Сергеев уже распахнул дверь кабинета, когда его окликнула Ольга Леонидовна. Когда-то, лет тридцать назад, она была его секретаршей. Сегодня возглавляла целый отдел помощниц и «инспекторов приемной». Куда бы Сергеев ни переходил за эти годы, Ольгу он перетаскивал за собой. Она была на три года старше Сергеева и относилась к нему, как «его вторая мама». Никаких «отношений» с нею начальник никогда не допускал. Но десятилетия существования бок о бок создали доверие и почти родственную близость.

- Владимир Владимирович, - сказала Ольга сдавленным голосом. - Вам звонили из Н-ска и просили передать: «Кацман умер».

Сергеев кивнул, мол, понял, и вошел в кабинет.

...За обычной текучкой: документы, посетители; выход в учебную студию, чтобы посмотреть, как идут съемки у Самойленкова, которому предрекали будущность второго Сокурова или третьего Тарковского, но и характерец у начинающего гения был соответствующий; звонки Сельянову и Соловьеву; поездка на «Мосфильм» к Карену, - день прошел незаметно, и о сообщении из бывшего родного города Сергеев не вспоминал. Только по пути домой, сидя на заднем сидении служебного «Фольксвагена», с раздражением понял, что его поразил голос Ольги Леонидовны. Как будто она сдерживала слезы. Вот уж поистине, «Что он Гекубе, что ему Гекуба?». Она и видела-то Кацмана раз пять. Ну, может, шесть. Помер Кацман и помер. Что они думали, будто Сергеев бросит все дела и поедет на похороны?После того, как этот неудачник его так подставил?

...В молодости Женька Кацман был похож на верблюда после перехода по пустыне: худой, сутулый. На вытянутой физиономии царил нос, на носу сидели очки. Сходство с дромадером придавало выражение лица, меланхоличное и печальное, даже тогда, когда он улыбался. Закончить школу он должен был в 66-м, но на тот год запланировали возврат от одиннадцатилетки к десятилетке. В результате на студенческие скамьи устремились бы сразу два выпуска, что удваивало не только конкуренцию, но и шансы загреметь в армию. Кацман перешел в вечернюю школу рабочей молодежи. Сдал экстерном тринадцать экзаменов, получил аттестат зрелости на год раньше и подал документы на филфак педа.

На вступительных познакомился с Николаем Чернышовым. Тот был сыном учителя истории.

Оба абитуриента были книжниками, литературу знали «на ять», обладали врожденной интеллигентской грамотностью, историей не гнушались. Общие интересы сделали их сначала приятелями, потом и друзьями.

Подробностей об этом периоде их жизни Сергеев не знал. Он после восьмого класса поступил в строительный техникум на отделение сантехники. По всем социальным законам ему был указан прямой путь в вуз. Мама работала в облисполкоме, и не рядовой сотрудницей, а начальником отдела, управлявшего торговлей. Отец тоже руководил отделом, но в облсовпрофе. Но даже две неплохие зарплаты, как только их делили на четверых - родителей и двоих сыновей, роскошествовать не позволяли. Хотя возможностями достать какой-никакой дефицит, конечно, пользовались.Но Юрка, балбес, младший и любимый, попал в большие неприятности. И на семейном совете решили: старший должен начать трудовой путь как можно раньше. Чтобы помогать семье.

Вспоминая те годы, Владимир Владимирович испытывал странные чувства. Обида на родителей, которые всегда отдавали предпочтение «мелкому», хотя тот быстро вымахал на голову выше брата, был шире в плечах и вообще отличался, как сытое мирное детство отличается от полуголодного послевоенного. И сладостное ощущение, что он уже взрослый. Именно в «технаре» начались первые настоящие романы. Сокурсницы были девушки простые и понятливые. Появились первые заработки - прочистить или поставить унитаз дело нехитрое, а за первое могли сунуть пятерку, за второе  - вплоть до четвертака, смотря кому и какой сральник водружаешь. Часть денег он отдавал матери, каждый раз испытывая удовольствие от того, что не зависит от предков, и огорчение, потому что почти все его халтуры оборачивались новыми удовольствиями для Юрки.

Кацман всех убеждал, что интеллигентный человек должен уметь и стихи написать, и морду набить. Редкий собеседник мог удержаться от улыбки, слушая воинственные заявления и глядя на его тощую фигуру. А что касается поэзии…

Как-то он поспорил с Чернышовым на бутылку водки, что создаст вирши, достаточно шедевральные для того, чтобы быть напечатанными в областной молодежке «Юный Ленинец». Четыре катрена он вымучивал и шлифовал на лекции «Пропедевтический курс советской литературы» на протяжении целой академической пары.В редакцию опус отослали вместе, по почте. Через неделю стишок напечатали, еще дней через десять пришел гонорар - пять рублей. На него купили еще одну бутылку. Сварили картошки в мундирах, нарезали сало и лук, налили по первой. И обнаружили, что пить совершенно не хочется.

Так и сидели над алкогольно-пищевым великолепием, пока не пришел их друг, журналист молодежки Нюма и не «уговорил» все, сочиняя по ходу матерные пародии на отдельные части творения Кацмана. Особый восторг у него вызвали строчки: «Юность рождается из пены дней, Афродита в буденовке со звездой». Бедная богиня нежной страсти в тот вечер узнала много нового о себе и об ars amore в переводе этого дела на простые русские понятия...

В 1965 году в Н-ский облдрамтеатр приехал выпускник «Щуки» ЭдуардГлобас. На две минимальные актерские ставки - он приехал с женой, бывшей сокурсницей - жить было тяжко. И Глобас нашел подработку - взялся вести драмкружок в педе.

 Желающих тратить время непонятно на что оказалось не много. Эдуард держался со студийцами почти на равных, разница в пять лет была на глаз незаметна. Но на репетициях он ввел обязательный тренинг, довольно сложные упражнения: «печатная машинка», ритмика и прочее на каждом занятии. Однажды вместо занятия потащил желающих в кино на приключенческий фильм «Акваланги на дне». Там сыграла свою первую роль однокурсница Глобаса Ирка Мирошниченко.В другой раз прибежал, потрясая свежим номером журнала «Москва»: «Ребята, тут гениальный роман начали печатать! «Мастер и Маргарита». Булгакова». На вопрос Кацмана: «Булгаков? Это кто?» разразился гневной тирадой, из которой следовало, что только одичавшие вконец провинциалы не слышали о великом русском драматурге. Следствием было то, что Эдуард пригласил Чернышова и Кацмана в казенную квартиру, которую выделил супружеской паре театр-работодатель, и дал почитать домой страшную редкость - маленький пухлый томик пьес Михаила Афанасьевича.

Как-то незаметно между Глобасом, Чернышовым и Кацманом возникли приятельские отношения. Эдуард рвался к режиссуре, Николая тоже привлекала возможность ставить. Женька Кацман как-то признался, что мечтает о ВГИКе. Приятели только усмехнулись: « А в МГИМО не хочешь?» Кацман обиделся, хотя и сам понимал беспочвенность надежд и упований.

Сначала Глобас хотел поставить Шварца, «Голого короля». Но роли на труппу не расходились, даже если один человек представлял нескольких персонажей. Да и справиться с блестящим текстом и всеми подтекстами первокурсники-филологи не могли. И по общему согласию драмкружок реформировали в СТЭМ - студенческий театр эстрадных миниатюр.

Чернышова руководитель сразу назначил «принцем-администратором». Эта должность совмещала функции помрежа и руководителя труппы. Естественно, на общественных началах.

Первый спектакль показали в начале второго семестра. Десяток сценок из жизни будущих учителей зал принимал с восторгом. Тем более, что их придумали сами. Эдик поставил скетчи профессионально, ярко. Правда,чело освобожденного секретаря парторганизации затуманилось, когда он увидел «Ограбление учителя». Два бандита, которые остановили на темной улице прохожего, не нашли, что у него можно отнять: в кармане свищет ветер, костюм штопаный, обувь с дырками. Узнав, что перед ними педагог, один из грабителей дарил ему рубль. Во второй части ситуация повторялась, но теперь одетый с иголочки преподаватель одарял знакомых урок деньгами, классными часами, лаковыми «шкерами», а на вопрос, с чего он разбогател, сообщал, что учителям повысили зарплату. Зал неистовствовал. Партийный вождь скрипел зубами. «Денежное содержание» учителя подняли на семь рублей с какими-то маленькими копейками. При разборе полетов глава парткома орал, что имело место издевательство над мерами по повышению уровня жизни и престижа преподавательского состава, которые предприняло правительство. Кацман в ответ ляпнул, что настоящее издевательство - эти самые меры.

На следующий день Кацмана пригласила к себе Позднякова. Она была деканом факультета, в городе Зосю Олеговну знали как умную и порядочную женщину.

- Что у тебя за конфликт с преподавателем по советской литературе? - спросила Позднякова.

- Татьяна Сергеевна превозносит Солженицына, - ответил Кацман. - А я считаю, что он враг Советской власти.

- В общем, так,- сказала Зося. -Пиши заявление о переводе на заочное в связи со сложным материальным положением семьи.

- Да у нас не такое уж сложное… - не понял Женька.

- Сложное, - непререкаемым тоном постановила деканша.

С того дня за Кацманом закрепился ярлык антисоветчика. Через несколько месяцев Солженицына постановили считать-таки врагом. Этот факт только укрепил подозрительное отношение к «прозорливцу».

- Ты вляпался два раза подряд, - объяснил умный Нюма.  - Главное, чтобы не прослеживалась тенденция. Раз ляпнул против власти, другой загремел за пьянку. Или аморалку. И всем понятно, парень хороший, но дурной. А вообще, за языком следи. Слово не воробей, поймают его  - посадят тебя.

Чернышов о солидарности с Кацманом не объявлял. Молча он тоже ушел на заочное. В связи со сложным материальным положением семьи. Но на СТЭМ оба «декабриста» ходить продолжали. И когда Глобас предложил начать вербовать в артисты народ из других учебных заведений, двинулись по вузам и ссузам города. Так они оказались в строительном техникуме, где и пересеклись с Сергеевым.

В актовый зал строительного техникума слетелась стайка девиц. Среди них, как петух, восседал единственный парень. Прямой нос, глубоко посаженные глаза, неопределенная усмешка, как будто он понимал, что делает глупость, и сам иронизировал над собственной придурью.

Чернышов и Кацман рассказали о СТЭМе, по-дилетантски разыграли какую-то миниатюру. Интереса у барышень они не вызвали. А юноша дождался, пока все разлетятся, подошел и начал задавать вопросы. Так они познакомились.

- У тебя завтра Совет при Президенте по культуре, - напомнила жена. - Оденься, пожалуйста, как подобает.

Владимир Владимирович только плечами пожал. Он уже не одно десятилетие строгий костюм и кипельно-белую рубашку с галстуком носил как униформу. На заседаниях Совета, бывало, с завистью поглядывал на Сокурова. Тот, богема чертова, мог себе позволить явиться даже в джинсовом костюме. Президент чуть заметно морщился, но ведь он был демократичен и мудр, опускаться до того, чтобы делать замечания по поводу внешнего вида? Нонсенс! Но что могло сойти с рук именитому режиссеру, не к лицу было чиновнику. А Владимир Владимирович при всей - заслуженной - славе незаурядного культуролога, прежде всего был чиновником.

