. Соседи с интересом наблюдали эту картину. Многие из них предпочитали покупать на рынке живую птицу, но вот мыть её под краном никто до этого не додумался. Кто-то тихонько посмеивался, взирая на трудящегося у крана Петра, кто-то крутил пальцем у виска, но все молчали. Кроме нашей тётушки. Величаво спустившись по лестнице со второго этажа, она встала, подперев бока, напротив Петра и некоторое время внимательно наблюдала за его стараниями. Курица отмывалась плохо. И тогда наша тётушка дала Петру весьма дельный и, главное, своевременный совет:

- Ты бы взял мыло и мочалку!

Пётр, даже не поднимая головы, невозмутимо произнёс:

- И когда вы только сдохнете, тётя Сато?!

После этого случая тётя Сато не пропускала ни одного удобного случая, чтобы не пожелать своему ненавистному соседу сдохнуть первому.

Вторым врагом нашей неуживчивой тётушки была соседка по имени Агриппина, жившая на первом этаже, как раз под балконом, принадлежавшим тёте Сато. Правду сказать, эта Агриппина была женщиной склочной. Грунька, как её все звали, сама умудрилась настроить против себя почти что всех жителей своего дома. Иной раз выяснение отношений с Грунькой доходило до драк, что было делом весьма рискованным. Женщина она была высокая, плечистая, с длинными, крепкими руками и увесистыми кулаками. Единственное, в чём никто не мог отказать Груньке, было то, что она была потрясающе, фанатически чистоплотной.

Все соседки кипятили бельё во дворе в больших баках, называемых выварками, усердно его полоскали, подсинивали «синькой» и крахмалили, так как современных моющих средств тогда не было и их заменяло хозяйственное мыло. Развешивали выстиранное с таким трудом бельё на натянутых во весь двор верёвках, которые подпирали длинными палками с раздвоенными концами, чтобы чистые простыни и пододеяльники не касались земли. Все хозяйки старались, чтобы их бельё было белоснежным, но когда Грунька вывешивала бельё, выстиранное ею, все соседки смотрели на него с завистью. Грунькино бельё сверкало на солнце, накрахмаленные простыни, подсыхая, хрустели, пододеяльники надувались от ветра, как кипельные паруса. Подушки и перина, которые она сушила летом на крыше сарая, находившегося во дворе под её окнами, чуть ниже балкончика тёти Сато, были такими же чистыми и пышными, как облака из пуха и перьев.

Тётя Сато драк не одобряла. Ругаться с Грунькой она ругалась, но до рукопашной дела никогда не доводила. Вовремя с видом оскорбленной невинности она удалялась домой, оставляя Груньку сотрясать воздух проклятиями в её адрес.

Отдельные конфликты возникали время от времени у тёти Сато и с пожарной охраной, не вовремя обследовавшей чердак дома, что могло, по её мнению, привести к пожарной ситуации. Санэпидстанции тоже доставалось от нашей тётушки, если мусоровоз, обслуживавший её дом, опаздывал с вывозом мусора на полчаса. Курортники, снимавшие койки у некоторых из её соседей, тоже частенько выслушивали замечания тёти Сато относительно того, что тем, кто приезжает на курорт лечиться, не очень полезно являться домой после полуночи.

И каждое лето, приезжая на отдых, мама начинала улаживать конфликты нашей тёти. Об этом знали все соседи, и, как только мама появлялась во дворе, к ней тут же кидались с жалобами те, с кем тётя Сато умудрялась за год «вступить на тропу войны». У мамы был счастливый дар вовремя «выкуривать трубку мира» со всеми обиженными соседями, курортниками и представителями организаций, и наш отдых проходил в безоблачной атмосфере дружбы и взаимопонимания.

И вот как-то раз, когда летом наш поезд подкатил к старинному вокзальчику, каким-то чудом сохранившемуся в городе, где жила наша тётя, и мы с мамой не увидели её встречающей нас, как обычно, с огромным букетом на платформе, мама встревожилась. Я постаралась её успокоить, предположив, что нашу телеграмму о приезде вовремя не доставили. Мы сели на трамвай, который провёз нас через весь город, открывая картины пестрой и яркой курортной жизни, неспешно протекающей в садах, парках и на бульварах, и доехали до нашей остановки. Я уже предвкушала встречу со своей лучшей подругой, когда мама обратила моё внимание на Петра, стоящего на трамвайной остановке. Он смотрел на нас с каким-то загадочным видом. Мы затруднились тогда определить, что означал его взгляд, поздоровались с ним и, подхватив чемоданы, пошли к дому, в котором жила тётя.

