Южная звезда
Загружено:
ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЖУРНАЛ № 3(32)
Поэзия
 Олег Блажко
Не вешай трубку…
Не вешай трубку - все равно
заполнить вечер больше нечем.
Я не скажу, что лег на дно
и что лишился дара речи.
И жизнь прошла.
И видно мне -
прошла бездарно и без смысла.
Окно открыто, и в окне
напротив, в сумерках, повисла
невозмутимая луна -
желтушно смотрит
прямо в спальню,
а в спальне бродит тишина,
вздыхая скучно и нахально.

Я не скажу тебе о том,
что днем пока терпимо.
В целом.
А к ночи - кризис и дурдом,
остохрене..,
осточертело
листать бездумно Интернет,
TV, журналы и - сначала.
Покоя нет.
В природе - нет.
И лишь к утру вползет, устало,
бессильно ноги волоча,
мой сон,
хихикающий пошло,
и возле левого плеча
нашепчет что-нибудь о прошлом.
Не надо трубку…
Пять минут…
Любая тема для беседы -
дожди, которые идут,
похолодание на среду -
любая сплетня на ура.
Я не скажу о том, что завтра
мне будет, видимо, пора
пройти осмотр у психиатра.
Или напиться.
Буду рад -
хоть так, но только б перемены,
поскольку пару дней назад
едва опять не резал вены.

Я не скажу об этом.
Пусть
все остается неизвестным.

Мы роли помним наизусть:

- Алло? Как жизнь?
- Вполне. Чудесно.

Роман
Банален, в общем-то, роман.
Сюжет относится к избитым.
Опять - дырявое корыто.
И безнадежно, в стельку пьян
старик, что клянчил горстку дней
у золотой ехидной рыбки,
но получил в итоге хлипкий
денник. Причем без лошадей.
Бутыль крутого первача.
Заплесневевшую краюху.
Да ко всему еще - старуху
и шубу с барского плеча.

А барин - свеж, румян и сыт -
зашел и сморщился:
«Однако…
Так жить не станет и собака…
Неужто вас не мучит стыд?»
И угодил ботинком в грязь.
И осерчал. Калиткой хлопнул.
И бормотал жене: «Холопы…»,
в карету белую садясь.

Старуха молвила:
«Дурак!»
и попрекнула деда пьянкой,
и тем, что выбиться в дворянки
не получается никак.
Вот хоть ложись да помирай -
зачем пошла за идиота?
Ему ни дела, ни заботы.
Напьется - топает в сарай
и спит весь день до темноты.
А иногда бывает сутки…

…в углу, где свернутые в трубки
полуистлевшие холсты.

Старый трамвай
Этот трамвай не уходит в депо.
Бродит по уличным переплетеньям.
Двери открыты. Затоптанный пол
снег засыпает. На шатком сиденье
дремлет кондуктор. Плывет за окном
вечер, имеющий свойства пустыни.
В однообразии ломаных линий -
темные здания. Класс - «эконом».

Можно всю жизнь колесить. И менять
время на время - неважен порядок.
Видеть в округе - опять и опять -
копии жмеринок и пятихаток.
Будки ларьков. Фонари у дорог.
Окна, желтками неясного света.
Впрочем, цена у трамвайных билетов
так же понятна, как этот мирок,
где колея - от зари до зари.
Небо над городом плоско и сонно.
Хочешь - помалкивай. Хочешь - ори.
Все, что угодно. В пределах вагона.

Все, но по кругу. Сто зим и сто лет.
Будет однажды - дойдешь до кабины,
глянешь - она заросла паутиной.

Тихо, как в яме. Водителя нет.

Ты в стороне…
Ты в стороне и ни при чем,
когда вокруг бои и схватки -
умней всего вернуться в дом.
Повременить - и все в порядке.

Есть очень верные слова:
важней здоровье, силы, нервы
и быть одним из большинства
с надеждой стать одним из первых.

Важней - уметь терпеть и ждать,
и тормозить на поворотах.
Взгляни в окно - за ним опять
в расход пустили Дон Кихота.
Он, словно разум потеряв,
сгорел за день. Бесцельно. Даром.

«Лишь тот, кто выжил, тот и прав…» -
напишет Санчо в мемуарах.

И я уверен - ты из тех,
кому судьба - быть в круге света,
вполне бесспорен твой успех
и ясен вес авторитета,
и ты ни разу не упал
и был расчетлив и спокоен,
и ждет в итоге пьедестал,
ну или что-нибудь такое.
…Все хорошо. Но почему
мне в этом чудится болото?..
Твоей руки я не пожму.

…Пожать бы руку Дон Кихоту.

Пусти, хозяин, на постой…
…Пусти, хозяин, на постой, мне переждать бы только зиму, ведь все равно твой дом пустой, да и в других - меня не примут. Я не надолго среди вас, осталась пара слов, всего-то. Два-три аккорда. Две-три ноты - и будет кончен мой рассказ о том, что медленно река течет в окно из тени сада, когда луна за облака уйдет, как вечер за ограду, чтобы держать свой путь в поля, где за околицей деревни лежит сверкающий и древний, из голубого хрусталя однажды выплавленный мир, и он орнаментом искрится, как позолоченный потир, и люди, звери или птицы - узор струится без конца, и, вязью в небо прорастая, достанет лестница витая до трона вечного Отца…

…И кто-то слушает, как ты с собою шепчешься ночами, на нас глядят из темноты оледенелыми глазами те, кто по следу моему идут и скоро будут рядом, и я не знаю - что им надо, и я не знаю - почему.

…Пусти, хозяин, на постой, всего-то дел - прожить бы зиму, тянуть серебряный настой волшебных трав Ершалаима, а тени ближе и плотней обступят дом, и я увижу - ведут мои дороги ниже - от крепко запертых дверей, от несбывающихся снов и от уюта теплых комнат, вслед за зимой - опять снегов век, про который и не вспомнят ни те, кто был здесь до меня, ни те, кто явятся за мною, они, укрывшись за стеною, себя, возможно, сохранят…

Но осень… Осень на пути…
Она с ума сошла однажды…
С холодным ветром улетит обрывок вольницы бумажной,
где я не многое и смог - арендовать себе квартиру

в углу
сверкающего мира

на необычно
малый срок…

На том краю вселенной…
На том краю Вселенной - холода.
Зима никак не сменит партитуру.
В кастрюлях стала вермутом вода -
есть повод заглянуть под вечер к гуру.
И будет дребезжать в углу ситар,
поблескивать на окнах белый иней,
о сложностях развитий муладхар
он скажет откровенно.
И дакини
нестройным роем бросятся в метель,
мигая габаритными огнями…
Три дня назад подохший коростель
воскреснет в клетке, хлопая крылами
и глядя, как за печку лезет бес -
чтоб порчу наводить на всю округу.
Сойдут асуры к ужину с небес,
с собой притащат новую подругу.

Мы молча разбредемся по домам -
предаться умерщвленью наших эго.
Приблудный, неприкаянный имам
войдет в обитель, требуя ночлега.
Пробьет двенадцать раз.
Под этот бой
взойдет подснежный лотос у сарая.
И все монахи двинутся гурьбой
на сбор очередного урожая.

На том краю вселенной - тишина.
Перо скользит по краешку бумаги.
Настойчиво скребется у окна
мохнатый йети. Ладят лыжи наги.
Закончив бестолковую возню -
уходят в лес. Все дальше. И пропали.
Луна уныло смотрит на лыжню.
В ашраме - ни души, народ в астрале.

Какой-то йогин, дик и одинок,
печально медитирует на свечку…
Привратник хмуро дергает курок -
но толку нет. Осечка за осечкой.
И лязгает беспомощно затвор,
в глазах у стража - пусто и тоскливо.
Орет шаман в районе дальних гор.
По небу прогуляться вышел Шива -
блуждает в бесконечных облаках,
пленяя звезды лунною походкой.
Остался настоятель в дураках -
скончался, отравившись местной водкой.

На том краю вселенной - снегопад,
доносятся молитвы из дацана.
Полвека замерзает райский сад,
тревожат сердце сутры махаяны.
На всем лежит духовности печать,
а ветер кармы снег несет на крыши…

Нет разницы - кричать или молчать.
Нет разницы.

Никто тебя не слышит.

Большая охота
(атомной энергетике посвящается)
Затих сезон кислотного дождя.
Сверяя счетчик Гейгера с часами,
под управленьем мудрого вождя
мы выйдем на охоту. Чудесами
наполнены леса.
И там, и тут
с берез свисают скользкие лианы,
на липу влез чешуйчатый верблюд
и сладострастно чавкает бананом.

Питона изловила стая жаб
и тащит на ближайшее болото,
крадется двухголовый троелап
по следу птерохвостого енота,
размахивает хоботом олень,
царапая когтями ствол платана,
дурманит психотропная сирень,
и в воздухе таинственно и пряно
витает аромат душистых трав -
седьмое лето с прошлого потопа…

Вдали запрыгал сумчатый удав,
вдыхая с наслажденьем изотопы
сырой земли, где густо проросла,
скрестившись с беладонной, сенсимилья,
а в чаще рев двугорбого осла
перекрывает пенье крокодилье.

Идет на водопой степной дракон,
блестит его узорчатое тело…
Драконов мы не трогаем. Закон.
Хотя есть баллистические стрелы,
способные сразить наверняка,
а не сразить - так точно покалечить.
Охота, впрочем, завтра. А пока -
в свои права вступает тихий вечер,

и жрец спешит разжечь в костре огонь -
всего лишь поглядев на хворост строго,
надет на вертел крупный долбоконь -
прямой потомок древних носорогов.

Пред ужином - по рюмке за поход
во имя продовольственной программы,
зеленым засияет небосвод,
и под сопровождение тамтама
старейшина расскажет до зари,
встающей над разливами туманов,
что жили тут когда-то дикари,
планету поделившие на страны.

Цари природы - мы. Других здесь нет.
Покорны нам леса, моря и горы.
И каждый властно щурится на свет
пятью глазами цвета мухомора.

Карнавал
…И было так, что вечер пал и утонул в ночной прохладе. Мы начинали карнавал. А на заброшенной эстраде крутили древнее кино фигуры в серых балахонах, в домах окрестных на балконы тянуть игристое вино садились зрители без глаз, в очередной попытке видеть… Но кончен фильм. Экран погас. Сюжет о мертвой Атлантиде не дал ни сердцу, ни уму ни капли веры в зримость света. У тамады в руке беретта, он, сам не зная почему, ведет внеплановый отстрел гостей на свадьбе запоздалой… Жених в углу - белей, чем мел, невеста только что сбежала и отдалась слепой тоске на полдороге до Парижа, откуда - проще, легче, ближе - подвесить жизнь на волоске.

…И перерезать шнур звонка, и запереть в мансарде ставни, и снова бледная рука выводит мелочи о главном на свежебеленном холсте, где все еще - намек эскиза, попытка броситься с карниза…

…Но ночь не та и мы не те…

…И я, ушедший навсегда, свой берег видел в мониторах, как на него неслась вода - не исключаю то, что скоро наш город в щепки разнесет, его спасать - труда не стоит, эпикуреец или стоик - и ты, и я - давно не в счет…

…Мое ли место в том ряду, где пьяный ангел ждет депешу с приказом - смертью на беду идти нам, конным или пешим, по хрупким вражеским костям, по пеплу выжженных селений… Несовпаденье откровений добавит шарма новостям, в которых вечер - как обвал на амбразуру пулемета - день слишком долго поливал свинцом чудес штрафную роту, куда я сослан был навек за несогласие с Всевышним, но, оказавшись в списках лишним, родился вновь как человек…

…И билось тело на столе в пустой тоске предназначенья, и застывало в хрустале рубином винное терпенье, и все фальшивил наглый бас, а тенор матом крыл к финалу, и чья-то тень потом сказала, что нужно срочно и сейчас любить и нежить наших дам в потемках ямы оркестровой, и по расплющенным ушам прошлось катком немое слово о свежеструганной любви, в которой тесно, но спокойно проходят будничные войны под заклинанье «Се ля ви!», под бутафорский звон наград, прибитых к черепу гвоздями, вовсю старается де Сад - как наркотой, накачан снами, о том, что я, и ты, и мы -

живем в бреду и, умирая,
давно зарыты у сарая

в начале будущей зимы.
Перепечатка материалов размещенных на Southstar.Ru запрещена.