Заседания Совета проходили за длинным, но все же овальным столом - намек на демократические отношения среди избранных, творческой элиты страны. Президент занимал место председательствующего, и одновременно,овал это все-таки круг, хотя и растянутый, был среди всех как равный среди равных.

Этого мероприятия Сергеев терпеть не мог. Бессмысленная говорильня. Уже после первых встреч стало ясно, что решать вопросы можно в кулуарах. А заседание, оно заседание и есть. Нужно выразить чувство глубокого удовлетворения от того, как замечательно развивается культура, как крепнут скрепы и поддерживаются традиционные ценности народа. Можно выразить глубокую обеспокоенность тем, что кое-где еще порой скрепы крепнут не так быстро, как хотелось бы. Все будет занесено в протокол, первое лицо даст конкретные поручения. И все про них забудут. Потому что не оборона, не безопасность, не финансы. А так, культура.

В коридорах выпрашивали финансирование проектов, строили карьеры, копали под недругов. Занимались реальными делами, которые можно было потрогать рукой.

Президент явно отдыхал душой, когда оказывался среди признанных талантов. Он ощущал свою причастность к властителям дум и помыслов. Президент любил творческую интеллигенцию.

У себя в институте Сергеев изредка позволял себе некоторые вольнодумства. Всегда находился идиот, который при первом знакомстве восклицал: «Владимир Владимирович! Как…»Сергеев всегда перебивал: «Да. Как Маяковский».

И сейчас, сохраняя на лице выражение внимания и отрешенности от всех проблем, кроме обсуждаемых, Владимир Владимирович пытался отогнать мысли о Кацмане. Он злился на себя, но в голове, как навязчивый мотивчик пошлого шлягера, крутилось: «Кацман помер, Кацман помер, ох, и отколол он номер».

И Николай, и Женька устроились на работу. Чернышов занял должность заместителя директора городского Дома учителя - поспособствовал отец. Ивана Сергеевича, заслуженного преподавателя истории, в городе знали и уважали. Правда, замдир в вечно пустующем клубе, по сути, исполнял обязанности дневного и ночного сторожа. Зато в его распоряжении был личный кабинет с приемной. Без секретарши. А после пяти вечера и зал со сценой и закутком-«кильдимкой», откуда можно было регулировать свет в зале и на сцене и звуковые эффекты. В обязанности Чернышова вменялось обеспечивать репетиции драмкружка, танцевального коллектива и хора народной песни. С семи до девяти вечера три раза в неделю. Днем он чинил разломанные стулья, капающие краны и текущие бачки, ставил на место выбитые паркетины. Благо, умел все, был рукастым мужиком.

Директриса редко досиживала до пяти вечера. Солнце еще только начинало клониться к горизонту, когда она с подружкой-бухгалтершей, такой же перманентно крашеной блондинкой возраста ягодка опять, говорили «Чао» и шефиня уже с порога добавляла: «Николай Иванович, я на вас надеюсь». Чернышов добросовестно встречал и провожал самодеятельных артистов, запирал все двери и обесточивал помещение. По сути, он выполнял всю работу клуба. Руководительнице оставалось присутствовать на совещаниях, подписывать документы и вообще представительствовать. Поэтому к своему заму она благоволила.

 А Женьку пригрела организация, которая называлась «Разнопромбыткомбинат». В трудовую книжку записали название должности: «Ученик фотографа». Так на всю жизнь Кацман получил

профессию - ученик.

В Доме учителя их компания проводила все свободное время. Собирались в кабинете, сидели в «кильдимке» во время репетиций. Задерживались и после них. Болтали обо всем, строили планы на будущую счастливую жизнь. Много говорили об искусстве. Тут чаще всего солировал Кацман. Он глотал книги по теории литературы, театра, живописи. Но больше всего его занимало кино. Женька мечтал стать режиссером. Он писал и рисовал раскадровки, старался понять, как создается на экране образ и вообще, что это за штука. Знания напирали изнутри, рассуждать об этих материях Кацман мог часами. Друзьям искусствоведческие монологи со временем наскучили.

Единственным слушателем, который не уставал от Женьки, оказался Сергеев. Владимир загорелся пантомимой, быстро освоил базовые техники. И вскоре в выступлениях СТЭМа появились миниатюры в духе популярнейшего в те годы Марселя Марсо. Их всегда принимали на ура. Сергеев правда был очень хорош. Лучшей его миниатюрой была «Мечты и реальность». Гибкая фигура в черном обтягивающем трико «возводила стены», вводила в собственноручно построенный дом любимую женщину, бережно нянчила новорожденного. Естественно, на пустой сцене был один Володя, но зритель видел и жилье, и жену, и ребенка. И вдруг стены начинали сходиться, норовя задавить все живое. Мим метался, пытаясь спасти дорогих ему людей, выбивался из сил, вновь упирался ногами в землю и отталкивал, отталкивал неумолимо наползающую стену. И побеждал! Зал всегда встречал «хэппи энд» аплодисментами и криками «браво». Артистичен был Сергеев.

На «посиделках» он иногда брал гитару и негромко пел:

«Проходит жизнь,

проходит жизнь,

как ветерок по полю ржи.

Проходит явь,

проходит сон,

любовь проходит,

проходит все.

Пройдет любовь,

мелькнет мечта,

как белый парус вдалеке.

И пустота,

лишь пустота

в твоем зажата кулаке».

Еще он любил Высоцкого. Никогда не хрипел и не надсаживал горло, пел по-своему:

«Он был мне больше, чем родня,

Он ел с ладони у меня,

А тут глядит в глаза - и холодно спине,

А что ему - кругом пятьсот,

И кто там после разберет,

Что он забыл, кто я ему и кто он мне!»

Возвращаясь на работу, Владимир Владимирович с гордостью оглядел новый корпус института, постоял перед бронзовыми фигурами выпускников - Шпаликова, Тарковского, Шукшина. В расширении и преображении ВГИКа была немалая заслуга и его. «М-да, я памятник себе таки воздвиг нерукотворный», - с толикой самоиронии подумал Сергеев.

В кабинете он включил компьютер, вошел в почту и стал проглядывать прилетевшие сообщения. И тут вспомнил, как забил в черный список телефон Кацмана, когда тот так его подставил. И заблокировал почту, чтобы не мог бывший друг надоедать посланиями. Поколебавшись, все же снял блокировку. И тут же увидел письмо от Евгения. Оно было отослано два с половиной месяца назад. За три года это было единственное обращение Женьки к Владимиру Владимировичу. До него в переписке стояла дембельская фотография Сергеева в форме сержанта, с гитарой в руках, с до безобразия располневшей на армейских кашах физиономией. Этот снимок даже мама не сохранила, а Кацман тогда разыскал и прислал на юбилей с единственным словом: «Поздравляю».

Сергеев долго глядел на собственное изображение, потом прошептал: «Наплыв. Воспоминания» и вырубил аппарат кнопкой «Выкл.»

Первым попал в сети Гименея Чернышов. Бывшие сокурсники как-то привели в Дом учителя худенькую черноволосую и остроносую девчонку, Нелку. Она только что перевелась на физмат педа, говорили, что из Москвы. Нелка была одета в настоящие штатовские «Ливайсы» и переливающуюся алыми оттенками блузку, явно мейд ин не у нас. И вокруг нее увивалась орава ухажеров. Она была самоуверенна, отшучивалась от свиты резко, на грани фола. Такой юмор в их компании с легкой руки Нюмы ценили.Николай на новенькую «запал».

С чего у нее такой успех? Не красавица. Столичная штучка? Но в конце шестидесятых Москва еще была вполне Россией, только чуть более сытой. Да, для карьеры Москва представляла чуть больше возможностей. Даже не «чуть», намного больше возможностей. Впрочем, и шею свернуть там было очень даже просто.

Когда Нелка вместе со стаей поклонников удалилась, Чернышов вздохнул: «Какая чувиха».

- Интересная девка, - согласился Женька.

- Хороша Маша, жаль не наша, - проговорил Николай.

- Почему? - даже удивился Кацман.

- Вокруг нее эти мальчики. Большие папы, гладкие карьеры. Деньги имеются в немереных объемах. Я рядом как барбос из анекдота: так, пописать вышел.

Кацман был убежденным сексуал-демократом. Особенно потому, что и сам часто смотрел на какую-либо из красавиц-соучениц, или так, на улице встреченную, и понимал, что его семьдесят восемь рублей в месяц минус тринадцать процентов подоходного плюс десятка-полторы на халтурах - это повести гирлу в кино. На кафушку, не говоря о ресторане, «воздуха», так называли презренный металл в бумажном эквиваленте, не хватало. Так что за друга он обиделся.

- Брось, - со всей доступной убедительностью сказал он Николаю. - Они все в ее глазах сопляки, мам-папенькины сыночки. А ты мужчина. Сам зарабатываешь. Опять же не кто-нибудь, а целый заместитель директора. При кабинете и без секретарши, что тоже плюс в данном случае...

Работал Кацман в «стекляшке» - фотоателье в самом центре города, в ста метрах от редакций комсомольско-молодежной и партийной областных газет.Под руководством старого толстого грека - мастера портрета - он овладевал навыком двигать на колесиках огромный деревянный студийный аппарат, вставлять в его заднюю стенку стеклянные пластины, переключать блоки лампочек на стенах и потолке, добиваясь наилучшего сочетания рассеянного занавесками белого дневного света с желтым электрическим, словом, отрабатывал свою должность ученика и подмастерья. Шеф, который числился и заведующим, и единственным мастером, уже стал доверять «мальцу»самостоятельно изготавливать снимки на документы с уголком и без и проявлять-закреплять свои пластины и халтуры - пленки заказчиков в двух огромных, литров на двадцать каждая, эмалированных кастрюлях. Растворы грек раз в месяц готовил собственноручно. Сливал использованные тоже сам. Из пленок и бумаги вымывалось серебро, и государство требовало сдавать осадок в «Разнопромбыткомбинат».Такую ответственную работу ученику не доверишь.

Через пару дней после знакомства с Нелкой в «стекляшку» зашел Игорь, курносый рыжий парень с параллельного курса физмата.

- Привет, ты откуда Добросельскую знаешь, - спросил он.

- Добросельскую? - удивился Кацман, - вообще не знаю.  - Подумал и добавил: - Совсем.

- Странно, - удивился Игорь. - А она о тебе спрашивала.

В отношениях с противоположным полом Евгений был лох. Воспитанный на литературе, он склонен был придумывать прекрасных дам и, когда надо было, выражаясь словами поэта Саши Черного, его в компании любили и ценили, с «несдержанной силой кентавра» избранницу привлечь, он стеснялся и вздыхал. Поэтому чувихи с ним с удовольствием болтали, поговорить с ним было интересно, но действий от него не ожидали. Нюма не раз повторял: «Кацмана бабы любят как человека. Кто бы его полюбил как мужчину».

Сообщение, будто некая Добросельская о нем спрашивала, Кацмана ввергло в некоторую мечтательность. Узнать бы еще, кто она такая.

