Габор частенько заглядывал на лесопилку, то по делам, то, как он говаривал: «По пламенной дружбе», - благо от Первопрестольной до Уморина часа три неспешной езды. На Руси Гонвед хренов (погоняло) пристрастился к хлебному вину, меньше литра на грудь за раз считал баловством, после третьего - пользовались мы обычно маленковскими гранёными - ощущая набухание патриотической составляющей организма, испытывал потребность в свершении гражданского акта: покидал помещение, если стояла зима,  - разгребал снег и истово лобызал мёрзлую мерянскую землю - мол, до Иртыша далеко, прямо сейчас не добежать, а здесь, как-никак, родня кровная обитала исстари… Вот и вечёр, отмахав пару сотен вёрст по ухоженной бетонке - справа и слева периодически вгрызались в обрамлявшее дорогу густолесье перекрытые шлагбаумами таинственные ответвления - и определив Бобика на постой у Дома лесника, с устатку усугубили позавчерашнее «за встречу» припасённой в дорогу «Данска фифти», которую, когда не хватило, накрыли добытой на месте палёнкой.

Рассвело. Утроба скорбела - стенания отмирающей брыжейки перемежались острой коликой сопротивлявшейся атаке ацетальдегида селезёнки. Глухо ворчала ошарашенная печень. За фанерной перегородкой густое контральто предложило:

- Саня, порви гармонь! - и продолжило под переборы трёхрядки: - Я дала интеллигенту прямо на завалинке, девки, пенис - тот же х..., только очень маленький… Саня, сходи к армяну, возьми вина.

- Армян без денег не даст, - отозвался фальцетом виртуоз Саня.

- Даст, знает - завтра на Грузовой получка, отдам. Иди Саня…

Пора было будить мадьяра, предстояло нам одолевать завершающую часть пути, добираться до Цветыни. Означенное поселение манило нас слухами о затоваренности пиловочником доживающего последние дни тамошнего лесокомбината. Отдельно мой энтузиазм подогревала фамилия распорядителя умирающего хозяйства - с земляком сговориться легче, чем с упрямцами костромичами.

Итак, лёгкий завтрак и в путь: застелил я тумбочку газеткой, извлёк из котомки с дорожным пайком кирпичик ржаного, сало, пластиковый стакан литовской сметанки, варёные «по-казацки» яйца:

- Эй, пьяница, вставай, фриштык подан…

***

Узкоколейка подступала к той самой Грузовой, которая вожделела получки: волнистые, местами взгорбленные рельсы петляли меж стволов чахлого, тянувшегося вдоль края болота подлеска. На путях давилось смрадным выхлопом чудище - облезлый, побитый ржавчиной мотовоз, спаренный с ещё более убитым вагоном; за ним - открытая платформа с трухлявыми дощатыми бортами. Через переднюю площадку вагона заспанные мужики таскали внутрь ящики с водкой, на заднюю кустодиевского калибра деваха пыталась загнать упиравшуюся козу. Завершения погрузки дожидался хмурый разноглазый дедок с лохматым кобелем на поводке.

Кобель истово, со слюной, гавкал - пытался сорвать поводок, добраться до козы. Озабоченный дядька в промасленной обдергайке крепил к бортам платформы баллоны с пропаном. Кончил дело, спрыгнул наземь:

- Машка, телепеня, повяжи козе глаза платком, Михеич, пса в тамбуре запри - в вагоне ревить будет, житья не даст. Пассажиры, залазьте, тронемся перекрестившись…

Я не суеверный, мадьяр, таясь, перемахнул жменьку с левого плеча на правое, и мы полезли было в вагон.

- Гости в кабину, - пригласил распорядитель, он же машинист, - почище, и не так дрягается. Сторонние, отдайсь, трогаем!

***

Вереницу отчаянно трясло, смрад выхлопа путался с благоуханиями тины, торфа, тухлых яиц. Машинист орал сквозь скрежет вибрирующего железа:

- Шпалы зачичревели, кажинная рельса сама по себе на трясине лежит, вот и ёрзаем, как ужик по грязи!

Габор с удивлением разглядывал змеившиеся впереди стальные кренделя:

- А как же он по таким, как у вас говорят - «загогулинам» едет?

- Дак так и едет, сам себе колею спрямляет. Слетит вагон с путей, затянем обратно и дальше поедем…

- Пешком, наверное, быстрее… - упорствовал мадьяр.

- Пехом, дак, не дойдёшь - утопаешься, и гнус заест. А тут его ветром сдуват, выхлопом гонит, вот и не барагозит. Этим летом ещё терпим - гнус знакомый, свой. А то быват за тёплой зимой дёрзская шпанская мушка придёт - погибель: псиной вонят, под одёжку залезат, жалит как аспид, а зуд после - шкуру от мяса отодрать охота…

- Говорят, порошок из неё женщин возбуждает, - поддержал беседу Габор.

- Нашим не надо, и без порошков заморят…

Наконец выползли на сухое, рельсы легли ровнее, лязга поубавилось, говорливый машинист продолжал повествование:

- Колея для нас - дорога жизни, летом, дак, другого пути и нет, болото осаждат. А мерин этот железный еле дышит, он, поди, одногодка мой и ни то лет десять, с самой Перестройки, ети её, капремонта не видел. Запчастей нет, что отвалится - прикрепим, приболти, и дальше едем. Вон, последний редуктор, и тот початой, поставил - околеет, и докарнаем поезд.

 - И что потом? - поинтересовался Габор.

- Дрезина: ладошки на рукояти и попёр… А зимой, как болото замёрзнет - трактор с санями гоняем.

- Да откуда вы в этой глуши взялись? - не утерпел я. - Это же самые сусанинские места, здесь людским духом отродясь не пахло…

- Не, Сусанин полячишек в Исуповском болоте потопил, это по ту сторону Костромы, а с этой стороны глушь поболее, отсюда и до Пыщуга, почитай, и поселений-то нет - одни леса.

Сами мы прихожие, разруха послевоенная привела. Стране лес требовался, дак и ставили в этих местах посёлки хлысты заготавливать - кругом чащи, ели в два обхвата каждая: поверишь - было время четыре рамки в две смены гудели, только и успевали поставы.

- Чем же вы живёте, коли работы нет?

- Пообуркались к новой жизни: летом огородцы спасают, рыбалка, обабки - грибы, по вашему, ягоды. Коз разводим, бурёнок держим, гусей. Главный наш - мужик выворотливый: свинарник затеял, свекловичное поле да картоху на корм хрюшкам. С оттепели до заморозков запасаемся, после зимуем. Дров, хоть пожары жги - не замерзаем. Ещё радость - Плесецк близко, электричество в зиму без перебоя. А как болото растает - столбы валятся, провода рвут, бывает и днями без света дябеем. Вот школы, считай, нет - фельдшер детишек грамоте учит, бухгалтерша - счёту. Мужики, кто путные - на заработки бегут: по всем городкам до Костромы наши вошкаются - кто шоферит, кто поденно старается. Дома только и остались, что полохонные да деды с инвалидами. Даже кобели все передохли, вон - везём лохматого, в одолж взяли на развод. Зато у нас бандитов нет: давеча прикатила по последнему ледку ватага - цепками обвешены, пальцы врастопырку, - думали село взбулганить, дак взяли их наши бабы, свели в мыленку и заперли голодать, а по вечерам к ним Ивлианыч со слегой ходил, воспитывал. После отпустили. Больше не приходили.

 - Ивлианыч это кто?

- Хозяин наш.

- Говорят - грузин…

- Дак да: ни то грузин, ни то русак - родился здесь, дальше Костромы носу не казал. Родителя евойного - фронтовик был, орденоносец - в сорок седьмом прямо с дембеля Цветынь закладывать направили, он заготпункт и поднял, он и командовал, пока не помер. А после наследник вожжи принял.

- Ну и как, справедливый мужик?

- Он нам и надзор, он и отец родной. Я зимой пластом лежал - сам в Шарью свёз, больничку всполошил, от койки не отходил… Он и свойный, он и строгий: не дай Бог что в деле скособенить - осерчат сильно, и навалтузить может, после - жалеет. Коли приметит, кто колобродит - враз занятие укажет. Бабы хабалиться затеют, как Ивлианыча завидят, так и молкнут. Коли кто с кривой душой - насквозь чует. Он как с учёбы вернулся, родитель его лет пять по делянкам гонял, там и заматерел.

- Уважаете хозяина?

- Знамо. Он ранешный, деньгой не попорченный. У него напередки народ, после сам. А ты навроде к нему навострился, вымарщивать чего будешь?

- Пиловочник.

- Пиловочника у нас поболее, чем грязи на болоте. Коли сам вывезешь, он тебе, почитай, даром отвалит…

- Слушай, вот ты говорил - свекла, огороды, что же вы самогон не варите, или совестливые, закон соблюдаете? - встрял Габор.

- Варим, как же без него? Наш первач, да на травах-ягодах томлённый - царское пойло. Тут кругом спецобъекты, дак вояки на БТР-х к нам шастают, зелье торгуют.

- А водку тогда на кой везёшь? - удивился я.

- Дак сёдни праздник - День города, дискотека, Ивлианыч и отстегнул на хлебную, чтоб всё по чину было.

- Какого города? Запутал ты меня.

- Место-то наше как «посёлок городского типа» было задумано - фанерную фабричку впопыхах думали ставить, да не случилось, так лесопунктом и оставили, а праздник соблюдаем - 10 июня 47 года была Цветынь заложена, так и в документах записано…

- Тебя как звать?

- Тимофей.

- Что, Тимоша, укажешь мне хозяина, как доедем?

- А чего его указывать? Он встречать телегу выйдет, не ошибёшься - у нас один медвидь такой, кырпастый…

***

В частой плетёнке чапыжника обозначился прогал и открылась нам Цветынь, в которой никаких цветников не наблюдалось, а наличествовал с трёх сторон подступавший к самой околице глухой рамень. Четвёртая сторона являла бесконечные штабеля сучковатого пиловочника. Сам посёлок - избяная Русь: протяжённая улица - два порядка олишаеных мхом пятистенок с затейливыми резными ставнями, колодезные журавли, гуси у калужины, да пощипывающие стебли конятника козы. В дальнем от узкоколейки конце - каменный особняк, судя по проступавшим с боков консолям скрытого за зданием козлового крана - контора лесопункта. По другую сторону колеи  - погост при крошечной нарядной церквушке. От самой платформы и в сторону штабелей - лысое футбольное поле. На поле скопление селян.

   «Прощай цыганка Сээра…» - горевал в репродукторе Меладзе.

Молодайки, разбившись на пары, кружили, подстраиваясь под заунывную мелодию. Вдоль кромки поля тётки постарше укладывали строганные доски на козлы, собирали длиннющий, душ на полтораста пиршественный стол. Следом подавальщицы расставляли закуски. На отдельном, кухонном, троица краснощёких поварих крошила винегрет в эмалированные тазы. На расстеленной рядом клеёнке остывала туша откормленной свинки. У мангала хлопотал ловкий дедок - разводил огонь на уголья.

«Где-то, где-то посредине лета…» - взбодрился Меладзе.

Плясуньи ожили, пошли скоком.

 - Вот и наша глухомань: много Мань и мало Вань, - сообщил Тимофей, - приехали.

Габор, воспринявший декламацию как посыл к действию, соскочил наземь и через минуту уже отплясывал в обнимку с дородной белозубой барышней, потрясавшей у его хищного носа пышными грудями.

- Сбежал в малинник, - прокомментировал Тимофей, - трудно придётся мужику. А Ивлианович, вишь, хрюшку завалил - знатная гулянка будет.

Подошёл дедок-углежог:

- Тимоша, хлеб ни то где?

 - В вагоне, зови баб мешки таскать.

 - А вино?

- Ивлиановичу сдам подотчёт…

От стола к нам топал здоровенный дядька, - носяра что твой утёс, чернявый, при пушистых усах, бровь начальственно заломлена. Можно было не справляться, и так было ясно - вот он, тутошний бугор. Пока бы он приблизился, я слинял к ближнему штабелю, извлёк из кармашка верный мой нож, ковырнул лезвием сердцевину брёвнышка, другого…

Подошёл Ивлианович:

- Что, расчухал? Этот край года три как стоит, сердцевина малость зачичревела. А туда, дальше - гожий свежак ветреет.

 - Берёт кто, или простаиваешь?

- В зиму кавказцы приезжали, лезгины, что ли - пару тыщ кубов вывезли на обогрев, дубильня у них где-то рядом. Вот и все прибытки за год. Ещё с вашего, уморинского консервного ходок был, бартер предлагал - огурцы в банках за пиловочник, смехота…

- Как догадался, что мы уморинские?

- Шёпот пошёл. Ещё вчера знал - едет грузин с подельником, кругляком интересуются…

Скорым шагом подвалил Габор, поздоровался с хозяином, подмигнул мне:

- Пригласили в лесок на прогулку, так что - разговаривай пока без меня, я позже подойду…

- Солидолу у Тимоши напередки возьми, не то гнус обидит, - напутствовал его Ивлианович. - Затопчет его Натаха,  - покачал головой вслед, - жадная баба. Сам-то он откуда? На нашего не похож - больно ухоженный.

- Из Будапешта, мадьярских кровей.

- А по-русски гонит будь здоров.

- Учился в СССР… Слушай, а кто у тебя лес валит? Одни  бабы в селе…

- На зиму мужиков возвращаю посменно.

- И идут?

- Да куда они денутся? Кто забычиться, от кошта отлучу. Живём-то коммуной. Чего здесь торчим? Пойдём, пояшкаемся за знакомство.

***

Пока шли к конторе Ивлианыч допрос учинил:

 - Лишка возьмёшь, или так, побалуешь?

- Двадцать тыщ кубов годного сумеешь набрать?

- Запросто.

- Сколько слупишь?

- Вывоз твой?

- Мой.

- Тогда неча мерекать - по полтиннику куб.

- Подходит. Когда ваше болото замерзает?

- Морозец с ноября по апрель тягать разрешит. По четыре тыщи кубиков в месяц придётся таскать, это четыре лесовоза по три ездки за день, пятый на подхвате. С вагонами я помогу - моё слово в Шарье пока ещё чего-то стоит. Справишься?

 - Не вопрос.

- За простой вагонов ответишь? Уморинским путейцам доверия нет…

- Не вопрос: у меня тупик свой, мотовоз на подачу свой, на разгрузке десятитонный “козёл”, вон, как твой…

 - Тогда, считай, сговорились.

 ***

   В предбаннике конторы суетилась наша попутчица.

- Слышь, матка, сгоноши-ко чего позобать,  - распорядился Ивлианович.

- У меня коза бесхозная на заднем дворе, сбежит…

- Ёкни мне! Сбежит - разыщешь. А где Онисим-то?

- На празднике, ество благословлят.

- Поди, скажи, чтоб сюда шёл, успеет ещё наблагословляться. Вот ведь зюзя ненасытный…

- Дак поп наш - запивоха горький, но помогат - с его шёпота быват с самого Загорска гонцы за срубами идут.

По скрипучей лесенке поднялись на второй этаж. Хозяин распахнул дверь, пригласил в своё обиталище. Пахнуло прошлым: массивный “директорский” стол, запятнанный донышками стаканов приставной “совещательный”. Над начальничьим местом портрет Сталина. Во всю заднюю стену пожелтевшие от времени грамоты, кумачовый памятный вымпел: «Победителю соцсоревнования». Вдоль глухой боковой - с десяток стульев. В простенке меж окнами карта района с обозначенными лесничествами.

- Хорошо здесь, - я выбрал стул, подсел к приставному, - уютно.

Ивлианович извлёк из тумбы стола четверть с маслянистой янтарной жидкостью, из ящика - гранёные стаканы:

- Первач. Берёзовым углём очищенный, на липовом цвете настоянный, с медком - такого ты отродясь не хлебал…

Распахнулась дверь, в проёме обозначился фигуристый, в затёртой рясе, приблизился, потянул воздух вывернутыми ноздрями:

- Особым потчуешь? Знат важный гость… - Наполнил стакан, выглохтил, смахнул слезу, и, задержав дух, протянул руку, нетерпеливо прищёлкивая пальцами.

Ивлианыч пошарил в ящике со стаканами, извлёк окаменелый пряник. Поп истово нюхнул подношение, положил пряник на середину стола, наполнил порожний стакан, перекрестил его, протянул мне.

Я в точности повторил таинство, вплоть до занюхивания и возврата занюшки на положенное место. Внутри меня взорвалась тысяча петард, и огонь их растёкся по членам.

Ивлианович одобрительно кивнул, принял от попа освящённый стакан, потянулся за пряником.

Вновь распахнулась дверь, вошла матка с аппетитной драченой на блюде:

- Щас грибочков принесу, загибень поспел…

- За жаревом сходи, - севшим после возлияния голосом повелел Ивлианович, - и картохи испеки. А где там наш второй гость?

- Пришёл уже, рукомойничат внизу.

- Гони его сюда, да сметанки для него поищи, небось, ослаб после прогулки…

- Натаха сказала: «Дроля, ты меня замурзовал…» - думаю, это комплимент, - сообщил появившийся Габор.

- Думаю, после такого комплимента придётся бабой тебя обряжать и тайком отсюда вывозить, - хмыкнул Ивлианович.

- Слышь, Дроля, - отвлёк я гулёну от сладостных грёз, - спустись наземь, хозяин нам пиловочник по десять гринов отпускает.

- Весь объём?

- Весь.

Мадьяр хищно наморщил сопатку, полез в нагрудный карман за калькулятором.

- Брось, я уже прикинул хрен к носу: кругляк кондиционный - семьдесят процентов выхода даст, если не больше. Со всеми производственными, транспортными, накладными - в Чопе нам те же десять гринов с куба отвиснут.

- В Москву позвонить получится? - Габор выдрал листок из блокнота, написал номер, пододвинул хозяину, - обрадую наших.

Ивлианович снял трубку с допотопного аппарата, приложил к уху:

- Гудит, попробуем. Шарья! Валюша! Столицу сделаешь? Пиши номер…

Пока Ивлианович сговаривался со всесильной Валюшей, Онисим причастил Габора полным стаканом.

- Вот это да, - гаера аж винтом повело, - до самой печёнки…

Затренькал телефон, Ивлианович снял трубку, послушал:

- Спасибо, выручальщица ты наша, - передал Габору.

Тот, размахивая свободной рукой, зачастил в мембрану, с придыханием растягивая «ала» и «еле», глотая одни согласные и с икающими призвуками выпячивая другие.

Поп насторожился:

- Он что, мордвин?

- Мадьяр, - ответил я, - родичи они. А как ты, батюшка язык признал?

- Он в Потьме срок мотал, там и наслушался, - усмехнулся в усы Ивлианович.

Тем временем Габор притих, слушал, физиономия у него вытянулась, огонь в глазах погас. Дослушал, положил трубку:

- Ваш Ельцин, сука гнойный!..

- Пидор, - поправил я.

- Да, пидор гнойный, тариф железнодорожный задрал! Накрылся наш контракт дамскими гениталиями…

- Сколько этот поц накинул?

- Десять процентов - перегон до Суземки в минус загонит, а цену пересматривать наши отказываются.

- Ожидаемо было, - вступил Ивлианович, - выборы на носу, Зюга подпирает. Ещё зимой шёпоты ходили, что пьянчужке Борьке плечо Фадеева нужно, за ним силища,  - хозяин перевозок, считай, комендант страны, вот и подмаслил. Ну, што, не судьба, значит, нам с вами торговать. Телега на большую землю через день на третий ходит, знат погостите у нас пока. Тебя, - подмигнул мадьяру, - есть кому утешить. А мы с твоим друганом, - глянул на меня,  - завтра на Долгое озеро уйдём, порыбалим - самый клёв  у карася. Ну, давай ещё по одной, и выйдем к народу, погуляем - праздник как-никак…

***

Выбрались на волю. Вечерело. Репродуктор умолк. Стройный девичий хор выводил: «И чтоб никто не догадался, и чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе…»

- Тоскуют бабы, - вздохнул Ивлианович, - боюсь, не дотянут до зимы, взбесятся…