Я побывала за свою жизнь в сказочном Египте, в США, в ласковой (тогда еще) Югославии, много ездила по СССР, но никакие места не «зацепили» меня так сильно, чтобы в течение более

сорока лет не потускнеть ощущениям и впечатлениям, чтобы тянуло зачем-то туда - в почти бесплодную, суровую, даже жестокую по отношению к человеку пустыню Гоби...

* * *

В Советском Союзе инженер, если только он не пробился на должности выше средних, никогда не был обеспечен финансово так, чтобы можно было расслабиться и позволять себе не беспокоиться о том, как дотянуть до зарплаты, как собрать сумму на отпуск для семьи, как подготовить детей к школе и т.п. Нет-нет, не голодали и не ходили в рубище. Но, например, покупка автомобиля целому слою инженерных кадров была непосильна. Для такой роскоши надо было копить много лет, ущемляя другие интересы семьи, включая расходы на еду.

Но вот у некоторых стала возникать возможность поехать на работу за границу на строительство, например, Асуанской плотины в Египет, на какие-то объекты в Иран и другие развивающиеся страны. В основном на объекты, связанные с газом, нефтью или водой. Отдельно в этих списках стояла Монголия. Если в капиталистических странах платили фантастические для нас деньги, да еще и в чеках, дающих право отовариваться  невиданными импортными товарами в московских валютных магазинах «Березка», то в братской Монголии платили пожиже, и чеки были попроще. Но при жесткой экономии за трехлетний срок контракта можно-таки было накопить на покупку автомобиля. Да заодно и приодеться.

В учреждениях была жесткая конкуренция за контракты, особенно в капстраны. В Монголию можно было попасть полегче. И вот однажды мой муж вызвал меня из моего рабочего кабинета в коридор на совет и сообщил, что ему предложили контракт в Монголию. Ответ надо было дать не позднее, чем завтра, так как желающих много.  При отсутствии других вариантов поправить материальное положение, этот казался вполне приемлемым. Дальние края нас уже не страшили своей неизвестностью после пяти лет жизни в Амурской области, поэтому вечером мы обсуждали уже детали предстоящей поездки: ехать сразу вдвоем или сначала «на разведку» одному мужу. Что нужно брать с собой, какие условия и т.п.

Бывалые контрактники дали длинный список необходимых для выживания вещей и кучу всяких полезных советов. И в мае 1974 года мой муж выехал поездом в Улан-Батор, а оттуда был направлен в Гоби-Алтайский аймак, поселок Гуулингентал. Это удаленный от монгольской столицы юго-восточный горно-пустынный аймак на границе с Китаем. Там мужа поселили в финском двухквартирном доме с печным отоплением и привозным (во флягах) водоснабжением.

Все новое, чужое: места, климат, природа, люди, лица, язык, обычаи, условия быта, особенности питания... В первых  его письмах более или менее нейтральный характер описания окружающей действительности, условий работы, портреты начальства, сослуживцев (главный начальник - директор совхоза Чулуун-дарга. Слово «дарга» переводится как «начальник»). Главную трудность составляло незнание языка. Хотя Чулуун-дарга и некоторые монголы знали русский язык.

В общем, как-то приспосабливался. Но уже к зиме, ближе к Новому году, когда работы в полевых условиях практически свернулись до весны и большую часть времени приходилось проводить дома или в конторе, в письмах зазвучали невеселые нотки. А в декабре муж написал, что хочет прервать контракт. Ничего путного посоветовать я ему не могла, поэтому решение ему пришлось принимать самому.

В Улан-Баторе, где следовало оформлять документы на отъезд, кто-то умудренный посоветовал мужу не прерывать контракт, а попросить отпуск. И перед самым новым, 1975 годом он приехал в отпуск с последующим увольнением, как он сказал по приезде. Отдыхал, наслаждался домашними удовольствиями, встречался с сослуживцами, но недели через две вдруг говорит: вот список нужного мне «там». Все стало понятно: отошел и передумал.

В феврале поехал обратно. Договорились, что я приеду в отпуск летом.

Два раза приезжала, один раз вдвоем с дочкой Аней на каникулах после седьмого класса. Русских контрактников в этом поселке было человек пять. Все приехали с семьями, поэтому моему мужу приходилось труднее всех. Меня мучила совесть, но ехать туда надолго я была не готова.

...В первый свой приезд в отпуск я приобрела некоторый опыт общения с местным населением, а также представление о характере и привычках аборигенов. Такие ситуации, в которых ты неожиданно оказываешься, помогают со временем адаптироваться в чужих местах и вырабатывать готовность к неожиданностям или странностям в поведении местного населения. Сначала приходится этот опыт приобретать через терпение, а со временем приходит понимание ситуаций, в которых ты оказываешься, а с пониманием приходит и смирение, снимающее накал негодования или обиды. На природу, равно как и на погоду, обижаться глупо. Это понимание приходит со временем.

