Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 1(74)
Валерий Дольников
 Вкус радости

Михаил Николаевич Храпунцов проснулся. Зимнее московское утро заглядывало в комнату через неплотно зашторенные занавески и несло с собой гнетущее настроение. Храпунцову вставать не хотелось. Вероятно, первый день отпуска совершенно расслабил его неорганизованную натуру. А вообще жил он тихо и незаметно. Никогда не участвовал в разборках по коммуналке, где, кроме него, проживало еще пять семей, по графику менял сгоревшую лампочку в коридоре, вовремя мыл места общего пользования и молчаливо ладил с соседями. Лишь его комната была тем пространством, где он чувствовал себя вполне свободно и комфортно. Хотя, какой комфорт может обеспечить себе холостяк, не познавший в полной мере женской ласки и заботы?..

На работе также никаких излишеств. Хоть и защитил кандидатскую, но наверх из-за слабости характера не выбился. Правда, узнав, что в отпуск ему предстоит опять зимой, разозлился и направился к заведующему с решительным намерением вытребовать для себя один из летних месяцев. Услышав в ответ, что «работников много, а лето одно», тотчас же сник и покорно удалился, тихо прикрыв за собой дверь.

Утро настойчиво досаждало: «Вставай!».

Через полчаса он вышел на улицу. Сырость забиралась под одежду. Храпунцов поднял воротник старенького пальто, но теплее от этого не стало. Только в метро, переходя на «Кольцевую», стал согреваться. Там текла обычная бурная жизнь. Храпунцов выскочил из людского потока, прижался к стене, достал из кармана платок, собираясь протереть очки. Только их снял, как вдруг отворилась вмонтированная в стену металлическая дверь с изображением черепа и костей, да так резко и неожиданно, что, не успев увернуться, он получил удар большой силы.

- Ну, мужик, ты как раз вовремя, - то ли сочувственно, то ли с иронией проговорил вышедший из помещения человек.

- Да... я тут… Не заметил, извините... - повернулся на голос Храпунцов.

- Мишка, ты, что ли?! - воскликнул мужчина.

Храпунцов водрузил на нос очки, близоруко прищурился и, виновато улыбнувшись, усомнился - уж не спутали его с кем-то?

- Да разве тебя можно с кем-то перепутать? Ты такой же, как и был в десятом классе. Раздобрел, конечно же, но морда как была инфантильная, такой и осталась. Не узнаешь? Соловьев я, Серега! Ну... правильно, Соловей-разбойник.

Храпунцов вспомнил. Соловьева перевели к ним в школу для исправления как несознательного элемента, хулигана и потенциального уголовника. Через несколько дней тот уже держал в руках школу. Одноклассников Соловьев истязал выборочно и в числе «избранных» был, конечно же, Миша Храпунцов. Безобидный пухленький очкарик своей интеллигентностью напрашивался на кулак и был часто бит Соловьевым. Заступиться за него было некому. Отца своего Храпунцов не помнил.

- Здорово, Мишаня, как я рад тебя видеть! - он схватил перепуганного Храпунцова в охапку и принялся мять его, поколачивая по спине огромными лапищами.

Михаил Николаевич не разделял бурной радости бывшего одноклассника, но пришлось смириться. Наконец Соловьев выдохся и опустил руки, но радушная улыбка все еще растягивала его лицо.

- Пойдем ко мне в офис, - он широко распахнул дверь, которой только что чуть не прибил Храпунцова.

Они вошли в просторное, уютное, со вкусом обставленное помещение, в котором разместилось все необходимое для плодотворной работы и отдыха российского предпринимателя «нового поколения». Мягкое освещение, струящийся теплый воздух, дорогая кожаная мебель. Появились на столе в меру охлажденная водка, традиционные русские соления и сало, копченый поросенок и красная икра.

Подняв наполненную рюмку, Соловьев тихо, но убедительно произнес:

- За нашу неожиданную встречу, Миша!

И понеслось-поехало.

- Наших видишь кого? - спросил Соловьев.

- Редко. Лет десять назад последний раз классом собирались, а так никого не встречаю. Все замотанные.

- Сам-то как живешь, трудишься где или бизнесом промышляешь?

- В НИИ работаю, - ответил Храпунцов.

Соловьев ухмыльнулся, снова налил и наколол вилкой гриб.

- А я, брат, учиться не пошел. Если помнишь, биография моя трудовая рано началась. На зоне. А когда откинулся, куда там учиться: времена повернулись к нам лицом. Теперь, слава Богу, стою крепко. Все ларьки мои.

Он раскинулся в кресле в позе победителя.

Храпунцов слушал Соловьева, стараясь не глядеть ему в глаза. Его изрядно «растащил» алкоголь, но голова, как ни странно, соображала, трезвые мысли в ней еще обитали, выстраивались в логическую цепочку, и поэтому ему было противно. Он хотел возмутиться, прокричать, что из-за таких вот жизнь в стране день ото дня становится невыносимее, тысячи людей нищенствуют, вычищая помойки. Достойные, образованные, некогда известные, гордость страны теперь не могут досыта поесть, оплатить необходимые счета, вставить зубы, наконец! И не из-за лени, не оттого, что не хотят, но потому, что всю сознательную жизнь привыкли отдавать, не научившись брать. Все это Храпунцов хотел сказать, но… не сказал.

В дверь постучали.

- Разрешите, Сергей Васильевич? - просунулась улыбающаяся физиономия.

- Заходи, заходи, - позволил Соловьев. - Как у нас идут дела на улице?

В помещение вошел полицейский, опасливо покосился на Храпунцова, присел к столу на краешек стула.

- Говори, не стесняйся. Это мой кореш еще со школы, - успокоил его Соловьев.

- Дела такие: товар завезли, но документов нету. Я, конечно же, этого не заметил и не стал их трясти. Но скоро дагестанцы водку привезут, и что тогда будем делать?

- А что будем делать? Что и всегда, выгружать! Ты на дежурство заступил - вот и дежурь. Проследи, чтобы все отгрузили быстро и ничего не сперли, а накладные сойдут старые. Налей себе соточку с морозца, - разрешил Соловьев.

От всего происходящего Храпунцов совершенно притих. Конечно же, он не был настолько наивным, чтобы не знать, что творится в мире «российского бизнеса», что дела делаются именно так...

Полицейский еще налил себе водки, встал, выпил и только примерился плотно закусить, как хозяин грубо прервал это поползновение: «Хорошего помаленьку! Харч метать ты еще не заработал. Давай, иди служить мне и Родине». И, радуясь удачной остроте, хохотнул.

Когда дверь закрылась, он снова плеснул себе и Храпунцову.

- Давай, Мишаня, выпьем за наших детей. У тебя есть дети? - Храпунцов отрицательно мотнул головой. - Плохо. А у меня их двое, и я не хочу, чтобы мои пацаны повторили мою жизнь. Я им все отдаю. Я их так закрутил, что шпанятничать у них времени нет: спорт, музыка, рисование - все у них есть. Компьютеры и все такое... Пусть наживутся вволю и за меня тоже.

Соловьев впал в пространные рассуждения о смысле жизни и ее благах. Налив какой-то желтой жидкости из красивой квадратной бутылки - на вкус отменной гадости - он вообще потерял чувство реальности и стал выкрикивать оскорбительные угрозы в адрес олигархов.

Тихо вошел сержант. Начал было докладывать, что товар уже на складе, но, не рискуя перебить хозяина, так и застыл в уголке.

- И детей отправлю учиться за границу! - продолжал распаляться Соловьев. - В Лондон! В Лондон! Между прочим, Мишка, я никого не боюсь. Всех держу вот здесь, - и для пущей убедительности сжал огромный кулак, вытянув его вперед к лицу Храпунцова.

Михаил Николаевич зажмурил глаза. То ли от испуга, что он, как и раньше в школьные годы, может получить этим кулаком в морду, то ли в работу включились какие-то скрытые ресурсы организма, но он вдруг начал трезветь! Пока Соловьев, размахивая руками, всех грозно крыл, Храпунцов совсем пришел в форму и стал смотреть на происходящее спокойно.

Неожиданно дверь с шумом распахнулась, и вошли три амбала, одинаково одетые и с единым выражением лица. Не обращая внимания на представителя власти, направились к Соловьеву. Тот прервал свое красноречие, как-то враз обмяк и попытался изобразить улыбку.

- Ты чего, не рад или не признал? - спросил один.

- Мы от Вартана, - буркнул другой.

Третий стоял молча, заложив руки в карманы куртки.

- Вы же недавно приходили... - выдохнул Соловьев.

- Теперь дважды в месяц будешь башлять, - рявкнул первый. - Гони бабки быстрее, у нас времени мало.

Соловьев побрел к сейфу, дрожащей рукой набрал шифр и открыл дверцу. Молчавший все это время третий взял деньги и положил во внутренний карман.

- Вартан велел передать, что с января будешь отстегивать на пятнадцать процентов больше. Жизнь дорожает, инфляция, - бросил он на прощание.

Воцарилась звенящая тишина.

…По длинному переходу метро удалялась фигура человека в черном демисезонном пальто. Он шел и думал о том, что впустую потерял массу времени - и сегодня, и раньше. Но взамен, кажется, приобрел нечто большее. Вкус к жизни? Чувство внутренней свободы?.. Может быть, бесстрашие?..

Нет, он не говорил себе этих слов. Храпунцов шел и, глядя на приближающийся выход из подземки, за которым - он знал - свежий морозный воздух, просто радовался.

/Кристина

Жаркий осенний день постепенно отступал. Солнце уже спряталось за крыши зданий, но все еще щедро разливало свет, распластав на горячем асфальте нелепые, вытянутые тени деревьев, прогуливающихся горожан, автомашин.

Я давно не был в этом городке, построенном на возвышенности, чтобы стать крепостью, где с одного края его окружили невысокие леса, а к другому прильнула просторная южная степь. Тут прошли мое детство и юность, здесь обрел я друзей, познал муки и радости первой любви, боль и горечь разочарований. И вот после стольких лет по чистой случайности снова в родных краях.

Я бродил по знакомым и уже чуточку забытым улочкам, вдыхал воздух, многое не узнавал, и вдруг нахлынули воспоминания…

В сквере возле театра было многолюдно. Вечерний воздух, скованный зноем, предполагал скорую грозу. Заработал большой фонтан, и детишки шумной толпой полезли в воду плескаться на зависть взрослым. Каждый старался попасть под центральный, самый сильный и высокий столб воды, но он все время менял направление и сеял водную пыль в разные стороны, разноцветно сверкавшую вслед заходящему солнцу. От этого разыгравшиеся дети еще пуще веселились и радовались.

На заходящее солнце, словно тяжелое грязное одеяло, натягивало грозовую тучу. Будет гроза или, все-таки, обойдется? Уж больно хорош был день, и вечер обещал быть не хуже.

Повеяло прохладой, и я перебрался в небольшое кафе неподалеку. Заказал чашку кофе и, подумав, рюмку коньяку.

Ожидаемая гроза многих переполошила, и народ из театрального сквера стал заполнять зал кафе и летнюю веранду. За мой столик попросилась присесть молодая женщина. Она положила на стол пачку сигарет и долго искала в сумке зажигалку, и, не найдя, вопрошающе посмотрела в мою сторону. Я зажег спичку и протянул к ней. Женщина потянулась к пламени и прикурила. Знал, конечно же, что даме надо подносить огонь на то расстояние, когда ей будет удобно прикурить, не вытягиваясь, но не сделал этого. Она взглянула на меня и улыбнулась как-то обреченно, устало. «Если потянулась, значит, или «девушка легкого поведения», или одинокая совсем», - подумал я.

Как выяснилось позднее, первое мое предположение оказалось верным.

С улицы в стекла окон ударили редкие крупные капли. Сильные порывы ветра залохматили кроны деревьев, а потом, чуть погодя, все успокоилось. Наступило затишье, которое разрешилось вдруг мощным проливным дождем. Гроза одолела свою нерешительность и вовсю пустилась ликовать.

Мы сидели напротив друг друга и молчали. Разговор меж нами завязался не враз. Мне первому пришлось начать с общих реплик.

- Может, вам что-нибудь заказать? - как можно непринужденнее спросил я.

Мне казалось, что предложение прозвучало естественно и кстати. Отчего-то захотелось произвести на нее положительное впечатление, но от угощения она отказалась. Пришлось пойти проторенной дорогой и начать издалека. Я рассказал, что родился здесь, что уехал далеко и теперь совсем ненадолго вновь оказался тут. Это была чистая правда.

- Вернусь ли еще когда-нибудь сюда, не знаю, - закончил я свой куценький рассказ.

Она слушала, слегка склонив голову, курила. После короткой паузы вдруг подняла лицо и заговорила негромко, грудным голосом.

- Я обратила внимание на то, как вы дали мне прикурить.

Это, оказывается, старые уловки, но далеко не все о них знают. Я смутился, вероятно, заметно покраснев.

Лицо ее просветлело от легкой улыбки. И то было выражением не какого-то злорадства или озлобленности; то больше походило на спокойное понимающее состояние женщины, много повидавшей в жизни и прошедшей через многое.

- Да. Вы не ошиблись в своем предположении о роде моих занятий. Я действительно принадлежу к этой категории женщин. И говорю об этом с вами не для того, чтобы оправдаться или, не подумайте чего более смешного, увидав в вас очередного клиента. Нет! Наступают моменты, когда просто хочется выговориться без какой-либо цели, безо всякого смысла, что ли. Просто выбросить что-то наружу в разговоре со случайным человеком, с которым уже, быть может, никогда не встретимся. Ведь так?

Я утвердительно кивнул.

- Вы, скорее всего, знакомы с развалом страны СССР издали. Тогда, даже поняв весь тот кошмар, хаос и беспредел, царивший тут, трудно себе представить, что было на самом деле. Это нужно пережить. До сей поры мы все еще переживаем, может, переживем когда-нибудь, но скорее не доживем. Ну и вот. Выгнали меня с работы (тогда через одного увольняли, зарплаты, пенсии не выплачивали), дома больная мама и дочка маленькая. Иду плачу, не знаю, что будет с нами. Вдруг рядом со мной останавливается машина иностранная, а из нее женский голос меня окликает. Остановилась, нос платком вытираю и не пойму ничего. Из машины вышла роскошная женщина, одета так, что сознание можно потерять, и улыбается мне.

- Ты что, Кристинка (меня Кристиной зовут), не узнаешь? Неужели я так изменилась? Ну, вспоминай же!

Я присмотрелась сквозь слезы и… о, боже! Это же Ленка, моя бывшая соседка и подружка детства.

- Тебя трудно узнать.

- Чего ревешь?- трясла меня за плечи Ленка. - Что случилось? Хотя при нашей долбаной жизни можно и не спрашивать, многие страдают. Как теть Тася? Ты одна или?..

Я рассказала вкратце о моей жизни. О том, как быстро выскочила замуж, тогда казалось - по любви, как вскоре проводила мужа в армию, как он встретил другую женщину и уже не вернулся ко мне. Потом родилась дочка и заболела мама. История банальная и затертая до дыр. Ленка выслушала мою исповедь.

- Мы с моим… другом открыли салон. Приходи к нам на работу. Ты девочка яркая, у тебя получится.

- А что делать-то? Специальность моя теперь не востребована совсем.

- Образование не требуется. Было бы желание. Девчонки справляются, довольны и на жизнь не жалуются. Все будет хорощо! - Ленка потрепала меня по щеке и упорхнула, оставив визитку.

Как сейчас помню свой первый рабочий день в этом качестве. Противно! Мерзко! Морально и физически грязно! Когда приходится отдаваться всевозможным субъектам с пустыми глазами и сухим сердцем, когда в этом процессе похоти нет места чувствам и радости сближения. Это не отмоешь, останется внутри надолго.

А страх? Вы знаете, когда очень страшно? Когда некуда бежать и звать на помощь бесполезно? Это когда ты входишь в квартиру, где встречает один, очень вежливый и обходительный мужчина, а когда охранник, убедившись, что все в порядке, уезжает, появляются еще несколько. Вот тогда становится жутко страшно, горько и отвратительно.

Она задумалась, хотела что-то добавить, но лишь мотнула головой, словно избавляясь от горького и тяжелого осадка в памяти.

- Но быстро наступило заполнение другой, очень недостающей в то время части моего существования: материальной. Я сравнительно быстро выпуталась из долговых проблем, смогла покупать для мамы дорогостоящие лекарства, и вскоре ей стало гораздо лучше. Дочка пошла в частный садик. Я наглядно увидела как жизнь, отбирая одну, моральную сторону существования, восполняет другую. Мне часто приходилось думать об этом в то время. Навстречу потере чистоты, крушению всех норм и идеалов, живущих внутри тебя, приходит плата, политая слезами и полным отвращением к себе самой и всему окружающему. Горько и больно так жить! Горько сознавать, что ты уже находишься по ту сторону нравственности, а больно от того, что не знаешь, как долго будешь пребывать в том положении горечи. Кто-то может сказать, что каждый выбирает свой путь, но часто весомые закономерности не дают пойти именно твоей дорогой.

Она замолчала, и я молчал подавленный. Подобного разговора при случайной встрече со мной еще не происходило.

Гроза кончилась и лишь отдельные капельки, словно недавние слезы застыли на матовом стекле окна. Кристина суетно засобиралась и, порывисто покидав свои вещи в сумочку, улыбнулась светло, но чуточку печально.

- Вы уж извините меня за откровения. Не знаю, что вдруг нашло на меня, но вы почему-то располагаете к разговору, в котором можно открыться. Вы не ударите в спину. Спасибо, что выслушали меня. Это так важно.

Я вновь через несколько лет очутился в родных местах, хотя когда-то убежденно обещал исчезнуть безвозвратно.

Город очень изменился. Изменился и все тут, а со знаком плюс или наоборот - это на совести градоначальников, если она у них вообще присутствует. Чем дольше перерыв в общении между людьми, тем хуже для людей, а тем более для самого общения. Теряется и острота восприятия, и радость встречи. Но одна встреча буквально на улице в этот последний мой приезд в город детства оказалась желанной.

Мы повстречались с моим одноклассником, который еще в школьные годы прекрасно рисовал, впоследствии кончил институт в Ленинграде и, вступив в Союз художников, вернулся в наш город. В то время было очень модно доказывать всем, что ты независим и что-то из себя представляешь.

Как и все независимые он вернулся «на белом коне», но вскоре ему доходчиво объяснили, что от него здесь ничего не зависит, и отправили писать портреты передовиков сельского хозяйства и особо отличившихся на стрижке овец. И к новым временам он тоже приспособился. И вот, мой одноклассник шел мне навстречу. Он искренне обрадовался, когда я его узнал и окликнул.

- Борька, привет! - воскликнул я.

Он вгляделся повнимательней, и тоже воскликнул с неподдельной радостью:

- Здорово, черт марамойский! Как я рад тебя видеть! Пойдем кирять, тем более, что есть повод!

Он постарался общедоступными (приличными) выражениями объяснить мне, что буквально в двух шагах отсюда в мастерской художника, бесспорно, тоже очень талантливого, нас уже давно ждут. Спорить с творцом я не решился и сдался, не оказав должного сопротивления.

Действительно, очень скоро мы очутились на последнем этаже высотного жилого здания, где находилась творческая мастерская того, другого художника, который, безусловно, тоже чего-то достоин, но чуть меньше, чем Борис.

Компания подобралась соответствующая: сплошь художники, скульпторы, две искусствоведши и еще всякие прильнувшие к высокому искусству - товаровед, завбазой, на которой все есть, и один рубщик мяса с рынка. Хозяин мастерской представился Германом и как скромный и рачительный хозяин увлек гостя (то бишь меня) осмотреть мастерскую с ее содержимым. Сказать откровенно, его работы мне очень понравились. В них не отражались надуманные сюжеты, и от них не сквозило порнографическим сюрреализмом и я, будучи человеком откровенным и правдивым (за что страдаю по сию пору), предсказал Герману, что не быть ему Нобелевским лауреатом и не висеть его работам в Лувре. Увы! Но он почему-то вовсе не обиделся, но даже рассмеялся, по-доброму обнял меня и от души предложил выпить водки. Я не стал кокетничать и выпил с ним с удовольствием.

Хлопнула входная дверь в мастерскую и вошла улыбающаяся женщина, внешность которой просто кричала: Я СЧАСТЛИВА!

- Знакомьтесь, моя жена, - сказал Герман.

Она протянула мне слегка влажную ладонь.

- Кристина, - чуть слышно произнесла она и из глаз ее полилась мольба.

Я задержал ненадолго ее руку в своей и чуть кивнул, подав знак, что все понимаю и не предам.

Она скрывала свое прошлое. Она отторгала его всегда, а в особенности теперь, когда обрела счастье. Хотела его скрыть, но не знала, что Герман знает все. А он знал. Городок небольшой и слухи быстро расползаются. Но у него хватило сил и мужского самообладания подавить в себе эту боль. Не из-за жалости к ней. Не пожалел он ее, одинокую и брошенную всеми. Нет! Полюбил ее всем сердцем, крепко взял за руку и повел за собой…

Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.