|
/Варварин день
- Хорош дым в окна пускать, - крикнула Варька и захлопнула окно.
В кухне сразу стало душно. Варька ругнулась и заново открыла окно. Она перегнулась через подоконник и сердито осмотрелась.
Возле крыльца сидел чёрный котяра с белыми лапами. Витька снял правую шлёпку и босой ногой гладил кота.
Варька любила кошаков. Она глянула на сковороду. На всех хватит, подумала о сыне - Мишка рыбу любит с детства. Отобрала со сковороды - раз, два, три, ну, давай, ладно, ещё четвёртый, что похуже, - и на салфетке понесла хвосты кошаку.
- Это мне? - сказал Витька и выпустил дым поверх головы Варьки.
Она искала глазами кота. Но того уже не было.
Витька потянулся к рыбе и подцепил два хвоста.
- Вкусно. С корочкой. А как называется? - сказал он с набитым ртом.
Варьке расхотелось ругаться.
- Хек. - Она вынула из его пальцев сигарету и затянулась. - Сто лет не курила. Хотя мерзость.
Она вернула сигарету Витьке.
- Курите, - великодушно разрешил Витька. - А я покушаю. Ужас, как жрать хочу.
- Ты, на будущее, лучше дыми подальше от окон. У меня нервы ни к чёрту.
А я, тёть Варь, жениться хотел, - сказал Витька, доев рыбу.
Вытер пальцы о салфетку, скомкал вместе с костями и бросил на землю.
- Зачем мусоришь? - Варька подняла промасленную бумажку и, стряхнув кости, спрятала в фартук.
- В общем, жениться хотел, да расхотел.- Витька зевнул и с довольным лицом улёгся на крыльце у ног Варьки. - Послеобеденная дрёма. Пардон, тёть Варь.
Она огляделась.
Людей не видно. Жара. Народ за городом, на море, или спят после обеда.
Но что делать. Оставлять Витьку казалось неправильным.
Тут она увидела в углу смежного двора странного типа. Тощий старик был похож на переделанную под пугало швабру в плаще. Плащ песочного цвета, из советских времён, плотная брезентовая материя, старомодный покрой, таких сейчас не увидишь. Варька загляделась. А чего он в плаще, жарко ведь, подумала она. Старик не торопясь переходил от одного автомобиля к другому , то и дело озираясь, ковырял в замках, дёргал двери, но нигде открыть ни дверь, ни багажник у него не получалось.
Варька отвернулась. Она не хотела быть замешанной в истории.
- Ты зачем пьёшь?
Варька наклонилась и посмотрела в глаза Витьке.
- Тёть Варь, уберите голову, плиз, мешаете на небо смотреть.
Варька вспомнила своего сына. Мишка, слава Богу, не пил. Но, блин горелый, поднимал на неё руку. Костерил её всеми словами, какие есть в плохом словаре. Месяц назад на глазах у всего двора, посреди белого дня. Он в машину залез было, а Варька разоралась, остановиться не может. Мишка вылез, занёс кулак, но раздумал при людях. Сдержался, а зло сорвать требовалось, тогда схватил орущую на него мамашу за шкирку и рванул вверх, она тут же замолчала, дыхание перехватило, и под ногами ничего не осталось. Страшно стало. У Мишки глаза сузились, это он потерял над собой контроль, Варька знает.
Она маленькая, толстая, натуральный колобок, да ещё из плеч другой колобок «седой бобрик». Сын выше её на свои три колобка, в отца вымахал. Но вот орать научился от матери. Отец его-то тихий. До сих пор ждёт, что Варька к себе позовёт. Приходит под окна и смотрит. Не гад ли. Зачем тогда женился, сволочь. Мог и не жениться. А он, гад, видишь как... «Я твоего сына в одиночку вырастила, если бы не Мишка, то меня любой мужик за себя взял. А так, с прицепом не разгонишься», - выговорилась и тут же закрыла окно, штору со злостью задёрнула, и ушла в подушку рыдать.
А в другой раз, когда маячил под окнами, сказала: «Гад ды, Жора». Так и сказала, от волнения, не «ты», а «ды». Исправляться не стала. Не всё ли равно.
Варька сколько себя помнит, чуть что - орёт. Её за это полдома не терпит. В общем, тогда так и было - сын рванул Варьку за шиворот на какую-то непостижимую высоту, так ей показалось, и ворот платья впился ей в горло, будто голову отрезал. Умираю, заорала, а на самом деле не заорала, это ей опять показалось, ведь голос вместе с головой отрезало, как тут вообще орать, тут не поорёшь, без головы когда. Мишка как тряханёт, да снова как тряханёт, с ковром перепутал, что ли, пыль из Варьки выколачивать вздумал. Долго это длилось. На самом деле, не долго, это сын объяснил тут же, как Варька очухалась. Одна секунда, объяснил Мишка, всего одна секунда. А я ж чуть не умерла, сказала она ему, меня платье спасло, видишь, треснуло, вот, смотри, как сильно порвалось, зато не задушило. «Я тебе новое куплю». И правда, вечером принёс новое.
Мишка раскаивается после такого. То, что раскаивается, она понимала из его подарков. Он шёл в магазин, или в интернет, и заказывал для неё самое лучшее и самое дорогое. Тоненький телевизор на полстены, и всякое современное - смартфон (Варьке пришлось научиться в интернет лазить), холодильник сухой заморозки, микроволновку, кондиционер, кухонный комбайн, скороварку, чудо-кастрюлю, робот-пылесос. Кремами и гелями французскими-итальянскими полка в ванной от Мишки заставлена. А прошлым летом даже ремонт сделал у неё.
Вот такие дела...
- А чего не женился? - сказала Витьке. - Вот мой сын хотел и женился.
- Молодец, значит, ваш сын, - ответил Витька и положил руки под голову.
- Когда молодец, а когда - не молодец.
- Знаю.
- Всё ты знаешь.
- А то ж...
Витька замолчал.
Его синие глаза были устремлены на небо. Варька подняла голову и тоже посмотрела на небо. Там было и правда хорошо. Лучше, чем на земле. Прошагала туча, по-деловому, как чиновник на работу. Варька проводила тучу глазами. А может, это не просто туча. А чья-то жизнь, подумала она.
- Взял бы и женился, а то и жизнь пройдёт, как вон та, смотри, туча, - она показала рукой.
Витька закрыл глаза.
- Ты ведь не пил раньше, на велосипеде ездил, я помню. Зачем пьёшь? - снова спросила Варька.
Ей хотелось говорить. Она втягивала в себя воздух, нравилось дышать. Она почти не бывала на улице, вспомнила вдруг и поняла, почему ей нравится тут стоять. Внука ей не давали на прогулки, няню взяли. А так бы с внуком гуляла и дышала. Сын сказал, без внука ей лучше, нервы целее у всех будут. Может, он и прав.
Было слышно, как на деревьях шелестели листья.
- Меня девушка бросила. Уже год сегодня. Вот так же солнечно было. Мы с ней на море договорились ехать. Я к ней, как дурак, припёрся. В семь утра. А она мне - Витя, всё, отвали.
- Другого нашла небось.
- Ну да... Я ей говорю: ты чего? А она улыбается: Витя, я не одна. Или ты не вдуплил? В общем, нашла фраера с улицы раздолбаева, весь при делах, зарплата, квартира отдельно от предков, - сказал Витька, не открывая глаз, и двинул тонкими губами в улыбке. - Если бы просто ушла. А она к другому... Тут или вешаться, или пить.
- Вешаться нельзя.
- Знаю.
- Что ты знаешь?
- Бабушка мне объяснила кое-что. Она ж увидела, что я виселицу сооружаю. Короче, самоубийцы в ад идут транзитом, без права на реабилитацию, так сказать...
- И что дальше?
- В ад мне не хочется, ясное дело.
- А куда?
- Я в рай хочу.
- Брось пить, вот тебе и рай.
- Не получается.
Что-то шумно упало неподалёку от них.
На асфальте лежал старик-швабра, тот, в советском плаще. Варька не любила свой двор за многолюдность. Тут ходили все, кому не лень. Со времён Хрущёва двор пересекала по диагонали каменная дорожка, она служила связующим звеном между проспектом имени Ленина, скрытым за спинами пятиэтажек, и центральным рынком. Может, старик направлялся на автобусную остановку к площади Ленина. А может, его поджидали возле рынка подельники, но встречу отложили. И у старика появилось время отдохнуть. Он устроился так же удобно, как и поддатый Витька.
Варька не знала, что и подумать.
- Умер, - сказал Витька.
- Думаешь?
Варька подошла к старику.
- Эй...
Тот молчал. Его глаза были закрыты.
- Что с вами?
Дед пошевелился, как бы устраиваясь поуютнее, и смачно захрапел. Варька успокоилась. Она подметила, накладные карманы его плаща набиты автомобильными ключами, одна из связок вывалилась на живот, другая валялась на дорожке. На кистях деда - фиолетовые знаки. Может, это вытатуированы номера машин, которые ему в жизни подфартило вскрыть. А может, особые символы тайных мечтаний, к которым дед всю жизнь стремился и продолжает надеяться на их исполнение...
Она вернулась к Витьке.
- Расхрапелся. Дрыхнет.
- Вот так два года назад мой дядя, царство ему небесное, храпел-храпел, ну и того. Врачи сказали, храп тот на самом деле был предсмертной агонией, тромб оторвался.
- Дедок проспится и дальше пойдёт. Пьяный, видать, как и ты.
- Я не пьяный. Слегка лишь.
Варька покосилась на храпуна. «Неужто кара небесная, и так быстро», - подумала с удивлением и страхом.
Она ждала чего-то, не знала, чего.
Остановились две девушки. Старик больше не храпел.
- Кажется, не дышит, - отчиталась по телефону девушка. - Пульс? Лен, проверь.
- Ага, разбежалась. Ковидом чтоб заразиться?
- В общем, пульса мы не слышим, - продолжила говорить по телефону девушка. - Да. Понятно. Дождёмся.
Варька снова приблизилась к деду.
- Что с вами?
Он по-прежнему молчал.
И правда, уже на мертвеца похож, увидела Варька. Лицо изменилось, кожа поголубела, фу... Смерть она такая. Варьку передёрнуло. Как жутко всё это, сиренево-чёрное... Только сейчас она разглядела тёмную лужицу крови из-под затылка.
Девушки ждали и болтали.
- Митя меня любит, но жениться не хочет.
- Значит, не любит.
- Нет, любит. Я это точно знаю. По нему видно. Цветы покупает, и всякое такое. Денег не жалеет.
- Ну и что с того. Мой ничего мне не дарит, но заявление подали, как видишь.
- У всех по-разному..
Витька поднялся:
- А на которой из вас не хотят жениться...
Девушки переглянулись и отошли в тень дерева.
Витька оглядел себя. Его засаленные китайские треники обвисали на коленях. Он поплевал на ладони, отряхнул штаны, поскрёб на животе майку.
Девушки стрельнули в его сторону подведенными глазами. Обе в чёрных масках, тонюсенькие как мальчишки, в джинсиках в обтяжку, с короткими стрижками. Витька перевёл взгляд на труп.
- Я бы женился на вас, раз замуж не берут, - сказал он им через плечо.
Те засмеялись.
- Дайте кто-нибудь зеркальце. - Он протянул руку, не глядя на них.
Подержал его над носом мертвеца. Зеркальце не запотело.
- Умер, - сказал Витька.
Забрать зеркало девушки отказались. «Нет уж, спасибочки!».
- Умер, - повторил Витька, оглянувшись на Варьку.
Приехали «скорая» и полиция.
Мужчина в медицинском халате взял оставленное Витькой зеркало с груди трупа, подержал над синими губами, после этого «скорая» уехала.
Двое полицейских в аптечных масках остались.
Девушки помахали Витьке и ушли, разговаривая и смеясь между собой. Витька не стал в ответ махать, только уголком рта скрючил улыбку.
- Вот и я скоро буду так же, как он, - сказал Витька.
- Напьёшься - будешь. - согласилась Варька.
- Не дадим, - откликнулся со смешком полицейский. - Заберём в вытрезвиловку, штраф и дело с концом.
Полицейский показался Варьке знакомым. Потом поняла, просто на её сына похож. Высокий, красивый, чернобровый, и глаза прям насквозь прожигают. Девки таких любят. Полицейский рассказывал напарнику «про свою Настю». «Бёдра - во! Груди - во! И, главное, мозги не полощет!»
- И правда. Вытрезвители же возродили. Поддатым не пошляешься, - тихо сказала Витьке.
- Меня с работы уволили, - отозвался Витька.
- Чего?
- За прогулы. Пил ведь. Раз, другой, а потом сказали - всё, никакой ты больше не охранник.
- Видишь. Надо завязывать.
- Не надо.
- Почему?
- Потому что, тёть Варь. Тоска зелёная.
- Ну... - Варька не знала, что сказать.
- Больно мне, больно, - пропел Витька. - Я песню одну услышал, тёть Варь, на работе, крутили там волну, «ретро-радио». Песня, словом, про меня, точно. Зашибись, душу рвёт.
Витька приложил руку к груди, закрыл глаза и стал напевать, наморщив лоб:
- Больно мне, больно, не унять эту злую боль. Больно мне, больно, умирает любовь. Больно мне, больно, не могу удержать я слёз. Чёрный ветер на крыльях разлук моё счастье унёс.
Подошёл полицейский, который похож на Варькиного сына, и включил в смартфоне Витькину песню.
- Меня Виктором звать, - сказал полицейский, оборвав запись после первого куплета, и хлопнул Витьку по плечу.
- Меня тоже.
- Мне, тёзка, эта песня тоже когда-то нравилась, и, ц-ц-ц, - он поцокал языком, - разонравилась. Лабуда всё это. Тьфу. Но, скажу тебе, я всё равно в любовь верю. А если не в любовь, то во что ещё верить?
...Она ушла домой. Но скоро вернулась.
Витька по-прежнему стоял на крыльце, привалившись задом к боковым железным перилам, и курил.
Лицо мертвеца было покрыто Витькиной кепкой. Вместо Виктора-полицейского дежурил его напарник, пацан лет девятнадцати. Он, прислонившись к дереву, развлекался в планшете, из которого доносились звуки стрельбы, голоса людей и музыка. Маску он стянул на подбородок.
- Ты чего домой не идёшь? - сказала Варька Витьке.
- Просто.
