Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(56)
Ярослав Солонин
 Развалы. Схождения

На исходе сил, на закате лет, на один глаз ослеп, другой видит чуть получше, и всё туда же - на книжные ряды пришёл. Стоит, наклонившись над столом, книжки гладит, пытаясь что-то разглядеть.

- Матвеич, да куда ж тебе гранит грызть - вон и зубов для этого дела не осталось, - съязвил суховатый Митич.

- Так я хоть с мяконького боку отхвачу немного, - неспешно и с достоинством отвечает Матвеич, жмуря на позднеосеннее солнышко выцветшие с синевой глаза.

В результате он приобретает «Божественную комедию», подмигнув мне:

- Сколько лет на свете живу, а так не прочёл… самое время теперь.

***

Самое время.

На книжные развалы приходят люди-осколки. Осколки прошлого и настоящего. Сектанты, таинственно переговаривающиеся с помощью только им понятных знаков, слов, имён: Кьеркегор, Богомолов, Дионисий Ареопагит, Игнатий де Лойола, Хайдеггер, Мережковский, «Роза мира», «Каменный пояс», Пруст, Прус, Фуко, Руссо, Жуков, Эвола, Юнгер, Кагарлицкий, Лосев, Клод Лефорт, Борхес, Дубровин, Добряков, Иван Воищев и Альберт Иванов, Кара-Мурза и много кто ещё.

Естественно, кому-то нужны и Донцова, Акунин, Воронин, Маринина. Есть и они.

***

К нашим рядам подходит молодой парень, одетый неброско, но со вкусом:

- У вас есть Чарльз Буковски?

- Нет, - отвечаю.

- А Генри Чинаски? - хитро прищуривается.

Подловить вздумал - как бы не так!

- Нет, он с бодуна мается, - парирую.

Заговорщически хохочем.

***

А вот местный эрудит, внешне похожий на Олега Табакова, идёт чуть ли не под ручку с другим всезнайкой - сутулым, сухощавым, в очках-телескопах, глаза горят, периодически нервно похихикивает:

- Иван Никифорович, а вам известно, что вся эта грязная пена, вылезшая в девяностые, в частности Воронин, так называемый автор целой серии «Слепых»: «Слепой в ответе за Глухого», «Слепой идёт в отказ», «Слепой разбушевался» и прочая. Что это всё «ПИПы».

- Что это такое?

- Писательско-издательские проекты. То есть набирается группка студентов-филологов, литературных негров так называемых, и они стряпают детективчики по-быстрому. Студентикам - на пиво, издательству - дивиденды, мифическому Воронину - слава.

- Хи-хи… по сравнению с этим делом Маринина, выходит, ещё ничего.

- Маринина, по крайней мере, крепкий стилист…

Смех заговорщиков.

Воскресный день сплошь соткан из подобных диалогов:

1.

- Писать бы Лимонову книги и не лезть в политику эту… романы у него лучше получаются. А тут - то посадят, то дерьмом забросают.

- Да ну, как же можно. Эти его ипостаси неразрывны - без политика умрёт писатель. Ты как будто не читал его. Тот же «Дневник неудачника», в нём же всё налицо! Будто он в Нью-Йорке дерьмеца не похлебал.

2.

- Хрущёв был троцкистом… Ты что, не знал?

- Я не задумывался.

- Зря, товарищ, такие вещи пора бы знать.

- В биографии Роя Медведева об этом ничего не сказано, кажется.

3.

- Про твоего Прилепина разве что на заборе пока не пишут… Как про Пелевина в своё время. И утюги пока ещё молчат, но скоро и они заговорят. А что там? Пацанские рассказы, Саньки-Маньки всякие. Обезьяны… тьфу!

- Да ладно, радоваться надо. И писатель хороший, зря ты это. Глядишь, и оживёт литературный процесс. Батенька, к вашему сведению, может он и неоднороден, процесс, но кипит вовсю. Гениев, может, и нет, но то, что они рано или поздно появятся - факт. Вон, знаешь, Глуховский что говорил? Что мы навоз, быть может, для грядущего гения.

- Глуховский… тоже мне, нашёл эксперта. Метро-шметро. Тьфу!

4.

- Я одолел только «Путь к Свану».

- Скоро втянетесь. Что по мне - Пруста хоть и называют новатором, но стилистически он, как никто другой, в русле классики. Он, верно, новатор-традиционалист.

