/Ромашки

- А ты настырный, - улыбаясь, сказала она. - Да вот только все вы такие до поры, пока не добьетесь своего.

- Я другой! - произнес Каныбек с дрожью в голосе.

- Я заметила. Судя по виду ты вряд ли богат. - Он сконфузился и принялся поправлять одежду, поэтому она поспешила добавить: - Но это к лучшему... Не сможешь оскорбить, обидеть...

- В смысле?

- Ну, если не богат, то и не станешь пытаться меня купить... Как вы все не поймете, деньги в делах сердечных совсем не важны и...

- А что важно? - перебил он ее.

- Мне казалось ты знаешь, - улыбнулась она. - Ей богу, я все еще хочу верить в принца, но мне двадцать два и цветами меня уже не удивить. Я вижу ты юн и простодушен. Твоя наивная, неиспорченная вера в любовь, которой не существует, заключается в этой розе, и ты держишь ее с таким трепетом, а я уже не верю цветам. Посмотри, все ими заставлено. Они так стараются, как будто если я утону в их подарках, то исчезнет все, что делает всех людей в мире несчастными. Я устала от папиных сыночков. Они совсем не знают, что есть в жизни то, чего нельзя купить.

- Я не пытаюсь тебя купить - оправдывался он.

- Знаю, знаю. Я не про тебя... Вот скажи мне, почему именно ты? Почему я должна выбрать твою одну розу из ста других, что здесь лежат?

- Она особенная - это королева дня. Ни одна из этих не сравнится с нею, - он показал пальцем на кучу цветов, которые действительно засыпали ворота во двор. - Королев не бывает тысяча или даже одиннадцать, что тебе носят в букетах. Потому я и ношу по одной - лучшее для лучшей. Сегодня. Сейчас.

Это самое непонятное, что я слышала в жизни.

И  она засмеялась.

Он лишь улыбнулся в ответ.

- Ну, что мне с тобой делать? - произнесла она. - Я другого полета. Ты не знаешь меня. Не знаешь, чем я живу и чем занимаюсь. Не знаешь моих родителей - они точно будут против и никак не допустят, чтобы я вышла замуж за чабана, даже за такого симпатичного как ты. - Он, выпятив грудь, радостно улыбнулся. - Дослушай, - пригрозила она пальцем, - о чем это я..? Ах, да, в общем миллион причин и  сама судьба, хоть я в нее и не верю, против того, чтобы у нас могло что-нибудь получится.

Он хотел возразить, но она продолжила.

- Но поскольку я не верю в судьбу, я дам тебе шанс, чтобы ты сам убедился и отстал наконец. И надеюсь Арлан об этом не узнает. А хотя пошел он... И все туда же... Что смеешься, и ты туда же, - она засмеялась. - Ну понял? Ты в гонке! Большой гонке. Удиви меня. Срази наповал. Покори мое сердце, чтобы я не смогла думать о других. Соверши подвиг ценою в жизнь, - сказав это, она подошла к нему вплотную, вдохнула аромат розы, а затем пристально посмотрела ему в глаза и словно заклинание произнесла: - И я клянусь, что навеки буду твоей. - Вырвала розу из его рук и скрылась за воротами своего дома.

А он остался стоять в оцепенении. И губы его едва заметно шевелились: «Непокорная судьбе, волна среди океана стремится дотронуться до луны - моя Айтолкун».

***

Айтолкун не спешила домой. Нюхая розу - его розу, она стала прислушиваться к своему сердцу. Почему из всех парней именно он? Отчего ему так легко, без усилий удалось заинтересовать ее? Почему он вызывает непонятные чувства, а дыхание перехватывает, когда он смотрит. Почему душа так рвется к нему, будто знает его уже тысячу лет?

Улыбка не сходила с ее лица. Безотчетная радость царила в душе оттого, что это происходит с нею. Неведомые чувства обуревали. Айтолкун решила последовать сердцу. Она беззаботно произнесла: «Если суждено ему удивить меня, то это мой принц и я покорюсь, повинуясь судьбе».

