|
1
На нашем курсе было шесть «матерей». В университет их зачислили с рабфака без вступительных экзаменов. На лекциях они сидели сплоченной группой в конце аудитории, по факультетским коридорам передвигались по двое, по трое; на переменах дружно курили на лестничной клетке. Рвения к учебе не проявляли, изощренно шпорили на экзаменах. Габаритами они тоже отличались от нас - вчерашних десятиклассников. Плечистые, широкие в бедрах, косматые, они посматривали на сокурсников свысока.
Жили «матери» так же кучно, как и сидели на занятиях: занимали две комнаты в общежитии. Возглавляла рабфаковский «коллектив» вездесущая Неделюк. Она быстро выбилась в старосты курса, все обо всех знала - а если не знала, то придумывала для преподавателей истории о прогульщиках, в которые те охотно верили. Фантазией она обладала неуемной, была остра и резка на язык.
Неделюк всегда сопровождала застенчивая Люда Воронкова. Баскетбольного роста, худая, плоскогрудая Люда тянула максимум на третьекурсницу, в компании ворчливых «мамаш» выглядела откровенной малолеткой.
Воронкова превосходила «матерей» не только ростом, но и умом. Ее познания в языках, особенно в латинском, нещадно эксплуатировались обособленным дамским коллективом. На немецком Люда тоже охотно раздавала консультации соседкам. На самостоятельных и контрольных в душных аудиториях щеки ее покрывались горячим румянцем. Она работала сразу на нескольких человек. На переменах жадно курила, делая частые, мелкие затяжки и улыбалась, словно витала еще в заоблачных лингвистических высях. В окружении воспитанниц рабфака она оставалась на удивление совестливой. Списывать на экзаменах, засунув шпаргалку под резинку чулка, было не в ее правилах. К литературе Люда интереса не проявляла. Она без труда отличала ямб от хорея, порой цитировала Вергилия, но глубоких мыслей по поводу прочитанного, коими блистали отличники, не имела.
- Ей надо было идти на точные науки, - однажды сказала мне Неделюк, получив четыре по старославянскому не без помощи Люды. - С другой стороны, как бы мы без нее учились?
В маленькой «материнской» комнате на четвертом этаже панельного общежития всегда было чисто, по-домашнему уютно. В центре стоял круглый стол под клеенчатой скатертью. Под столом, прикрывая дощатый облупленный пол, лежал выгоревший ковер с бахромчатой грязно-серой оборкой. На комоде, на кружевной салфетке, потрескивая, стоял и вещал радиоприемник ВЭФ. За ним, на полке у стены, завешанной мешковатым покрывалом, в хаотичном порядке хранилось разноцветное содержимое дамской косметички. Но главное - над столом, в опасной близости от голов висел ярко-красный матерчатый абажур, склеенный в местах разрыва коричневым скотчем.
Вечерами в эту комнатку набивалось человек десять-пятнадцать. Приходили студенты с нижних этажей и из ближнего общежития. Общество было преимущественно женским.
Как-то после одного такого заседания под абажуром Неделюк посетовала на нехватку мужчин в их тесной компании. Я понял ее намек и задумался, кого бы заслать к ним в гости, помня про «почтенный» возраст подруг и крутой нрав старосты курса.
Подходящий вариант у меня все же нашелся. В те годы я общался с Матвеем. В народе его звали Фомой. Помешанный на заумных текстах Гребенщикова, он всегда ходил с флейтой и гармошкой. Таскал их в собственноручно сшитом вещевом мешке. Тогда я тоже был повернут на «Аквариуме». На почве этой болезни мы и сошлись.
Фома учился в Институте рыбной промышленности и хозяйства. Был жаден до общения. Пребывал в перманентном состоянии духовного единства с окружающими. Мог ненароком обнять бомжеватого прохожего и в сердцах бросить ему: «Брат! Дык елы-палы!» С дамами он предпочитал игривый стиль общения, бравировал цитатами из Хармса. Близко к тексту пересказывал «Вываливающихся старух», чем вызывал у слабого пола длительные приступы спазматического хохота. «Бронебойным оружием» Фомы был Хтей. С ним он и пожаловал в комнату под абажуром.
Хтей работал оформителем в драматическом театре. Изготавливал декорации, расписывал сценические панно. Иногда проводил нас без билета на премьеры. Я посмотрел несколько постановок и понял, что в скором будущем любовь к театру мне не грозит. Тогда мы слушали рок и упивались свободой самовыражения. В одночасье мир вокруг нас оказался удивительно многообразным. Мы разбирали его по слоям, проникая в гущу непонятной начинки, докапывались до самых глубин, в которых в свободном доступе, как на библиотечной полке, маячили произведения теперь уже разрешенных писателей, художников, музыкантов. Нужно было только дотянуться до их творений.
Хтей выражал себя в акварели. Точной крепкой рукой в мельчайших деталях он выводил своих героев на маленьких листах альбомной бумаги. В каллиграфических миниатюрах завсегдатаям комнаты № 43 он явил доисторических птиц, экзотических рыб, подводных каракатистых существ в панцирях с оттисками большого пальца, что добавляло правдоподобия обитателям морских бездн. Создавал он и тонкие человеческие образы: хитрый псарь, веселый пастух, мечтающий о славе скрипач…
Обычно Хтей сидел за столом, попивая чай, а перед ним лежала стопка рисунков. Будто карты, он раздавал нам миниатюры, сопровождая быстрые действия смешками. Рисунки он клал лицевой стороной на скатерть, а взявший карту должен был перевернуть ее и придумать название миниатюре. Я тоже участвовал в этой забаве, но несколько отстраненно. Мне нравилось наблюдать за тем, как творческий процесс охватывал ленивую поначалу аудиторию, которая в умственном состязании постепенно возвышалась до поэтических образов, а к концу карточного сеанса скатывалась к дешевым коридорным пошлостям.
Хтей спокойно относился к противоречивой оценке своего таланта. Он смотрел в стол и мелко, как бы про себя посмеивался, периодически поглядывая на скромную Наташу с романо-германского отделения. С ней у него вскоре завязались отношения. Хтей зачастил в общежитие. Появлялся в угловой комнате не только вечером, но и днем. Да еще со своим знакомым Чадиным.
В отличие от Хтея, Чадин был серьезным, задумчивым интеллигентом. Впоследствии он стал довольно известным в городе культурологом, автором нескольких познавательных книг и гуманитарных проектов. Но той теплой весной глобальные идеи только зарождались в его светлой голове наряду с нежными чувствами к подруге Наташи - Ольге.
К концу сессии отношения этой четвертки вырвались за пределы общежитской комнаты.
…Ко мне судьба тоже проявила благосклонность. Я перевелся в Санкт-Петербургский университет на факультет журналистики. Через год ко мне приехал Фома. Увлеченный свежими веяниями в музыке и искусстве, художествами и сленгом Митьков, он мечтал погрузиться в колоритную атмосферу Петербурга. А тут еще кстати в здании Двенадцати коллегий намечался бесплатный акустический концерт Гребенщикова, в ту пору окрашенного в белый цвет и походившего на Дэвида Боуи. Вместе со мной Фома проник на концерт в актовый зал, перевоплотившись в студента Санкт-Петербургского университета. После выступления божества, остыв от восторженных эмоций, он между делом сказал, что недавно побывал на двух свадьбах, и это благодаря мне.
Сначала на Наташе женился Хтей, а следом Чадин сделал предложение Ольге. Долго она не думала.
