/Людское

Бухой оркестр лабает джаз судьбины,
И шансоньетка, оттирая адюльтер,
Выводит Ave. Бьётся звук в личины,
Фальшиво улыбается партер.

Работая губами с микрофоном,
Она слилась с ним в мощный, крепкий ствол
И мечет ноты в рты разинувшее лоно,
Как футболист толпе швыряет гол.

Плывут над залом мысли, как миазмы.
Куда ни плюнь, калеки вечных битв
Ждут катарсис, как шлюха ждёт оргазма,
Хабар извлечь стараясь из молитв.

Распяться ей не раз хотелось в свете,
Пародией на свет слепящем взгляд.
Демибомонд тасует зависть в плети
И с декольте души лакает яд.

Она закончила (всё снова было всуе),
Ссутулившись, как нимфоманка, в тень
Ушла, и, ноги вытянув на стуле,
Ждёт ночь, которая прикончит день,

Ждёт от всегда немых небес спасенья
(Вкус в горле не сглотнуть, не продохнуть),
И вербное с прощёным воскресеньем
Попутав, белки начинает путь.

Выходит к людям: в гомоне зверином,
В их голосах, звучащих, словно ад
Брезгливо, нудно, звонко, комарино
(И праведно упрятанных под кат),

Она надеется услышать Человека -
Толпа надеется на творческий минет,
Забыв, что только крысы сильны в беге,
И каждый в этом цирке - шансоньет.

/Гумус

Юная дева в чадре медицинской -
Блеск лихорадочный глаз,
Как антисептик - на чёлке снежинки,
Мышцами властвует джаз.

Вены, как скрипка в руке Паганини,
Нервный выводят «Каприз».
Медленней мысли, чем дни в карантине.
Память танцует стриптиз:

Всё, что могло бы когда-нибудь сбыться
Как с хеппи-эндом кино,
Тёмным крылом опалила жар-птица,
Смыв золотое пятно.

Джаз станет блюзом, затем - фугой Баха,
И цитокинов каскад
Вырвет её из желаний и страха,
Вечный прервав маскарад.

Следом и я превращусь в тучный гумус -
Вырастет, может быть, сад,
Феникса жаром и мной, белым шумом,
Девы ласкающий взгляд.

/Вене

Должно быть, за пределом ойкумены,
Очерченной цензурой витражей,
Есть море, что богинь рождает в пене
К недоуменью наших матерей.

Должно быть, так терявший слух сонатой
Сквозь плеск реки услышал мягкий свет,
Как слышен в ропоте и здравницах сената
Людской трагикомедии балет.

У нас туман. Падёт к обеду иней,
Весны Священной стоящий картин.
Достиг мой разум пограничных линий
И заточил себя на карантин.

К себе пишу. Не другу. Не супруге.
В стол, в суету, в забвение, в огонь.
Мой город, тоже гор хранимый кругом,
Рукою сотника нацелил гвоздь в ладонь.

Я осознал фонтанов сны и грёзы,
Но, широко закрыв мои глаза,
Мне третий человек приносит розу
В оплату, чтоб никто недосказал,

Как в круге танца рвали мы бубоны
И слепли в ожидании чумы,
И только цезарь с башен Виндобоны
Смотрел в глубины маркоманской тьмы.