|
/Жизнь весёлая и собачья
Сэм истошно и с хрипом лаял, Заглянув на задний двор, Матрёныч догадался: на Димку.
Димка, шкодливый сын племянницы Матрёныча Ольги, живущий за забором с папой, мамой и старшим братишкой, когда-то имел неосторожность задирать собаку, сидя на крыше своего сарая. Сэм запомнил. И с того момента все Димкины появления - во дворе, на крыше или на улице - встречал злобным лаем.
Вот и теперь заходится собачьим негодованием.
- Что-то, Димка, на тебя все напустились сегодня. И отец, и мать, и собака моя... Набедокурил чё?
- Не, - пошел Димка в отказ. - Я пиво дул.
- А, пиво... То-то Сэм изводится. Он пиво на дух не переносит. А ты зачем пьёшь?
- Угостили.
- А если б... мочой угостили? Стал бы? - Матрёныч ещё тот сарказмик. Злостный и въедливый. А небрежно так беседует, будто с благодушием.
Димка смущается. Гремит на крыше загогулиной ржавой, выламывая. Дед Матрёныч его напрочь не интересует.
Матрёныч, усвоив Димкино равнодушие, в дом ушёл.
А Сэм все тявкает, выполняя нелёгкую собачью службу. Она, собачья жизнь, полна тайн и открытий…
Дома Матрёныч в телевизор лупится, а видит Димкину жизненную обречённость. Шалун Димка - мягко сказано. Вот и отец его, Колька, так же считает и в процессе воспитания применяет только кнут - и никакого пряника. Или не умеет иначе, или оттого, что самого так воспитывали. А только для Димки у отца в обиходе два-три нелестных и неласковых ругательства: мол, лодырь и бездарь... А для Димкиной мамки и того меньше - одно, но весомее, чем его кулак. Мамка, кстати, на дне души всех домочадцев любит, как умеет. Но на поверхности, то есть наяву, не умеет ни Димку понимать, ни Кольку укрощать.
Так и мстят друг другу ежедневно, словно кем-то заколдованные. И Димка, кажись, от родителей заразился: пакостит втихую.
Сэм заткнулся наконец. А Матрёныч, в приступе воспоминаний, перешёл мыслью на Сэмину историю.
Кобель из породы алабаев имел свою родословную. Его матерью была сучка по кличке Злата, завезённая в деревню случайно. А отцом - кобель той же породы, специально найденный для случки.
Злату привезла Аля, невестка, внезапно введённая в жизнь Матрёныча и его жены Вали. Собачонку обнаружили при первом же знакомстве с невесткой в доме у молодых. И была она удивительно миловидной и ласковой. Прямо-таки ртутью рыжей! И умницей. Носилась, сломя голову, по деревянным тротуарчикам огорода. Но по грядкам - ни-ни...
Как положено по собачьей породе, хвост и уши у Златы были купированы - коротко обрезаны безжалостными эстетами-экстерьерщиками. Но и куцей симпатяга Злата понравилась старикам. Привыкли к ней и играли, как с ребёнком. А и правда - ребёнок: то подпрыгнет, то подскочит, то умчится в огород, то стремглав, как чёрт по кочкам, прибежит из-за ворот.
С Дашей, Алиной дочкой, Злата обживала улицу. И потому Даша была её главной доверенной душой. Даша кормила собаку, выщипывала репьи из рыжей шерсти, бесилась с ней совсем по-собачьи, - словом, обожала. А тесинские парни обожали и сучку, и Дашку. Наверно, сучку - из-за Дашки. Или Дашку с сучкой они воспринимали как миловидную сельскую красотку, общаться с которой было легче, чем с другими красотками, не обогащёнными породистыми сучками. Не меньше Дашки они возились с Дашкиной собакой, устраивая и забеги, и заплывы...
А набегавшись, запалившись, собака наблюдала из-под стула за людским племенем, выжидая новый приступ обоюдного бесовства.
Дашу, фарфоровую статуэтку с крепким бюстом (она даже стеснялась выпирающей природы), с глазами, сводящими сельских пацанов с ума, и манерами раскованного подростка, не любить было невозможно. Мама любила с ревностью. Угадывая в девочке себя и плюс - что-то неведомое, пыталась не прозевать переломный возраст и строжилась, строжилась... Дашка несколько тяготилась маминой опекой, но терпела.
Её жизнь в сравнении с жизнью Димки была более предсказуемой…
Но вскоре молодые хозяева Златы - сын, невестка и Дашка переехали «в край», а собаку задарили старикам. И тут перед новыми хозяевами Златы встала проблема-дилемма: посадить сучку на цепь или приучить к порядку? Матрёныч пробовал осваивать собачью режиссёрскую науку - кинологию. Натаскивал игривую сучку реагировать на команды «сидеть», «лежать», «к ноге» и «фас». Но такие игры Злату не прельщали, и она «косила под дурака». Охотно бегала за «гранатой», но ни за что не хотела отдавать приватизированное имущество. На другие команды поднимала лай и скулёж. И тем самым подписала себе пожизненное постановление: сидеть на цепи.
Однако накануне закабаления Злата пропала. Сбежала из дома. Матрёныч чуть с ума не сошёл. Обежал ближайшие огороды, закутки - след собачий не взял. Тогда завёл свою «копейку» и составил в голове план поисков. Улица вдоль, улица поперёк... Но уже на второй поперечной улице увидел Злату, понуро бредущую неведомо куда. Усталая, потерявшая надежду отыскать обратный путь, собака брела вдоль дороги, точно беглый каторжник.
- Зла-а-та! - тихо окликнул Матрёныч, высовываясь из окна машины. - Поедем домой?
Как обрадовалась собака на знакомый голос и слово «домой»! Как вскинулась, нерешительно-извинительно завиляла обрубком хвоста и вдруг порывисто кинулась к машине. И, прыгая на задних лапах, колотила старика передними, пытаясь протиснуться в окошко. И визжала совсем уж жалобно и слёзно...
Матрёныч соорудил небольшой вольер с будкой.