Техникум Сергеев закончил, и тут же пришла повестка. Родина требовала отдать почетный долг по ее защите. Провожая сына, Владимир Леонидович, отец, дал всего один, но, как потом выяснилось, ценный совет:«Вступи там в партию. Там это просто».

Первые месяцы под ружьем оказались трудными. Как написал он Кацману: «Нас ...бут, а мы мужаем». Но служил Владимир Владимирович честно, к концу первого года закончил школу сержантов и стал кандидатом в члены КПСС.

В памяти от тех двух лет остался только караул в пустыне. Задачей подразделения была охрана РЗК. Сергееву выпали ночные дежурства. Это было проявлением доверия со стороны командования. В «секрете» нельзя было ни курить, ни даже шевелиться, чтобы не выдать себя врагу или, что еще хуже, проверяющему. Требовалось в темноте выцеливать стволом АКМа любую возможную угрозу. И уже в первую ночь Володя почувствовал себя песчинкой, затерявшейся между бездонно-черным небом, истыканным огромными яркими и колючими звездами, и черными, тревожно шуршащими песками. Сначала он вспоминал слышанное от Кацмана: «Две вещи удивляют меня, звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Может, приятель Канта и переврал, но в часы на карауле Сергеев категорический императив прочувствовал. Это был первый личный метафизический опыт Владимира Владимировича.

Потом он пытался рассказать Кацману - только ему, с остальными об этих глубоко личных переживаниях Сергеев говорить… стеснялся, что ли. И чувствовал как не хватает слов. Но не нюхавший солдатских портянок Женька, у него оказалось что-то с позвоночником, понял.

В редакцию областной молодежной газеты они пришли буквально в один день - дипломник истфака Нюма и первокурсник-филолог Кацман.

Редакции газет - «взрослой»«Н-ской правды» и «Юного Ленинца» - располагались в самом центре города, рядом с «домом с кариатидами», в котором еще с двадцатых годов поместился обком КПСС, и напротив кафе «Снежинка». Сюда областные «акулы пера» бегали на обед, а по вечерам снимали нервное напряжение дня водочкой, а если подвалили гонорары, то и коньячком. А к соседям под кариатиды редакторов обеих газет вызывали для разносов.

В «молодежке» тогда работали интересные люди. Или они такими казались начинающему автору: поэт Александр Москвитин, будущий романист Василий Фартышев, очеркист Валерий Деньгубов. Поджарые, раскованные, самоуверенные, талантливые. Еще в отделе пропаганды, он же культуры и спорта, царила Томочка Войнова, «милый пучеглазик».Ее отец погиб во время служебной командировки, и Владимир Колесников, редактор и друг, сделал Тамару «дочерью редакции». Из девочки общими усилиями вырастили журналистку высшего разряда. Потом Томочку забрали в Москву. Ее убили в «Норд-Осте». Но это случилось много позже.

 Нюма принес сразу очерк. Обычно журналист докарабкивался до этого главного жанра публицистики года через три работы в штате. Поэтому «журналюги» смотрели на новенького с любопытством и уважением.

Кацмана спросили, о чем он хотел бы писать, что он знает лучше всего.

- Кино.

- Ну попробуй написать рецензию.

В кабинете отдела пропаганды, самого большого в редакции, стояли семь столов. За каждым по литсотруднику. Плюс забежавшие потрепаться гости, внештатные авторы со своими заметками. Курили все. Под потолком висели облака табачного дыма, не спасали даже открытые окна.

Нюма и Женька вышли в коридор, «подышать свежим воздухом», достали по сигарете. Тут же подошел худой парень в ковбойке и джинсах отечественного пошива.

- Простите, я сам не местный, - улыбнулся он. - Как тут у вас с еврейскими погромами?

- Разве что силами самих евреев, - огрызнулся Кацман.

Нюма широко ухмыльнулся. Была у него такая манера  - не улыбаться, а именно ухмыляться так, словно он сейчас выдаст какую-то остроумную гадость. Чаще всего так и случалось.

Кацмана он запомнил. Потом общались в институте. Тут Нюма был признанным авторитетом, на перемене вокруг толпились желающие пообщаться. И когда Нюма раздвигал старшекурсников, чтобы переброситься парой слов с первокурсником, по неписанной табели о рангах, тварью дрожащей, это Женьку возвышало.

Постепенно сложилась дружба. Нюма стал периодически заходить на вечерние посиделки в дом учителя. Там они и познакомились с Сергеевым.

А с «молодежкой» у Женьки получилось так. Ему сказали:«Попробуй написать рецензию». Это был способ проверки пацана. Сумеет, будет материал в полосу. Нет, станет одним «посетителем» меньше.

Женька попробовал. Получилось. Так он стал внештатным обозревателем фильмов.

Почти сразу разразился скандальчик. Кацман по наивности разнес фильм Сергея Аполлинарьевича Герасимова, депутата Верховного Совета СССР и вообще корифея, «Журналист». Посмотрел его на предпоказе в обкоме и возмутился. Провинциальному критику-любителю показалось, что великий режиссер как-то не очень представляет реальную жизнь и возможности столичного щелкопера, если тот попадает«в деревню, в глушь, в Саратов».

Местная власть решила, что всякое начальство давать в обиду нельзя. Было организовано обсуждение ленты, которую нормальный зритель смотреть не хотел. Многочисленные, подготовленные заранее представители широких народных масс поправили зарвавшегося юнца, объяснили, что мэтр показал торжество закона, перед которым равны и ничтожная кляузница, и сотрудник одного из главных средств массовой информации страны. Впрочем, начинающего зоила поправили беззлобно, сделали скидку на молодость лет и посоветовали глубже познавать нашу замечательную жизнь.

 Материалы дискуссии опубликовал на тех же «молодежкиных» полосах. Директор кинотеатра «Родина», где крутили двухсерийного «Журналиста», отвел Кацмана в сторону, пожал руку и сказал: «После твоей рецензии хоть чуть народ пошел. Я план почти сделал. Ты почаще эту фигню (он употребил другое слово) громи». Фартышев поздравил «кинокритика»: «Теперь ты настоящий газетчик, нашего говна хлебанул».

...Через полтора года он уже научился точно выдерживать не только сроки, но и «строкаж» - отпущенный объем текста. Редакция даже подготовила письмо в местную контору кинопроката, и Кацмана стали пускать на служебные предварительные просмотры новых кинокартин, чтобы статью он мог подготовить к дню выпуска ленты на экраны. Так Кацман стал своим человеком в редакции.

К тому времени ее покинули Москвитин и Деньгубов. Вместо них сеяли буквы на газетные поля Нюма и Фартышев. С обоими Женька подружился. А Добросельской оказалась Нелка. Как и предсказывал Кацман Чернышову, сходки в Доме учителя показались ей более интересными, чем то, что могли предложить ухажеры от провинциального «бомонда». Потом выяснилось, что девушка живет в семье сестры мамы, а это совсем рядом с домом Женьки. Договорились, что отправляясь к Николаю, Кацман будет заходить за Нелкой. А по окончании посиделок он же станет провожать ее до места проживания. Родственники решили, что чуть не каждый вечер за племянницей заходит ее парень. Он не то чтобы понравился дяде с тетей, скорее показался безопасным.

Из армии Сергеев писал чаще Кацману, чем родителям. Им он сообщал, что жив-здоров, закончил школу сержантов, стал кандидатом в члены партии. Другу можно было писать о совсем других материях: о том, что происходило в душе и в мозгах. О планах на будущее, вернее, о том, что никаких задумок не было, и это было плохо. Нудная работа и обязательные пьянки светлой перспективой не выглядели. А где искать настоящую жизнь Владимир тогда не представлял.

Еще в письмах они обсуждали новые фильмы, пытались уловить, что ж это за хрень такая - искусство и как ему удается действовать на ум и сердце. Почему-то Сергееву эти совершенно бесполезные для реальной жизни размышлизмы были интересны. Даже в армии.

 Потом Сергеев старался не вспоминать то время и наивные их суждения. А если вдруг всплывало что-то, так образы давно прошедшего вызывали только раздражение. Как глупый фильм о «становлении молодого человека и вхождении его в большую жизнь».

У Чернышова с Нелкой закрутился настоящий роман. Каждый вечер Кацман сопровождал девушку в Дом учителя и обратно. По дороге, естественно, болтали обо всем. Она выспрашивала о Николае, рассказывала о маме - папы не было. Будущая теща Чернышова занимала важный пост в военкомате Грозного - она начальствовала над отделом, который отправлял на работу или службу в страны, где имелись советские войска. Ее бездетная сестра возглавляла крупнейший республиканский универмаг. Нелкину судьбу формировали две могущественные и очень не бедные женщины. Когда они узнали, что претендент на сердце и руку, именно в такой последовательности, принцессы  - нищий учитель, сын учителя, они взбеленились. Воспитательная беседа мамы по телефону не задалась. Доченька-дочурка (по совету Кацмана, который стал за время разговоров по дороге «туда» и «обратно» для нее авторитетом) заявила: если родня будет давить, она тут же переберется жить к жениху. Без всякого оформления отношений. Для двух чиновных дам подобное бесстыдство даже помыслить было невозможно. Что станут говорить люди, тот же военком или начальник республиканского промторга.

Николай оказался порядочным до идиотизма. Нелка однажды даже попросила Кацмана как-нибудь повлиять на Николая. Девушка готова была расстаться с девственностью прямо на столе кабинета замдиректора. А мужик не мог совершить решающий шаг без заключения брака.

Мама позвонила сестре узнать, что же там за роковой мен неотвратимо превращается в ее зятя. Сестра и ее муж ответили, что парень - тихий, вежливый очкарик. Ничего особо плохого. Правда, и хорошего мало, еврей. Бедняги, они имели в виду Кацмана. Нормальным людям и в голову не могло прийти,что он многие месяцы исполняет роль Тристана при Изольде и не помышляет о возможности классического развития классического же сюжета.

Мама вызвала дочь на переговоры по междугородному телефону. Услышав ультиматум: никогда в нашей семье не появится носитель пятой графы, девчонка удивилась: «Какая графа, он Иванович».

- Ты не представляешь себе коварства этого народца, - сдерживаясь, твердила мама.

И только тут до Нелки дошло. Она объяснила ситуацию. Мама долго не могла поверить, задавала массу лишних вопросов. С трудом, но все же поверила в факт, что ее доченьку один тип долго и регулярно провожал на свидания к другому. И ни разу даже не попытался? Дочка подтвердила: «Ни разу даже не попытался».

- Ну и нравы у современной молодежи, - вздохнула мама.

...Свадьбу сыграли 9 января. Молодожены почти сразу же уехали в Грозный. После учительского быта Чернышов хлебнул обеспеченной тещей и ее сестрой жизни. Хорошо пошитые костюмы и добротная обувь, дорогой табак и напитки. Теща радовалась тому, что дочь любит мужа, что муж Иванович, что он хоть и не их круга, суконное рыло в калашном ряду, но парень неплохой. А остальное со временем можно исправить. Она устроила зятю пару лет работы в Германии, ввела в бомонд республики. Правда, своим среди избранных Николай так и не стал. Не захотел.

 В Грозном родился сын, Николай Николаевич...

