ПРОЛОГ

Случилось это в канун нового тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.

На дворе тогда грянула перестройка, а мы барахтались в своих мелких бытовых проблемах. Я днем работала как сотрудник отдела публицистики редакции Всероссийского журнала "Уральский следопыт", а по ночам дежурила сторожем в районном круглосуточном детском садике, куда только таким образом пристроила свою пятилетнюю дочь Наташу. Не лишними были и шестьдесят рублей, которые нам эти дежурства приносили. Миша, мой муж, работал помощником режиссера Уральской киностудии и за сто десять рублей оклада мотался по всей стране с киногруппами. Он отсутствовал в доме месяцами.

Но тут сошлось. Муж был дома уже дня как два, а Наташка ночевала в садике. Все, что нужно было - это принести ей поутру костюм снежинки на новогодний утренник.

Мы решили - я, Миша и его друг Саша Золотой (у него была такая кличка, поскольку он был часовых дел мастер) - провести этот день, вернее, эту ночь, в "Уральском следопыте", в двухэтажном особняке, в котором даже не было сторожа. Зато у каждого сотрудника были ключи от главного входа и бокового, где располагались музей редакции и библиотека. В "Следопыте" была потрясающая библиотека. Она занимала всю вторую половину полуподвала особняка и вся была уставлена тесно стеллажами, там нельзя было разойтись двум человекам. Все эти книги от пола и до потолка надыбал для редакции журнала Давид Лившиц, зам. главного редактора, еще лет за пятнадцать до моего прихода в журнал, когда в Свердловской областной публичной библиотеке сжигали книги, прослужившие более пятидесяти лет. По легенде выходило, будто за бутылку коньяка и коробку конфет плюс личное обаяние Давиду Лившицу удалось вывезти три грузовика книг. Таким образом, в "Следопыт" угодили все дореволюционные издания, вплоть до периодических журналов. Именно там я ознакомилась с полным собранием сочинений Льва Толстого, Салтыкова-Щедрина, Леонида Андреева, Иоанна Златоуста, да бог мой, что я там только не повычитывала!..

Мы купили две бутылки шампанского, палку колбасы, кусок сыра, банку маринованных огурцов, хлеб и бутылку водки. Правда, Саша выпендрился и прикупил плитку шоколада.

Мы зашли через главный вход, не было и девяти часов вечера.

На первом этаже располагались по порядку отдел писем, отдел юношеских проблем, отдел науки и техники, и наш отдел - отдел публицистики. Каждый отдел занимал по отдельному кабинету. Мой шеф - Юрий Борисихин как раз в это время мотался в пропагандистской экспедиции газеты "Советская Россия" от Уэлена до Мурманска, а я была сама себе хозяйкой. Но наш кабинет был маленький, а кабинет отдела юношеских проблем - самым большим на этаже. Его хозяйка - Нина Широкова - частенько устраивала в нем неформальные вечерние посиделки с авторами и друзьями журнала. Там мы и решили расположиться.

Окно выходило в уютный дворик, огороженный наистарейшей стеной в городе, а по всему дворику по весне буйно цвела сирень. Арка, ведущая в дворик, запиралась на ночь чугунными воротами. Мы были надежно отрезаны от внешнего мира, это вселяло покой в души. Твори себе и твори. Вытворяй что хочешь.

- Значит так, мальчики, - сказала я, когда закуска была нарезана, а водочка разлита по рюмкам, - вы тут располагайтесь, а в двенадцать часов меня зовите, откроем шампанское.

- А ты куда? - удивился Саша.

- Миша знает, - сказала я.

- Ей втемяшилось, - ответил муж, - что если она сегодня ночью перепечатает свой роман на чистовик, то весь год будет писать одни шедевры, - его голос трескался от сарказма. - Да уж, чем бы дитя ни тешилось…

Мы выпили, закусили и я поднялась во второй этаж, в кабинет машинописи.

Кабинет не кабинет, а у нашей машинистки Лидочки была каморка, куда помещалось три стола с пишущими машинками. За одной сидела она, за другую пускала, кого ни попадя, в том числе и меня, (хотя у меня и была своя машинка в кабинете), а третья периодически была в ремонте. Они менялись.

Я села за вторую работающую, вставила чистый лист и с наслаждением набрала слова: "ГЛАВА 1".

Время перестало существовать. Мне кажется, прошло не более пятнадцати минут, когда оба моих кавалера ворвались в кабинет с криками, и криками довольно нетрезвыми.

- Без пяти минут двенадцать! Мы думали, ты сама догадаешься! Вот что теперь, бежать, что ли?!

- Бежать, - согласилась я, и мы кубарем скатились вниз.

Пробка взлетела в воздух, Миша сказал "бом-бом!" и мы расцеловались.

- Может, никуда уже не пойдешь? - ревниво сказал он, - так хорошо здесь сидеть.

Если б я была нормальным человеком, да что человеком, женщиной, я бы сказала, что никуда не пойду. Сейчас я отдала бы все, чтобы было с кем просто хорошо сидеть. Но мне было всего двадцать пять, когда я возмущенно передернула плечами.

- На какой главе ты остановилась? - сдался Миша.

- Не имеет значения. Ты же знаешь мои главы. Пока хватает дыхания. А это может быть и глубокий вздох, и короткий всхлип.

- Хватит, хватит, - сказал Саша. - Я пошел в библиотеку.

 - Ну, и я туда же, - как-то неуверенно подхватил муж.

Я ничего не заподозрила. Я слишком была увлечена своей чуть меньшей третью. Третью отпечатанного текста. К ней я поднималась с бокалом шампанского. Это было моим последним триумфальным восхождением...

Когда мне было столько же, сколько моей дочери теперь, я поднималась на второй этаж редакции журнала "Уральский следопыт", и мне казалось, что весь мир лежит передо мной как путь, и этот путь усыпан розами! Чего же я сейчас требую от своей дочери?!

...Я очнулась на главе сорок семь.

В каморке было накурено и холодно. Непроницаемая тьма перед рассветом. Невозможно дышать. Вдруг онемели все члены. Стало страшно.

Который час? Неужели седьмой час утра?! Неужели я просидела за машинкой шесть часов кряду и меня никто не побеспокоил?! Неужели эти умники перепились и заснули прямо в библиотеке?!

Миша не спал.

Он смотрел на меня остановившимся взглядом.

Я в ту же минуту почувствовала, что из него ушла жизнь. Я в ту же секунду поняла, что произошло.

- А где Саша? - глупо спросила я.

Мне хотелось разорвать эту тишину.

- Я отправил Сашу домой, - бесцветно сказал муж.

- Ночью? У него же денег нет на такси!

- Пешком дойдет, - так же равнодушен был ответ.

Потом я на него посмотрела. И, казалось, он тоже узнал меня. По крайней мере, он вздрогнул и зашипел:

- Ты мне зубы не заговаривай! Ты мне ответь, как ты могла, - он задохнулся и прокричал, - как ты могла!

- Ты нашел мой дневник, - залепетала я, - ты рылся в моем столе и нашел мой дневник. Как ты мог рыться в моем столе без моего разрешения, как ты вообще мог найти мой дневник, я его спрятала под тысячами рукописей…

- Я рылся не в твоем столе, а в столе сотрудника отдела публицистики журнала "Уральский следопыт", журнала для юношества! Хороши же сотрудники этого журнала! Ах, какую смену готовят они нам!

Он дико рассмеялся, упал в кресло, с которого успел вскочить, и завопил: - Как ты могла? Как ты могла?

Он выглядел рехнувшимся. Мне стало еще страшней.

Удивительно. Можно ли бояться человека и жалеть его одновременно?

Бояться и обожать - это я знаю. Это я так всю жизнь отношусь к своему папе. Но бояться и жалеть - не знаю. По крайней мере, во мне возобладал инстинкт.

- Мишенька, - завопила я в свою очередь. - Это же только дневник! Это же досужие мысли, бесплодные мечтания, пустые сочинения! Это же все для красного словца перед самой собой! Ничего не было! Ничего!!

- Не было?!- взревел Миша и схватил злосчастную тетрадь, которая, и без того истерзанная, валялась на столе Нины Широковой, - а это что, я тебя спрашиваю, это что?!

И, не путаясь в страницах, с нескрываемым наслаждением, прямо-таки мазохистским наслаждением, он прочел самый красивый отрывок из моих писаний, отрывок о том, как мы занимались с Вэдимом любовью на крыше детского сада в один из воскресных июльских полдней. Крыша была раскалена добела.

- Что это такое? - завыл Миша, - что это такое?!

- Это рассказ, - твердо ответила я.

Минута молчания.

- Ах ты дрянь! Ты, кошка драная, таскаешься с моим лучшим другом по раскаленным крышам! А потом пишешь об этом рассказ?! Да кто только тебя писать научил! - и бу-ух, влепил мне оплеуху.

Я не устояла и села на стул. Он подскочил и начал мутузить меня по чему попало. Я предпочла потерять сознание.

Как только мой взгляд приобрел осмысленность, его взгляд мгновенно осмысленность потерял..

Он ходил по кабинету по диагонали. Не помню, что это означает в психологии. Знаю только, что Миша тоже воспитывался в интернате. "Тоже" относится много к кому, но об этом позже. Просто Миша воспитывался в интернате с семи и до двенадцати лет. Я всегда говорила, что с семи и до двенадцати - всех мальчиков в барокамеру, до того они противные в эти годы. Теперь у меня внуку девять лет, я смотрю на него и думаю - нет, не надо в барокамеру, очень хороший мальчик. Излишне застенчивый мальчик, совершенно не знает, куда деть руки-ноги, но в целом уже соображает, что к чему.

А с двенадцати лет Миша уже рос в доме. В местечке под Новороссийском, с неуместно знаменитым названием "Титан". Главное, в это местечко дорога идет через один горный перевал, и другой дороги нет. В самом узком своем месте она называется "волчьи ворота". Мне Миша рассказывал. С незапамятных времен на этом месте всех купцов, везущих товар на новороссийскую ярмарку, грабили добрые люди. Кто не скупился - оставался в живых.

Как-то мне стало все равно. Убьет он меня сейчас или оставит в живых.

- Нет, - сказал Миша, прервав свое мельтешение. - Я лучше домой пойду. А ты… Ты оставайся. Сколько тебе еще глав осталось?

- Семь или восемь, - тихо сказала я. - Я еще не знаю, где поставить точку.

- Точку ты уже поставила, - изрек мой муж и пошел, пошатываясь, к главному выходу из редакции.

Я пошла за ним.

И, когда я закрывала дверь, он обернулся и опять посмотрел на меня невидящим взглядом.

- Я вижу, - тихо сказал он, - тебе все по барабану. Тебе абсолютно все по барабану, кроме твоего долбаного романа...

Мой долбаный роман был совершенно бездарен. Однако Миша оказался прав. Едва он ушел, как я рванула наверх, к оставшимся семи или восьми главам! И только одна мысль билась в моем мозгу - два часа! Всего два часа, целых два часа! До вечности! Я должна успеть поставить точку.

В девять часов утра я напечатала слово "конец", и солнце, последнее декабрьское солнце вдруг брызнуло мне в глаза!

Убрав в кабинете юношеских проблем остатки вечернего пиршества, в половине десятого я уже была на остановке своего автобуса. В десять уже была дома, чтобы схватить Наташкины новогодние шмотки. Платье снежинки пришлось гладить. Когда накалился утюг, я случайно приложилась им к своей руке. Миша лежал на диване и держал газету вверх ногами. Мы не перемолвились ни словом.

В половине одиннадцатого я уже была в детском саду.

С одиннадцати до двенадцати просмотрела новогоднее представление. По моему, даже всплакнула. Мне Наташа представилась такой трогательной, смешной и важной одновременно. Я думала, вот как она, такая чистая и такая наивная девочка, будет жить без меня, где у неё найдутся силы, что, если Мишка приведет в дом другую женщину, достойную мать своему ребенку, а меня даже из фотоальбома выкинет. Того самого фотоальбома, где есть наша студенческая фотография, я сижу у его ног, я, наверное, упала на паркетном полу, в коридоре между аудиториями, а он меня подхватил, и подпись "Вот так они познакомились"...

С часу до трех поздравлялась в редакции. Известное дело - один притащил собственного посола огурчики, другой - грибы, третий - рыбку, совместно сварили картошечку, сбросились на бутылочку.

К четырем часам я вернулась в детский сад, где детей уже в основном разобрали, и должен был состояться новогодний "утренник " для взрослых, то есть для сотрудников детского сада, в число которых попадала и я. Я даже, помнится, самолично написала сценарий для этого утренника по просьбе директрисы этого сада, Галины, которая души не чаяла во мне и в моем творчестве.

- Если ты меня когда-нибудь забудешь, Ирина, - говаривала она не раз, - я тебе этого никогда не забуду.

Я не забыла, Галина. Я только не знаю, как тебе об этом сказать. Между нами не только четыре тысячи километров. Я своего отца не видела уже шесть лет. Временами мне снится все это, но только как дивный сон. Я просто тебе благодарна, что ты была. Я надеюсь, что есть...

Когда часам к десяти вечера все изрядно наклюкались и у Марины Павловны, воспитательницы старшей группы, из шапки Деда Мороза вывалилась обильная копна рыжих волос, я, наконец, разревелась и сказала, что хочу выпить за всех присутствующих здесь женщин. Возможно, последний раз в жизни, потому что дома меня ждет муж, который узнал про мою измену.

- Ну, от этого еще никто не умирал! - засмеялась Галина. - Какая же ты еще наивная девочка, Ирина!

Я не забыла, Галина...

Мы плелись с Наташей по заснеженным закоулкам в одиннадцатом часу вечера, и она ворковала:

- А у нас был настоящий Дед Мороз, а у вас ненастоящий, у вас была Марина Павловна из старшей группы…

- Угу, - говорила я.

- Я сразу поняла - наш Дед Мороз раздавал подарки, а ваш ничего не раздавал, только ел и пил…

- Угу, - говорила я.

- Ты меня не слушаешь, - вдруг встала Наташа, как вкопанная.

Я очнулась:

- Да почему ты так думаешь, детка?

- Потому что ты, когда слушаешь, всегда что-нибудь отвечаешь, а сейчас ничего не отвечаешь, только "угу-угу".

- О, - сказала я. - Какая ты у меня уже умная девочка! Ты даже знаешь разницу между Дедами Морозами!..

- Папочка! А у нас Дед Мороз был настоящий! Посмотри, сколько у меня подарков! У меня даже есть настоящие сапожки! Я в них сегодня спать буду!

- Да, доча.

Миша взял Наташку на руки, и, бормоча что-то про сапожки, которые лучше всего положить под подушку, а ножки пусть все-таки отдыхают, отнес ребенка в соседнюю комнату, где по одну сторону до сих пор стояла ее кровать, а по другую наша.

Я уселась за стол, письменный стол, который стоял у нас в зале у окна, рядом с книжным стеллажом, моей гордостью, библиотекой, которую мы собирали с папой, начиная от моих сознательных двенадцати лет, и приготовилась ждать смерти.

Вдруг раздался звонок в дверь. На пороге возник Саша Золотой с бутылкой шампанского:

- Я это…подумал… все-таки Новый год…

Миша проломился в узкий коридорчик, изображавший нашу прихожую.

- Ты что, урод, пришел?! - зашипел он.- Тебя кто-то звал?!

- Я звала, - тихо сказала я.

- А может быть, ты тоже с ней спал?

Но Саша не испугался. Он шагнул в комнату и сказал:

- Миша, будь мужчиной. Будь мужчиной!

Миша бросился на стул у стола, где только что сидела я в ожидании смерти, и прошептал:

- Хорошо, что такое быть мужчиной?! Мужчиной, которому жена наставила рога. Мужчиной, который настолько доверял ей, что доверил ей собственное сердце, все свои внутренности, все кишки!

- Нужны ей твои кишки. А может быть, и сердце. Женщине нужны от мужчины прежде всего мужские поступки. Быть мужчиной - это значит простить. Если не можешь простить, быть мужчиной - это значит уйти.

Первым опомнился Миша. Шальным глазом он смерил Сашу:

- У тебя тоже есть выбор. Ты можешь остаться и спать в нашей супружеской постели, она нам больше не понадобится, если, конечно, сможешь заснуть. Или, если не сможешь заснуть, ты можешь уйти.

- Я останусь и попробую заснуть, - твердо сказал Саша.

Бедный Саша! Он меня спас. Сейчас мне кажется, что он все-таки хотел спать со мной. Не спал, но хотел. И только это помогло ему спасти меня. Кто знает, как бы в ту ночь все могло повернуться, если б не Саша.

Из трагедии, в которую могла бы обернуться эта ночь, получился патетический, трогательный и смешной до слез фарс.

- Я целый день думал, какое же тебе наказание придумать, - начал Миша, когда за Сашей закрылась дверь, - и вот мое решение.

Он опять начал выписывать восьмерки. Он собирался с духом.

- Я пойду к твоему главному редактору и скажу, что такая потаскуха, как ты, не имеет права работать в юношеском журнале!

Я представила себе нашего маленького сухонького Станислава Федоровича, у которого ни о чем голова не болит, кроме как чтоб принести пользу читателю, и этот Мишин детский сад.

- Ты лучше молчи, - прошипел Миша. - Во-вторых, я позвоню твоему папе, и, хоть я его глубоко уважаю, я расскажу ему, какая у него дочь…

Меня покоробило. Я представила себе моего огромного широкого папу, у которого ни о чем голова не болит, кроме как чтоб сунуть мне лишних двести рублей при встрече, и этот Мишин детский сад.

Я разозлилась.

Что-то такое он в моих глазах прочитал. Может, ему показалось, что это презрение. Шесть лет мы жили в браке, и все шесть лет мой папа помогал нам, и Миша знал, что без этой помощи мы бы не обошлись. Он даже знал, что я зарабатываю больше, чем он. Шипенье его перешло в свист, он схватился за горло, потом за ремень на джинсах, и закричал:

- А сейчас я тебя выстегаю, как сидорову козу! Быстро легла на диван!

А мог бы одним ударом повалить на пол. Но пол у нас не отличался ни паркетом, ни чистотою. Хорошо хоть диван был. Мне почему-то подумалось, что вот так же точно его отец орал на него, вплоть до выражения "сидорову козу". И еще я вспомнила выражение "не по себе ветку обломал", и поверила, что неравные браки - это зло. Все в нас остается, и все хранится в подсознании, пока не наступит час.

Надо отдать Мише должное - что пряжку он все-таки держал в руке, а хлестал меня кожаным концом, и не с полного оттяга, а так, лишь бы свисту побольше. Он все ждал, пока я заору.

Я не заорала.

Саша не вышел.

Миша устал.

Он отшвырнул ремень, и, простонав, повалился рядом со мной на диван.

- Почему? Почему? Почему? - горестно повторял он, легонько постукивая меня по плечу.

Я не отвечала и не поворачивала к нему лица. Вся моя злость прошла, мне было его безумно жаль, но я молчала.

Постукивания перешли в поглаживания, поглаживания в похватывания, а потом он схватил меня и насильно перевернул на спину. Спина горела почище, чем на раскаленной крыше.

- В четвертых, - завопил он, и как только со счета не сбился, - сейчас я буду спать с тобой, как спят только с девками! Как и нужно было спать с тобой все эти годы, все эти проклятые годы!

- Тогда у тебя не было бы Наташи, - прошептала я.

- И ты еще смеешь заикаться про Наташу! - казалось, он совсем спятил, он разорвал на мне халат, и с нелитературной бранью, с невероятной жестокостью вошел в меня.

Это сейчас мы все начитались и знаем, как спят со шлюхами, а тогда у меня в душе что-то оборвалось.

Я подумала, что он не человек.

- Мишенька! Миленький! - наконец, зарыдала я.- Пожалуйста, хватит, пожалуйста, пожалуйста…

Я протянула руки к его шее, я обвила ее и потянулась к нему вся, вся, через огонь и воду, через огонь и воду. И его вода хлынула на меня. Миша замер на секунду и рухнул в мой огонь. И заплакал.

Мы плакали долго.

Мы плакали, пока не уснули.

А когда проснулись, оказалось, что наша совместная жизнь потеряла всякий смысл. И даже Наташа не смогла остановить нас. Дни потекли за днями, как старая кляча заходила по кругу.

Я каждый вечер ждала, что муж придет домой снова заполночь, снова пьяный, и снова от него будет пахнуть чужими женщинами. Он неделями не прикасался ко мне, а если приходила охота - насиловал. Однажды сильно избил. Я пыталась с Наташей убежать из дому. К папе. К маме. Под угрозой смерти он вернул меня домой. Нет, домом это уже было трудно назвать.

Четыре месяца такой жизни сделали из нас чудовищ.

Наконец, в начале мая, он решил поехать с одной съемочной группой на Алтай. Командировка была на восемь месяцев, и за это время он разрешил мне все обдумать, и, если не придумается ничего другого, подать на развод.

Восьмого мая мне позвонили с киностудии и сообщили, что мой муж разбился вместе с оператором группы, сорвавшись с одной из гор, куда они полезли совершенно несанкционированно, да еще ночью.

...Когда его бедное тело летело в пропасть, а душа взмывала ввысь, о чем он думал в эти трагические секунды, что хотел сказать?! Этот вопрос мучил меня беспрестанно.

Теперь я знаю ответ.

Последним Мишенькиным криком на земле была молитва:

- Господи, пошли ей Виталика!!

Часть I

Всю ночь мне снилось новое постельное белье.

Не просто чистое, а именно новое, да еще такое, как я люблю - бежевое, в оборочках, из чистого шелка. Две бытовые страсти во мне не умирают - красивое белье и красивая посуда. Ни того, ни другого фактически нет. Но сегодня такой день, что я все-таки перестелю постели и ужин приготовлю праздничный.

Я всегда в этот день чувствую себя ребенком. Не только потому, что моя мама вот уже пятьдесят лет учительствует в школе, и не только потому, что наш Владик нынче пошел во второй класс, просто в этот день я ощущаю единение со всем человечеством. Я думаю, не только у меня есть подобное ощущение, в этом смысле - мы все дети: белые носочки, белые бантики, новенькие портфели и букеты гладиолусов. А еще фотографии - стою, нога за ногу от смущения, нарядная, с огромным букетом, и глаз косит, косит мимо объектива...

Я переменила белье на всех постелях. Владику постелила все новое, пусть и без оборочек. И пропылесосила все полы, чего никогда сама не делаю. И только в четвертом часу пополудни, когда все уже сверкало так же, как и у меня на душе, начала священнодействовать над приготовлением цыплят табака. У меня была припасена настоящая аджика на этот случай, из русского салона.

Был и еще один повод у моей души сверкать: Франта обещал привезти компьютер, теперь уже мой. У меня будет собственный компьютер!!

Разумеется, мне придется каждый месяц в течение года выплачивать за него по две тысячи крон, но это пустяки по сравнению с тем, что уже не придется выпрашивать у детей разрешения поработать на их компьютере. Они и между собой, бывает, ссорятся, чья очередь сидеть в Интернете, а тут еще Владик подрастает, и Тишка ему через плечо смотрит, нет, мне без собственного компьютера как без рук.

Я уже дорезала салат, когда позвонил Виталик. Было около шести вечера, он закрывается в шесть.

- Ира, меня вызывает Павлов, нам нужно посчитать деньги, я задержусь с ним до тех пор, пока не начнет ездить Дед, и потом сразу приеду.

- Виталичка, а нельзя ли это отложить на завтра. Дед же начинает ездить в половине девятого, что это за праздничный ужин в девять часов вечера?!

- Ужинайте без меня, а мне оставь мою половинку цыпленка. Не сердись. Работа.

Ах, знаю я, что это за работа! Если они с Павловым начинают считать комиссионные деньги - это до полуночи. А то и до утра...

Хорошо, что у меня почти все было готово. Накрыла стол, выключила плиту и ушла в свою комнату, сказав Наташе "Ешьте без меня, у меня аппетит пропал, я подожду Виталика". Даже когда в восемь часов вечера зять ввалился домой с двумя огромными коробками, я рукой махнула "завтра!", всю мою приподнятость как ветром сдуло. Нет у Виталика особого отношения к этому дню. Нет у него и подобных фотографий.

Потому что ни в девять, ни в десять, ни в одиннадцать он не приехал. Я ложилась спать, не отключив телефона. Пару раз просыпалась ночью и видела, что его рядом нет. Достукалась со своим "если до двенадцати часов не приезжаешь - уезжаешь в свой подвал"!

А что, собственно, произошло?!

Ну, первое сентября.

Ну, чистые постели, чистые кастрюли.

Да хоть бы и праздничный ужин.

Виталик прав - работа есть работа. И сколько мне лет, если я свою работу могу в любой день бросить и остаться дома, чтобы остальным устроить праздник?! Это я вчера была маленькая, а сегодня уже большая, и должна понимать, что Виталик не мог отказать Павлову во встрече. Во-первых, деньги. А во-вторых, возлияния. Лучше б я работала вчера, тогда бы после работы мы встретились все вместе, вместе бы и выпили за праздник, и на Деде приехали бы домой вместе. А теперь вот Виталик в своем подвале, небось дрыхнет без задних ног, получив у Павлова выходной.

Я решилась позвонить ему только после одиннадцати.

На удивление голос его был бодр и свеж.

- Расставляюсь, - сказал Виталик, - Немножко опоздал.

- Много пили вчера?

- Нет, Ира, - голос его напрягся, - Я хотел тебе сказать… Я хочу тебе сказать. Я встретил девушку.

- И выспался с ней сегодня ночью?- не удержалась я.

- Да, - последовал ответ. - И хочу продолжать с ней отношения.

...Я выла как собака, нашедшая хозяина мертвым.

Я выла три дня.

Потом Светка сказала, что лучше пойти в бассейн, мол, там солнце, вода и дети, крики которых я так люблю слушать. Погода стоит чудесная, вообще сентябрь у чехов - это летний месяц, и когда мы в последний раз загорали, вспомни, весь июнь и весь июль шли дожди, а весь август мы работали. Так что вы с Маришкой выдвигайтесь, а я сейчас полы домою, детям и мужу обед приготовлю и присоединюсь.

У Светки всегда так. Она своим детям - двадцатидвухлетнему Ренату и двадцатилетнему Рустаму до сих пор ногти на руках и ногах стрижет. Как же не покормить и не доглядеть за каждым куском, отправляемым в любимые рты.

...Ах, черт возьми, Виталик нашел девушку! То есть он до сих пор воображает себя юношей!

Я позвонила ему двадцать пятого.

- Как у тебя дела?

- Все по-старому. А у тебя? Ты переехала в Теплицы?

- Нет, я сняла у детей угол. То есть переехала из зала в их комнатку и буду платить теперь четыре тысячи, а не восемь. Ах, при чем тут это! Вышла моя первая книжка. "Узбек на осле", ты знаешь. В воскресенье мне издатели принесут двадцать экземпляров.

- Да, я знаю. Мне Саша-негр говорил. Я у тебя ее куплю.

- Я тебе ее подарю. Единственному.

- Спасибо, Ира. Я позвоню. Только, знаешь, я продолжаю встречаться с той девушкой.

- Да, девушка еще та.

- Почему?

- Я лучше ничего о ней не буду говорить, хорошо?

- Я тебе позвоню.

Это я так по-светски поговорила. Только трубку на стол положила, схватила снова. Заплакала, заголосила:

- Нет, раз уж я позвонила тебе впервые за двадцать пять дней, я не могу не сказать…

- Ира, не плачь.

- Ты как чеченский террорист, Виталик! Ты расстрелял мою любовь в спину, во время праздника!!

- Ира, мне очень жаль, но...

- Ты ублюдок, ублюдок, ублюдок!!

И только тогда трубку бросила и разрыдалась в голос...

Зачем женщины звонят мужчинам, которые их бросили?!

Вот моя мама, например, гордится тем, что ни разу отцу не позвонила. Двадцать пять лет гордится, а моей гордости не хватило и на двадцать пять дней!

