После того как вестник с перекошенным от крика ртом намётом проскакал мимо их городьбы, батя недолго возился с конём. Запряг. Вывел на двор. Вскочил в седло и... нет его. Скрылся. Только вслед топоту копыт Чалого народилось на дороге облачко пыли. Вот это облачко приподнялось над землёй и поплыло следом, поднимаясь всё выше и выше. Много таких облачков плыло над землёй, сбиваясь в большие облака, а некоторые продолжали нестись по небу сами по себе...

Батя умчался, а Санёк как скрипел качелями, так и продолжал скрипеть. Качели, что ни говори, это наслаждение! Он старательно раскачивал качели, и когда в махе они поднимались в наивысшую точку, то можно было ещё разглядеть отца, превратившегося вскоре в еле видимую точку.

Вернулась с базара мать и долго ещё, выпрягая из подводы лошадей, сетовала:

- Надо же... Он даже не попрощался со мной, не повидался... Эх, Пахом, Пахом...

Вернулся домой Пахом через неделю. Лежал он поперёк Чалого, и сопровождали его двое станишников. Когда снимали Пахома с коня он, стонал и на просьбы держаться зло скрипел зубами.

Станишники вскоре уехали, выпив по полведра воды, отказавшись от молодого пива.

- Пусть устоится пока. А нам жажду утолить надобно.

Мать хлопотала в доме возле отца, две сестры Саньки помогали ей.

Дождь... Откуда взялся вдруг хлещущий дождь при безоблачной погоде? Дождь обильно поливал землю. Куры и гуси зябко жались под навесом, куда прыснули сразу же, как только дождь накрыл хутор.

Санёк понял, что он теперь в доме за мужчину - и потому многое надо взять на себя. Воду он натаскал в вёдра ещё утром. Перво-наперво надо убрать Чалого. Что ему под дождём мокнуть? Саня открыл дверь конюшни. Чалый одобрительно фыркнул мальчишке прямо в ухо. Морда коня была вся мокрой, и потому тучи брызг попали мальчику на шею и щёку. А потом Чалый, шутя, мордой затолкнул мальца в помещение. Толкнул шутя, но так сильно, что Санек чуть не упал, задев порог.

- Ты это, брось свои замашки. Не до игр сейчас. А будешь толкаться - сена могу и не дать! - строго заметил мальчик, глядя в глаза коню.

Конь косил глазом на мальчишку, вид у Чалого был виноватый. Конь привычно зашёл в своё стойло.

Санёк стал снимать и развешивать сбрую в том же порядке, как это всегда делал отец: запряжку, седло, потник, подпругу, ремни, чересседельник, вожжи, подхвостник, лямку, уздечку...

Чуть в стороне от всей упряжи висела плётка, которую Пахом Филиппович сам сплёл из трёх кож разного цвета. Плётка никогда не покидала своего гвоздя - в ином не было смысла. Хлёсткий удар, ожёг, острая боль не были полезны для дела - и конь не выносил плётки. Он тут же замыкался в себе и долго вынашивал обиду. Чалый был очень обидчив, что тут говорить. А вот ласка и горячий шёпот творили чудеса: они могли высоко вознести коня над любым препятствием. В бою Чалый много раз защищал хозяина, подставляя себя, высоко закинув передние ноги. Санёк на широкой груди коня насчитывал до пяти зарубок, до пяти рубцов. Шрамы временами бледнели и становились еле видными.

- Как же ты, Чалый, не уберёг отца?

Саня закрыл стойло и стоял, глядя на коня. Чалый недовольно фыркнул и отвернулся от мальчика.

- Сам- то вон - целый да здоровый! Тебе хоть бы что!

Чалый недобро посмотрел на мальчишку и опять фыркнул. Потом он жалобно как-то заржал и стал перебирать копытами.

- Ну ладно, ладно. Вижу - ты не виноват. Не держи обиды!

Саша принёс охапку сена и бросил её в кормушку. Потом налил воды.

- Ну, пока у тебя всё есть. - Мальчик внимательно осмотрелся. - Я ушёл - дел больно много.

Чалый стоял, погрузив морду в ароматное сено.

Сашка вышел на двор.

Дождь прекратился. Слабая радуга угадывалась в бледной синеве неба.

На дворе по лужам важно ходили гуси. Один гусак, всегда пристававший к мальчишке, переваливаясь и шипя, сразу же пошёл прямо на него. Санёк посчитал, что хватит потакать гусаку и бегать от него. В нем проснулось чувство хозяина. Он взял валявшуюся возле плетня хворостину и крепко ударил ею нападавшего. Гусь от неожиданности опешил, а потом с гоготом бросился в середину гусиной стаи. Гусак долго не мог успокоиться, бормотал и шипел, ходил переваливаясь и переживал случившееся рождение ещё одного хозяина над ним - вожаком стаи.

Видя, что мать и сёстры оставили отца и занялись своими делами возле птиц, Саня крикнул им, ни к кому прямо не обращаясь:

- Ну как он там?

- Поел немного, заснул, вроде как, - отозвалась мать. - Если пойдёшь, то не разбуди!

Санёк осторожно, на носочках, зашёл в избу. Снял обувь перед горницей, остался в грубых носках. Заглянул в комнату.

- Я не сплю, Санёк. Никак не получается. Заходи. Уехали казаки-то?

- Давно уж.

- Чалого увёл?

- Прибрал.

Надо непременно о чём-то спросить отца. Не молчать же. Да, и ему что-то интересно должно быть.

- Вот груша уже расцвела. Цветы бело-розовые. Усыпана вся ими. Прямо как снегом замело.

- Рановато в этом году что-то...

Помолчали, собираясь с мыслями.

- Ну как ты, батя?

- Кашель одолел. А так ничего. Ты вот что, сын. - Отец говорил тише, чем всегда, и медленнее - Там моя шашка, знаешь, - кованая, кизлярская. Её травой только успел обтереть. Почисти, поточи. Помнишь, как я делал?

- Конечно! Сделаю!

- Как там Чалый? Очень много раз он меня выручал.

- В стойле он. Сено и вода дадены.

- Теперь вот что. Выбери время - на водопой Чалого своди. Там же на реке поскрести, помыть его надо, гриву расчесать, а иначе колтуны будут. Ну, ты и сам знаешь. В ночное, если получится, сходи с ним, да и лошадей рабочих прихвати. Что ещё? За дровами пора съездить. Мне ещё полежать, чувствую, придётся... Ну и наколоть дрова следует.

- Сделаю! У колодца надо венец поменять. Можно я заменю?

- Это мы вдвоём сладим. У меня все заготовки есть. Стога вот на дальнем поле рогожей накрой.

Помолчали.

- Что-то главное всё хочу сказать. И кажется, забываю, ускользает что-то - получается, что недоговариваю. Ты вот что. Главное - жить надо, Санёк, по правде. Только за правду держись. Понял? Тогда всё ладно будет. И ещё надо, Саня, чтоб мать наша и девки гордо на мир смотрели и спокойны всегда были. И чтоб знали, что рядом есть, кто всегда защитит их.

- Это, батя, они замёрзшими какими-то будут. Спокойные, гордые...

- Нет-нет. Огонь внутри всегда гореть должен. Без этого нельзя. Никак нельзя... А теперь засну я. Передвинь меня, чтобы грушу цветущую видеть. Сможешь?

На следующий день, как только крики петухов стали рвать утренний туман, мальчишка верхом на коне отправился на реку. На берегу он полностью разделся, держа Чалого за гриву. Свою одежду, щётку, скребницу и металлическую расчёску он бросил в траву, вскочил на коня и въехал в воду. Пока конь жадно пил, Санёк оглаживал его и приговаривал:

- А ты геройский конь, да, Чалый? Тебя оговаривать нельзя. Ты настоящий боевой конь! Могучий, верный! Краса - конь!

Сказанное настолько было верно, что конь даже не кивал ему.

В небе над рекой летало много крикливых стрижей.

Своими стремительными нырками они восхищали Саню:

- Во дают, звери! Высоко летают, значит, не ждут дождя. Умеют же радоваться жизни, гады!