Это был старинный двухэтажный особняк 19 века, принадлежавший до революции одному купцу. Фасадом он выходил на тихий, утопавший в зелени переулок. Во двор вела каменная арка, делившая дом на две неравные части. Комнаты тёти Сато располагались на втором этаже над парадной дверью, а балкон, принадлежавший ей, находился с другой стороны дома и выходил во двор, как раз над крышами сараев, которые занимали полдвора.

Подойдя ближе, мы взглянули на её окна. Они были, несмотря на жару, закрыты, занавески плотно задёрнуты. Лицо мамы помрачнело. Обычно окна тёти Сато были распахнуты настежь так, что ветерок раздувал старые тюлевые занавески. Мама задалась вопросом:

- Что на этот раз?

Поднявшись на второй этаж, мы тихонько постучали в дверь. Через некоторое время за дверью послышались шаркающие шаги, и раздался едва слышный голос:

- Кто там?

- Это мы, тётя Сато! - закричала я.

Дверь тут же распахнулась, и тётя Сато в косынке, повязанной на лбу, со слезами кинулась нас целовать. Проведя нас в комнату, она всё говорила о том, как нас ждала и как рада нас видеть. Конечно, поинтересовалась она и здоровьем дорогого племянника, моего папы. Услыхав, что всё у него в порядке, но отпуск будет позднее, тётя немного успокоилась. Обычно, как только мы появлялись у неё в доме, накрывался обильный и вкусный стол. На этот раз не только еды, но и воды у неё в комнате не было, и тётя Сато тут же вручила маме ведро и попросила спуститься во двор и принести воды. Мама выполнила её поручение. Когда она вернулась со двора с полным ведром воды, я по выражению маминого лица поняла, что кое-что из жизни тёти Сато ей уже стало известно. Но мама молчала. Мы перекусили той едой, которую не доели в поезде. Мне очень хотелось побежать к подружке, но тётя Сато усадила нас на свой широкий, мягкий диван, уселась напротив нас на стул и повела речь о том, что мы приехали очень вовремя, а то не застали бы её в живых. И она снова прослезилась. Подождав, когда тётя утрёт косынкой слёзы с глаз, мама попросила её рассказать подробно о том, что могло привести к такому печальному концу.

Тётушка Сато говорила с лёгким акцентом, и вот что она нам в тот день поведала:

- Валочка! - начала она, обращаясь главным образом к маме. - Ты меня знаешь, я чаловек спокойний. Живу себе тихо, никому не мешаю.

Я взглянула на маму. У мамы, Валечки, была железная воля, она даже не улыбнулась, тогда как я еле сдержала смешок. Тётя вздохнула и продолжала:

- И вот на той неделе варила я себе обед. На ринке хороший мясо купила, с мозговой косточкой, и решила я сварить борщу. Ну, положила туда, как всегда, и буряка, и помидоры, и приправу, как положено. Борщу вкусный вишел.

Об этом тётя Сато могла бы и не говорить. Борщи у неё были просто объедение, наваристые, густого вишнёвого цвета. А уж пах её борщ так, что у всего дома слюни текли. «Какие от борща могут быть неприятности?» - подумала я. Это стало ясно, когда тётушка продолжила свой рассказ:

- Так вот, Валочка, дарагая! Налила я себе тарелку борщу, села на балконе, сижу и кушаю. Я почти что весь борщу скушала, и осталась у меня на тарелке только косточка. Ну, и решила я мозг из косточки на ложку витрясти.

Тётя Сато потёрла глаза и добавила как бы невзначай:

- Эта паразитка, Грунька, в тот день генеральный уборка делала. Бельё настирала, понимаете ли, перину свою на кришу выложила сушить на зиму.

Я не обратила бы на эти её слова никакого внимания, если бы не взглянула на маму. Она медленно опустила голову. Тётя Сато глубоко и печально вздохнула и заключила свой рассказ:

- Валочка, не знаю, как это вишло, но косточка у меня из рук вискочнула и упала прямо на Грунькину перину.

Теперь и я смогла представить красочную картину произошедшего события. Мозговая косточка из тётиного наваристого борща по странной траектории перелетела через стол, перила балкона и приземлилась на перину. Вокруг косточки, разумеется, тут же расплылось жирное красное пятно, а кусочки капусты из борща, прилипшие к косточке, веером разлетелись по перине. Дальше произошло вот что: Агриппина высунулась из своего окна и увидела свою осквернённую перину. Сомнений в том, откуда прилетела косточка, у неё не возникло. Она выскочила во двор и, крича своим зычным голосом: «Ну, зараза, я тебя достану!», схватила палку, которой подпирали бельевые верёвки, и наперевес с ней бросилась со двора в переулок. Тётя Сато поняла, что медлить нельзя, и быстренько, как только ей позволяли старые ноги, сбежала с лестницы и заперла парадную дверь на замок. Грунька долго стучала в дверь, пыталась палкой достать до тётиного окна, но безуспешно. Тогда она села с палкой в руке рядом с парадной и пообещала тёте:

- День не выйдешь - день сидеть буду, два дня не появишься - два просижу, но тебя достану!

Она сидела под дверью несколько часов, извергая проклятия в адрес нашей тётушки. Единственным, кого она пропустила, был Пётр, весьма довольный тем, что происходило. Остальные соседи вынуждены были проходить по своим комнатам с чёрного хода. Но устав и проголодавшись, Грунька всё-таки ушла домой, предупредив тётю на прощание:

- Только спустись во двор! Я тебе такую встречу устрою, что до конца своих дней не забудешь!

Всё бы ничего, тётя Сато могла сидеть дома хоть месяц. Но вода и туалет были во дворе. Мы приехали действительно вовремя. Для меня стало ясным и выражение лица Петра, стоявшего на трамвайной остановке. Он злорадствовал! Мама тяжело вздохнула и сказала:

- Пойду, поговорю с Грунькой.

Я, стоя на балконе, наблюдала за тем, как во дворе Грунька, размахивая своими ручищами прямо перед маминым носом, доходчиво разъясняла ей свою версию произошедшего. Судя по словам, отчётливо доносившимся со двора, среди которых чаще всего встречались «зараза» и «гадина», Грунька была очень огорчена историей с мозговой косточкой и прощать тётю Сато была не намерена. Тётушка, прятавшаяся за моей спиной, на каждый выпад в свой адрес зловредной Груньки тихо произносила: «Господы, господы! Паразитка, всё врёт!».

Я не о многом жалею в своей жизни, но вот о том, что бог не дал мне таланта моей матери примирять, казалось бы, непримиримые стороны, жалею до сих пор. Через полчаса эмоционального общения мама уже рассказывала Груньке о том, как трудно ей дома, в Ленинграде, в тесной ванной комнате стирать и сушить бельё. Грунька качала головой и говорила о том, что бельё, высушенное не на воздухе, никогда не будет пахнуть свежестью, и спать на таком белье - одно мучение. Мама была с ней согласна.

Вечером этого же дня мы сидели на перилах балкона со своей лучшей подругой и взахлёб рассказывали друг другу обо всём, что произошло с нами за год, который мы не виделись. Воздух, напоённый ароматами чабреца и полыни, высохшими на жарком южном солнышке, казалось, ощутимо обволакивал нас своим тёплым дыханием. Сладко пахли розы, вьющиеся по балкону. Громкий хор лягушек, раздававшийся с поймы горной речки, разливавшейся в низине звонкими ручейками, соперничал с цикадами, стрекотавшими где-то совсем рядом. Бархатное чёрное небо с бриллиантами звёзд шатром накрывало притихший город.

Берег турецкий, египетские пирамиды... Да разве может что-нибудь сравниться с ощущением блаженного спокойствия и родного тепла где-нибудь в маленьком курортном городке у подножия горы, похожей на «мохнатую персидскую шапку»?!

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.