У меня не только гордости нет, у меня исчез куда-то и сам смысл жизни.

Весь этот месяц мне казалось, что я выброшусь из окна. Так выйду на балкон и смотрю, смотрю, смотрю вниз. Теперь это слово "ублюдок", повторенное трижды, убило меня. Вряд ли оно так повредило Виталику, как повредило мне. Даже из окна выбрасываться поздно...

Если бы не воскресенье и обязанность работать!

Если бы не Маришка, которая взяла станек рядом!

Как она читала мою книжку. Как она читала!

Сначала хихикала и цитировала отдельные строчки.

- Как можно на такого маленького мальчика тратить такие большие деньги! - фыркала Маришка, и через минуту: - Когда придет пан Соукуп, не знает никто, даже сам пан Соукуп! - ха-ха-ха.

Я сначала ей подхихикивала, но когда она уронила книжку на колени, а следом голову с придушенным стоном, развеселилась не на шутку.

К обеду у нас уже была истерика, и когда какая-то русская туристка, понаблюдав за нашими корчами в течение минуты, возмущенно воскликнула: "Хоть бы поздоровались!", я, душа в себе смех, прошептала: "Я же сказала "хелло!", нам пришлось выползти из-за станка и пойти умыться холодной водой.

Хорошо, что проходил мимо Вася Тютюник.

Когда я ему предложила купить произведение, он рукой махнул и сказал, что он даже читать не станет, чтоб не расстраиваться, мол, опять про художников всякие гадости понаписала. Я взяла его за руку и отвела на Маришкин станек. Маришка торжественно выдала мне один экземпляр. Я нашла то место, где говорю о Васе. Процитировала.

Вася книжку купил.

В тот день я продала их двенадцать. Маришка купила две. Сказала, одну папе пошлет.

Никольская тоже две. Одну для своего квартиранта, любителя литературы.

Светка посадила всю свою семью вечером на диван, и, расхаживая перед своими мужчинами, устроила читки вслух.

Домой я пошла через Старомак, потому что Люся тоже хотела две.

Она вернула меня с полдороги, сказав, что сегодня дома одна, и какого черта, Ира, давай это дело обмоем! Не без моего участия появилось это произведение!

- Самого непосредственного, Люся, самого непосредственного. Там от Виталика одно название "Узбек на осле".

Люся ждала меня на трамвайной остановке и завела буквально за угол. Она сказала, что знает такой ресторан, в который однажды повела ее знакомая, любительница крутить мужчин. Например, у Люси один старичок трижды за день покупал по оригиналу. Эта девушка сумела все так устроить, что сначала старичок пришел к окончанию их работы, потом завел в ювелирную лавку и купил девушке колечко с изумрудом, а потом повел в этот ресторан. "Моника" называется. Не девушка, ресторан.

Мы туда влетели! Плюхнулись в первом зале, а официант подошел и сказал, что место есть во втором. Во втором, опоясанном кабинетами из красного дерева. Середина зала была пуста, там стоял роскошный стол, и за столом веселилась чешская компания из шести человек. Исключительно красивые люди. И на столе цветы. Существуют же на свете праздники!

И эти праздники люди устраивают себе сами.

Официанты летали по залу птицами. И руки они держали за спиной, когда подходили к столу, а потом раскрывали их навстречу заказчику.

- Забудь о Виталике, - говорила Люся, поедая печеного лосося, я такого еще не ела, даже у Никольской, - запомни, Ира, мужчины в этой жизни - ничто, деньги - все. Научись зарабатывать, и тогда любой мужчина - будет твой.

- Не поверишь, Люся, - отвечала я, отрезая от картофеля, запеченного в кожуре и пронзенного ножом, из разлома которого сочилось специально приготовленное масло, - мне не нужен любой, мне нужен Виталик.

- Да начхать на Виталика, - не сдавалась Люся, - Кто он? Сашка-негр рассказывал на днях - Виталик встретил своих друзей-музыкантов с Украины. Они так перепились все, что у одного из них началась белая горячка, натуральная. Он получил якобы какой-то звонок из дому, из которого следовало, что у него умерла четырехлетняя дочь! Все как начали водку заказывать, за помин души-то! А потом Виталик догадался, перезвонил жене друга-музыканта, с соболезнованиями. Она его так отчихвостила, вместе с муженьком-дебилом, что я не понимаю, как эта Линда все терпит…

Я Виталика пожалела.

Я поняла, какую ошибку совершила моя мама.

Она не пожалела отца.

В результате, не пожалела ни себя, ни нас.

Мне нужна версия происшедшего от самого Виталика. Ни версии моих подруг, ни версии моих недругов, ни мои собственные сто девяносто девять версий.

Уже наступил октябрь, третье число, когда я вышла в лимонную кипень облетающих кленов и позвонила ему сама.

Я звонила трижды, пока не приехал трамвай.

В трамвае получила: " Ира, не звони мне, пожалуйста, никогда. Вещи отдай Саше-негру".

Я перезвонила четырежды. Уже подъезжая к своей остановке, позвонила в пятый раз. Решила, что если сейчас трубку не возьмет, проезжаю до "Староместской".

Трубку взял. Трамвай остановился и я выскочила.

Первый заторопился:

- Ира, не звони, не мучай ни себя, ни меня…

- Нет! - закричала я. - Если ты меня сейчас не выслушаешь, я мучаться не перестану! У тебя совесть есть или нет, Виталик?! Ты же обещал мне позвонить, ты же обещал!

- Ты же назвала меня чеченским террористом и ублюдком!

- Я не смогла вытерпеть боль, что ты причинил мне! Я не буду тебя больше оскорблять, Виталик, пожалуйста, выслушай меня! После стольких лет, прожитых вместе, имею я право на последний разговор?!

Я так торопилась все это высказать, пока он не бросил трубку, что глотала слова целыми предложениями.

- Хорошо, ты хочешь встретиться сегодня?

- Да, я хочу встретиться сегодня.

Мы договорились в половине седьмого.

Я хотела повести его в "Монику", я хотела, чтоб он этот вечер запомнил на всю жизнь, и еще своим детям рассказывал, и внукам.

И вдруг "Моника" была полностью зарезервирована на банкет. Нас не пустили дальше холла.

Это был такой удар для меня, что я не обратила внимания на слова Виталика, что он может побыть со мной недолго. Мы отправились в "Трагедию". Лучшего места, конечно, нельзя было найти для последнего разговора.

В зале было шумно и накурено, все столики, кроме двух, у самого бара, были заняты. Виталик выбрал тот, что был ближе к барменшам. Он так себя вел, будто боялся, что я прямо с импровизированной сцены начну швырять в него бокалами. Там развлекались поэты-студенты. Гвалт стоял невообразимый.

- Меня интересует только один вопрос, - прокричала я сквозь грохот, - Кто из вас первым начал?

- Для чего тебе это, Ира? Для будущего романа?!- проорал Виталик.

- Не беспокойся, твоя Линда в мировую литературу не войдет! - крикнула я. - Это я тебе обещаю! Так кто?!

- Я.

...Какой он у меня все-таки хороший!

Какой благородный!

И какой, Господи, Боже мой, дурак!!

- Как? - крикнула я.

- Ну, приставал к ней. Я взял такси и мы вместе доехали до Моджан…

- Так ты уже был на Моджанах?!

- Она там живет!

- Дальше!

- Я пошел ее провожать до подъезда. Потом до квартиры.

- И…

- Она уступила.

- Почему?

- Как почему? Я приставал к ней, ласкал ее, дразнил…

- Ну и что?

- Ну и ничего. Я ее спровоцировал.

- Почему?

- Что почему?

- Ты обо мне подумал в эту секунду?

- Нет.

- А она?

- Что она?

- Она обо мне подумала?

- Я не знаю. При чем тут ты.

- Ты был пьян?

- Нетрезв.

- Почему ты пристал именно к ней?

- Потому что она развелась с мужем. Она мне и раньше нравилась, но я не мог пристать к ней, пока она была замужем. Это мой принцип. Ты же знаешь.

- Хорошо. Ты не мог пристать, потому что она была не свободна. А она, значит, не смогла отказать, хотя прекрасно знала, что ты не свободен! Как это?!

Молчание.

- Где же твои принципы? Или ты для этой девки сделал исключение?!

- Ира, не говори о ней плохо, я тебя прошу.

- А как же мне о ней говорить, когда она прекрасно знала, какую боль нанесет мне, и все равно не остановила тебя?!

- Меня нельзя было остановить. Она не при чем.

- Еще как при чем, и ты в этом со временем убедишься. Вы проснулись утром в одной постели?

- Нет, она снимает комнату в трехкомнатной квартире, и мне нельзя там было оставаться до утра. Я вызвал такси и уехал в подвал.

- Во сколько?

- Был пятый час утра.

- И что ты думал по пути в подвал?

- Ничего не думал. Я хотел спать.

- Что ты думал, когда проснулся в подвале?

- Ничего я не думал. Я хотел спать. Еле встал на работу. А потом позвонила ты, и я тебе все сказал.

- Ты не просто все сказал. Ты сказал сверх того.

- Ира, это нужно было сделать. Это нужно было сделать уже давным-давно.

- Почему?!

Вдруг наступила гробовая тишина. Может быть, у них поэты кончились. А может быть, это та самая карма, к которой Виталик проникся после общения с девушкой Линдой. Ее бывший муж - экстрасенс.

- Потому что у тебя есть все, а у меня нет ничего, - в полной тишине громко сказал Виталик.

- Разве я не делилась с тобой всем, что у меня есть? - прошептала я, - Разве я не отдавала тебе лучшую половину?

- Это не то. Позволь, я сам. Позволь мне самому разобраться во всем.

- А почему ты предпочел во всем разбираться вкупе с этой странной девушкой?! Если я с ней встречусь - я набью ей ее кукольную морду!

- Лучше ударь меня.

Мы надолго замолчали. Барменша переменила бокалы.

- Вот о чем вы с ней разговариваете, скажи на милость?  - наконец спросила я устало.

- Мне с ней интересно.

- Например?

- Она очень следит за собой. Ухаживает. Такая чистюля.

- Ну, еще бы, она же работает в парикмахерской! Как официанты доедают с тарелок своих клиентов, так парикмахерши пользуются кремами, недодавленными на своих клиенток…

- Ира!

- Ладно, Виталик, я все поняла. Давай сменим тему. У меня вышел "Узбек ". Первая в моей жизни книжка. И в немалой степени, благодаря именно тебе. Люся, да. Она мотор. А ты - ты был моей совестью. Ты был человеком, который заставил меня встать на цыпочки. Обычно это делала я с людьми.

И я подписала: "Моему навсегда горячо любимому мальчику".

Виталик ушел от меня на встречу с Линдой.

Я осталась плакать в "Трагедии".

Я не ушла, пока не ушли последние посетители.

Я уползла.

...Так прошло десять дней, и, возвращаясь в трамвае с работы домой, я подумала - то ли Виталик от меня специально ушел, чтоб я этот роман "о любви" написала; то ли Виталика от меня специально "ушли", чтоб я этот роман "о любви" написала; то ли я этот роман уже пишу.

Накануне отдала Сашке-негру последние двести долларов из той тысячи, что занимала два месяца назад. Полтора, фактически. Сама отдала. Да еще за курсы Наташкины восемь тысяч, Правда, из них пять должна Маришке. Без Виталика продажа мне так и катит, как говорится, Бог в одном отнимает, в другом дает. Сегодня сяду за текст, это мое единственное спасение.

Я ничего не знаю, кроме того, что Виталик оказался обыкновенным пошлым мужиком, которому захотелось и дерево посадить, и ребенка родить. Как он присовокупил  - и достойно умереть?! Нет, не пошлый мужик. Слабый. Я расхохоталась:

- Не знаю, как насчет дерева, а тем более ребенка, а вот умереть достойно ты можешь в любую секунду!

- Ты мне угрожаешь?

- Нет, я просто лучше тебя знаю, что такое карма...

Проснулась не было шести утра.

Еле дождалась открытия магазина, и закричала:

- Дети, кто со мной, сласти покупать?!

Владик вмиг был одет, а Франтик поторапливал Наташу. Выкатились в подмороженное утро - Владик серым волком, Франтик колобком. И в магазине Владик нынче не скромничал - бросал в корзину все подряд, пока я не остановила его, мол, молодой человек, что это с вами. Выклянчил еще пару глупостей и мы пошли к кассе.

Я проезжала с тележкой мимо ряда винных бутылок, и притормозила в раздумье - не купить ли мне бутылочку? - день долгий, роман в разгаре, тема трудная, и тут на меня что-то накатило. Меня затрясло. И я явственно почувствовала, что схожу с ума. Это было так дико, что я вцепилась взглядом во Франтика, моего нежного, незабвенного Франтика, который восседал в тележке и беспрерывно вертелся, пытаясь рассмотреть, что туда такое заманчивое бросает Владик.

...Франтик - мое спасение. Какие доверчивые, какие лучистые у него глазки! И Владик - мое спасение, неуклюжее, мосластое спасение, как он старается вести себя чинно у кассы! Достал свои пятьдесят крон за последнюю пару глупостей. Конечно, у меня все есть. Как я могу препятствовать Виталику, чтоб и у него было?!

Как женщины непоследовательны, как переменчивы их настроения, как мне понять Виталика, если я сама себя не понимаю!..

Едва расплатившись, я выскочила на улицу, и только на свежем воздухе меня отпустило. Хватит с меня бутылочек вина, на всю жизнь хватит, послезавтра "Солнце осени" читать со сцены, настоящее "Солнце осени", лермонтовское. Я и без вина на грани истерики.

Но, может быть, это "черная горячка", как говорит Пелевин?!

Я не пью уже две недели.

Самое время закурить.

В хорошем расположении духа вечером я имела результат - девять глав, да каких! - уже выстраивающегося произведения. Не удержалась, почитала дочери.

- Круто, - сказала Наташа, - а правда, что во всем тексте ты ни разу не упомянешь имени Виталика?

- Правда, - ответила я, - я буду обращаться к нему на "ТЫ".

- Но ведь все же будут знать, что это он, мама!

- Видишь ли, все - это очень ограниченная часть человечества. Остальное человечество останется в неведении.

- Бедный Виталик, - сказала Наташа.

...И меня понесло. Я три дня писала. Я даже на работу не ходила. Я только сбегала и прочитала настоящее "Солнце осени" со сцены русского Дома науки и культуры при посольстве РФ. И говорят, неплохо прочитала. После этого нас угощали пирожками с чаем работники Дома науки и культуры. Пирожки были с черникой, я подумала, где я, а где черника, не удержалась, съела один пирожок, и на следующий день проснулась с опухшим ртом. Как она ко мне привязалась, эта аллергия, ума не приложу. Есть мнение, что аллергии возникают у всех переселенцев, особенно после сорока лет. Мол, оторвался от родной почвы, а на чужой прижиться не можешь. И вода другая. И воздух другой. Не знаю, так ли проявляется моя ностальгия. По крайней мере, научилась шутить по этому поводу: "Нет, у меня просто аллергия на все красное". Но опухоль держалась два дня, и я два дня писала.

Прямо болдинская осень, блин.

Субботу на станке отработала ударно, возместила все затраты по написанию "романа", а в воскресенье случилось невероятное.

У Сашки-негра двумя днями раньше был день рождения и я подумала, что уже проехали, однако, оказалось, что справлять день рождения решено в воскресенье вечером, в ресторане .

Саша мучался до последней секунды, а в последнюю секунду, получив мои уверения, что я не буду устраивать скандал, сказал "Конечно, приходи". Я купила пару бокалов, и с Люсей и с подошедшим Феликсом повлеклась навстречу року.

Столик был зарезервирован заранее, мы пришли - там сидели только Виталик с Линдой, ужас.

- Привет!

- Привет!

Мы сели, как умники, посередине стола. По правую руку от меня села Люся, а по левую Феликс, а уж за Феликсом сидел Виталик, так что я его, слава Богу, почти не видела. Зато Линда сидела напротив него, и ее мне было видно как на ладони.

Ну, смазливое личико, будто точеное. Губы только несоразмерно большие по сравнению с остальным прочим. Нос длинный. Да она вылитая мышь белая!

Постепенно стали подходить гости, а вслед за всеми, наконец, прибыл и виновник торжества. Извинился, что им с Симоной долго пришлось маленькую Аничку торкать, прежде чем она заснула и осталась под присмотром бабушки. Сразу все бросились вручать ему подарки.

Когда дошла очередь до Виталика, он произнес прочувствованный тост, а потом сказал, что ему пора на репетицию, но что он, в общем, постарается вернуться к концу застолья. Линда подсела к прочим, и на четвертой, или пятой рюмке я даже с нею чокнулась.

Это пьянство.

Я, когда напьюсь, всех обнимать готова. Ни ревности, ни принципов, ничего не остается, только жаль всех и все.

Когда в одиннадцатом часу вечера вернулся Виталик, я уже вдоволь нахохоталась с Феликсом. Да простит меня Линда, свое недоеденное мясо я передала Виталику. Это по привычке. Он взял. Тоже по привычке.

Выходили из ресторана самыми последними около двенадцати ночи, у меня в руке оказалась початая бутылка вина, и я из нее прихлебывала. Надо же, одно присутствие Виталика оказалось способным сломить мое двухнедельное воздержание!

Вдруг Виталик меня погладил по плечу. Можно сказать, потерся. Он всегда так делает, когда хочет что-то ласковое сказать мне. Я остановилась и посмотрела на него. Может быть, он хочет попросить у меня глоток вина?

Он остановился и посмотрел на меня.

Все уже давно ушли вперед, и Линда со всеми, а мы все стояли и пялились друг на друга.

- Ты первая начала, - наконец, произнес он.

- В смысле? - сказала я с вызовом.

- Ну, эта любовь, начавшаяся со свального секса, ни к чему хорошему привести не могла…

- Фуй, - сказала я, - как тебе не стыдно четыре с половиной года повторять одно и то же! Хорошо, я тоже повторюсь  - свальный секс это нечто иное, мне исполнялось сорок лет, я хотела проснуться рядом с мужчиной, и проснулась с ним. Очень жаль, что это был не ты.

Часть 2

- Ира, не надо иронизировать.

- Хорошо. Говорю совершенно серьезно. Что было бы, если бы не я, а ты - ты! - позвонил мне после того, как я обещала приехать и не приехала, и услышал бы в ответ "Виталик. Я хотела тебе сказать… Я хочу тебе сказать. Я нашла мужчину"?!

- Я бы умер.

- Вот и считай, что я умерла.

- Да ведь живешь же, и даже неплохо выглядишь!

- Это видимость.

Натуральное семейное разбирательство. Бедные все, стояли и дожидались нас у входа в метро, и эта Линда со всеми.

- Посмотри, разве она не красивая? - сказал Виталик, когда мы подошли ближе.

- Куколка, - ответила я. - Но недоделанная.

И рассмеялась, и пошла за всеми в метро. Виталик остался с Линдой. Виталик остался с Линдой! Вот и говори после этого - мужчины любят глазами.

Я уже села в ночной трамвай, и даже проехала четыре остановки, как меня настиг звонок.

- Ты где? - спросил Виталик.

- Я? Я на "Черном коне", - ответила я, оглядевшись вокруг.

- Тогда я тебя буду ждать на твоей остановке.

Мужчины любят глазами! Разве он не сравнил нас сегодня?! Разве не увидел разницы?! Виталик! Будет меня ждать! На моей остановке!!

Вот умник.

… Я вышла из трамвая, в тот миг, когда он подкатил на Деде. Дед сидел и смотрел на меня из освещенного салона такси, как сова. Я помню, как однажды, всего однажды за прошедшее с первого сентября время, выла перед ним, бедненьким, что Виталик меня бросил. Дед меня жалел. Он даже что-то такое пробубнил про то, что тоже пережил нечто подобное. Ах, не только мужчины бросают женщин, но и женщины бросают мужчин. Я уже забыла, как это бывает. Просто я слишком стара, чтоб кого-нибудь бросить.

Виталик был тотально нетрезв.

- Я тебя домой не позову, - сказала я.

- Тогда поехали ко мне в подвал.

- Сейчас, - сказала я, - только шнурки поглажу.

- Тогда пойдем в бар, может быть, по старой памяти нас впустят, - сказал Виталик.

Нас впустили. И мы до трех часов ночи сидели там и изливали друг другу душу. Виталик был передо мною невероятно беззащитен. А я перед ним, как любимое блюдо. Он ел меня и не мог наесться.

- Ладно, - сказала я, когда и бар начал закрываться, - так и быть, можешь выспаться на своей кровати, но не более того.

- Ага, - сказал Виталик, - ты очень добра.

И я еще успела сказать: " Боже мой, я же думала, что ты будешь в ногах у меня валяться, прощения просить, а я тебе этого прощения не дам!", как он начал жарко целовать меня прямо в лифте.

...Утром первыми его словами были:

- Так, и что нам теперь делать?!

- Делай что хочешь, - засмеялась я, - мне пора на работу.

 - Какая-то ты подозрительно довольная.

 - Еще бы, - ответила я, - еще бы!

Я - сорокачетырехлетняя тетка - победила тридцатилетнюю мокрощелку! Я заставила тридцатилетнего мужчину бросить ее посреди дороги и примчаться ко мне! Но на что она рассчитывала, когда отнимала его у меня?! На что вообще рассчитывают женщины, отнимающие мужчин у других женщин?! Возмездие не заставляет себя ждать. На чужом несчастье счастья не построишь. Последняя сентенция говорит о том, что я моментально поглупела. Женщине не нужен ум, женщине нужно счастье.

На работу мы ехали вместе и почти всю дорогу молчали.

- Не стоило этой "девушке" влезать в наши непростые отношения, - вдруг вырвалось у меня.

- Я ее сам вмешал, - убежденно сказал Виталик. - Это я во всем виноват. Но я действительно хочу повзрослеть, я хочу научиться отвечать за кого-то.

- Почему бы тебе не научиться отвечать за меня?

- Потому что ты на все знаешь ответы.

Мы опять надолго замолчали.

И только прощаясь, легонько коснувшись его губ, я услышала:

- Мы, наверное, теперь еще долго не увидимся.

- Как хочешь, - легко ответила я. Моя душа пела.

Моя душа пела весь день. Я была уверена, что вечером он мне перезвонит.

Но Виталик не перезвонил.

Пришлось мне пилить в Теплицы одной.

Мы решили с Люсей погулять.

Для начала сходили в бассейн, в "Бетховен". Люся -  фанатка здорового образа жизни. Она меня запилила, что я много пью.

- Да еще эти дурацкие фернеты и бехеревки!  - кривилась она. - От них выхлоп такой мерзкий, что никакие духи не спасут! Если уж пить - то только коньяк. Или хорошую водку. И потом, Ира, даже если ты научишься зарабатывать деньги - здоровья ты не купишь. И если не займешься собой - никакой мужчина тобой не займется.

- Ты же недавно говорила, что мужчины - ничто, деньги  - все.

- Да мало ли что я говорила! Абсолютно ничего нет абсолютного, кроме нас самих...

После "Бетховена" мы закупили изысканных закусок и бутылочку "Абсолюта".

Поужинали у Люси маминым пловчиком, а пить пошли ко мне. С пятого на седьмой этаж - велика ли дорога, какое счастье - иметь подружку в соседках.

С Люсей надираться - одно удовольствие!

Ах, нет, это с Виталиком - надираться. А с Люсей - назюзюкиваться. Или это с Маришкой - назюзюкиваться?! Ладно, с Люсей одно удовольствие - доходить до положения риз.

- Напрасно ты Виталику отказала, когда он к тебе приехал, - сказала Люся, когда до положения риз оставался последний глоток, - Пусть бы он к тебе как к любовнице бегал, а эта Линда в это время ему бы рубашки стирала.

- Я думаю, она не разгонится, у нее маникюр.

- Ну, тогда рубашки стирай ты, а она его пусть стрижет, под бобрик, ха ха ха!

- Люся, не смейся над моими идеалами. Для меня идеал - мужчина, который не только принадлежит мне безраздельно, но и умрет со мной в один день.

- Ну, тогда тебе нужно купить мерседес и врезаться во встречный джип, только предварительно посмотреть - кто там за рулем, хорошенький ли, ха-ха... Ира, я над тобой не смеюсь. Ты - другая сторона моей медали. Ты мне как родная сестра, которой у меня никогда не было.

- И ты для меня сестра, которой у меня никогда не было.

Что-то полюбовное нашептывая друг дружке, мы расстались лишь во втором часу ночи.

...Вот за что я плачу шесть тысяч в месяц, если бываю в Теплицах раз в месяц, и то, только затем, чтоб заплатить эти шесть тысяч?!

Да вот хотя бы за это...

Я проснулась в девять часов утра, сделала себе кофе, напустила полную ванну горячей воды, легла в лже-мраморное великолепие и принялась рассматривать прожилки на керамической плитке, под воздействием пара будто оживающие, будто говорящие что-то. Вон мелькнуло чье-то до боли знакомое лицо. Вот кто-то очень тихий протянул мне руку.

Я взяла эту руку, вышла из ванной и целый день, не разгибаясь, писала текст. Мне показалось, что уже забрезжил конец, что я поймала последнюю фразу.

Вот как бы я написала все это, находясь на Моджанах?!

С каждым разом возвращение туда становится для меня все тяжелее.

Одно спасение - закрыться в своей маленькой норке и включить компьютер. Что у нас тут с "Солнцем осени"?! Не Лермонтовским, настоящим, а моим, лже-Лермонтовским?!

Я вспомнила, как Люся напутствовала меня при прощании:

- На Хеллоуин идем красиво, трезво, отдохнуть. То, что Виталик будет играть там, ни в коем случае не должно помешать нашему хорошему настроению. Выглядеть образцом. С Маришкой не надираться. В конце концов, кто такие музыканты, как не высшее сословие лакеев?!

Да-ас, женщины - страшные существа. Особенно, если их разозлить.

"Солнце" стало нравиться мне, и до самого Хеллоуина я чистила ему перышки. Методично, главу за главой, заменяла слова, беспощадно выкидывала нравоучения (Светка подтянула мне Бальзака, как раз вовремя), исправила пару оборотов и пару оборотов вставила. Мне показалось, что так будет смешней. Для Маришки.

Если Маришка будет смеяться - мне больше ничего не надо. А Виталик! Виталик потому и сбежал от меня, что обнаружил, что я писатель. Он же не писателя трахнул четыре с половиной года назад, а пьяную сорокалетнюю бабу. Вдруг неожиданно, спустя два года, она ка-ак лягушачью шкурку-то сбросила…

И сейчас даже больше пишет, чем пьет.

Все это ерунда. Все это - для отвода собственных глаз от вопиющей истины. А истина такова, что я не могу без Виталика дышать. Я совершенно не понимаю мужчин. Как можно было со мной провести такую ночь, полную откровений, любований, неги, страсти, и уехать к другой, и снова исчезнуть, и даже не позвонить! Я же была абсолютно счастлива, я была абсолютно уверена после этой ночи, что он не может без меня жить!! Что мне теперь делать, что делать, как не писать этот никому ненужный роман?!

...Я действительно сделала это.

Я написала "Солнце осени" за два месяца.

Ровно два месяца назад от меня ушел Виталик. Есть такие кретины, которые во всем руководствуются Фрейдом. Мол, Фрейд сказал, что деловая женщина - это просто женщина неудовлетворенная. Какие суки! Сами не могут доказать ничего из того, что сейчас доказывает женщина, и позволяют себе хихикать, что, мол, это потому, что ее некому трахать. Попробовали бы самые остроумные из них подступиться к Люсе...

Второго ноября с утра мне было так плохо, что пока мы не выпили с Фирой по два панака , я все хотела в гробу переворачиваться.

Накануне продала оригинал Эдигаряна, и в принципе у меня была тысяча крон на Теплицы и еще полторы тысячи авторских денег. Я целый день читала Бальзака. Писал же человек!

Но к обеду пришла княгиня без князя (мои издатели - Олег и Ольга) и выложила мне пачку "Узбеков".

- Здесь двадцать экземпляров, как вы просили. Целую ночь с Олегом делали переплеты.

- Молодцы какие! Огромное спасибо.

Поговорили о детях. Потом я вспомнила:

- Ну что, "Солнце" отдать?

- Конечно, отдать.

- Тогда договоримся так. Вы читаете и говорите "да", значит, да. Если вы говорите "нет", я этот текст сожгу.

- А спички у вас есть? - засмеялась Ольга.

- Найдутся, - вспыхнула я.

И тут вдруг продала Маришкин "Канкан". Последняя (или предпоследняя?!) наша тетка, высоко выбрасывающая ножки в золотых подвязках. Умора. Человечество не понимает, что художника нужно покупать, пока он жив. Потом его творчество будет не по карману человечеству. Только отдельным представителям.

Еще продала Черныша.

Заработанная тысяча пойдет на пятничный "накуп", если я вдруг загуляю на Люсином вернисаже, посвященном творчеству художницы Вебер, однако же второго ноября утром я переворачивалась в гробу, пока мы не выпили с Фирой по два панака, а все потому, что накануне я сходила на Хеллоуин и сбежала оттуда. Позорно сбежала...

...Рассказывала ли я, как Виталик играет?

Упоминала ли я, что он играет на трубе?

Что-то припоминается из неотесанной "Галерейки", как я раньше не воспринимала выражение "труба зовет" буквально. И еще " Все инструменты пошли за его трубой, как телок за подолом"… Ах, у меня был целый пассаж о том, как играл Виталик на Хеллоуине в 2001 году!

Но как играл он нынче, я затрудняюсь передать. Достаточно отметить, что когда он играл, я дергала Павлова за рукав и верещала: "Это Виталик играет! Это Виталик играет!!"

- Да слышу я, - пытался умерить мой пыл Павлов. - Ты не в себе, Ира.

Конечно, Павлов закончил консерваторию по классу аккордеона, а я лишь музыкальную школу по классу баяна. Виталик на нас начхал, как на "народников". Всегда эту "почвенность" шил нам, куда ни попадя. А того не понимает, что почвенник он сам, мы же с Павловым - космополиты.

У нас было два столика. За первым, который прямо-таки нависал перед сценой, сидели мы с Люсей и художник Серебряный, и олицетворяли собой Люсин замысел. За вторым, у самой стены, сидели Линда и Сашка-негр, а потом туда подсел Павлов. Надоело ему слушать мои вопли по правую руку, а может, мало места ему показалось за нашим столиком, Серебряный-то большой, на двух стульях сидит, - он и подсел к Линде. А может, она ему показалась моложе.

В общем, Виталик отыграл и подсел за второй столик, где сидел Павлов. Где сидел Сашка-негр. Где сидела Линда. Урод! Урод!! Мужчины, наверное, вообще не умеют чувствовать. Они умеют только считать. Да и то, некоторые только до трех.

"Предатели" - мысленно прокричала я Павлову и Сашке, встала и ушла. Ушла! Я сбежала.

Я решила больше никогда не звонить Виталику, а если он позвонит, сказать ему: "Не звони мне больше никогда". Я поехала на вернисаж к Люсе.

Я могу сказать, что там собрался весь русский бомонд Теплиц. И все равно все выглядело так, как на кружке вязания в одном из окраинных Дворцов культуры города Екатеринбурга. Какая-то массажистка, подведя меня к одному из сюрреалистических холстов Серебряного, сказала, что полезнее всего на свете - восстановить свою "ауру". И у нее есть целый курс по восстановлению, недорого. Другая женщина, жена местного бизнесмена, ратовала за то, чтобы создать настоящий клуб по интересам, со вступительными взносами, с еженедельными чаепитиями. Третья сетовала на то, что не чувствует почву под ногами, что даже не знает, куда завтра "повернет" чешское правительство. Как будто чешское правительство знает!

Один персонаж меня порадовал - он купил два оригинала от автора Вебер. Я помогала упаковать работы.

Как-то все это глупо выходит.

Столько стараний - а результат все равно один.

До положения риз.

...Виталик позвонил мне накануне 7-го ноября, на мой телефон, который в эту минуту был у Наташи, которая в эту минуту была с Владиком в поликлинике, который в этот день заболел.

Когда Франта передал мне слова Наташи с моего телефона, с просьбой Виталика позвонить мне с Франтиного телефона, я сказала Франте:

- Да пошел он лесом!

Я, помнится, начала озвучивать эту фразу с самого Хеллоуина, сразу же, как оттуда сбежала. И ведь озвучила-таки. Лучше поздно, чем никогда. Всего-то прошла неделя.

Конечно, Франта не стал повторять мои едкости, он просто сказал Наташе, что мама не хочет говорить с Виталиком. Наташа передала это Виталику.

Уже через полчаса он стоял перед нашей дверью, а еще через секунду мы целовались прямо на пороге. А потом я его оттолкнула...

Я целую ночь плела ему о белых бантиках, белых носочках, цветах, новых портфелях, о первом сентября, на который торжественно идут дети всего мира…

- Ты бахнутая, - целовал меня Виталик, - при чем тут бантики?! Ну, при чем тут портфели?!

- Да как это при чем, - рыдала я, - Это я, я, надела белые носочки, это я купила новый портфель, развешала шарики по кухне, а в духовку поставила твое любимое блюдо! Если бы я знала, что у нас война - я бы рыла окопы! Если бы я знала, что у нас война - черта с два ты бы меня нашел!!

- Ну, какая у нас война, Ира, - отбивался Виталик, - Все мужчины в моем возрасте стремятся познать как можно больше женщин. Когда тебе было тридцать - вспомни, что ты вытворяла!

- Я отвытворяла свое в двадцать шесть, - вдруг вспомнила я.

...Бедный Виталик!

Я сказала, что за четыре с половиной года не вычитаю ему ни дня, что бы между нами ни происходило. Я сказала, что не прощу ему эти два месяца и семь дней за то, что он заставил меня пережить.

А что уж, собственно, такого заставил?!

Один сегодняшний паскудный день заставил больше. Один сегодняшний день заставил понять, что наступила зима, а я к ней не готова. Права Люся - научись зарабатывать деньги.

Полдня шел дождь, полдня свирепствовал ветер, мы сначала промокли, а потом нас продуло, папки пришлось почти все время держать закрытыми, результат - минус четыреста крон. Да еще, за свои же деньги, ноги в коленях болят так, что не сгибаются. Как там отстоял Виталик, уму непостижимо, ведь у него и крыши над головой нет. Какой-то зонтик от солнца. Да еще я его всю ночь мучила, вот зачем я его всю ночь мучила?!

Не дала ему насладиться собой, ни сама не насладилась им. Действительно, при чем тут бантики, когда он мог бы подхватить воспаление легких?! Или я. И в два дня сгореть...

Два дня я лежала дома пластом, у меня держалась очень высокая температура, Наталья исправно подавала мне горячее молоко с куском сливочного масла, потом оказалось, что при температуре горячее молоко категорически пить нельзя. Лучше бы я пила водку.

Я глотала таблетки каждые два часа, и на третий день все-таки выползла на работу. Что толку - я лежала пластом на станке. Буквально в бреду удалось заработать каких-то несчастных пятьсот крон. Вот как научиться зарабатывать, когда я и лечиться-то не умею.

- Я тебе завтра принесу горчичник, - сказала Маришка по телефону, позвонив мне. - А на ночь надень шерстяные носки и горло обвяжи шерстяным шарфом.

- И, сверх того, лягу в горячую ванну.

На следующий день я снова пошла в дождь и холод, но уже не церемонилась - подвязалась пуховым платком, который подарила мне Светина мама и переобулась в Маришкины валенки. И надела собачью шубу, которую подарила мне Люся. Анекдот! Какая мне любовь, полюбуйтесь, приходите в середине ноября к нам на Гавелак, уверяю, картинку у меня купите из одного только человеческого сострадания.

...Виталиков день рождения приходится на девятнадцатое ноября. Я только-только оклемалась от простуды, еще слабенькая, проснулась в три часа ночи и до пяти утра думала - поздравить ли мне его по телефону, позвонив ему, или просто отправить эсэмэс-ку, чтоб не вынуждать его отвечать мне. Так ничего и не придумала.

И не придумала ничего до половины двенадцатого дня, пока на станек ко мне не пришел Сашка-негр. Он сказал, что хотя бы по телефону, но я обязана поздравить Виталика. Я сказала, что не хочу вынуждать его приглашать меня на свой день рождения, может быть, он решил его отпраздновать с Линдой.

- Да ты же была вместе с Линдой на моем дне рождения!  - сказал Саша.

- И насмотрелась. Хватит.

- Тогда пошли ему эсэмэс-ку.

- Я не умею слать эсэмэс-ки!

- Как тебе не стыдно, Ира! Давай я тебя научу.

- Давай.

Я отправила эсэмэс-ку следующего содержания "Поздравляю с днем рождения, исполнения всех желаний". Я трудилась над ней минут сорок. Виталик перезвонил через секунду.

- Я думал, снег упадет, ты отправила эсэмэс-ку! Спасибо большое, но я уже пьяненький. Я весь свой день рождения переношу на завтра, а сейчас еду домой спать.

- Сладких снов, - ответила я.

Какой он трогательный, этот Виталик, какой родной, просто беда...

Перезвонил через два часа, уже лыка не вязал. Из трамвая по пути к дому.

- Если я могу так выразиться, Ира, ты мне самый близкий человек в Праге!

- Можешь, - сказала я. - Ты все можешь, Виталик.

- Ты пойми, я хочу жить один!

- Живи, кто тебе мешает.

- Ты мешаешь.

- Чушь. Не говори, Виталик, ничего больше, а то сейчас спьяну наговоришь, я обижусь и тоже напьюсь, и опять устрою тебе истерику.

- Я тебе ничего не обещаю, но…

- Вот и не обещай. А то пообещаешь, потом обещания не выполнишь, я обижусь, снова напьюсь и так далее, по кругу.

- Ладно, до свидания, - обиделся он.

Но один его звонок так вдохновил меня, что я весь день писала на станке Одиссею, часть 2. По крайней мере, половина текста, и даже большая половина, у меня теперь есть. Несчастная, только один человек на свете может тебя вдохновить, а ты обижаешься, что он нашел девушку!

Виталик перезвонил мне около двух часов следующего дня и сказал, что сегодня вечером он празднует день рождения с семейством Павловых и семейством Сашки-негра, а завтра, если я не против, хочет отметить этот день со мной. Только вдвоем.

Я сначала рассердилась. Я подумала, что ему неудобно показаться со мной уже и перед этими, самыми близкими ему, людьми, а потом поняла, что Виталик, как всегда, прав. Смотрелась бы я там как обезьяна в клетке. Все бы на меня пальцами показывали и смеялись.

- Почему только ты? - сказала Никольская. - Виталик бы тоже сидел, как обезьяна в клетке. И еще неизвестно, кто из вас двоих был бы смешней.

Да, нам нужно было серьезно поговорить, и поговорить наедине.

Поэтому мы вечером праздновали день рождения Виталика в параллельном мире. Я пригласила Маришку с Борисом и Никольскую в "Лиру", я угощала их серебряной текилой. Как оказалось, у Бориса потихоньку налаживаются профессиональные дела. Он купил какую-то офигительную гитару, вторую в Чехии, "Годин" называется. Вот если б я научилась зарабатывать деньги - я бы подарила Виталику настоящую трубу, а не тот пионерский горн, на котором он сейчас играет.

...Домой я добралась на Деде. Бедный Дед, как он нас выносит вот уже четыре года, ума не приложу. Никогда сам не скажет ни слова. Только ответит, когда спросишь. Вот кто знает ответы на любые вопросы. Почему бы у него мне не спросить, как вернуть любимого мужчину?!

Буду трезвая - спрошу.

Совершенно трезвая, следующим вечером я стояла у входа в "Теско", где мы договорились встретиться, и держала в руках флакон мужской туалетной воды "Кристиан Диор". Я потратила на нее все деньги, которые заработала. Я ждала его, и все равно вздрогнула, когда он внезапно появился за спиной. Он неловко поцеловал меня в щеку. Я неловко сунула ему коробку.

- Хороший запах. Строгий. Холодный. Специально для скорпиона.

- Спасибо. Я приглашаю тебя к "Семинаристам".

И, поддерживая под локоток, чинно повел вперед.

Что за прелесть, когда мы трезвые! Почему бы нам всю оставшуюся жизнь не провести во взаимных галантностях?! Будем встречаться два раза в год - на его и на мой день рождения - осенью и весной, будет что порассказать друг другу.

Почему русские женщины такие неумолимые?! Почему  - или все или ничего?!.

- Что будем пить? - спросил Виталик, когда мы сели за столик в дальнем углу.

- Вчера пили за твое здоровье серебряную Текиллу.

- Вот это да! Мы тоже. Давай продолжим?

- Давай.

- А что на ужин? Ты голодна?

- Да, - сказала я, - уже два месяца и девятнадцать дней я ничего не ем. Только пью.

- У меня тоже что-то с аппетитом неважно.

- Линда не кормит?

- Мы с ней расстались.

Я смотрела на него и молчала.

- Почему ты молчишь, Ира? Тебе не интересно, когда, как, почему?

Я молчала.

У меня не было сил справиться с оглушительным ударом счастья. Мне пришлось текилу выпить залпом. Я даже не успела сказать "За твое здоровье".

- Почему ты молчишь, Ира? - повторил Виталик и взял мою руку в свои ладони. Это единственное прикосновение исторгло из меня поток слез. Мне пришлось выйти в туалет. Я даже не успела сказать "Извини меня".

Вторую рюмку я тоже проглотила. Закурила и сказала:

- Когда? Как?

- На следующий же день, как я был у тебя. Верней, я в подвале проснулся в три часа ночи и стал думать. И, надо сказать, это был не единственный раз, когда я проснулся и начал думать в три часа ночи. Я иногда даже просыпался так рядом с Линдой. Меня уже начала пугать эта бессонница. Ну вот, в этот раз все додумал до конца. И утром отправил ей эсэмэс-ку.

- Эсэмэс-ку? - прошептала я, - эсэмэс-ку?!

- Она у меня до сих пор в телефоне, могу процитировать.

И ведь процитировал: "Линда, извини, пожалуйста, но я решил прекратить с тобой отношения. Не звони мне, пожалуйста, будь счастлива".

- Ты с ума сошел! - сказала я, - Какой ты дурак, Виталик! Разве ты не понимаешь, что с женщинами так поступать нельзя? Это же низость, трусость, расставаться с женщиной с помощью телефонной телеграммы, на которую она даже ответить ничего не может!

- Почему не может? Линда прислала мне в ответ две или даже три эсэмэс-ки.

- И что?

- И ничего. Я их не читал. Вымазывал, не глядя.

- Ах, ты не представляешь, как опасно играть с чувствами женщины.

- Брось, Ира, у неё никаких чувств ко мне не было. Она просто пользовалась мной, пока это шло. Она просто давала мне свое тело за бесплатный ужин.

- Фуй, - сказала я, - как тебе не стыдно, Виталик!

- Я все поражаюсь тебе, Ира, в каком мире ты живешь? Что за грезы наполняют твою душу? Мы здесь, в эмиграции, цепляемся друг за друга, чтобы легче было выжить. Линда платит за комнату, которую снимает, три тысячи, а получает всего семь, как ты думаешь, что ей делать, как не искать мужчину, который бы мог ее содержать?!

- Бедная Линда, ты не тот мужчина!

- Да, я не тот. Я и себя-то с трудом содержу.

- А как же быть с "научиться отвечать за кого-то"?

- Очевидно, мне еще рано. Очевидно, я еще не готов.

- А соблазнять девушку, бросать женщину, в этом тебе твой юный возраст не помеха?! Да в твои тридцать один мой Миша уже четыре года как лежал в могиле, притом оставив после себя пятилетнюю дочь! Бедная Линда!

- Это ты у меня бедная, - вдруг сказал Виталик, - Одну тебя я заставил страдать. Давай следующий тост за тебя...

- Только я все-таки хочу сказать, Ира, - сказал Виталик, когда официант отошел, - Я пока буду жить один. Я хочу жить один.

- А тебе и нужно пожить одному, - ответила я, - И мне нужно пожить одной. Не думай, что я сейчас так просто верну тебе ключи от своей квартиры. Мы можем встречаться, но тебе придется начинать все сначала. Ухаживать за мной, добиваться меня.

- Я не буду, - угрюмо сказал Виталик.

- Это почему?

- Не умею, - ответил он.

Я расхохоталась:

- Придется учиться...

На этом наши наезды друг на друга прекратились. Потом мы упоительно болтали. Душа в душу. Вот это меня не устает поражать - как мы всегда были откровенны друг с другом. Виталик мне мог сказать абсолютно все, равно как и я ему. При таком взаимопонимании - мыслимо ли жить друг без друга?! И мы не только упоительно болтали, мы упоительно ели - он серну, я дикого кабана. В результате  он наелся дикого кабана, а я серны, потому что мы не ели, а упоительно кормили друг друга.

В общем, к концу ужина передо мной сидел прежний Виталик. Мой Виталик. И когда он достал телефон и полувопросительно посмотрел на меня, я кивнула. Виталик вызвал Деда.

Около трех часов ночи Виталик сел к компьютеру, открыл "Солнце осени" и стал читать.

Дал себе труд, факт.

Я не возражала. В конце концов, это "Солнце" целиком посвящено ему.

Первую половину текста он достаточно часто смеялся, а вторую загрустил. Когда он прочитал последнюю строчку, за окнами уже вставал рассвет.

- Нет, ты, точно, бахнутая, - сказал Виталик и бросился ко мне в постель.

Я расценила его слова, как комплимент.

...Это я тогда их расценила, как комплимент. Сейчас я расцениваю эти слова трезво. Надо же было быть так беззаветно влюбленной в мальчишку, чтоб посвятить ему целое произведение! Растрындеть всему свету, как он хорош в постели! Расхвалить его несуществующие тонкость, щедрость, ласковость, доброту! Одно то, как он поступил с Линдой, должно было насторожить меня. Не говоря уж про то, как он поступил со мной.

Да что теперь размахивать руками. Тогда мои руки были заняты - я обеими руками вцепилась в Виталика, я думала, что я его простила. Я думала так три дня, пока он был со мной.

- Два раза ты меня добивался, два раза, - вопила я, - и я тебе не уступала! На третий раз уступила - была счастлива, а в четвертый ты приехал и рассказываешь мне такие дивные вещи!!

- Какие дивные, Ира, просто так получилось!!

А получилось вот как.

Линда три или четыре раза слала Виталику эсэмэс-ки с просьбой о какой-то книжке, которую она у него якобы забыла. Тем утром, когда мы с ним расстались, субботним утром, когда я была так безоглядно счастлива, Линда снова прислала эсэмэс-ку " что с книжкой?", и он решил ей ее отдать тем же вечером.

Но предварительно сгонял с Тарасом в подвал, чтоб эту книжку взять, а у него там стояла бутылка "Немирова", и они эту бутылку на двоих выпили. С Линдой договорился встретиться в "Интернет-кафе".

- Другого места не нашел! - не удержалась я.

- Вот такой я мудак, - согласился Виталик.

Слово за слово, он перед ней высказался. Мол, ни я тебя не люблю, ни ты меня не любишь, зачем нам продолжать эти отношения; единственным оправданием их могло бы быть рождение ребенка, а ты ребенка не хочешь.

- Я тут подумала хорошенько, Виталик, и решила, что ребенка хочу, - вдруг сказала Линда.

- Ты хочешь от меня ребенка? - поразился Виталик.

- Да, - сказала Линда, - мне уже скоро тридцать три года. Мне надо спешить. В общем, мне уже не надо твоей любви, мне нужен ребенок.

И все.

И все!!

Так легко...

- Я не знаю, Ира, что мне делать. Я пообещал ей встретиться.

- Когда?

- Завтра.

Это все мне Виталик рассказывал, ворвавшись в воскресенье в одиннадцатом часу вечера ко мне в дом!

Главное, я сидела, никого не трогала и выстукивала уже 9 главу "Одиссеи", Наташа пришла домой в половине десятого вечера с "бригады" и потом говорила, что я выглядела потрясающе счастливой.

- Ты пойми, Ира, у тебя все есть, а у меня ничего нет! Я могу хотя бы иметь маленького, такого, который бы полностью зависел от меня, о котором я хочу заботиться, которого хочу любить!

- Виталик, у тебя есть я. Представь себе, что я твой ребенок. Я маленькая, я беспомощная, я целиком завишу от тебя, обо мне надо заботиться! Меня надо любить!!

- Нет, это другое, - неуверенно протянул этот кретин.

- Ты ребенком прикрываешься, чтоб продолжать трахать Линду в своем подвале, - взорвалась я, - ты подонок, просто подонок, убирайся из моего дома!

- Нет, Ира, - сказал Виталик, - позволь мне сегодня остаться. Я еще ничего не решил. Но ведь ты сама год назад говорила - найдем тебе девку, она родит тебе ребенка и мы его вместе воспитаем.

- Я не могла такого говорить. Это бред. Как ты себе представляешь Линду?! Как колбу, в которой будет произрастать твое семя?! Да как только ребенок зародится в ее утробе, ты должен будешь каждый день эту утробу гладить и сказки ей рассказывать, пылинки с нее сдувать и исполнять все капризы женщины, чтобы твой ребенок родился здоровым, любимым, желанным, слышишь? Ты уже не отделаешься дурацкими эсэмэс-ками! Ты будешь бежать сломя голову по первому ее зову!!

- Ну, не знаю, - сказал Виталик, - У меня нет другого выхода. Где я еще найду женщину, которая бы согласилась выносить моего ребенка?!

- Ты для начала проверься, можешь ли ты иметь детей. А потом проверь Линду. А то уже тридцать два года бабе, а она бездетна. Только меня избавь от своих матримониальных планов.

- У меня нет матримониальных планов.

- Как только Линда забеременеет, ты обязан будешь на ней жениться. Ведь не хочешь же ты, чтоб твой ребенок родился ублюдком.

- Можно ребенка на себя записать, а женщину не записывать!

- Дурак. Так тебе женщина и позволит на себя записать ребенка!

- А что, я знаю, некоторые так делают.

- Женщина может не только не позволить тебе записать на себя ребенка! Женщина может не позволить тебе увидеть его! Никогда в жизни!!

- Ты с ума сошла.

- Это ты спятил.

И при всем этом безумном диалоге я не переставала жарко целовать его! Никогда я еще не хотела его так сильно, как в ту минуту.

- Скажи, ты это специально делаешь, чтоб я завтра не пошел и не трахнул Линду.

Я вложила в свои ласки всю страсть своей души.

Я чувствовала, что они последние.

- Я же еле простила тебе твое предательство, - наконец, тихо сказала я. - А ты уже готов на второе. Если это случится, Виталик, ты ко мне не вернешься иначе, чем через венчание.

Виталик уже сладко похрапывал.

Часть 3

По утрам, когда я чищу зубы, меня беспрестанно тошнит.

Может быть, нужно менять образ жизни.

А, может быть, нужно менять зубную пасту.

...Вечером Виталик не позвонил, утром снова не объявился, из чего я сделала вывод, что он все-таки решил Линду трахнуть.

- Ерунда, - сказала Никольская, когда выяснилось, что места на Гавелаке нет, и за кофе выслушав мой скорбный рассказ. - Пойдем лучше в сауну, раз все так тошно. Самое место тоску разгонять.

В третий раз, растянувшись на второй полке полка, и, уже правильно попотев, мы остались в парилке одни, можно было громко и смело разговаривать по-русски:

- Главное, даже Наташа понимает, что так не играют с чувствами женщин.

- Да при чем тут женщины. Так не играют с жизнью. Он хочет заиграть с жизнью Линды, со своей собственной жизнью, а еще и с твоей, Ира. По-моему ты должна Виталика забыть (она сказала " на Виталика забить").

- А вдруг он в последний момент не сможет ее трахнуть, Марина, еще не вечер.

- Надейся, - сказала Никольская, - но не далее, как до утра.

Вечером Виталик не позвонил, из чего я сделала вывод, что он все-таки Линду трахнул.

- Забудь, - утром сказала и дочь, милостиво согласившись выпить со мной кофе в восемь часов утра.

- Кого? Виталика?! - не поняла я.

Весь день я провела в трансе. Заработала две тысячи крон.

Всю ночь я просидела за компьютером. Написала восемь глав.

Ах, если бы и деньги зарабатывать в таких количествах, в каких пишутся главы, когда ты одинок и предан!

Правда, три главы из восьми у меня уже были написаны, но вот пять следующих пришлось тащить прямо из головы. Каторжный труд, тем более, неблагодарный. Мне еще нужно, кроме рукописи и фотографий, к часу завтрашнего дня принести Левицкому тысячу крон, чтобы эту рукопись опубликовали. Так что нечего грешить на картинки. Картинки меня кормят, картинки меня веселят, картинки делают мою жизнь более яркой, чем она есть на самом деле. А картинки пишут художники. Некоторые даже пишут картины.

Забыть.

Забыть Виталика.

Весь день я просидела за компьютером. Написала семь глав.

Около девяти вечера зазвонил телефон. Я взяла трубку и довольно долго алекала в пустоту, никто не ответил. Номер был неизвестен, но Виталик мог воспользоваться и чужим телефоном. И еще у меня мелькнула мысль, и я ужаснулась. У меня мелькнула мысль, что Виталик может просто взять и приехать. И я не смогу его выгнать. Как я смогу его выгнать?! Факт, мне стало страшно. Я не смогу его выгнать. Это какой-то ужас...

Виталик приехал около одиннадцати вечера. С початой плацкой фернета, сказал потом, что не выдержал и отхлебнул прямо у порога, ожидая, пока я иду к двери. Для храбрости. Когда я открыла дверь, он ввалился с воплями:

- Я не смог ее трахнуть, Ира, я не смог! Мне было противно.

- Все-таки ты не до конца умер для чести, Виталичка, - сказала я, начиная всхлипывать и бросаясь ему на шею.

- Теперь все будет по-другому, не надо плакать, - сказал Виталик, - давай уедем в Теплицы, дня на два. Я обещал тебе подарок на Новый год.

- До Нового года целых две недели!

- Да нам-то какая разница!

...Утром я не пошла на работу, ибо не спала два дня и две ночи, мы договорились встретиться с Виталиком у автобуса в половине восьмого вечера, и весь день я дрыхла. Даже рукопись Левицкому пришлось отвозить Наташе.

У автобуса Виталик встречал меня букетом красных роз.

В Теплицкой квартире за неуплату электричества отключили свет.

Хорошо, что в кухонном шкафу нашлось десять свечей в целой упаковке, оставшейся от самого новоселья.

Три свечи мы поставили в зале, три в кухне и одну в ванной. Потом в ванной поставили еще две свечи. И вот в этой-то ванной, при свечах, мы с Виталиком…

- Интересно, как это я, еще два года назад, под впечатлением от современной литературы, отваживалась на сексуальные сцены? Ума нету, никто не подарит, - говаривала Наташкина подружка.

Мы там имели такую квартиру, в которой, если приходил Сашка, первый Наташкин муж, с работы, - место для меня оставалось только в кухне, между батареей и кухонным столом, на табурете.

Вместо него мы теперь имеем Теплицы - курорт в Северных чехах, в горах, с горным воздухом, с минеральной водой, с видом из всех четырех окон на два средневековых замка! А в кухне я с тех пор не сижу, хотя пришлось бы сидеть на всех шести стульях, которые туда помещаются, за огромным столом из черного дерева.

В Теплицкой квартире красота. Она прямо там поселилась, и всякий раз меня ждет, и всякий раз я ей поражаюсь. Могу с гордостью сказать, что такие же чувства охватывают Наташу. Такие же чувства возникают у моих девчонок. Такие же чувства испытывает Виталик. Во всяком случае, утром, как только мы проснулись, он заторопил меня к пану Вавричке.

- Погоди, сначала нужно сгонять на электрарню.

Ты можешь это время поваляться в постели, я возьму такси, я мигом.

Разумеется, с наскоку, ничего не вышло. Я заполнила какие-то бумажки и заплатила восемьсот крон за подключение счетчика. Они его просто сняли и унесли, умники. А принести и повесить, после того, как я заплачу долг в триста крон, - на это у них сегодня времени нет, приезжайте на следующей неделе.

- Ты же знаешь, как чехи работают! - сказал Виталик, заключая меня в свои сонные объятия, - лучше полежи рядом, погрейся...

Потом мы пошли к Вавричке.

Вавричка - это легенда.

Зеркало, которое нам понравилось, было затолкано в самый дальний угол и прикрыто самым невзрачным хламом. Это Виталик его откопал. Оно было в кованой оправе. Высокое, тяжелое, с двумя латунными стрелами наверху и еще к нему прилагался латунный полумесяц. А ведь я даже не померила высоту ниши, в которую оно должно было встать в прихожей!

Встало идеально. Вавричка - тоже чех, а работает как часы. Чех ли? Он отвез это зеркало вместе с нами прямо к дому, и его хлопцы втроем это зеркало втащили на наш седьмой этаж. А пан Вавричка заодно упер все старые двери, которые захламляли пожарный закуток на лестничной площадке.

Когда мы всех проводили, закрылись и встали перед зеркалом - оказалось, что мы там отражаемся, как маленькие дети. Из глубины столетий смотрело на нас это зеркало, и свет его не был тусклым. Свет его был серебряным.

К вечеру мы накупили новых десять свечей.

Три поставили в зале, три поставили в кухне, три поставили в ванной, а десятую свечу я поставила перед зеркалом.

...Через два дня, совершенно оторвавшаяся от реальности, я встретилась с Никольской под справой Гавелака.

Она вернула меня на землю. Она сказала, что если любимый человек дарит тебе зеркало, - это к расставанию. А, может быть, даже к смерти...

Блин, я две недели не прикасалась к компьютеру!

Вот что значит - за сутки написать пятнадцать глав!

Нет, не надо грешить на печатное слово.

Вот что значит - две недели жить с любимым человеком душа в душу!

...Мы отметили католическое рождество, мы отметили Новый год - беспрерывно работая. Мы заработали кучу денег - и я, и Виталик, и даже не устали при этом. Мы не напивались, не ругались, мы относились друг к другу, как к серебряным сосудам. Я не знала, чем еще его потешить, и каждый вечер готовила какое-нибудь новое блюдо.

- Наконец-то в доме запахло домом! - радовалась Наташа.

- Да ведь это же твой дом! - говорила я.

- Он мой, когда вы здесь оба. Когда ты одна, мама, ты вечно цепляешься ко мне по пустякам. Когда вы оба - тебя не слышно, не видно, разве что осязаемо по запахам из кухни.

- Не знаю, не знаю, - каждое утро пожимала плечами Никольская, - все это странно. Мне кажется, ты не простила Виталика, и никогда не простишь, а сейчас просто изображаешь счастье, которого нет.

- Напишу - будет, - смеялась я.

Так продолжалось до тех пор, пока Виталик не засобирался в подвал.

Опять началось - мне нужно переодеться, мне нужно постираться, мне нужно проверить счета, мне нужно побеседовать с хозяином подвала.

- А нельзя ли после работы вместе к тебе поехать, переодеть тебя в чистые вещи, забрать грязные и постирать их на Моджанах?

- Нет, нельзя, Ира. Я еще хочу побыть один.

- А не хочешь ли ты побыть с Линдой?!

- Что ты такое сказала? Что ты такое сейчас сказала?!

- Что слышал.

И вот уже три вечера подряд я общаюсь с Виталиком по телефону.

И вот уже три вечера подряд я пишу текст.

И вот уже три вечера подряд я думаю, что Никольская права.

Где он сейчас? Что он сейчас делает? С кем говорит в данную минуту и о чем? Куда идет сразу после работы? Что делает дома? - я все время кручу в голове эти вопросы, и безрезультатно. Бесплодно. Я бы даже сказала, бессмысленно. Что бы мне Виталик ни говорил - я думаю, что это ложь.

Неужели я действительно только делаю вид, что простила его? Неужели это непростимо - предательство?!

В глубине души я мечтаю о мщении, страшном, сладком мщении...

Позавчера было минус сто пятьдесят, и вчера минус четыреста. Простите, разумеется, не градусов, а крон. Чешских. Холод, пустота, жуть. Гавелак стоном стонет. Раньше мне казалось, что во второй половине января только картинки не продаются, а сувенирщики кое-как бойко торгуют. Теперь вижу - все умирают. Пустота. Мне Наталья говорит, что я очень от продажи завишу. Она говорит - не от денег, мам, не обижайся, а именно от продажи. Тебе кажется, что когда ты продаешься - ты востребованная. Ты нужна кому-то. А как не продаешься, так ты - дерьмо.

- Так не "кажется" - так есть. И причем у любого продавца Гавелака. Мы умираем от ненужности.

- Так сядь и пиши.

Только я принялась за текст, позвонил Виталик.

- Не возражаешь, если я сегодня приеду?

- Нагулялся?

Он положил трубку.

Никольская с утра ухмылялась. Я сказала, что стукну ее по голове, если она не прекратит. Вечером снова звонил Виталик. Я разрешила ему приехать.

...Накануне Старого Нового года Левицкий пригласил всех в Дом науки и культуры при Посольстве РФ на раздачу слонов. Вечером.

Маришка как раз вернулась из Швейцарии, где присутствовала на открытии своей персональной выставки, и пришла к нам с Никольской на Гавелак. Они пообещали меня ждать у пана Семивола в кафе, в пассаже у Радницких.

- Какой еще пассаж, - сказал Виталик, - я тебя лучше в подвале подожду. Я тебе приготовлю праздничный ужин.

До Дома науки и культуры и обратно я обернулась за сорок минут.

Но девчонки успели выпить по два панака.

Мы выпили вместе, и приступили к читке второй части "Одиссеи". Никольская текст глотала, Маришка тормозила. Я ждала Маришку. Никольская останавливалась и ждала нас. И не было мне в ту минуту родней этих двоих. Я забыла о времени.

Когда мы расстались, был двенадцатый час ночи.

Виталиков телефон молчал.

Я не решилась ехать к нему посреди ночи.

Тем более, мы с девчонками изрядно наклюкались. И немудрено - вот зачем читать им всякие воспоминания, добро бы я написала - какой Маришка замечательный художник, какая Никольская - замечательная жена художника. Но до этого еще не дошло.

На следующий день, не сговариваясь, все встретились у последнего автобуса, отходящего на Теплицы. Никольская, Маришка, я и Виталик. Он позвонил мне утром, как ни в чем не бывало, и сказал, что, дожидаясь меня, заснул. Что касается праздничного ужина, он захватил его с собой, в Теплицы.

- А я захватила с собой десять свечей, - сказала Никольская.

- И я десять, - сказала Маришка.

- Там уже сделали электричество, Наташка ездила и все решила.

- Да нам-то какая разница?! - сказал Виталик.

В Теплицкой квартире свет не горел. Счетчик стоял на месте, а свет не горел. Виталик пощелкал рубильниками и успокоился. Девчонки заорали "Ура!" и мы поставили пять свечей в зал, пять свечей в кухню, две свечи в спальню, две свечи в детскую, две свечи в ванную, две свечи в прихожей у зеркала и две свечи в абсолютно пустой кабинет внесла Никольская со словами:

- Ты давай что-нибудь придумывай на свой день рождения в свой кабинет, блин, писатель ты, в конце концов, или читатель? Мы тебе поможем частью, сложимся.

- Ты мне лучше помоги салаты нарезать. Уральский Старый Новый год пришлось в автобусе встречать, так еще и московский провороним!

Я резала все на "шопский", благо, мельчить особо нечего, Маришка на "крабий", а Никольская все на "оливье", попутно приговаривая - "главное, чтоб все было нарезано как можно мельче". Бедная Маришка! Виталик ходил между нами, подливая вино в бокалы. Но московский Старый Новый год все равно пришлось встретить с кухонными ножами в руках.

Зато на украинский Новый год, когда все уже было готово, с бутылкой пятизвездочной "Метаксы" явилась Люся. Все тут же про вино забыли. Минут через пятнадцать пришла Маша, продавец в галерее у Люси, хорошая девочка, и принесла бутылку шампанского. Перед самым Старым чешским Новым годом - в дверь постучал Саша Серебряный с бутылкой виски.

Как мы только дом не подпалили!!

Проснувшись , я обнаружила, что сожгла указательный палец на левой руке. Это я все таскалась со свечкой из зала в прихожую и каждому демонстрировала, какое маленькое отражение имею в Виталиковом зеркале!

- Да и ты небольшой, - помнится, заявила я двухметровому Саше.

- По крайней мере, я еще себя так целиком не видел, - согласился Саша.

...Гости ушли не раньше трех. Не гости, а люди, у которых в Теплицах у самих по хоромам. Серебряный, например, имеет трехкомнатную квартиру в особняке, в центре. Люся четырехкомнатную двумя этажами ниже. Может быть, мне действительно пора менять образ жизни?!

Виталик раньше всех угомонился почему-то в детской. На него благотворно влияет горный воздух, он и проснулся позже всех. Мы с Маришкой уже успели принять по ванне.

- Ты хоть помнишь, что поставила в духовку гуся с яблоками? - спросила меня Никольская.

Гусь чудом не сгорел. Напротив, золотился каждой клеткой своей гусиной кожи. Автопилот. Или Виталик. И точно известно, что салаты убирала в холодильник Никольская.

- Так, девочки. Сначала дело, а потом пир, - сказала Никольская.- Сбегаем к Вавричке, что-нибудь присмотрим Ирине на день рождения. И вообще.

Виталик спросонья вытащил тысячу крон и сказал:

 - Это за меня и за тебя, - и опять уснул.

...Мы купили хрустальную люстру за две с половиной тысячи крон в спальную комнату. Мы не удержались. Эту люстру нужно было только отмыть и она засверкает.

К обеду, уже управившись со всеми делами, и даже положив люстру в ванну, полную мыльного раствора, мы засели за праздничный стол, который ломился, и тут на пороге возник заспанный Виталик.

- Девушки, - сказал он, - сколько можно пить?!

- Иди, Виталик, к столу, не вредничай, - ответила Маришка. - Ты бы видел, какую мы люстру купили! В ванной лежит. Купается.

- А мне в ванной не полежать,- не сдавался Виталик, - не выкупаться.

- Да ты сначала поешь и попей, - сказала Никольская, самозабвенно воюя с гусиным крылом. - Мы там такую кожаную "соуправу" видели, закачаешься. Как раз в кабинет писателя.

- У большого дивана кожа, как у старого бегемота! - мечтательно вторила Маришка.

Она-то знает, что такое бегемот.

- Скорее, как у древней черепахи! - веселилась я, абсолютно не представляя, что такое древняя черепаха, - На этом диване, наверное, сам Ильич сидел, когда работал в мюнхенской библиотеке!

- Давайте по одной, - сдался Виталик.

Через два часа, когда пришла Люся, мы опять не вязали лыка.

- Девочки, вы находитесь на горном курорте, и, вместо того, чтобы пойти в бассейн с минеральной водой…

- Глушим тут водочку, - согласилась Никольская. - На счастье для тебя мы приберегли бутылочку кагора.

И Люся сдалась.

Мы поставили рекорд - просидели за столом четырнадцать часов кряду. У нас был единственный перерыв, когда Маришка, под руководством Никольской, прикрепляла люстру на отведенное ей место. Все происходило при свечах.

Утром еле доплелись до автобуса.

- Так наотдыхались, что на работу я не пойду, - пожаловалась Маришка.

- Ты же первая, - сказала я.

- Наплевать, - сказала Маришка и в автобусе тотчас же вырубилась.

Мы последовали ее примеру.

В Праге, такой неопрятной и большой, после Теплиц, Виталик взял у меня ключ и поехал отсыпаться на Моджаны. Никольская сказала, что она тоже пас.

Я одна пришла на работу и отработала целый день. Одна!

Я заработала тысячу крон и привезла их Наташе со словами:

- Поезжай в Теплицы и добей это электричество к чертовой матери...

Утром, достав свои ключи, я начала показывать Виталику какой ключ от какой двери, потому что он накануне действовал как взломщик, и только тут обратила внимание на маленький ключик, явно не от Моджан. Это оказался ключик от почтового ящика в Теплицах!! И только оттого, что он был не на той связке ключей, весь этот сыр-бор об электричестве?! Восемьсот крон за подключение счетчика, тысячу крон Наташе на дорогу, оформление нового договора, четыреста пятьдесят крон за посещение нашей квартиры членом комиссии кооператива с разрешением подключить свет! Еще тысячу Наташе на вторую поездку, чтоб этот договор получить!

Ах, черт возьми, собственная квартира - это не только чувство собственного достоинства. Это натуральная зависимость от любого ее каприза, это обещание ухаживать за ней, делать ей подарки.

- Я, пожалуй, выйду вместе с тобой, - сказал Виталик, не было и восьми часов, - понедельник, нужно край в девять тридцать быть у справы. - И я, пожалуй, поеду сегодня в подвал. Знаешь ли, Ира, я хочу купить туда двуспальную кровать, как у тебя в Теплицах, чтоб …

- Полностью выветрился дух Линды, - подхватила я.

Вот зачем я опять ляпнула про эту Линду?!.

Я опять не видела его три дня, и только каждый вечер мы довольно сухо разговаривали по телефону. Он купил не только двуспальную кровать, он купил стиральную машинку. И еще он мечтал о новом холодильнике. От бабушкиных денег, которые ему выслала мама, оставалось тысяч шесть, а тот холодильник, который ему нравился, стоил девять. Виталик мечтал махом заработать недостающую сумму. Я вяло отговаривала его, что продажа начнется только дней через десять, не раньше. Но он упрямо сидел в своем подвале и упрямо грезил о холодильнике.

На третий день мы забрели с Никольской в ресторан. Там случайно встретились с Люсей и ее Иришкой. Напротив Люси сидел Сашка-негр. Как Виталик "считается" с Павловым, так Люся никогда не "считается" с Сашкой. У них все подсчитано и все как в аптеке каждый день.

- Ты не держишь свое слово, - вдруг сказал, обращаясь ко мне, Саша.

- Какое слово? - страшно удивилась я.

- Да ты же клялась и божилась, что Виталика обратно не примешь!

За столом воцарилась тишина. Надо же, у меня вот уже два месяца медовый месяц, а люди что-то думают по этому поводу, высказывают свои мнения.

- А он и не спрашивал, - глупо сказала я, - он просто пришел и все. Он даже прощения не попросил.

- Ну и почему, Ира? - воскликнул Саша.

- Потому что я его люблю.

- Ах, как все это сложно, - сказала Люся.

- Ничуть, - встряла Никольская. - От женщин вообще нельзя требовать логики. Особенно от любящих женщин.

- Все равно. Я бы ни за что не простил, - сказал Саша упрямо.

- А кто тебе сказал, что она простила? - опять за свое взялась Никольская.

- Тихо, - вдруг сказала Люсина Иришка. - Вот он идет.

- Я почему-то знал, что застану тебя здесь, - сказал Виталик.

И, демонстративно оглядев всех присутствующих за столом, заказал себе пиво и рюмку водки.

- За то, чтобы друзья всегда понимали наши поступки,  - сказал он тост.

Я смутилась.

- Или, если не понимают, хотя бы принимали нас такими, какие мы есть.

И все ушли, а мы остались

- Ира, за что бы я ни взялся, у меня ничего не получается.

- Глупости, ты купил двуспальную кровать, стиральную машинку и мечтаешь о новом холодильнике.

- Не смейся. Холодно. Людей нет.

- Повторяю. У тебя сегодня плюс триста, у тебя всегда плюс триста, а у меня сегодня минус четыреста. Может быть, тебе слишком легко живется?!

- Может быть, у меня авитаминоз? (раньше он говорил "депрессия").

- Хочешь, я куплю тебе витамины?

- Ира, не смейся.

- Я не смеюсь, я не знаю, чем тебе помочь.

- Мне было бы достаточно и того, чтобы ты относилась ко мне по-прежнему.

- Я отношусь к тебе по-прежнему. Я отношусь к тебе лучше, чем по-прежнему, хотя лучше не бывает.

- Бывает, - сказал Виталик, вызвал Деда, и мы помчали на Моджаны.

Но как только Виталик попал в такси, он уронил мне голову на колени и заснул. Пришлось нам с Дедом его вдвоем до лифта переть. И храпел он всю ночь ...

- Если бы я тебя не нашел в "Жетецкой", все было бы по-другому, - сказал Виталик утром.

- Никогда не поверю, что можно так опьянеть с двух бокалов пива.

- И четырех панаков водки, Ира, не забывай.

- И зачем же ты так много пил?

- Я не знаю. Мне плохо.

- И мне нехорошо. Ты, как отсутствуешь по три дня, тебе всегда плохо. Может быть, ты эти три дня с Линдой встречаешься, а потом у меня отсыпаешься по неделям?!

- Ты с ума сошла, - сказал Виталик

- Да, я сошла с ума. Как только ты отсутствуешь, я думаю, что ты трахаешь Линду.

- Да я же тебе докладываю каждый вечер, что делаю, что ем, что пью, что думаю.

- Я переоценила свои силы, Виталик. Я не могу жить без тебя ни минуты.

- А я не могу жить с тобой.

- Почему?

- Потому что я постоянно чувствую себя виноватым.

Вечером он "отпросился" в подвал. Я не настаивала.

На следующий день у нас состоялась презентация второго альманаха "Графоман".

Левицкий поручил мне принести четыре сорта колбасы по полкило. Надежда-поэтесса, учитель французского языка в чешской гимназии, обязалась принести десять батонов белого хлеба, три булки черного и две пачки сливочного масла.

Пока гости собирались - мы в шесть рук, (я прихватила с собой Никольскую), налепили четыре подноса бутербродов. Левицкий - надо отдать ему должное - приволок семь пятилитровых галлонов итальянского вина. Гостей было человек пятьдесят, и все они были как с голодного края.

Когда всех пригласили в зал, где на сцене священнодействовал Левицкий, оказалось, что отрывок, который я собиралась прочесть из "Солнца осени", читать не придется, так как заявку на участие в "программе" нужно было подавать за две недели. Но я-то дома, пока выбирала отрывок, перебрала весь текст и пришла к заключению, что он сырой! Какие там есть пассажи! Какой еще пассаж, как сказал бы Виталик. Нужно срочно звонить моим князьям-издателям и возвращать рукопись на доработку!!

- Ты что здесь стоишь? - спросила Никольская, выходя из зала, - Там народ на сцену смотрит, открыв рты!

- А у меня еще пятилитровая бутыль вина в заначке осталась, - сказала я угрюмо.

И тут же к нам присоединилось человек десять.

Среди прочих - такая яркая, большая и очень энергичная женщина. Она представилась Ольгой Синенькой. Она сказала, что ее газета - "Пражские новости" - самая старейшая из русскоязычных газет в Праге, в этом году, первого марта, ей исполняется семь лет.

- Я, извините, газет не читаю, поэтому не имею чести знать...

- Бросьте, Ира, я читала вашу "Галерейку" в "Пражских огнях" и нахожу вас талантливой девочкой. Если вы, допустим, подарите мне один из своих "Узбеков", я помещу в своей газете отрывок из него. И может быть, рецензию.

- Если только она будет правдива, - сказала я.

- Зуб даю.

Я принесла с собой десять "Узбеков" на продажу. Я не продала ни одного, все резала бутерброды. Я сказала:

- Да ради Бога! - и тут же услышала, сбоку:

- Так это вы написали "Галерейку"?! Очень-очень свежо. Я, помнится, только ради "Галерейки" и покупал этот журнал, и очень расстраивался, когда не находил очередной главы.

- А вы кто?

- Я? Гриша. Ваш первый читатель.

- Нет, моя первая читательница - Рая.

- А она кто?

- Она - Рая. Это все, что я о ней знаю.

- А можно мы будем вашими читателями номер три и номер четыре, - вдруг сказала темноволосая девушка с азиатским овалом лица, стоявшая рядом с мужчиной в дорогом костюме.

- Вы хотите купить мою книгу?!

- Конечно.

- А как вас зовут?

- Майя.

- Все, Майя, с вашей помощью я выиграла у Стариковского бутылку шампанского. Он сказал, что за такую цену я не продам ни одной своей книжки.

- А какая цена?

- Двести восемьдесят крон. Это не я, это издатели.

- Оставьте себе двадцать крон на кофе, - сказала она, подавая мне триста крон.

- Лучше я их оставлю на одного панака, - засмеялась я.

Чем писатели - не то же самое высшее сословие лакеев?! Вон Бальзак пишет "Сидели на пороге буржуазии" и, ложью проникая в дворянские дома, "незаметно подготавливали их падение". Что-то я устала читать этого Бальзака. Разве дворянство и буржуазия - не небо и земля?!

Еще концерт не закончился, около нашей стойки сгруппировалась половина зала. На одну пятилитровую бутыль многовато.

Пока все соображали, есть ли поблизости, или в самом центре, какой-нибудь буфет, позвонил Виталик и сказал, что торжественный ужин, по случаю презентации второго номера альманаха, он не намерен снова отвозить в Теплицы и там выбрасывать. Тем более, что этот ужин нам приготовят в ресторане напротив.

Я подхватилась и полетела, позабыв про Никольскую.

Я даже забыла про Синенькую.

Но Синенькая про меня не забыла.

Мне позвонила Ирина Батурина, и, посетовав, что я вчера так быстро исчезла, сказала, что у нее ко мне серьезное предложение. Что Игорь Кронный задумал издавать собственную газету, и она, как особа, приближенная к императору, назначается главным редактором, а меня, так и быть, берет в замы. Мол, у нее есть кое-какой опыт, а у меня так просто опыт коллосальный, и вместе мы свернем горы, разумеется, не в ущерб основному месту работы.

- Ира, - сказала я, - я очень польщена, но я уже сто сорок семь раз говорила, и придется повторить в сто сорок восьмой, что я больше не буду заниматься журналистикой. Меня от нее тошнит.

- А-а, - сказала Ира Батурина, - ты, значит, не для денег пишешь, а для души…Тогда я тебя предупреждаю - сейчас тебе будет звонить Синенькая, о нашем разговоре ни слова.

- Я прочитала вашу книжку, - сказала Ольга Синенькая, действительно, позвонив через пару минут, - Кроме рецензии, которую я вам обещала, мы еще опубликуем отрывок из нее на разворот. И сообщим, что книжка продается в редакции. Смогут ваши издатели сделать дополнительный тираж? А еще объявим ее самым успешным произведением года, и первого марта, на презентации семи лет газеты "Пражские новости", вручим вам кубок газеты, как победителю конкурса на лучший дебют.

- Я потрясена, - сказала я.

- Держитесь за меня, - сказала Синенькая, - и вы не пропадете.

А я-то думала, что накануне поработала буфетчицей!

Вечером мы сидели в "Золотой лире" - Виталик, я, Никольская и Маришка, и так я нахвасталась, что закатила Виталику оплеуху, а он мне две. Я убежала из ресторана, и даже проехала одну остановку, когда девчонки меня вернули. Мне пришлось идти обратно пешком, и Никольская буквально запихнула нас в приехавший трамвай. Виталик решил выйти через две остановки, я сказала:

- Если ты сейчас выйдешь, то выйдешь навсегда.

Он вышел.

А через четыре остановки перезвонил и сказал, что догонит меня на Деде.

Это была уже даже не мыльная опера.

Виталик сказал, что если я его еще раз ударю, он меня убьет.

Я сказала, что я его не ударила, а просто откинула его руку, которой он схватил меня за волосы.

- Я тебя не хватал! Я тебя сексуально дернул!

- Откуда это ты взял, что дергать за волосы - это сексуально?! - заорала я. - Третий класс церковно-приходской школы?! Это было больно!!

- Да не было тебе больно! Это Синенькая тебе вскружила голову, долбаная ты писательница!

- Не смей!

- Ира, с тобой невозможно стало разговаривать!

- При чем тут разговаривать?! Хочешь, я тебя дерну за волосы?!

- Если ты меня сейчас дернешь за волосы - я тебя убью.

- В порыве страсти? Как ты мог при девчонках ударить меня?!

- Я только сожалею, что ударил женщину в твоем лице.

- А я сожалею, что ударила мужчину в твоем лице всего один раз.

Помириться нам не удалось. Виталик как приехал на Деде, так и уехал. Оказалось, дома Наташи нет. Она уехала на встречу с русскими евреями, которые приехали аж из Израиля, а играют в ту же самую игру, что и Наташа с Франтой. По Интернету. Франта ехать отказался, и, пока я готовила ужин, ныл мне про то, что Наташа ничего в доме не делает, целый день сидит за компьютером, везде "хлив", "вечери" приходится ждать до девяти, а уж чтоб в машинку белье затолкать - нужно просить по пять раз.

- Я тебя уже тоже пять раз просила поменять лампочку в люстре, - вяло отбивалась я.

- Вы можете сами зайти за этой лампочкой после работы! - орал Франта.

- Да я ни черта не понимаю в лампочках! - повышала голос я. - В конце концов, кто в доме мужчина?!

- Мужчиной я себя не ощущаю! Что бы я ни говорил - Наташа улыбается и продолжает ничего не делать!

_ Она делает, Франта! Скажи спасибо, что твой сын жив и здоров! К тому же она учится!

- Она учится всего два раза в неделю! А в остальное время она играет в эту проклятую компьютерную игру!

- Да ты же сам в нее играешь!

- Я играю всего два часа вечером!!

И так по кругу, по кругу, пока, наконец, не готов ужин. Мужчины садятся в зале за стол, и, слава Богу, все затихает. Мужчину нужно только вовремя накормить - я прихожу к выводу, что Виталик был голодный. Самое время подумать.

Что с нами происходит?

Что происходит со мной?!

...Сама церемония награждения происходила быстро и красиво. Разумеется, в Доме науки и культуры при посольстве РФ (и когда уже я запомню, как он правильно называется?). Ольга Синенькая объявляла победителя в номинации, все это были, в основном, фирмы. Ведущий вручал кубок, представитель фирмы говорил несколько слов. Когда вызвали меня, я, запинаясь, сказала "Спасибо большое, я вас всех люблю", и мое выступление Виталику понравилось больше всех. Мы помирились с ним буквально на следующий же день, как протрезвели.

Все мои любимые сидели в пятом ряду, а я в первом, рядом с Синенькой, и, когда выступали артисты (а их было шесть), я дарила им цветы по указке Синенькой. И было мне странно, что это делаю я, так, что даже спросила:

- Неужели нет никого из редакции?

- Все здесь, - холодно ответила Ольга. - Хотите - познакомлю?

И по ее тону я поняла, что не хочу.

Бог их знает, почему у них так получается. Мой первый редактор в Чехии - Юлька - тоже не переносила своих сотрудниц. В результате какая-то из них ее подсидела, и она лишилась места. То ли дело в нашем мире художников!

Никто у художника не может отнять работу, потому что никто, кроме художника, его работу сделать не может. У нас нет интриг, нет козней, у нас даже нет сплетен. Художник сам себе работу придумывает, и делает только то, что любит делать. Любит и умеет. А то, что один бывает успешней другого, так это степень таланта. Ну, кто будет спорить о степени?! Или она есть, или ее нет. Проще пареной репы.

В общем, по окончании торжественной части всех присутствующих пригласили на фуршет в фойе. О том, что единственный автор, награжденный кубком, будет продавать книжку, за которую был награжден, Синенькая объявить забыла. И мне пришлось самой приставать к присутствующим, после того, как они утолили свой первый голод.

Барную стойку поделили два спонсора. С винами и с тортами. Вот они-то, несчастные, и купили у меня по одной книжке. Третью я подарила пани Ноне, известной меценатке всех русских художников, когда-либо проживавших в Праге за последние тридцать лет, а семь оставшихся экземпляров в сердцах запихала обратно в пакет. Какое убожество, эти наши предприниматели!