Забегая вперед, скажем, что Николай и Нелка прожили вместе почти полвека. За это время случалось всякое. Когда мама потеряла должность и вернулась в Москву, супруги Чернышовы продали квартиру и отправились в Н-ск, к родителям Николая. Задолго до первой чеченской войны.

Когда сослуживцы привезли из Грозного тело лейтенанта Николая Николаевича Чернышова, они объяснили, что того отправили воевать в город, где он родился и вырос, где он знал каждую улицу и каждый проходной двор. Снайпер снял его, когда он вел взвод по только коренным грозненцам известным переулкам. Скорее всего, снайпер тоже был коренным жителем республиканской столицы.

- Он был хорошим человеком, надежным, - говорил матери капитан, бывший начальник Николая. - Мы потому и взяли грузовик и самовольно привезли тело вам. Там такой бардак, зарыли бы невесть где, вы с мужем не узнали бы, где лежит ваш сын. А так хоть могилка будет. Все утешение.

К концу жизни растолстевшую Нелку разбил паралич. Николай ухаживал за женой, никому не жалуясь и ни у кого не прося помощи. Да чем можно было помочь?

Нелка умерла летом 2020. Николай на следующий год  - в апреле.

Письмо от Кацмана Сергеев все же открыл. Это оказался сценарий фильма. Владимир Владимирович ожидал слезных жалоб на жизнь, просьб о помощи. А тут почти художественное произведение.

Некоему бомжу, под ним явно подразумевался Кацман, который как раз ковырялся в мусорном ящике, звонил старый друг из Москвы, чтобы сообщить, что принято решение о запуске в производство фильма по роману этого самого как бы Кацмана. Ему следовало быстро приехать в столицу, чтобы подписать документы и получить весьма приличный гонорар. Электронный билет заказан. А бомж отвечал, что ему некогда разговаривать, пока будет болтать, ограбят все мусорки на территории, которую с трудом удалось отвоевать. Полная херня.

Для справки, это слово не является нецензурным, т.к. происходит от дореволюционного наименования буквы Х. Твердый знак называли ер, мягкий ерь, букву ы - еры. А х, соответственно, хер. А вовсе не то, что обычно об этом невинном слове думают развращенные люди.

...По сценарию получалось, будто столичный друг пробил решение о съемках дорогущего фильма по роману героя. Теперь, если автор романа закозлится, у благородного товарища могут случиться серьезные неприятности. А «пейсатель» именно козлился. Он, видите ли, обижен на своего благодетеля. «Да таких романов на книжном рынке как грязи, - подумал Сергеев. - И все аффтары мечтают попасть на большой экран или хотя бы в «ящик».

Да если бы Сергеев и впрямь выбил финансирование кацмановского романа, Женька бы пешком до Москвы впереди всех паровозов несся. Обиделся он, сволочь. Сам подставил, и сам же ОБИДЕЛСЯ.

Подстава заключалась в следующем. Однажды в 2017 году Кацман позвонил, сказал: «Володя, спасай, не выживаю. Зарплаты с пенсией вместе на жратву не хватает, жена без работы. А она журналист приличный, член Союза. В нашей провинции даже в дворники только своих берут.Ты мужик влиятельный. Помоги».

Сергеев старался никогда ни за кого не просить. Не любил быть в долгу, по опыту знал, что за пустячное одолжение стребуют в удобный момент сторицей. Но тут речь шла все-таки о Кацмане. А сам он был на пике карьеры - первый зам. руководителя главного телеканала страны. Тех, кто торопливо и низко ему кланялся, было гораздо больше, чем тех, перед кем приходилось склонять голову самому.Через Ольгу Леонидовну, ее во многих структурах знали лучше, чем самого Сергеева, связался с директором местного телевидения. Поведал, что хочет помочь старому другу и попросил посмотреть, может, найдется вакансия для супруги приятеля. Она журналистка, намного моложе мужа...

Через день жену Кацмана взяли редактором. А через полтора года заместитель Генерального по делам регионов позвонил Сергееву и сказал, что директор телестудии в Н-ске жалуется: некий Кацман, ссылаясь на Сергеева, угрожает сотрудникам всякими карами. Нехорошо, неэтично. Сагитов, так звали коллегу, спросил, имеет ли этот Кацман основания ссылаться на уважаемого Владимира Владимировича.

Пять лет назад Сергеев стер бы любого, кто просто глянул бы без должного пиетета, в канцелярскую пыль. Не умея этого, и наверх не заберешься, и наверху не удержишься. Но… Не далее как вчера пригласил шеф. За годы совместной работы у них сложились почти приятельские отношения. Добродеев ценил первого зама за умение точно понимать, что надо делать сегодня. Не вчера, не завтра, а сейчас. За талант придумать блестящий проект и умение провести его в реальность. Еще за многое. Однако они продолжали обращаться друг к другу по имени-отчеству даже наедине. Никакого амикошонства. А тут…

Добродеев пригласил в комнату отдыха. Там уже стояла бутылка «Арманьяка». Шеф изо всех даров Франции предпочитал именно этот, сравнительно недорогой коньяк.

- Присаживайся, Володя, - пригласил он и налил в бокалы остро пахнущую жидкость. Это было из ряда вон: в компании употребление, да еще в рабочее время, было запрещено напрочь. - Ты никогда не думал о преподавании?

У Сергеева зашумело в ушах.Пронеслась мысль: «Давление. Сейчас шарахнет, и все».

- Надо поднимать уровень отечественного кино, - произносил обтекаемые правильные фразы Борис Великий. - Ты  - человек культурный, мыслящий. Кто с этим справится лучше?

Владимир Владимирович посмотрел в выцветшие стариковские глаза шефа: «Когда»?

- С нового учебного года. Если хочешь, сходи в отпуск, отдохни. Документы оформят.

- Буду служить, куда партия пошлет, - жалко пошутил Сергеев.

Он смотрел на уже бывшего своего начальника и понимал: некоторые решения приходят в голову под конвоем.

Выбора не было. Приближалось семидесятилетие, критическое число, семафор, за которым маячила пенсия, сытое бесправие. Владимир Владимирович привык взвешивать свои шансы объективно. Объективно он мог бы еще лет пять... а то и все десять... были прецеденты. А если дадут ход жалобе, мол, имеет место со стороны Сергеева наглый непотизм, то есть протекционизм, переводя на язык, понятный чиновникам. Это в то самое время, когда Президент заявил, что получение должности по блату - недопустимый в современной России порок. Все знают, что на работу во всей огромной стране ни одного человека, если он не «свой среди своих», не возьмут. Производства нет, все закрыто. Фактическая безработица составляет процентов восемьдесят. И глава все ведает. Но на голубом (буквально) глазу повторяет официальную статистику, которой как бы верит. Все врут снизу, а на самом верху делают вид, будто верят, умно покачивая головами. Вот и выпрут тебя на обочину жизни по слову и делу Сагитова.

И Сергеев уверил камерада-сослуживца, что никакого Кацмана он не знает и, соответственно, никакой поддержки не оказывал и впредь не будет... Он цеплялся за шанс усидеть еще пять, ну, хотя бы три года... Он ведь сделал и еще сделает столько хорошего, по-настоящему хорошего. Для страны.

Этого своего унижения перед людьми, которых глубоко презирал, Сергеев никогда не сможет простить Кацману. Ольге Леонидовне он дал приказ с Женькой больше никогда не соединять, внес в черный список его номер и заблокировал электронку.

А первым замом Добродеева стал Сагитов.

Отец Кацмана преподавал в медучилище. Как-то пожаловался младшему коллеге, что сын вбил в голову ВГИК. Куда обычному человеку прорваться просто невозможно.

А коллега вдруг сказал: «Я в армии служил с Толиком Подопригорой. Он потом как раз во ВГИК и поступил. Или в ГИТИС? Словом, сейчас он в аспирантуре. Я ему позвоню». А через день сообщил, что Толик готов посмотреть работы Кацмана, если есть, встретиться - поговорить и дать окончательный ответ, стоит штурмовать кинематографические небеса или следует тихо-мирно сидеть в Н-ске и наслаждаться медленными ритмами провинциального существования.

Подопригора оказался худощавым мужчиной среднего роста. С женой и новорожденным сыном он жил в однокомнатной полуподвальной квартире на набережной в районе Таганской площади. Кацману Анатолий назначил приехать в начале декабря, когда семья отправилась в ридну Полтаву пережидать зиму в сытости. Переворошив привезенные Женькой режиссерские экспликации к фильмам, наброски сценариев, пару рассказов и груду, штук сорок, опубликованных в областных газетах рецензий на фильмы, Подопригора выцепил статью по семиотике кино. Кацмана сдуру заинтересовало, как из отдельных изображений собирается не только связная история, но возникают дополнительные, ни в картинках, ни даже в сюжете не содержавшиеся смыслы.

- Юре понравится, - пробормотал Толик, с силой продувая ноздри. Такая у него была манера, когда он думал.

Почти всю ночь проговорили о кино. Под утро Подопригора вынес приговор.

- Учиться во ВГИКе тебе надо. Твое место тут. Завтра съездим в Институт - он так и произнес, с большой буквы.  - Я тебя кое с кем познакомлю. И постараюсь словечко замолвить. Кстати, главный дирижер Большого театра тебе не родственник? Жаль. Это многое бы упростило.

Анатолий откровенно рассказал Женьке, что во ВГИКе очень сильная группировка людей, которые не любят кацманов, под какой фамилией они бы не поступали. Неформальный лидер нетворческого объединения Нина Петровна Т. Она была мастером на курсе Подопригоры, всегда его, «запорожского козака», очень опекала. Когда Анатолий закончил вуз, Нина Петровна помогла устроиться на телевидение, поступить в аспирантуру. Сейчас Подопригора собирался уговорить свою благодетельницу сделать исключение для этого конкретного Кацмана, который может оказаться полезным для советского кино.

Т. действительно очень благоволила к «козаку». Она даже согласилась встретиться с Женькой, приняла его на кафедре истории советского кино. Крупная тетка с «дулей» из волос вместо прически и проницательными голубыми глазами, остро блиставшими на опухшем белом лице, Нина Петровна перелистала газеты, спросила: «Так вы можете печататься там в вашем... ?”

- Могу,- пискнул Кацман.

У него пересохло в горле, колотилось сердце, он обильно потел под теплым свитером.

- Для чего же тогда вам поступать во ВГИК?

Евгений сбивчиво бормотал, что любит кино, что о ВГИКе мечтает с детства, что только тут могут по-настоящему научить... Т. царственным жестом прервала излияния: «Думаю, вы вполне можете учиться у нас, - изрекла она. - Приезжайте летом, сдавайте. Только напишите достойную конкурсную работу».

Подопригоре она потом устроила выговор.

- Рецензии сойдут, на местах еще и не такое дерьмо печатают. А парень... -Т. отметила, что на стуле Кацман сидел, сгорбившись. Что руку он держал между бедер. - И вообще ты же знаешь, что я эту породу не лю-блю.

Анатолий представил Кацмана доценту Мартыненко, с которым дружил.

- Юра, это твой человек. Посмотри, он тут чуть ли новую теорию семиотики кино изваял. Второй Лотман.

Сутулый семиотик поднес листки к очкам: «Можно я это возьму с собой? А вы зайдите как-нибудь, поговорим... Вы москвич?»