Первый урок терпения мне преподал командир самолета АН-2, на котором я летела к мужу из Улан-Батора в Гоби-Алтай. О порядке полета мне ничего не было известно, так как по-монгольски я не знала ни одного слова. В самолет меня посадили наши сотрудники, а в Гоби-Алтае меня должен был встретить муж. Так что ничего страшного. Летели мы часа полтора и начали снижаться. Что говорит командир, я не понимаю, но думаю, что мы уже прилетели на место. Сели, кто-то начал выходить из самолета, кто-то продолжает сидеть. Пойду и я погуляю, подышу свежим воздухом. Вышла, смотрю: монголы-мужчины расселись под крыльями нашего Ан-2 на корточки и курят, общаются, смеются. Обошла вокруг самолета и не увидела даже признака жилья или аэропорта. Сидят полчаса, час, и никто не проявляет ни любопытства, ни беспокойства. Ни одного члена экипажа не видно.

Побродив вокруг самолета и потеряв терпение, я выбрала монгола, одетого как горожанин, подумав, что этот может знать русский язык. Спросила, где мы находимся и когда полетим. Он отвечает мне, что летчик, дескать «багкуй». Интересуюсь, куда делся летчик. Ответ: юрта, гости, чай. Далеко? - Далеко. Когда явится? - «Митикуй». Со слуха примерно так, а пишется по-другому, но смысл: «Не знаю». Вообще, наиболее часто слышанные от монголов слова, это «Багкуй» (Нет), «Митикуй» (Не знаю) и «Маргаш» (завтра, то есть, абы не сегодня). Ни одной юрты в обозримом пространстве не видно. Злюсь, обдумываю, кому бы пожаловаться, но гляну окрест и молча заскулю. Замерзла, ничего не понимаю, где я, зачем, и когда это мучение закончится.

Так прошло пять часов. Наконец, откуда ни возьмись, появляется наш летчик с двумя канистрами в руках, все радостно заскакивают в самолет, и мы, промороженные и злые (я) взлетаем, а еще через два с половиной часа шлепаемся в аэропорту Гоби-Алтая.

Это была первая прививка от нетерпения, которая мне неоднократно пригождалась...

Природа Гоби-Алтая  скудная, но и там есть интересные места в окрестностях Гуулина: река Дзавхан, где русские ловили на блесну великолепных хариусов, скалистые причудливые горы, где можно было найти мумиё. Там мы увидели верблюдов, яков, монгольских лошадей, тарпаганов, турпанов. В совхозе русские специалисты учили монголов сельскому хозяйству. Выращивали ячмень, пшеницу, питомник саженцев тополей для озеленения поселков. А один  молодой научный сотрудник из Улан-Батора посеял поле зеленого гороха и каждый день ходил туда, пересчитывал растения, буквально нянчил каждое. Вел журнал: когда взошли, когда зацвели, сколько завязали стручков, сколько горошин в стручках и т.д. Осенью собирался защищать кандидатскую диссертацию. Но тут случилось страшное. Жены советских сотрудников, не очень обремененные работой, любили вместе с детьми гулять в окрестностях поселка, а особенно вдоль оросительных каналов, где было прохладно, можно было искупаться и, в общем, отдохнуть. И однажды кто-то из дам или детей усмотрел гороховое поле! Сторожей нет, горох достиг молочно-восковой спелости, что еще надо? Таблички? Да, что-то по-монгольски там написано, ну и что? Русских больше всего мучил витаминный голод. Вся еда: консервы, а в монгольском магазине хлеб и не всегда баранина, иногда верблюжатина. Очень хотелось овощей, хотя бы чего-то зеленого.

Потрясение ученого гороховода невозможно вообразить, когда он, ничего не подозревая и направляясь на свою делянку, встретил компанию довольных «орос-хухон» (русских женщин) и их «джижик» (детей), достающих из карманов пригоршни стручков, лущивших их и бросающих пустые створки под ноги. Путь до поля, усыпанный гороховыми останками, был его «голгофой»...

Вообще, некоторые (не все) русские вели себя по отношению к местным не совсем интеллигентно. А монголы терпеливо сносили. Хотя иногда в интонации, в выражении глаз просверкивали искорки неприязни. Но о конфликтах между советскими и монголами слышно не было. Вообще, терпение монголов казалось беспредельным. Условия их жизни, на мой взгляд, нечеловечески тяжелые. Я наблюдала такие сценки, где поведение монголов меня поражало.

Поселок Гуулингентал (коротко - Гуулин) состоял из двух частей, отстоящих друг от друга примерно на километр. В полутора десятках финских деревянных домов располагались контора, жилье для монгольского начальства, включая водителя дарги Жиронтая, и квартиры советских специалистов. В юртовском «городке» жили монголы. Планерки проходили на площадке перед конторой. Монголы и советские собирались в кружок, и начальство распределяло задания на рабочий день. Однажды во время планерки кто-то из монголов, взглянув в сторону юрт, стал показывать всем и что-то быстро говорить. Все обернулись и увидели, что из одной юрты поднимается столб дыма. Короткое обсуждение - чья юрта, и все повернулись к Ившин-Норов, работнице конторы совхоза. Та не отрывала глаз от дыма. И вдруг она громко засмеялась. Некоторые монголы тоже стали улыбаться. Я ничего не понимала. Вернее, я уже поняла, что горит юрта Ившин-Норов, но почему она смеется? Почему не мчится к своему дому? Муж отвел меня в сторонку и сказал: бежать поздно, войлок и все внутри сгорит за минуты. А смеется? Это она так плачет.

Вскоре все пошли к юртам, разгребать пепелище. Из вещей целой осталась только швейная машинка. «Потом работать будет» - сказали монголы.

Присматриваясь к новым, необычным для европейцев особенностям местной жизни, я как-то обратила внимание на какую-то странность в стариках-монголах. Многие бабушки брились наголо и носили такие же береты, как и старики-мужчины. Фасон дэли (национальная одежда в виде запахивающихся халатов) сложился веками и различается только в деталях, кажется, без разделения на мужской или женский. Растительности на лицах у монгольских мужчин и в молодости не густо, поэтому бородатостью половые различия не отмечаются. Многие старики без различия пола донашивали еще старинные монгольские сапоги с украшенными национальными орнаментами голенищами  и с задранными вверх носками. Кто-то объяснил мне, что это отражает отношение монголов к земле - её ранить нельзя. Земля, как и у всех народов, мать-кормилица. По этой причине сами монголы земледелием практически не занимались и считали пахоту нанесением ран земле. В общем, явных различий во внешности между пожилыми «м» и «ж» я не замечала.

Как-то в разговоре кто-то из монголов сказал, что по старому обычаю все монголы, достигшие возраста 70 лет, перестают быть женщинами или мужчинами, а становятся просто стариками. Поэтому женщины-бабушки, чтобы соответствовать своему новому статусу, расстаются с женскими прическами и головными уборами.

И еще одно немного смешное наблюдение. В Гуулингентале на территории городка, где размещалась контора и жилые финские дома для специалистов, был устроен один общественный туалет, который представлял собой деревянный домик без крыши, высотой мне до пояса. На мой немой вопрос мужу, показавшему мне это заведение, он ответил: «А зачем крыша? Дождей почти не бывает. А дерево здесь привозится из Союза, надо экономить. Да и удобно: видно, что заведение занято - голова всегда видна, никто неожиданно не ворвется. Тем более, что запоры внутри тоже отсутствуют. Да ты не бойся, монголы туда не ходят». Я и не боялась, но удивлялась, а куда же они, монголы, ходят? И однажды во время планерки, проводимой даргой совхоза на площади городка, увидела, как одна монголка, отошла метра на два-три, присела и, не прерывая свой диалог с каким-то монголом, сделала свои дела и вернулась в коллектив.

...Как-то зашел разговор с одним даргой о здоровье, медицине, продолжительности жизни в трудных климатических условиях и о низкой населенности  страны. Дарга разговорился и с несвойственной монголам эмоциональностью стал объяснять, почему в годы правления Сухе-Батора население Монголии уменьшилось в несколько раз. Об одном из обстоятельств он мне рассказал тогда. Существовали религиозные обычаи, когда право первой ночи было у священнослужителей, которые, кстати, были в большинстве китайцами. Но ведь ламы - монахи не святые и, имея неограниченные возможности сексуальных контактов, они часто становились источником распространения среди населения венерических заболеваний.  Другие авторы считают, что у монголов, как у многих малочисленных народов, практиковалось приглашение проезжих мужчин к сексу с их женами, дочерьми с целью улучшения состава крови и предотвращения вымирания. Во времена правления династии Цинь о здоровье монголов никто не беспокоился. Но когда монголы освободились от китайского владычества, перед ее новыми правителями встал вопрос существования нации, практически стопроцентно пораженной сифилисом и, вследствие этого, деградирующей и фактически вымирающей. Усилия немногочисленных врачей, в том числе иностранных, давали слабый эффект, и ситуация стала угрожающей. Врачи считали, что для восстановления здоровья нации и нормализации воспроизводства здорового населения потребуется смениться не менее чем трем новым поколениям. В 20-е годы XX века это явление приобрело масштаб национального бедствия. Медицины, как таковой, не было, за помощью можно было обращаться к тем же монахам, что приводило только к дальнейшему вымиранию населения. Власть, оценив ситуацию как безвыходную, приняла чудовищное по своей жестокости и бесчеловечности решение: сомоны и поселки, теснившиеся вокруг дацанов (буддийских монастырей), где было установлено повальное заболевание сифилисом, окружать войсками и сжигать.

В период эпидемии сифилиса монголы почти перестали рожать здоровых детей и просто вымирали целыми селениями. Говорили, что Сухэ-Батор лично возглавлял операцию по «лечению» населения.  В те трагические годы численность их упала до 600-700 тысяч человек. Примерно через два поколения монголы начали восстанавливать численность, рожая по 3-5 ребенка в семье. В 70-е годы семьи уже были достаточно большие, но население по многочисленным причинам растет медленно. Пережить такую национальную катастрофу мало какой нации удалось бы безболезненно. Многострадальная судьба этого народа  - китайское владычество, суровый климат, вымирание от страшной эпидемии, равно как и от способов ее «лечения», не могли не отразиться на национальном характере.

В соседнем с нами доме жил водитель на Уаз-469, любимом автомобиле монголов, Жиронтай. Мой муж часто выезжал с ним в поездки. На вопрос: Жиронтай, когда поедем? муж всегда получал один и тот же ответ: «маргаш углю» - завтра в шесть часов. И ни-ко-гда! не выезжали в определенное время. Причины: «бензин багкуй», «мотор багкуй» - бензина нет, мотора нет, в смысле, нужен ремонт. Но Жиронтаю все всё прощали. Другого транспорта не было. Терпеливо ждали, когда услышат: «бензин байн!», «мотор байн!»...

Русские специалисты много рыбачили на Дзавхане, зимой охотились на зайцев, а осенью на турпанов (уток) и гусей. Эти занятия скрашивали их жизнь, разнообразили питание и примиряли с удаленностью от благ цивилизации.

Муж пробыл в Гуулине три года и в 1977 году вернулся в Ставрополь. На его заработки мы приобрели кое-что из одежды и посуды в «Березке». А в гуулинском магазине я накупила много замечательных немецких полотенец, а главное, книг, которых в Союзе ни за что не купишь, и из дефицитов дефицит - растворимый кофе. Ну и, конечно, килограмм верблюжьей шерсти. Но это уже контрабанда.

Дома в Ставрополе жизнь наша шла своим чередом, мы жили в  двухкомнатной (комнаты проходные) квартире. В материальном отношении немного расслабились, но ничего радикального не произошло. Постепенно все тяготы жизни в чужой стране забылись, остались только приятные впечатления. Муж скучал по охоте и рыбалке. И когда в 1984 году опять поступило предложение заключить контракт на три года, и психологически, и организационно муж был готов отправиться в ставшие уже близкими края.

На этот раз его направили в центр этого же Гоби-Алтайского аймака, хот (город) Алтай. Это что-то вроде райцентра. Здесь монгольские дарги и русские специалисты жили в двухэтажных домах со всеми, или почти со всеми, удобствами. А обычные монголы как и везде - в отдельно стоящих юртовских поселочках. В Алтае работала группа русских учителей: семьи Марцинковских из Украины (Петя и Стефа), Поповых из Краснодара (Олег и Наташа), Светлана и Дима Зайцы откуда-то из центральной России, незамужняя Валентина из Кирова и семья болгар. Они все, кроме болгар, были лет на пятнадцать моложе мужа, но с охотой вовлекли его в свою веселую компанию. Когда я приехала, решившись, наконец, уволиться и остаться в Монголии надолго, мой муж был полноценным членом молодежной тусовки, не пропускавшим ни одного учительского мероприятия: дни рождения, праздники, охота, рыбалка, летние пикники... Все по очереди варили самогон, но не избегали и «архи» - монгольской водки. И хотя «архи» хвалили, но за нее надо было платить, а все предпочитали жить экономно. К компании также присоединился советский капитан Толик из расположенной неподалеку воинской части, в распоряжении которого были военные автомобили и много кое-чего. Вошел в компанию также молодой симпатичный прокурор Алтая.

В общем, общественная жизнь вокруг русской колонии била ключом. Разница в возрасте нашем с мужем и остальными никого, кроме меня, не смущала. Мне пришлось перестраиваться, чтобы не быть белой вороной, а муж еще до моего приезда вполне вписался в коллектив. И муж, и Олег Попов, и Петя Марцинковский, и Заяц стали заядлыми охотниками и рыбаками, охотились круглый год. Эти нравящиеся мужчинам занятия были прекрасным подспорьем для семей. Узнала странное: монголы не ловят и не едят рыбу! А между тем, Дзавхан просто кишел хариусом. Монголы говорили: «му байна» - плохая еда. Они пытались её просто варить почти без соли, поэтому и «му байна». Ну и, возможно, была религиозная причина. Не ели они также грибы, хотя во время охоты попадались грибные места с целыми полянами шампиньонов. А в «альпийских» горах, куда нас всей компанией вывозил капитан Толик, однажды мы попали на поляну, покрытую почти сплошь огромными шляпками моховиков. Там, в расщелинах росли и дикая смородина, и крыжовник. Но самой удивительной находкой была поляна, на которой между камнями росли маленькие лужайки эдельвейсов. Я, конечно, сорвала несколько этих серебристых, покрытых пушком цветков, засушила их и долго хранила в шкатулке.

Сами монголы обходились без всяких витаминов, питаясь бараниной, кониной, верблюжатиной и, в основном, овечьим молоком. Коров у них мало, так как им сухой травы для выработки молока недостаточно. А сочной зеленой травы там практически нет. Так что коровье молоко в большом дефиците. Кстати, мы, от «большого» ума и из брезгливости, пренебрегали свежим коровьим молоком, которое иногда продавали в «дарговском» магазине (аналог наших магазинов для начальства). Нам из Улан-Батора привозили по нашим заявкам один раз в месяц товары и продукты, в том числе сгущенку. Мы на радостях закупали ее и ели в неограниченных количествах, еще и знакомых монголов подкармливали. А мудрая жена контрактника-болгарина привезла с собой закваски и стала делать что-то вроде простокваши из свежего монгольского коровьего молока. Это была вкуснейшая ряженка, жирная, нежная и сладкая! Но распробовали мы это чудо кулинарии почти перед отъездом, угостившись у болгар. А до этого ели  консервы и радовались. Секрет этого продукта простой: трава, поедаемая коровами, почти сухая, поэтому молока монгольская корова дает мало, но оно чрезвычайно жирное, сравнимое с хорошими сливками. Поэтому болгарка молодец, быстро сориентировалась и обеспечила своей семье здоровую еду.

У монголов прекрасные густые жесткие волосы и замечательные зубы до самой старости. Всю зиму большинство ходит без шапок. Детей не кутают в семь одежек. На улице в мороз и ветер вполне можно увидеть голопузых джиджиков. Но это, возможно, в прошлом, так как с приходом «орос компан» (русских товарищей) появились сахар, конфеты, печенье, консервы  и тому подобные продукты. И сразу стали массово болеть и выпадать зубы у детей. Ну и все остальные последствия «цивилизации».

Как-то к мужу обратился местный дарга с просьбой помочь вырастить в их парничке огурцы и помидоры. Дело в том, что большинство монголов-специалистов училось в СССР, и они приобщились к нашему питанию. У себя им тоже хотелось вырастить овощи. На окраине хот Алтая, куда мужа и меня пригласили посмотреть и дать советы, была устроена теплица, в которой уже были посеяны помидоры. Но что-то дарге не нравилось. Теплица - просто углубление в земле, накрытое остекленными рамами. Заходим, смотрим на посевы томатов, и я не узнаю культуру. Высотой не менее полуметра сплошной стеной стоят какие-то бледные вытянутые стебли. Просвет между растениями практически отсутствует. Семян, видно, много было. «Что нам делать?». А я и не знаю, что тут можно сделать. Растения  довольно взрослые, некоторые уже пытаются зацветать, но если начать прореживать, то они же все попадают, просто лягут и погибнут. И так оставлять какой смысл. Я все-таки попыталась к ужасу монголов, а, особенно, монголок-«овощеводок», как-то исправить безнадежное положение, продергивая примерно 80 процентов стеблей. Но пришлось честно сказать, что помидоров они не дождутся.

Назавтра дарга спросил мужа: а что же делать? И муж сказал, что надо строить настоящую теплицу и выращивать не так, как сеют пшеницу, а так, как нужно помидорам. «А ты знаешь, как?». «Ну, можно попробовать» - не решился отказать мой муж.

Вечером мы начертили проект теплицы, а через пару дней экскаватор уже рыл для нее котлован. Грунт для засыпки грядок мы вместе с даргой выбирали на дальних старых пастбищах, где накопились мощные залежи разложившегося овечьего помета. Смешивали его пополам с песком и загружали в две гряды теплицы. Нашлась большая металлическая емкость для воды, а семена я привезла из Ставрополя, мечтая сделать у себя оконный огород.

Посеяли, стали ждать.

К августу с одной стороны от прохода стеной стояли высокие томатные растения, унизанные прекрасными помидорами, а по другую сторону роскошные лианы, увешанные огурцами. Сами растения были невероятно мощные, а ножка, на которой висели плоды, была толщиной в мой мизинец. Начальство было счастливо, приезжали из Улан-Батора журналисты, цокали языками, угощались... Что послужило успеху: много солнца, питательная унавоженная земля, нормальный уход и, вероятно, не зараженная опасными для растений болезнями земля. Такого урожая я никогда раньше не видела даже в Союзе.

Монголы по примеру русских отмечали все советские праздники, поздравляли контрактников, дарили подарки, награждали грамотами. Как-то в феврале дарга города озаботился подготовкой к празднованию 8 марта. Стал советоваться с учителями: как сделать хороший праздник советско-монгольской дружбы. Русские учительницы-затейницы создали оргкомитет с участием всех русских дам и равного количества монголок - активисток и жен даргов. Образовали две команды по принципу когда-то популярной в СССР передачи «А ну ка, девушки!». Много репетировали, веселились. Как всегда в таких играх, соревновались в пении, танцах, рисовании, пряли на монгольских прялках, вязали на спицах на скорость. Монголки пели и говорили на русском, а мы - на монгольском. Лично я зачитывала (почти наизусть) приветствие команде-сопернице на монгольском. В общем, было смешно и весело и полному залу зрителей, и самим участницам. Наши мужья и мужья-монголы очень «болели» за нас. Победила, естественно, дружба...

Года полтора я работала в монгольском отделе капитального строительства. Об этом особенно нечего рассказывать. Упомяну только о двух эпизодах. В аймак из Чехословакии привезли ЭВМ: симпатичный такой агрегат величиной с большой комод. Что с ним делать, никто не знает, но начальство знает, что этой машиной можно что-то вычислять. А инструкции на чешском. Естественно, обратились ко мне. Я говорю: чешского не знаю. И потом нужны программы для задач, которые вы хотите решать. Программ нет. Спрашиваю, а какие задачи вы хотите решать?

 Дарга отвечает: мы хотим посчитать своих овец.

Спрашиваю: а сколько у вас овец, вы не знаете?

 - Почему, - отвечает дарга, - знаем.

 -Так зачем вам эта машина, если ваш Батцааган на счетах управляется?

Кстати, у монгольских бухгалтеров в ходу китайские, более сложной конструкции, счеты.

 - Нам надо отчитываться за использование ЭВМ, а то заберут...

А второе впечатление, вернее, целый букет незабываемых впечатлений я получила в своей поездке в командировку в пустыню Гоби весной 1985 года. Все началось с момента, когда я вечером принесла домой командировочное удостоверение и сказала мужу, что завтра еду в дальний сомон (район). Муж берет в руки удостоверение, читает. Потом удивленно: «Ну меня наА @уй посылали неоднократно, а тебя - зА@уй! «  Я тоже вчитываюсь, действительно, звучит не совсем прилично, но все-таки - Дзахуй. На вопрос мужа, чем же я заслужила такой посыл, можно было не отвечать. Те места, куда меня посылали в командировку, можно было описать еще одним именем этих мест: Хаяа, то есть край света. Ну, край не край, а самый южный край Монголии, где простирается бескрайняя пустыня Гоби, за которой начинается Китай. Там же, посреди пустыни высится святыня из святынь монголов, гора Аж-Богд-Уул. Мать-гора. Это все, что я знала перед поездкой.

Собираюсь в дальние края. Наша команда специалистов по приемке в эксплуатацию и технадзору за строительством водных колодцев и резервуаров и объектов оросительной системы «Хаяа»: я, экономист водной конторы, инженер Батчулуун с семилетним сыном (везем к бабушке) и шофер Бавудорж. В сомонах подсаживаем местных водных бригадиров.

Маршрут такой: хот Алтай (центр аймака), сомоны (районы) - Эрденэ - Цогт - Алтай (центр сомона в Гоби)-Хухморт - Дзахуй. Ну и ответвления на отдельно расположенные объекты. Срок командировки: с 25 мая по 1 июня 1984 года.

Не прошло и недели, как мы «завтра» выехали в наше путешествие. Естественно, на УАЗ-469. Хорошо, что я уже была подготовлена предыдущим опытом отношений с монголами, поэтому в этой поездке я не тратила свои нервы на всякие посторонние эмоции и отдалась воле местных обычаев и привычек. Самым разумным мне показалась такая тактика: ничему не удивляться, ничем не возмущаться, ни на что не обижаться и ничего не пытаться изменить.

Первое, чем занялись мои попутчики, собрали  по всему юртовскому поселку в наш дребезжащий всеми деталями челн компанию «нелегальных» пассажиров. Когда пассажиров оказалось вместе с шофером уже семеро, я, молча удивившись, решила, что наконец-то мы направимся к цели нашей поездки. Но тут мы остановились еще у одной юрты, из которой выскочили четверо «джижиков» в возрасте от 6 до 10 лет и покарабкались с помощью сидевших там монголов, куда-то на заднее сиденье. Я подумала: как хорошо, что мне, как единственной даме, да еще и «орос хухон», отвели переднее сидение. Чуть позже я пожалела об этом.

Монголов можно понять: если случается такая редкая оказия - съездить в далекие от города  малонаселенные места, естественно помочь кому-то попасть к родственникам, что-то отвезти-привезти, проведать родителей. Других видов транспорта в этих местах не водится. Разве что на лошадках или верблюдах. Люди отрезаны от большого мира расстояниями в несколько сот километров по практически безлюдной степи, горам. Изредка кое-где можно увидеть одинокую юрту, куда - обязательно! следует свернуть, поздороваться, никуда не торопясь, обменяться за монгольским чаем новостями, передохнуть. Не заехать нельзя, вековые обычаи требовали от путников быть связным звеном между местными и большим миром. Это и новости, и, в случае необходимости, помощь. Вообще причудливая траектория нашего маршрута определялась необъяснимыми для меня обстоятельствами, но, в конце концов, таки привела нас в упомянутый Дзахуй. Но до этого еще ой как далеко!

Как бы то ни было, но мы едем. Степь, тянущаяся многие сотни километров, сменяется каменистым пересеченным рельефом предгорья. Здесь появляются многочисленные промоины каменных рек, сухих зимой и летом и наполненных бурно текущими потоками в кратковременные паводки. Вид у этих промоин такой, будто в довольно глубокие русла кто-то большой и сильный насыпал до кромок берегов камней, валунов размером от 30 см до полуметра и более. Временами нам приходилось пересекать и «сплавляться» по этим многочисленным каменным рекам, без конца подпрыгивая под потолок машины и стуча самопроизвольно челюстями. Управлять своими членами не было никакой возможности. Ощущения уже через 10-15 минут скачек по валунам такое, что мы находимся на стенде для испытания на прочность не только автомобиля, но и его содержимого, то есть нас, пассажиров. Но от монголов никаких ох и ах, никаких жалоб, на заднем сиденьи всю дорогу царит сплошное веселье. Вообще я не встречала унылых монголов.

Скачка по многу часов в день вдоль и поперек наполненных валунами русел буквально вытряхивает из человека душу, и к вечеру ты уже ничего не хочешь и не можешь, кроме как выйти из машины, упасть на землю и не шевелиться. Но вот мы миновали отроги каких-то гор и выехали на относительно ровное межгорье. Тут-то и началось самое интересное. Мужчины, сидящие на заднем сиденье, громко заговорили, осматривая местность, и вдруг, как по команде, у них, в том числе и у водителя, в руках оказались ружья, которые они выставили в окна, поводя ими в ожидании цели. Я, сколько ни присматривалась, никакой дичи не видела. Но вот водитель издал гортанный крик и, махнув ружьем в свое окно, бросил руль машины, прицеливаясь в невидимую мне добычу. Все мужчины дружно перебросили стволы в левые окна. Старый расхристанный уазик, почти без управления, как дикий мустанг, продолжал скакать по бездорожью. Водитель изредка локтем поправлял положение руля. Расстояние между стайкой дзери  (джейранами, монгольскими антилопами) и нами быстро сокращалось, и в какой-то момент водитель круто развернул автомобиль так, что дзери оказались по правую сторону, а охотники синхронно развернули свои стволы вправо, в том числе, в мое окно. Вот тут я и пожалела, что сижу не всемером на заднем сиденье (двоих детей высадили у одной из юрт). Вскоре от стайки были отбиты два животных, которых продолжали преследовать, изматывая до тех пор, пока они не обессиливали и попадали под прицел. Во время первых двух-трех маневров с перебрасыванием ружей то за моей спиной, то передо мной, я просто обмирала от страха, ожидая быть сраженной по нечаянности кем-то из спутников. Стрельба велась из всех четырех окон с перебрасыванием стволов влево-вправо в зависимости от положения дзери относительно автомобиля. Своим позвоночником я пересчитывала каждую рытвину, подбрасывающую нас на непредсказуемой траектории нашего движения.

В конце концов, я так устала бояться попасть под случайный выстрел, выпасть из машины или разбить голову при очередном прыжке, что, не имея возможности что-то изменить, решила расслабиться. И представьте - помогло. Я увидела стайку изящных антилоп, которые, как казалось, совсем не касаются в своем полете земли.Их силуэты, их движения были не просто совершенны, но легки и прекрасны. Это видение длилось для меня несколько минут, и я молилась, чтобы охотники промахнулись. Но вскоре все было кончено, и тела двух изящных животных одними охотниками уже ловко разделывались, в то время как другие разожгли костер. Выпав из машины, я без сил и чувств сидела на большом валуне. Из багажника монголы достали алюминиевую флягу, в которую бросали куски источающего пар мяса, еще три минуты тому назад бывшего прекрасными божьими творениями. А в уже разгоревшийся костер набросали небольшие камни. Когда камни накалились докрасна, их быстро загрузили во флягу с мясом, хорошо её встряхнули и поставили на горячие уголья костра. Через пару минут фляга «ожила», стала вращаться и подпрыгивать на костре, выпуская через щели у крышки струи горячего пара. Монголы поправляли посудину, не давая ей соскочить с горячих угольев и ускакать с костра слишком далеко. Процесс был недолгим, и вскоре меня пригласили к столу. Каюсь, но вкуснее и нежнее мяса я не пробовала.

Так закончился для нас этот длинный трудный день. Заночевали мы кто где; я и трое монголов в ближайшей пастушьей юрте, остальные кто в машине, кто где. Во сне продолжались  нескончаемые скачки прошедшего дня.

...На следующий день после традиционного монгольского чая и долгого прощания мы отправились в сторону цепи гор, за которыми простирается великая пустыня Гоби, где нас ждали.

Чтобы попасть на территорию пустыни, надо было пересечь пару хребтов алтайских гор, отделяющих плоскогорье аймака от собственно Гоби. К перевалу мы направились по крутому склону хребта, усеянному валунами. Наш конек-горбунок нахально карабкался, преодолевая уклон не менее 40-45 градусов, в критические моменты цепляясь за ближайший валун левым или правым передним колесом. Зацепившись и слегка покачавшись, как бы выбирая, в какую сторону покатиться в случае чего вниз по склону, водитель, как ни в чем не бывало, делал очередной крутой вираж-бросок, чтобы зацепиться колесом за следующий, высмотренный выше по склону, «надежный» валун. Иногда маневр не удавался, и мы съезжали вниз по склону до ближайшего упора. Тогда начинали сначала. И во время охоты, и при карабкании на хребет в целях обеспечения безопасности наших драгоценных жизней двери уазика должны быть распахнуты на случай экстренной эвакуации. Называется - техника безопасности по-гобийски. И вот автомобиль, невзирая ни на что, наконец зацепился правым колесом за валун на самой верхней кромке склона, и выше было только небо!

Я со страхом думала, что  предстоящий спуск по южному, усеянному такими же глыбистыми камнями склону, не может кончиться ничем хорошим. Одно дело подниматься по склону в 45 градусов, цепляясь колесами за каждый валун, и совсем другое - спускаться по такому же склону вниз!

Но вниз мы не покатились, слава всевышнему, а, совершив очередной невозможный последний пируэт, машина «оседлала» хребет, парой правых колес оказавшись на южном, гобийском склоне, а парой левых оставаясь на северном откосе. Но через несколько секунд аттракцион продолжается: наш неутомимый уазик, повторяя каждый изгиб острия хребта, временами замирая и балансируя в невозможном, неправдоподобном, просто цирковом положении, продвигается к седловине, перевалив которую, мы начнем спуск. Где на трех, а где на четырех колесах, наш конек-горбунок, весь на проволочках и веревочках, упрямо перемещается к перевалу.

Все проходит. Пройдет и это - не один раз повторяла я, как мантру. И ведь не только прошло, но и было вознаграждено. Пока мы пересекали эти чудные пространства, мы видели только камни, да склоны хребтов, рытвины и промоины, и никакого неба. Не до неба нам было. Но вот в какой-то момент в самой высокой точке перевала, на выходе из теснины мрачного ущелья перед нами как по волшебству распахнулось бескрайнее небо, светящееся и переливающееся неземными перламутровыми красками. Все остальное: камни, склоны, ущелье - вдруг исчезло.

В это же мгновение пятеро мужчин, изготовившись как перед прыжком, как по мановению чьей-то дирижерской палочки синхронно глубоко вдохнули воздух и!.. в пространство вокруг нас вырвалось и заполнило его странное мощное многоголосие, завораживающее, взывающее и тревожащее. Переливы и сплетения в рулады этих голосов ошеломляли и погружали меня в неведомый, но прекрасный волшебный мир. Это было божественное мужское пение, обращенное прямо к Небу, к Богу. И Небо, и Бог были здесь рядом, везде. Бог, если он вообще существует, должен был услышать пение-зов-молитву этих людей. И как-то отозваться на неё. Мне хотелось, чтобы это волшебство не кончалось, хотелось слушать  и слушать. Моя душа взлетала вместе с их голосами выше снежных вершин и в сладком восторге `ухала вслед за ними в какие-то бездонные пропасти. Я перестала управлять собой, мною управляло все вокруг - горы, сиренево-голубые и золотистые дали, над которыми мы парили, звуки этой невероятной песни, как будто рожденные или стекающие в наши души отовсюду, из этого сказочного божественного эфира. Мы просто растворились во всем этом.

Мы пили этот божественный воздух, глаза жадно вбирали эти дивные и бесконечные пространства. В то время я выучила не более полутора десятка монгольских слов, но, не поверите, я все, все до последнего звука приняла чем-то внутри себя, поняла, что древняя эта монгольская песня рождена здесь и именно этими непостижимыми умом пространствами, этими волшебными, перетекающими друг в друга красками неба и гор, этим воздухом и светом, и небом, и землей и чем-то, или Кем-то? создавшим все это, царящим и парящим над всем этим волшебством.

Это был пир всех чувств человеческих, какая-то идолопоклонническая благодарность этому миру, из которого вышли, и в котором когда-то растворимся.  В такие мгновения совсем не страшно умереть, раствориться и стать песчинкой, частью этого прекрасного мира. Это особое искусство горлового пения монголов - есть великая тайна. И я счастлива, что коснулась ее

Пение прекратилось так же внезапно, как и возникло, и мы в молчании, обессиленные пережитыми эмоциями стали спускаться вниз по склону. Перед нами простиралась великая пустыня Гоби, а прямо напротив перевала раскинулась священная Аж Богд Уул - Мать-гора. Монголы произносили это имя как Эйдж Уул.

Гоби… Что представляется человеку при звуке этого слова? Пустыня, вечные пески, ветры, верблюды, сухие колючки. Это расхожее представление, почерпнутое из школьных учебников и не отражающее и малой доли  великолепия, многообразия, самобытности этих мест. Я тоже увидела и поняла за эту неделю в пустыне не так много, поэтому не буду подменять другие источники географических знаний, которые при желании можно найти в неограниченном количестве. Добавлю только, что за время нашей недельной поездки мы пережили и зиму, и весну и лето, и то же самое, в обратном порядке. А в самой Гоби в это время цвела желтая акация, верблюжья колючка, ещё что-то. Ели цветки желтой акации, нарвали по пучку дикого чеснока.

 Спустя многие годы, вспоминая нашу жизнь в Монголии, я скучала только по этим местам и этим дням, проведенным в горах и пустыне Гоби. Если бы мне довелось еще когда-нибудь оказаться там, то я хотела бы побывать только в Гоби. Сильнейший магнетизм этих мест я ощущаю до сих пор.

И еще хочу сказать похвалу советскому автомобилю УАЗ-469, который в невозможных рельефных, климатических и погодных условиях, при полном отсутствии возможности нормального ремонта и техобслуживания, лихо управлялся замечательными водителями, с двумя из которых я ездила на дальние расстояния: Жиронтай в Гуулингентале  и Бавудорж  в Гоби. Машины буквально расхристанные, гремящие всеми своими составляющими, с торчащими отовсюду проволочками и веревочками, в их руках превращались в настоящих диких мустангов, для которых нет непреодолимых препятствий. И от водителей-монголов я за долгие дни поездок не услышала ни проклятий, ни воркотни, никаких капризов. В самых критических ситуациях - только удивительный монгольский смех.