Двое из тех, к которым я приставала, сказали, что они вообще книг не читают, некогда. А третий меня добил. Он сказал, что деньги у него в машине, а ему не хочется бежать в машину по такому холоду. Триста крон! Это для него деньги, которых у него нет с собой! Вот уроды. И что сделаешь с такими предпринимателями?! Неужели они поднимают чешскую экономику?! Да они свой зад поднять не могут.

Если б не Синенькая - я бы ушла обиженная.

Она заставила двух главных спонсоров раскошелиться дополнительно - одни подарили мне бутылку французского вина, а другие - торт. Розы, роскошные, белые розы - пять штук - привезла мне Надя Елинкова, привезла, подарила, поцеловала и уехала. Замечу, опять же, она продает картинки на Гавелаке. Как все-таки людей облагораживает искусство! Это вам не пресса.

Виталик меня, всю в подарках, повез в подвал.

Мы из этого кубка буквально выпили по глотку того вина, и он рухнул на кровать как подкошенный. Слишком переволновался за меня, словом. Я вызвала Деда и уехала домой. Не могла же я в новом костюме утром пойти на работу.

- Ты меня нисколько не любишь, - сказал Виталик, проснувшись.

Какое чудо - мобильный телефон. Сейчас даже не нужно находиться рядом, достаточно нажать кнопку.

- Я люблю, но мне нужно было переодеться.

- Для тебя наряды и почести важней!

- Дурачок, мне нужно было переодеться!

- Ты теперь с кубком, а я - говно.

- Виталик, ну хочешь, я брошу станок, и приду к тебе?

- Лучше я к тебе приду, после работы.

- Я до этого времени еще сто раз тебе перезвоню. Люблю тебя.

Но, видно, пересказывая Тарасу предыдущий вечер, Виталик переусердствовал. В результате мы, по его инициативе, встретились в "Жетецкой". Там уже сидели Павлов и некто Женя со своей женой Наташей. Наташа прочитала десять глав из "Узбека", которые опубликовала Синенькая в своей газете, а Женя - вторую часть "Одиссеи" в альманахе Левицкого. Они мне пели такие дифирамбы, особенно Наташа, что Виталику опять стало тошно.

- С тобой нет сладу, - говорил он мне заплетающимся языком, когда Дед мчал нас на Моджаны, - к тебе просто не подступись! Ты у меня развиваешь комплекс неполноценности!

- Помнится, когда-то я лишала тебя инстинкта самосохранения.

- Я не могу так, Ира. Я должен что-то подобное сделать сам!

- Фигня это все, Виталик, через два дня забудется. А мы с тобой пять лет вместе.

- Для меня это слишком много. Я чувствую, что застоялся.

- А по-моему, залежался, - сказала я, когда он, едва коснувшись подушки, заснул...

- Давай никуда не пойдем, - сказал Виталик, проснувшись.

- Ты пойми, - ответила я, - что мое литературное творчество нас не кормит! Нас кормит только мой несчастный станек на Гавелаке.

- Меня кормит Павловский станек на Сходах, - занервничал Виталик, однако же я готов оплатить твой единственный выходной день!

Я не стала говорить ему, что это минус четыреста и еще законная штучка, которую я бы могла заработать. Я согласилась на его пачку сигарет и пакетик вина, пока готовила обед.

Виталик до вечера просидел за игрой в Интернете. Он играет в футбол. Он там уже накупил каких-то супер-игроков, почище Абрамовича, и забирает кубки один за другим. Жалко, что виртуально.

Вечером я не выдержала. Сказала:

- Давай пойдем в какой-нибудь бар, посидим.

- Тебе бы все сидеть да сидеть, - вдруг разозлился Виталик. - Надо же и что-то делать!

- Что-о? - сказала я. - Это ты кому говоришь?! Ты, который просидел весь день, бог знает за каким чертом?!

- Я отвлекался от невыносимости бытия!

- А что я, по-твоему, делала?!

- Ты пыталась изображать из себя любящую женщину!

- Все, - сказала я, - ты меня зае..л, отправляйся в свой подвал!

- Ну, и какая ты после этого женщина?

- Я - нормальная. А вот какой ты после этого мужчина?!

- Линда мне таких вопросов не задавала!

- Ах, Линда!! Мотай, е…сь со своей Линдой, придурок!

- Ира, ты, главное, не ругайся. Литература не терпит мата.

...Литература не терпит мата. Хорошо, я, стало быть, не терплю литературы. Я не могу иначе выразиться, когда внутри у меня все жжет, взрывается и клокочет, и выливается наружу матом. Простите, лавой. Хороший вопрос время от времени назревает в журнале "Кроссвордист в Германии". Казачья атака. Ответ - лава. Папин дедушка был донским казаком. Я прямо до корней волос чувствую, что такое - лава. Это когда мочи нет больше. Ни мочи, ни мочи.

За что меня обижал Виталик?!

За что Виталика обижала я?!

Три дня он не звонил мне.

Три дня не звонила я ему.

Вот так и кончается любовь - внезапно.

Факт, нужно менять зубную пасту.

Часть 4

Я продала "Узбека" художнику Коленьке Карелову, художнице Марине Никаноровой, художнику Пете Киянице, Павлову, работающему с картинками вот уже лет пятнадцать, Ирине, продавцу сувениров возле Павлова на Старомаке, Фире, Фариде, Кате Антиповой, жене художника, Наде Элинковой и ее сыну Диме, художнику Толику Гусарову, Маришкиной Маришке - компьютерщице, Маришкиной же Тамику, проживающей в Париже и работающей в кулуарах Европейской Унии.

Разумеется, Саше Семенееву, которого представлять не надо, он у нас на Гавелаке - знамя отрядное, жене художника Томе Артамоновой, художнику Андрею Латынину, Кияму, колоритнейшему персонажу "Узбека", который приобрел их аж три экземпляра, два из них - в питерский и московский офисы, Мирославу, который не знал, что приобретает, но купил, да еще Виталик подогнал покупателя  - своего знакомца-словака, про которого он утверждал, что тот - настоящий шпион, и мне это надоело.

Я не звонила Виталику шесть дней, пока от Сашки-негра не узнала, что он заболел и слег.

Это смешно до слез. Как только я начинаю думать, что моя любовь к нему прошла, он заболевает и лежит, пока я не перестаю так думать. Я тут же купила курицу, чай, лимоны, закрыла станек и помчалась в подвал. Через два часа он пил горячий бульончик с благодарностью ребенка, которого простили.

Через два дня, покачиваясь, уже прохаживался по комнате и шутил.

Еще через два дня вышел на работу. И мы снова да ладом зажили как у Христа за пазухой. Боже мой, это продолжается пять лет!

Нет и не было человека нежнее, чувствительнее и деликатней, чем Виталик.

Нет и не было человека капризнее, противнее и бесчувственнее, чем он.

Но вот притча - только от меня зависит, какой он гранью повернется ко мне. Так, может, только в себе самой и нужно искать причину, - какой гранью?! Нужно тщательнее следить за собой, своей внешностью, своим поведением, а главное, своей речью? Может быть, хватит уже - ради красного словца?..

Седьмого апреля авторы альманаха собирались у Кронного, на втором этаже в кафе.

Обсуждалось издание третьего номера.

Левицкий хотел знать, будет ли третья часть "Одиссеи".

А я точно знала, что будет, да уже, фактически, есть, и мне нисколечко не страшно. Делай что должен, и будь что будет. И такое спокойное, можно даже сказать, достойное состояние духа я получаю от Виталика.

Я его никогда не предам.

Я его никому не отдам.

Я ради него сверну горы...

Любовь любовью - а слесарь слесарем.

В теплицкой квартире - продолжается! - потек бачок в унитазе и мы затопили соседа с нижнего этажа. Он вызвал аварийку и урядника, чтоб взломать замок и перекрыть воду. Пришлось Наташе в срочном порядке ликвидировать последствия аварии. Триста крон аварийке, тысячу крон за новый бачок, три тысячи соседу за материальный ущерб и тысячу Наташе на поездку, плюс двести крон ей же, как премию за отлично выполненную работу. Итого пять пятьсот, когда денег нет катастрофически. Ох, уж мне эта квартира!

В понедельник жаловалась Люсе и Серебряному:

- Оказывается, это как женщина: за ней постоянно нужно ухаживать, ее нельзя так просто бросать и наведываться к ней раз в месяц! С ней нужно жить!

- В ней нужно жить, - засмеялся Серебряный. - Любовью нужно заниматься регулярно.

Вот я и поехала в Теплицы - заниматься любовью. Но, по-моему, я занималась онанизмом. Потому что Виталик со мной не поехал. Сказал, что у него море долгов и их нужно отрабатывать. Как будто у меня озеро. Сказал, что у него денег нет на поездку. Как будто тысяча крон - деньги.

Теперь я смотрю на все это и думаю, что оно принадлежит мне не по праву. Может быть, во мне уже развился эмигрантский комплекс, что мы вечно живем по чужим углам, вынуждены пользоваться старыми вещами, такими, которых уже не жалко хозяину, и сами их особо не жалеем, поэтому все в наших углах выглядит старым, потускневшим, покосившимся, бедным. Но я не эмигрантка. Я просто русская гражданка, работающая за границей. И вдруг - такая квартира. После Моджан я захожу туда, как в музей. Везде такая чистота, красота и строгость. Ни одной тряпки не валяется. Ореховые полы тускло поблескивают. Люстра рассыпает тысячи искр. Моя гордость - выгнуто-вогнутая стенка от Ваврички - гостеприимно раскрывает элегантную дверцу и выдает мне хрустальный бокал. Я сажусь за стол черного дерева, наливаю себе французское вино и говорю "Ну, здравствуй!"

Какие триста крон, плюс тысяча, плюс двести?!

Разве можно это чувство измерить какими бы то ни было деньгами?!

Я дома!

Утром встаю и отправляюсь к Вавричке.

Иду по грушевой аллее, никого не трогаю, раз - пан Вавричка на автомобиле. Остановился - я села, говорю:

- Иду к вам, простите, прошло больше трех месяцев, к тому же в прошлый раз я была не в себе и смутно помню, как выглядит эта ваша кожаная "соуправа"...

- Нет проблем, - говорит пан Вавричка. - Я, правда, не знаю, о какой "соуправе" речь, но даже если она продана, там есть другие интересные "соуправы".

- Мне не надо другие. Мне надо эту. Понимаете, пан Вавричка, я надеюсь стать писателем, а в моем представлении у каждого писателя в кабинете непременно должен стоять кожаный диван.

- Это дело хорошее, - неуверенно сказал Вавричка.

Мы приехали, и я это увидела. Ах, даже пьяный глаз меня в прошлый раз не подвел!

- Эта мебель, Виталичка, обалденная! Это даже не мебель, это настоящий ленинский уголок! Факт, Ленин на нем и сидел в 1905 году!

- Ира, не увлекайся, дальше.

- Дальше я все обнюхала, облапала, чуть ли не облизала  - и нигде не нашла ни одной царапины, не то что пореза, старая, да, вся в таких морщинах, но внушает чувство, что на прием к председателю Совнаркома попала!

- Опять начинаешь?!

- Ну, не буду. Я сорок минут на нее пялилась, а потом позвала-таки пана Вавричку. Говорю - у меня три вопроса. Первый - можно ли эту кожу почистить и чем. Он сказал, что есть специальный магазин, там это называется не на "чистку" кожи, а на "чинность" кожи. Понимаете, говорит, о чем я говорю? Да, отвечаю, у кожи есть свой "чин". Он даже засмеялся. Потом, говорю, там одна дверь и другая углом, я боюсь, что это не пролезет. Он сказал, пролезет, все двери делают так, чтобы пролезла вся мебель. В крайнем случае, там съемные подушки. Тогда, говорю, последнее. У меня есть только четыре тысячи. Можно я оставшиеся две с половиной заплачу сразу, как только это "пойдет"? Можно, говорит. И вы, говорит, у меня такой любимый постоянный заказчик, что мебель мы повезем сразу вслед за вами, через часик. Вы там пока все подготовьте.

Я пулей рванула к дому. Мне еще нужно было освободить вторую прихожую от Мирославовых "хвостов" - я отделила зерна от плевел, зерна уложила в прачечную, на пенопласт, а плевела в мусор, получилось полное ведро. Я даже успела помыть пол в кабинете. С минуты на минуту жду.

- Поздравляю, - сказал Виталик, но как-то вяловато.

Приехали мужики вдвоем и пан Вавричка. Я ему похвасталась отмытой люстрой. Он похвалил. Мужики возились полтора часа. Вавричка на это время уезжал. Я заламывала руки, так мне жалко было мужиков. Но все вперли. Я дала им по двести крон, извинилась, что мало. Но они поблагодарили. Пан Вавричка специально вернулся, чтоб слышать, как благодарят. А мне пообещал, что в следующий раз отвезет меня в магазин, где занимаются только кожей. Но я не утерпела. Как только осталась одна  - бросилась отмывать эту кожу теплой водой с мыльным раствором и губкой. Весь большой диван отмыла, приступила к креслу, когда увидела на большом диване разводы. Испугалась, бросила. Каждый должен заниматься своим делом. Лучше я позвоню Наташе, дочь у меня такая же энтузиастка, как я.

Наташа сказала, что очень даже хорошо, что маленький диван во вторую прихожую встал. Сказала, туда же еще рогатую вешалку в угол, и все. Ну, может, еще маленький столик. С пепельницей. Мол, на прием к совнаркому, так с удобствами. И мы обе засмеялись.

Когда мы уже с Люсей направлялись в бассейн "Аква-центра", я позвонила маме. Светило апрельское солнышко, цвело все, что только может цвести.

- Ирочка, не трать деньги, я приеду и все сама увижу собственными глазами, - сказала мама из своего, как пить дать, занавоженного весенней слякотью Челябинска.

- Мама, - возмутилась я, - я только что отдала пану Вавричке четыре тысячи и не крякнула, а ты не хочешь меня выслушать за какие-то четыре копейки!

- Ну ладно, рассказывай, - сразу сдалась мама, и потом похвалила меня.

А мне всего-то и надо было - незаметненько узнать, как она себя чувствует, как ее здоровье.

- Все нормально, - сказала мама. - Вот учебный год скоро заканчиваем.

- Да чтоб он провалился, этот твой учебный год, - сказала я.

- Не надо, - заобижалась мама. - Хороший учебный год! Хорошие дети!

- У тебя всегда дети хорошие, - не сдавалась я. - Вот приедешь, увидишь, как жить можно.

- Видно, и впрямь есть такие учителя, которых из школы выносят вперед ногами. - сказала я Люсе в сердцах, - Как актеров со сцены.

- Не сердись, - сказала Люся. - Вот ты бы согласилась, если бы у тебя отняли смысл жизни?!

Перезвонила мама и спросила:

- Я что-то не поняла. У тебя что кабинет - правительственный?!

Мы с Люсей расхохотались. А когда успокоились, я ответила словами Люси:

- Им можно, а нам нельзя, что ли?!

...На следующее утро, заказав такси на семь тридцать, я в последний раз прошла взглянуть на приобретенное чудовище, а проснулась в пять утра и битый час уговаривала себя, что все сделала правильно. Даже если этот кожаный монстр будет нагонять на детей жуть, и то правильно. Буду пугать их: "если не будете слушаться - пойдете сидеть на кожаный диван". Даже если этот кожаный монстр будет нагонять жуть на меня, и это правильно. Все-таки это кабинет писателя, а не кружок кройки и шитья. Самое время начинать мечтать о бюро...

Прага вылила на меня, как обычно, ушат холодной воды.

Если бы не Виталик, по которому я безумно соскучилась, я бы не протянула две недели, оставшиеся до Международной книжной ярмарки, к открытию которой мои князья-издатели обещали сигнальный номер "Солнца осени" и презентацию издания в рамках ярмарки. Велено было подготовить пламенную речь минуты на три. Будет телевидение.

Вот что я скажу всем этим доброжелательным, но абсолютно чужим людям?!

Неужели опять начну рассказывать, что нам, выходцам из бывшего СССР, довольно трудно адаптироваться на новой почве?!

...Первое мая мы праздновали, как будто до сих пор живем в СССР.

Второго мая я продала оригинал Асхата, невероятно красивого и доброго деда с золотой рыбкой - любимый мой сюжет, я даже решилась поместить его на обложку "Солнца осени", пусть дед будет осенью, а рыбка - солнцем, пусть каждый задумается, почему это в старости достаточно солнце держать в ладонях, а не просить его еще о чем-то. Несущественном. Потом - паровозиком - два коллажа Гора  - столько лет продаю эти коллажи, а они не становятся от этого хуже; и уже в конце дня - Маришкину "Коломбину", что-то она опять придумала, какой-то подклад под масло, выглядит богато и весело, сущая радость - продавать Маришку. И что мне, пускать слезу и жаловаться, что мы за квартиры платим в три раза больше чехов?! Что одни эти бумажки с продлением отнимают два месяца каждого года из нашей жизни?! Что по живностинским листам мы платим налоги как предприниматели, хотя из нас предприниматели, как говорит мой папа, как из коровы - балерина?!

Нет, я скажу, что я безумно счастлива.

Что никогда бы в России не издала вот уже две книги. Как сказал мне там один редактор, имени его называть не буду: "Только через мой труп".

Что никогда бы не поняла, что такое красота. Я уже девять лет - в красивом месте - продаю красивые произведения - красивым людям!

А главное, я бы так и умерла на окраине зловещего города Екатеринбурга, не узнав, что такое свобода.

СВОБОДА.

Так я и сказала.

Потом издатели утверждали, что три раза видели меня по ЧТ-1 в новостях. Свобода!..

На Гавелаке над нами начальников нет. Только два справца.

Пан Безхлеба (ей Богу!) и пан Двожак. Когда был пан Милан - у него фамилия была Чешпиво, я не вру, но пана Милана уже года два как перевели на другой рынок, поскучнее, и нам без него тоже не весело. По крайней мере - запрет продажи "от поледня" поставил всю нашу продажу в "сезон" под угрозу. То, что сезон начинается, я сужу по тому, что уже с пятнадцатого мая начинаются проблемы. Я не достала место. Да и никто не достал. Ни Светка, ни Седа, ни Миракян. Уж не говоря о Никольской. Вот тебе и свобода. Иди куда хочешь. Но зато начальников нет. Моя мама, всю жизнь проработавшая на "ставке", этого никак не может взять в толк. Она, например, до сих пор говорит: "Не могли бы вы своего "справца" попросить, чтобы он вам платил чуть больше денег?" - "Да мы сами ему платим, мама, по четыреста крон в день за убитую улочку, куда за день забредает от силы два человека!" - "Не понимаю, за что же вы тогда платите?!" - "За шанс! Это и есть свобода!". - Не понимает.

В первую неделю я не расстроилась. Из Теплиц пришла бумажка на пять тысяч крон, за сэкономленную горячую воду. Холодную мы, к сожалению, перерасходовали из-за этого чертового бачка. Я три дня трудилась над третьей частью "Одиссеи", но, к сожалению, в третий номер не успела.

Во вторую неделю, когда пан Двожак развел руками и сказал сакраментальное: "Е мне лито", Светка заплакала.

- Ира, это не дело, у меня двое детей, у меня муж-художник, как мы должны жить?!

- У меня двое внуков и дочь, которая работает через пень колоду на каких-то бригадах.

- Нужно немедленно что-то придумывать, немедленно!

- Мы с января знали, что наступит май, и что-то ничего так и не придумали.

- Помнишь, Юрка говорил, что можно взять каких-нибудь пару метров в отеле, в каком- нибудь дорогом отеле, где много иностранных туристов? Давай попробуем походить по отелям?

- Давай попробуем.

Всю неделю мы таскались по отелям. На нас смотрели как на тронутых. В лучшем случае отвечали, что у них совершенно нет места для картинок. В худшем, что им это в голову не приходило, но раз уж пришло, то лучше они предоставят место для чешских художников. Как будто чешским художникам нужны их пару метров в фойе! Но таким образом, мы пришли к выводу, что нужно искать отели с владельцами-иностранцами. Неужели такие в Праге есть?!

В третью неделю пан Безхлеба сжалился и выделил мне станек на два самых дохлых дня - среду и четверг. И мы простояли на нем со Светкой пополам. Каждая заработала по три тысячи. Хоть что-то. Или продление агонии.

Вечером я подошла к Значку и заныла:

- Сашечка, возьми меня на работу, хотя бы на тех два дня, когда ты отдыхаешь!

- А как же Юрка? Ира, я же не могу его просто так выгнать!

- Да ведь он уже в каком-то отеле место себе нашел, хвастался нам со Светкой!

- Еще не нашел, еще только в стадии переговоров с владельцем.

С утра мы со Светкой снова побежали по отелям.

В воскресенье всегда были станки, хоть два-три, да были. А тут вывалился один. И мы встали на один станек втроем - Маришка, Светка и я. Втроем! Я такого на своей памяти не имела.

- Было, было! - сказала Светка, - а все равно свинство! Надо что-то немедленно делать, девочки!

Они с Маришкой две недели долбали меня - надо что-то делать Я долбала Никольскую, а она невозмутимо возражала:

- Делать нечего, надо перетерпеть. Всегда так в мае было  - не было места, если не помнишь - открой "Узбека" и перечитай первые десять глав…

Да знаю я эти главы наизусть. Тем более, что уже не май, а июнь через три дня. Так круто, как нынче, не было никогда. Втроем на один станек! И продались-то на копейки, и я еще лучше всех - унесла домой "законную штучку".

В понедельник заработала три "штучки".

В среду пан Двожак выкатил Светке аж "таг", факт, кто-то умер. Она взяла меня напополам. В четыре часа приехал Асхат и подменил ее, у меня к тому времени "тыржбы" было три тысячи. До вечера я помогла Асхату заработать тысячу, и он мне - две. В общем, у меня было пять тысяч "тыржбы" (неужели по-русски это - выручка?) и две тысячи денег художника Саши Чулкова, который не пришел. Я пошла на почту и заплатила за теплицкую квартиру. Я подумала - пусть авторы разорвут меня на части, но я точно знаю, что ни в четверг, ни в пятницу, ни тем более в субботу места у меня не будет.

Но перед тем как пойти и заплатить за квартиру в Теплицах, я совершила подвиг. Притом коллективный.

Мы с Асхатом шли через Старомак - он к Сашке-негру, спросить, нет ли каких-нибудь денег для него, а я за компанию и по пути на почту. Саша был занят, бился с какими-то итальянцами, холстик стоимостью в тысячу крон казался им непомерно дорогим. Асхат отошел к продавцу Павлова, а я осталась стоять не пришей рукав. И увидела Айказа. Он ко мне подкрадывался перебежками. Постоит у одного станка, перейдет к другому, еще постоит, наконец, оказался рядом.

- Привет. Как дела?

- Спасибо.

- Как твой молодой человек?

- Спасибо.

Тут он сделал движение, будто выполнил этикет и откланивается. Тут меня и осенило.

- Айказ, мне нужно поговорить!

- Говори.

- Мы хотим - я, Света Ахметова и Маришка-питерская  - хотим место на Старомаке. Хоть лоток, хоть шесток, хоть пятьдесят на семьдесят сантиметров, лишь бы папка вошла. Мы бы платили так же, как Люся. И никогда бы вас не подвели.

- С чем? С картинками? - спросил Айказ и, уловив мой покаянный кивок, нахмурился. - Нет, это уже невозможно. Просто нет и все.

- А на той стороне?

- Да вы там прогорите, на той стороне, - сказал он, помолчал и добавил. - Хотя кто его знает…

Я боялась вздохнуть.

Айказ развернулся, пошел прочь и уже через плечо бросил:

- Третьего у нас будет собрание. Я переговорю с паном Шмердой.

...Вот какие из нас предприниматели?! Столько лет идти к такому простому разговору! Но еще год назад у меня бы так не получилось. Да и нынче получилось только потому, что весь Старомак ознакомился с газеткой "Пражских новостей", в которой был опубликован отрывок из "Солнца осени", да еще с такой рецензией Синенькой, такой рецензией, что мне в глаза людям стыдно смотреть, - она меня там сравнивает с Ремарком и Хемингуэем! Айказ газетку тоже читал, иначе не спросил бы меня о моем "молодом человеке".

Кстати, о молодом человеке.

Такое чувство, что весь месяц этот молодой человек отсутствовал.

Или безработным о любви вообще не приходится думать?!

По крайней мере, о нашем разговоре с Айказом я, вернувшись домой, Виталику не рассказала. Я просто сказала, что встала на уши, чтобы заплатить за теплицкую квартиру, и сейчас у меня все болит, а особенно уши.

Виталик весь день провел дома. Просидел в Интернете, попивая вино. Наташа кормила его обедом, а когда я пришла, начался его любимый футбол. Я сумела продержаться только до второго дополнительного времени и уснула. Виталик меня не разбудил.

Бляха-муха, завелся у меня в доме вечно пьяный щенок!

А кто же он, если я - вечно пьяная лошадь?!

Я не могла эту среду - этот единственный шанс заработать денег - променять на то, чтобы валяться в кровати и ждать, пока на него накатит желание!

Я работала целый день, я нервничала после разговора с Айказом, а Виталик не захотел поступиться даже и такой ерундой, как футбол!

В четверг я места не достала, что и требовалось доказать, а Виталик уехал на работу. Да еще перед уходом предупредил, что вечером поедет в подвал. Это он меня так наказывал, наглец. Я позвонила Маришке, у меня осталось пятьсот крон от чулковских денег, и пригласила ее в бассейн.

- Ничего, если я притащусь с Франтиком? - спросила я.

- Конечно, - легко согласилась Маришка.

И только когда я увидела, как Франтик ползает в хрустальной воде, смешно перебирая руками по дну и деловито выплевывая воду, попавшую в раскрытый от смеха рот, только тогда я почувствовала себя счастливой. Какой мне молодой человек, когда я уже - натуральная бабушка?!

...Виталик позвонил мне в одиннадцатом часу вечера и уже в стельку. Дежавю.

- Ира, - сказал он заплетающимся языком. - Я независимый от тебя человек!

- Чудны дела твои, Господи, - сказала я. - Я от тебя зависимый, а ты от меня нет.

- Да, я - нет. Я - независимый!

- Вот и спи со своей независимостью! А меня оставь в покое.

Я положила трубку. Он снова позвонил:

- Не бросай трубку. Ты на что-то злишься?

- Да я в бешенстве!

- Почему?

- Ты все еще спрашиваешь - почему? Смотри, Виталик, нас ждут большие неприятности. Ты месяц со мной не спал, целый месяц, а сегодня трусливо убежал в подвал!

- Я не убежал. Я поехал переодевать штаны и ботинки на шорты и сандалии!

- Ты даже не хочешь об этом задуматься!

- Ну почему, я думаю. Вот вчера, например, я был готов, а ты заснула.

- Так и не дождавшись конца твоего гребаного футбола!

- Футбол не трогай.

- Трогай ты его. В одиночестве.

Я опять бросила трубку. Он опять перезвонил:

- Ира, не делай так. Ты же знаешь, что я буду звонить до тех пор, пока ты не выскажешься до конца.

- Да что тут высказываться? Ты просто прячешь голову в песок, в какие-то шорты, какие-то тапки!

- Я не хочу разговаривать с тобой в таком тоне.

- А я вообще не хочу с тобой разговаривать!

- Ты, значит, можешь позволить себе с подружкой целый день проваляться в бассейне, потягивая пиво, а я не могу с друзьями посидеть вечером над тремя текилами?

- Да какой тебе друг - Павлов? Он твой работодатель!

- Там был еще Костя.

- А Костя - кто? Человек, который у тебя снимал угол в подвале, пока ты у меня жил! Красота! И, кроме того, мы в бассейн пошли, потому что не было места. Если было бы место - я вприпрыжку бежала бы на работу и не завидовала бы никому, кто отдыхает!

- Однако ты отдыхала.

- А ты уработался. Вот и продолжай в том же духе.

- Это ты продолжай, - с угрозой сказал Виталик, и, наконец, сам повесил трубку.

Вот и хорошо, вот и замечательно, - думала я, засыпая в душной, слишком большой постели для одного. - Вот возьму и поеду завтра в Теплицы одна! Отдых на Барбаре, это такое озеро в горах, а вечером - карнавал. Где я еще такое увижу?! И Бог с ним, с Виталиком. Он мне только весь праздник испортит. Напьется с вечера и заснет на сутки, как у него всегда получается в Теплицах. Даже дивана моего не заметит.

Ах, диван!

Первым делом, войдя в квартиру, я поставила две бутылки сухого вина в холодильник, а вторым прошла в кабинет. Позвонил Виталик.

- Привет, я тебе, кажется, вчера чего-то наговорил?

- Ну, не буду же я тебе сейчас повторять - чего.

Сама думаю, кто кому наговорил, еще нужно посмотреть.

- Мне как-то не по себе, Ира.

- Еще бы, столько пить.

- Ну, зачем ты так!

- Как?

- Можно, я вечером приеду?

- Можно, но только в Теплицы.

- Ужас, - сказал Виталик, - везет тебе! А где деньги взяла?

- У Сашки-негра заняла. Чем дома два дня на стену лезть и гнобить все живое вокруг, лучше принять участие в мероприятии города, в котором я как-никак должна принимать участие.

- Везет тебе, - повторил Виталик, - здесь такая жара - кошмар!

- Но ты же в шортах? - засмеялась я.

- Ира, ты на меня обижаешься.

- Нисколько.

- Ладно, я позже перезвоню. Или ты?

- Я еще нет.

- Тогда я.

Я разговаривала с Виталиком, плюхнувшись на маленький диванчик во второй прихожей и краем глаза рассматривая большой. Он мне больше монстром не казался. Может, как-то подобрался, ужался в размерах, а в общем, стоял внушительно, но не страшно. Внезапно я заметила едва заметный налет пыли на дубовом полу.

- Господи, - сказала я, закончив разговор с Виталиком, - дай-ка я тебе тут полы протру, чтобы свежее дышалось!

Я просто считаю, что на некоторых вещах опочивает Бог.

Да я скажу больше - Бог опочивает на целых Теплицах и его окрестностях. Нужно чтобы с этими словами рядом помещалась фотография озера Барбара, потому что у меня не столь богатый лексикон. Чистейшая вода, зеленая трава, кое-где березки для тех, кто любит тень, вереница веселеньких питейных и закусочных заведений, а на другом берегу - величественная гряда гор, прямо за ними Германия, или даже на их вершинах. По крайней мере, три белых ветряных мельницы, как три дорогих игрушки, приветливо машут крыльями, очеловечивая пейзаж.

Люди - золото. Во всяком случае, их немного и всем хватает места под солнцем. Мы веселились целым кагалом  - Серебряный с семьей, художник Посудевский, Люся с Иришкой, и я с Наташей и Владиком, приехавшими следом за мной.

- Что? - сказала дочь. - Карнавал?! Я такого события не пропущу.

Виталик пропустил. Когда уже после пятого его звонка я сказала - приезжай, Виталичка, плюнь на все, и деньги - ничто, и долги - ерунда, он ответил:

- Мне бы твое отношение к жизни! Тоже мне, Пушкин, выискалась!

- А ты непроходимый.

- Что ты сказала?

- Я забыла.

- Ира, если ты не работаешь, да еще я перестану работать - что с нами будет?!

- С нами уже есть.

- Поговорим завтра, - сказал Виталик и бросил трубку.

Неужели я хотела сказать - непроходимый дурак?!

Вот что может случиться с женщиной, когда мужчина не занимается с нею любовью регулярно.

Допустим, Виталик слишком много работает, а я слишком много вынужденно отдыхаю. От безделья, надо заметить откровенно, и безденежья, я лезу на стену. У меня все время скверное настроение. Как я могу нравиться человеку, когда у меня скверное настроение?!

- Ты перестал спать со мной! Ты перестал хотеть меня!

- А что ты делаешь для того, чтобы я тебя хотел?! Ничего не делаешь!

- Я не делаю?! Да я день за днем убиваюсь, чтоб ты меня захотел! И мытьем, и катаньем, и слезами, и истериками!

- Этим ты ничего не добьешься.

- А я больше и не собираюсь. Чего можно от тебя добиться, когда ты каждый вечер вдрабадан, так что только до кровати и захрапеть! А если вдруг не вдрабадан, то так устал, так устал, что только до кровати и захрапеть!

- Не смеши меня, Ира.

- Тебе будет не до смеха, когда я скажу, что ты спишь здесь сегодня в последний раз.

- И спать необязательно. Я вызову Деда.

Виталик схватил трубку и дозвонился до Деда. Как только он трубку положил, я схватила телефон и Деду перезвонила. Я сказала, что приезжать не надо. Бедный Дед! Мы переживали настоящую корриду. И этот маленький тореро таки вонзил последнюю пару рапир в издыхающую корову! Ах, все-то я вру. Корова - священное животное. По крайней мере, в Индии. Неужели такая маленькая страна, как Испания, будет обижать священные чувства такой большой страны, как Индия?! Тем более, что я не корова, а лошадь. Корова у меня Наташа. Или ворона. Смотря по настроению. Блин, реминисценции.

- Я останусь при условии, если мы прямо сейчас немедленно заснем.

- Но пока ты не заснул, предупреждаю - я приму тебя обратно только через венчание.

Виталик, наверное, подумал, что ему эта фраза уже однажды снилась.

- Ты с ума сошла, - сказал он и уснул.

Я не спала всю ночь.

Допустим, Виталик слишком много пьет, а я слишком много от него требую. Но ведь он всегда пил не мало, и, однако, пять лет мне это не мешало, почему же я теперь все валю на нетрезвый образ жизни?! Все писатели, поэты, художники и музыканты ведут нетрезвый образ жизни. Как следствие - все писатели, поэты, художники и музыканты имеют беспорядочные половые связи. Как результат - все писатели, поэты, художники и музыканты черпают из них свое вдохновение.

Виталик - музыкант. Ему надоело спать с одной и той же женщиной в течение пяти лет. А может быть, все дело в том, что у меня абсолютно нет денег?!

...В воскресенье мы стояли на одном станке вчетвером!!

Да как стояли - Миракян стояла, мы со Светкой сидели на лавочке, а Саркис, станек которому, собственно, и принадлежал, ходил туда-сюда целый день. То с Миракян постоит, то с нами посидит, то уйдет на фонтан с армянами в шахматы играть. Извелись все четверо, особенно мы со Светкой, на этой лавке. Все косточки Миракян перемыли. И не так стоит, и не так смотрит, и не то говорит, все не так.

- Иди и сама встань, - наконец, сказала Света.

- Угу, и вы вдвоем с Миракян мне кости перемывать начнете.

Извелись, и зря. Была я должна Светке стовку, как пришла, а уходила - уже триста. Но я надеялась, что в понедельник место достану. И Светку сгоношила.

На мне как раз все места и закончились.

- Скусте то зитра, - сказал пан Двожак, и был таков.

- Пойдем со мной в банк, - попросила я Свету, - вдруг от папы уже деньги пришли.

Да откуда, от сырости, что ли, хотя я отцу и сказала, что до пятнадцатого должна Наталье школу оплатить.

- Остаток шестьдесят шесть долларов, - сказала служащая.

- Сколько я могу взять, чтобы сохранить счет?

- Двадцать.

- Так дайте двадцать.

Доллар чуть-чуть подрос, и арабы мне выдали пятьсот крон без пятнадцати. Я отдала Светке триста крон, она брыкалась, но я настояла. Сказала, что мне двести крон на сегодня хватит, ведь все равно пропивать.

И мы зашли к болгарам и выпили по две ракии. Не с горя, что ли?!

Как раз позвонила Маришка. Сказала, что к ней по Интернету пришел один адрес - помещение под галерею, рядом с американским посольством, она идет смотреть, кто с ней?!

Мы обе вызвались. Маришка сказала, что еще позвонит Никаноровой.

На месте были за двадцать минут до назначенного времени.

Действительно, рядом с американским посольством - там хвост несчастных людей стоит на улице в очереди за визами, два полицейских у входа, два около самого помещения, которое мы пришли смотреть, и еще метрах в тридцати от посольства двое, со знаками "Стоп" по обеим сторонам тротуара. Ну, какой же дебил будет прорываться через такой кордон, за какими бы ни было картинками?!

- Да еще не сегодня-завтра подорвут-таки это посольство! - сварливо сказала я, - И поляжем тут вместе с покореженными холстами, как прихвостни глобалистов.

- Да-а, - сказала Маришка, - чувствую, что из этой затеи ничего не выйдет.

А сколько она дала себе трудов, как проникновенно писала "группа вытварников ищет простор под галерею"!

Дождались Никанорову и вошли в помещение. Нам там внутри безумно понравилось. Памятник архитектуры, барочные арки, просторно, пара подсобных помещений, туалет. Семьдесят квадратных метров за семьдесят тысяч в месяц, как раз то, что нужно на семерых. И "кауци" - всего за месяц вперед, итого сто сорок тысяч, двадцать тысяч с художественного носа.

- Но у меня даже таких денег нет, - сказала я.

- И у меня, - сказала Маришка.

- Зато у меня есть, - отрезала Никанорова. - И я за всех заплачу, лишь бы начать работать. Другое дело, что место действительно не туристическое, нужно искать что-то поприемлемей.

...Когда мы - я, Света и Асхат - допивали бутылку "Метаксы" у меня в доме "с горя", костеря всех на свете, а особенно справцев и пана Соукупа, позвонила из аэропорта Люська, мол, я вернулась, можно сказать, домой, ну как вы тут без меня, и я сказала, что загибаемся, что, можно сказать, загнулись.

Я проводила чету Ахметовых и посадила в автобус, уже был девятый час вечера. Я позвонила Виталику.

- Что это ты, бессовестный, ни разу не позвонил мне сегодня?!

- Я спал до трех, - сказал Виталик.

- Да ведь уже восемь! - закричала я.

- Да зачем тебе звонить? Чтобы ты на меня кричала? - спросил Виталик.

- Да как же на тебя не кричать, - сказала я, сбавляя тон,  - если ты, как только у меня трудности, сразу прячешь голову в песок?! Как на тебя не кричать, если, как только у меня нет денег, так и тебя сразу нет?!

- Это неправда, - сказал Виталик, - у тебя никогда нет денег. Вспомни, и год назад не было, и два года назад, и три, и четыре, - разве я тебя бросал?!

- Ты не сказал мне, что у тебя сегодня выходной.

- Я тебе еще на прошлой неделе говорил, что у меня в понедельник выходной. Ты просто не помнишь ничего.

- Ладно, Виталик.

- Ладно, Ира.

Он не приедет. Он уже никогда не приедет ко мне.

"У тебя никогда нет денег"!

А ведь это правда. Я все время плюхаюсь из одного долга в другой.

От одних платежей к другим.

От пятницы до пятницы.

От двенадцатого к двадцать пятому.

И единственное облегчение испытываю только тогда, когда папа посылает мне очередную тысячу долларов. До каких пор это будет продолжаться?!

Я не засну, пока не придумаю выход...

В половину девятого позвонил справец пан Безхлеба и сказал, что для меня есть место. Светка, которой я позвонила, выезжая из дому, пришла на полчаса позже, когда я уже развесила свою половину. Что мне нравится в нашей работе - это то, что мы каждое утро "вешаемся", и каждый вечер "снимаемся". А художники у нас в папках "лежат".

- Спасибо, Ирочка, что ты меня не забываешь, - сказала Светка.

- Мы должны, - перебила я ее восточные сладости, - заработать сегодня на склад. Мне справец так и сказал "только потому, что вы должны заплатить за склад, вы получили место".

- Это потому, что идет дождь, - засмеялась Света, - но на склад мы заработаем.

Дождь шел до часу дня. И мы до часу дня выпили по три панака.

- Света, я придумала гениальный выход. Я решила поговорить с Люсей. В конце концов, Айказ ее непосредственный начальник, и если он начнет расспрашивать о нас, лучше, чтоб Люсино мнение было положительным.

- Ты с ума сошла, - сказала Света, - я такие деньги буду платить, да еще и у Люси мнения спрашивать?! Может, она начнет еще диктовать, что можно нам продавать, а что нет?!

- Я скажу ей, что мы ей конкуренцию не составим. Что мы будем делать упор на оригиналы.

- Главное - место получить, а потом упоры делать. Я иногда поражаюсь тебе, Ира, ты же умная, ты же самая умная из нас! Откуда такая наивность?! Я думаю, у Айказа ничего не выйдет.

- А я думаю - все получится. Помнишь, он недавно проходил по Гавелаку, так важно кивнул "вопрос решается".

- Важно кивать мы все умеем. А вот заплатить сразу каждая по пятнадцать тысяч, а потом еще эти деньги вернуть и еще что-то заработать - это вопрос.

- Так что, ты уже не хочешь?

- Я не хочу, чтобы ты разговаривала с Люсей.

Прискакала Юля.

- Во-первых, проглотила, - сказала Юля, - впрочем, я все твое глотаю. Не прожевывая. Так вкусно, что не жую. Во-вторых, там не хватает продолжения, там должно быть продолжение. И в третьих, там нет никаких сальностей. Ира, ты прошла по лезвию ножа.

- Хорошо, что не проглотила шпагу... О любви так трудно писать.

- Об измене еще сложней, Ира. Но я требую продолжения.

- Я только на днях закончила "Одиссею" так, чтоб Маришке понравилось. А теперь я передыхаю. Или, лучше сказать - подыхаю. Справец первый день как крантик открыл за неделю. Ты представляешь, что у меня уже месяц нет постоянного места?!

Тут два дня - и уже зубы на полку, а здесь - месяц!

- Но хоть что-то удалось заработать?

- Еще тысячи крон не хватает, чтобы заплатить за склад.  - Тут я увидела Маришку и поправилась. - Тысячи четыреста. Тысячи пятьсот, так как стовку я должна со вчерашнего дня.

- Ужас, - сказала Юля. - А что бы тебе не пойти полы мыть, как сказал твой папа? Или нам - таким белым и пушистым - полы мыть западло?

- Что она там намоет, - встряла Светка, - восемь тысяч за месяц?! Да ей одних счетов на семнадцать тысяч в месяц приходит!

- Ужас, - повторила Юля, но это не помешало нам вчетвером выпить по панаку.

Было уже около пяти, когда я заработала недостающие тысячу шестьсот и побежала платить склад.

- Вы должны воевать за себя, - вдруг сказал пан Двожак, принимая деньги. - У вас же такое оружие в руках - перо! Напишите обо всем, что здесь происходит!

- Как я могу, - растерялась я. - Я за себя воевать не могу. Я могу воевать только за других. За любимых.

- За любимых - отлично, но мало. Вы должны научиться воевать за себя.

- За меня пусть любимые воюют, - засмеялась я.

Надо же, справец пустился со мной в философские дебаты! Одно это так растрогало меня, что я решилась подойти к нему после работы.

- Где бы ницо, заволайте, пане справце!

- Вы сте на жаде, - достойно ответил он.

...Виталик ждал меня на трамвайной остановке.

- Ну что, настроение получше? А то у тебя, как скверное настроение, так не то что "всем стоять!" - "всем лежать!" изображать приходится. Да и то с закрытыми глазами, и желательно не дыша.

- А тебе и изображать не надо, - ответила я. - Пьян мертвецки.

- Как ты не понимаешь, что это я за тебя так переживаю...

...Я пришла на десять минут раньше срока и еще ждала, пока Люся рассчитается с авторами. Последним был Каторгин, я его чуть не убила. Но он сказал, что очень хотел бы почитать мою вторую книжку и на этот раз обязуется ее не потерять.

В общем, мы уселись с Люсей в "Червеной паве" только часов в шесть, она заказала бутылку чилийского вина и тарелку сыра.

- Не знаю даже, с чего начать, - сказала я, когда официант отошел.

- Начинай, - сказала Люся.

- Ладно. Во-первых, я хочу попросить у тебя в долг десять тысяч к тем десяти, которые уже должна за картинки. Обязуюсь отдать в конце года - день в день, когда потребуешь. Какая разница - где аккумулировать деньги, если они понадобятся к определенному числу?

Люся промолчала.

- Во-вторых, когда ты уезжала, а может быть, прямо в этот день, как уехала, я говорила с Айказом…

Я рассказала Люсе все. Даже то, что девчонки, одна за другой, сдались раньше драки.

- Конечно, - оживилась Люся, - у них хоть что-то хоть откуда-то капает! А у тебя ничего нет, кроме желания работать. Впрочем, умение работать у тебя тоже есть. Если, действительно, у тебя будет станек не такой, как у всех нас…

- У меня и на Гавелаке станек не такой, как у всех!

- Но, во-первых, Айказ не такой крутой, каким себя воображает. Он только смотрит гоголем. И во-вторых, если он все-таки выбьет тебе станек, пусть даже не с картинками, найдем что продавать.

- Что продавать? - опешила я.

- Что угодно. Вот хоть майки. Знаешь, сколько они имеют на майках? Туристу же каждый день хочется облечься в чистое, а стирать негде!

- Ну ладно, - сказала я. - В конце концов, главное - этот станек получить.

- Сейчас придет Сашка, при нем - ни слова. И вообще, Ира, меньше болтай. Ты такая открытая - при чем всем подряд - что аж противно...

Вернулась я домой только утром, потому что мы ночевали у Люськи, причем вместе с Сашкой-негром, присоединившимся к нам еще в "Червеной паве", и Сашка полночи пел о том, как он нас любит. Особенно меня, потому что это я ввела его в "картинный бизнес", потому что именно я объяснила ему, что такое картинки.

Слышал бы это Виталик!!

Мы договорились с ним встретиться в восемнадцать тридцать на остановке.

Как назло, пришла Люся, а за ней Маришка. Нас со Светкой уговаривать не пришлось. Мы зашли после работы "буквально на одно пиво" в "Три мудры колы".

Когда Виталик звонил мне в восемнадцать сорок пять, девчонки галдели так, что он согласился прийти в "Золотую лиру" и там продолжить. Туда же пришел Сашка-негр и мы сидели там до тех пор, пока нас не выгнали. По-моему, хорошо сидели. Я не помню ни одного пьяного выкрика.

Ну, может быть, рассказала всем Виталикову шутку про то, что помещение у американского посольства надо брать, потому что там есть туалет. Мол, дура не дура, а свои семьдесят крон за использование туалета в день иметь буду. Стоит только к слову "Галерея" маленькими буквами приписать WC.

- Наташка пошла дальше, - веселилась я. - Она предложила WC большими буквами, а внизу маленькими - "Галерея"!

Все смеялись, потому что девчонки уже знали, о чем я переговорила с Люсей, а Виталик недоумевал. Я хотела ему все рассказать ночью. Он сказал, что специально взял два дня выходных - вторник и среду, чтобы меня переслушать.

И зачем я поплелась в эту чертову "Лиру"?!

Виталик сказал, что я пьяна и вызвал для меня Деда.

- А ты?!

- Я поеду в подвал. Завтра все расскажешь, Ира.

- С каких это пор ты стал считать меня слишком пьяной для какого бы то ни было рассказа?! Мы поедем вместе.

- Нет, ты поедешь одна.

Очевидно, я все-таки изрядно наклюкалась, потому что с криками "Ты не то, что до завтра, ты вообще из моей жизни уберешься!" выскочила из такси и помчалась, куда Бог послал.

Вернулась ко мне эта жуткая манера - чуть что, расставаться навсегда.

И чем дальше, тем я неистовей. Неужели права Никольская, и в глубине души я никогда Виталика не прощу?!

Я от него никак не могу добиться, что же произошло тогда, первого сентября?!

Девять месяцев одно и то же: напился - пристал - не получил отказа, а утром очнулся - было уже поздно, вот и весь сказ.

А почему же тогда я, когда напиваюсь, ни к кому не пристаю, только к Виталику?! Ответ элементарный: я его люблю, а он меня нет. И поэтому с этим нужно кончать.

Так я думаю каждый раз, когда напьюсь.

Я десять раз звонила ему из трамвая.

Начала с плача: "Приезжай, пожалуйста, приезжай", а закончила уж совсем нелепым: "Если сейчас же не приедешь, я тебя грохну".

- Грохни, - сказал Виталик и повесил трубку. И больше уже мне не отвечал. … Утром я включила компьютер и увидела, что у Виталика горит окошко "Он лайн".

Я послала фразу: "Неужели ты не спишь?"

Потом вторую :" Что вчера произошло?"

И еще через время: "Виталик, ответь мне".

Наконец, получила ответ "Что". И три вопросительных знака :"Что???".

"Виталик, - написала я, - включи, пожалуйста, телефон, мне нужно поговорить с тобой".

"А мне не нужно", - пришел ответ.

"Ну, пожалуйста..."

"Нет".

"Почему"?

"Я устал".

"От чего?"

"От твоего вида, твоих речей и т.д."

Так и стояло "и т.д."! В первый миг я подумала, что давно не была в парикмахерской, денег не было. Во второй вспомнила, как была, возможно, вульгарна вчера, взбешенная. В третий ответила:

"Я больше не буду на тебя кричать".

"Причем никогда", - пришел ответ.

"Никогда", - послушно повторила я и получила:

"Нет, Ира, мы должны расстаться, и так будет лучше и для тебя, и для меня".

"Виталик, мне нужно с тобой поговорить"!

"До свидания".

"Теперь уже прощай" - подумала я.

- Да оставь ты его в покое! - сказала дочь, когда мы пили утренний кофе. У нас с ней редко бывает, что мы вместе пьем утренний кофе, я очень дорожу этими моментами. - Что я, Виталика не знаю? Да он без тебя жить не может. Три дня гордо покуролесит, потом заболеет, потом начнет умирать, и ты помчишься его отпаивать бульончиком! Сколько уже раз так бывало!

- Бывало, а вот нынче не будет.

- Будет. Даю сроку - неделю. А ты займись чем-нибудь полезным, чем стонать тут. Вот хоть в банк поезжай.

И я поехала.

...Какое счастье - смотреть на плавающих в бассейне Франтика и Владика! На Франтика я смотреть обожаю. На Владика смотрю с гордостью - у него кожа лоснится на солнце, будто он маслом намазанный, и ни единой помарочки на этом шоколаде!

Какое счастье - иметь такого папу, как мой!

Денег хватило не только, чтоб оплатить Наташину школу, денег хватило заплатить за квартиру на Моджанах, и еще пойти в бассейн. Погоды стоят великолепные, только у меня на сердце камень.

Почему?!

Потому что думаю много.

И все мысли кажутся уникальными.

Например, такая. Наташа дала Виталику неделю. Я не дам. Даже если он сам перезвонит через неделю, я скажу:

- Ты думаешь, ты устал и отдыхал от меня целую неделю?! А я в это время в темном шкафу лежала и ждала, пока ты придешь и моль из меня выбьешь?! Ошибаешься. Я тоже думала. И пришла к выводу, что ты абсолютно прав. Нам не нужно больше встречаться.

И пусть потом он убивается. Я больше ни минуты убиваться не буду. Я буду смотреть, как Франтик, с этими своими "крылышками", как амурчик, пронзает сердца всех, кто на него взглянет. Я буду тайно гордиться тем, что к Владику уже вяжутся двенадцатилетние косули...

- Как-то нужно поднимать чувство собственного достоинства, - сказала я вечером дочери. - Может быть, позвонить Левицкому и сказать, что у меня готова третья часть "Одиссеи"?!

- Позвони, - сказала Наташа, - раз готова.

Левицкий откликнулся сразу же, да еще сказал, что, собственно, все материалы собраны для альманаха номер пять (вот у них темпы, у графоманов!), но мою "Одиссею" он, конечно же, найдет, куда пристроить, если я привезу дискету и деньги прямо завтра.

- Давайте послезавтра, - сказала я. - Мне еще нужно на нее взглянуть свежим глазом.

Договорились.

Хороший человек Левицкий. А главное - ему нужно больше всех остальных. Все остальные, включая меня, просто стадо баранов. Все бьются в своих маленьких мирках, рутина засасывает, а он - движением руки - вырывает всех из болота, заставляет на вещи взглянуть шире, еще не устает приговаривать: "То, что вы делаете - останется в веках".

Мы встретились на Старомаке, где же еще. Я буквально заскочила к нему в машину на пару минут.

- А фото?

- На дискете есть.

- А биография?

- Есть в первом номере, это продолжение.

- И то верно. А что если вместо биографии мы поместим небольшую рецензию, мол, по многочисленным откликам. Это так, я получил на днях информацию из Парижского отделения Союза русскоязычных писателей, пришел очень лестный отзыв на "Одиссею".

- Я очень рада. Я буду только польщена.

- От имени редакции.

- От вашего имени еще лучше.

Мы раскланялись. Я поплелась на Гавелак. На станке стоял Юрка.

- Юра, - сказала я, - Что у тебя с "Интер-континен-талем"?!

- Я в понедельник встречаюсь с владельцем, голландцем, вроде бы уже обсудить последние детали.

- Возьми меня с собой, - сказала я проникновенно. - Я тебе обещаю - у нас будут самые убойные финтифлюшки! Люся меня не подведет! Я не подведу тебя!

- Да что я тебя первый день знаю? - свеликодушничал Юра, - Пойдем вместе...

- Ты как хочешь, Наташа, а Виталик меня просто кинул, кинул в самый сложный момент!

- А может быть, он специально это сделал, мама. Потому что знает - без него ты встанешь и начнешь действовать, а с ним так бы и лежала, и ныла. Может быть, он тебе таким образом помогает?!

Да уж, помогает.

Но больше всех мне помог Айказ. Он не придумал ничего лучше, как предложить мне метр перед дверью станка с пивом и кофе - аккурат возле Люськи. Он ей этот метр два месяца назад втюхивал, как привесок к ее станку, за семь тысяч крон, а тут решил, что я и за девять возьму.

Люся перезвонила мне через секунду. Она была в бешенстве.

- Если ты согласишься взять этот метр - я тебя урою! - кричала она. - Пригрела змею на груди! Ты что мне, сестра родная?! Или мать, чтобы у меня кусок хлеба из рук вырывать?!

- Люся, да я вовсе не хотела этого метра, - лепетала я. - Я хотела любого метра!

- Вот и дохотелась! Повторяю - если ты туда встанешь со своими картинками - тебе не жить, Ира!

- Люся, успокойся, если ты против - я туда не пойду.

- Еще бы ты туда пошла. Немедленно вернешь мне все мои работы и деньги, которые мне должна.

- Я туда не пойду.

- То-то же, - сказала Люся и бросила трубку.

Это я сейчас понимаю, что для Люси слово "урою" означает то же самое, что для меня слово "грохну". Но в ту минуту я испугалась, как ребенок, который все понимает буквально. Люська меня уроет, если я встану рядом с ней! За кого же она меня держит?!

А держит она меня за того, кем я и являюсь. Правильно сказал мой папа, не утерпев при последнем высылании денег:

- Смотрю я на все это, Ирка, и вижу, что ничего в жизни ты не сумела добиться. Тебе сорок лет, а ты до сих пор живешь от подачек из моих рук. Почитал я тут эту вашу газетку - кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Один стишки царапает, другой на дуде дудит, третий что-то там мажет. Никчемные, неприспособленные, не умеющие сами себя прокормить бездельники. А при этом столько гонору, тьфу. Противно мне тебя слушать. Люди искусства! Да люди-то искусства - не вам чета, им гонорары платят, а ты сама платишь деньги за то, чтобы напечатали твою галиматью!

- Папочка, да ведь только в этом году так случилось, что я вот уже полтора месяца не имею работу!!

- Не смей мне утверждать, что продавать мазню - это работа!

И папа не понимает.

Советская школа.

Чтобы тебе платили за твой труд в сфере искусства - нужно сделать себе имя. А чтобы сделать себе имя - нужны деньги. Как это объяснить советскому человеку?! Я тоже  - советский человек. Нас не учили выживать, нас учили за победу бороться. Папа всю жизнь заставлял меня быть лучшей в школе, лучшей в университете, лучшей в карьере!! Дозаставлялся.

А ведь чехи-овощники тоже считают наш труд "прохазкой ружевым садом", они думают, что за день, в который я достану "улочку", я накошу капусты больше, чем они за всю неделю на своих "тагах". Увидят, как люди мне дают пять тысяч крон за две несчастные картонки, и думают, что я буду кайфовать всю неделю. А того не понимают, что три тысячи из этих пяти я должна отдать автору, а если не отдам, то эти три тысячи прибавятся к тем восьми, которые я и так ему уже должна.

- Саша, передай Люсе три тысячи за тридцать финтифлюшек по сто крон.

- Отдай Люсе деньги сама, Ира.

- Я пока не могу, Саша.

- А я могу?!

- Ты обязан.

Посмотрела, как он записал сумму в тетрадку, и ушла. В "Лире" меня ждали Маришка со Светкой, и Никольская с Сашей-белорусом, который за меня дежурил по весне. Хорошая компания, сказать нечего, только все равно меня беспрерывно тошнит.

Даже от солнца.

Даже от бассейна.

...Вечером мы пошли на концерт Бориса и группы "Антариас". Ребята молодцы, особенно Франко и Борис. Когда Франко пел - я хотела розу вручить ему, но потом заиграл Борис - я вручила розу Борису. Франко обиделся до слез. Мы со Светкой полчаса его уговаривали, что в следующий раз ему три розы подарим.

- Нет, я три подарю! - заявила я.

- И я три, - подхватила Светка.

Только после этого Франко повеселел.

Человек с Кубы. Разговаривает с нами, да и с чехами, сплошной мимикой. Безусловный талант, а, как говорит папа, сам себя прокормить не может. Не верю. Мы все несем красивое, доброе, вечное. Неужели человечеству уже не нужно ничего такого, а только деньги, деньги и деньги?!

Денег было только на одну розочку и пару бокалов пива. Дожили. Франко без цветов остался.

Как бы кто не утешал, тяжелее времени, чем я переживаю сейчас, у меня в Праге за все восемь лет не было.

Если б случилось чудо, и утром позвонил справец, и сказал, что для меня есть место! Не говоря уж о том, что засыпаю я и просыпаюсь с чувством великой пустоты без Виталика. Я мысленно днем и ночью обращаюсь к нему. Я, то смертельно обижаюсь, то смертельно скорблю. Своими руками, все своими руками…

- Может быть, для Виталика тоже переживаемое время не проходит даром, - сказала дочь, - Может быть, он, наконец, повзрослеет.

И, просыпаясь ночью, я думаю, все, что угодно - лишь бы дотянуться до него руками. А просыпаясь утром, я понимаю, что все, что угодно, лишь бы забыть его, забыть его, забыть.

Люся сама подошла ко мне через две недели. Я уже была не то, что ниже травы, я была, по выражению Светкиной мамы, уже "ниже плинтуса". Люся заставила меня закрыть станек и мы пошли с ней в американскую кофейню на Платизе.

- Ира, я тебе расскажу большой секрет. Хотя тебе секреты доверять - дело гиблое. Старомак тебе - это не ваш Гавелак. Если вы на Гавелаке семь лет назад придумали какое-то "вытварническое" кольцо, и Соукуп пошел вам навстречу после какого-то дурацкого коллективного письма, то на Старомаке все решают взятки, так называемые "отступные". Еще два года назад мои знакомые болгары не за станек, за какую-то стену от станка, заплатили четыреста тысяч "отступных". Даже за этот несчастный метр, который тебе Айказ сватал, ты должна была бы отдать по меньшей мере тысяч двести. Есть у тебя такие деньги, помимо того, чтобы в месяц переплачивать девять тысяч?! Кроме того, договор на аренду станков Старомака у Шмерды истекает через два года. Кто знает, что будет через два года?! Но я точно знаю, что эти двести тысяч "отступных" ты за два года не вернешь. Наговорила я тебе сгоряча всяких глупостей, ты же меня знаешь, но хочу тебе только добра - поищи себе нишу в каком-нибудь другом месте. Вот носитесь вы по отелям - флаг в руки, но никто вам в шикарном отеле места не даст. А в захудалом - вам и самим не надо. Ты должна подумать о помещении. Нормальном помещении под галерею. Пусть маленькую, но собственную, и на "кабаньей тропе". Вспомни, ты же так любишь продавать холсты!..

Часть 5

Что-то я на папу осерчала. Как это - я продаю "мазню"?!

Да он хоть одну картину из тех, что я продаю, видел?!

Вообще - хоть одну картину в жизни видел?! А если видел и считает "мазней" то, что видел, то что он тогда в своей жизни видел?! А если все-таки видел, то как может - не глядя - называть картины моих авторов "мазней"?!

Да у меня один Эдуард Эдигарян чего стоит! Маэстро! Да что там маэстро! Маэстро у меня Никольский. А Эдуард у меня Мэтр. Динозавр среди муравьев. Моему папе было всего девять лет, когда Эдуард родился. А когда мой папа подвизался комсомольским вожаком на металлургическом заводе города Челябинска, Эдуард окончил художественную школу в городе Ереване. А когда мой папа стал зам-председателя металлургического райисполкома города Челябинска, Эдуард окончил художественную Академию в городе Ереване, старейшую Академию СССР. А когда мой папа был уже председателем Ленинского райисполкома того же Челябинска, Эдуард был главным художником государственного оперного театра того же Еревана, старейшего оперного театра СССР.

А потом случилась перестройка.

И кто из этих двоих людей сейчас круче - тот, кто имеет свой собственный "свечной заводик" в городе Челябинске, или тот, кто имеет свою собственную галерею в центре Праги?! Еще надо посмотреть.

Любимый мой эдигаряновский сюжет - он и она на ослике, бредущем через пустыню. Ему уже пять тысяч лет! А ведь это картина Эдигаряна. Создал ли папа хоть одну "свечу", которая будет гореть пять тысяч лет?!

А вот недавно я начала работать с Мариам Шерибьян. Она эти свои холстики прямо-таки вышивает, непостижимым, одной ей известным способом. Ее девушки с грушами, гранатом, виноградом - это умопомрачительной красоты создания, любой человек не может оторвать от них глаз, я же вижу. Только у любого человека денег нет платить за такую красоту. А кто когда утверждал, что красота  - бесплатна?! Даже чтобы любоваться красотами природы, нынче на любом верстовом столбу приходится платить, а уж что до произведений искусства...

Бедный, бедный мой папа!

Бедные, бедные все люди!

Все, кто не побывал на Гавелаке и не купил у меня работу одного из моих авторов, пока я жива. Потому что, если так и дальше пойдет, я непременно сыграю в ящик.

И потом. Что это за "кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку"?! Что за пошляк такой этот Крылов! Факт, надо пересматривать всю славянскую литературу.

Речь идет, очевидно, о том эпизоде в злосчастном отрывке из газеты "Пражские новости", где мы сидели в кафе у Игоря Кронного на втором этаже и читали друг другу "из себя". Читал Стариковский, читала Надежда Гейлова, читал сам Кронный и - ваша покорная слуга.

Может быть, мне не хватило мастерства описать, как они читали.

Но читали-то они превосходно!

И это правда, что от текста Леонида Стариковского все проголодались и набросились на картошку с котлетами!

И это правда, что когда читал Кронный, у всех сердца бешено заколотились ненавистью, ненавистью к терроризму, к тем, кто уничтожает безвинных людей, потому что винных достать - кишка тонка. У всех заколотились! Как одно сердце!!

И это правда, уж совсем голая, что все лежали на столе от смеха, когда я читала последние главы "Узбека".

А уж если отвлекаться от сюжета на открытое письмо родному отцу, так можно и вспомнить события буквально минувшей осени. Союз русскоязычных писателей, проживающих в Чехии (у нас, стараниями Левицкого, есть и такое) организовал экскурсию в Мокропсы и Вшеноры, два небольших сельца под Прагой, где в 1921-23 годах проживала Марина Цветаева. Как раз к ее дню рождения. На вокзале нас собралась тьма-тьмущая. Я потом грубо насчитала семьдесят человек. Со мной была Маришка, а с ней - ее Маришка. Марина Зорина - инженер-програмист. Мы ходили там, открыв рты. Особенно в верхнем сельце, во Вшенорах, куда перебрались по железнодорожному мосту через реку. Эту самую реку Цветаева назвала "некупаемой", но довольно часто ходила туда, чтобы посмотреть на нескончаемые поля по другую сторону. И довольно часто, перебравшись на другой берег по камушкам, ходила по этим полям, и называла их своими.

А еще она ходила кривыми горными улочками, по которым табуном пропылили и мы. Мы сначала осмотрели один из домов, который она снимала, потом другой, потом заплутали, а в третий, домик лесника, даже не пошли, так высоко в горах он находился.

Лариса Дашкова, наш добровольный экскурсовод, пояснила, что этих домов, где проживала Цветаева, штук шесть-семь, и еще, может, некоторые неизвестны.

- И чего это она скакала из дома в дом? - спросила я у Маришки. - За три года каждые четыре месяца менять жилье, да еще с грудным ребенком на руках…

- Вспомни Юрку, - засмеялась Маришка. - Два месяца за комнату платит, на третий не может заплатить, на четвертый выгоняют. Так и Цветаева.

- Никогда не поверю, у нее же муж был какой-то крутой энкэвэдэшник!

- Это он потом им стал, в Париже. А в Праге он был обычным студентом, учившимся в Карловом университете на дотацию чешского правительства.

- Откуда ты так подробно знаешь биографию Цветаевой? - удивилась я.

- Меня родители назвали Мариной в ее честь.

- Ах, вот оно что, - пробормотала я и по-другому взглянула на Маришку.

Худая, долговязая, в чем только душа держится. Одни огромные глаза на лице светятся. Что-то мне стало их смертельно жаль - обеих.

Вдосталь набродившись по желтым коврам опавших листьев, мы попали в ресторанчик, один из двух, сохранившихся со времен Цветаевой - ведь и она там, конечно же, сиживала, и курила во внутреннем дворике, на грубо сколоченной скамье, на которой теперь вот сижу и я, и курю, а Александр Шонерт пробует струны своей божественной скрипки. Вдруг посетило меня великое чувство сопричастности к счастливой Марине, ведь она назвала эти три года, прожитых в Чехии, самыми счастливыми в своей жизни, и до последнего вздоха мечтала вернуться сюда. А когда Наталья Волкова читала Цветаеву с импровизированной сцены, то я и вовсе расплакалась.

Так что, папочка, дело вовсе не в кукушке и петухе, а лишь в том, что я не могу сама себя прокормить. И это правда. И как так вышло?!

У Юры с "Интер-Континенталем" ничего не вышло.

Мы помчались со Светкой в "Фо сизенс".

Мы уже мчались туда по второму разу. Мистер Бингл, коммерческий директор отеля, требовал от нас только оригиналы, и только с видами Праги. Он сказал, что его клиенты даже в мыслях не могут заплатить за какую-то там подделку.

Конечно, два метра в своем роскошном холле он нам не дал, но дал полметра на полке маленького шикарного магазинчика, расположенного в нижнем этаже. Там у него за конторкой стояла безупречно вышколенная пани Ева, бог знает, со сколькими языками.

Мистер Бингл отобрал четыре Асхата и два Эдигаряна. Потому что Асхат узенький, а Эдигарян пошире, Асхат подешевле, а Эдигарян подороже. Разумеется, он поставил три комиссии на каждую работу.

Только гораздо позже я узнала, что "Фо сизенс" - сеть высококлассных отелей по всему свету. В каждой столице мира есть по отелю "Фо сизенс". И у него нет конкурентов.

...Еще раз, но иначе. Сегодня все-таки первое июля. Июля, а не этого кошмарного, насквозь пропащего июня! Неужели этот жуткий месяц закончился?! Неужели все теперь вернется на круги своя?!

Нет, не вернется.

Я уже не верю в то, что все будет хорошо. И, уж, тем более, что по-прежнему.

Еще вчера, я поехала на Гавелак к двум часам, где мы договорились встретиться с Юрой. Он не пришел, и телефон его не отвечал. Я прождала его полтора часа. Правда, сначала я заняла семьсот крон у Миракян (хотела тысячу, но у нее было только семьсот). И пошла и купила торт Владику, на "высвечени". Он с утра принес свидетельство об окончании второго класса с заключением "Проспел".

После второго класса можно торт подарить, а вот после девятого и мобильного телефона не хватит.

Торт - это четыреста крон, и триста у меня осталось, как бы на два дня, четверг и пятницу. Не разгуляешься.

Правда, в половине второго Миракян отпросилась у меня "на кофе" с Седой. Мол, тебе все равно ждать Юру, так какая разница, где. Я села с книжкой, принесенной для Павлова, и начала ее читать сначала. Меня поразили строчки:

"ВСЕ РАЗОБЬЕТСЯ, РАЗЛЕТИТСЯ КОЛЮЧИМИ КУСОЧКАМИ, ПРОЛЬЕТСЯ В ГРЯЗЬ НАВСЕГДА".

Если я в это поверю - я погибла.

Пришла женщина с дочкой, француженки, и начали с копий, а закончили оригиналами. Девочке понравилась отличная акварель сына Миракян. Мне тоже понравилась. И мама согласилась. Я продала ее за две с половиной тысячи крон и Миракян мне выдала двести пятьдесят крон со словами:

- Умничка. Двести пятьдесят правильно?

- Правильно. Спасибо.

- Это тебе спасибо. Вот почти тысяча и вышла. Как ты хотела.

Я ее поцеловала и пошла домой.

Разобьется, разлетится, прольется, но не все.

Это Бог мне дал час подумать. О вечном.

Если наши с Виталиком отношения с самого начала были завязаны на шатком основании - поездке после ресторана ко мне домой, - то Виталик имел право на фразу "ты вечно пьяная, грязная, похотливая сука". Но если я, благодаря ему, написала "Узбека на осле", "Солнце осени", да и саму "Галерейку", то я доказала, что это не так.

И наши с Виталиком отношения с самого начала были завязаны на прочном основании - этом разговоре в этом ресторане. Если бы он меня тогда так не слушал, если бы он тогда так мне не сопереживал, если б не оказалось, что я нашла его там, в этом ресторане, на всю жизнь, если бы не существовало такой связи между людьми, которую не перерубить и топором, дочке бы не понравилась акварель, а мама бы ее не купила.

Мне надо выдержать...

Неделю отработав целиком и расплатившись с самыми вопиющими долгами, я заплатила две тысячи крон в последний раз за компьютер, и подумала, что все самое страшное уже позади.

Вдруг, в понедельник, опять не достала места, хотя и была третьей.

Это меня уничтожило.

Я вернулась домой, и меня не просто начало тошнить, тошнит меня все три недели без Виталика, у меня началась рвота.

Совершенно ни с чего. Я ничего с утра не ела. Я даже ничего не пила, кроме минеральной воды. А меня рвало желудочным соком.

И я разрыдалась.

И я позвонила Виталику.

Он сказал, что сам перезвонит мне, и до восьми вечера я пролежала пластом на кровати, и только его обещание перезвонить мне держало меня при жизни. В восемь вечера он перезвонил, и я сказала:

- Виталичка, я умираю, приезжай, пожалуйста…

- Ира, не плачь, я сейчас приеду.

Бедный мой мальчик, помчался ко мне по первому зову!

 Если б не это, если б не это!

Он приехал очень смущенный.

И Владик, и Франтик буквально повисли на нем. Целый час - до десяти вечера - нельзя было отодрать этих детей, и мы толклись вчетвером в моей маленькой комнате, пока не пришла Наташа и не разогнала сыновей по постелям. Но для этого мне нужно было проорать.

Но до этого Наташа успела приготовить роскошный ужин, что означает, что она тоже была рада Виталику, и Виталик поел. А я даже есть не могла. Я только пила. У меня еще была бутылка вина. Я тут на днях выяснила, что до сих пор пила не вино, а чернила. В коробочках. Испанское - "Крусарес" чи "Крузарес". Как ни проснусь, язык черный. Просто грязный.

Разумеется, мой компьютер с его программой "редактор" довольно часто мне подчеркивает зелененьким "просторечные выражения". Я эту "опцию" не отключаю, мне очень интересно, что он подразумевает под определением "просторечные". Вот бы Лескова на него напустить. Но меня смешит до колик, что, когда я напишу "на х…", он вообще не знает, что ответить, только предлагает вставить это слово в используемый лексикон.

В общем, от Виталиковой коробочки своего любимого вина я отказалась. Но у него нашелся и фернет. Когда дети ушли, он разлил его по рюмкам, и подал мне мою так, как когда-то в кафе "Трагедия". Мол, можешь плеснуть в рожу. А я смотрела на него во все глаза и смотрела.

И он сдался, и пересел ко мне в ноги, и, поправив подушку у меня в изголовье, совсем как умирающей, шумно вздохнул:

- Ира, Ира, все ты выдумываешь…

- Я не выдумываю. Меня три недели беспрерывно тошнило, а сегодня рвало.

- Только не говори мне, что ты беременна, - пошутил Виталик, у него нашлись силы пошутить.

- Я просто умерла бы, если б ты не приехал. Я не могу без тебя жить.

И он наклонился ко мне. И поцеловал меня.

Мы долго целовались, пока не начали снимать друг с друга одежду.

Потом Виталик долго и самозабвенно распалял меня.

Потом любил до моих бурных слез.

Потом ласкал.

Потом опять распалял и снова любил. Это было неслыханное наслаждение.

В перерывах мы пили вино - чернила! - и разговаривали. Обо всем на свете, друг о друге, о себе, и о самых сокровенных своих мыслях. И еще он признавался мне в любви, снова восхищался моим телом, особенно ногами и грудью, а про то самое место, ты же знаешь, о чем я, он говорил: "Я знаю каждую его клеточку, каждый изгиб, каждую выемку, ты его так не знаешь, как знаю я, и по памяти воспроизведу, и каждую клеточку люблю". Вот разве может мужчина иметь такие тексты, как домашнюю заготовку?! Никто со мной не был так откровенен. Никто так меня не ласкал. И никого в жизни так не ласкала я.

И так до рассвета.

Не является ли рассвет закатом для всех, не живущих в браке?!

- Виталичка, мне к восьми утра нужно стоять у справы!

- К восьми утра я отошлю эсэмэску Павлову, что заболел.

В половине десятого мне позвонил справец и сказал, что для меня есть место. Я не могла не поехать на работу. Иначе справец уже никогда не позвонил бы мне.

А Виталик целый день просидел за моим компьютером, в моей рубашке, собственно, в своей, которую я хотела подарить ему на первое сентября, так и не состоявшееся, и Наталья потом говорила, что целый день пугалась, видя его в этой рубашке и путая со мной.

Он уехал за пять минут до моего приезда.

- Я не мог остаться, Ира, - сказал он мне по телефону, когда я позвонила и расплакалась. - Мы снова встретимся, когда придет время.

Кто решает - когда придет время?

Неужели Виталик?!

Времена и сроки знает только бог...

...Мама приехала во вторник, рано утром. Наталья поехала ее встречать. Я купила бутылку бехеревки к ее приезду и мы выпили по панаку за встречу, а потом я поехала на Гавелак за местом. Места не достала. Мама же, вот геройка, довезла и подарила нам с Наташей деньги - мне двести евро, а Наташе сто. Я сто из своих прямо на Гавелаке и поменяла, прямо на Гавелаке и раздала долги - пятьсот Лиле, пятьсот Свете, тысячу крон припрятала, чтобы отдать вечером Франте за Интернет, а еще купила свежих овощей, чтоб были. Вернулась домой, поставила в духовку курицу, фаршированную ананасом, только разлила по рюмочке, звонок. Синенькая.

- Что-то давненько о вас ничего не слышно, Ира.

- Я как раз собиралась вам звонить.

- Значит, телепатия. Приезжайте-ка сегодня ко мне домой. У меня для вас есть интересное предложение. А еще отличный тортик. И не менее отличный коньяк.

- Ко мне сегодня приехала мама.

- Приезжайте с мамой.

- Не знаю, она с дороги.

- Смотрите сами.

- Поезжай, доченька, - сказала мама. - Ведь это не ей нужно, а тебе.

- А как же ты? - сказала я. - А как же курица?

- Что я, с курицей не справлюсь?!

И я поехала. У метро перед домом Синенькой купила какие-то цветы за двести крон, потому что знала - если справец завтра даст улочку, то Светка встанет со мной, а это как раз двести крон. Синенькая открыла узенькую бутылочку "Белого аиста" и заговорщицки сообщила мне, что сейчас занимается коньяками вплотную. Что недавно вернулась из Франции, а через месяц поедет на Конгресс, в Швейцарию. Что у нее дел по горло с этими коньяками, и поэтому она предлагает мне целиком взять на себя газету "Пражские новости".

- Я тебя сведу с нужными людьми, я тебя перезнакомлю со всеми спонсорами, единственное, что я тебя попрошу  - найти новое помещение под редакцию. Ты же все равно занимаешься этим - ищешь помещение под галерею. А два дня в неделю - так и быть - будешь продавать картинки на Гавелаке, раз уж у тебя такое хобби.

- Я не знаю, - удалось вставить мне. - Это не хобби. Я картинки предпочла журналистике.

- Ты же очень талантливая девочка, - настаивала Синенькая, открывая вторую бутылочку "Белого аиста".- Что тебе картинки? Тебе надо писать. Но творчеством мы займемся тогда, когда заработаем деньги. Что ты сейчас можешь написать позитивного, когда твоя голова занята только тем, где взять тысячу на недельный "накуп"?!

До тортика так дело и не дошло.

Вернулась я домой уже затемно, да еще два битых часа морочила своим девам головы (они у меня по гороскопу обе "девы", третьего и пятого сентября), что вот уже семь лет надо мной не было начальника, а тут вот возьмет и появится.

- Да у тебя вот уже два месяца места нет, - возмущалась дочь. - Ты же к справцу на цырлах бежишь, когда он позвонит раз в неделю, и то, когда дождь идет.

- И то, Ирочка, лучше с начальником, да с заработком, чем без начальника и с голой попой. У тебя же нет выхода,  - это мама.

- И какой тебе Синенькая начальник, если ты сама начальник, главный редактор газеты, у тебя у самой в подчинении сотрудники будут, - это дочь.

И так далее. По кругу. Они меня почти убедили.

А утром позвонил справец и я на цырлах, как выражается Наташа, побежала на Гавелак, еще успев при этом проорать:

- Вот какая мне редакция газеты? Я что, не знаю, что такое редакции местных русскоязычных газет? Листков подметных, а не газет!

...В этот день мы со Светкой заработали по три тысячи.

И я поверила, что приехала мама.

Я купила два килограмма черешни.

Я записалась в парикмахерскую.

Да еще вечером справец, проходя мимо, сказал, что сегодняшнее место он оставит за мной и назавтра. И на послезавтра.

В доме воцарился праздник.

И на уик-энд нас ждали Теплицы!

Мы с мамой выехали последним вечерним автобусом в пятницу.

Но перед этим я позвонила Виталику и сказала:

- Все-таки ко мне мама приехала. Не может быть, чтоб ты не хотел повидаться с ней. Она тебе тоже привезла подарочек. С самого Челябинска на себе перла.

- Я пока не могу, Ира, - был ответ. - Случилось нечто экстраординарное. Но я не могу по телефону. Давай не сегодня.

- А сегодня и не получится. Мы на два дня уезжаем в Теплицы.

- Тогда в понедельник созвонимся?

- Хорошо.

С автобуса первым делом зашли в "Биллу" и купили на семьсот крон продуктов. Не шиковали, но и ни в чем себе не отказывали. Было щемяще трогательно, как мама пытается разобраться в упаковках сыров, колбас, рыб. Или, лучше сказать, совсем не пытается. Все ей в диковинку. Все ей в соблазн. И проглядывает в ней малышка, которой мать в военные годы таскала ворованное зерно в сапогах, с тока. Я бы ей всю "Биллу" купила, да нам не съесть за всю оставшуюся жизнь.

- Мамуля, достаточно двести грамм, завтра придем и снова купим, свежее, никуда не денется.

- А еще бы бутылочку бехеревки, - застенчиво говорит мама.

- Разумеется, куда же без нее.

Пока ехали до дому, я позвонила Люсе.

Она сказала:

- Бросайте все и спускайтесь. У нас еще картошка горячая.

Но спуститься так и не удалось. Мамуля зашла в квартиру, как во сне прошла по всем комнатам, заглянула в ванную и туалет, зачем-то в прачечную, где пока натуральный чулан, пошаркала ножкой по дубовому полу в спальной, позвенела хрустальными подвесками в люстре, потом погладила Вавричкину стенку, потом посидела на кожаном диване, потом плюхнулась на велюровый, и сказала:

- Наливай! Даже твой отец, будучи председателем Ленинского райисполкома, не жил так! И даже твоя двоюродная сестра Леночка, у которой сейчас свой собственный косметический салон и шикарная квартира, не живет так! Да ты миллионерша, доченька! А то, что у тебя сейчас временные трудности, так это ты преодолеешь. Раз ты двухкомнатную зачуханную хрущевку умудрилась превратить в действительно пятизвездочный отель, апартаменты (это она меня цитировала), то ты и все другое сможешь. Тебе просто нужно найти свое место.

Мы с мамой наклюкались и к Люсе не добрались.

С утра пораньше подались к Вавричке. В субботу пан Вавричка работает лишь до двенадцати дня. Я несла в зубах долг - две с половиной тысячи. Вавричка на радостях подарил мне пестренький коричневый половик домотканной работы. Двести крон, а настоящая шерсть, не то что тот искусственный блин, который Наташа меня уговорила купить за семьсот. Я свое приобретение торжественно положила у своей кровати. А блин в прихожую, пусть топчут, кому не лень.

Конечно, мы выпили по панаку за обновку и отправились в "Бетховен".

Там встретили Люсю.

Мама радовалась за троих.

Потом мы приготовили торжественный обед. Не на троих, на десятерых.

Потом его ели до вечера.

В воскресенье я проснулась с головной болью.

- Ох, мама, - сказала я, - не нужно мне было вчера мешать бехеревку с вином.

- Да что ты там помешала, пару рюмочек, - отмахнулась мама. - Я больше тебя выпила, а ничего…

- Да если я в твоем возрасте смогу выпить столько, сколько ты, я буду просто счастлива! Но мне нехорошо. Мне уже с месяц нехорошо, как никогда не было. Вот я протерла от пыли только подоконники да зеркало, а с меня семь потов сошло, и все внутри мутно…

- Может быть, у тебя климакс? - брякнула мама.

Климакс - не климакс, а пить мне категорически нельзя.

Что же все-таки у Виталика случилось экстраординарного?!

В этот день мы снова посетили "Бетховен". Что поделать, если маме втемяшилось, что каждое плавание в минеральной воде на год укрепляет ее опорно-двигательный аппарат?! Она решила зарядиться на два года. Пока не приедет снова. Я не была против. И главное, мне самой заметно полегчало. Так, что мы, перед отъездом в Прагу, пообедали в полюбившемся ресторане "У бульдога". Там дают такие "паненки" из свинины - закачаешься.

В понедельник я не выдержала и позвонила Виталику сама.

- Я пока не могу говорить, Ира, я тебе сам перезвоню.

Перезвонил минут через десять.

- Виталик, я два дня места себе не находила, что же все-таки у тебя случилось?

- Я опять встречаюсь с женщиной, - бухнул он.

- С какой? - спросила я, выскакивая на балкон, чтобы мама меня не слышала.

- С Иваной. Справкиней Сходов.  

Представляешь?!

- О-оо, - сказала я. - Все-таки не зря она тебе штаны полгода стирала.

- При чем тут это? Просто так получилось. Мы вместе праздновали день рождения, там одного, со Сходов.

- И ты напился, и опять спьяну перепутал.

- Ира! Мне тридцать два года! Я в этом возрасте должен оплодотворять все, что движется.

- И как? Получается?

- Первые три дня я ходил совершенно обалдевший. Колоссальный опыт! Другой менталитет!

- Сколько ей лет?

- Не знаю. Но, наверное, она старше тебя.

- Ого. Так ты и до гробов доберешься.

- У нее красные волосы. Радикально.

- Тебе нравится?

- Это необычно. У нее и дома все необычно.

- Например?

- У нее вместо кроватей такой настил под потолком, куда нужно забираться по лестнице.

- Полати.

- Что?

- Полати по-русски. И что, кувыркаться есть где?

- Ну, так, с трудом. Удивительно, что я с тобой разговариваю, и мне легко.

- Удивительно, что я с тобой разговариваю и мне не больно. По крайней мере, не как в первый раз. Я поняла, что ты за человек. Ты пушинка, летящая по воле ветра.

- Разве мы не все такие?

- Нет, я не такая. Я сопротивляюсь. Я умею сказать "нет".

- Я тебе тоже умел сказать "нет".

- Потому что я тебе это позволяла. А вот позволит ли Ивана - это большой вопрос. Она - твой начальник. Спать с подчиненным - самое гнусное дело. У нас в СССР за это даже статья была "использование служебного положения в корыстных целях".

- Это за взятки.

- А что это с твоей стороны, как не взятка? Может быть, со временем тебе Ивана и станек выкатит. Будешь "маителем", как я.

- Я пока еще ничего не понял.

- А когда поймешь - будет поздно.

- Перестань, пожалуйста, мне и так не по себе.

- Ладно, будь счастлив.

- Ты тоже.

Я положила трубку. Но через секунду ее снова схватила:

- Ты можешь сейчас говорить?

- Да, - ответил Виталик, - она как раз пошла за вещами, а я остался в машине.

- Ого, - сказала я, - она к тебе переезжать собирается?

- Представляешь! - возмущенно сказал он.

- А что, колоссальный опыт. Плюс на работу теперь в автомобиле будешь ездить.

- И с работы.

- Вот именно. Не забалуешь.

И такой треп в течение всего времени, пока Ивана собирает манатки. Как будто не трагедия. Как будто два приятеля разговаривают о бабах.

- И прошу тебя, Виталик, обо мне ни слова.

- Она не спрашивала.

- Спросит.

- Нет, Ира, у нее абсолютно другой менталитет.

- Посмотрю я на ее менталитет, если ты попробуешь сбежать от нее. Это тебе не Линда, которой достаточно было послать эсэмэску. Это тебе не я.

- Это мне не ты, - грустно сказал Виталик, и я повесила трубку.

Почему-то мне стало смертельно жаль и его. Что это мне, собственно, всех жаль, и притом смертельно?!

- Нашла кого жалеть! - воевала Люся, когда во вторник мы, после работы, встретились в "Золотой лире", - Скотина! Так ему и надо! Пусть теперь споет песню о свободе, буревестник!

Так скотина, или все-таки буревестник?!

Столько всего вокруг происходит, а я все талдычу - Виталик да Виталик!..

...Мама пробыла у меня всего двадцать дней!!

Но дня за три до ее отъезда Светка пригласила нас в гости на учпищмаки (наконец-то я запомнила, как они называются, мои любимые татарские пирожки!).

И вот, когда мы уже изрядно поели и не менее изрядно попили, то есть когда хозяева собрались нас провожать, позвонил Костя Никольский и спросил, остается ли мое предложение в силе. А я его пригласила к себе сразу же, после отъезда мамы.

- Костя, - заныла я, - давай не во вторник, давай в среду, у меня в среду очень важная деловая встреча, а ведь мы с тобой наклюкаемся, факт, наклюкаемся, и как я потом, на этой встрече, буду в глаза человеку дышать!

Костя согласился. Но так все узнали, что я позвала его в гости. Не только Светка с Асхатом, но и Маришка, которая присутствовала на банкете, и мама, которая через два дня уезжала!..

...Господи, да я хоть успела сообщить, что Никольский приехал в Прагу и две недели жил в доме Наташки-американки, прежде, чем объявиться на Гавелаке?!

Я хоть упомянула о том, что пока у нас жила мама, наша Наташка смоталась в Египет на восемь дней, самолетом туда и обратно, четырехзвездочный отель, питание утром, в обед и вечером, и все - бесплатно?! Это ее подружка по игре, в которую они играют с Франтой с тех пор, как поженились, выиграла в какую-то лотерею. Поездку на двоих. Девушку зовут Совичка, я подарила ей энциклопедию по Египту. А Наташа привезла еще всем подарки на те сто евро, что ей подарила бабушка - мне достался желтенький с коричневым верблюжонок с красной вышитой попоной и золотой уздечкой, такой маленький и гордый, вылитый Виталик!

Опять Виталик!! Что взять с идиотки?!

Только очередную рукопись.

И когда ко мне пришла Синенькая, я затащила ее в винарню "У тхини", заказала по рюмке дорогущего французского коньяку (мол, это тебе не "Белый аист"?!) и ляпнула:

- Ольга, мы неделю провели в спорах всеми тремя поколениями женской половины нашей семьи, и я решила - я не могу принять твое предложение. Я не могу возвратиться вспять только потому, что у меня произошел сбой в профессиональной деятельности. Продавать картины - это моя профессиональная деятельность вот уже восемь лет. И я с любовью продаю картины, и я буду их продавать, пока не умру.

- Слава богу, - сказала Синенькая. - Я, когда перечитала твое "Солнце осени", полночи не могла заснуть. Все думала - как начнешь ты работать в редакции, как распишешь всех нас, как матрешек, со свойственной тебе "беспощадной иронией", так у меня волосы встали дыбом. Лучше мы тебя как автора продвигать будем.

И мы обе рассмеялись.

Мамка тоже.

Две недели молчала, как рыба.

Это после того, как я неделю молчала как пень после того памятного разговора с Виталиком по телефону. Наверное, я была в шоке. И мама была в шоке. Иначе бы не крикнула:

- Примешь его обратно - я тебя прокляну!

И вдруг через две недели выдала:

- Я тут перечитала твое "Солнце осени" и поняла, что ты сама во всем виновата. Бедный Виталичка!

Конечно, кто же у нас еще бедный. И это притом, что литература еще приукрашивает жизнь.

- Вот женщины! - сказала я. - Факт, мужчина идет прямой дорогой, или к злу, или к добру, а женщина шастает туда-сюда, туда-сюда! Ты же сама две недели назад сказала, что меня проклянешь.

- Это я, наверное, выпила лишнего.

- Я же замуж за Никольского собралась! Он меня уже сто лет любит! Он же только из-за меня и припилил с Урала! За четыре тысячи километров! Как ты! Двадцать холстов Наташке-американке ваяет, не разгибаясь!

- Ну, не знаю, доченька, - сказала мама, - только Виталика очень жаль.

Все двадцать дней, что мама была со мной, я пахала, тоже не разгибаясь. Еще счастье, что у справца каждый день было для меня место. Мне было не до терзаний, и не до обид. Я еле успевала зарабатывать деньги на подарки маминым многочисленным родственникам. Впрочем, они и мои родственники тоже.

В последний день мы с девчонками пригласили ее в ресторан, к "Моцарту", целый день фотографировали на память, и вечером подарили дорогую блузку на день рождения.

- Из батиста, - хвасталась я. - А ты говоришь, настоящих друзей не существует. Да они меня два часа таскали по магазинам, прежде чем нашли то, что тебя достойно!

Уже засыпая, мама бормотала:

- Передай им от меня огромное спасибо, доченька. Я не буду дожидаться дня рождения, я эту блузку в первый же день на работу надену. Что ты, приемку классов будет осуществлять комиссия из районо!

- У вас до сих пор остались районо?! - поразилась я.

А потом спохватилась. Это же традиционная пьянка без детей перед началом учебного года. Велика важность.

Маму Наташа и Франта вечером в понедельник провожали на вокзал. Мое дело было маленькое - я принесла с работы сумку с продуктами на дорогу, из специализированной мясной лавки, да - традиционно - две палки твердокопченой колбасы, да круг сыра, да бутылку Бехера (что-то замучил меня этот Бехер, а россияне его только-только распробовали), чтоб она по приезде домой могла зазвать сестренок и племянниц, и сына с семьей к себе домой на раздачу подарков. И во вторник вечером, уже перед самым закрытием Гавелака, абсолютно трезвая, спросила у Кати, продавца Значка вместо Юрки, Юрка теперь подвизается продавцом у Светки, а Катя в эту неделю была мне соседкой:

- Вот что ты делаешь по вечерам, Катя? На меня напала такая тоска, хоть вой.

- Я это знаю. Со мной тоже так бывает, когда я расстаюсь с Танюшкой. Дочкой. Не поверишь, мне помогает одно. Я медитирую.

- Что-о?!

- Медитирую. Очень помогает. Меня один человек научил. Врач. Буквально вытащила меня с того света. Специальными книгами. Специальными упражнениями.

- Ну, не фига себе, - сказала я. - Нет, мне это не подходит. Все, что мне нужно, это собутыльник.

- А мне пить нельзя.

- Не дай бог, - сказала я, - не дай бог каждому.

Я была согласна провести в трезвости один день, так как у меня на утро была назначена важная встреча, но не больше. Наконец-то я вплотную подобралась к самому важному событию, которое произошло со мной, пока у меня гостила мама.

Но силы иссякли, и на часах три часа ночи, самое время поспать до семи утра.

Вот состоится встреча, вот отработаю день, а вечером продолжу.

Я-то знаю, чем заполняются одинокие вечера.

...Ура, вечер.

Я устала, как собака.

Но я так переполнена событиями, что мне нужно отыскать нить, за которую удастся все вытянуть. Пусть хотя бы так. В пятницу, аккурат, когда Света пригласила нас с мамой на учпищмаки, я с утра сидела перед станком на лавочке и зевала.

Вдруг на ту же лавочку плюхнулась особа со смутно знакомым лицом и, весьма миролюбиво, обмахиваясь веером, проворковала:

- Вот жарища-то! Как еще ты тут сидишь!

- Я? Ничего. Жар костей не ломит, - дипломатично ответила я, не узнавая.

- Пар костей не ломит, - поправила девушка и, не задумываясь, продолжала, - По такой жаре таскаться - колготки плавятся. Вот, иду смотреть помещение под магазин. Прямо где-то у вас тут, на Гавелаке. То ли пятьсот двенадцать, то ли пятьсот четырнадцать.

- Помещение под какой магазин? - выдала я свое неузнавание.

- Да под рыбный же, - фыркнула она. - Магазин "Океан". Морепродукты. Деликатесы! - потом внимательно на меня поглядела и добавила, - Читатель номер три и четыре, не помнишь, что ли?

- Майя! - вскричала я, - Так это вы!

- Ну, слава богу, - сказала Майя, - А то ты совсем от жары припухла. Говорю же тебе - тут у вас на Гавелаке иду смотреть помещение. Не знаю, подойдет ли.

- А если не подойдет, не могли бы вы его сосватать мне?

- Подо что?

- Мы уже три месяца ищем помещение под галерею!

Майя еще внимательней поглядела на меня. Потом встала с лавки и сказала:

- Я читала все твои произведения, Ирина. Я ради этого даже ходила в Национальную библиотеку. Если мне помещение не подойдет - оно будет твое. Никому не отдам, а тебе  - да. В общем, я через минут пятнадцать вернусь. Черт, какая жарища!

Она вернулась через пятнадцать минут. На ее лице были написаны и досада и торжество одновременно.

- Не подошло! - радостно прокричала она. - Нам нужно где-то поставить и холодильники, а там нет никаких подсобок! В общем, если хочешь брать, в среду утром встречаемся с урядником, в десять ноль- ноль.

- Я не верю своим ушам, - сказала я.

- Глупости, - сказала Майя. - Ты достойна гораздо большего, чем этого грязного Гавелака. В общем, до встречи. Господи, какая жарища!!

Я станек не разбалила. Я только покидала папки на коробки, воткнула "цидулю" и помчалась на условленное место.

Кроме Майи и урядника, там были еще два человека. И один из них, как потом сказала Майя, был сотрудником казахского посольства.

- Помещение муниципальное. Наем - государственный. Что означает в три раза меньшую, чем коммерческая, цену, - вещал урядник. - Возможен договор на "добу неурчитую", или на десять лет с правом пролонгирования. Электричество и отопление оплачиваю отдельно, но тоже по государственным ценам.

Я не верила своим ушам.

- И последнее, - скромно добавил урядник, - Моя "провизия" - сто тысяч крон. Ваш ответ - не позже, чем через неделю.

В полуобморочном состоянии Майя меня доволокла до станка, всю дорогу беспрерывно убеждая:

- Сто тысяч - это не деньги за такое помещение. Ты его окупишь за год, за полгода. А оно тебе будет принадлежать, пока ты жива. Да и вообще, детям своим перепишешь, если что. Только тот, кто ничего не хочет - ничего не может. А ты же хочешь, я что, не читала твоих произведений?! Пора, пора уходить с улицы, Ира, подумай, на что ты гробишь свой талант?!

- Где я возьму сто тысяч, - повторяла я, как в бреду.- Где я возьму сто тысяч?!

- А папа на что? - вдруг сказала Майя.

- Да он меня грохнет.

- Не грохнет. То ты деньги у него на растраты клянчила, а тут попросишь на открытие собственного дела. Чтобы уже не клянчить никогда. Что, папа не поймет, что ли?..

Конечно, я перезвонила Косте и сказала, что сегодня приезжать не надо. Сказала, давай ты завтра приедешь к закрытию на Гавелак. Мне нужно тебе рассказать нечто очень важное. Но не сегодня.

Сегодня я целую ночь буду думать, что сказать отцу.

Что сказать отцу, на которого я, не далее как месяц назад, так осерчала?!

И еще одно событие случилось сегодня. Левицкий нам выдал пятый номер альманаха, там вышла третья часть моей "Одиссеи". Маришка прочла, что называется, не отходя от кассы.

- Мне почему-то тебя безумно жаль, Ира, - сказала она после второго панака.

- Тебе жаль не меня, тебе жаль героиню, - поправила я ее. - И еще я тебе рекомендую прочитать текст второй раз. Особенно заключительную главу. Мне кажется, она достойна быть высечена на камне. Твоя бы мама меня поняла, а ты еще слишком мала.

- Ну, дайте, дайте мне журнал, - канючила Светка. - Ведь это же я настаивала на третьей части "Одиссеи"!

- Тебе еще рано, - отрезала я. - Ты еще от "Солнца осени" не опомнилась.

Любимые девчонки, любимейшие, но что же я скажу папе?!

"Это все-таки повесть, хотя и подозрительно похожая на жизнь", написала, в частности, в своей рецензии Синенькая. Для меня сейчас нет важнее этих слов. Потому что Синенькая вторая, после Маришки, прочитала третью часть "Одиссеи" и примолкла, и до сих пор молчит. Уже вечер.

- Мы же договорились, мама, все - литература! - отрезала дочь, она-то читала третью часть "в гранках", как я выразилась бы еще десять лет назад.

И тут раздался звонок. И пришел Костя. Дети ему, конечно, на шею не кинулись. Франтик вообще бочком-бочком из комнаты вышел. Даже не поцеловал меня.

Костя вытащил бутылку французского коньяка и маленький холстик. 20х25. Портрет Моцарта. Там все комильфо, кроме жабо на груди маэстро. Там это жабо выглядит как женская прокладка от фирмы "Олвейс".

- Не тяжело ли тебе будет выкупать у меня такие холстики по полторы тысячи крон за штуку? - спросил он, - Наташка-американка выкупает у меня такой же размер по сто долларов.

- Не тяжело, - сказала я. - От тебя, Костя, ничего не тяжело.

Он схватил меня и повалил на кровать. А что у меня в комнате? Кроме кровати и повалить некуда.

Не скажу, что я испытала оргазм.

Все было гладко, размерено и как-то спокойно. По-домашнему. Все было так, как будто мы уже сто лет вместе спали. И еще потом меня Костя гладил. Обычно это я потом гладила Виталика.

- Пора тебе к Виталику перегореть, - повторял Костя. - Никольская хороша, и твой Виталик - хорош. Пусть они останутся хорошими в нашем прошлом, а мы пойдем дальше, Ирина, у нас впереди вечность, вдвоем мы докажем больше, чем кто-либо сумел доказать. Пусть потом локти грызут, эти смертные…

И голос его был тихим, а звучала в нем такая боль, что было понятно - он c моей помощью исцеляется оттого, что его жена, два года прожив без него, поменяла двух мужиков, и я с его помощью исцеляюсь оттого, что Виталик за год поменял двух баб.

- Но она все-таки еще твоя жена, - пробормотала я.

- Мы уже два года не живем вместе. Я с ней разведусь.

- Но пока не развелся.

- Разведусь. Не терзайся. Мы не были повенчаны. Это только печать в паспорте.

- Но у кого из нас было что-либо другое?

- У нас будет.

И заснули мы легко и спокойно, переплетясь друг с другом ногами. И проснулись легко и спокойно, лишь взглянув на непочатую бутылку. И я поехала на Гавелак за местом, и Костя поехал со мной. Там стояла в очереди Никольская, со своим белорусом-Сашей, который дежурил за меня по весне, и Костя измерил его таким взглядом.

...Позвонила Синенькая.

- Слава богу, - сказала я. - А то я думала, что ты в шоке.

- Нет, - сказала Ольга, - я не в шоке, просто с этими коньяками закрутилась.

- Пойми, - перешла я на вой. - Я не могла не написать этого эпизода! Понимаешь…

- Нормально, Ира, я понимаю, - перебила она меня.

- Я этим эпизодом… Я подписала смертный приговор сегодняшней России!

- Я знаю, Ира, мы все там жили…

- Я не знаю, может быть, Россия когда-то хорошей и была. Может быть, когда-нибудь хорошей и будет. Но сегодня! Но сейчас!.. Нет.

- Ты не волнуйся. Ты молодец.

Я начинаю любить Синенькую.

Кстати, о любви.

Мы с Наташей уже третье утро сидим по утрам за кофе, и я ей пересказываю прочитанный кусок из произведения "Поющие в терновнике", которое нынче перечитываю как в первый раз.

- Там есть такая мысль, Нафаня, что не пострадаешь - не станешь человеком. Надо, чтобы Бог тебе сердце "прободнул", ну, пронзил то есть. Может быть, Виталик - это и есть стрела, которую в меня направил Бог.

- Зачем, мам?

- Затем, чтобы я "сокрушилась" сердцем. Затем, чтобы побороть мою гордыню, мое своеволие.

- У тебя не гордыня, а гордость. И не надо из Виталика оружие делать. Он не оружие, а тряпка! Негодяй просто. И, главное, каких баб-то подбирает! Одна была дюймовочка недоделанная, теперь старая, злая, бывшая тюремщица, чешка, фуй! Правильно тебе Никольский сказал - пора бы тебе перегореть, мама.

И позвонил Костя Никольский. И сказал:

- Здравствуй, моя любимая женщина!

Когда он приехал вечером, я перестелила постель. Прямо тотально. Убрала два наших одеяла в шкаф, а из шкафа вытащила старый плед. Мама привезла мне новый комплект белья - на двоих один. И вот в этот-то огромный пододеяльник плед вошел идеально. Стало у нас одно одеяло на двоих, чего никогда не было с Виталиком. Мы то под его одеялом валялись, то под моим, чаще под моим. Костя похвалил.

И с утра, как проснулся, заладил: "у нас", "а мы", "а нам". Например:

- Что нам до этих двух дебилов? Пусть живут, как хотят, а мы будем жить, как считаем нужным.

...Прошло три дня.

В среду утром я проснулась с чувством, что не хочется жить.

Мне не хочется жить ни с кем, кроме этого дебила Виталика. Я умираю без него. Я беспрестанно думаю - что он сейчас делает, что ест, что пьет, как спит, и беспрестанно отвечаю - стоит на Сходах, переписывается эсэмэсками с бывшей тюремной надзирательницей, пьет, не просыхая, а вечером она его на авто отвозит в подвал и насилует. Бедный Буратино, куда ему теперь бежать, где тот нарисованный котел, который предстоит ему пропороть носом?!

Вечером Костя сказал:

- Ирина, не думай, что мне тоже не грустно. Это, наверное, перемена погоды, давление.

- Это мы, Костя, обманываем сами себя.

- Я себя не обманываю. Я с Никольской чашку не склею. А тебе даю сроку - выдержи до марта. В марте я вернусь, и уже никогда не оставлю тебя. Выдержишь?

- А ты? - спросила я.

- Мужчины умеют терпеть.

- Значит, и женщины тоже, - ответила я.

В эту ночь наши ноги не переплетались.

Какая глупость - наши потуги забыть о разбитом сердце!!

Но сумку в дорогу - с двумя традиционными палками колбасы, кругом сыра, упаковкой чешского пива, бутылкой бехеревки и кое-какими овощами - я Никольскому собрала. Маришка изъявила желание поучаствовать. Вышло нам это по двести пятьдесят крон с носа.

- Девчонки, - вещал Костя, проставившись пивом точеным, из млекарни, - никого роднее вас у меня в Праге нет, запомните. И если я сюда вернусь, то это будет только ради вас. Тебе, Марина, наказ: краска и цвет - это не одно и то же, научись работать с цветом. Тебе, Ирина, ты уже знаешь, - добейся помещения, где бы ты могла принять мои работы.

На меня нашел стих.

Я и Фазикошу сказала " нашел стих", когда пришла к нему в редакцию. Я, собственно, не к нему пришла, а к Блюменталю, с рассказом "Встретились". Для меня Блюменталь с некоторых пор стал вроде Державина. Наипочтеннейший русский поэт в Чехии, а меня нахваливает. Говорит, равных мне нет. Ну, я и пришла с рассказом, чтоб поддержать свое самоуважение. Блюменталя не оказалось.

Зато Фазикош обрадовался.

Кофе предложил.

Пока Марина готовила кофе, - разглядел на дискете надпись "Поэту Блюменталю от Ирины Беспаловой" и карандашиком, в шутку, вставил "писательницы".

- Ах, - сказала я, - что за выражения! Я настаиваю на звании "писатель". Есть же врач, учитель…

- Врачиха! Учителка!

- У меня есть художница - Марина Гаглоева. Я называю ее " художник".

- Кстати, о художниках, - сказала Марина. - Я тебе как раз собиралась звонить. Двадцать первого сентября в Праге будет проходить Форум "вытварных" умельцев под патронажем посла РФ в ЧР. У нас записано выступающих семь человек - художников и галеристов, с тобой, соответственно, восемь, если ты согласишься выступить. С небольшим докладом, минут на десять. Я за неделю до срока приду к тебе за тезисами.

- Договорились.

Да ведь двадцать первое сентября еще когда будет, а неделя подходит к концу. Мне нужно звонить папе. Факт, мне нужно звонить папе!

- Папа, мне нужно тебе сказать нечто очень-очень важное.

- Говори.

- Ты знаешь, что у меня нынче не было места два месяца. Если такое повторится на следующее лето - я не переживу. Чтоб такое не повторилось - я ищу запасные варианты. Снять помещение под галерею - идеальный вариант. Только это не так-то просто.

- Короче.

- Короче, пришла ко мне одна почитательница моего творчества…

- Ира, я сейчас положу трубку.

- Нет, папа, нет! - закричала я. - Выслушай меня, хотя бы один раз в жизни! Неужели ты до сих пор думаешь, что я бездельница?! Да я восемь лет живу за границей, и каждый месяц плачу по тысяче долларов, чтобы здесь жить! Если ты раз в год пришлешь мне тысячу долларов - это только маленькая передышка, такой жест от отца, по которому я сужу, что ты у меня до сих пор есть! Я хочу больше никогда не просить у тебя денег, я знаю, что ты уже не молод, и устал от моих просьб, но, прошу тебя, выслушай. Эта женщина имеет свой процветающий бизнес, она хочет мне помочь, потому что ей нравится то, что я пишу. Что в этом плохого?!

- Короче.

- Короче, ей чиновник из магистрата предложил помещение, а она от него отказалась в мою пользу. Но нужно заплатить "отступные", иначе говоря, взятку.

- Сколько?

- Сто тысяч, - бухнула я.

- Сто тысяч чего? - спросил папа.

- Крон,- пролепетала я.

- Опять ты со своими кронами! Сколько это будет в долларах?!

- Около пяти тысяч.

- И что, это помещение будет твоим?

- Моим. На "добу неурчитую". То есть, пока не помру.

- А помирать ты, стало быть, не собираешься?

- Не собираюсь.

- Я отправлю деньги, Ирина, но если ты их используешь не по назначению, - я больше не буду верить ни одному твоему слову.

- Папа, я тебе всегда говорю абсолютную правду. Сегодня эта женщина мне сказала, что заявку они дали, и теперь нужно ждать. Там будет конкурс, ну, якобы конкурс, и я его выиграю. Если что-либо, почему-либо будет иначе - я тебе эти деньги вышлю обратно.

- У меня было отложено на "черный день" десять тысяч, Ирка. Я тебе отдаю половину.

- Папочка, если все получится - у тебя никогда не наступит "черный день"!

Таким счастливым человеком просто страшно быть!

Мой бедный папа!

- И поклянись, Ирина, что больше в жизни ты не попросишь у меня ни копейки!

- Клянусь, папочка!

- Да знаю я твои клятвы…

В пике энтузиазма я принялась за тезисы к докладу.

Я не буду рассказывать, как мучилась, подбирая слова.

Как терзалась, пока не пришли деньги.

Как тряслась, когда отдавала их под расписку Майе. Она вызвалась быть посредником. Мол, ты боишься, что не получишь договор. А чиновник боится, что не получит денег. Я положу твои деньги на свой счет и отдам их чиновнику только тогда, когда ты договор получишь. Договорились?! Договорились. Я денег не видела. Получила и отдала. Зато какую речь толкнула на Форуме! Асхат со Светкой прихватили с собой кинокамеру, а Маришка мою речь на эту кинокамеру сняла. Там такой приглушенный, согретый неподдельным волнением голос:

- Дамы и господа! Гости Форума! Господин посол! Братья-художники! Для меня нет прекраснее слова, чем слово "художник"!

В первую очередь слово "художник" ассоциируется у меня со словом "свобода". С экономической точки зрения это, как нас учили, осознанная необходимость. Но с художественной, так сказать, с любимой моей точки зрения, это единственная вещь, ради которой стоит жить.

Как там писал автор "Трех толстяков" в неопубликованном при жизни романе "Зависть": "Художника нельзя поставить на колени, - либо умрет художник, либо умрет искусство"?! Это была моя заветная мечта - жить равной среди таких безумных людей, которые свободу ставят выше собственных страданий, выше собственной жизни! Искусство диктует им свои законы, и это единственные законы, которым они подчиняются!

Потому что красота немыслима без свободы, а красота, как уже известно, это единственное, что спасет мир.

Во вторую очередь, стало быть, слово "художник" ассоциируется у меня со словом "красота". Я продаю картины. Вот уже восемь лет, а до них еще полтора года, то есть девять с половиной лет, я каждый день смотрю на десятки картин, и не могу на них насмотреться! На некоторые из них я не могу надышаться! Это происходит, когда художнику удается поместить часть своей души в картину…

И так далее, с подробным описанием картин от Асхата, Марины и Кости Никольского, представленных на Форуме. Светка до моего выступления практически извелась за столом, за которым, между прочим, в свободное от работы Форума время заседают депутаты, она изнылась и извертелась.

- Факт, ты в институте была двоечницей! - сказала я.

- Асхат, пойди в буфет и принеси какой-нибудь минералки, - отмахнулась Светка.

Но, когда я выступала, на глазах ее были слезы.

Если бы не посол РФ в ЧР, я бы тоже разрыдалась.

Оттого что Виталик не видит меня на трибуне в лучах софитов...

И надеялась, что он увидит по телевизору и позвонит, приедет, прилетит!..

Но он не позвонил, не приехал, не прилетел...