Этот вопрос будет преследовать Женьку всю жизнь. Когда после защиты диплома ему предложат место в отделе кино газеты«Советская культура» издательского дома «Правда», по тем временам роскошное предложение, выяснится, что Женька не имеет столичной прописки, и рецензент диплома, зав тем самым отделом, разведет руками: «Взял бы вас с удовольствием. Но...»

Через Подопригору Юрий Яковлевич потом передал, что статья любопытная, когда Кацман будет учиться во ВГИКе, они обязательно о ней подискутируют. Женьке больше всего понравилось, что прозвучало не «если», а «когда». Ложку дегтя добавило предостережение Анатолия: «Никому не говори, что Юре понравилась твоя статья. Семиотика в институте почти под запретом». По стечению обстоятельств Мартыненко через пять лет оказался руководителем диплома Кацмана.

А через семь лет умер.

Сергеев вернулся из армии в начале апреля, растолстевшим на обильных кашах, лицо шире плеч. Кацману он позвонил чуть ли не с вокзала. Женька в то время состоял на государственной службе - был методистом в краевом управлении кинофикации. В тот день он собирал информацию о выручке кинотеатров края. Вызовы шли один за другим, подняв трубку очередной раз, Женька услышал: «Это Синдеев».

- Вы по какому вопросу, товарищ Синдеев? - с казенной вежливостью осведомился Кацман.

- Женька, да ты что, - завопил Сергеев. - Это же я, Володя!

Через десять минут он уже прижимал друга к груди, обтянутой шинельным сукном...

Через неделю отдыха встал вопрос, что делать дальше. Владимир Леонидович видел будущее сына на строительном факультете местного «политеха». Клавдия Алексеевна тихо радовалась, что старшенький вернулся живым-здоровым, а дорогу в жизни он найдет, не ту, так другую. И тут влез Кацман.

- Ты - мужик, после армии. Коммунист. Давай во ВГИК. Нужно сдать хотя бы на «трояки», для отслуживших конкурса нет.

- Я же пишу неграмотно, - отговаривался Владимир.

Это была чистая правда. С орфографией, не упоминая уж пунктуации, отношения у Сергеева были крайне напряженные. Читать его письма было еще то удовольствие: он очень интересно рассуждал о Кракауэре, о том, что немец видел специфику кино в возможности воплотить буквально мысль Гете об остановленном мгновении во всей его уникальности в данный момент. При этом слово «искусство» писалось с одним с во всех случаях, а «мгновение» щеголяло буквой а после н.

- Во-первых, можно как-то подтянуть грамотешку, - не унимался Кацман. - Во-вторых, никто тебя не гонит в киноведы. Поступай на экономику.

 Это предложение все и решило. Клавдия Алексеевна пришла в восторг от мысли, что Володенька будет экономистом, пойдет по ее стопам. И еще она представила, как «девочки» на работе спросят, а куда твой после армии, а в подтексте - после техникума - поступил? А она скромно скажет: «Во ВГИК». Какие у них будут лица...

Каким чудом Володя сдал вступительные, объяснить не смог бы никто. Но сдал и поступил. Во ВГИК.

Достойную конкурсную работу Кацмана взялся курировать Нюма.

- Вуз идеологический, - сказал он. - Значит, работа должна быть безудержно выдержанной.

Темой постановили выбрать «Образ героя советского кино». И тут чуть не подвела машинистка. В первой фразе: «Герой советского кино не может не быть носителем ленинских идей» она пропустила частицу не. В самом важном месте. Хорошо, Нюма выловил.

В целом работа шла без особого труда. Кацман взял за основу свои опубликованные рецензии, выстроил их в определенную логику. Фильмы он выбирал действительно интересные. «Мертвый сезон» Саввы Кулиша соседствовал с «Дочками-матерями» Сергея Герасимова, и в характерах разведчика и ПТУшницы критик умудрился разглядеть особый, советский склад. Потом, через много лет, когда рухнет страна и строй, поседевший Кацман однажды признается себе, что некая толика истины в тех его рассуждениях присутствовала. В жизни все было сложнее, чем на экране и, тем паче, на бумаге. Но какие-то тенденции, скрытые в реальности, он уловил. Просто, чтобы увидеть их, пришлось разрушить целый мир.

На вступительных Кацман получил два «хор.» Остальные «отл.»

Перед зачислением абитура толпилась на первом этаже, у административных кабинетов. Внутри решались судьбы. Виталий Николаевич Ждан, проректор по науке, вышел в коридор, поискал кого-то глазами, не нашел. Подошел к Кацману, взял под руку и повел к лестнице, негромко с улыбкой приговаривая: «Вам волноваться нечего». За спинами Ждана и Кацмана прокатилась волна завистливого шепота, мол, вот это блат у человека.

На зачислении Женьке сказали, что мастер курса его брать отказался. Можно забирать документы и катить в свой Н-ск.

Только через пару лет Кацман узнал подробности. Блестящий критик, один из лучших киноведов страны, близкий товарищ Т. профессор Ю. заявил, что такой студент ему не нужен, он и так все знает, чему его учить. По такой же причине Ромму не советовали за несколько лет до того брать Тарковского. Послушай Михаил Ильич, и не было бы в мировом кино такого имени. Кацман, конечно, и близко не Тарковский, но нашелся Ромм и на Кацмана. Валентина Сергеевна Колодяжная назвала членов приемной комиссии идиотами и предложила Женьке учиться в ее мастерской. На заочном. Такой компромисс устраивал всех. Кроме Кацмана. Но у него выбор был выйти вон вообще или согласиться, чтобы во ВГИК пускали хоть изредка.

Сергеев эту историю узнал практически одновременно с Кацманом. Его как-то сразу выделили и оценили молодые преподавательницы. Их удивил и покорил уровень понимания кино и вообще искусства, какой обнаружил этот парень в армейской форме. Хитрый еврей Кацман посоветовал Владимиру Владимировичу на экзамены ходить в дембельской амуниции.

...«Опус» Кацмана был выстроен как диалог главных героев. Они вспоминали минувшие годы, фактически, всю заканчивающуюся жизнь.И заодно пытались понять, «кто я ему, кем он был мне».Почему Сергеев читал«сценарий» Кацмана? Он сам этого не понимал. Занятие неприятное и, главное, бесполезное. Ничего уже изменить нельзя. А Сергеев все же гонял страницы по экрану монитора. Может, было интересно вдруг увидеть всю свою жизнь глазами другого человека? Возраст располагал к размышлениям о душе. Житейская суета мешала. Но в зеркале «как бы сценария» все было так и не так. Кацман, как всегда, наворотил, намешал в одну кучу, святое с праведным, как говаривала бабка Кацмана по матери, кубанская казачка.

Если быть справедливым, следовало признать, что «автор» в своем «сценарии» старался быть объективным. Он с пиететом писал о проектах, созданных Сергеевым. К примеру, о цикле «История одной картины». Эрнст тогда доказывал, что не будет Россия смотреть такое высоколобое занудство: рассказ об истории «Голгофы» Николая Ге под ХТК Баха. Хоть выбирал бы «Последний день Помпеи» да «Боярыню Морозову», - горячился Константин Львович. А рейтинги показали, что почти тридцать процентов зрителей переключали приемники в воскресенье в одиннадцать на Первый. Кацман тогда написал Сергееву: «За эту передачу Господь обязан тебе все грехи простить на сто лет вперед». Оценка умного друга была приятной.

Ну, да, тогда Кацмана ты считал и умным, и другом, укусил внутренний голос.

А фильм «Юродивый», который собрал десять «Золотых орлов». Приятно вспомнить, с каким бешенством смотрел на Сергеева Никита Михалков. Они стояли на сцене рядом. Владимир не мог удержать все награды. А великий режиссер вертел в руках единственную фигурку. Ведь чуть ли не один только Кацман в рецензии объяснил героя: он обязан сообщить людям то, что знает. А слов для этого в языке нет. То, что кажется нелепыми выходками, провокациями, - единственный способ для Юродивого высказаться. Женька связал мысль фильма с диссертацией Сергеева, которая как раз и была посвящена взаимодействию слова и всех других средств передачи информации в кино.

Большая часть «Как бы сценария»рассказывала о творческих деяниях Сергеева. К примеру, Кацман вспомнил, как Владимир несколько месяцев писал сценарий мим-спектакля по мотивам «Золотого ключика» для ТЮЗа. Желание появилось, когда они в том же ТЮЗе посмотрели «Трех мушкетеров» и пришли в восторг, аж руки зачесались сделать что-то подобное.

 В студпрофкоме института выдавали желающим «требования». По этим клочкам бумаги администратор театра мог выписать представителям родственного вуза контрамарку без места. Счастливчики пристраивались на откидных сидениях или прямо на полу и знакомились с достижениями коллег. Потом по дороге домой, в общагу в 4-м городке Моссовета, они разбирали увиденное по косточкам, искали иные решения. Как-то в театре Моссовета попали на гремевший тогда в Москве спектакль «Глазами клоуна» по Бёллю с Бортниковым в главной роли. Зрелище не понравилось. В антракте прямо в «курилке» стали «переделывать», Володя тут же опробовал новые варианты. Увлеклись так, что не услышали третий звонок. Группа зрителей, окружившая их, звонок слышала, но предпочла остаться. Зрелище в полуподвале показалось более интересным, чем то, что происходило на сцене. Сергееву эти люди долго аплодировали. Вот он и преисполнился дерзновенных замыслов.

Сценарий студент ВГИКа отнес директору театра. Тот внимательно изучил исписанную мелким почерком тетрадку и вынес вердикт: поставить это невозможно. И вообще материал сырой. Он подробно разъяснял ошибки,потратил на Сергеева полдня и пригласил прийти после окончания института. Если бы Сергеев и Кацман были более искушенными, они поняли бы, что такой прием директором одного из лучших театров Москвы - это успех. Но они решили, что это провал.

Через много лет Сергеев снова встретился с тем директором. Он, конечно, не мог узнать в продюсере центрального телеканала наивного студента с густо исписанной ученической тетрадкой. Владимир напоминать давнюю историю не стал. Если бы не Кацман, он и сам о ней не вспомнил бы. А больше никто о хождении Сергеева в драматургию не знал.

В общем, «как бы сценарий» говорил об одаренном и незаурядном человеке. И в человеке этом Сергеев с трудом, но узнавал себя. Так смотришься в помутневшее зеркало. Ты отражен или не ты? И вдруг характерный поворот головы, жест, - и убеждаешься: да, это ты. Просто сам себя видел и представлял иначе.

А вот об альковных историях, да, многочисленных, Владимир всегда любил женщин, а они любили его, старый друг почти не упоминал.

Почти.

Был эпизод, начисто ушедший из памяти Сергеева. Точнее, Владимир Владимирович приказал себе забыть и прилежно выполнил собственный приказ.

Ту историю можно было бы превратить в телевизионную мелодраму.

В поезде «Ленинград-Москва» студент ВГИКа познакомился со студенткой «Плешки», института народного хозяйства им. Г.В. Плеханова. Случился роман. Володя всю стипендию и те рубли, что присылали родители, тратил на междугородные переговоры. Девушка тоже по уши влюбилась в него. Вроде бы дело клонилось к бракосочетанию. Володю вызвал в город на Неве папа, может, даже будущий тесть.

Разговор был недолгим. Папа объяснил, что провинциальный голодранец, да еще из богемы, никак не может даже думать о его, Большого Начальника, дочери. И все. Банальная история закончилась без трагедий и самоубийств. Только Кацман почему-то решил, что после нее Сергеев, может, даже бессознательно, принял решение добраться до вершин общества…

Владимир Владимирович хмыкнул. Кацман, фрейдомарксист доморощенный, думает, будто нашел ключик к его подсознательным судьбоносным стремлениям. Всегда он был книжником, таким и останется. То есть, остался. Реальный мир видел только сквозь высокомудрые учения. А они хороши, когда фильм Тарантино проанализировать нужно. В жизни все проще и грубее. И ни в одно учение реальность не укладывается.

Сергеев женился вторым.

Он к тому времени уже был на втором курсе киноведения. Получилось все так. Молодые преподавательницы убеждали, мол, какая экономика, вы, Владимир, рождены не для того, чтобы стать скучным бухгалтером, пусть даже от кино. Есть все данные, чтобы стать блестящим критиком. Или теоретиком. Мы поможем, обещали они.

Проблема заключалась в том, что перевод с одного факультета на другой во ВГИКе был настрого запрещен. Можно было только уйти, забрать документы. И поступать снова. И никаких гарантий никто, естественно, не давал.

А Сергеева все больше интересовала теория кино. Он не решался на отчаянный шаг долго. И все же рискнул.

Клавдии Алексеевне о своей дурацкой авантюре Владимир сообщил только тогда, когда прошли вступительные на сценарно-киноведческий факультет, и он увидел свое имя в списках зачисленных. Молодые преподавательницы не обманули. И еще важным оказалось то, что многие из зкзаменаторов узнавали в толпе абитуриентов знакомое лицо. Институт был маленький. И отношения часто складывались почти семейные. Если кто успел стать своим, его не бросали.

Мама долго не могла простить старшему такую глупость. Экономист - это профессия. Человек с таким образованием всегда найдет хорошее место. А критик, это что? Объяснить Клавдии Алексеевне, что в неписаной «табели о рангах» ВГИКа экономфак числился самым последним, было невозможно. А Кацмана, который целых два года ходил в любимчиках, Клавдия Алексеевна теперь с трудом терпела. К счастью, Женька объявлялся только когда Володя приезжал повидаться с родителями. А это случалось летом, на месяц, не больше.

В начале третьего курса в аудитории появилась новая соученица. Красавицей ее, пожалуй, не назвали бы, но фигура была потрясающая. Звали новую однокашницу Натали Гончарова. Папа - довольно известный кинооператор. Мама - одна из популярных актрис-«народниц». Звездой была Мордюкова, но Валентина Гончарова прочно занимала второе место на этом секторе.

Родители пропадали на съемках, мама колесила по стране с творческими вечерами, зарабатывая копейку на жизнь. Девочка училась и воспитывалась в специнтернате. Во ВГИК (а куда еще?) она поступила на актерский, понравилась мастеру, самому Бабочкину, который сыграл когда-то Чапаева. В начале второго года обучения Бабочкин умер. Сел в машину, почувствовал, что сердце давит. Нет, чтобы сразу принять таблетку, подумал, чуть отъеду, чтобы не загораживать дорогу. И отъехал…Курс расформировали. Наташе предложили перейти на киноведение. Других вариантов не было.

«Роман случился просто так, роман так странно начался…» Сергеев тайком пробирался по ночам в комнату Наташи. Он думал, ее родители ничего не знают.

Свадьбу сыграли, естественно, в Москве. Потом Сергеев повез молодую жену знакомить с родителями и друзьями. Кацман описал, как встречающие смотрели с балкона аэропорта на группу пассажиров ТУ-134, шагающих от трапа к выходу в город. Сергеев был длинноног, элегантен. Он шагал «от бедра» и бережно вел под руку носатенькую некрасивую жену.

Некрасивую. И в московской, и в Н-ской квартирах Владимир повесил огромные фотографии Натальи. Приятель - будущий кинооператор, запечатлел девушку в позе Джоконды. Многие сначала принимали эти снимки за копии полотна Леонардо, настолько Наташка была похожа на Мону Лизу.

Потом на свет появился пацан, Владимир Владимирович Второй. А до этого был диплом Кацмана. Женька все-таки выстроил под руководством Мартыненко полную семиотическую теорию кино. И подробно изложил ее Сергееву. Они вдвоем бродили всю ночь по Москве, и Наташка не сказала по этому поводу ни слова. Когда Кацман замолк, Володя сказал: «Женька, ты велик, как Бах». В виду он имел не гениального немецкого композитора, а преподавателя зарубежной литературы во ВГИКе Бахмутского, которого все студенты за глаза называли коротким прозвищем.

Теоретические потуги Кацмана экзаменационная комиссия оценила «хорошо», уничтожив надежду на красный диплом. Впрочем, ничего для реальной жизни эта «корочка» не давала. В отличие от вида на жительство в столице, которое Кацман так и не сумел получить.

Сергеев долго смотрел на экран, где в страницу сухого текста Кацман вложил двадцать лет жизни Владимира Владимировича. Его счастье, его трагедию. Он даже благодарен был Женьке за то, что тот не стал расписывать все, что знал. Проявил такт. И все равно Сергеев был благодарен Кацману за то, что даже в не предназначенном для публикации опусе тот не обмолвился о страшной ночи, когда...

Наташка развелась с Владимиром Владимировичем неожиданно. Мало кто знал, что Сергеев был котом, который гуляет сам по себе. Он мог, никого не предупредив, отправиться с новыми друзьями пить пиво, как тогда в Крыму. На три дня. Не ради хорошенькой мордашки и короткой юбчонки, просто показалось, что с этими парнями он снова в армейском братстве. Как ни странно, любитель и любимец женщин Сергеев слишком уж часто Наталье не изменял. Он ее любил. Просто он был такой. Раз в несколько месяцев наступал момент, когда Владимир должен был поддаться нелепому желанию.

Как-то еще в студенческие времена они с Кацманом ни с того, ни с сего обошли все рюмочные центра Москвы. В каждой опрокидывали по тридцать грамм, заедали куском хлеба с тощей хамсичкой поверх - без закуски не наливали, запрещено было, боролись с алкоголизмом, - и шли дальше. Ухрюкались вусмерть, все деньги просадили, потом месяц жили, употребляя под сладкий чай хлеб с аджикой. Клавдия Алексеевна наготовила целую банку и обязала Кацмана отвезти вместе с кучей других припасов сыну. Оклунок со жратвой был Кацману по пояс. Сергеев обещал встретить чуть ли не у трапа самолета, но забыл. Кажется, из-за Динки, циркачки, которая пыталась податься в киноактрисы (это было еще до Натальи). Кацман пер мешок снеди электричкой от аэропорта, потом в метро по переходам, потом, матерясь, пехом до 4 городка Моссовета, где располагалась старая общага ВГИКа. Харчи студенческая братия уничтожила в два дня. Аджику не осилили, и она спасла от голодной смерти после безумного и дурацкого забега по рюмочным. Инициатором его был Сергеев.

Жена терпела выходки Владимира, пока они были студентами, пока работали в НИИ киноискусства. Туда сразу после института пригласил Сергеева его директор, Баскаков. Он преподавал на единственном курсе и выбрал единственного парня, отслужившего срочную, коммуниста, очень интересно мыслящего киноведа. Другой был бы счастлив такому началу карьеры. А Сергеев, студент, нахально поставил условие бывшему министру: в НИИ он придет только вместе с женой. И Владимир Евтихианович согласился. Наташка терпела, когда муж вдруг бросил институт ( у него это, кажется, начинало входить в привычку) и ушел на телевидение, стал заместителем Проши, Киры Прошутинской; когда ушел с Авторского ТВ на Первый к Эрнсту, когда при коллегах матерно обругал Константина Львовича из-за отказа сделать цикл передач по лекциям Паолы Волковой и после месяцев отчаяния получил приглашение на обновленное НТВ. Тут, когда все наладилось, Наташка с улыбкой Моны Лизы, за которой скрывала слезы, оформила развод и вернулась с сыном в квартирку родителей на одной из мосфильмовских улиц.

Валентина, бывшая теща, умерла на даче, в восьмидесяти километрах от Москвы. Тело обнаружил Сергеев. Надо было просто сообщить местным властям, в конце концов, формально она уже была Сергееву никем. Почему-то он сам тащил покойницу с мансарды. Гончарова, хохлушка, любила поесть, и оказалась страшно тяжелой. Потом устраивал тело на сидении своей «Лады» так, чтобы актриса казалась живой, просто заснувшей, и рулил в столицу, с ужасом ожидая взмаха палочки гаишника и вопроса, а что это вы разъезжаете с трупом на заднем сидении.

Рассказал об этом он только один раз. И только Кацману. Так же, как и о попытке захвата телецентра в 1993. Как летели куски стальной ограды, когда ее секли крупнокалиберные пулеметы. Несколько дней до того какие-то люди собирались кучками, угрожали сотрудникам Останкина, плевали им под ноги, кричали: «Долой тельавивидение», размахивали кулаками. В день путча грузовик протаранил дверь в холл, застрял. Толпа ринулась на приступ. Озверевшие погромщики - это было очень страшно. И тут ударило с крыши… Это было еще страшнее.

...Об этом Кацман тоже не написал. Удивительно, но большие события, которые меняли жизнь страны, в опусе Кацмана оказались почти незаметными. Была пара сцен, где Сергеев с Нюмой еще задолго до перестройки обсуждали возможности СССР выйти из чудовищного экономического (как позже поняли - системного) кризиса. Нюма тихо, тяжело говорил, что нужно менять всё. Он рассказал, как с двумя приятелями шел однажды домой. Остановились на углу и стали рассказывать друг другу новые политические анекдоты. И вдруг Нюма увидел ситуацию со стороны. Заместитель редактора областной партийной газеты, заведующий отделом пропаганды обкома и начальник отдела краевого КГБ говорят такое, за что обычных людей беспощадно сажают. Двойное мышление - вслух как надо, про себя правду - стало абсолютным образом жизни. Такого ни один враг не придумает. И как долго просуществует страна?

Массовый призыв в партию после смерти Ленина, по убеждению Нюмы, привел к тому, что в большинстве оказались не большевики, а вчерашние крестьяне, мелкобуржуазный элемент, малообразованные, не понимающие «отвлеченных идей», тем паче, что высказал их еврей Маркс. Они были убеждены, что надо заставить народ работать. Ошибкой было слово «заставить». Но мысль создать условия, при которых работать выгодно, в головах вождей того времени, хоть «аграриев», хоть «промышленников», найти место не могла.

Нюма видел спасение только в одном: объединить настоящих коммунистов и провести силовой переворот, снова объявить диктатуру, только теперь не пролетариата, а тонкой прослойки истинных марксистов. Сергеев слушал, размышлял. Сомнения вызывало многое. Возможно ли создать новую партию, откуда брать твердокаменных и одновременно мыслящих? Каким путем взять власть? Справится ли малочисленная группа«прапорщиков» с «шестой частью Земли»?

Читая эти строки, Сергеев усмехнулся. Какими они были… нет, не глупыми, - наивными.

Нюма в то время был лучшим журналистом области. Его назначили заместителем редактора партийной газеты и избрали секретарем первичной партийной организации. Главредом стал человек нового Первого секретаря обкома (старого забрали в Москву, в ЦК), товарищ бездарный и неумный. Начались столкновения. Однажды Нюма не выдержал и бросил на стол заявление об уходе «по собственному желанию». Редактор с удовольствием подмахнул. Но… увольнять партийного вождя было запрещено, должно было сохранять единение светской и духовной власти. В обкоме предложили компромисс: Нюма отрабатывает еще полгода, до перевыборов. Потом его хорошо устроят. Тот уперся, открытым текстом заявил, что с этим удаком и дня рядом не просидит. Упрямцу объяснили перспективу. Из журналистики вышибут навсегда. «Пойду торговать билетами «Спортлото» в киоск рядом с площадью Ленина. Меня в области знают, хохоту будет…»

В конце концов нашли повод провести перевыборы досрочно. Дерзкого отправили служить в облсовпроф, школу коммунизма. Из журналистики его вышибли навсегда, как и было обещано. Редактора сменили через пару лет, когда началась перестройка.

Как ни странно, новое мЫшление Нюма не принял. Он утверждал, что Горбачев в душе сталинист, что гласность  - наш вариант китайского «Пусть расцветают все цветы». Заметят, кто сильно много чирикает, и на цугундер.

Умер Нюма в 1992. Сергеев об этом узнал только из «сценария» Кацмана. От родного города Владимир Владимирович оторвался, интересы уже были другие.

А государство и правда неслось к финалу, может быть, кровавому. Распадались человеческие связи. Вслух кричали об общих интересах, о равных правах, о гуманизме. В реальности судьбами отдельных граждан, а в результате и всей страны, управляли иные принципы и механизмы.

Он вспомнил давнего приятеля, назовем его инициалами С.К. Худой, темноволосый, с голубыми ангельскими глазами, С.К. был обаятельным циником и жутким сквернословом. Его папа занимал пост начальника управления снабжения ЦК. Сапиенти сат, умному достаточно сказанного. С. К. откровенно говорил друзьям: «Меня готовят управлять этой страной. Не из президиумов и прочих декораций, а реально». Отец устроил С. К. учиться во ВГИК, на экономфак. Чтобы до поры наследник не очень светился. Принцы-консорты готовились взвалить на себя тяжкие труды у кормила в престижных вузах, МГУ и тэ пэ. За ними внимательно наблюдали как друзья, так и конкуренты «отцов-хозяев», был итальянский фильм с таким названием. На С.К. большого внимания не обращали - богемный институт, его выпускник не опасен.Но от умного сына умный папа своих планов не скрывал. И С.К. с «обычными людьми» общался как барин с возомнившими о себе смердами.

Как-то в «Смоленском» толстая продавщица обхамила С.К., когда он покупал бутылку «Столичной». Работницы главного гастронома страны понимали свою исключительность, абы кого на такую работу не брали. С.К., широко раскрыв ангельские глазки, тихо произнес: «…ная тетя, как ты постарела». Тетя побагровела. Подоспевшим ментам трое (кроме С.К. там были Сергеев и Кацман) убедительно глядя в глаза, заявили, что тетя ослышалась и предъявили студенческие билеты. У ВГИКа они были шире обычных, по верхнему краю шло золотое тиснение: «Совет министров СССР. Ордена Трудового Красного Знамени Всесоюзный государственный…» Обычные правоохранители не знали, как на докУмент реагировать, цепенели и старались спустить любой не уголовный инцидент на тормозах. С.К. застенчиво улыбался, и видно было, что такой замечательный мальчик никогда подобного не произнесет, он и слов таких не знает.

Был и еще случай. На курсе С.К. А. Герасимова учился Борис Б. Парень из простой семьи, отец работяга на конвейере обувной фабрики, мать завстоловой той же фабрики. Депутат Верховного Совета СССР, Сергей Аполлинарьевич в каждую группу старался брать одаренную молодежь «из низов». А в той группе «пролетариев» было двое - Люба Полехина и Боря Б. В курсовом спектакле - отрывке из «Мастера и Маргариты» мастер курса пожелал увидеть Бориса в роли Иешуа Га Ноцри. Сергеев работал с приятелем, по сути, поставил роль, выстроил системы двойных смыслов и аллюзий. Герасимов пришел в восторг. Иешуа действительно был хорош, вдобавок успех Бориса подтверждал правильность принципа выбирать завтрашних народных артистов не из сомнительной профессиональной интеллигентской среды, а непосредственно из народа.

По поводу успешной сдачи курсового проекта устроили вечеринку у главного виновника торжества. Тем более, у него была личная комната в коммуналке на двух хозяев. Сосед, тихий алкоголик дядя Петя получил свою бутылку и спал на своей половине. Гуляли тихо: полумрак, танцы под приглушенный проигрыватель. Отношения среди соучеников были непростые. Светлана, Лариса, Зураб, особенно Лялька Строева «колхозников» не слишком жаловали. Никаких конфликтов не допускали, но, как масло с водой, смешиваться не желали. О личном вкладе Сергеева в успех знали все, поэтому ему молчаливо дозволили привести двух друзей. Одним был С.К., другим Кацман. Внимания на них не обращали. Разрешили присутствовать, и будьте счастливы.

Где-то в первом часу ночи в дверь позвонили. Немолодой, за пятьдесят, колобок с погонами младшего лейтенанта ворвался в комнату и начал вопить, что своими гульками не дают спать всему кварталу, что он, участковый, этот бардак разгонит. Девочкам он разъяснил всю глубину их морального падения, используя богатство русской нецензурной лексики. Никаких объяснений слушать не желал, угрожал вызвать опергруппу и запереть компанию суток на пятнадцать, а потом и вообще выслать за сто первый километр.

Было видно, что он наслаждается своей властью, возможностью унижать этих студентов, возможностью поломать их благополучные жизни. С. К. отвел колобка в сторону, предложил ему сотню, чтобы тот только оставил народ в покое. Участкового предложение только разозлило. Зазвучали слова «а взятка должностному лицу при исполнении» и «протокол». И тогда С.К. не выдержал. Он набрал номер, держа трубку у уха, другой рукой отталкивал младшего лейтенанта, который бросился отнимать средство связи силой. Когда наконец ответили, С.К. самым сладким голосом произнес: «Здравствуйте, теть Маш. Это С., ради бога, простите, что беспокою так поздно, что разбудил. А дядю Ваню можно?.. Дядь Ваня, извините великодушно. Мы с курсом Сергея Аполлинарьевича Герасимова отмечаем сдачу экзамена… Да, а тут пришел участковый, грозит всех пересажать, матерится. Девочек на букву б обзывает, другие слова тоже использует. Да, даю ему трубку».

Участковый с готовностью схватил телефон и заорал: «Дядя Ваня, я сейчас попрошу, чтобы твой номер установили, посмотрим, кому ты дядя!» Осекся, побледнел. Пробормотал фамилию и звание, номер отделения, к которому приписан. Что-то жалко блеял в мембрану. Отодвинул трубку от уха и в прихожую ворвался громовой голос: «Извинись перед детьми и пошел на … оттуда. Завтра посмотрю, что с тобой, мудак, делать!»

Когда раздавленный участковый удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь, Сергеев тихо спросил С.К.: «Кому ты звонил?» «Начальнику милиции Москвы, - ухмыльнулся тот. - Он с моим паханом дружит, меня знает с пеленок».

Закончив институт, С.К. попал на работу в Госкино. Одной из первых миссий была командировка на БАМ с проверкой идеологически-воспитательной работы средствами киноискусства. Отечественного, конечно. Он рассказывал Сергееву, как их повели в японский магазин где-то под Тындой. Покосившаяся хатка без вывески. Внутри - японские транзисторы, магнитофоны, тряпки, обувь, все. Цены копеечные. «Это в долларах?» - спросил руководитель комиссии. «Что вы, конечно, в рублях. Мы же для советских людей работаем», - гордо заявил представитель местных партийных органов, прикрепленный к группе проверяющих. У москвичей разгорелись глаза, руки потащили из карманов портмоне. Продавец замахал руками: не могу продать. Объяснил, что приобрести любую вещь можно только по личному письменному разрешению первого секретаря обкома. «Так на хрена этот магазин, - не выдержал даже С. К. - Чтобы знали, что у нас можно приобрести самую современную японскую технику?»

С.К. матерился, а Сергеев вспоминал разговоры с Нюмой, думал, как страшно, когда великая держава превращается в потемкинскую деревню.

В самый разгар перестройки Сергеев решил перевезти родителей в Москву. Юрка к тому времени заканчивал МГУ, океанологию. Балбес, балбес, а поступил сам. Правда, Сергеев ему поддержку не предлагал. Да и не факт, что шестой продюсер Первого канала был достаточно значимой фигурой, чтобы его услышали профессора Ломоносовского университета. Отец и мама уже вышли на пенсию и тихо чахли без обоих сыновей. А В.В., тогда его только начинали называть так, хоть инициалами, но только по имени-отчеству, уже смог к собственной квартире прикупить еще пару. Недвижимость в столице вряд ли упадет в цене.

Приехав в Н-ск, естественно, встретился с Кацманом. За пару месяцев до поездки на бывшую «малую родину» в узких прикинематографических кругах возник слух, будто Женя Герасимов отрыл где-то в провинции роскошный сценарий и подал заявку на постановку на «Мосфильме». Детектив, но в нем, вроде бы, поместилась вся жизнь страны, от Афгана до продажности властей.

Толком никто ничего не знал, режиссер свое будущее детище от чужих глаз оберегал. С немногих своих он брал чуть ли не подписку о неразглашении. Самое удивительное, имена авторов «шедевра», их было двое,н икому не были известны. Редактриса студии им. Горького, которая и принесла сплетню Владимиру Владимировичу, с возмущением и пафосом произносила: «Какие-то Званцов и Кацман». Сергеева позабавило, что у Женьки появился однофамилец, да еще наделавший шума среди киноредактрис. И где-то в глубине сознания засела заноза: «А вдруг не однофамилец?»

Как бы между прочим, спросил: «А ты что, пером начал баловаться?» Женька даже обиделся: «Я с шестьдесят седьмого «пером балуюсь». Даже в «Театральной жизни» печатаюсь. И в «Журналисте».

- Да нет, я другое имею в виду. В Москве сейчас шум идет про какой-то сценарий…

- Это который Герасимов ставит? - заржал Кацман. - Это мы с Василием... Самый старый из моих друзей, фантаст. Мы с ним познакомились, когда мне было четыре, а ему шесть.

- И что там у вас? Наркотики?

- Наркотики это пошло, - заявил Женька. - У нас трактор. Документальная, между прочим, история. У нас тут изобрели машину, какой в мире нет. А чиновники ее зарубили и заключили контракт с немцами. Трактор зарубили, валюты нарубили.

Сергеева поразило, что когда они шли по улице, с приятелем здоровался чуть ли не каждый третий.

- А что ты хочешь, я преподаю в двух институтах и техникуме, веду кинопанорамы, рекламирую новые фильмы. В главном кинотеатре тысяча мест. Вот и стал публичной рожей.

- Ты прямо как Кант, - польстил Сергеев.

- Не Кант, так, окантовка, - отшутился Кацман.

Рассказал, что с друзьями выстроили кооператив. Женька был редактором детского журнала, хвастал, что минпечати признало его детище вторым по литературному качеству в стране. Владимиру Владимировичу эта мышиная возня была не интересна, но он слушал, кивал-поддакивал. Кажется тогда Женька знакомил его с женой. Супруга была худенькой блондинкой. Точно, она появилась с малышом лет трех, и Кацман поспешил объяснить, что ребенок не его, племянник жены.

После этого Сергеев был в родном городе еще только один раз, по служебной командировке. Он с трудом припомнил, чем этот небольшой город привлек внимание центрального ТВ. Тут избрали губернатором коммуниста, а тогда было задание ослаблять «красный пояс», дезавуировать глав регионов от КПРФ.

Кацман, как оказалось, перенес тяжелую операцию, но к моменту встречи уже оклемался, бросил курить, демонстрировал, в какой замечательной форме он себя держит. Работал он тогда в аппарате того самого губера-большевика маленьким чиновником.

- Володя, - попросил Женька, когда Сергеев стал прощаться, - замолви словечко. Пусть возьмут корреспондентом в Чечню. Тут ни хрена не заработаешь, надоело жить по-студенчески, впроголодь, очень хочется уже обуржуазиться. У меня соседа взяли шофером в группу НТВ, он за полгода квартиру обставил. На меня смотрит с иронией, неудачник ты со своим ВГИКом.

Пятидесятилетний Кацман как фронтовой репортер. Смешно. Сергеев кивал, обещал что-то, заранее зная, что палец о палец не ударит. К тому времени он усвоил, что если к правильному человеку обратишься, помогут. Но когда-нибудь к тебе тоже обратятся и попробуй не выполнить.

Сколько Кацман ни просил Сергеева, всегда только о работе. В Н-ске после ВГИКа жить было трудно.И материально, и особенно морально. А переползти в Москву… для этого надо было, чтобы кто-либо крепко помогал.

С той встречи прошло лет, наверное, пять. Сергеев за это время вдрызг разругался с куратором НТВ от «Газпрома». Правда, теперь это была уже не вспышка гнева, а тщательно просчитанный вариант. Добродеева «бросали» на подъем и укрепление главного официального теле- и радиоканала страны. Он подбирал себе соратников. В списке числился и Сергеев. На букву С, как и положено. А стал В.В. первым после капитана.

О Кацмане за эти годы он вспомнил лишь однажды. Вернулся в Москву после отпуска, маялся от скуки, рука как-то сама набрала номер.

Женька явно обрадовался. Когда В.В. похвастался (может, для того рука и номер сама набрала), что месяц гонял на горных лыжах. Наивный Кацман попенял: «Что ж ты, был в Домбае, и даже на день не заглянул». «Да я не на Кавказе катался», - усмехнулся в трубку Сергеев.

...Когда Кацман после двенадцатилетнего перерыва приехал в Москву, он стал искать Сергеева. По старому телефону Первого канала сухо ответили: такой больше не работает, где он сейчас не знаем. А Владимир обживался под крылом Добродеева, и бывшим коллегам это было прекрасно известно. Настырному провинциалу удалось все же найти телефон, уговорить Ольгу Леонидовну доложить о странном «старом друге». Сергеев тогда обрадовался, назначил встречу после работы в служебном кабинете, хотелось похвастать, было чем. Они распили бутылочку «Джонни Уокера» - «Ваньки Прогульщика». Единственный раз в жизни Кацман попробовал фирменный виски. Услышав о беде друга - при родах в больнице заразили младенца сразу двумя неизлечимыми хворями, Сергеев открыл ящик стола, достал заначку - три тысячи баксов и отдал Женьке. «И не думай отказываться, это не тебе, это маленькому».

О своих бедах Сергеев Кацману не рассказал. Когда-то непутевый Юрка, младший, остепенился, забросил свою океанологию и устроился в Останкино журналистом. Не без помощи старшего, но Владимир об этом никому не говорил, и Юрка был уверен, что повезло. В первую командировку он отправился на Дальний Восток. Вышли с коллегами на берег океана. Молодые журналисты носились, как жеребята, орали, махали руками, прыгали. А Юрка тихо присел на валун и умер. Сердце. Отец, Владимир Леонидович, пережил любимца не надолго.

Только из «опуса» Сергеев узнал, что все это Кацману поведала Клавдия Алексеевна. Потеряв мужа и сына, она всю любовь сосредоточила на Владимире. А сын радовал. На самом видном месте в квартире мамы стояла большая цветная фотография: Сергееву, глядя на него чуть снизу, пожимает руку тезка Владимир Владимирович Путин.

А еще умерла Натали. Сергеев к тому времени уже был женат вторично и счастливо. Экс-супруга болела долго и ужасно. Владимир Владимирович снабжал деньгами на прожитие, доставал лекарства, устраивал консультации у самых-самых светил. Но сontra mortis поп est medicamen in hortis. Почему-то ее уход ударил очень сильно.

Полупьяный Кацман проехал через всю Москву девяностых ночью, на последних поездах метро с пачкой долларов в заднем кармане джинсов. Господь хранит дураков.

И позже Владимир Владимирович помогал старому другу: договаривался о встречах с известными врачами, давал деньги.

Описание предательства в опусе Кацмана Сергеева не удивило. За годы работы на ТВ Владимир Владимирович видел столько змейства и подлости, что привык к этому как к особенности профессии. У кого-то род занятий предполагает возможность чебурахнуться с десятиэтажного дома, когда моешь окно очередного офиса. Другого подстерегают сотни вольт электричества. Или машина ГИБДД за кустиком. А в театре, на телевидении надо постоянно ожидать подножки от любого из товарищей по коллективу. Тем более, история оказалась банальной.

Появление на студии жены Кацмана напрягло провинциального Эрнста, его все звали Люшик, за спиной, конечно. Домашнее имечко придумала когда-то его мама. После института культуры родителям удалось засунуть отпрыска на телевидение, на один из центральных каналов репортером. Люшик побывал во многих местах, где стреляли, даже был ранен. Вот его и отправили из столицы командовать провинциальной студией в родном городе. Был он разведен, незамужние подчиненные теледивы летели на молодого начальника как мухи на мед. И кто что скажет, люди взрослые, узами не скованные, вольны были… Потом из коллектива выделилась одна, фаворитка, и стала понемногу править «от лица». Такое и на крупных каналах случалось.

Появлению на студии новой фигуры фаворитка не обрадовалась, но Люшик определенно пообещал: «Мы у этих отберем все связи, а потом выкинем». Кацман к тому времени «местным Кантом» быть перестал. Но знали его еще многие. Среди них оказался и отец Люшика. Они с Кацманом десять лет преподавали в училище искусств, подружились. Без всякой скрытой мысли отец пригласил приятеля с супругой на свой день рождения. Люшик встретил неприятную ему чету на своей личной территории и осатанел. Кто знает, что уж он подумал, но отцу устроил скандал и навсегда запретил общаться с «этими».

На свою беду супруга Кацмана оказалась одаренной журналисткой. Ее фильмы вызвали интерес у небольшой аудитории - учителей, врачей и прочей интеллигенции.Началась мелкая травля. То камер не хватило, то операторов. А за нарушение графика съемок наказывали журналиста, должность диспетчера на студии аннулировали в целях экономии средств. Особо обострилась ситуация, когда «Кацманша» победила в местном телеконкурсе. Тут же обнаружилось, что срок контракта у нее истек. А для чего телестудии работники, которые работают лучше других?

Тогда взбешенный Кацман, который прекрасно понимал, откуда дует ветер, позвонил фаворитке и спросил, что она себе позволяет. Бедный Женька, он знал ведь, что такие разговоры принято вести отборным матом. Но воспитание победило. Он цедил сквозь зубы вынужденно вежливые слова, мол, такие методы на центральных каналах не приветствуются. Теледама записала разговор на телефон, оббежала всю студию, всем дала послушать, как здорово она опустила интеллигента, а потом отправилась жаловаться покровителю, рыдала, мол, Кацман угрожает поломать всю карьеру. Люшик набрал Сагитова: «Обижают».

Через пару месяцев Сагитов забрал Люшика в Москву. Отец остался один, мама давно умерла. Старый учитель заболел и умер. Кто знает, может, будь кто рядом…

А Люшик… В руководящий состав его не включили, продолжать службу действующим репортером не позволяло здоровье. Он прижился в столице на должности одного из преподавателей тележурналистики одной из многих школ. На его должность в Н-ске пришел другой человек. Через год бывшая фаворитка вместе с многими другими оказалась на улице. Новому руководителю нужна была новая команда, своя.

Сергеев закрыл файл с «опусом». За неделю, которую заняло у него чтение как бы сценария старого приятеля, он словно бегло проглядел свою жизнь.И еще раз убедился, что ему не в чем себя упрекнуть. Начало, «чушь прекрасная», было когда-то, давно. Не зря тесть и теща грустно улыбались, когда слышали споры Сергеева с Женькой о сущности искусства. А вот важное - профессию, карьеру Владимир Владимирович выстраивал сам, помимо Кацмана. Да, в забытые времена существовало даже скрытое соперничество. Кацман как теоретик был интереснее, что ли. И все равно Мамардашвили, как ни пытался понравиться ему Женька, предпочитал Сергеева.

Роман, который написал Кацман (Сергеев его так и не прочел. Книга толстая, а времени совсем нет), сценарии его, так никем и не поставленные, ни в какое сравнение с проектами, которые придумал и СДЕЛАЛ, сделал, а не «осуществил» Владимир Владимирович, не шли и сравниваться не могли.Так что в соперничестве он победил. По любому счету.

Если совсем уж «по чесноку», старый приятель давно уже стал в тягость. Когда Женька осчастливливал своим появлением Москву, надо было выбирать время для встречи, разыгрывать из себя гостеприимного друга. Но Сергеев все же терял свое драгоценное время. И помогал всем, чем мог и Кацману, и очень многим другим людям. Поэтому его уважали и даже любили подчиненные, и сейчас его, говорят, любят студенты. А Женька... Приятно было, что он с интересом и пониманием следил за всеми проектами Сергеева, что с ним можно было болтать, не взвешивая каждое слово. Жизнь быстро научила Владимира Владимировича простой истине: слово не воробей. Передадут неосторожную фразу кому надо, и... Кацману можно было сказать все. Кому он что мог передать?

Сергеев выделил файл под названием Кацман и нажал две клавиши: Шифт+Дел. Потом снял трубку внутреннего телефона: «Оля...»

- Я Юля, Владимир Владимирович.

Сергеев вспомнил, что третьего дня уступил настойчивым требованиям замминистра омолодить штат помощников, а вчера ему уже представили длинноногую блондинку, эту самую Юлю. А Олю проводили на заслуженный отдых.

- Юлия, в компьютере Ольги Леонидовны должен быть адрес и телефон Евгения Кацмана.

- Да, Владимир Владимирович, нашла...набрать?

- Нет. Он больше не нужен. Можно его убрать, - сказал Сергеев и повесил трубку.