- Так двадцатый век и поставил вопрос не «что», а «как».

- Упрощаете, сударь, упрощаете!

5.

- И всё-таки «Поминки по Финнегану» - произведение, предназначенное исключительно для филологов и лингвистов… На русский его переводить ну совершенно невозможно!

- Вы его что, читали?

- Нет, слушал в исполнении Анри Волохонского.

- Нет, мне ближе его «Дублинцы». Ну, «Портрет художника в юности» ещё.

- А вы Беккета читали? Он у него чуть ли не секретарём работал.

6.

- Бегбедер содрал у Уэльбека, а Минаев у Бегбедера… Масскульт надо знать в лицо!

- Вам своего времени-то не жалко?

- На Уэльбека - нет. А остальные - ошибки молодости.

- Молодости? А сейчас? Тоже мне старичок нашёлся.

- Я ровесник Пелевина.

- Нет, Пелевин старше вас.

7.

- Газданов и Набоков… тем не менее, это русская литература.

- Батенька, а вам не один хрен? Литература и есть литература. Русская - нерусская.

- Ну не скажите. Отношение к русской литературе тогда и сейчас. Сейчас больше этнологический, а не эстетический интерес, в самом деле! Надо возрождать!

***

Большинство прохожих прошмыгивают мимо столов с книгами, не удосужившись хотя бы на мгновение задержаться. В лучшем случае - скользящий взгляд, как на какую-то невидаль, извлеченную с музейных полок.

- Папа, а зачем книжки?

- Чтобы читать.

- А зачем читать?

- Чтобы умным быть.

- А зачем?

Озадаченный папа не знает, что ответить. Судорожная работа мысли вознаграждается пространной фразой: «Чтобы учиться».

- А учиться?

- Чтобы работать...

Всё предельно ясно.

***

- Дед, ты на пенсии-то чем займёшься? Дед Ерошка-то, слышал, стоило на пенсию выйти, через полтора года от тоски и помер.

- О! Мне будет, чем заняться. Буду мемуары писать.

- Так ты ж не видишь уже ни хрена.

- На свою офицерскую пенсию найму стенографистку, и вот тебе вся недолга…

- А ты молодец! Небось есть, о чём рассказать.

- Я думаю - у всех найдётся к моему возрасту что рассказать, но не все доживают и не всем охота писать. Лентяи! Я с юности пишу и в журналах с юности публикуюсь. Даром, что офицер. А ты в курсе, что для офицера это хороший тон - быть разносторонним, интересоваться искусствами разными?

Вот мы и работаем тут. Доктора наук, аспиранты, преподаватели, студенты филологических, исторических, политологических и прочих отделений, круглосуточные тусовщики в отставке, авторы афоризмов и пособий по занимательному виноварению, местные сумасшедшие совсем не провинциального масштаба. Самый высокий процент шукшинских «чудиков» сосредоточен именно на этом пятачке. Власти пытались прикрыть «блошиный рынок», если пользоваться их формулировкой, «с целью придания городу его истинного, культурного лица». На аллее, что неподалёку, стоят памятники поэтов, не имеющих никакого отношения к городу, установка монументов инициирована властями и меценатами, являющимися их поклонниками. Право на существование книжного рынка было отвоёвано со всей убедительностью и беспрецедентностью. Кто-то осмелился дать Дракону хорошего пинка. Филофонисты, филателисты, нумизматы и другие коллекционеры (и продавцы) редкого товара, к сожалению, в этой борьбе за выживание не смогли отстоять своё место под солнцем. Букинисты оказались более жизнеспособным видом, своего рода мамонтами, приспособившимися к глобальному потеплению или похолоданию - с какой стороны посмотреть. Накал драматизма, присущий брэдберевскому «451° по Фаренгейту», пока нам не грозит.

***

- Дожили! Трамваев нету, а эти всё время бессовестно врут. От машин задыхаешься. Безобразие! Всё забыли, всё продали. Грязь кругом…

Городские сумасшедшие. Вот один из них. Идёт, непроизвольно потрясывая головой и выдавая чрезвычайно эмоциональные тирады в адрес мирового зла. Раньше он был профессором на кафедре философии, объяснял студентам про базис и надстройку, про историческую необходимость, закономерную смену общественно-экономических формаций: «Классовая борьба - источник развития классово антагонистических обществ. Одни из буржуазных социологов прямо заявляют, что в современном капиталистическом обществе нет ни эксплуатации, ни противоположных классов, что есть только общественные слои (страты), которые объединяют людей в зависимости от профессии, образования, дохода, возраста, религиозных, политических взглядов и ряда других признаков. Никакими отношениями собственности люди, принадлежащие к этим слоям, якобы не связаны, отношения между ними представляют полнейшую гармонию… Выдумки апологетов капитализма об отсутствии классов и классовой борьбы в современном буржуазном обществе подхватили реформистские и ревизионистские деятели. Так, американский реформист Ф. Мэррей прямо пишет, что в Америке нет классов, что там якобы «все рабочие» и что в конечном счете интересы фермеров, промышленных рабочих, бизнесменов, служащих и интеллигеции совпадают… Ещё вторят ревизионисты… А в действительности - ни о каком исчезновении классов не может идти и речи. В современном буржуазном обществе господствует капиталистическая собственность, а потому есть и классы-антагонисты - буржуазия и пролетариат. Ожесточённая классовая борьба между ними продолжается и в настоящее время…»

Однажды, кажется в 90-е, у него «помутился рассудок», что вообще редкость для докторов философии, они обычно хорошо в любую эпоху встраиваются. А тут, видимо, исключение, подтверждающее правило.

Тем не менее, многое им высказанное на книжных рядах прямо так, в пространство, никому конкретно и одновременно - всем и сразу, не так абсурдно, неадекватно и дико. Я жалею, что у меня не было тогда диктофона и самой идеи запечатлеть эти бесценные свидетельства эпохи очередного безумия, на чьей ветке мы сидим, вместе с которой когда-нибудь дружно с гиком и треском грохнемся: «Они нас успокаивают, дескать, всё хорошо, дескать, Олимпиада, родина, дескать, встаёт с колен. А пусть они проедутся в общественном транспорте или навестят так называемого «простого жителя». Пусть поработают на бессмысленной работе пять дней в неделю, хотя они тоже работают на своего рода бессмысленной работе. Но одно дело - бессмысленная для работающего, а другое - для тех, ради кого якобы это делается. Якобы для народа.

А их Олимпиада - голые понты. Представьте себе семью, которой нечего есть, детям не в чем ходить в школу - сплошные лохмотья, на учебники денег нет, жена тяжело болеет и прочая-прочая. А сосед в это время купил себе «Порше». Отец семейства не находит ничего лучшего, кроме как невиданным способом (может кредит взял) купить себе «Бентли» последней модели и таким образом утереть нос соседу… Вот она, ваша Олимпиада. Они рассказывают о пользе никеля для экономики региона, но пусть они тогда вместе со своими семьями поселятся где-нибудь там - в тех краях, где собираются его добывать, да поживут годков с десять…

«Годков с десять» выходит особенно эмоционально, и я убеждаюсь, что он не больший безумец, чем я или другие подобные мне. Жаль только, что эти мысли вслух выдаются спонтанно и тут же сменяются другими, создавая сумбур. «Так. Пособие по тяжёлой атлетике, - раскрывает, листает. - Нет! Дрянь! - отбрасывает. - Полнейшая дрянь. Где фотографии, где схемы, где указания, как соблюдать диету. Иллюстрации если и есть, то какие-то невнятные. Нет! И спорт уже не мир, а рынок. Ни патриотизма, ни-че-го!!!»

Ах да, одет он экстравагантно: широкополая старая шляпа, пальто серого цвета, многочисленными заплатами превращённое почти в карту мира, только материков, островков, островов и полуостровов, архипелагов здесь несказанно больше. Хромовые сапоги (и где он их только достал?!), потёртые джинсы «Левайс»… А вообще, в нём есть что-то от ваганта или ещё какого-нибудь средневекового чудака, от какого-нибудь клезмера.

Его речь как граммофонная иголка, скачущая по заезженной пластинке, тем не менее, это одна и та же пластинка, одни и те же наболевшие проблемы.

Прохожие с опаской косятся на этого человека, стараются побыстрей пройти, не останавливаясь даже взглядом на книгах.

- Буржуазные идеологи и их реформистские соратники хвастливо трубят о «всеобщей демократии», «демократии для всех», якобы существующей в капиталистическом мире. Этой «чистой» буржуазной демократии они противопоставляют диктатуру пролетариата как якобы бюрократическую, недемократическую власть. На поверку же всё оказывается с точностью до наоборот. Хвалёная буржуазная демократия, как мы уже видели, является только ширмой, за которой скрываются всесилие денежного мешка и фактическое бесправие трудящихся. Увековечить капиталистические порядки, эксплуатацию миллионов трудящихся ничтожным меньшинством собственников - вот какова задача буржуазной демократии…

На сегодня все свободны, лекция окончена…

***

Мой напарник выдаёт перл:

- Я бы никогда не стал читать книги, которые кто-то читал до меня. Поэтому я здесь и не покупаю ничего, только в магазине.

- Так в магазине их щупают, пролистывают тоже. Абсолютной стерильности не существует.

- Да дело не в этом. Нет. Не в стерильности дело, а в собственности. Это же как девушка… Впрочем, я запутался…

***

- Молодой человек, а вы знаете, что в мире только одна книга, которую нужно обязательно прочитать. Остальные - не обязательно.

- Что же это - «Фауст» Гёте, что ли?

- А вот и нет. Это «Библия»!!! Молодёжь…

***

- Я считаю Андрея Платонова гением.

- Многовато их будет тогда, этих гениев, если каждого считать таковым. Но не все достойны…

- Ну и кто, по-вашему, достоин?

- Данте, Шекспир… Пушкин.

- Но ведь каждому времени нужен свой гений, не так ли?!

- Пожалуй… нет. Лучше вообще никаких, чем абы каких.

- Семён Моисеевич, давайте, пока наша полемика не трансформировалась в драку, прекратим сей спор.

***

Мимо проходят девочки-хипстеры с филфака. Одна из них, наиболее яркая и симпатичная, подходит к нашему столу, увидев «Бунтующего человека» Камю, да всего за сто пятьдесят рублей, она оглашает окрестности радостным воплем и стремглав покупает.

- Сегодняшняя «продвинутая» молодёжь достаточно предсказуемая, - говорит мне друг, работающий в книжном магазине неподалёку.

- В плане?

- Стоит кому-нибудь из них зайти в магазин, как я уже с точностью до 90 процентов знаю, что они будут покупать. Джентльменский набор таков: Ницше, Камю, возможно - Сартр, вероятно - Шопенгауэр. Ну и битники впридачу.

***

Работал здесь раньше мужик, очень похожий на Конфуция, немного на Тосиро Мифунэ или на какого-нибудь Диогена из Синопа. В свободное от развалов время не гнушался лазать по помойкам. Книги на его рядах самые дорогие, некоторые явственно помойкой пахнут, а может от него так разит. Однажды его били на глазах у всего рынка. Просто деньги, которые он взял взаймы на покупку книг, вернуть не удалось - то ли пропил, то ли выручка невелика оказалась. Разочарованные инвесторы посильными способами избавлялись от стресса.

***

На дворе стояло бабье лето. В такие дни и народу больше на рынок приходит, и вообще душа поёт. Торговый день близился к концу, когда подошли два элегантно, на манер французских интеллектуалов, одетых юноши, покуривая на редкость душистый табачок, они спросили книги, посвящённые киноискусству, философии, поэзии, живописи. В результате взяли три альбома импрессионистов, карманное издание «Опавших листьев» Василия Розанова и сборник стихов Уильяма Блейка «Сатанинские стихи». Потом, не торопясь, отошли в сторонку, сели на лавочку под раскидистым деревом и продолжили сеанс неторопливой, оскаруайльдовской беседы и воскуривания прелестного табачку. Я не утерпел и подошёл к ребятам:

- Можно у вас угоститься? Чудесно, на всю округу разлился аромат от вашего табака и от прелых осенних листьев.

- Выбирайте: есть сигареты, а есть табак и бумага для самокруток, из которых вы сами можете свернуть себе покурить.

- Второй вариант, джентльмены. Спасибо.

Присел с ними рядом и поинтересовался о житье-бытье. Оказывается, один снимает фильмы, другой - «писатель», правда, по-кафкиански пишет всё в стол.

- Учились ли вы где-нибудь для того, чтобы снимать фильмы?

- Нет, зачем? Джармуш, например, не учился. Ким Ки Дук тоже.

- Нет, он учился в киношколе, но потом грант, данный ему на образование, потратил на съёмки первого и одного из лучших своих фильмов «Permanent vacation». Это один из моих любимых режиссёров. Но всё-таки, продолжая говорить о вас, мне интересно узнать, где я мог бы увидеть ваши работы?

- Проще всего в Интернете, спишемся в социальных сетях, я вам дам ссылку. Антуан Китогон - это я.

- Хорошо. А как звать вас? - обращаюсь к писателю.

- Максим Боц.

- Позвольте, Максим, поинтересоваться, а что вам мешает опубликовать свои произведения?

- Сейчас публикуются все кому не лень, не хочется залезать в ванну, в которой до меня поплескалось миллиона три. Фи!

- Если так рассуждать, можно далеко зайти. Писак всегда много было. И писателей, кстати, тоже. Если ваша проза или поэзия выше среднего, то будет обидно, если о вас никто не узнает. А как о вас узнают, если вы сидите в своей башне слоновой кости и набиваете на своей алмазной печатной машинке на пергаменте, выделанном из кожи единорога, свои серебряные строки и носа не кажете на улицу. Тоже мне Кафка. Да и он, знаете ли, публиковался иногда.

- Почему же? Я выхожу покурить. И потом, сценарии с этим «Феллини», - похлопывает по плечу товарища, - мы пишем вместе.

Неожиданно пошёл дождь, и мне нужно было накрывать книги клеёнками. Откланявшись, я покинул молодых эстетов.

***

Парочка лихих бритоголовых парней, проходящих мимо нашего столика, задержалась на мгновение, точнее задержался один из них, второй же нетерпеливо дёргал его:

- Аллё, пойдём, ничего тут интересного нет.

- Нет, погоди, у вас «Капитал» Маркса есть?

- Нет.

- А «Майн кампф»?

- Тоже нет.

- Да, действительно, читать нечего.

***

Костлявый мужичонка с нервным тиком, невзрачно одетый, взял заинтересовавшую его книгу и, заикаясь, спросил, сколько она стоит.

- Сто рублей.

- А м-может - за пятьдесят?

- Восемьдесят пять.

- А м-может…

Торг - дело привычное. Через некоторое время искомый компромисс найден, мужичок расплачивается и, не остыв еще после торга, уходит… забыв книгу. Идёт и забавно жестикулирует, о чём-то там с собою спорит.

- Мужчина, книжку забыли, забыли книжку, мужчина!

***

Мы зачем-то вышли торговать, когда на улице стояла температура минус 15 градусов по Цельсию. Покупателей - ни единой души. Азарт торговли, что говорить, сам собой питаться не может. Ты приободряешь себя: «Лимонов работал в юности книгоношей, и у меня это только начало. Когда-нибудь напишу если не книгу, то рассказ про эти дни, а материала ого-го как много!».

Напарники приходили-уходили, менялись, я тоже приходил-уходил, но от возможности подработать на книжном рынке редко отказывался.

Никакая другая работа не оставляла столько простора для мечты и для жизни, нигде я не располагал столь богатой коллекцией самых разнообразных характеров и типажей и нигде не узнавал каждый день столько новых, а скорее забытых имён, или неизвестных, или малоизвестных, и уж если быть точным - неизвестных мне:

Левитов,

Слепцов,

Кораблинов,

Роберт Крайтон,

Камило Хосе Села,

Тауфик Аль Хаким,

Эдмонд Гуссерль,

Музиль,

Брох…

Сколько их, этих имён ещё? Не то что не перечитать, а не перечесть за всю жизнь.

***

Помню, как откладывал на пятитомник Марселя Пруста, который до сих пор не прочитал. Спорадические дискуссии возникающие тут и там, особенно когда не слишком жарко и не слишком холодно. Обо всём на свете, в особенности - об отвлечённых вещах.

Один из продавцов - вылитый Захар Прилепин, а другой - Иван Гончаров.

***

И вот когда они долбанули из артиллерии - мало никому не показалось. Только подошвы да копыта засверкали, - заржал Витёк, один из продавцов, выпускник истфака. Он рассказывал своему знакомому очередную увлекательную байку из военной истории России.

Андрей всё больше пребывал в себе, изредка выходя из астрала, чтобы продать очередную книжку.

ВэВэ сидел на лавочке и сосредоточенно что-то записывал-вычеркивал в своём блокноте.

Ко мне подошёл старый знакомый по кличке «Евангелист». Он разменял восьмой десяток, но выглядел на редкость бодро. Почему к нему прилепилось именно это прозвище, а не, допустим, Кришнаит, Буддист, Адвентист седьмого дня, Саентист, Веган, для меня оставалось загадкой. Разве что ислам он не попробовал на вкус, испытывая какую-то, ему лишь понятную неприязнь к последователям Мухаммеда. Наверное, потому его и называли Евангелистом, что чаще всего он ссылался на Святое Евангелие. Вряд ли он относил себя к какой-либо официальной конфессии, предпочитая заглядывать то в одну церковь, то в другую, затевать споры то с одним священником, то с другим. У нас он всегда спрашивал что-нибудь из русской религиозной философии. Это он мне рекомендовал Бердяева, это он как-то принёс Шестова, всего испещрённого пометками, это он не мог спокойно сидеть дома ни часа.

Поздоровавшись, он тут же перешёл «к делу».

- А я тут, Эдик, понял, в чём соль…

- В чём?

- Люди воют о геноциде, Гитлера в преступники записали, но ведь если подумать, мы в большинстве случаев сами себе и друг другу - обуза.

- Я не совсем понимаю, о чём вы.

- Ну как же, в одном из апокрифов говорится от лица Иисуса: «Тогда Царствие Божие на земле наступит, когда женщины перестанут рожать детей». Понял? Порочный круг порвётся.

- Понять-то понял, но при чём здесь Гитлер?

- Может, невольно, может, будучи слепым орудием в руках Божьей Воли, он стремился избавить хоть какую-то часть планеты от человека. Чем не Великий Потоп, где вместо воды фигурирует огонь и металл? Какой прок вот от этого, к примеру, - он показал на местного алкаша Стёпу, день-деньской побирающегося на литературном пятачке, - от него какой прок? Думаешь, это его судьба? Нет, он свою судьбу просрал, предназначения не выполнил.

- Откуда вы знаете? Может, он - поэт?

- Поэт, ха-ха, держи карман шире. Алкаш он, вот и всё.

Тут, будто бы в насмешку над моим не вполне серьёзным предположением о «поэте», Стёпка проорал на всю улицу: «Эх, твою мать, буду в шахматы играть!»

- Ну, видел, - Евангелист скривился, - а то, что чёрных у нас развелось, это тоже так надо? Толерантность?

- Негров, что ли?

- Да нет, эти в свою Африку уедут рано или поздно, - отмахнулся мой собеседник, - а вот всякие горцы, этот-то народец цепкий, и глазом моргнуть не успеешь, как они в твоём доме буду жить, с бабой твоей спать. Я их знаю с тех пор, как по Союзу с командировками поездил. Это бедовый народец, у них сплошное язычество в башке, истинного бога они не ведают.

Мне этот разговор начал порядком надоедать:

- А вы его ведаете, истинного Бога?

- Я - да. Любой русский человек его ведает.

- И Стёпка?

Евангелист немного задумался.

- И он. Только он душу свою бессмертную просрал.

Тут к нам подошёл дед Василий, абсолютный антипод Евангелиста. Вечно с шутками-прибаутками, верующий в научный атеизм, пыхтящей своей трубкой.

- Что, Николаевич? Опять свою ересь тут разводишь?

Евангелист хитро прищурился:

- А ты никак пришёл про обезьян своих рассказывать?

- Можно про обезьян, можно про коацерватную каплю, про роль труда в превращении обезьяны в человека, а можно про то, почему мы до сих пор на Марс не слетали.

В принципе, все эти споры были насущным времяпрепровождением престарелого советского интеллигента и престарелого советского эзотерика. Но если дед Василий прочно стоял на усвоенных в советской школе постулатах, Евангелиста постоянно «мотало». Недавно ещё он при мне не желал обсуждать Гитлера, аргументируя тем, что «про этого преступника нечего и говорить», а сегодня вот выдвинул гипотезу о «новом потопе».

***

На исходе сил, на закате лет, на один глаз ослеп, другой видит чуть получше, и всё туда же - на книжные ряды пришёл. Стоит, наклонившись над столом, книжки гладит, пытаясь что-то разглядеть…

- Матвеич, да куда ж тебе гранит грызть - вон и зубов для этого дела не осталось, - съязвил суховатый Митич.

- Так я хоть с мяконького боку отхвачу немного, - неспешно и с достоинством отвечает Матвей, жмуря на позднеосеннее солнышко выцветшие с синевой глаза.

В результате он приобретает «Божественную комедию», подмигнув мне:

- Сколько лет на свете живу, а так не прочёл… самое время теперь.

Стоп! Дежа вю, или это уже было?

- Дед Матвеич, да вы же покупали эту книгу!

- Да неужто правда? Вот память-то…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.