- Давай ко мне тогда, обедом накормлю.
«Мишка обойдётся», - подумала о сыне.
Они всё не звонили, хотя обещали сегодня после моря и позвонить, и заехать. Она уже неделю не видела внука.
Витька на кухне съел тарелку густого борща с чесноком и майонезом, наелся рыбы с картошкой, выпил стакан сливового компота с хлебом.
Варька сидела напротив, тоже ела.
- Можешь у меня пожить, если пить не будешь.
- Пожил бы, тёть Варь. Спасибо.
- Что «спасибо»?
- Нельзя.
- Почему?
- Да потому, тёть Варь. Лучше мне дома быть. А иначе он бабушку замордует.
- Анну Борисовну?
- Её.
- Мать же.
- Та ему что. На него находит. Невменяемый. Его за психи моя мать бросила. Бабушка говорит, это беснование.
- А про мать расскажи?
- Она однажды подарила велик на день рождения, мне двенадцать исполнилось, а батя сказал - деньги на велик заработала на панели. И ударил её. «Моё терпение лопнуло», - крикнула она, оделась и ушла. И не вернулась. Батя плакал. Мать позвонила мне, но я решил с отцом остаться. Жалко его было. Он по ночам рыдал и головой об унитаз бился. Это ещё на прежней квартире. Бабушка сказала, надо менять жильё, соседей задолбали. И мы сюда переехали. Пока я в армии служил, отец бабушке два зуба выбил, в другой раз с лестницы столкнул, она с поломанными ногами в инвалидной коляске оказалась. Коляску он сам же ей и купил. Ну, а сейчас я - груша боксёрская, один за всех. Вот такие дела.
- Хочешь, иди, ляг, поспи.
Витька лёг в зале на видавший виды, продавленный потёртый диван, старость которого была замаскирована коричнево-жёлтым акриловым пледом с нарисованной лошадью. Варька набросила на него пахнувшую стиральным порошком простыню и заплакала.
- Не надо плакать, - сказал сквозь сон Витька.
Он спал до вечера. Простыня сползла, оголив потрескавшиеся, словно обгрызенные, грязные пятки. ..
...Сын приехал, когда начали сгущаться сумерки. Варька с балкона смотрела, как увозят, наконец, покойника. С других балконов тоже смотрели. Воздух стал свежим и пропах сладким ароматом пробуждающихся к ночи фиалок. Она удивлялась, как долго не забирали его, и сколько же пришлось полицейским по очереди тут торчать, в это время подкатил к подъезду Мишкин «форд».
Варька помахала сыну рукой. Но тот не смотрел на неё. Он выгружал из машины сумки с продуктами для Варьки, помог выйти Ленке с ребёнком.
Увидев Витьку на диване, сын разозлился и стал орать на мать. Ленка подхватила заплакавшего малыша и ушла в машину.
- Поехали домой!- крикнула с лестницы.
Витька проснулся, вынул из кармана штанов деньги.
- Возьми, - сказал Мишке.
Мишка забыл про мать и сказал, сдерживая себя:
- Зачем?
- Затем.
- Резину всё равно этим не окупишь.
- Какую резину, ты о чём?
- О шинах, которые на моём «форде» твой псих порезал.
- А-а, вон что... Ну да, припоминаю, бабушка мне рассказывала, как ты и твоя первая жена на весь двор тогда голосили. Ну, батю матом крыли - ладно, а бабушку-то зачем.
- Так она же в окно высунулась. А отец твой спрятался.
- Батя говорил, это не он порезал.
- А то кто же. Больше некому. А я, где хочу, там и ставлю. Сунется ещё, не знаю, что ему сделаю.
- Да он со всеми, кто под его окном паркуется, собачится. Не ты один. Теперь вот, придумал камнями перегораживать. Забирай, чего ты.
- У меня есть деньги.
- Я их пропью, так лучше кому другому пользу принесут, а мне что, мне не на пользу. Это моя зарплата. Расчёт. Меня ж уволили. Теперь я безработный.
- Другую работу найдёшь.
- Не-а... И, слушай, ещё вот что хотел тебе сказать. Прости, но скажу. Ты мать свою, братан, не бей. Кого угодно. Только не мать.
Мишка молчал.
Варька ушла в спальню плакать.
Она слышала, как хлопнула дверь. Внизу загудела машина. Сын уехал.
- Не взял, - сказал Витька.
Он положил деньги на стол перед Варькой.
- Тёть Варь. Спрячьте, пусть тогда у вас пока. Батя ж слово дал - если я пить не брошу, он меня убьёт. А вы в церковь их отнесёте, плиз, ну, за меня, на помин, если придёт время. Вот такие дела.
- Ты бы перестал так говорить. Это нехорошо.
- Тёть Варь, пардон, стрельну напоследок пару фантиков из этих самых, в последний раз, душа горит.
Витька ушёл в ночной «Алкомаркет», зажав в кулаке «эти самые».
Варька выглядывала с балкона и проверяла Витьку. Его долго не было.
Он в это время разговаривал на кассе с молодой, скучающей без клиентов, продавщицей с маской под подбородком. Обещал на ней жениться, рассказывал о том, что он очень счастливый человек. А почему счастливый, он сказать не может. Просто счастливый. Вот есть вечер, есть люди где-то вокруг, и есть я, Витька. У меня есть сердце, есть душа. А что, что ещё надо, говорил Витька. Так что полный порядок. А ты, он смотрел на улыбающуюся продавщицу, вполне могла бы за меня выйти замуж.
Пришёл новый покупатель, и продавщица забыла про Витьку.
Всё в ночной темноте мигало, шепталось, в небе крутились звёзды, бегала луна между туч. В кустах шныряли животные. Пятиэтажки тоже всё плыли и плыли куда-то со своими горящими иллюминаторами внутри волн и бурь. Варька на секунду в непонятном восхищении замерла, и тут же увидела Витьку. Он сидел на корточках, возле подъезда, под лампочкой, в жёлтом пятачке света, пил из горлышка. Если кто-то шёл мимо, он говорил: «Такие мои дела».
Она ещё долго возилась на кухне, чистила газовую плиту, взялась мыть кафель.
Витька всё пил.
Было слышно, как он разговаривает сам с собой.
Потом он запел. «Больно мне, больно, не унять эту злую боль. Больно мне, больно, умирает любовь».
- Слушай, будь другом, заткнись, - сказал мужской голос, - детей побудишь.
Витька замолчал.
Она в девяностых тоже любила эту песню. Где теперь то время. В подаренном ей сыном смартфоне нашла. «Этой ночью в спящем городе ветер бьётся чёрной птицей, пусто в доме мне и холодно, и до поздних звёзд не спится». Она подпевала, закрыв глаза, и чувствовала себя снова молодой.
...Когда она выкупалась, вычистила зубы, погасила на кухне свет, то выглянула ещё раз с балкона проверить Витьку. Тот лежал на крыльце, свернувшись клубочком. Варька загорелась желанием приволочить Витьку к себе, но тут же раздумала. Сил не хватит.
Потом она пошла в спальню, расстелила постель, надела чистую ночнушку и решила в последний раз посмотреть на Витьку. На крыльце уже никого не было. Из подъезда доносился шум. Варька приоткрыла наружную дверь, прислушалась: отец затаскивал пьяного Витьку в квартиру.
Ночью снилось, Мишка держит её за шкирку. Земля уходит. Пролетел мимо в космос Витька с весёлым лицом, помахал ей сверху. А она шмякнулась, проснулась в момент, когда падала с кровати. Успела зацепиться, порадовалась, что не расшиблась.
Долго не могла уснуть.
В туалете через вентиляцию было хорошо слышно, как на первом этаже отец мордует Витьку и материт его зверским голосом. Временами Витька тоненько вскрикивал: «Больно, ай, больно!». И не верилось, что Витьке больно, а казалось, это он поёт песню про «больно мне, больно, умирает любовь». Она не находила места, плакала и не знала, чем помочь. После колебаний позвонила в полицию. Приятный мужской (и Варьке показалось, хмельной) голос вежливо сказал ей, что такая прекрасная ночь, луна, звёзды, все нормальные люди давно спят, а вам бы тоже спать надо, но вместо хорошего, здорового сна вам дались эти чужие, семейные ссоры за стеной. В общем, заключил разговорчивый дежурный на другом конце провода, совсем, ну, совсем не тот случай, чтобы панику разводить. Пошумят-пошумят, да и успокоятся, и вам тоже - спокойной ночи.
Такой удивительный ответ её и правда успокоил, и она поверила, что всё утрясётся. Она уснула под Витькины: «Больно, ай, больно!», а через минуту увидела вместо Витьки - солиста группы «Фристайл» Вадима Казаченко, певца лупцевал Витькин отец, а Казаченко пел Витькиным голосом: «Больно мне, больно, не могу удержать я слёз. Чёрный ветер на крыльях разлук моё счастье унёс».
Она несколько раз просыпалась в беспокойстве, прислушивалась к шуму у соседей. Наконец, там угомонились, и она больше не просыпалась.
Утро началось обычно. Она занималась своими делами. В окна вовсю светило солнце. Во двор с раннего утра снова приехали полиция и «скорая», и стояли под окнами. А там, где накануне лежал покойник, темнело на асфальте пятно размером с полголовы, саму кровь, видимо, дворники, уже соскребли. Варька удивлялась, что государство до сих пор переживает всё о том же. Ситуация, видно, серьёзная, сделала вывод, и вспомнила, как дед за считанные минуты до своей смерти пытался взламывать чужие машины.
Позвонил Мишка, спросил, каких продуктов ещё ей привезти. Это он свой вчерашний гнев заглаживал. Продуктов-то уже и так навёз, ничего же и не надо пока.
А когда в обед Варька села хлебать свежие щи из квашеной капусты, снизу потянуло куревом. Она хотела закрыть окно, и увидела, что возле подъезда курит не Витька, а его мать. Рядом с ней стоит прислоненная к стене крышка от гроба. И всё не уезжают полицейская машина и «скорая помощь». Водитель «скорой» спал, положив голову и руки на руль.
Из соседних окон тоже выглядывали с любопытством. Варька хотела было спуститься к Витькиной матери, расспросить, но что-то остановило её.
В день Витькиных похорон объявился Жора. На поминках Жора сел рядом с Варькой.
В двухкомнатной квартире у Савельевых тесно от старой советской мебели. Трельяж завешан одеялом. На шифоньере громоздятся друг на дружке две, завёрнутые в полиэтилен, гитары.
Хозяин, Виталий Савельев, представительный седовласый мужчина с такими же синими, как у Витьки, глазами, в лопающейся на большом животе чёрной хлопковой рубашке, сам носил из кухни для гостей тарелки, полные до краёв густого куриного супа с лапшой. За столом собрались соседи, из тех, с кем у Виталия не испорчены отношения. Три ещё не очень старые пенсионерки, специально подкрасившиеся по такому случаю, ну и Варька с Жорой.
Варька за столом объяснила, указывая на Жору, что он - её бывший муж. Хотя и так все это знали.
Виталий со слезами в глазах говорил про слабое сердце.
- Нельзя ему было пить. Сердце не выдержало. Вон, Света знает. Сердце слабое у него. Да, Свет? - Виталий смотрел на бывшую жену.
Света, красивая, яркая женщина, вся в тёмном, вытирала слёзы, и не отвечала. Она помогала Виталию носить на стол, и подкладывала в тарелки добавку.
- Он же загнал себя этим пьянством. - Виталий обводил полными слёз глазами людей вокруг себя. - Другому - ничего. Но не ему. Сколько я говорил ему: сынок, не пей! И мамочка моя говорила, Витя, не пей, не пей, при твоём сердце, слабом сердце. Да, мамочка? Слышь, ма-ам?
Мать Виталия, Анна Борисовна, не отзывалась из спальни, и к столу так и не вышла.
- Это я виноват во всём, - говорил Виталий. - Он просил у меня денег, я не мог отказать. Он и напивался. Я виноват. Только я. Зачем деньги ему давал... Сынок-сынок, что же наделал, зачем всё это, как я буду, зачем так всё... У-у-у...
Виталий выл.
Жена глядела на него и уходила на кухню.
... После поминок Жора распрощался с Варькой на лестничной площадке, а когда она поднялась на свой второй, сказал снизу:
- Варь?
- Что? - отозвалась Варька, поворачивая в замке ключ.
- Я с женой развёлся. Имей в виду.
Дома Варька вынула из хрустальной вазы Витькины деньги, взяла на голову косынку, и пошла в храм.
По дороге её окликнул Жора. Он стоял на остановке. Увидев снова Варьку, он не стал садиться в подъехавший автобус, а побежал, расталкивая людей, за ней.
- У тебя есть нелюбимая песня? - спросила его Варька по дороге в храм.
- Не знаю. А у тебя?
- У меня есть. Вот.
Варька включила в смартфоне...
/Мафия
- Саш, ты чего хмурый?
- А что? Заметно?
Саша вышел из-за стола, положил в раковину грязную тарелку, вытер тряпкой клеёнку на столе. Он уже выше её ростом. Аня улыбается.
- Конечно, заметно. Не в духе который день.
- Ладно, мам. Я гулять пошёл.
Потом всё равно расскажет. Она его знает.
- Мам. Я вечером на дискотеку, - сказал в двери. - Дашь денег?
- Так нет же денег.
- Совсем?
- Скоро зарплата. Тогда.
- И на стрижку нет?
- Я тебя сама подстригу.
Она пошла к окну смотреть на Сашу. Она всегда смотрела ему вслед. Какой уже он большой мальчик. Усы пробиваются.
...Набрала междугородний номер. Трубку подняла мать.
- Ирина Анатольевна, здравствуйте. Это Аня. Я бы хотела Сергея услышать.
- Семью хочешь восстановить?
- А что?
- Раньше надо было думать.
- Нет, я семью не хочу восстановить.
- Как это «не хочешь», а о Саше ты подумала? Ты только о себе думаешь.
- Это вы своему Сергею, извините, сказали бы много лет назад.
- Ты на то и жена, чтобы мужа удержать. А ты не удержала. Значит, сама виновата, что тебя муж и бросил.
- А я, может, не хотела его удерживать.
- Вот-вот. То-то. Как Саша?
- Нормально.
- Серёжа по нему скучает.
- Так он дома?
- Зачем он тебе?
- Дело есть.
- Ясно, что дело есть. Ты зачем на алименты подавала?
- Ирина Анатольевна, вы всё о старом. Сказано-пересказано.
- Неужели, думаешь, Серёжа не стал бы тебе высылать деньги? Что о нём подумали, представь, на его работе. Нас в городе знают. И вдруг алименты. Какое у тебя к нему дело?
- Позовите, пожалуйста, его к телефону.
- А с чего ты решила, что он у нас живёт?
- А что, уже не у вас?
- Они с Иркой квартиру снимают. Тебе дать их телефон?
- Да.
Она записала под диктовку бывшей свекрови мужнин номер на странице перекидного календаря, который находился тут же, под рукой, возле телефона на холодильнике. Этот холодильник Ане однажды привезли на своём «Жигуле» из города родители, в подарок на день рождения, вместо сломанного предшественника.
- Ир, это Аня.
- Привет, Аня. Как дела?
- Нормально. Сергея можешь позвать?
- Он во дворе ковры выбивает.
- Я позже перезвоню, хорошо?
- А вот он, пришёл. Серёж, иди сюда. Аня звонит. Сначала руки вымой.
- Сергей, я насчёт.. .
- Как Саша?
- Нормально. Я насчёт денег.
- Тебе что, алиментов не хватает? Зачем ты вообще на алименты подавала?
- Я в первый и последний раз к тебе обращаюсь насчёт денег. Это для Саши. Больше никогда ничего не попрошу, даю слово.
- Зачем ему деньги?
- Понимаешь, у его друзей - мотоциклы. А у него нет.
- Сколько надо? Но учти, это в последний раз, поняла, да? Балуешь ты его. Зря. Пацану не мотоцикл нужен, а отец. Я тебе говорил - отдай мне сына? Говорил. А теперь - мотоцикл. Блажь.
- А сыну, который у тебя от Ирки, сколько лет сейчас?
- А что?
- Ну, сколько?
- Одиннадцать.
- Вот.
- Что «вот»?
- А то. Ты с Иркой сошёлся сразу, как уехал от нас. Год мне письма писал, слезу пускал. А сам уже с Иркой жил. Вот и весь разговор. Так что не надо благородного изображать, не надо.
- Пока.
- Ага, пока.
Обиделся.
Она усмехнулась.
... Вечером случился цирк.
Она подстригла Сашу. И он ушёл на дискотеку. Через полчаса вернулся, злой.
- Мам, ты что натворила? Пацаны засмеяли. Говорят, затылок лесенкой. Что мне теперь делать?
- Дай, гляну. Мне казалось, нормально.
Она посмотрела на его затылок.
Виновато замолчала.
- Хорошо, девчонки не успели разглядеть. Что мне делать? Как теперь туда идти? Я на танцы хочу.
- Подожди, к дяде Ване схожу. Может, он что придумает.
Сосед пришёл со своими ножницами. Но Саша, дожёвывая кусок хлеба, натянул на голову капюшон спортивной куртки, рукой махнул и убежал.
- Тогда в другой раз, - сказал сосед.
- Вряд ли.
- Понимаю, - он взглянул на неё и ушёл.
Она смотрела ему вслед. Он оглянулся, она тут же захлопнула дверь, прислонилась к дверному косяку, закрыла глаза, постояла с минуту, прислушиваясь. Слышала, как Ваня, помедлив, закрыл, наконец, свою дверь. ..
Саша вернулся с дискотеки поздно.
Она ждала, читала.
- Мам, меня Чубатик и его шобла шпыняют.
- Так они же тебя на три класса старше, какое им до тебя дело.
- А им до всех дело, кто без крыши.
- И поэтому ты хмурый последние дни.
- Они цепляются по поводу и без повода, обзывают, говорят, косой заяц.
- Вот гады. - Аня разозлилась. - Так сам же Чубатик и виноват в твоём косоглазии.
- Он же тогда не специально, хоккей есть хоккей, всякое бывает.
- Бугай, второгодник, он по-любому виноват. Вон, на сколько старше. Зачем к малым полез со своей клюшкой.
- Не клюшка, а штакетина.
- Гад он.
- Мам, столько лет, какой смысл сейчас об этом. О том все забыли. А я стал косым зайцем.
- Подождём ещё года полтора-два, съездим в город и сделаем операцию. Это поправимо, врачи говорят, медицина многое уже может. Только надо ещё чуть подрасти.
- Ты уже который год обещаешь. Это когда ещё будет. А мне как жить? Лимон сказал, ты могла бы помочь.
- Как?
- Лимон говорит, у журналистов связи. А значит, ты и Пачулу знаешь.
- Лично с ним я не знакома. И при чём тут Пачула.
- Как при чём. Мафия, мам, сегодня - это всё. А Пачулу уважают. Он район держит.
- Сейчас везде мафия. Какие-то времена дебильные настали.
- Его на рынке можно найти. Он там каждый день.
- Ладно. А у меня новость для тебя. Я твоему отцу звонила. Попросила денег на мотоцикл. Завтра вышлет.
- Да ты что! Ура! Мне Буча пообещал, отдаст под «честное слово», а деньги потом, когда найду. Завтра я уже на мотоцикле! Ну, мам, ну, спасибо!
Она решила воспользоваться его хорошим настроением и сказала:
- Так что насчёт стрижки, когда дядю Ваню звать? Он обещал нормально тебя подстричь.
- Ой, мам, хватит. Знаю я все эти штуки. Сегодня он подстрижёт, завтра подстрижёт, послезавтра подстрижёт, а потом и женится на тебе. Да я уже с тётей Машей, поварихой школьной, договорился.
На рынок она зашла днём, а оттуда решила пойти на остановку и уехать пораньше домой. Сидеть в редакции до вечера не было смысла. Редактор умотал к любовнице, а значит, до завтра не будет. Остальные, обрадовавшись, разбежались, и редакция опустела. По дороге на рынок купила хлеба в ларьке, на остальное, как обычно перед получкой, нет денег.
Вон он, между рядами ходит, - указали ей на Пачулу два рослых накачанных мужика-менялы, в спортивных костюмах и шикарных кроссовках.
Вот бы Саше такие, подумала, вспомнив неказистую обувку сына. И тут же отогнала от себя завистливую мысль. Ну их, мафиозные штучки-дрючки, от греха подальше.
Она подошла к коренастому, обритому под новобранца, мужчине в кожаной куртке. Он сильно припадал на правую ногу. Пол-лица Пачулы пересекал шрам. Смотрит долго, спокойно, будто просчитывает ходы вперёд. Она сказала ему, что из редакции, но к нему по личному делу. Она не стала искать подходов к мафии через третьих лиц. Напрямую - быстрее. Должность журналиста, в конце концов, это лучше всякой рекомендации, решила она. «А если поможет, то потом о нём положительную статью напишу, с фотографией. Тем более рынок и правда неплохо работает, а в газете о нём что-то не помню, когда и писали», - подумала про себя, испытывая к Пачуле признательность за будущую помощь её сыну.
- По какому личному? - Пачула внимательно взглянул на неё.
- У сына, семиклассника, проблемы с парнями старше его, парни из крутых семей.
- Ты где живёшь? Здесь, в посёлке?
- Нет. Я из Клёновки.
- Поехали, подвезу, мне по пути. По дороге расскажешь.
В джипе она села впереди, рядом с Пачулой.
- У него что, отца нет?
- Нет.
- Ты в разводе что ли?
- Да.
Она рассказала ему про травму семь лет назад, как металась поздним вечером по селу в поисках машины, как везла Сашу в город, ну, а в итоге он потерял зрение на один глаз. Сашу сынки местной аристократии дразнят косым зайцем и вообще цепляются.
- Понятно. Ты мне фамилии парней тех скажи.
Про её работу в газете Пачула ничего не спросил. И это ей понравилось. И понравилось, что он держался с ней по-деловому, без намёков на что-то ещё. Мужиков с намёками она терпеть не могла.
... Пачула был любитель больших скоростей. Мчались так, что у Ани дух захватывало. Так и казалось, что взлетят сейчас над дорогой. Вдруг что-то затрещало, машина стала вихлять, а Пачула закричал:
- Пригнись! Держись!
Аня чудом лоб не расшибла. Но было уже не до лба. Она только успела увидеть, как мимо, будто вихрь чёрный, пронёсся такой же, как у Пачулы, джип, и она услышала автоматную очередь. И будто град по машине застучал. А где-то далеко, сзади, за поворотом уже гудела следующая машина. Аня оглянулась. Пока никого не видно.
Она увидела перед собой искажённое, в крови, страшное лицо Пачулы, он закричал ей, матерясь:
- Прыгай, если жить хочешь! Заляг в кустах!
Она смотрела на него, ничего не понимая от страха. Тогда он, жутко матерясь, перегнулся, распахнул перед ней дверцу, она, не думая, тут же выпрыгнула на ходу. Всё произошло за считанные секунды, она опомниться не успела. Покатилась с горки и затаилась в зарослях оврага. Слышала шум машин, кажется, две, показалось ей. Началась стрельба. Крики.
Потом стало тихо.
Она ещё какое-то время лежала, не шевелясь. Наконец, приподняла голову, прислушиваясь. Солнце светило ей в глаза сквозь травинки. Птички высоко над головой выводили своё. Пахло приятно лесами и травами. Её сердце стучало бешено и страшно.
Она глянула на мёртвого, залитого кровью, изуродованного Пачулу, и бросилась, задыхаясь, бежать, напрямик через поле, увязая в рыхлой земле. Потом, опомнившись, свернула к лесополосе, и запетляла между деревцами, будто заяц, заметающий следы.
Когда, наконец, она оказалась рядом с Клёновкой, перевела дыхание. Оглядела себя, стряхнула прилипшие травинки, очистила одежду от сора. Глянулась в зеркальце, смахнула платочком что-то, одной ей видимое, лишнее, со щёк, и постаралась придать лицу спокойствие. Пошла знакомой длинной прямой дорогой, устремлённой сквозь село в глубокую даль к синему горизонту, за которым тянулись поля. Дорога была усыпана с обеих сторон одноэтажными побелёнными домами и ореховыми деревьями. Она дышала привычными деревенскими запахами, и ещё долго шла под собачьи и петушиные переклички, к своей многоквартирной двухэтажке. Лаковые ботики её были покрыты грязью, а колготки сияли свежими стрелками. Ей сильно хотелось есть. Она отломила румяную хлебную корку и торопливо ела, вдыхая сельский воздух. Она подумала о том, что напрасно не купила в райцентре сразу две буханки, и сделала крюк к колхозному ларьку ради каравая местного хлеба.
Возле ларька она увидела Ваню, с паляницей под мышкой, он шёл ей навстречу и широко улыбался.
- А я вот, хлеба себе на ужин прихватил, да сейчас пойду обратно в бригаду, - сказал он, будто продолжая с ней какой-то разговор.
Она кивнула ему, и слёзы побежали по её щекам.
Мимо протарахтел трактор, и молодой тракторист крикнул им что-то весёлое. У ларька бабы громко обсуждали обстановку в стране. «Плохи дела, и что будет, ой, что будет-то!»
- Ты что, а? - Он взглянул на неё. - А ну, отойдём в сторонку. Говори, что случилось?
И она ему выложила всё, чем было переполнено в эту минуту её сердце. И как хотела сыну помочь, и по его просьбе к «мафии» обратилась, а «мафию» эту по дороге, пока ехали, и расстреляли. Значит, разборки у них. И вот она, неведомо как, жива осталась. А Саше теперь помочь некому, и будут его все эти Чубатики да Бачулы по-прежнему дразнить косым зайцем.
- Ну и ну, - Ваня присвистнул. - Офигеть. Ладно, не переживай, всё образуется. Ну, давай, я побежал.
Она купила колхозный хлеб, и пошла к своему дому. По пути приветливо здоровалась со встречными, и думала сразу обо всём, о жизни, о будущем, которое ей по-прежнему представлялось прекрасным и многообещающим, а когда в памяти перед её глазами вспыхивало вдруг залитое кровью лицо Пачулы, она встряхивала в ужасе головой и снова думала о будущем, в котором всё у них с Сашей будет распрекрасно. Ей нравилось идти быстрой, энергичной походкой сильного, здорового человека, видеть себя со стороны глазами чужих людей и знать, что она привлекательна и вызывает у других симпатию, знать, что ещё так мало сделано, а впереди её ждёт много ещё более интересных и важных дел.
Саше решила ничего про свои приключения не рассказывать...
- Мам, а ты знаешь, что Пачулу убили? - сказал сын на следующий день после школы.
- Как? - Она изобразила на лице удивление.
- А вот так. Передел власти у них. В общем, передел-беспредел. Но самое главное, что Пачула успел до того, как его убили, с кем надо переговорить насчёт меня. Так что помогло.
- Что «помогло»? - Она посмотрела на него.
- Ты же сама говорила, что у Пачулы была. Так же?
- Ну... И что дальше?
- А дальше вот что. Чубатик стал заискивать. А главное, подходят на перемене Качеля и Мазай, руку жмут. «Больше к тебе ни один не привяжется. А если что, так скажешь, кому накостылять». Так что не зря ты к Пачуле ходила.
- Ну... Царство ему небесное, - неуверенно сказала Аня.
...Скоро Саша пришёл с ещё одной новостью.
- Мам. Представь. Буча мне мотор вернул.
Эту историю с мотоциклом она уже знала. Почти новый «Минск» Саше подсунули со старым мотором. Пацаны рассказали по секрету - хозяин, Генка Буча, новый мотор снял, а взамен старый приделал.
- Даже Бучу заставили дать задний ход. Вот что значит иметь крышу, жаль, что убили. - Саша зачерпывает горячий суп с картошкой и луком.
Съел четыре ломтя свежего хлеба с постным маслом и солью, на хлеб мать репчатого лука накрошила.
Аня, увидев, что сын успокоился, тоже успокоилась. Только одно ей непонятно, кто же за Сашу заступился, не призрак же покойника Пачулы.
Вечером она долго ждала, когда вернётся Саша. Выглядывала в тёмное окно, прислушивалась. Шептала своими словами перед иконой Христа в углу.