- Старик, ты отлично умеешь создавать семьи, - посмеивался надо мной Фома. - Тебе пора открывать брачное агентство. Журналистика когда-нибудь отомрет, а институт семьи вечен. Тут есть над чем поработать.
- Интересная мысль, - улыбнулся я в ответ. - А ты там никого себе не приметил?
- Где?
- В комнате под абажуром.
- Нет, - категорически махнул рукой Фома. - «Матери» не для меня.
- А Люда? Умная и очень даже ничего.
- Она симпатичная. - Фома остановился. - Ты знаешь, какой у нее рост?
- Сто восемьдесят пять, - сымпровизировал я.
- Сто восемьдесят девять, - уточнил он. - Я - пигмей, а она - дылда. С таким ростом ей еще долго маяться на пару с истеричкой Неделюк.
Воодушевленный встречей с Гребенщиковым, Фома улетел в Калининград. Я же был приятно удивлен тем, что, сам того не подозревая, принял негласное участие в основании двух брачных союзов...
Университет я закончил в 93-м. С пятого курса за мной уже числилось место в «Вечернем Петербурге». Я сотрудничал с отделом информации. Постепенно сходился с коллективом редакции, регулярно публиковал статьи и заметки. После окончания университета я собирался продолжить работу в «Вечерке» штатным сотрудником, но планы мои изменились после того, как мне предложили поехать на полгода в Германию и поучить немецкий в Гамбургском университете, да еще за счет спонсоров.
Тогда Западом болели многие. Знакомые и студенты из моего окружения мечтали рвануть в Европу. Некоторым удавалось заключать фиктивные браки с возрастными иностранками. Двое художников с Невского уехали на лето в Италию в молодежный лагерь и не вернулись, третий - осел в горном шале у подножий швейцарских Альп, найдя в лесистой местности чудную поклонницу своих пейзажей.
Я не собирался следовать примеру знакомых. Мне хотелось посмотреть, как там живут.
С одной стороны желание, как и решение, вполне объяснимое, с другой - опрометчивое, если учесть, что места в «Вечерке» после долгого отсутствия мне никто не гарантировал. Понимая это, в редакции я больше не появился.
В Гамбург я поехал автобусом из Калининграда. Перед отъездом навестил родителей, встретился с Фомой. Хтея увидеть не удалось. Он продолжал работать в театре. Создавал первые арт-объекты из янтаря, а вечерами вступал в роль молодого отца. У него родился глазастый улыбчивый малыш. Сына назвали Кимом. Фотографию младенца мне показал Фома. Чадин потомством пока не обзавелся, а Люда и Неделюк не вышли замуж.
Подруги переехали в другое общежитие. Без приглашения я заглянул к ним в гости. Меня встретили приветливо, как старого знакомого. Нынешнее жилище молодых учителей было еще меньше студенческого. В центре комнаты по старой традиции стоял обеденный стол, застеленный белой клеенкой. С потолка свисал тот же красный абажур. Его ветхая ткань, кое-где прошитая нитками, пестрела росписями тех, кому в лихие студенческие годы довелось под ним выпить не один стакан горячительных напитков.
Заметив, что я разглядываю размашистые художества дипломированных филологов, Люда протянула мне черный фломастер:
- Распишись!
Я поставил краткую подпись на качнувшемся абажуре рядом с замысловатым иероглифом Хтея.
- Это он придумал?
- А кто же…
Люда внимательно разглядывала меня из-за абажура.
- Ты вообще не изменился. Все такой же гордый и интересный. - Она достала из серванта бутылку красного вина. - Значит, в Германию?
- Ага, - кивнул я в сторону воображаемого Запада. - Немецкий учить.
Тут в разговор вступила Неделюк. Она лежала с температурой под двумя одеялами.
- Саша, привези Люсе немца!
Староста поправила очки и осмотрела меня с ног до головы критическим взглядом, словно пыталась понять, способен ли я выполнить ее поручение.
- Город кишит туристами, а мы снова паримся в общаге!
Неделюк хлебнула вина.
- По-твоему, немец - банка пива? Вот так просто взять его и привезти? - осадила подругу Люда.
- Может, вам проще здесь познакомиться? - спросил я неуверенно.
- Ну-ну, с ними у нас познакомишься, - перевернулась на бок Неделюк. Она заметно поправилась за последние три года. - К ним не подступишься. Ходят группами в сопровождении гидов. Да и с кем знакомиться? Со стариками?
- Молодежь приезжает по обмену, - попытался я ее успокоить. - В конце концов, есть немецко-русский дом.
Неделюк заворочалась, протерла платком очки и снова потянулась к бокалу.
- Саша, ну какая мы молодежь? - Она недовольно уставилась на Люду. - Молодежью мы были на первом курсе, да проболтали драгоценное время. Теперь вот расхлебываем… Привези немца, - приказным тоном напутствовала меня староста. - Можем дать фотографии.
Я ничего ей не обещал, но фотографии взял.
2
В лингвотеке Гамбургского университета меня встретили настороженным шепотом. Русские сюда еще не проникали. В статусе пришельца с недружественной планеты я просуществовал неделю. Потом со мной начали тихо разговаривать. Последним из преподавателей смилостивилась пожилая Гертрауде. К своему удивлению, она обнаружила, что я не опасен, общителен и весел.
Вслед за Гертрауде симпатией ко мне прониклась стайка американцев во главе с веснушчатой, похожей на медвежонка, Патрис. Видя, что я с трудом вхожу в их сумбурный, групповой щебет, Патрис дала команду говорить со мной разборчивее. Сама же пререшла к активной жестикуляции в кафетерии на большой перемене, пока не выбрала языком общения начальный немецкий.
Патрис была до назойливости болтливой и удивительно прожорливой. В обед она съедала по два больших йогурта. Сначала пробовала йогурт на кефире, а, распробовав, картинно морщилась, обсасывая пластмассовую ложечку. После недолгих раздумий она быстро расправлялась с малокалорийным продуктом и придвигала к себе йогурт на сливках. Завершался полдник американо с молоком и двумя бананами, которые быстро уничтожались под кофе.
В лингвотеку Патрис приходила с кипой американских газет. Читала она, в основном, последние полосы. Ее интересовали погода, светская хроника и спорт. Как и все американцы, она была не в меру шумной и беспардонной. По утрам на всю аудиторию от нее пахло зубной пастой и стиральными порошками.
В конце учебного курса Патрис устроила прощальную вечеринку. Она пригласила нас в дом своего немецкого друга и попросила, чтобы каждый пришел с каким-нибудь блюдом. Я принес пиццу, Моника приготовила спагетти, Ивона - бигос. На десерт Патрис подала мороженое с кусочками банана, посыпанное тертым шоколадом и политое вишневым вареньем.
Пришла в гости с виду горделивая Ив. Она ничего не приготовила. Зато охотно демонстрировала голодной публике длинную черную юбку, купленную в Кении. Страстью Ив были автомобильные путешествия по Африке. Она побывала в нескольких национальных парках и следующим летом собиралась в тур по Танзании. В Гамбург Ив приехала к своему немецкому другу, который оплатил ей языковые курсы.
На вечеринке не было Мадины, перебравшейся в Германию из Ганы, и Наоми. Ее, по сведениям Патрис, не отпустил ревнивый муж - бизнесмен. Со своим женихом Наоми познакомилась на Филиппинах. От меня она узнала, что в России говорят по-русски. Протяженность российских границ ее шокировала, а средняя температура января за Уралом повергала в ужас.