Она разуверилась в существовании мужчины, готового пожертвовать жизнью ради любви - ради нее. Того, кто предназначен ей свыше. И стала терять надежду. Но он был другим. Совсем не похожим ни на одного из тех, кто был до него. Она поняла это с первых минут, когда он, робко переминаясь с ноги на ногу, стал неумело выражать свои чувства к ней.

...На следующее утро Айтолкун проспала и была не в настроении. Она хмурила брови и кривила губы. Пнула босоножку, когда ремешок отказывался застегнуться, дергала со злостью сумку, будто она во всем виновата, когда не нашла ключи. Но стоило ей открыть дверь, черные тучи мгновенно развеялись, а губы разошлись в улыбке. Она увидела под ногами одинокую розу - его розу. Айтолкун подняла цветок и стала оглядываться по сторонам. Спрятала нос в бутоне розы и тихо произнесла:

- Ну, хорошо удивил!..

Вдруг, вспомнив, прокричала:

- Гера?! А ну-ка ко мне! Гера!».

Послышался лай, выбежала овчарка, подошла к Айтолкун и, приветствуя, потерлась боком о ногу хозяйки. Потом присела рядом и вопросительно уставилась на хозяйку.

- Ну? Ничего не хочешь мне рассказать? - спросила Айтолкун, поднося розу к носу собаки.

Та лишь повиляла хвостом в ответ и отвернулась.

- Стыдно, да?.. Понимаю... И как так получилось, что он смог пробраться незамеченным?

Гера легла перед Айтолкун, устроив морду на вытянутых передних лапах. Хозяйка потрепала любимицу по холке :

- Не сердись родная. Я ведь знаю, что случилось. Ты тоже почувствовала, что он  особенный, а потому и не стала ему мешать...

***

На следующий день она нашла розу на том же месте и это  снова заставило ее если не удивиться, то улыбнуться. Наслаждаясь ароматом, она заметила, что роза действительно незаурядна. Не так необычна, как говорил Каныбек, но бутон, лепестки, стебель, листья и даже колючки были словно нарисованы художником-перфекционистом до мельчайших деталей.

Она не могла выбросить из головы мысли о нем. А перед сном, закрыв глаза, она видела, как они, наполненные счастьем, играют со своими детьми в цветущем саду своего дома. И ничего более им не надо.

Она ждала и даже искала встречи с ним, но он не появлялся. Роза под дверью стала привычной и уже лишилась умения удивлять, однако она все равно поднимала цветок с земли и оставляла ее погибать в домашней вазе. Это стало для нее ритуалом. Но она ждала большего...

Через месяц Айтолкун стала изнывать от догадок почему он ежедневно приносит по одной розе, но не желает появиться сам.

...Прошло полгода, и надежда покинула ее. Она стала забывать, как Каныбек выглядит. Он разочаровал в стократ сильнее, чем сумел удивить. Айтолкун предала мечту о великой любви и браке, полном счастья. После долгих размышлений она взвесила все и выбрала приличного парня из всех имеющихся ухажеров.

...Прошел год со дня встречи с Каныбеком. А домашняя ваза Айтолкун также каждое утро принимала свежую розу.

Свадьбу с тем, кого она не полюбила, но стала уважать, назначили через два месяца. Все было решено и подготовлено к указанному дню. Родители жениха были состоятельными. А что нужно родителям дочери, которую они выдают замуж? Нужно, чтобы дочь была счастлива, ну или чтобы попала в хорошую семью. Поскольку родители Айтолкун никогда не ведали о душевном состоянии дочери и сами понятия не имели о счастье, они без труда пришли к согласию со стороной жениха. Будущее молодых было обговорено и предрешено.

И, пожалуй, так бы и канула в небытие история с Каныбеком, если бы в один из дней, открыв дверь Айтолкун не нашла розу - его розу, к которой привыкла как к воздуху. Она не придала этому особого значения, но позже все же подумала: «А ведь это первый раз за год, когда он оставил меня без внимания. Наверное, что-то важное случилось, раз он не смог ее принести».

Но и на следующий день цветка не было. «Может, заболел?» - подумала она.

Прошли недели и наконец исполнился месяц с момента, как она перестала получать его ежедневную розу. «Вот и конец так и не начавшейся истории о великой любви»,  - грустно вздохнула она. Однако выбросить его из головы так и не удалось. Поставить точку оказалось непосильной задачей. Айтолкун страдала от того, что она накануне свадьбы думает о другом. И она злилась на Каныбека, как на причину неприятных чувств. «Нет, ты так просто не отделаешься. Скажешь мне все в глаза! И только после того, как ты будешь меня молить о прощении за все причиненные страдания, я вычеркну тебя из своей жизни», - решила она.

Оделась в то, что попалось под руку, забыла сумочку, не закрыла дверь и пошла к дому, который давно уже знала.

Постучала в дверь дома Каныбека.

Послышались шаги и дверь отворилась. Но на пороге стоял не Каныбек.

- Айтолкун? - спросил мужчина в дверях.

- Да? - Она удивилась тому, что ее знает незнакомый человек.

- Я Жаныбек, брат Каныбека.

- При других обстоятельствах я бы сказала - приятно познакомиться, но вы не могли бы мне позвать Каныбека? Это срочно!

- Не могу.

- Почему?

- Потому что он сейчас лежит у подножья вон той горы,  - он показал пальцем на одну из гор в отдалении.

- Отлично, тогда я найду его там. До свиданья!

- Стойте! - крикнул вслед Жаныбек. Она обернулась. - Вы не поняли, он возлег там навечно.

- Что? - в недоумении спросила она.

- Он умер... - выдавил из себя брат. - Я похоронил его неделю назад.

Пораженная она застыла на месте. Во рту пересохло. Она подошла к Жаныбеку, обняла и горько заплакала вместе с ним.

***

 Айтолкун нашла ответы на мучавшие ее вопросы и обрела новые загадки, с которыми ей суждено будет жить.

Она узнала, что Каныбек, с того момента как встретил Айтолкун, тайком от семьи поднимался спозаранку и взбирался высоко в горы, в теплицу Айгена - отшельника. Каныбек проводил там часы, разглядывая каждую из роз в теплице. А после находил лучший цветок и спускался к ней, чтобы под покровом ночи, незаметно, пока все спят, оставить у дверей драгоценный подарок.

Он сходил с ума, но не смел явить себя ей из-за болезни. Он пожертвовал желаниями, разрушил грезы, которые питали его, убил отраду дней последних и отравил себя, чтобы ее мечты выжили.

Он думал, легче всего не ходить вовсе; не делать того, что он делал. Он знал, его дни сочтены... и больше всего он не хотел, чтобы из-за него страдали любимые люди. Он даже уговаривал себя оставить в покое бедную девушку. Уйти в горы со скотиной и дело с концом... Не пройдет и месяца как она забудет.

Но было поздно, она уже была не властна забыть.

Жаныбек ничего не знал и не подозревал о серьезной болезни, пока Каныбек не слег в постель. Тогда-то он и узнал от брата об Айтолкун. Ему пришлось бегать в горы - искать лучшую розу, приносить тайком домой на поверку Каныбеку, а после доставлять к дверям Айтолкун. И все, чтобы успокоить брата, который порывался сам идти за цветком.

Каныбек знал, что уходит. Он знал это также, как и то, что она придет...

Айтолкун раскрыла небольшой листок, который ей вручил Жаныбек, и прочла: «Клянусь, я найду тебя в следующей жизни и исполню твои мечты... В этой удивить тебя так, как ты хотела, не получилось».

Не вытирая слез, она заставила себя улыбнуться, и, кивая головой, произнесла: «Получилось!».

...В положенный день и час Айтолкун покинула родное гнездо, чтобы хранить очаг другого дома.

***

Каждый день на могиле Каныбека вне зависимости от времени года стали появляться букеты из ромашек. С летом все понятно, но увидеть на могиле букет из свежих ромашек зимой... Молва разлетелась далеко за пределы села. Жаныбек был удивлен и хотел узнать кто же это осыпает могилу его брата цветами.

Будет ложью сказать, что Жаныбек не подозревал в происходящем чуде Айтолкун. Но ночью, когда выходил во двор курить и оставался один, он задавался вопросами: «Как это она умудряется найти цветы зимой? Как, ускользнув из постели мужа, скрывала свое отсутствие?.. Именно из постели, потому что таинственный даритель пробирается к кладбищу ночью, непременно  в темноте, чтобы не увидели. А еще дорога на кладбище в гору идет, на машине незамеченным не проехать, а пешком часа два пути. Не говоря уж о темени... Тут мужики боятся...»

...Спустя годы безрезультатных попыток найти безутешно пораженного скорбью, интерес к этой истории ослаб.  Все закончилось, но не для Жаныбека. Ведь он посещал могилу брата и видел, что это продолжается... продолжается вот уже сорок восемь лет. Сорок восемь долгих лет каждый день на могиле брата лежат свежие ромашки.

Жаныбеку исполнилось семьдесят шесть лет и его любимым занятием было часами напролет сидеть на деревянном табурете возле могилы брата. Он молил Бога о встрече с человеком, который не оставил брата до последнего. Он жаждал встречи, чтобы преклониться пред ним, изо всех сил поблагодарить и со спокойной душой уйти из жизни. Порой не законченные дела - бремя ответственности, питают нас и, придавая сил, продлевают нам жизнь. Жаныбек многое повидал в жизни, во многом преуспел, но сейчас он жил, чтобы отплатить за добро человеку, которому Каныбек был столь дорог.

Человек этот не пришел, по крайне мере сам - его привезли...

Стоял солнечный, летний день. Пообедав, Жаныбек взял свой деревянный табурет, да подушку, попросил уложить в сетку бутыль с чалапом, заготовленным еще вчера, и буханку хлеба без корки. А затем по обычаю велел отвезти его на кладбище - к брату. Всё как всегда, а потому никто не спорил и все принялись исполнять. Скоро Жаныбек с внуками стали подъезжать к месту.

- Что там такое? - спросил один из внуков.

- Где? - спросил второй, останавливая машину.

Не успел Жаныбек выйти из машины, как внуки кинулись бежать к могиле, у которой несколько мужчин выкапывали останки.

- Вы что творите? - кинулся с кулаками внук. Второй поспешил на помощь.

Когда Жаныбек подошел ближе, в одном из рабочих он узнал знакомого мальчишку. То был внук односельчанина, который каждое лето торговал абрикосами на центральном базаре. Драку удалось остановить. В свою очередь и мальчишка узнал дедушку Жаныбека. Из его слов стало понятно, что хоронят здесь очень богатую особу, в юности овдовевшую и унаследовавшую большое состояние. Перед смертью она изъявила свою последнюю волю - похоронить ее в одной могиле с Такиевым Каныбеком Амангелдиевичем. С чем связано ее желание она не открыла никому и унесла секрет с собой на небеса.

- А что удивляться?.. Да с такими деньгами и связями, еще и в нашем селе, можно любого до последнего волоса выкупить, не то что эти бумажки разрешительные... Ах, бумажки!.. - Он стукнул себя по лбу, стал копошиться и искать в карманах. Затем вынул смятую бумажку и, расправив, протянул Жаныбеку.

Жаныбек достал из пиджака очки и долго смотрел на бумажку. Вдруг руки его задрожали. Грудь сдавило. Лицо искривилось от боли. Он выпустил из рук документ и, всхлипывая, упал на колени. Открылся долгожданный ответ на сорокалетнюю тайну. Он взмолился, благодарно взирая на небеса за то, что Господь позволил узнать...

Внуки и рабочие испугались. Все разом бросились поднимать старика на ноги,  один из внуков вытащил табурет из машины. Старика усадили. Убедились в его удовлетворительном самочувствии, и мальчишка вспомнил о документе.

- Документ!  - крикнул он, озираясь вокруг.

И увидел бумагу, которую ветер, играя, гонял из стороны в сторону. Мальчишка поймал болтающийся на ветру листок и не без интереса прочитал. Ничего необычного. Таких документов за свои семнадцать лет он видел уже с полсотни. Те же умные слова, да побольше! Все-таки официальный документ, надо же запутать, чтобы читать было невозможно, а значит и придраться. Та же форма, те же печати... только фамилия, имя и отчество новые - Кадыркулова Айтолкун Абдылдаевна.

...Спустя дне недели старик Жаныбек с улыбкой на устах покинул этот мир.

А охранник - друг Жаныбека, нередко коротавший с ним время на кладбище, зная об истории влюбленных, стал замечать, что букеты с ромашками более не появляются у памятника Каныбека - переделанного и теперь уже совместного с Айтолкун.

Казалось, пришел конец истории, и забвению предала влюбленных земля... Но одним ранним летним утром на земляной горке возле памятника Каныбека и Айтолкун взошли побеги и зацвели ромашки.

/Отец

Часы пробили полпятого, когда самолет сел...

Несколько минут я простоял в очереди уставших людей. Забрал багаж и наконец вырвался в общую залу, где у стоек, перевязанных красными лентами, в ожидании столпились чьи-то родственники, друзья, провожатые. Они пристально следили за прибывающими пассажирами, чтобы не пропустить нужного, каждый своего человека.

Я написал письмо; предупредил: «Прилечу в этот четверг». Однако отца я так и не увидел среди встречающих. «Обиделся. Не простил... Да и по праву!..» - подумал я.

Покидая здание аэропорта, я оглянулся в надежде и побрел к выходу. Автоматические двери разошлись. Я оказался на улице. Обдало пронизывающим ветром, и я поспешил в сторону остановки.

Вдалеке я увидел бескрайние поля тёмно-коричневого цвета и одинокие, обветшалые, осиротевшие дома - наши, в которых все мы выросли...

«Родина!» - отозвалось гулким эхом в груди. Я остановился и закрыл глаза, чтобы насладиться мгновением.

...Более часа добирался до родного села. Нарочно попросил водителя такси остановиться за квартал от дома. Надо было прогуляться - собраться с мыслями; все-таки двадцать лет не виделись.

Увидев родную изгородь, замедлил шаги и стал приглядываться. Калитка была отворена. Прошел во двор. Осмотрелся. «А ведь ничего не изменилось за двадцать лет». Грустно мне как-то стало. Дом, казавшийся в юношестве огромным, сейчас виделся маленьким. Сарай стоял недостроенный; не забуду, как летними днями мы с отцом укладывали жженый кирпич, возводя стену, а он приговаривал: «Это ведь сынок, все тебе останется... а стало быть, и твое... так сказать для тебя делается». Мне тогда было десять... Разумеется, в этом возрасте не придал особого значения словам отца. Только сейчас, после двадцати лет, отданных чужбине, я познал, как дорог мне обветшалый дом, недостроенный сарай, разбросанные по грязи камни, чтоб не запачкать ноги, да неисправная колонка посередине. Все предметы, вещи, лежащие на участке, я тотчас узнавал. Они вызывали воспоминания, связанные с детством - с беззаботной порой.

Я не спешил. Мне не хотелось прогонять приятные, волшебные мгновения прошлого, поглотившие меня.

Вдруг я услышал тяжелый, томный звук, донесшийся из сарая.

- Ах ты!.. Царица полей! - последовало за звоном.

«Отец» - дрогнуло внутри. Я бросил сумку наземь и  вбежал внутрь сарая. И слова не сказав, крепко обнял отца. Он стоял спиной к двери и с испугу, было, оттолкнул меня, но признав, схватил за плечи: «Петр! Неужто ты?! Вернулся, вернулся-таки!.. Мой сын! Петенька!..»

Потом мы пили чай.

- Ах ты!.. Царица полей! Смотри, как вымахал! - сказал отец, а затем продолжил, показывая рукой: - А я ведь тебя вот таким помню...

- Да... - понурив голову, выдавил я. - Двадцать... Двадцать лет... когда... Отец, ты... - Я хотел объясниться, но он прервал.

- А ты чего не известил, что приедешь раньше написанного сроку? - недоумевал отец.

- Так ведь я по плану прилетел. Просто мы не рассчитали time difference... Как сказать по-русски?.. Время не учли... Это я в такси понял, когда шофер начал рассказывать про загруженность дорог по пятницам, а на моем телефоне был еще четверг. - Я достал гаджет и показал ему.  - Вот смотри, это Америка, видишь там рано, а здесь уже вечер... Я написал в письме California time и по ним прилетел. А ты подумал по местным.

- Тьфу ты... Царица полей! Вишь что значит возраст, не шестьдесят все-таки...

- П-пап, а папа? А ты чего там, в сарае делал? Тяжести какие-то поднимал... Ремонт?

- Да, порази царица полей, трубу эту!.. - Махнул он рукой. - Думал, успею до твоего приезда, до завтра, значит, выкопать яму поглубже да трубу эту самую проложить, чтоб ты в арыке ноги не вымочил. Но не тут-то было... - Он недовольно потряс головой. - Ум - то до сих пор юн, и привычки на месте, а руки уже не те...

И только тогда я увидел, как он постарел...

А ведь в былые времена отец считался в деревне человеком, одаренным от Бога силою. Однажды заехал далеко в горы искать, что остановило подачу воды в округе. Нашел и устранил неполадку. А когда возвращался, осел, на котором отправился в путь, занемог и повалился. Отцу стало жалко животное. Он взгромоздил на плечи скотину и донес на себе до села. Первые мужики деревни завидовали его популярности. Виною всему - видная внешность отца. По нему сходили с ума бабы из округи, тайно воздыхая по его рукам с торчащими венами и по широкой груди. А до голоса его так и вовсе из самой церкви приходили; просили подсобить хору на воскресных богослужениях, да только отец все отказывался. «Не пристало мужчине петь», - говаривал он. А мне думалось, боялся за свою репутацию серьезного мужика - спартанца.

Сейчас по моим подсчетам отцу шел семьдесят седьмой год. Я всегда знал и помнил его могучим человеком, находившимся в расцвете сил. И оттого мне было еще тяжелей лицезреть нового, родного - обессилевшего старика. Не смотря на живость движений, я чувствовал, что силы покидают отца. Кожа сморщилась и покрылась складками. Лысина поблескивала на голове. Тело исхудало, аж кости проглядывали. Руки тряслись. Ногти пожелтели и  потолстели. А беззубая челюсть стучала, ударяясь, каждый раз,когда отец силился сказать.

Я приметил - отцу жилось тяжело и бедно. Протертые, выцветшие, местами заштопанные вельветовые штаны, неумело починенная обувь и негодная, прохудившаяся куртка да тот же чепец, в котором провожал меня в аэропорт.

Когда плохо близкому человеку, невольно и сам страдаешь. А когда не можешь изменить ситуацию, не можешь ничем помочь - начинаешь болеть душою. Я бросился ему в ноги.

- Отец! Прости, прости сына ты своего заблудшего... Батенька! - взмолился я, все сильней прижимаясь и обнимая отца.

-Ну, будет! Успокойся сынок!.. Ну, ты чего?! А? - произнес отец, похлопывая меня по спине.

***

За окнами стемнело. На душе полегчало; давящее бремя непрощенности вымыло слезами.

Отец взял меня за плечи и, вглядываясь, спросил:

- Ну и отчего мужик, сорока лет отроду, плачет, а? Что ревешь? Отчего страдаешь?

- Отец, ты уж прости сына своего. Ты был прав. Кругом прав. Чужбина - она чужбина и есть. С чем уехал, с тем и приехал. Все потерял. Трудился, не жалея здоровья, и каждый день думал, что вот-вот, не сегодня, так завтра наступит час, когда выбьюсь в люди и все наладится; тебя заберу, а там заживем как на отдыхе. В этой погоне за мечтой и прошли двадцать лет. А когда отбир... - осекся я. - Когда потерял все, ведь никто не помог - люди там такие. Ни друзья, ни соседи... никто батя, никто!..

На минуту воцарилось молчание.

- Да и плевать!.. Прошли двадцать лет впустую, себя не жалко... Единственно важное, что заставляет страдать - я тебе совсем не помог. А ведь когда уезжал, обещание давал  - буду деньги отправлять, и жизнь твоя улучшится...

- Ну, так слово сдержал-то, хотя и отчасти. А капитал-таки высылал исправно, - тихо сказал отец.

- А толку?! Посмотри, как ты живешь! И всему я - причина, кругом я виноват!.. - Я не выдержал; голос задрожал, дыхание перехватило, и я заплакал.

Мне стало стыдно своих слез и я отвернулся, чтобы не позориться перед отцом. Прислонившись к печи, тихо всхлипывая, я силился унять чувства. После недолгого молчания я услышал позади, как отец отодвинул стул и размеренными шагами подошел ко мне.

- Ну, будет. Ляг-ка ты спать, устал с дороги. Да и мне пора уж отдохнуть, - он похлопал меня по плечу и удалился.

Когда я вошел в свою комнату, нахлынули воспоминания - сокровенные, те самые, что противостоят повседневному негативу и всеобъемлющему злу, и которые приходят на помощь в тяжелые минуты жизни...

Комната моя не изменилась с детских времен: деревянная кровать у стены, письменный стол у окна да пара стульев, двустворчатый шкаф для одежды в углу, подвесная полка с книгами. На кровати лежал мой друг, старше меня на восемь лет, так и не выросший с тех времен - плюшевый медведь - Мишка. Помню, мне шел седьмой год, и я бежал второпях за автобусом, опаздывая в школу. Споткнувшись, упал на полном ходу, а когда встал, увидел, что у Мишки оторвало лапу. Глотая слезы горечи и обиды, укоряя себя, я наскоро схватил раненого и побежал, не жалея ног, обратно к отцу, чтобы вылечить друга. Обливаясь слезами, я прибежал во двор и закричал во весь голос: «Папенька, прошу тебя, спаси его!»  Тот не на шутку испугался. Но разобравшись, стал жалеть меня и смеяться. Я клялся, что буду примерным учеником и хорошим сыном, если отец сумеет воскресить Мишу. Друг отделался несколькими швами, но пережитые потрясения меня многому научили.

Наслаждаясь прошлым, я забылся сладким сном...

***

- Петя, подъем сынок! Ехать надобно, - отец раскрыл шторы. Солнечные лучи проникли внутрь комнаты.

- Куда? - сонно осведомился я.

- В банк!.. Ты документики то возьми - глядишь, пригодятся, - улыбнулся он.

Я не придал значения поведению отца. Наскоро оделся, умылся, отхлебнул чаю, и мы отправились в путь.

Старенький, бежевый, местами проржавевший «жигуленок» тарахтел то и дело, выплевывая клубы черного дыма. Отец не переставал дергать рычаг скорости передач, перебирать ногами педали и стучать по панели. От усилий челюсти его пришли в напряжение. Казалось бы эти обстоятельства должны были омрачить поездку, но отец не терял радостного расположения духа...

Мы вошли в банк. Точнее небольшое отделение одного из крупнейших банков страны. Помещение было уютным. Я быстро понял, что отец здесь гость особый:

- Вадим Петрович! Родненький вы наш, кажись, снова забыли? - кудрявая женщина лет пятидесяти с короткими золотистыми волосами подошла и обняла отца: - Ведь только первое число, до пятнадцатого еще пожить надо!..

- Леронька, сегодня особый случай! Знакомься, сын мой  - Петр Вадимович!

- Мать моя женщина! - воскликнула та. - Думала не доживу. Маня, а Маня?! Гляди, кто приехал! - прокричала она, обращаясь в сторону кассы.

- Что? - раздался в ответ приглушенный голос.

- Петр Вадимович - сын Вадима Петровича!

- Не слышно!.. У меня клиент. Сейчас отпущу его и подойду.

- Я говорю, сын Вадима Петровича приехал... А не хочешь, не вылезай! - отрезала тетя Лера и повернулась к нам. Она сложила руки и, улыбаясь, склонила голову набок.

Ударяясь о дверной проем кассы, выглянула тучная женщина, ростом чуть более полутора метров, на вид лет шестидесяти. Она закрыла дверь ключом и направилась к нам. Подойдя, оглядела меня. Затем, взглянув на отца, спросила:

- Неужто и в самом деле он?

- Он самый-с!

Она обняла меня:

- Так вот ты какой!..

Все глядели на меня с умилением.

Я недоумевал.

Нас усадили за стол к тете Лере. Она затребовала мой паспорт. Я посмотрел на отца. Он одобрительно кивнул. Я протянул ей документ. Она сверила его с какими-то бумагами из шкафа и не без радости произнесла: «Все верно!».

- Ну, вот и отлично! Гоните-с наши деньжата, милые господа аферисты! - отец громко захохотал.

Тетя Лера села на рабочее место и, вглядываясь в монитор компьютера, спросила:

- Все будем снимать со счета?

- Нет, разумеется. Чуточку себе с Манькой оставь. Благодарность наша, так сказать и вы за мой праздник порадуйтесь.

- Ах, Вадим Петрович, какой же вы все-таки неисправимый. Аж плакать хочется. Ведь знаете - не положено, - сказала тетя Лера.

- Ну, конфеты так конфеты, - качая головой, сказал отец.

- Ничего не надо. Рады не меньше вашего, Вадим Петрович. Неужто не видите?! Ну, так что? Закрываем счет?

- Батя, что за деньги? Что за счет? - наконец спросил я.

Тетя Лера удивленно посмотрела на отца.

- Неужто не знает? - спросила.

- Да куды там! Не ведает даже-с! А знал бы, ни в жизни позволил...

- Да что тут такое происходит?! Довольно, бать, о чем речь?

Отец отвел взгляд. Его челюсть пришла в напряжение. Он сжал трясущиеся кулаки, чтобы не показать своих слез перед дамами.

Тетя Лера подошла к отцу и обняла, прижавшись щекой к его плечу. А Марина Витальевна стала объяснять:

- Петенька, знакомы мы с Вадимом Петровичем уж двадцать лет; сдружились давно. А потому и тебя знаем и любим как родного. Я и Лера свидетели - сын за все время ни разу не забыл про отца... Всем бы таких детей!.. Двадцать лет ты каждого пятнадцатого числа отправлял денег, чтоб отец не помер с голоду. Двадцать лет!.. - Потрясла пальцем. - Ой, не могу... - Она отвернулась и стала обмахивать лицо бумагой.

- Двадцать лет назад, когда пришел первый платеж,  - продолжила тетя Лера, - Вадим Петрович открыл у нас счет на твое имя и по закону только ты можешь снять накопленные деньги. С тех пор он клал на этот счет каждый присланный тобою перевод. Сумма там уже приличная набежала. Ой, что же это я?! Сейчас, секундочку, я скажу...

Я взглянул на отца. Он более не испытывал напряжения, а только улыбался.

- А на что они мне спрашивается?!- сказал он. - Куды их девать, когда все у меня в достатке и ничего мне не надобно?! Все есть у меня... и хлеб, и чай, и тепло мне, и сам я, слава Господу, во здравии. Ничего мне не надобно без него! Ни сарая, ни трактора, ни плуга, ни скот... - он не договорил.

Я бросился к ногам отца и, судорожно рыдая, стал целовать его сапоги.

- Один миллион шестьсот семнадцать тысяч сомов, - озвучила сумму на счете тетя Лера.