Икону эту купила в городе, в кафедральном соборе, семь лет назад, после травмы Сашиной. В областной больнице от матерей, соседок по палате, что лежали со своими детьми, узнала, что «дитя следует окрестить, и чем раньше, тем лучше. От порчи помогает». «Да и Христа попросить не мешало бы», добавила молодая мамочка с заплаканными глазами, у неё девочка сильно болела. Так что, в день выписки Аня сразу же направилась с Сашей в кафедральный собор в центре города. Пожилая сердобольная работница храма в синей косынке вызвалась помочь, а на слова Ани, что можно и в другой раз, сказала, лучше не откладывать. Побежала за священником, уговорила за церковной оградой первого встречного прохожего стать крёстным отцом, а сама вызвалась быть крёстной матерью, и Сашу стремительно окрестили, а заодно и Аню, что её удивило. Она думала, взрослым такое не положено. Там же Аня на всякий пожарный купила большую, в деревянной раме, икону Христа...
Наконец, послышался рёв мотоцикла. Саша, как и его друзья, ездил без глушителя, выпендривался. Она видела, как он закатил мотоцикл в сарай. Жив. Здоров. От сердца отлегло.
- Мам, а у меня для тебя две хороших новости. Но сначала чуть-чуть не очень хорошая. Саша улыбается, расшнуровывает грубые, из свиной кожи, ботинки.
Аня застыла с кухонным полотенцем в руке, услышав про не очень хорошую новость, холод будто по коже побежал, и перед глазами вновь залитое кровью лицо Пачулы. У Саши чумазые щёки, глаза сияют. Ботинки пора отдать в починку. С зарплаты, не забыть, успеть, пока деньги не убегут.
На смазанной постным маслом сковородке шипят блины, мука замешана на воде, без яиц, зато с сахаром. В лоджии ещё есть полмешка сахара и мешок муки, полученные за рекламную полосу о колхозе имени Крупской. Из зала слышен работающий телевизор, опять политика.
- Меня гаишник поймал на трассе. Важный, палочкой машет, машину поперёк дороги поставил. А сам по возрасту, ну, чистый пацан. Начал мне мозги дырявить. Превышение скорости, номеров нет... Я ему говорю: давай, я лучше тебе бензина налью. У меня в сарае канистра полная. Он согласился. Я ему говорю: тогда ты за мной следом езжай.
Саша смеётся.
Аня нервничает. Убрала на время с плиты сковороду, сейчас не до неё. Села на табурет, в руках мнёт полотенце, на сына смотрит с напряжением.
- Короче, поехал он за мной. Едем-едем, вот уже Заботливое. А потом - раз, и я свернул на тропинку, в лаз позади магазина, где клуб у них, и погнал сквозь парк, пешеходными. А гаишник гудит вслед, по тропинкам на «Москвиче» не проехать. Я на то и рассчитывал. В голове план составил, как удирать буду.
Аня смотрит на Сашу и смеётся вместе с ним. От души отлегло.
- Зря я тебе мотоцикл разрешила, - говорит она.
- Не, мам, не зря. Я же теперь на равных со всеми. Это важно, сама понимаешь.
- Так это и есть хорошая новость, что удрал от гаишника?
- Да. А вторая хорошая новость вот какая. Тебе не придётся к мафии снова идти.
- А зачем к ней идти?
- Как зачем. Чтобы от гаишника отмазать.
- А. Вот оно что. Тогда здорово, что не надо к мафии идти.
- Видишь, как круто. Я сам отмазался. А к мафии вообще лучше не ходить. Никогда. Ну её.
- А что так вдруг? То говорил, мафия, мафия - это «наше всё», а теперь?
- Голубя, сына школьной уборщицы, помнишь? С Набережной, за рекой? В десятом «бэ» учился?
- Это который в обменник привокзальный устроился работать?
- Ага. Он. Так его в этом обменнике сегодня расстреляли из автомата, днём, на глазах у всех. А потом сели в машину и уехали. Братки в американских кожанках. Разборки внутри мафии, говорят. Там люди, короче, врассыпную, под лавками лежали со страху. Ну её, эту мафию. Пачулу расстреляли, Голубя расстреляли.
- А ещё Мишку Коробова, Сашку Соболя, - напомнила Аня.
- Я, мам, недавно думал, тоже в мафию пойду, когда школу закончу. Но теперь что-то расхотелось.
- Правильно.
- А ещё, вспомнил, слышь, Лёньке Мосину отец раздобыл визитку с личной подписью начальника ГАИ. Мосю тормознули, а он визитку им, и его отпустили. Короче, теперь он блатной, да ещё и другим на прокат даёт. Не задаром, конечно. А ещё, мам...
Саша замолчал и загадочно посмотрел на мать.
- Что? - Она опять с тревогой замерла.
- А ты ничего не замечаешь? Посмотри внимательнее.
- Да ты подстригся! Что, к поварихе ходил?
- Не-а.
Саша снова загадочно смотрит на мать.
- Где же ты подстригся?
- У дяди Вани в гостях был. Вот.
- Ого. Что это ты? - Она улыбается.
- А так, знаешь, решил вот... Между прочим, я кое-что узнал про него. Буча мне сказал, что это дядя Ваня его заставил мотор вернуть. Он оказывается, крутой.
- Кто крутой?
- Как кто, дядя Ваня крутой, не мотор же.
Саша смеётся.
- Короче, мам, это не Пачула, а дядя Ваня со своими друзьями разборки устроил этой всей шобле нашей выпендрёжной.
Аня снимает со сковороды блин, кладёт сыну на тарелку, и тут же, обжигаясь, съедает его сама. Говорит с набитым ртом, улыбаясь и показывая сыну большой палец:
- Блины-то вкусняцкие получились!
Ночью в дверь постучал сосед.
Саша уже спал.
- Вань, ты зачем? - не удивилась Аня.
Она недавно закончила на кухне писать статью и выкупалась под душем. Заставила себя, через «лень, неохота», растопить старыми газетами и полешками титан, а потом возле телевизора ожидала, пока вода в титане прогреется. Наконец, она натянула на чистое, ещё влажное, тело хлопковую длинную рубашку с красивым орнаментом из синих васильков по белому полю, ночнушка была её последней любимой обновой, приобретённой месяц назад с гонорара. Она уже была готова нырнуть в холодные простыни, но тут Ванин стук в дверь. По голым ногам тянул сквозняк. Сосед посмотрел на её босые ступни, подметил подстриженные аккуратные ногти с перламутровым лаком, и дёрнул дверь, но цепочка мешала.
- А ты чего на цепочку закрываешь?
- Ты зачем, говорю, а, Вань?
- Спросить хотел. Про Сашу. Нормально его подстриг?
- Нормально, нормально. Спасибо большое. Вань. Всё. Ночь.
- Ань, ты ведь обещала.
- Я дверь закрываю, убери ногу.
- Сама сказала, пусть два года пройдёт.
- Ещё не прошло.
- Прошло.
- Год и десять месяцев, я считала.
- А я считал - уже два года.
- Царствие ей небесное. Вань, а у неё что, правда, рак был? А то, некоторые говорят, последствие аборта.
- Уже неважно.
- Бедная. Намучилась. Это, случайно, не у тётки Нинки она?
- Да какая разница, пусти лучше.
- Тётка Нинка, представляешь, она мне сама говорила, она не уничтожала зародышей, а спиртовала их в банках, говорит, насобирала коллекцию. Ужас, да?
- И правда, ужас.
- Она говорит, перестала этим делом заниматься после того, как с твоей Светой это случилось. Как это тётке Нинке повезло, что в тюрьму не попала.
- Какая тюрьма. Это мафия. Всё тип-топ у них везде.
- Куда ни сунься - мафия. Что за дела.
- Конечно. По всем направлениям. Так и Нинка.
- Интересно, а как её мафия называется.
- Мафия подпольных абортов, наверное.
- Слушай, Вань, а зачем вы аборт затеяли, такое счастье привалило, первый поздний ребёнок, и на тебе...
- Да она тайком. Я не хотел. А она как узнала, что урод родится, то как безумная стала. Не хочу, боюсь, утоплюсь...
Аня молчит. На неё произвело впечатление услышанное. В ноздри бьёт терпкий аромат мужского парфюма.
- Ань, а чего муж твой уехал?
- Не уехал, - сбежал. А из-за мафии. Он под флагом перестройки решил своего шефа, директора телеателье, спихнуть. А шеф Сергею по возрасту в отцы годится. Пошёл мой муж к соседу - следователю из ОБХСС, тот жил в нашем доме тогда, а позже на повышение пошёл, сейчас по району всю их контору сыскную возглавляет. Сергей снабдил этого дядю ценной, по их меркам, информацией про схемы воровские в телеателье, как директор с работы запчасти тащит, то-сё. А мне хвалился, что сам скоро его место займёт. После его доноса появились в телеателье люди из ОБХСС. Допросы, опросы, проверки... Но очень скоро стало ясно - напрасно Сергей старался. Шеф его ещё тот калач тёртый. Всё схвачено, везде проплачено. Связи о-го-го. Своя мафия - снизу доверху. Ещё бы. Всю жизнь, можно сказать, на этой должности. Всю жизнь в этом районе. А у Сергея никаких связей нет. И вообще ничего нет, кроме желания самому стать директором. Мы тогда только-только в район переехали, а Сергей, как высококлассный специалист, сделал карьеру, из рядового телемастера - в заместители директора. Можешь представить, как был его начальник изумлён, когда узнал, кто именно козни против него затеял. И тогда к Сергею приехали мафиози. Тут, у нас под окнами, с ним беседовали, и предупредили: не уберёшься из области в двадцать четыре часа - твой труп в реке найдут. Он и убрался.
- А ты?
- А я и рада.
- Чего это?
- Та. Надоел он мне. - И добавляет, вспомнив об оставшемся без отца сынишке: - Глупой я тогда была очень-очень.
Они помолчали.
- Кстати. Спасибо тебе.
- За что?
- За сына. Ты здорово ему помог. Не цепляются теперь к нему. Зауважали. Во как.
Она смеётся.
Он снова дёргает дверь.
- Так что? Ты обещала.
- А что скажет Света?
- Покойницы не говорят.
- Но ведь загробная жизнь существует. Доказано.
- Давай поговорим у тебя. А то соседей разбудим.
- Давай в другой раз.
- Что в другой раз?
- Поговорим в другой раз. Всё. Пока.
Она заглянула в комнату Саши. Лицо уже не чумазое. Вымылся перед сном с земляничным мылом. У Саши земляничное мыло любимое. Пахнет приятно. Она улыбнулась.
На кухне зажгла купленную в городском храме восковую свечку «от зла». На холодильнике для этой цели у неё всегда наготове жестяная крышка для консервирования, к ней она лепит свечки. Рядом, поверх листика перекидного календаря, бумажная иконка Богомладенца на руках у Богородицы.
Спать в этот раз решила лечь в комнате Саши, бросила на пол поверх коврика одеяло. Она любила спать в одной комнате рядом с сыном, ей так спокойнее.
Засыпая, она отгоняла воспоминания о расстреле на дороге, вспоминала бывшего мужа, думала о Ване, обдумывала, как сократить свою новую статью, и, наконец, уснула с лёгким чувством и мыслью о том, что Пачула-то ведь ей жизнь спас. Мог о ней и не вспомнить, а он ещё и дверь ей открыл. Панихиду за него закажу, и молебен благодарственный, подумала уже где-то внутри своих снов.
...На рассвете кто-то заколотил в дверь.
Она спросонья, в ночнушке, выбежала в испуге из спальни, запутавшись ногами в одеяле, и очутилась вместо прихожей в тёмной пещере. Горло сдавило от удушливой гари. Торопясь, рванула цепочку, распахнула входную дверь, побежала босиком мимо стоявшего на пороге соседа открывать подъездную дверь на улицу, чтобы сквозняком вытянуло чад из квартиры. «Это меня мафия подожгла!» - подумала, ужасаясь.
Ваня смотрел ей вслед:
- Ты вроде горишь?
Она не отвечала, охваченная паникой.
Она бегала босая по холодной с ночи земле, лихорадочно искала в утренних сумерках среди цветочной клумбы камешки, и в страхе озиралась, в ожидании автоматных очередей от мафии. Дрожащими руками заложила найденное в дверь, но это не срабатывало, дверь снова закрывалась. Ваня принёс свой табурет, поставил между порогом и дверью.
Он был всё в тех же спортивных синих штанах, ветровке с иностранными буквами, лицо сонное, его тянуло зевнуть.
- А я, знаешь, вышел пораньше в бригаду, пока наших соберёшь, да кто-то опоздает, надо разбудить, а тут чую - тянет гарью. И вроде от тебя.
Кухня и зал потемнели. Огонь свечки перекинулся на пластиковый телефон, чад от тлеющего телефона пошёл коптить. Потолок - как смола, под чёрной бархатной скатертью. Траурная бахрома с чёрными сосульками по всему потолку колыхалась в воздухе.
- Ты, мать, под счастливой звездой родилась. И Сашка твой тоже, - сказал Ваня, он приоткрыл дверь в детскую, взглянул на спящего Сашу, на самодельную постель Ани на полу.
В детской было чисто.
- Как это тебя подтолкнуло дверь закрыть в спальню? Видишь, как тебя судьба ведёт. Дверь не закрой, и всё, на том свете вы бы с сыном уже беседовали с моей Светой.
Аня кивнула, она не могла прийти в себя от случившегося. Ваня принёс из детской её тапки и плед, дверь за собой снова плотно закрыл, она укуталась. Он распахнул настежь окна. От сквозной волны утреннего воздуха стало легче дышать.
Она оглядывала квартиру и до неё начинало доходить, что всё это придётся приводить в порядок.
- Ладно, не переживай, радуйся, что с сыном заново родились, - сказал Ваня. - Я на что рядом? Белить умею, у себя в комнатах всегда сам белю. Ремонт тебе забабахаем, мужиков возьму с бригады. День-два, и всё в ажуре, даже лучше.
Проснулся Саша. Вышел босиком - худой, в трусах, с большими от удивления глазами.
- Тапки надень, пол, гляди, в копоти, - сказала Аня.
- Ого, что это у нас?
- Пожар.
- А мы?
- А мы, Саш, живы, - отозвался Ваня.
- А телефон-то, гляньте, какой красавец, - Аня показывает на холодильник, там вместо телефона расплавленное месиво, деревянная столешница холодильника превратилась в золу.
Ваня вместе с Аней удивляются, что обгоревший поверху холодильник по-прежнему морозит, и оба хором нахваливают советское качество.
- Моя помощь нужна?
- Иди, Сань, досыпай. Всё путём. Днём будешь помогать, - голос у Вани весёлый.
| 
Загружено:
