Весть о Великой Победе мгновенно охватила весь город. Жители ликовали. Многие плакали. От радости и не только...

Торжественный голос Юрия Левитана, записанный на плёнку, разносился по городскому радио три дня подряд.

И в эти же дни из примыкающего к городу монастыря нёсся колокольный звон.

- Слышите, дети, одиночные звоны большого колокола? Это благовест - радость празднуемого события. В отличие от перебора, перезвона, трезвона - других разных способов колокольных звонов. - Это пояснил нам дед Михаил Никонович, наш дворник.

Прошло некоторое время и появилось много признаков мирной жизни. По радио зачитали закон о демобилизации личного состава Красной Армии старшего возраста. Появился выходной день. А до этого все жители города работали без выходных. В городском парке каждое воскресенье теперь стал играть духовой оркестр. Да не один, а  два - пожарной части и гарнизона  - попеременно. Мы, ребятня, не могли пропустить это праздничное зрелище. Ослепительные вспышки солнечных зайчиков на медных инструментах, пронзительные звуки труб и глухие удары турецкого барабана, марши, наполняющие нас распирающей радостью и восторгом, шарканье ног взрослых, кружащихся в вальсе...

 Там же, в парке, продавались разноцветные воздушные шары, а ещё продавалось...  мороженое. Мороженица ложечкой накладывала в вафельный стаканчик  сладкий холод. Такой манящий... Но у нас редко была возможность купить их. Только иногда родители покупали пломбир на всю ватагу.

В городских магазинах в продажу выкинули толстые жёлтые макароны и скользкую сморщенную подгнившую картошку.

За картошкой посылали меня как самого старшего из детей. У мамы и так забот было по макушку: получить и отоварить продуктовые талоны, готовка, хлопоты по дому... принести воды из колонки, постирать, развесить бельё во дворе, погладить, там заштопать, тут зашить, отвести младших в садик. Я не успевал  до школы отводить малышей. Но забирал их я. Я учился уже в третьем классе. Когда посылали меня за картошкой, надо было сначала часа полтора - два отработать на овощной базе, выполнить задание, а потом в ларьке получить свою долю по пайковой цене. Тогда в нашей овощной лавке появилось такое новшество. Продавец взвешивал товар и чашу с картофелем с грохотом опрокидывал в специальное окошко на прилавке. Покупатель держал сумку у нижнего окошка, куда по наклонному жёлобу скатывались клубни. При этом обычно происходил такой разговор:

- Палкой подтолкните.

- Так нечего подталкивать.

- Всё что ли скатилось?

- Всё, всё. Конечно, всё. Следующий.

В керосиновую лавку бегал тоже я. Это просто, это рядом. На нашей кухне было шесть нагревательных приборов  - керосинки, примусы, керогазы - по числу семей в квартире. В нашем доме проживали семьи машинистов и медиков железнодорожной больницы. Помню, всегда жарко и душно было на кухне, несмотря на то, что кухня просторная - больше двадцати метров. Но если чаще открывать форточку, то угар и керосиновый чад быстро улетучатся. На той же кухне играли малыши всех наших семей, если погода была слякотной.

В будние дни дворовой ватагой мы бегали в парк, но уже для другого дела: собирать молодую крапиву и соскабливать со стволов сосен капли и подтёки янтарной смолы. Из крапивы получались вкуснейшие зелёные щи, а смолу мы любили жевать. Мама разрешала жевать смолу даже младшим, близняшкам.

- Кусайте, сосите, жуйте; смола избавит вас от простуды, - говорила она. - Зубы и дёсны будут крепкими. В смоле есть эфирные масла, дубильные вещества, каротин, фитонциды - всё это полезно для организма.

А в парке уже вовсю бушевала весна. Зеленело. Распустилась первая клейкая листва, пробилась сквозь панцирь прошлогодней опавшей листвы изумрудная травка. Даже появились первые бабочки. Небо окрасилось в нежный голубой цвет. И несмолкаемо звенели птицы. И можно было гулять уже без надоевшей тяжёлой телогрейки. С ботинками тоже можно было расстаться; ведь на тропинках парка уже исчезли лужи. Весёлые солнечные лучи всё чаще плясали на дорожках парка.

Мимо города, на восток, без остановок, главным образом по ночам, шумно пролетали воинские составы. Мы уже знали о предстоящих боях с Квантунской армией. После игр в войну с фашистами, мы, мальчишки, стали вести бои с коварными камикадзе. Часто стали слышаться слова песни «...В эту ночь решили самураи перейти границу у реки...»

Наша семья жила недалеко от железной дороги и потому мы всё слышали - и грохот эшелонов, и гудки маневровых паровозов, и лязганье буферов сплачиваемых вагонов, и невнятные, похожие на квакание, объявления железнодорожного диспетчера...

Раз или два в месяц в город стали прибывать эшелоны с фронта. В расписании их не было. Но все мгновенно узнавали, когда приходит поезд № 500. Мама наряжала нас и мы шли на вокзал. Из старого своего платья мама сшила мне нарядную рубаху. Кольку и Мишку мама, конечно же, тоже наряжала. У них в такие дни были большие белые отложные воротнички, серые штанишки и серые курточки. И вот красивые, все четверо, мы отправлялись встречать поезд. Мама с одним малышом, я - с другим. Накануне мама обоих мальчишек мыла в корыте. В той же кухне. Я же, как человек взрослый, уже мылся сам - ходил в городскую общественную баню № 3.

От папки не было писем вот уже пять месяцев. Я очень переживал. И мама, я это видел, грустила и старела на глазах.

В моём классе из сорока человек у половины отцы были дома. Многие из них вернулись с войны, некоторые все эти годы работали здесь, в городе, в тылу, на номерных заводах. У одиннадцати учащихся судьба воюющих родителей была ясна - они получали весточки. И только девятерым ученикам, в том числе и мне, не была известна судьба отцов; очень давно треугольники от них не приходили. Нашу девятку легко можно было отличить - мы редко улыбались. По крайней мере, гораздо реже других. Но мы ждали и очень верили, что вот-вот встретим родных или получим от них сообщения... Верили очень. Я даже по ночам просыпался, так ждал папку. Мне казалось при малейшем постороннем шуме, что это он вернулся и стоит за дверью, но не может почему-то её открыть, а стучать - не стучит, чтобы не разбудить нас...

Ночью вообще всё становилось ново и незнакомо. Комната освещалась загадочным лунным светом. Вот просыпался я и слушал ночь, слушал, слушал ... Я подолгу не мог заснуть... А мог и горько проплакать остаток ночи, от собственного бессилия, ведь я не мог повлиять на ситуацию. И ещё было жалко всех нас.

Каждый раз, когда встречали пятисотый, все платформы были заполнены встречающими и чуть ли не у каждого в руках были букеты черёмухи. Запах черёмухи - вот примета того времени. Черёмуху мы, дети,  ломали в нашем парке. Её было в сорок пятом так много, что деревья и кусты казались пенными.

На перроне, в сторонке от встречающих, всегда кучковалось несколько инвалидов на самодельных тележках с подшипниками. Так искалечила война воинов, уходивших на защиту мирной жизни. Носили они гимнастёрки с орденами и медалями. На головах у них были надеты пилотки со звёздочками. Они ожидали однополчан или знакомых по довоенной жизни. Много безногих и безруких воинов возвращалось домой с фронта. Они прибывали в город порознь. После многомесячных лечений в госпиталях, больницах, санаториях. Без оркестра. На разных поездах, значимых в расписании. Можно было иногда увидеть, как попутчики спускали их с подножек поезда.

Среди инвалидов часто болтался городской дурачок Петька в окружении двоих - троих бездельников. Были и такие в эти годы. Так вот окружение Петьки всегда с нетерпением ждало, когда он, их кумир, сделает серьёзное лицо и строго произнесёт:

- Вы меня не троньте! У меня жена на фронте!

За этими словами всегда следовал хохот.

В будние дни всё это сборище обычно толпилось возле голубятен. Вели они себя шумно...

Глядя на них, я подумал, что папка тоже может вернуться таким же. «Ну и что же. Пусть таким, зато дома, зато с нами...» Посмотрел на маму, и мне стало ясно, что она, поглядывая на безногих инвалидов, думает о том же...

Во время таких походов на вокзал меня всегда охватывал зуд и трепет - так я ждал папку. Вот встречу его, думал я, и обязательно попрошу в ближайший выходной сходить со мною в парк, посадив меня на плечи... Я очень завидовал другим детям, кого встречал в парке, восседавшими на плечах отцов.

На вокзале, помню, было много знакомых. И нам встретилась тётя Надя, соседка из дома пять. Муж и сын её были на фронте. И от обоих давно не приходили вести.

- Ну, что, Света, что твой Антон пишет? - спросила она у мамы.

Это же надо такое ляпнуть! У самой всё также - нет писем, нет вестей,  а вот возьми ж ты... Это же надо такой набитой дурой быть! Тётка - ни такта, ни ума, голова - для бигудей...

Мать всегда держалась крепко, собранно. Я не видел никогда, чтобы она раскисала. А тут взяла и...расплакалась.

На платформе в тот раз я встретил и Витьку Оладушкина из нашего класса. С третьей парты. Он был со своей мамой. Витька спросил меня:

- А чего это ты сюда пришёл с книжкой?

- Так ведь помнишь - нас за отличную учёбу наградили книгой Маяковского «Кем быть?». Вот папку встречу - покажу. Пусть порадуется.

Прошло время.

Уже пошли воинские эшелоны с Дальнего Востока домой, на Запад, а папки всё не было...

Папку с фронта мы так и не дождались... И вестей о нём так и не получили.

Каждый май для меня с тех пор - время надежд и ожиданий. Ожиданий лучшего.