Но дочь Оля нашла для Златы новых хозяев, владельцев большого коттеджа, которым позарез нужна была умная и преданная служанка. И Злата переехала из вольера во двор коттеджа. И закончилась для Матрёныча её биография тем, что Злата породила Сэма.
/Как пить дать
Матрёныч докрашивал ворота гаража, когда на горизонте появился Гоча… Впрочем, это не Гоча. Не совсем Гоча - некто в его прежнем облике и образе. Что-то неуловимо-знакомое, но поразительно новое. Тот же рост, вес, походка, курчавая голова... Руки?.. Ноги?.. Точно, не Гоча - Георгий Фёдорыч! Собственной персоной, вышедший, как Венера из пены морской, омытый океаном степей до блеска и даже до лоска. Так же высок, с разведёнными, словно для объятий, руками, горделивой подвижной головкой и покоряющей улыбкой. Как когда-то давно...
...В той жизни Гоча был знаменит. Лихо играл на гармони - бабы плакали, девки засматривались. Молодой и озорной, он пользовался знаменитостью своей для завоевания недосягаемой смазливой Галки, для покорения остального женского племени, и чтобы среди пацанов выделяться. И гармошка - инструмент взращивания его знаменитости - первой покорилась ему. Пальцы на ладах и басах не играли - плясали. А лицо выражало всю гамму нежных и искренних чувств. Всё ему давалось по щучьему веленью. Даже присказку прижил: «Как пить дать!». Мол, легко. Играть - как пить дать. Учиться - как пить дать... И выпивать стал - как пить дать.
Да и вся их большая семья - пять братьев и сестра - была знаменитой. Гармонь и баян освоила вся её мужская часть. В каждом школьном классе был свой гармонист - из них, братьев Гочиных... И полная монополия на гармошкин талант. А на концертах они сходились в битве гармоней. И всё же именно Гоша выигрывал главный приз. Так и определился в жизни - играть. Как пить дать. Освоил баян, садился даже за пианино. Мечтал о консерватории. Правда, педучилище закончил по специальности «учитель начальных классов», вырос до Георгия Фёдоровича, но это дела не меняло. По специальности работал мало. Играл. Концерты, смотры, фестивали... Свадьбы и похороны. Проводины и встречины.
Галка - точёная фигурка с пышной грудью и соблазнительными бёдрами - покорилась без боя. Вскоре родила дочку. И в перерывах между сном и стиркой пелёнок восхищалась Гошкиной виртуозностью. А в отсутствие его - для подъёма настроения - выпивала по граммульке. Дальше - больше. И необратимо далеко это зашло как-то удивительно быстро.
Разошлись супруги, когда дочка вышла из-под опеки. Поступила в вуз. Галка пошла своим путём, а Георгий Фёдорович - прежним. Как-то незаметно перешёл от активной концертной деятельности к активной бездеятельности. А вскоре и баян забросил. И перешёл из состояния «Георгий Фёдорович» в состояние «Гоча»... И вот явление.
- Я пить бросил, - сообщил Гоча свою новость, - уже три месяца не пью.
- Ты что, заболел? Или влюбился? Хотя по внешнему виду с тобой что-то похлеще произошло. Что случилось?
- Говорю же - пить бросил.
- А-а-а! Побрился! Помылся, поодеколонился... И-и-и... Как это - пить бросил? Как Павка Корчагин?
- Павка - курить, вишь ты... А я - пи-и-ить.
- Пи-и-ить?! Бросил? Ты? Не может того в природе произойти.
- А бросил - три месяца, вишь ты...
- Ой, Гоча... Шёл бы ты, а то у меня чёрная краска на гараже краснеет из-за твоего вранья.
- Матрёныч, сам не веришь, позови мою племянницу... Я ей сообщу.
- Это уже было, Гоча. Раз триста пятьдесят… девять. Твоя племянница при твоём образе в обморок падает... Хотя погоди. Вроде ты как-то неуловимо... необъяснимо... каким-то другим боком? И пинжак постирал. И штанцы... Гладил, что ли?
- Да я уже в хор снова записался. В школе кружок открываю.
- Как это? Закодировался снова? По новой методе?
- Просто бросил. Не пью и не манит.
Матрёныч поставил краску на стул. Снял перчатки. Долгим взглядом посмотрел Гоче в глаза. Недоумённо махнул головой. И, что-то сообразив, с досадой сплюнул.
- Так ты у племянницы занять хочешь?
- Зачем? Я пенсию получил, дочке две штуки отправил. Брюки, рубашку с галстуком купил.
- Ничего не понимаю... Не пьёшь?
- Нет.
- Три дня?
- Месяца.
Матрёныч снова стал натягивать перчатки. Потом, обойдя Гочу кругом, подошёл к окну и постучал:
- Где ты там? Выйди, дядя нарисовался. Говорит, галстук купил. Где, кстати, галстук-то?
- Так он концертный... Да ты что, Матрёныч, правда мне не веришь или придуряешься? Ты глаза-то разинь. Вишь ты, как я поправился? Три месяца в рот не брал, а ты - три дня, три дня... Скажешь тоже!
Матрёныч хмыкнул. Он знал Гочу как облупленного. Небритого и немытого. Бутылка - мать родная - победила его виртуозный баян, свалила со сцены, скатила в канаву. Жена Гочина и сама спилась, а дочка оставила батю на произвол судьбы.
Была семья - лопнула. Да что это - новелла, что ли?! Этаких Гоч до Москвы раком не переставишь...
- У меня, Гоча, только один-единственный случай в жизни был, когда знакомый геолог пить навсегда бросил. Мы пьём, а он газировку из горла тянет. Мы пульку под стопочку, а он - книжки читает... Двадцать пять лет радёмую не пьёт! Говорит: когда он служил в войсках брандербургского герцога, насмерть проспиртовался. Жена с офицериком связалась - простил. А вот сын... родная кровь... избегать стал - душа не вынесла. Себе поклялся, что ни капли за жизнь... Ты можешь поклясться?
- Как пить дать! - срезался Гоча.