Наоми не ходила с нами в кафетерий. На перемене после первого часа она бегала в мини-маркет за сладостями. Мадина там же покупала йогурт, печенье и мороженое. На вопрос: «Откуда ты приехала?» она мечтательно и хрипло отвечала: «Ich komme aus Ghana!» Немецкие звуки давались ей с трудом. Даже короткие фразы она рождала в муках, будто выталкивала изо рта тяжелые камни. «Ich komme aus Ghana-a-a», - шептала она заученно и протяжно, раскачиваясь на стуле. В ее темных глазах то и дело вспыхивали огоньки ностальгии по жизни, проведенной под знойным африканским солнцем.
…К Патрис я пришел с Райнером. Он состоял в «Союзе немецких студентов» - организации с традициями и разветвленной сетью филиалов по всей Германии и Австрии. В «Союз» вступали студенты из семей с достатком выше среднего и выходцы из дворянских сословий.
Предки Райнера фон Хофе были крупными землевладельцами в Восточной Пруссии. Его дед жил в родовом поместье на Мазурах около Алленштайна. После войны Мазуры отошли к Польше. Дед Райнера покинул усадьбу в 44-м и обосновался в Баварии. Родители фом Хофе продолжили семейное дело. Отец Райнера возглавлял концерн по переработке сельско-хозяйственной продукции, производству комбикормов и удобрений.
Всю вечеринку Райнер сидел с кислой миной, изредка улыбаясь в ответ на байки Ив об автогонках по саванне в компании носорогов. Масштаб торжества был явно не его. Вместе с приятелем Патрис он нажимал на шнапс и бигос, который высоко оценил. Как и большинство немецких студентов, он любил хорошо поесть и выпить. К приезжим относился с легким пренебрежением, но до оскорблений и дешевых издевок не опускался. Особый жизненный уровень Райнера подчеркивали дорогие часы и белая идеально выглаженная рубашка с чистым, сияющим белизной воротником.
С Райнером я познакомился в небольшом арабском кафе у лингвотеки. Я уминал «карривурст» и листал учебник немецкого, когда меня аккуратно похлопали по плечу. Я отвлекся от сосиски: передо мной стоял симпатичный молодой человек. «Давно хочу завести дружбу с русским», - заинтересованно сказал он и представился.
Мы разговорились. Райнер отнесся ко мне без шаблонных предубеждений. Рассказал о печальной истории деда, потерявшего родину и землевладения. Он четко понимал, по чьей вине на долю его семейства выпало столько лишений. После окончания университета Райнер собирался поехать в Польшу с родителями, которые два года назад нашли отцовский дом и даже в нем ночевали. Усадьбу у озера предприимчивые поляки превратили в отель.
В десятом часу вечера наша компания распрощалась с Патрис и Хубертом.
- Американцы - скучные люди, - сказал Райнер, садясь в такси. - Еще нет и десяти, а мы едем домой. Они совершенно не умеют развлекаться. Им нравится, когда их развлекают. После они долго об этом рассказывают. Вот эта девица в африканской юбке… Как ее..?
- Ив, - напомнил я.
Райнер зевнул и поежился на переднем сиденье.
- Немецкий она решила слегка поучить из разнообразия. Со своим великовозрастным другом она тоже общается из разнообразия. Вот посмотришь, скоро к тебе придет длинное, нудное письмо о том, как ей замечательно жилось в Гамбурге.
Ив действительно написала мне письмо. Спустя полгода после окончания курсов я получил от нее послание на шести листах зеленой бумаги, пропахшей терпкими духами. Это был детальный, приправленный натуралистическими подробностями рассказ о ее похождениях по топям Амазонки…
Вместе со мной Райнер вышел из машины. У подъезда сказал:
- В субботу развеемся как следует. Учебный процесс утомляет. Заодно познакомлю тебя со своим другом. Его дед был крупным торговцем в Данциге. Ты ведь поедешь с нами в Сан-Паули?
Я кивнул.
- Отлично, - стиснул мне руку Райнер. - Гамбург - удивительный город. В нем компактно соседствуют роскошь и нищета, милосердие и снобизм богатеев.
- Разврат и культура, - добавил я.
- Вот именно, друг мой! Ты все правильно понимаешь.
В субботу около полуночи мы отправились в Сан-Паули. Нас вынесло из вагона подземки, наполненного пестрым ночным людом, и мы смешались с толпой, хлынувшей на Репербан. Народу было так много, что все это плотное гудящее шествие напоминало исход болельщиков со стадиона после футбольного матча.
Пахло жареным мясом и специями. Из открытых окон бистро глазели потные арабские лица, а за ними суматошные подмастерья в белых халатах длинными ножами срезали с вертелов запекшееся мясо. Вывески баров и эротических шоу поражали масштабом и резким, навязчивым буйством неона. В какофонии звуков и световых перестрелках, погружаясь во тьму и всплывая на свет, плыла и колыхалась людская толпа. У каждого здесь была своя цель, была нужда и была надежда. Туристы, панки в зрелом возрасте, нищие, пьяный мастурбирующий юноша под объемной вывеской Peep Show, мужчина модельной внешности в стильном дорогом пиджаке, уплетающий на ходу хот-дог, - все смешалось в ночном районе всеобщей вольницы. Респектабельный, зажиточный Гамбург, живущий по строгим законам, остался где-то далеко, возможно, в моем воображении. Здесь царили другие законы, и нам предстояло решать, следовать им или нет.
По мере погружения в развлекательные кварталы я понял, что наша троица явилась на Репербан в качестве любопытных созерцателей человеческого безумия. Самым консервативным из нас оказался Луц. Он вообще производил впечатление странного, заучившегося студента, для которого выход в Сан-Паули в компании сверстников, страждущих пикантных зрелищ, обернулся серьезным насилием над собственной личностью, устремленной к вершинам науки.
Они были абсолютно разные: аристократичный, подтянутый, готовый к любым приключениям Райнер и нескладный (под два метра роста), практически лысый к тридцати годам, длиннолицый, губастый, в маленьких круглых очках Луц. Луц Домбровски, чьи родовые корни терялись в вольном ганзейском городе Данциге.
Мы остановились у забора, как попало заклеенного рекламными плакатами. Пока Луц решался перейти через «запретную черту», Райнер просочился в расщелину между пролетами забора. Я последовал за ним. Там, на узкой улице, в искусно освещенных витринах первых этажей, как в вольерах, прохаживались полуобнаженные проститутки. Все они заученно преподносили себя: некоторые почитывали журналы, кто-то натирал загорелые ноги кремом, а кто-то делал вид, что не замечает зевак. Были тут и бывалые дамы в деловых костюмах. Некоторые витрины пустовали.
Как заведенные, мы крутили головами налево и направо. Луц неожиданно сделал несколько оборотов вокруг своей оси, панорамным взглядом окинув соблазнительные женские тела.
- Согласитесь, все-таки неприятно, - сказал Райнер, не отводя глаз от маленькой азиатки, - иметь дело с женщиной, измученной за день десятком мужчин.
Воспитание и откровенная самовлюбленность не позволяли ему снизойти до услуг асоциальных незнакомок, но поглазеть на женский зверинец в разноцветных лучах прожекторов он был не прочь.
- Это не только неприятно, но и опасно, - заметил Луц и прокашлялся в кулак. - Для чего нам тогда семья?
- Вот когда в семье не все в порядке, мужчина идет сюда, - вразумил друга Райнер.
Тут, как будто в подтверждение его слов, из толпы выделился неприглядный тип в шляпе, надвинутой на глаза. Он откликнулся на приглашение дамы в розовом купальнике, поманившей его длинным пальцем под оранжевым маникюром.
- Ich komme, mein Schatz, - кряхтел мужчина, поднимаясь по ступенькам, застеленным красной ковровой дорожкой. - Ich komme gleich.
Мы переглянулись. Луц сморкнулся в бумажный платок.
- Нам, кажется, пора перекусить, - предположил Райнер.
- Давно пора, - подтвердил Луц, увлекая нас к выходу в город.
В деревянном баре, затерянном в прилегающих к Репербану улочках, мы очутились глубокой ночью. В меню преобладали напитки, в основном, крепкие. Из небогатого выбора еды спросом пользовались гамбургеры, чипсы, картофель фри и сосиски с горчицей. Мы взяли по бутылке «Хольстена» и большую тарелку чипсов - слабое утешение для трех пустых желудков. Вокруг было жутко тесно и неуютно. За нами шла нескончаемая шумная возня. Кто-то настойчиво терся о мою спину. Несколько раз чей-то локоть врезался в руку Луца, и пенный фонтан из его бутылки обдавал хмельным ароматом мою куртку, а брызги пива из бутылки Райнера угодили в тарелку с острыми чипсами.
Я не сразу понял, что шуршали в толпе девицы в белых растянутых майках, надетых на голые тела. Они норовили влезть грудью туда, где вряд ли можно было протиснуться боком. Некоторые из них ловко запрыгивали на столы и застывали в мечтательных пляжных позах, глядя в потолок, на котором как бы подразумевалось яркое солнце, а на самом деле на сетке, натянутой над нами по периметру зала, как мусор, валялись банкноты африканских государств, обесцененные гиперинфляцией.
Райнер заказал два шнапса, Луцу взял еще пиво. Напитки нам доставили быстро. Полная азиатка, пронесшая над собой поднос на вытянутой руке, задержалась у нашего стола, несмотря на то, что Райнер тактично попросил ее удалиться. Она пыталась что-то объяснить нам на непонятном стрекочущем языке, но мы, занятые беседой и чипсами, не слушали официантку и изредка поглядывали на ее внушительные округлости, прижатые к краю столешницы. Вдруг она запустила руки под оборчатый вырез майки и выложила на стол большие темные груди. Следом бросила на стол смятую десятимарочную бумажку. Так она оценила свой смелый поступок.
Возникла пауза. Первым действия возобновил Райнер. Он выпил шнапс, за ним я опрокинул рюмку, а Луц, глянув на нас, с усилием проглотил застрявшие в горле чипсы. С невозмутимым видом Райнер положил возле увесистого бюста двухмарочную монету. Девица громко выругалась, но деньги взяла.
- Незнание английского языка мешает им зарабатывать деньги, - сказал уверенно Райнер. - Наверняка они работают нелегально. Да и собрали здесь непонятно кого. Страшные лица, кошмарные фигуры.
- Хотите увидеть красивое лицо?
Не дожидаясь ответа, я достал из внутреннего кармана паспорт и из-под обложки извлек фотографию Люды. Снимок был сделан в общежитии. Люда сидела за столом под «расписным» красным абажуром и сосредоточенно смотрела в окно, мечтая о долгожданном «заморском принце».
- Ого! Вот это лицо! - Райнер мгновенно оценил фото. - И кто сия прекрасная леди?
- Моя знакомая. Учились вместе в университете.
- Твоя однокурсница? - Луц уставился на Людин фотопортрет.
- Угадал. Она отлично знает немецкий. Без пары. Ждет встречи с серьезным немцем, - заинтриговал я Луца.
На этот раз он пошевелил редкими бровями, свершая важную умственную работу. Люда явно ему понравилась.
- Да, я планирую посетить Калининград, - возможно, только что решил Луц. - Он положил перед собой фотографию и продолжал изучать женский задумчивый профиль. Обзорная прогулка по Репербану завершилась для него приятным сюрпризом. - После окончания университета я буду работать в Польше, во Вроцлаве. Надо подумать, как оттуда до вас добраться.
- Ну это очень просто. От Вроцлава до Варшавы, а дальше напрямую автобусом, - успокоил я коллегу и спрятал фотографию.
Поручение Неделюк было выполнено. Легко и изящно, без видимых усилий. Кандидатура Луца являлась небезупречной, но вполне подходящей. По росту и национальной принадлежности он соответствовал запросам подруг. Кроме того, он происходил из порядочной семьи. Внешностью, правда, природа его обделила, но по этому поводу он не комплексовал, а целью поставил побороть подростковую застенчивость. Но главным достоинством Луца был гарантированный рабочий контракт. Найти работу с дипломом о высшем образовании мечтал в Германии каждый выпускник университета. Рассматривались любые варианты трудоустройства: в восточных землях, в совместных предприятиях на территории бывших государств соцлагеря - да где угодно.
Мы рассчитались с официанткой, наградив ее скромными чаевыми, и вышли на улицу.
Ночная вакханалия продолжалась. Подогретая крепкими напитками, клокочущая толпа курсировала вдоль заведений, предлагающих невероятные развлечения. У подъездов стояли малолетки, приглашая в гости озабоченных смельчаков. Повсюду гремела танцевальная музыка. Я вяло реагировал на слепящие вспышки манящих вывесок. Реальность постепенно ускользала от меня, прячась в туманной пелене засыпающего сознания.
Мы нырнули в грязное брюхо подземки. Перепившие и оглохшие обитатели Сан-Паули разъезжались по домам, бездомные ехали ночевать в укромные уличные места и на вокзалы. Рядом со мной на твердое сиденье приземлился волосатый дед, отдававший противоречивыми ароматами прожженной жизни. Он был доволен прожитым днем. В его мокром матерчатом рюкзаке позвякивали бутылки, собранные в окрестностях гульнувшего Репербана.
Поезд выбрался на поверхность. На Эльбе горели огни. Корабли издавали глухие, утробные звуки. Всеми силами я боролся со сном. Райнер молчал. Луц дремал, сложив на груди руки. В ту ночь сквозь меня прошли тысячи звуков. Я был просвечен рентгеном реклам. Я сказал столько слов! Зачем? И теперь все, что я мог - бесцельно сидеть, идти, лежать, спать… Каналы восприятия закрылись. Репербан улетучился. И уже из дальнего прошлого ко мне явилась стройная девочка, одетая весьма условно. Мы встретили ее в одном из подземных гаражей, где вместо машин стояли ее напарницы, такие же молодые, такие же полуголые и дешевые. «Ну что же вы такие нерешительные? - спросила она, выйдя к нам из темноты. - Сюда приходят по делу».
На кровать я упал в одежде. Голова гудела. Легкое кружение в голове медленно вращало комнату. Поворот предметов против часовой стрелки свершался беспрепятственно, можно сказать, плавно. Я постепенно сползал в ущелье сна, что в реальности приближало меня к краю кровати. Так я и заснул на животе, упершись рукой в паркетный пол, который утром пришлось отмывать тягучим моющим средством...
Через неделю я уехал в Калининград. В лингвотеке нашу группу одарили сертификатами об окончании курсов немецкого языка - уровень для начинающих. Это событие мы отметили скромным чаепитием в нашей аудитории. Пришли преподаватели. Гертрауде торжественно пожала мне руку и на английском с ужасом пересказала кадры расстрела танками Дома Советов, прокрученные в прайм-тайм по всем немецким новостным каналам.
- Что происходит в России? - недоумевала она, перейдя к цитатам из свежих газет. - Коммунисты снова рвутся к власти? Парламент распущен. Будьте там осторожней, мой друг!
Я возвращался домой, озадаченный одним лишь вопросом: что делать дальше? В азартном, беспринципном мире 90-х мне предстояло найти свое место.
3
С дипломом Санкт-Петербургского университета меня приняли в отдел информации областной газеты. Журналистом я проработал три года. В редакцию то и дело приходили замордованные диким рынком горожане с мольбами решить их житейские проблемы, в области бушевали криминальные войны, работники социальной сферы не получали зарплаты, а мы дружно следовали трусливой политике главного редактора, рапортуя о мизерных успехах портовиков и освещая деловые встречи властей региона с иностранными делегациями, пачками привозившими специалистов по инвестициям в экономику области.
Зарплата молодого корреспондента была еще позорнее официальной линии газеты, а гонорары - смехотворными. Чтобы пойти вразрез с цензурой главреда, я начал писать художественные миниатюры о персонажах своего времени: учителях, торгующих на рынке турецким ширпотребом, офицерах, вынужденных таксовать по ночам, чтобы прокормить семью… Некоторые из этих миниатюр сложились в рассказы.
…Луц приехал весной. Он действительно работал в Польше в крупной компании с немецким капиталом. Предприятие производило лифты для жилых домов.
Стояли солнечные майские дни. Люда ожидала приезда гостя в приподнятом, волнительном настроении. Выходные подруги посвятили уборке в комнате. Неделюк вымыла окно. Люда надраила пол, пропылесосила ковер. На столе появилась новая скатерть. Из химчистки я привез два старых атласных покрывала. Винные пятна на них не вывелись. Это расстроило Неделюк и раззадорило Люду. Вокруг стало свежо и чисто. Завелся дух новизны. И только полинявший бледно-розовый абажур, испещренный автографами филологов, был неподвластен спонтанным переменам в жизни подруг. Его покосившийся овал грузно свисал с бугристого потолка на тонком проводе, подсвечивая с высоты «прожитых лет» вазу с тюльпанами на круглом столе.
Мне предстояло доставить Луца в общежитие. На этом моя миссия по привлечению потенциального жениха заканчивалась.
Накануне его приезда я допоздна задержался в редакции. Виной тому была пыльная тяжелая штора. За шторой на журнальном столике возле раковины Карабанов хранил графин с огнеопасной прозрачной жидкостью. Перед тем, как перейти к рабочим вопросам, Алексей Геннадьевич тихо, почти шепотом, говорил:
- Александр, проследуйте в актовый зал!
В первые месяцы журналистской деятельности мне было неудобно и совестно начинать рабочий день в редакции не с кружки крепкого кофе. Однако по мере знакомства с сотрудниками газеты я убедился, что минимум пять мэтров местной словесности соблюдают по утрам тайный ритуал за портьерой, считая его легкой разминкой перед погружением в творческий процесс. Мое посвящение в профессию проходило под чутким руководством Карабанова. Как выяснилось, стесняться традиций тут было не принято.
Вечером, когда Луц собирался в дорогу, рисуя в воображении заманчивые черты Люды, Карабанов проводил со мной поучительную беседу на тему «Основы журналистского мастерства». Сам он тяготел к крупным публицистическим журналам. Писал очерки о капитанах дальнего плавания, земляках-космонавтах, заслуженных врачах, живописцах. Меня призывал покончить с мелкотемьем и найти своего героя. В помощь он выписал мне адреса известных в городе личностей и настойчиво просил встретиться с ними для подготовки серьезных материалов, которые по его плану должны были оформиться в книгу о тружениках края.
Я всячески препятствовал воплощению этих замыслов. Меня больше интересовали социальные и экономические вопросы. Писать о закрывающихся предприятиях и челноках, оккупировавших российско-польскую границу, в газете было не принято. Об этом, как и о свирепствующей цензуре в главном областном издании, я и сказал Карабанову.
- Ерунда, - буркнул Алексей Геннадьевич, продолжая стучать по отполированным клавишам пишущей машинки. - Не теряйте время, молодой человек, на бесполезную борьбу. Ищите свой материал. - Карабанов вдруг превратился в принципиального наставника. - Держите курс на книгу!
Он встал из-за стола. После скупого напутствия почесал большим пальцем аккуратную морскую бородку и в задумчивости отодвинул штору:
- Пора, Саша! Пора! В добрый час!
Он разлил водку по граненым стаканам и из тумбочки достал банку соленых огурцов.
Не помню, сколько в тот вечер мы совершили совместных проникновений за штору. Домой я вернулся под утро, а Карабанов остался в редакции дорабатывать очерк о председателе областного отделения Союза художников…
Луца я встретил на автовокзале. Он был в своем сосредоточенно-пасмурном настроении. Однако наградил меня дружеской улыбкой. По дороге в гостиницу он заявил, что поедет к Люде завтра, ибо устал от тряски в автобусе, хамства таможенников, хочет принять душ, отдохнуть и выспаться. Более того, он вызвался доехать до общежития без моего сопровождения. Я не возражал - наоборот, был доволен, что спокойно допишу статью, которую мне предстояло сдавать в понедельник.
Я простился с Луцем у гостиницы. Через пару дней он обещал мне позвонить и пригласить на пиво. Я побежал на остановку и уже из громыхнувшего дверьми трамвая увидел его, нескладного и худого, все еще стоявшего с нелепым полосатым чемоданом на колесиках у гостиничной вывески.
Через несколько дней мне позвонила Неделюк. Она всегда пребывала в недобром расположении духа, но в этот раз голос ее сплошь пронизывали гневные интонации.
- Саша, ну кого ты нам привез?! - кричала она в трубку. - Посмотри, какие немцы понаехали в город: породистые, холеные! А это кто? Два метра сухостоя, тростник болотный в тертых джинсах!
- По росту он подходит, - пришлось мне оправдываться. - К тому же, из хорошей семьи.
- Может, и из хорошей, да с дурными манерами, - не унималась Неделюк. - Даже цветы девушке на первом свидании не подарил. Еще и спрашивает, на чем бы вы хотели поехать в центр: на трамвае или такси.
- У них не принято дарить цветы женщине, которую видишь первый раз, - вступился я за Луца.
- А ты бы ему объяснил, что без цветов у нас с женщиной не знакомятся, - напирала Неделюк.
- Послушайте, вы все это затеяли, а я теперь виноват, - взбесила меня староста. - Радуйтесь, что он вообще приехал.
Но Неделюк меня не слышала.
- Он еще и в Польше работает! И фамилия у него польская! Ну какой же это немец?
Она продолжала награждать Луца нелицеприятными эпитетами, пока я не бросил трубку.
Какого черта я ввязался в эту историю?
Возвращаться к пресному репортажу об открытии нового трамвайного маршрута не хотелось.
Луц мне не позвонил. А я не появился в общежитии после этого разговора.
4
Прошло семнадцать лет. С подругами я не общался. Периодически виделся с Фомой. Он работал дизайнером на мебельной фабрике.
Хтей стал художником по янтарю. В краеведческом музее я долго рассматривал два его изумительных парусника, выполненных по заказу городской администрации.
Чадин иногда мелькал на местном телевидении в новостных программах. Комментировал культурные события, выдвигал проекты обустройства исторической части города.
Я покончил с журналистикой. Поработав в нескольких рекламных фирмах, я основал собственное агентство по производству наружной рекламы и даже накопил на двадцатипятиметровую студию на городской окраине. Но случилось это после того, как я развелся.
С Анастасией я промучился полтора года. Жизнь под диктатом властной женщины с деспотичными замашками Неделюк очень быстро превратилась в ежедневное испытание. Романтические отношения двух влюбленных легкомысленных созданий вытеснила отвратительная семейная грызня. Вечерами я сознательно задерживался на работе, приходил домой в девятом часу с одной лишь целью - поменьше до отхода ко сну лицезреть эту истеричную особу, распространившую свою гегемонию на весь периметр съемной квартиры. Анастасия встречала меня в гостиной, победно восседая на диване за семечками и пивом, готовая перейти в наступление, стоило мне изречь что-нибудь, что выходило за рамки ее представления об идеальном муже. Во мне ей не нравилось всё: прическа, одежда, обувь, привычка читать на ночь, пятничные походы в баню с друзьями. Ее бесил мой рабочий микроавтобус. Она считала мой верный «Пыж» ржавой рухлядью на колесах и однажды отказалась в него садиться, что меня сильно обрадовало. Она терпеть не могла ходить со мной в гости к своим «просвещенным» подругам. Впрочем, я сам отказался от этого мутного занятия. Тогда она стала намеренно задерживаться допоздна на женских посиделках, которые нередко заканчивались в ночных клубах. Ее подруги были дамами преимущественно разведенными, занятыми бесконечными поисками спутника жизни.
Дело шло к разводу. Я не решался первым подать заявление в силу слишком правильного воспитания и надежды родителей на внуков - ей же все еще нравилось ошпаривать меня кипятком бессознательного гнева. Она получала от этого удовольствие, которое подпитывала постоянными скандалами. Правда, случалось, Анастасию посещали приступы терпимости к вечернему посетителю ее владений, и она превращалась в мягкое, податливое существо, позволявшее до себя дотронуться.
Наши отношения подытожил некий Валентин. По выражению домохозяйки, он был человеком харизматичным, деловым и перспективным. Ездил на старом «Лексусе», подвозил Анастасию с работы, дарил цветы. Валентин стал ее близким другом, вернувшим «вкус жизни». Об этом она мне сказала, собираясь в гости к подругам, куда был приглашен и Валентин.
- Ничего, посмотришь, как надо относиться к женщине, - говорила Анастасия, активно ретушируя щеки тональным кремом. - Глядишь, и все у нас наладится. Может, поумнеешь.
Вслед за ней я ушел из дома. И не вернулся.
После развода мужчины бросаются в две крайности. Первая - всепоглощающая, порой бестолковая работа с утра до поздней ночи; вторая - затяжные хмельные приключения с темными личностями, зачисленными по понятиям улицы в верные друзья. Я пошел по первому пути, хотя соблазн скатиться по скользкой, наклонной плоскости в омут питейного беспредела преследовал меня довольно долго.
Работал я допоздна. Бывало, и по выходным. Наружная реклама - прилипчивое дело, которое поглощает целиком, стоит лишь вникнуть в тонкости рабочего процесса. Не успеешь покончить с одним заказом - тебе несут следующий с пометкой на сопроводительном бланке: «Сделать завтра к двенадцати».
На второй год после развода я позволил себе снять однокомнатную квартиру в новом доме. Анастасия с Валентином снимали двухкомнатную. Мой уход был для нее полной неожиданностью. Скандаля по вечерам, она и думать не смела, что я способен на столь радикальный поступок. Теперь она пилила мозг Валентину.
В редкие выходные я упивался целебной тишиной в своей комнате. Мне даже не мешало сиплое тявканье престарелой дворняжки, жившей надо мной вместе с бабулей-пенсионеркой. Я наконец вернулся к чтению и составил длинный список из книг, отложенных в родительский шкаф до лучших времен. Я воскресил занятия цигуном, а по пятницам мы традиционно парились в бане.
Моя комната напоминала петербургское коммунальное жилище на Тамбовской, в котором я провел четыре студенческих года. Стол, диван, шкаф, два стула у стены. Тот же набор дешевой, простецкой мебели для одинокого квартиранта, только в более современном исполнении. И квартирант, равно, как и студент-пятикурсник, в том же состоянии житейской неопределенности - только с горьким осадком на душе после развода.
Зато теперь я был свободен. Никто не повышал на меня голос. Порой буянили заказчики и донимало начальство, которому с моей помощью за сутки нравилось исполнять капризные мечты клиентов. К подобным выкрутасам директора я относился спокойно. Может, это и к лучшему, что из меня не вышло пропитого провинциального очеркиста, и вместо ежедневных алкосеансов за шторой, погубивших Карабанова, я довольствовался прохладным пивом по пятницам в компании коллег по рекламному цеху.
5
Встречи со старыми знакомыми всегда происходят неожиданно в непредсказуемых местах.
Неделюк внезапно «нашлась» в банке. К тому времени я обзавелся собственным делом, приличным микроавтобусом, снял небольшой офис и цех. Постепенно круг наших клиентов расширялся, и вот теперь мне предстояла встреча с управляющим банка. На горизонте маячил крупный контракт. Можно было взять на обслуживание солидную организацию.
Управляющий опаздывал. Он вообще не любил вовремя возвращаться с обеда. Я ждал его у приемной в надежде заинтересовать нашим предложением.
Ожидание начальства, рулящего финансовыми потоками, - занятие неприятное и утомительное. Мало того, что транжиришь драгоценное рабочее время, так еще маешься в неведении: серьезные намерения у заказчика или тебя пригласили, чтобы подшить в папку очередное коммерческое предложение?
- Вам чай или кофе? - вывел меня из раздумий женский голос. - Зураб Муратович будет через пятнадцать минут, - вновь послышалось из приемной.
- Можно кофе.
Я отложил в сторону эскизы и сметную документацию. В дверях с белой кружкой, помеченной логотипом банка, стояла Неделюк.
- Саша, это я! Ты не обознался.
Тучным телом она затмила почти весь дверной проем. В облегающей белой блузке с синим корпоративным платком под приподнятым воротником и черной, выше колен узкой юбке она смотрелась довольно привлекательно. Ее новый банковский образ дополняли прямоугольные очки в толстой темно-синей оправе и остроносые лакированные туфли на высоком каблуке. Пахло от нее модными, знойными духами.
- Отлично выглядишь, - протянула она мне кружку. - Моложавый, привлекательный.
- Да и ты хороша, - принял я кофе и на шаг отступил от ее массивной, борцовской фигуры.
Неделюк села рядом со мной, закинув ногу на ногу и рискуя по швам распустить крякнувшую юбку.
- Делись новостями. Как дела на личном фронте?
- Новостей нет. Давно развелся, - сказал я, впечатленный ее близкими, складчатыми формами.
- Понятно. Работаешь воскресным папой, - рассудительно заметила Неделюк. - Мальчик? Девочка?
- Не угадала, - улыбнулся я, почуяв знакомые наступательные нотки. - Радость отцовства меня миновала.
- Значит, сгораешь на работе, - приблизилась она к истине. - Решил утопить себя в бизнесе.
Я снова улыбнулся.
- А вы как поживаете? Как Люда?
- У нас…
Неделюк резко поднялась, одернула юбку и быстро поправила прическу. Вскакивая с кресла, она глянула на свое отражение в зеркале, висевшем в приемной.
- Тихо, потом поговорим. Гафаров идет!
Неделюк встала у стены, превратившись в источник сплошной сияющей радости. Я последовал ее примеру и присоединился к почетному караулу.
Хороший секретарь узнает шаги босса по звуку каблуков на лестничной клетке. Неделюк это делала блестяще. Было видно, что в банке она работает не первый год и местом своим дорожит.
Гафаров появился в коридоре в сопровождении зама - светловолосой короткостриженной женщины в темно-зеленом костюме. Дама чинно следовала за шефом, неся глянцевый кожаный портфель управляющего.
- Реклама нас продвинет? - спросил Гафаров не без иронии и пригласил меня в кабинет.
- Обязательно, - заверил я управляющего.
Неделюк приняла из рук босса плащ и закрыла за нами дверь.
От Гафарова я вышел ни с чем. Он принял к сведению наше предложение. (Контракт с банком мы заключили в следующем году).
В субботу мне позвонила Неделюк. Голос ее был полон тревоги.
- Как ты думаешь, зачем я тебя набрала?
- Не знаю, - сказал я, продолжая склеивать фрагмент акриловой буквы. - Обещала рассказать о себе, о Люде.
- Вот именно, Саша. Ты, как всегда, прав. - Она сделала паузу и грустно вздохнула. - Обо мне рассказывать нечего. Твой случай - только радость материнства мне хорошо известна. Очень хорошо, - добавила она. - Тут дело в другом. Надо Люду спасать!
- Что случилось? Заболела? Что-то серьезное? - спросил я, не отрываясь от работы.
- Лучше бы она заболела! - Неделюк замолчала и шмыгнула носом.
Похоже, я недооценил масштаб их личной драмы.
- Не пойму тебя, - сказал я раздраженно и отложил букву.
- Что непонятного, Саша? - с новой силой завелась Неделюк. - Бабе пятый десяток, а мужика рядом нет. Чахнет она!
- Только и всего? - вырвалось у меня непроизвольно. - Я - то думал…
- Думал он… А о чем ты думал, когда разводился? - сорвалась она на крик. Из скромного секретаря она вдруг превратилась в базарную тетку. - Думал, бизнес - это всё? Есть деньги - и семьи не надо? - Она призадумалась. - Гафаров тебе нервы еще помотает. Сдашь заказ - оплаты год будешь ждать. Вот посмотришь! - И после паузы, успокаиваясь, закончила: - Может, тебе и хорошо с тупоголовыми клиентами, а ей одной плохо.
- Таня, что ты от меня хочешь? Я вообще-то занят.
- Найди Луца! - взмолилась Неделюк.
Ого, этого я никак не ожидал! У Люды, видно, тоже не сложилось.
- Да сами его найдите! Соцсети вам в помощь!
- Мы его уже нашли, - заверила меня Неделюк. - Тебе нужно только объяснить ситуацию: мол, ждем с повторным визитом! Остальное мы берем на себя.
Я не раз замечал, что деловые мужчины ничего не смыслят в простых житейских вопросах. В быту ими управляют жены или любовницы. Не знаю, чем на профессиональной стезе занимался муж Неделюк, но мне показалось, что он не выдержал всепоглощающей энергетики сумасбродной женщины. Теперь я сдерживал ее наступление.
Этот бестолковый разговор мне хотелось быстрее закончить, но из приличия я его продолжил:
- Когда-то, очень давно, вы отвергли нормального парня. После встречи с Людой он мне даже не позвонил. Сейчас вы хотите, чтобы я как ни в чем не бывало снова его пригласил. У него, небось, семья, дети. А вдруг он - молодой дедушка, страшный и дистрофичный? Упустили красавчика…
- Да, Саша, все надо делать вовремя, - согласилась Неделюк. - Волос у него больше не стало. Он такой же худой и стройный, но отнюдь не страшный. Вполне достойный европеец, - проинформировала меня Неделюк. - Открой его страницу в Фейсбуке и сам убедишься, что выглядит он неплохо. Многим мужчинам свойственно хорошеть после сорока. К тебе это тоже относится.
Неделюк замолчала, пытаясь понять, готов ли я влезть в новую авантюру.
- Короче, мы на тебя надеемся.
Я сел за компьютер, бросил печальный взгляд на недоделанную букву и открыл Фейсбук…
…Луц охотно вступил со мной в переписку. Он жил в Дрездене. Работал в страховой компании. В составе тургруппы посетил Петербург и Москву. На деликатный вопрос о семейном положении ответил просто: жениться пока не довелось, холостяцкая жизнь его вполне устраивает. Работой доволен. Такой ответ не стал для меня неожиданностью. На Западе и к сорока не все созревают для семейной жизни.
О Люде у Луца остались приятные впечатления. На предложение приехать к ней в гости еще раз он ответил утвердительно после недельных раздумий, чем ввел Неделюк в состояние эйфории, явно преждевременной.
- Саша, ты - гений! - звенела она мне в ухо на фоне отдаленных Людиных оваций и многократного YES!
6
Луц появился в Калининграде осенью. Судя по быстрому согласию на встречу с Людой, не так-то весело ему жилось в музейном саксонском городе. По немногочисленным фотографиям на его интернет-странице, сделанным на фоне исторических памятников Дрездена, я пришел к выводу, что он не особо изменился с тех пор, как подруги развернули его с порога общежития. Выглядел Домбровски действительно хорошо. Был абсолютно лыс, поджар, розовощек. Не расставался с круглыми очками, комично висевшими на длинном приплюснутом носу. Предпочитал короткие плащи и узкие джинсы. Носил деловые туфли с узкими носами, реже позировал в белых кроссовках на яркий носок - дань моде.
На сей раз Луц ехал к подругам в ранге «достойного европейца». Повторное изгнание ему не грозило. Его ждали с распростертыми объятиями, как последнюю надежду в решении затянувшегося личного вопроса Люды.
«Надо купить красивый букет, - подумал я накануне решающей встречи, назначенной в центральном городском парке. - Что-нибудь из экзотики: лилии или орхидеи. А то заявится с гвоздиками или вообще придет без цветов».
О своем намерении подарить Люде солидный букет я сообщил Луцу. Он согласился и сказал, что в выборе цветов полностью доверяет моему вкусу.
Лилии я купил в павильоне у нашей заказчицы. Она тактично поинтересовалась, кому предназначен столь весомый букет, а узнав - долго колдовала над его оформлением. Все это время я терпеливо вдыхал дурманящий запах популярной экзотики.
На улице разум мой просветлел. После второй сигареты вернулись привычные жизненные ощущения. Осталось передать букет Луцу. Насыщая городскую среду обильными потоками приторной сладости, я спешил к главному входу в зоопарк - там мы условились встретиться.
За полчаса до свидания на экране смартфона высветился комичный профиль Луца.
- Друг, извини, я опаздываю, - виновато бубнил он в трубку. - Вчера допоздна писал отчет о командировке в Гданьский филиал нашей компании. Сегодня дописывал. - Луц замолчал и дистанционно высморкался. - Сейчас беру такси и лечу в парк. Пожалуйста, подходи туда. Ты с цветами?
- Через полчаса у тебя встреча с девушкой, с дамой, - поправил я себя, - а ты строчишь отчет. Ты вообще нормальный? - задался я резонным вопросом.
Меньше всего мне хотелось присутствовать на их свидании. «Увертюра к главному действию», как говаривал Карабанов, вновь не сулила ничего хорошего двум одиноким страдальцам. К тому же, я планировал отдать цветы и вернуться в мастерскую. В понедельник нам предстоял сложный монтаж. Нужно было основательно подготовиться.
Снова пересилив себя, я вызвал такси. Наверняка Люда уже дожидалась избранника, а Неделюк дежурила поодаль в предвкушении волнительного события.
Луц прохаживался у скамейки перед фонтаном, где судьба готовила ему финальное испытание.
- О, какие прекрасные цветы! - просиял Домбровски и улыбнулся.
Складывалось впечатление, что в парке он торчит далеко не первый час.
Луц сграбастал меня длинными руками и вместе с букетом прижал к твердой плоской груди.
- Рад тебя видеть, - разжал он цепкие объятия и выпустил меня на волю, внимательно осмотрев с головы до ног.
- Взаимно, - безропотно сказал я и вручил ему цветы.
Чутким, подвижным носом Луц проник в гущу раскидистого букета и почему-то отпрянул от цветочного великолепия, испачкав кончик носа желтой пыльцой.
Я обернулся. Навстречу нам с протянутыми руками шла Люда. Вдруг, распахнув пальто, она побежала. Луц смахнул с носа пыльцу рукавом плаща и, разведя в стороны руки, как крылья, бросился к Люде. Он бежал и в экстазе тряс букетом, рискуя разметать лилии по грунтовой тропинке.
Они сошлись. Теперь Луц обнимал Люду, но в тысячу раз крепче и пламеннее. Он закружил ее над дорожкой, усыпанной кленовыми листьями, и аккуратно поставил на землю. Его гибкие, крючковатые пальцы, как лапки паука, нервозно бегали по ее клетчатой драповой спине, словно перебирали клавиши рояля. Спрессованный букет застрял между ними, но постепенно полз к земле, оставляя тонкие шлейфы пыльцы на подоле Людиного пальто и голубых джинсах Луца.
Я подобрал лилии и сел на скамейку. «Молодые» держали друг друга в объятиях и о чем-то увлеченно болтали. Похоже, одиночество их добило.
Сцена была трогательной, хоть снимай на камеру. Дурные предчувствия не оправдались.
Я с удовлетворением выдохнул и посмотрел на часы. В мастерской лежали неупакованные стенды. Я ждал, когда остывающие эмоции пары улягутся, чтобы в конце концов избавиться от цветов.
Первой из оцепенения вышла Люда. Она застегнула пальто, удостоила меня счастливым взглядом и, взяв под руку, повела Луца к выходу.
- Цветы! - крикнул я им вдогонку, на что Люда, не обернувшись, лишь вальяжно махнула рукой в мою сторону, а Луц огласил окрестности парка победным кличем.
Я всегда считал себя человеком спокойным и миролюбивым, но в тот вечер в отношении назойливого букета во мне пробудились недобрые мысли. Я подумал, что бы такое сделать с цветами и не заметил, как на скамейку кто-то подсел.
- Не расстраивайтесь. Цветы всегда к радости, - услышал я женский голос.
Рядом со мной невесть откуда возникла аккуратная дама в бирюзовой шляпке с розовым бантом. Было в ее чуть сдвинутом набок головном уборе что-то из моды восьмидесятых, когда осенью ходить с непокрытой головой отваживались немногие. Полупальто горчичного цвета и коричневая без изысков сумочка с крупным золотистым замком вполне соответствовали среднему возрасту незнакомки.
- Приятно видеть счастливых людей, - прошептала женщина и с завистью посмотрела вслед удаляющейся паре. - Тем более, если их счастье проверено годами.
- Чье счастье? - в недоумении спросил я.
Дама в шляпке придвинулась ко мне.
- Люды и Луца.
Миниатюрной рукой в бордовой замшевой перчатке она проникла в сумку и вытянула оттуда, словно из сейфа, заранее приготовленную фотографию.
На ярком глянцевом снимке Люда в эффектом свадебном платье стояла в обнимку с Луцем на ступенях готического собора. Проникшись торжеством исторического момента, Домбровски выглядел показательно серьезным. Люда же светилась от радости, уткнув блестящие алые губы в остатки рыжеватого бакенбарда молодожена.
- У них и потомство имеется? - спросил я, пытаясь сдержать прилив внезапного хохота.
Я отвернулся от бирюзовой шляпки и интеллигентно «закатился» в кулак, содрогнувшись всем телом так, что завибрировала скамейка.
- У них сын - Клаус, - представила члена семьи незнакомка - мальчику четырнадцатый год. Занимается баскетболом. Подает надежды. Я зову его Колей.
В кармане куртки я нашел платок и протер влажные глаза. «Это же надо было так попасться: в парковой постановке отлично сыграть роль, отведенную мне Неделюк. Ей бы не в банке работать, а писать любовные пьесы для ведущих театров!»
Я вновь разразился хохотом.
«Ну да, Люда ведь чахнет», - вспомнились мне роковые слова Неделюк.
На этот раз я смеялся открыто, глядя в большие, раскосые глаза незнакомки. Именно ей, по сценарию Неделюк, мне предстояло вручить многострадальный букет. На другой поступок в этой ситуации я был просто не способен.
- Простите, меня сегодня потряхивает, - виновато покосился я на осторожную дамочку. - Это скоро пройдет.
Я взял себя в руки и спросил:
- Вас как зовут?
- Виолетта, - ответила она гордо, сделав акцент на двойном «т» в конце своего необычного имени, имевшего приятный фиалковый оттенок.
Не представившись, я протянул ей цветы.
- Спасибо, Саша! Замечательные лилии. Обожаю этот аромат. Глубокий, обволакивающий.
Виолетта поставила сумку на скамейку и прижала лилии к груди.
- Люда мне о вас часто рассказывала. В городе я недавно. Приехала в Калининград из Вентспилса. Работаю в школе. В разводе. Детей нет.
Чудеса продолжались. Я призадумался и сказал:
- Ну вы в курсе моего семейного положения.
- Ага. - Виолетта придвинулась еще ближе. - Мне импонирует ваша открытость, а больше всего - готовность прийти на помощь близким людям. Сегодня я в этом убедилась. - Ее припудренное простое лицо озарилось доверительной улыбкой. - Вы же сейчас свободны?
На этот вопрос можно было дать только один ответ. Утвердительный…
…Через полгода мы расписались. Пышных торжеств не устраивали. Свадьбу отметили в тесном семейном кругу. Пригласили близких друзей. Люда и Луц прислали поздравительную видеозапись. От Неделюк приехал курьер с вазоном красных бархатных роз.
В жизни чаще случается то, к чему не готовишься. Радость и горести приходят нежданно. Последние годы я дневал и ночевал в офисе и мастерской. Главными событиями будней и выходных стали плановые сдачи заказов. Я давно уже изваял себе маску самодостаточного человека, погруженного в мир собственных вымыслов о работе и о семье. Но, видимо, чего-то я не учел.
Виолетта принесла в дом тепло и спокойствие. Она боролась с моими причудами улыбкой и убеждением: в корректной форме отучила от дурацкой привычки сморкаться в банное полотенце и долго смеялась на кухне (приблизительно так, как я тогда в парке), найдя в кладовке пакет с моими носками, которых без дырок набралось лишь три пары.
Очень скоро я понял, что брак - компромисс интересов, вкусов, противоположных желаний. Благодаря осознанию этой простой истины наш союз оказался крепким и стойким, как тот букет лилий в смятом целлофане, подобранный мной с парковой дорожки.
…На годовщину совместной жизни я получил от Люды короткую смс-ку:
«3+1».
«В мою пользу», - написал я в ответ и подумал, что Луц попал в хорошие руки. | 
Загружено:
