Какая жалость, что Ной со своей компанией

не опоздали на ковчег!

Марк Твен

В ларьке у Финляндского вокзала он купил для Ирочки большое бордовое яблоко. А когда они перебрались через Литейный мост, примерно за ту же цену приобрел бутылку “Столичной”. Первый вопрос, таким образом, был благополучно закрыт, и на повестку дня встал второй.

Он решил всерьез приударить за Ирочкой, определив ее на замену той другой, что столь вероломно сокрылась за пределами развалившегося СССР. Кандидатура представлялась ему вполне подходящей: стройна, изящна, танцует в ресторанном варьете, любит выпить, запросы не чрезмерны.

В программе ухаживаний уже фигурировали места, доступные и отмеченные к тому же неотчетливыми знаками клубной атмосферы - так называемые «дома творческой интеллигенции». Но на этот раз ему захотелось удивить Ирочку чем-то хотя бы отчасти необычным. В эту злосчастную минуту он и вспомнил о художнике Бородееве, вернее, о его  мастерской, находившейся совсем рядом.

Мастерская была замечательной. Занимала она целиком трехэтажный особнячок, расположенный в проходном дворе между улицами Пестеля и Моховой. Примечательно и то, что у обоих входов в проходняк имелись весьма популярные разливы. Принимаешь необходимую порцию на Пестеля, углубляешься в родные с детства сердцу любого питерца желтые извивы двора, любуешься по ходу на бородеевскую мастерскую и выходишь на Моховую, где за проделанный путь имеешь полное право вновь себя вознаградить.

А полюбоваться было на что. Вдоль второго этажа недавно отремонтированного домика тянулся балкончик с изящной кованой решеткой. Крыша, изготовленная из пропитанных спецсоставом досок, напоминала перевернутый днищем вверх Ноев ковчег, знакомый по иллюстрациям к библии художника Доре - с той разницей, что все это сооружение венчал еще и стеклянный световой колпак.

Надо сказать, что и компании под этим опрокинутым ковчегом собирались достаточно разношерстные - под стать причалившей когда-то к Араратским горам. Но если на плавсредстве праведного Ноя каждой твари было, как известно, по паре, то под бородеевским ковчегом практически каждая «тварь» была (или, во всяком случае, числила себя) индивидной до самодостаточности. Вот сюда-то он неосмотрительно и пригласил Ирочку.

Шли первые дни января. Народ оттягивался после встречи Нового года.

Изможденный Бородеев открыл им, не выказав даже подобия положительных эмоций, и побрел обратно к столу.

- Присаживайтесь, - удрученно бросил он и, не обременяясь представлением каждого, вялым общим жестом обвел тесно лепившихся за столом бородачей разного возраста и калибра: - Художники...

Те взглянули на вновь прибывших глазами принципиально не закусывающих людей и тут же забыли об их существовании.

Закусить же было чем. В натюрморт, кроме бутылок шампанского и пузатых импортных водочных литровок, в компании которых выставленная им “Столичная” смотрелась горькой сиротинушкой, входили также тарелки с палевой чавычей, сизым виноградом, крупными ярко-желтыми грушами и прочим, и прочим...

«Хорошо живут художники зимой», - подумал он и выпил.

Было бы несправедливым, однако, утверждать, что никто из присутствующих не обратил на них внимания. В торце стола на высокой трехногой табуретке громоздилась массивная гостья, которую он сразу определил как «пифию». Была она облачена в черный струящийся балахон, черные же волосы рассыпались по могутным плечам. Ласковым взглядом «пифия» оглядела Ирочку, даже слегка дотронулась до ее руки, восхищенно прошептав: «Какая девочка!..» - и зло зыркнула в его сторону.

- Тамара по имени режиссер, - сделал над собой последнее усилие Бородеев, отдельно представив «пифию», и окончательно прервал всякую связь с окружающей средой.

Посиделки между тем продолжались. Тамара-режиссер вещала, а все безразлично внимали. Выпив по второй и третьей, он попытался вникнуть в суть вопроса.

Речь, как водится, шла об «эмиграции очередной волны» - о каких-то уехавших пифиных знакомых, сделавших литературно-художественно-кинематографическую карьеру в дальних странах.

Безразличный, в общем-то, к этой теме, он, выпив по четвертой и пятой, произнес - более чтобы поддержать разговор и ободрить ораторшу, на которую уже никто не обращал внимания, - роковую фразу:

- Все равно, куда ни приедешь, собственную рожу в зеркале и увидишь...

Впрочем, вероятно, любая фраза, произнесенная им, стала бы роковой, ибо «пифия», похоже, только и ждала, чтобы он раскрыл рот.

- Что?! - вскричала она ужасным голосом, при этом власы ее поднялись, а взор сделался всепожирающим. - Что?! Да как ты можешь об этом судить, дубина?! Люди на разрыв аорты живут! Таракан, клоп!..

Она сделала паузу, во время которой в наступившей тишине ехидно хихикнул некий закоренелый разукрашенный старичок, чья плешивая головка невесть откуда появилась вдруг на уровне стола - такие гладкие головёнки, пристально выглядывающие из окружающего всеобщего хаоса, он не раз видел на картинах владельца мастерской. Того, между прочим, режиссерские вопли к активному бытию совершенно не возродили.

А «пифия», исчерпав, видимо, свои познания в области энтомологии, перешла к более сильным выражениям, навряд ли уместным даже на съемочной площадке или на репетиции в театре.

Видя, что униматься она никоим образом не собирается, он встал, кинул в рот виноградину и сказал:

- Ирочка, уходим!

Нарочито спокойный и даже хозяйский тон довел «пифию» до визга, что его весьма порадовало. Однако уже через несколько секунд он ошарашенно захлопал глазами, услышав в ответ:

- Извини, но я... остаюсь.

Бородачи ухмыльнулись в бороды, «пифия», запрокинув толстую голову, по-актерски загромыхала. И этот хохот долго еще гнал его прочь из-под опрокинутого ковчега  - в смятение, в январскую слякоть, во всемирный потоп...

Несмотря на алкогольно-возбужденное состояние, домой он добрался без приключений. А на следующий день поразмыслил: если приглядеться к ситуации трезво, с чего возбуждаться-то? - все обычным порядком. На столе - виноград-шоколад, водка-шампанское, вокруг стола - полный комплект на все вкусы. Во главе, к тому же, с восседающей на своем треножнике «пифией» - правда, явно не дельфийской, а лесбийской. В итоге, на кой черт он девушке сдался? - мавр сделал свое дело, мавр может отправляться спать - в одиночку.

Ну, проектировал он какие-то воздушные замки в связи с этой самой Ирочкой - так ведь, как нынче выражаются, ваши проблемы...

Кстати, «пифию» он через некоторое время встретил в Доме актера. Она демонстративно подсела за его столик с прозрачным намерением завязать разговор. Но, заметив, что он упорно не желает встречаться с ней взглядом, остекленила водянистые очи и громко вымолвила в пространство: «Чего они всё к нам ходют?! Что, у них своего Дома писателя нету?..»

Эту фразу при желании можно легко интерпретировать как мрачное пророчество, вскоре сбывшееся - в особняке на Шпалерной, именуемом Домом писателя, случился пожар, и он почти дотла выгорел.

/Спермагазин

Под утро снился мерзейший сон: сначала дотла сгорело имение, потом разжаловали в корнеты Азаровы - и в чине, и в смысле пола... Проснулся: всё не так уж плохо - мы молоды и талантливы, и похмелье не мучит.

Звоню одному знакомому - тонкому эстету, энциклопедисту, умнице:

- Какие планы на сегодня?

- По обстоятельствам: сумею достать яду, хотя бы элементарной цикуты - отравлюсь. Не достану - придется вешаться, бельевая веревка, по счастью, не продана.

- А кухонный нож на месте? Наточен хорошо?

- Ну, харакири требует детального знания предмета. А операцию на венах, мой правильный друг, гигиеничнее и экономичнее производить бритвенным лезвием.

- «Жиллетт»?

- Нет, «Нева» как-то роднее, патриотичнее...

Порылся в ящике письменного стола, нашел американскую десятку. Пропади всё пропадом! Плюнул на нее, ненароком попав в глаз президенту Гамильтону, вышел на улицу, сдал бумажку в обменный пункт.

Подошел к «шайбе», скинулся со знакомыми алкашами на бутылку «Джонни Уокера», пояснив, что в переводе это «Ванька-ходок».

Есть и тут свои эрудиты.

Один сказал, что в юбилей выставят на обозрение мумии Александра Сергеевича Пушкина и супруги его Натальи Николаевны.

- Различить-то их как? - спросил второй, томясь лицом.

- По бакенбардам...

Когда «Ванька-ходок» ушел четверти на три, ушел вслед за ним и я. Холодный ветер смертных пустырей засвистел в заушье.

Раз так, пошел в морг:

- Привет, товарищ мой Серега! Гостей у вас, как вижу, много...

- Это после праздников - скоропостяги. Представляешь, что теперь бандюганы удумали: кладут своим убиенным браткам пейджер во гроб и посылают сообщения с поминок на девятый и сороковой день.

Та-ак, они уже и загробный мир осваивают.

Пришел домой.

Внезапно охватил писчий зуд. Сел за стол, написал поэму из одной строки: «Поставить памятник не спившимся в России!»

Перечитал - хороша!

Позвонил ей:

- Здравствуй, Кильси!

- Здравствуй, любимый! Как поживают твои вечно эрегированные ушки?

Заплакал, стал попрекать, что не уходит от мужа.

- Не волнуйся, - сказала, - когда мы с ним трахаемся - это не более чем грязный онанизм. Не то что с тобой...

Успокоился, заснул. Когда проснулся, за окном было уже темно, только во мраке светилась гигантская красно-зеленая надпись «СУПЕРМАГАЗИН ОФИС КЛАБ». «Вот так, - подумалось, - “клаб”».

Внезапно в первом слове погасла вторая буква. Новообразование, возникшее в результате, напомнило, что не поздно еще включить телевизор и посмотреть «Плейбой».

Включил. Не понравилось: повсюду натолкан силикон.

Выключил. Заснул окончательно.