…Гоча не пил больше года. Работать пошёл - ночным сторожем на колхозных складах. Выглядеть стал значительно свежее. И поговорить к автобусной остановке иногда выходил. Но жил на территориях чужих времянок и даже бань.
Правда, в хоре заново не прижился. Что-то с нервами не в полном ажуре. И кружок распался. И галстук концертный кошки заиграли. Такая, видно, канитель пошла по жизни, что невмоготу пересилить. Наехала, как пить дать, нужда несусветная.
В государстве - возня мышиная, словно делёж красной свитки на Сорочинской ярмарке. В телевизоре - такой шабаш ведьм и сатаны, что глаза повылазили. Пенсия - как пособие по погребению...
Не справился Гоча с трезвачом. Выпил пива - и пошло. Точнее, поехало. Даже понесло.
Последнее, что он предпринял, уехал из деревни к брату Толику. Говорят, снова пить бросил.
А Матрёныч всё гараж свой красит. Каждый год. И что надрывается?
/Депутат Виталий Бес
- Матрёныч, здравствуй, дорогой! Мир твоему дому. Есть минутка? Два вопроса... Много времени не займу, - с утра позвонил Виталька Бес.
Безусловно, Бес - художник... Фотограф хороший. Строитель качественный. А как человек - органически конфликтная личность. Неисправимая, кажется, потому как на такую колодку сделан. Или такой уж сделался от жизни колодистой.
К Матрёнычу пришёл сразу, как прослышал, что какой-то экзотический человечек появился на селе. Якобы что-то пишет. Творческая, видать, ипостась у человека.
«Ипостась, система, знаменатель...» - это словцы из лексикона Беса, филологического феномена. Его способность запутывать человека громоздкими словами просто поразительна. Скажет, как в воду... Вроде и знакомые слова, а смысл глубоко зарыт. Сам-то себя понимает? И конфликты у него, вероятно, с каждым встречным-поперечным возникают по причине вычурного словаря.
И только Матрёнычу его словарь дюже нравится. У самого - подобный.
- Во-первых, приглашаю на завтра в амбулаторию. Бехтерева соблагоизволила разобраться с моими избирателями. Ты не мог бы поприсутствовать?
- А во-вторых?
- У тебя тыща найдётся до понедельника? Мне в пенсионный проплатиться надо.
Сэм уже смирился с Виталькиными визитами и даже не вылез из будки поприветствовать Беса, пришедшего за штукой.
- Меня Булганина убила. Говорит: вы зачем людей подбиваете. Чего вы добиваетесь? Я ей говорю: вы, сударыня, за речью-то следите. Вы же власть предержащая. Не надо мне тут калипсис устраивать... Понимаешь, Матрёныч?
- Смутно.
- Люди мне вопросы задают. Почему это - так? Почему - эдак? Я им говорю: это не моя компетенция, идите к главе.
- Почему не твоя компетенция?
- Не моя. Я социальная комиссия. А это по бюджету. Например, откуда бензин на «Скорую помощь»? А сама главврачиха на ней кажин день в город. Заметь - в город, а не в управление. Это как? Люди меня спрашивают. Я говорю: вызовем Бехтереву. Ты как думаешь, это в моих полномочиях?
- Это же социальные вопросы.
- Я ей говорю: вы дайте решение о ДТ-75. Она мне говорит, представляешь, - это не в её компетенции. К главе отсылает. Я ей тут же пишу запрос.
- Главе?
- Секретарю! То есть... - тут Бес обратил внутренний взор на память свою и стал считывать, очевидно, из космоса глубоко продуманное и пережитое:
- Главе Инского сельсовета Ботову А.А. от депутата Инского сельского совета депутатов четвёртого созыва Беса ВА депутатский запрос. Прошу дать письменное разъяснение о необходимости приобретения администрацией Инского сельсовета транспортной единицы трактора ДэТэ семьдесят пять и сообщить о ваших намерениях в связи с этими обстоятельствами, а именно: на каком основании за номером решения Инского сельского совета депутатов приобретен трактор… экономическое обоснование целесообразности приобретения и содержания данной транспортной единицы… из каких средств планируется финансировать восстановление этой единицы техники… запчасти и комплектующие… затраты ГэСээМ, зарплату тракториста, налоги и страхование транспортного средства, и хранение… аренда гаража, мастерские и тэ пэ, и подпись… Жду, пока зарегистрирует.
- И?
- У них на формализм десять дней. Потом пойду за ответом.
- Какое отношение трактор имеет к амбулатории?
- Никакого.
- А к социальной комиссии?
- Да меня Зерников попросил. Разберись, мол.
- А о чём речь пойдёт завтра в амбулатории?
- Матрёныч, я пошёл. Ты извини, надо срочно... Давай встретимся в амбулатории и там знаменатель подведём, ладно? Ты не обиделся? Спасибо.
И Бес ушёл. Матрёныч не обиделся и решил завтра сходить в амбулаторию. Кстати, посмотреть, наконец, на это заведеньице изнутри. По нужде-то сюда никогда не обращался. И снова обратился мыслью к Витальке Бесу. Бес возглавляет партийную ячейку КПРФ. Депутат опять же... Предпринимателем числится, все налоги исправно платит, а работы постоянной нет. И не ищет! Точнее, не идёт в наймы к «дяде», а работает, как свободный... подёнщик. Баньку починить, крышу, крест сварить на могилку или даже оградку... И от этой несистемной подёнщины возникают у Витальки, так сказать, финансово-экономические кризисы.
Однако неординарный человек Виталий Бес - неуёмно активный, говорливый, и даже чрезмерно, отчего и проигрывает в схватке с жизненными препятствиями... Так и живёт.
Но как ни конфликтен - ни с кем не подрался и в общении не отказал. Талант, словом. А куда деваться, если бог такими качествами наградил...
В амбулаторию Матрёныч не пошёл. Заболел некстати. Дома на всякий случай Васеевными снадобьями лечился.
/Субботник по строительству капитализма
Санька Лёнин шёл в магазин. Осенняя слякоть на дороге заставляла его попрыгивать и руками размахивать.
На полпути Саньку осенила пронзительная мысль: «Может, полторушку пива взять?»
Год Лёнин был «в завязке». За всю прожитую жизнь - в стошестисотый раз. Однако на этот раз продержался, как паралимпийский бегун, не сойдя с дистанции ни разу. А вот на триста шестьдесят шестой день потащило его, будто зомбированного бедолагу, в эту промозглую слякоть.
И ошарашило на полпути.
Встречь Санькиному паралимпийскому забегу из другой стартовой точки в тот же самый магазин за крендельками к чаю выдвинулся Виталька Бес. На крестике улиц пути двух колоритных мужиков, даже родственников-сватов, внезапно пересеклись.
Сырой ветер притих. Выглянуло улыбчивое солнце. Осень смущённо потупилась, словно стыдясь за бесстыжий сорочий стрекот.
- Подвал доделал? - спросил Бес свата для поддержки разговора.
- Давно. Ты уже раз пять спрашивал. А я и сарай под сено доделал, и омшаник починил, и ограду по всему периметру...
- Слушай, а давай к нам, в аптеку?
- Не понял. Зачем в аптеку? Я же завязал!
- А-а-а... Так ты не в курсе. Мы с Матрёнычем аптеку делаем.
- С каким Матрёнычем?
- У-у-у... Как всё запущено. Матрёныч - это такой уникум. В деревне поселился, когда на календаре все ноли вылезли. Ты тогда ещё с це-два-аш-пять-о-аш безуспешно боролся... Помнишь?
- Почему безуспешно? - обиделся Санька.
Как не помнить ему свою сокрушительную жизнь? Вся состояла из ярких эпизодов трудовых побед и туманных недель беспробудного помрачения. Закончил сельхоз, крутил баранку, был завгаром, в кооператоры записывался...Семейная жизнь особо не заладилась. Долго жил с чужой драгоценной половинкой и воспитывал, как умел, Олеську, падчерицу.
За годы Лёнин уделал половинкин дом как игрушечку. Одно не ладилось: с постоянной работой было туго, точнее, с баблом не везло.
Олеська выросла бойкой и настырной. Драгоценная половинка снарядила её на учёбу в большой город и пуще прежнего стала тяготиться Санькиными помрачениями. Хоть и жила в шоколаде. Но зудила Саньку, словно эта вот стрекочущая сорока. Даже из дома гнала.
- Он бизнесмен, этот Матрёныч?
- Нет.
- Плотник?
- Нет.
- Фармацевт?
- Не-ет. Не угадал. Три в одном. Плюс краевед, кажется. Он коренной, и в деревню вернулся, как на пепелище. В тлен и прах изойти...
- И пошёл аптеку делать?
- Ага. И ты давай. Нам твои работящие руки по существу пригодятся. Где гвоздь забить, а где лампочку вкрутить.
- И сколько платят?
- Кто?
- А кто?
- Никто не платит. И нисколько. Ни полушки, ни цента... А там видно будет.
- А где - там?
- В ближайшем будущем.
- Это в коммунизме или где?
- А как знаешь. Моё дело предложить. Извини, мне в магазин надо.
- И мне... Подумать надо. Если что, я загляну.
- Удачи.
И сваты разошлись. Бес поспешил в магазин, а Лёнин, поотстав, завернул в детдом, где работала половинка, с которой надо было кое-что обсудить...
…Старая почта, ютившаяся десяток лет в старинном особняке на крестике улиц, недавно переехала в сельский клуб. То здание давно было неприглядным, а теперь и вовсе осиротело, хоть и тянулась за ним историческая канва прошлых предназначений: оно было построено зажиточным крестьянином, продано другому, реквизировано в годы раскулачиваний. Здесь селилась беднота, содержались колхозные контора, больница, комбинат бытового обслуживания, почта. В общем, обросло мохом слухов и легенд. А теперь вот и почта съехала. И новые сельские активисты задумали придать зданию новый статус. Чего ж добру пропадать?
- Перекроем, поднимем, обошьём... - горячо убеждал Виталька Бес главу сельской администрации Мастеркова. А и не надо было. Мастерков и сам мечтал придать брошенному дому новое содержание. Хорошо бы тут церковь открыть, музей или собственную канцелярию.
Дом стоял на балансе, хоть и не было у него балансовой стоимости - морально и физически устарел. Фундамент в землю ушёл, стены скособочились, крыша обветшала. А списать и по брёвнышкам раскатать - рука главы Мастеркова не поднималась.
- Ладно, давай заявление и проект на реконструкцию.
- Будет! Дай два чистых листа.
- Э, нет! - возразил глава напористому предпринимателю. - Готовь технико-экономическое обоснование и заявку на тендерные торги.
- Борисович, ты белены... покушал? Какой тендер? Аптеку делать будем для стариков. Правильно я говорю, Борисовна? - попросил поддержки у председательши Совета ветеранов.
Привезли - для согласования продажной стоимости - чиновника по имуществу. После обзора дома и двусторонних переговоров с главой Мастерковым он назвал Бесу свою цифру. Потом чиновника повезли домой, но хотели свалить в канаву.
И так долго они с властями рядились, что вопрос стоимости особняка да и приобретение его в собственность, отодвинулись на неопределённый срок. Про тендер глава для проформы говорил. Да и аргумент про аптеку для стариков всё перевешивал. Глава райсовета решение устно поддержал, управление аптек дало согласие на филиал в селе. И тут же выдало распоряжение на закуп строительных материалов.
И закипела работа.
Первым в кипящий котел Виталька Бес завлёк Матрёныча. Матрёныч на офис клюнул. Офисы везде и всюду в моду входили. А какой от них прок - о том Матрёныч не думал. Главное - на людях сидеть можно будет!
И ничего, что несущая балка лопнула. Под неё опорные стояки подвести можно.
Быстро дело спорится, если руки откуда надо растут. В этот момент и пришёл на стройку Санька Лёнин.
