Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 4(57)
Валерий Дольников
 Познающий жизнь

Осень. Я в деревне. Сижу в саду и мучаюсь вопросом: что тут буду делать? С тихим шуршаньем опадает жухлый виноградный лист. Это уже даже и не лист, но ведь был им еще совсем недавно? Он, как положено, распускался по весне, набирал энергию, сочно зеленел и радовал своей силой, свежестью и красотой, что вселяют желание жить и ту веру в будущее, которая может быть только весной.

Осенью же иное. Осенью все многоцветно, красочно и бесконечно дорого, потому что понимаешь: вся красота природы - вот она, есть, но на исходе, что она, почти призрачная, скоро закончится и настанет пауза, столь необходимая для другой, дальнейшей жизни, которая несет с собой ожидание расцвета.

Перебрался я сюда из города, поддавшись банальному искушению отдохнуть душой, ощутить себя в полной мере обласканным природой и усладой тишины. «Поставлю хозяйство, - думалось мне, - поначалу небольшое: десятка два курей, уток, а после и уликов пяток - земли много. А может, и попишу, чего не бывает сдуру, что мешает? Время есть, возраст позволяет не отвлекаться: к молодым уже не тянет, а до старых еще недозрел».

После городского шума здесь действительно можно услышать тишину. Раннее утро. Еще лишь светлеет полоска на востоке, обозначив место восхода солнца, легкое дуновение приносит последнюю ночную прохладу. Траву обильно покрыла роса - будет теплый день. Из соседских курятников раздается крик петухов. Хриплый, трескучий и прерывистый, будто еще не распетый перед основной арией, он разрывает ночную тишину в клочья. Соседка Дарья, пенсионерка, громко загрохотала ведрами, готовясь доить и матерясь на путающихся под ногами котов. Ее муж Васек, также на пенсии, напротив, говорил тихо, почти не ругался, но шустро орудовал длинной палкой, которой доставалось и зазевавшимся гусям, и уткам, лениво переваливающимся по двору, и котам, и самой Дарье. Крики усилились (это соседи переместились на скотный двор). Держали они трех поросят: одного для себя, а двух на выкорм. Что они хотели объяснить свиньям - трудно сказать, но те услышали о себе самое откровенное и непристойное мнение. Васек, ловко орудуя своей палкой, вытолкал дико визжащих, обиженных на грубое обращение полусонных голодных свиняток на двор и лопатой стал вычищать их хамство, наваленное накануне. Подсвинки же, успокоившись, нашли добротную кучу говна и, мерно похрюкивая, повалились в нее греться. С гоготом из сарайки выметнулись гуси. Их столько, что количество не знает даже Дарья. Расщеперив крылья во всю ширь, вмиг укрыли и заполнили все свободное пространство во дворе. Гоготали они долго наперекрик, пока вожак не дал клювом по темечку самому горластому из молодых и не зашагал с важностью к ближайшей луже. Стая подобострастно устремилась следом.

На дворе поутихло. Васек взвалил на плечо грабли и тяпки, поплелся в огород добрать остатки овощей и приготовить к перепаху - дело хлопотное и нудное. Дарья вперевалку поспешала за ним, обреченно вздыхая. И мечталось ей, что кабы жили они в городе, так непременно откосила бы она от работы, ссылаясь на головную боль, боль в спине и суставах. Еще много от чего можно было бы увильнуть, живя в городе, но в деревне это не проходит. Деревня этого не прощает, да и муж рядом с палкой наготове.

Наконец, часть работы сделана, можно перекусить и предаться деревенской «сиесте». Сон обволакивает лишь тело, не дает погрузиться в него полностью. Тревожные мысли роятся в голове, врываются вопросами без ответа: как жить, если нет денег на корм птице, где накосить на зиму скотине, если все луга перепаханы и розданы внаем арендаторам? И многое другое, о чем не хочется думать во время короткого дневного отдыха. Но думать нужно - зима рядом!

Петухи, разъяренно горланя дневной перепев, звучали стройней, нежели с утра. Отметив временной переход к вечеру, они поддались инстинкту продолжения рода. Некоторые наседки с громким куриным визгом пытались ускользнуть, уклоняясь таким образом от исполнения супружеского долга, но кокетство тут не в цене, и вскоре все были обработаны, согласно очередности.

Вот уже с пастбища возвратилась корова Матрешка. Она нетерпеливо терлась крепкими рогами о калитку, вращала карим глазом во все стороны, мычала и очень смахивала на разъяренного кастильского быка, отличаясь, пожалуй, лишь сильно раздутым выменем. Кстати, нужно отметить, что молока в ее недрах заметно прибавилось с тех пор, как Государственная Дума приняла закон о переводе времени на час.

«Сиеста» закончилась, а с ней и короткое деревенское перетишье. Опять грохочут ведра, матерится Дарья, и Васек беззлобно загоняет палкой живность по своим ночлежкам. И когда смолкает птичий гомон, затихает вдали ворчливый рокот трактора, устало садится (падает) на лавку Дарья рядом с мужем, - наступает долгожданная деревенская тишина. Прикрыв глаза, уложив на коленях грузные усталые руки, Дарья и Васек наслаждаются покоем и отдыхом, пока не выпустили собаку - овчарку неопределенной породы. Надо ее покормить… Ох, как же не хочется вставать на ноги!

- Вась, а Вась! - толкает Дарья мужа локтем. - Выпусти Барклая… пусть уже бегает. И каши брось в миску…

- Угу, - соглашается Васек, не сдвинувшись с места.

...Настала ночь. Тихо звучит дальний собачий перебрех, высокое звездное небо над головой переливается млечными путями, ожидая слабого проблеска на востоке, откуда будет всходить солнце…

Пытаюсь уснуть и я - познающий жизнь в деревне. Одно могу сказать точно: как же все-таки в городе тихо!..

...Приехал мой сын Ваня. В отличие от меня это упертый прагматик без иллюзий. Окончив университет и прихватив с собой специальность историка, он топтался на месте, пытаясь ворваться в реальную жизнь с тайным желанием подмять ее под себя. Если бы к диплому прилагали еще кое-какие литературные способности, то в нашей стране он до конца дней своих был бы обеспечен работой, переписывая и извращая страницы ее истории. Но Бог не дал ему таланта, обрекая тем самым на безрадостное дипломированное прозябание.

По жизни отдаленный от людей преуспевающих, держащих судьбу «за глотку», он имел чувство необъятной любви к животным, унаследованное, видимо, от матери. Так первым делом он привадил ко двору полудохлого облезлого кота с умными несчастными глазами, которого намылил шампунем от блох, прополоскал в воде и сунул в пасть таблетку от глистов. После такого внимания кот, почувствовав горячую любовь, быстро стал наглеть. Он непрерывно орал, словно у него резались зубы мудрости, терся наглой мордой о чашку, требуя еду, а поев, мерзко вылизывался во всех местах, хотя привлекательней от этого не становился. Но это дело вкуса. Сын от него просто угорал, проявляя признаки помешательства: постоянно громоздил на колени, гладил бесконечно, чем вызывал мое, мягко говоря, возмущение. Кот же, наглец, принимал все как должное и будто бы он к этому всему давно приучен. Освоился в доме моментально, распорядок дня соблюдал неукоснительно: жрал исправно, вылизывался долго и нудно, а затем удалялся отдыхать до ужина. С наступлением темноты, то есть после ужина, когда надо было приступать к выполнению своих прямых обязанностей, ниспосланных свыше, - ловле мышей, он садился у двери и диким ором требовал, чтобы его выпустили во двор. Ну, если по нужде, то во двор никому не возбраняется, но лишь туда и сразу обратно. Это я так понимаю. Но этот зверь так не думал. Он просто не думал, как я понимаю эту ситуацию, и потому исчезал с концами до утра, предоставляя мне азартную охоту на мышей и поутру вытряхивание мышеловок.

Терпения моего хватило довольно надолго и осталось бы еще на чуть-чуть, но Ваня вдруг усмотрел в нем недюжинные способности к дрессуре и решил начать готовить это чудовище для выступлений. Он попросил меня соорудить трапецию для тренировок (меня, ибо дипломированные историки ни к чему, кроме искажения исторических фактов, не приспособлены). Ну, это уже было с его стороны если не издевательством, то явным сговором с котом от меня избавиться. Реакция с моей стороны надолго не залежалась. Я выпустил наружу долго зревшего во мне дракона. Громко и аргументированно (соседи разбежались по домам) я вдалбливал в его дипломированную голову, что после получения образования нужно проявить себя хоть в чем-то, но на ниве реализма, а не впадать в маразм.

Пока я приземлял сына, кот сидел неподалеку, крутил башкой с умными глазами и соображал о чем-то своем. Не знаю, каким таким кошачьим чутьем он смекнул, что я против его цирковой карьеры, но он почесал за ухом, тоскливо посмотрел на меня и чинно удалился.

Долго еще Ваня искал его, выходил ночами, кликал - все впустую. Исчез.

...Календарь повернул к зиме. Небо плотно укрыло тучами, зарядили дожди. Дорогу от дома к церкви развезло вконец, а холода все не наступали, хотя старики предугадывали очень суровую зиму. Ориентировались по большому скоплению птиц возле жилья и по нашествию мышей. Я настаивал на верном способе избавления от грызунов, но Ваня сказал, что химикатами травить не гуманно, очень похоже на фашистские методы, лучше подсыпать противозачаточные средства, тем самым снижая поголовье и уменьшая количество.

День заметно убавился, вокруг все было серо и уныло, а в душе поселилась грусть.

Ваня уехал работать в город, когда появился кот. Худющий, жалкий и голодный. Свободный от котовьих обязанностей в условиях цивилизации и с умными зелеными глазами.

/Николай, сын Степана

Зима в том году робко набирала силу. До середины января дул атлантический циклон (черт-те где та Атлантика, а где мы), и народ уже начал было вслух роптать, что куда-де правительство глядит. Уже было заобижались, что все внимание Крыму, а на собственное население нет времени, как задуло со стороны Скандинавии и пришли такие морозы, что дух захватило у самых крепких, видавших все казаков. О казаках я упомянул потому, что деревня была в основном казачья, но демократия, неуклонно внедряясь в нашу жизнь, чуточку этнически подразбавила коренное население, что, кстати, не отразилось на его укладе. Народ как жил, так и живет, как веселился - так и будет продолжать. Вековые традиции нужно сохранять для потомков!

Итак, один многовековой потомок казачества, сын Степана Николай, возвращался в родное село. Отлучаться из родных мест было в духе традиций. Раньше, встарь, казаков надолго провожали на войну с турком или поляком, позже - на войну братоубийственную, Гражданскую. Дальше казачество упразднили, но казаки воевали с иноземными захватчиками, как весь советский народ, только о том, что они казаки, знать никому не полагалось - могли и расстрелять походя.

Колька имел характер развалистый: всегда долго колебался, откладывал решение «на потом», хотя девок любил, тут был скор, решителен, и они к нему благоволили, несмотря на его семейный статус. Статус-то был, но детей не было, а жена покорная. Семья тихо рушилась. Также любил он пошалить, побалагурить, подраться и попить вволю, чтоб наутро ничего не помнить. Гены казачьей вольницы жили в каждой его клеточке. Теперь даже в деревнях заметно пошатнулись моральные устои, что доказывает сближение города с деревней. Старики только вздыхают и разводят руками: «Все беды от интернета да от ентой Америки. Доулыбаются они там!»

Много селян уже перебрались для заработка в Москву, звали его с собой, но он все откладывал. Девки, с которыми миловался, стали друг за дружкой выскакивать замуж за городских парней, халявная жизнь прекратилась, и он, убоявшись голодной смерти, собрался и поехал. Жена его смиренно согласилась: муж в семье - голова, хотя знала, что берет на свои плечи тяжкое бремя разлуки и неизвестности.

То ли долго собирался Николай, то ли работы в Москве поубавилось, но деньги на стройках в столице стали платить нерегулярно, случались длинные перерывы в ожидании нового объекта. Земляки на время уезжали домой, а Колька нашел в Подмосковье «уголок любви», да там и прижился.

Так тянулось года полтора или больше, но в один погожий зимний день ему наскучило воевать на чужбине и нестерпимо потянуло домой. Кое-что скопил, прикупил подарков и поехал.

Автобус остановился у проселка, когда уже совсем стемнело. Ночь стояла тихая, звездная и морозная. Месяц ласково улыбался, иногда подмигивая из-за тучек. Первые пару километров Колька шел довольно бойко. Сердце в груди тревожно билось: как встретят дома, стерлись ли из памяти близких его проказы? Тяжелый рюкзак тянул книзу и стал больно торкаться в поясницу. Темп ходьбы сбавился, алкоголь, принятый в автобусе, выветривался, нужна была передышка и пополнение энергии. Вдали показались первые огоньки. Ох, как еще далеко! Вспомнил, что от края деревни ближе всех живет Людка-одноклассница. «Может хоть она еще не укатила в город? - подумал он. - Пойду, проверю. Дом не убежит, да и холод собачий совсем одолел. Все, к Людке!» - решил, как отрезал. Идти всегда легче и веселей, когда есть приятная цель впереди.

Дошел за полчаса. Свет в доме горел вовсю, самозабвенно праздновали канун Рождества, было шумно. На крыльце Колька отхлебнул из горлышка «для храбрости», полегчало. Тепло растеклось внутри, и стало как-то спокойно и сладостно на душе. Постучал, но дверь открывать не спешили. Еще глотнул водки, несколько раз ткнул в дверь ногой. Отворила Людка сама. Из дома пахнул парок. Она долго вглядывалась в темноту, когда, наконец, признала его.

- Пустишь? - подрагивая всем телом, тихо спросил Колька.

- Заходи, коли уж нарисовался. Каким ветром?

- Да вот, вернулся…

- А домой чего не идешь?

- Промерз малость, да и по тебе соскучился.

- Ой ли? - съязвила Людка. - Столько лет не скучал, а тут на тебе, соскучился! - посторонилась, пропуская его внутрь.

За столом еле-еле разместились гости. Тут были и соседи, и вся родня, и дети. Гвалт стоял отменный - не мудрено, что сразу не открыли. Усадили Николая с краю, положили еду, налили, выпили. Он еще толком не прожевал закуску, а уже завалили вопросами о жизни в столице, о тамошних ценах и о том, что себе думает Обама. Колька, как мог, отвечал, но вопросов была масса, и на все у него не было ответов ввиду политической отсталости. Еще выпили. Колька, разогревшись, постепенно осоловел и размяк. Его назойливо мучил вопрос: свободна ли Людка? «Ежели все как раньше, так останусь у нее. Домой-то всегда успею, - рассуждал он. - А коли что изменилось, так придется тащиться через полдеревни, чего так не хочется после тепла». Пока он водил вялым взглядом вокруг, в комнату вошел незнакомый здоровенный мужик. Колька вдруг враз все понял, в момент протрезвел и засобирался.

- Куда же ты, Коленька, - ехидно защебетала Людка.

Но Колька был уже в сенцах. Стрезва мысль его одарила своей простотой, и он направился к школьному флигельку.

У Лизы, молодой школьной учительницы, гостевала деревенская элита, но водки было много. Читали вслух стихи Есенина, Тютчева и Блока. Колька для входа в высокий мир поэзии жахнул стакан, закусил салом и ощутил легкое погружение в поющую рифму.

«Хорошо-то как, - пронеслось в его голове. - Что все-таки может сотворить с человеком литература. Жаль, что в школе я редко туда ходил. Сейчас был бы с ними на равных». Он улыбался всем, качал головой, тактируя рифму, много пил и почему-то не задавался вопросом о Лизаветиной личной жизни. Он был уверен, что уж она-то никуда не денется. Кому такие умные здесь нужны? Но скоро резкий гудок авто прервал его сладостные мысли. Лиза сказала, что приехал из города ее молодой человек, что она любит его и ей пора.

Колька брел по селу, проклиная свою судьбу громко и грязно. Чуть поодаль жила Вера. «Уж она-то кремень, - тешил себя Колька. - Никого к себе не подпустит, тем более сына ждет из армии, а мне всегда будет рада!» - и прибавил ход. На пороге дома сделал несколько добротных глотков и смело постучал в дверь.

- Кто же это такой резвый? - спросил крепкий мужской бас.

Николай назвался. Дверь отворилась, и встречь его лицу вылетел здоровенный кулак, откинув Кольку далеко в сугроб.

- Это тебе за мамку, дядя Коля, - сказал бас, и дверь захлопнулась.

- Во дела! Уже и Дениска из армии вернулся, - осознал Колька.

Он шел по дороге уже без определенной цели, понимая, что идти некуда, кроме как домой, но гнал от себя эту мысль, пытаясь выудить в памяти еще какой-то ориентир, отголосок бурной молодости. Путь лежал мимо церкви, и ему при слабом свете фонаря причудилось, будто кто-то идет следом, чуть поодаль. Тень была размытой, но проглядывался силуэт человека с бородкой клином. Он высок ростом, худ, сутул, на голове нес высокую острую шапку, а на спине выпирал горб. Он даже не шел за Колькой, но крался. Как он ни пытался обнаружить попутчика, ничего не получалось. Колька внезапно останавливался и оборачивался - никого. У церковного забора он остановился послушать шаги. Тень появилась совсем рядом и отпечаталась на освещенной стене. Она стала еще больше, и Колька не на шутку струхнул.

- Кто здесь? - что было сил попытался крикнуть он.

Голос его не слушался, лишь слабый хрип вырвался наружу. Ноги стали ватные и будто примерзли к земле. Безумно хотелось выпить, но руки не могли дотянуться до рюкзака. Так и стоял он возле входа в церковь беспомощный и жалкий, а за ним, будто издеваясь и хохоча, возвышалась зловещая тень.

Служба в церкви давно кончилась, но батюшка вышел лишь теперь. Он чуток замешкался, попадая ключом в замочную скважину, когда поворотился, заметил Кольку.

- Служба уж кончилась. Слишком припоздал ты, горемыка, - спокойно молвил он. - Но входи уж, коли так. Не на улице же тебя исповедовать? За тем ведь пришел?

- Не знаю… А можно здесь? - спросил Колька.

- Можно и здесь. Господь везде услышит тебя и поможет, коли правдив и чист в помыслах своих, - батюшка говорил слова просто и душевно, а взгляд его проникал глубоко внутрь. - Устал ты, погляжу я, идти. Утомился от ходьбы бестолковой.

- Да не особо много я прошел сегодня.

- Я не о сегодняшнем твоем мытарстве толкую. Вообще заплутал ты в жизни. Чего тебе, бедолага, неймется? Чего найти хочешь впотьмах души своей? Сам не ведаешь. А ты ведь наш, деревенский. А чего на службе не был?

- Дак приехал только.

- Приехал… Помню твоих пращуров - светлая им память. Чисты душой были. А ты нет! Гордыня увлекла тебя! Зависть и злоба обуяли… Не Смирение и Вера. Вот и носит тебя по свету в поисках облаков счастья, а счастье твое вон там, через три улицы ждет тебя, дурака неуемного. Иди к ней да повинись от сердца! Ступай и гони дурь-то из башки. Пора уж.

Батюшка тихонько пошел к своей опочивальне. Колька стоял и, провожая его взглядом, размышлял о сказанном им. Конечно же, сам знал, чувствовал, понимал, что живет абы как, но, будучи человеком слабым, оправдывал свои поступки то сложившимися обстоятельствами, то каким-то непониманием извне, а то просто ничего не объясняя, винил во всем случай. На глазах были примеры славной жизни хороших людей, но что-то его не пускало в такую жизнь, что-то сильно мешало.

Колька подкинул рюкзак повыше и пошел по дороге к дому. Пройдя несколько шагов, он обернулся и увидел тень горбатого существа в острой шапке на голове и с бородкой клином. Только теперь та тень была маленькой, ростом с сидячую собачонку.

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.