Виталька говорил - сделаем, Санька вносил толику сомнения. Матрёныч пытался откопать «золотое сечение».
- Бетонную опору изготовим, - решал Бес.
- Лопнет со временем, - опасался Лёнин.
- Поставим два деревянных бруска и возьмём в хомуты, - предлагал Матрёныч.
И к вечеру несущая балка уже не представляла угрозы.
…Санька Лёнин мимо магазина до конца стройки ходил. Уже осень кончилась и сороки на юг улетели. Половинка на аптеку молилась. И глава Мастерков тоже. Видать, особняк на крестике улиц не всю историю исчерпал.
/Сага про отпайки
Стояла глубокая осень. Выпал снег и обратил чёрное в белое, а мрачное в просветлённое. Словом, осень - в зиму.
Матрёныч брёл по насту укатанной улицы на смену. Дышалось удивительно легко. Оттого и душа тихо подпевала.
В школе его ждала записка, оставленная неизвестно кем. Из её содержания авторство не прояснялось.
В ней писалось: мол, приходи, Матрёныч, к пяти часам вечера завтрашним днём в контору «на заседание рабочей группы для проведения экспертизы общественных инициатив».
А внизу приписка: «По вопросу бесхозных инженерных сетей (отпайки)».
Матрёныч тупо смотрел в записку и думал о своём: зачем его приглашают на отпайки? В последние годы не паял, не сваривал, в сетях не путался. Может, эта группа собирается по поводу лыжной вылазки в заснеженный лес? Сказано же - общественных инициатив! Правда, от вылазки до отпайки кругов пять дать надо!
В общем, всю смену Матрёныч шараду разгадывал. А вечером следующего дня пошёл в контору. Выпавший снежок скользил под ногами, а сумрачный туман глаза слезил.
На пороге конторы курила глава администрации.
- Курить вредно, - напомнил Матрёныч. - И за пятнадцать метров от конторы надо, - просветил главу нормой нового закона.
- Я знаю, - уверила глава.
Выбросила окурок в снег и вслед за Матрёнычем пошла в кабинет.
Контора - место, где совершаются главные сельские государственные акции. А кабинет главы - её сакраментальное сердце.
В кабинете сидели другие заседатели рабочей группы, приглашённые такими же записками. Матрёныч подумал было, с кем встанет на лыжне в паре. Но речь пошла совсем вразрез со здоровым образом жизни. О тарифах и платежах.
Дошла до вашей избушки горячая (да и холодная) вода по трубам - заплатите. Естественно! А сколько заплатить - иногда неестественно... много. По тарифу - тыща, а за так называемые «потери» - полторы. Что тут естественного? Кто потерял и при каких обстоятельствах? Если ваша избушка украла и её застукали, вы платите без булды. Если другие воруют или сберечь не удосужились, то при чём ваша избушка? И вы не платите, а ищете справедливость.
Например, к закону прибегаете, к кодексу и договору. Закон для всех един, и все его соблюдать должны безусловно. А договор заинтересованный поставщик услуг писал, а вы только подписали. Читали перед тем, как расписаться? Вряд ли. А зачем? Проверить всё равно невозможно! Вам же технический паспорт, где метры, атмосферы, проценты, не выдадут. Нет таких в природе. А не подпишете - тепло и воду отрежут. И глазом не моргнут! Не судиться же с вами, если не платите по счетам. Вам это надо? А какая там, в договоре, есть выгода для поставщика - в избушках всё равно не разберутся. Ведь никто не юрист, не спец.
Ищите защиты у главы.
Вот по этому поводу и собрались члены в сакраментальном месте конторы - защиты искать. Глава объяснять устала. Убеждать устала. И вообще устала социальную справедливость искать. Хотя именно для этого её и посадили в это место.
Может, её в избушку пересадить, где поставщик тепла трубы за долги отрезал? Как поведёт себя глава? Будет в контору ходить? В суд пойдёт?
Долго члены так обсуждали, только ни к чему не пришли, да и прийти не могли. Не пойманный - не вор. Поставщик - не вор, простые избушки - не воры. А глава - не полицейский уполномоченный. Некогда ей, и не по рангу потери искать. Спасение ограбленных, она считает, дело рук самих ограбленных.
Матрёныч, так ничего и не поняв, ушёл домой лыжи смазывать. Завтра - на лыжню. Там думы о избушках мозги не клинят.
Стоит глубокая осень и снегом припорошивает.
/А может, у них там гнездо...
...И тут Матрёныч вспомнил Вовку Плугина. Владимира Александровича. Топографа из геологоразведочной партии. Такую личность вряд ли забудешь до смерти. И не то чтобы Плугин был неким героем или хулиганом, совершил подвиг в достопамятные времена или зажилил очередной долг... Нет - запомнил себя в памяти коллег самобытными выражениями. Ножик называл режиком. А жену Тамарку - Тамажонкой. И на все её распоряжения реагировал одной фразой: «Отойдь от... пропасти». Матрёнычу работать с ним довелось и в тайге, и в камералке, жить в одной палатке, ездить на чём попало и часами просиживать над картами и кроками. В этакой многоосевой карусели так человека узнаёшь, что тайн не остаётся.
В камералке Плугин сидел в одном кабинете с геологами. Было в их кабинете пять-шесть столов, заваленных полевыми пикетажками, каменными образцами, газетами - местными и столичными - и разными личными безделушками. Здесь пили чай и не только, делились новостями и анекдотами. Вовка Плугин преуспевал. После сытного обеда, который поглощался дома, он всегда возвращался в приподнятом состоянии. И, входя в кабинет, первым делом бил себя кулаками по пузу и сообщал: «Набил требуху под завязку! Как Николай Тюфеич говорил: «Едой и сном сил не вымотаешь!» Ух-ух! Теперь можно и попахать...» - и, похохатывая, с шумом усаживался за стол. Тут же вступал в дружеские пикировки геологов. И, вдоволь наболтавшись, увлекался рабочими журналами. Искал цифровые описки и раскидывал неизбежные неувязки. Случались у Володьки с этими описками и неувязками периодические казусы. От претензий геологов Вовка ужасно конфузился, сникал голосом и даже видной фигурой. И молча уходил искать неувязки и описки.
В бесконечной производственной болтовне Вовка Плугин не раз взрывал общество афоризмами собственного сочинения, повторяемыми им самим бессчётно раз. Пока они не прилипали к другим языкам и не становились солью анекдотов.
- Болтать-то мы научились, научиться бы молчать, как прибалты, - говорил Плугин. - Скажи, Игнас?
И геолог Игнас Купстайтис, литовец, попавший в Сибирь по распределению и проживающий здесь холосто и обречённо, каждый раз отвечал Плугину:
- Н-на-ху... тор.
И все дружно поддерживали разговор жеребячьим ржанием.
И была ещё одна особенность у Володькиного характера: уединяться любил. Особенно там, где для уединений был неограниченный выбор. Селились геологи зачастую в палатках, вблизи таёжных деревенек - а то и в них, бесплатно арендуя какой-нибудь брошенный дом, сарай или другую «помойку с крышей». В некоторых не было даже полов. Раскладушки размещали на земле, между половых балок. Такой бесполой жизни в глуши помоек Володька Плугин старался избегать. Ставил возле дома палатку, крышевал худой дровяник, заброшенный дырявый сарай. Мучился сквозняками и дождевыми протёками, но в теремок не просился. Утром заявлялся в общую ночлежку раным-рано, шумно топтался возле ближайшей раскладушки с одним и тем же, позаимствованным у Матрёныча, слоганом: «Вставайте, граф, рассвет уже полощется!» И будил остальных.
…Как-то раз поехали на шлиховую съёмку в предгорьях Западного Саяна, поселились для очередной десятидневной заездки в поселковой школе - здании деревянном и просторном, обогреваемом в прохладные летние дни и ночи только собственным теплом геологов. Но ни простор, ни общинное тепло, ни близость кухни и поварихи не удовлетворили Володьку Плугина. Выйдя во двор, он обозрел окрестности, выбирая место под палатку. И внезапно обнаружил под окном школы лестницу. Пыжась, он прислонил лестницу к стене, супротив слухового окна крыши. И полез. А когда уже спускался вниз, неожиданно присел на перекладине. Володьку поразил вид с лестницы: красно-багровый закат над тёмно-зелёной маревой тайгой. Фантастический... этакий космос. Невообразимое пейзажное полотно. Полюбовавшись, Володька уже не тормозил. Спустился, водрузил на спину огромный абалаковский рюкзак, захватил в левую руку спальник и полез вверх по лестнице.
- Э-э-й! Ты куда? С ума сдурел? - завопил вслед ему Юра Свиридов.
Другие школьные поселенцы выскочили на его изумлённый крик. И тоже добавили комментарии:
- Вернись, запасного топографа нет.
- А если понос?
- Вовка, а как же насчёт банкета на влазинье?
И ещё что-то содержательное и напутственное. На что Вовка Плугин, на мгновение остановившись и обернувшись вниз, уныло и обречённо ответил: «А может, у них там гнездо» - и полез дальше.
На хохот геологов выбежала даже повариха, уронив на пол кастрюльку с чаем. Но Вовка молча и неукротимо поднялся до окна, ввалился в него с рюкзаком и спальником. И уже не вышел ни на банкет, ни в удобство во дворе.
Фраза была известна и до Плугина - из анекдота про Чапаева, - но с этого дня новое Вовкино изречение прочно прижилось среди геологов. «А может, у него там гнездо!» - вопили распоясавшиеся рты на любое удаление: в сортир ли кто шёл, на свиданку ли с местной красоткой, на крик ворона из кущи леса или испуганный утёк деревенского боровка…
По утрам топографа Плугина можно было наблюдать сидящим на лестничной перекладине. Туман над таёжным распадком, подсвеченный восходящим солнцем, озвученный дальним криком безумной кукушки, мог свести с ума неземной явью. Лучи блистали цветным веером, гасли мириадами фонариков и тут же вспыхивали, поджигая темноту хвойного горизонта. И даже по шиферной крыше искрило золотом. Все десять дней (утр и вечеров) того заезда Плугин поднимался-спускался из своего гнезда, не предав свой выбор места жительства. Никто из геологов, даже дюже расположенный к нему Матрёныч (тогда ещё просто Лёша) и не пытался посетить его с дружеским визитом. Никто не видел его гнезда воочию - Плугин наложил табу. А когда уезжали, Вовка выбросил из слухового окна спальник, за ним рюкзак, спустился сам, даже не закрыв за собой створки. Не убрал на место лестницу и загрузился в вахтовку.
- Правильно, оставь... Может, вернёмся через год-другой, - одобрил Вовкино решение Юрий Михалыч.
И когда уже деревенька осталась едва видимой группой замшелых домишек, кто-то прощально обронил:
- А может, у них там гнездо было...
/Вся полнота жизни
С запуском работы обновленного автовокзала у Матреныча выработался собственный алгоритм заезда-выезда. День он обделывал делишки в «новой части города». Шатался по Торговому центру и нужным адресам. Обедал в кафе. Остаток времени просиживал в архиве, библиотеке или картинной галерее - в «старой части города». И было в этом алгоритме свое резюме: последний час предназначался для покупки билета на автобус. Не купишь - все равно поедешь, но стоя…
Место в автобусе в иную поездку не доставалось. И никто не уступит. А ноги - не казенные. Хоть и воцарился рыночный сервис в отечестве, однако, лукаво не замечает, что обкрадывает пассажира, не обеспечив ему, за те же деньги, комфортный проезд.
В общем, уяснил Матреныч, что алгоритм этот, как вскоре выяснилось, сложился не в одной ушлой голове, но в подавляющем множестве. Не для одного загородного рейса, но для всех. И, очевидно, во многом же множестве российской транспортной логистики…
Сегодня автобус переполнен. На автовокзале на вечерний рейс места раскуплены. Но закон есть закон, и автобус пошел по расписанию на Торговый центр. Здесь-то и подсели вблизи обзора Матреныча две колоритные пассажирки. Место для одной из них зафрахтовали её товарки: «Зинулька, ты де?.. Да Тоська это… А мы уже в автобусе… Да я, Катюха и Гера Крахова. Тебе, птичка, место держим. Токо в заду мы… самом. Ага, пробивайся там…»
Другая, Новелла Ивановна, дама бальзаковского возраста, круглотелая, словно колодезная бочечка, обремененная тремя сетко-сумками, втиснулась на уступленное ей место, потеснив такую же объемную, только пожилую пассажирку Марию Спиридоновну. Последней пришлось собственные две сетки водрузить на коленки. Дамы будто бы разрезинили пространство, втиснув тройной объем в двойное сиденье.
…Итак, Матреныч, зажатый в углу Тоськой, Зинулей, Катюхой и Герой, поперед себя был заперт Новеллой и Марией.
Автобус благополучно миновал ямочно-ремонтные асфальты города и вышел на загородную трассу. Сумерки сквозили в запотевшие окна. Водитель погасил огни салона. Пассажиры, рассредоточенные тряской и качками, похохатывавшие и чертыхающиеся, постепенно затихали. Товарки рядом не могли угомониться, переживая сумбур городского дня. Делились добытым впечатлением:
- Последний раз ездила… Хоть умру - не поеду.
- Так ты то кажин раз говоришь.
- …ну их на… хутор.
- А я, дура, к снохе зашла. Говорит, чё приперлась. Иди за бутылкой. Вынудила - пошла ведь… Теперь каюсь.
- А я думаю, чё это окна запотели.
- Новый маркет видели? Ну чисто ангар самолетный, даже три в одном… И все по тридцать девять…
- Как это?
- Цена на всех прилавках такая: что на крупу, что на рыбу в банках. Нахапала вот… - Гера вдруг привстала и попыталась двинуться в проход.
- Ты… куда это?
- Лучше постою…
Бабы недоуменно замолчали, не пытаясь даже уступить ей проход. Гера шевелила торсом и головой. Пошлепывала губами. Садилась и через секунду снова вставала.
- Погоди, че ты… Поплохело, чё ль?
- Да ничо, ладно. Освоилась, вроде. - Она села, развернув-таки торс спиною к бабам.
Последние недоуменно переглянулись.
- …Садят, как селедку в бочку…
- …Так и всегда было.
Матреныч, оценивший телодвижение Геры, словно непознанное природное явление, озадаченно думал. Точнее, дремал. Его угол, точно пулеметная амбразура, защищал от мира сего. Качка и тряска уже не беспокоили, но убаюкивали. Полутьма салона защуривала глаза.
Внезапно, прорываясь сквозь дремоту, словно отодвигая пулеметную амбразуру, Матреныч увидел впереди, как Мария Спиридоновна пытается уплыть под сиденье, криво скособочивая тело. Ей мешает сетка на коленках, переднее сиденье, соседка справа и собственное грузное тело.
Клонясь то вправо, то влево, она запускает руку между ног. Виновато смотрит на Новеллу. Новелла, наконец, просыпается.
- Чё тако?..
- Та сетка… соскользнула… туда.
Сетка с яблоками упала под сиденье. Как назло - сиденье над колесом автобуса, неудобно закругленное под ногами. Яблоки, очевидно, раскатались.
- Как же… надо ж… чё же… - Соседка вертит головой, но не торопится двинуться с места. Безмолвно осмысливает ситуацию. - Так и че же? Не достанешь?..
- …Да ладно бы… да выходить скоро.
- Ну, счас встану.
Новелла Ивановна оглядывает проход, выискивая место куда поставить сетки. Ничего не высмотрев, все же пытается встать… Бочковой её вес и корабельные габариты, втиснутые между подлокотниками сиденья, остаются на месте, словно памятник на постаменте. Точно волны моря, в движение приходят и стоящие в проходе пассажиры. Они колышутся, вибрируют, откатывают тесноту в глубь салона. Наконец Новелла Ивановна видит место для сумок и сеток. Извернувшись, ставит сетки на пол и начинает выворачиваться из кресла. Грудь её перевешивает зад. В проход она становится на колени. Опирается руками в пол. Поднимает зад выше головы.
Мария Спиридоновна не теряет момента. Подвинув свой торс на освободившийся плес, она заныривает под сиденье. Вышаривая рукой сетку, собирает яблоки…
В салоне автобуса - мрак и тишина. И только шум двигателя да шин сопровождает салонную интермедию.
Матренычу неуютно, стыдно и ещё как-то не по себе… Встать и помочь - исключено по соображениям полного хаоса. Остается посочувствовать. Однако и этого чувства не возникает, как ни тужись. Досадно, что эта реальная картина мира обнажилась до бесстыдства и обреченности. Кто виноват? Теснота. Полнота. Душевная немота… Словом, «в зеленых плакали и пели», как и сто лет назад. Не исключено, что и на будущие сто лет.
Автобус тормозит на первой остановке. И после обычной сутолочной толкотни высвобождается от лишних пассажиров. Новелла, Мария, Зинуля, Катюха, Гера и Матреныч едут до конца. Им уже немного осталось.
/Каким, блин, Макаром?
Тётя Пана повела Матреныча к дочке своей, Бабаёжке. И уже кучей навалились на Матреныча со всею крестьянской церемонностью: помоги да помоги… Мол, у тебя и машина есть, и в городе жил. А тут такое дело…
В общем, казус с Бабаёжкой приключился: сберкасса компенсацию платить отказалась. Всем платит, Галке нет. И повод нашелся самый что ни на есть правовой.
Галкиного папу звали Макаром. Фамилия была... С фамилией-то всё в порядке, польских кровей Макар, из семейства ссыльных, бунтовавших в позапрошлом веке. Но к случившемуся делу бунт никак не относится. А и сельское прозвание «Бабаёжка», несмотря на польскую фамилию, тоже случайно сюда затесалось. А вот отчество!..
За глаза звали Галку Бабаёжкой, а в глаза Галиной Макаровной. Некоторые же - Макарьевной. Какая, скажите, разница? Вот и Галка на все именования одинаково улыбчиво реагировала. Макаровна, Макарьевна… И даже разницы не знала.
Приходит как-то в сберкассу, где преклонному возрасту компенсацию выплачивают за деньги, сворованные оборзевшим государством. И Галка к этому преклонному возрасту тютелька-в-тютельку подходит. А кассирша через сберкассовое оконце ей и говорит:
- Не могу вам деньги выдать. У вас документы не в порядке.
- Как это? Почему?
- В сберкнижке вашей написано Галина Макарьевна, а в паспорте Галина Макаровна. То есть вы, Галина Макаровна, хотите деньги получить за другого человека. Возможно, вы и Галина Макарьевна - одно лицо. Но тогда приведите документы в порядок. И приходите за компенсацией.
- Так я же с этой книжки всегда у вас деньги снимала и клала… Да меня же все знают, и вы знаете… Вот тут и подпись моя… как в паспорте.
- Я не уверена, - уверенно заявляет кассирша и начинает заметно нервничать. - Принесите правильные документы.
Тут и Бабаёжка занервничала, и очередь - тоже. Все же Галку Бабаёжку знают. И что фамилия у неё правильная, и что папу Макаром звали. А иные - Макарием…
И кассиршу все знают. Только не узнают сейчас. Что это с ней сделалось?
Ничего не выстояла Бабаёжка в сберкассе и домой мимо магазина ушла. Матери пожаловалась. Больше некому. Вот тут они и додумались Матреныча просить. Авось, подскажет, что им делать-то? Забыть про сберкнижку с компенсацией? Или ехать в город правду-матку искать?
…Матреныч первым делом в словарь заглянул. Чем Макар от Макария отличается? Оказалось - разные имена. Вот ведь как! Значит, Галина Бабаёжка всю жизнь в двух лицах жила!
Сдался Матреныч. И с утра повез Бабаёжку в суд. На дворе бабье лето стояло. Пахло прелым навозом. И журавлиный клин на юг нацелился. Дорога была сухой и светлой. И всю-то дорогу Матреныч Галку иронией донимал:
- А ну как судья сегодня не с той ноги встал? А вдруг оштрафует тебя за подложные документы? Хватит компенсации, чтобы штраф оплатить? - И так до самого крыльца судебного. А сам всё время думал, как подгадать, чтобы дело сложилось.
- Паспорта давайте, - сказал усатый вахтер в будке. - По какому иску?
- Документы исправить надо, а то липовые - за Галку ответил Матреныч.
- Пятый кабинет. Сейчас пропуск выпишу.
Из пятого кабинета их послали в десятый. Из десятого в канцелярию, чтобы платежный документ на судебную пошлину выписать.
Спустя два часа изрядно обессилевшая Галка и измученный Матреныч покинули зал суда. Оплатили пошлину, поехали домой. А журавлиный клин всё ещё тянулся на юг.
Через две недели Матреныч вновь повез Бабаёжку в суд. Лето давно кончилось. Дорога была сырой и скользкой. Ветер бился в ветровое стекло. Вначале Матреныч пытался иронизировать над галкиными страхами, потом затих и сосредоточился на дороге.
- Фамилия, имя, отчество, - без предисловий спросила судья, молодая и строгая особа, не поднимающая глаз на истцов.
И пока Галка впопыхах вспоминала нужную информацию, она переговаривалась о чем-то с секретарем.
- А вы свидетель? - спросила у Матреныча. - Покиньте зал заседаний суда. Вас пригласят в нужное время.
Возможно, вопросы строгой особы были заданы таким юридическим языком, который Галка, как ни силилась, осознать не могла и потому молчала. Как партизанка на допросе. Возможно, она не могла решиться выбрать себе правильное отчество… Поэтому вскоре на допрос вызвали Матреныча.
- Фамилия, имя, отчество, - так же строго и на том же юридическом языке спросила судья. И Матреныч сразу сообразил, почему от суда до суда проходят здесь месяцы и годы. - Предупреждаю: за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к судебной ответственности по статье...
- Постараюсь, - не совсем впопад ответил свидетель.
- Вам знакома эта женщина? - Матреныч снова подумал о бюджетной составляющей судопроизводства.
- Вместе к вам ехали, - ответил уклончиво.
- Повторяю свой вопрос, - ещё строже спросила судья. - Вам знакома эта женщина? Назовите её имя, отчество и фамилию.
Тут Матреныч в свою очередь похолодел. Как ни силился, он не мог запомнить правильное отчество Галки Бабаёжки. И ответил снова уклончиво:
- Знакома, как же… С детства. Она… Галина… Макаровна… по фамилии…
- Расскажите, что вы о ней знаете?
- Всё знаю, - осмелел Матреныч, правильно угадав отчество. - Живет по улице Колхозной. Дом… огород… баня…
- Достаточно, - судья встала. - Именем Российской Федерации, я, судья первой категории…- и заговорила на юридическом языке, от которого в сознание истицы и свидетеля входили лишь некоторые знакомые словосочетания, сопряженные с житейским опытом, - …постановляю: признать за истицей право носить имя, фамилию, отчество… - повторно углубилась на несколько минут в перечисление норм и статей Гражданского кодекса. - Суд окончен. Копию постановления суда получите в канцелярии.
- Мы свободны? - с надеждой переспросил Матреныч.
- Ещё есть вопросы? Помогите женщине встать… - Судья первой вышла из зала заседаний.
На обратном пути, едва придя в себя, Галка Бабаёжка благодарила Матреныча до самого дома. И всё пыталась выведать у него, какой она должна выдать ему гонорар за предоставленные услуги: деньги или ещё чего… И, главное, сколько. А Матреныч от допроса уклонялся и всю дорогу называл Галку Галиной Макаровной, чтобы насмерть запомнить это словосочетание.
P.S. Вскоре Галина Макаровна получила в сберкассе компенсацию за украденные деньги. Но с книжки не сняла. «Пусть проценты капают». | 
Загружено:
