 |
|
|
|
|
Не вешай трубку… Не вешай трубку - все равно заполнить вечер больше нечем. Я не скажу, что лег на дно и что лишился дара речи. И жизнь прошла. И видно мне - прошла бездарно и без смысла. Окно открыто, и в окне напротив, в сумерках, повисла невозмутимая луна - желтушно смотрит прямо в спальню, а в спальне бродит тишина, вздыхая скучно и нахально. Я не скажу тебе о том, что днем пока терпимо. В целом. А к ночи - кризис и дурдом, остохрене.., осточертело листать бездумно Интернет, TV, журналы и - сначала. Покоя нет. В природе - нет. И лишь к утру вползет, устало, бессильно ноги волоча, мой сон, хихикающий пошло, и возле левого плеча нашепчет что-нибудь о прошлом. Не надо трубку… Пять минут… Любая тема для беседы - дожди, которые идут, похолодание на среду - любая сплетня на ура. Я не скажу о том, что завтра мне будет, видимо, пора пройти осмотр у психиатра. Или напиться. Буду рад - хоть так, но только б перемены, поскольку пару дней назад едва опять не резал вены. Я не скажу об этом. Пусть все остается неизвестным. Мы роли помним наизусть: - Алло? Как жизнь? - Вполне. Чудесно. Роман Банален, в общем-то, роман. Сюжет относится к избитым. Опять - дырявое корыто. И безнадежно, в стельку пьян старик, что клянчил горстку дней у золотой ехидной рыбки, но получил в итоге хлипкий денник. Причем без лошадей. Бутыль крутого первача. Заплесневевшую краюху. Да ко всему еще - старуху и шубу с барского плеча. А барин - свеж, румян и сыт - зашел и сморщился: «Однако… Так жить не станет и собака… Неужто вас не мучит стыд?» И угодил ботинком в грязь. И осерчал. Калиткой хлопнул. И бормотал жене: «Холопы…», в карету белую садясь. Старуха молвила: «Дурак!» и попрекнула деда пьянкой, и тем, что выбиться в дворянки не получается никак. Вот хоть ложись да помирай - зачем пошла за идиота? Ему ни дела, ни заботы. Напьется - топает в сарай и спит весь день до темноты. А иногда бывает сутки… …в углу, где свернутые в трубки полуистлевшие холсты. Старый трамвай Этот трамвай не уходит в депо. Бродит по уличным переплетеньям. Двери открыты. Затоптанный пол снег засыпает. На шатком сиденье дремлет кондуктор. Плывет за окном вечер, имеющий свойства пустыни. В однообразии ломаных линий - темные здания. Класс - «эконом». Можно всю жизнь колесить. И менять время на время - неважен порядок. Видеть в округе - опять и опять - копии жмеринок и пятихаток. Будки ларьков. Фонари у дорог. Окна, желтками неясного света. Впрочем, цена у трамвайных билетов так же понятна, как этот мирок, где колея - от зари до зари. Небо над городом плоско и сонно. Хочешь - помалкивай. Хочешь - ори. Все, что угодно. В пределах вагона. Все, но по кругу. Сто зим и сто лет. Будет однажды - дойдешь до кабины, глянешь - она заросла паутиной. Тихо, как в яме. Водителя нет. Ты в стороне… Ты в стороне и ни при чем, когда вокруг бои и схватки - умней всего вернуться в дом. Повременить - и все в порядке. Есть очень верные слова: важней здоровье, силы, нервы и быть одним из большинства с надеждой стать одним из первых. Важней - уметь терпеть и ждать, и тормозить на поворотах. Взгляни в окно - за ним опять в расход пустили Дон Кихота. Он, словно разум потеряв, сгорел за день. Бесцельно. Даром. «Лишь тот, кто выжил, тот и прав…» - напишет Санчо в мемуарах. И я уверен - ты из тех, кому судьба - быть в круге света, вполне бесспорен твой успех и ясен вес авторитета, и ты ни разу не упал и был расчетлив и спокоен, и ждет в итоге пьедестал, ну или что-нибудь такое. …Все хорошо. Но почему мне в этом чудится болото?.. Твоей руки я не пожму. …Пожать бы руку Дон Кихоту. Пусти, хозяин, на постой… …Пусти, хозяин, на постой, мне переждать бы только зиму, ведь все равно твой дом пустой, да и в других - меня не примут. Я не надолго среди вас, осталась пара слов, всего-то. Два-три аккорда. Две-три ноты - и будет кончен мой рассказ о том, что медленно река течет в окно из тени сада, когда луна за облака уйдет, как вечер за ограду, чтобы держать свой путь в поля, где за околицей деревни лежит сверкающий и древний, из голубого хрусталя однажды выплавленный мир, и он орнаментом искрится, как позолоченный потир, и люди, звери или птицы - узор струится без конца, и, вязью в небо прорастая, достанет лестница витая до трона вечного Отца… …И кто-то слушает, как ты с собою шепчешься ночами, на нас глядят из темноты оледенелыми глазами те, кто по следу моему идут и скоро будут рядом, и я не знаю - что им надо, и я не знаю - почему. …Пусти, хозяин, на постой, всего-то дел - прожить бы зиму, тянуть серебряный настой волшебных трав Ершалаима, а тени ближе и плотней обступят дом, и я увижу - ведут мои дороги ниже - от крепко запертых дверей, от несбывающихся снов и от уюта теплых комнат, вслед за зимой - опять снегов век, про который и не вспомнят ни те, кто был здесь до меня, ни те, кто явятся за мною, они, укрывшись за стеною, себя, возможно, сохранят… Но осень… Осень на пути… Она с ума сошла однажды… С холодным ветром улетит обрывок вольницы бумажной, где я не многое и смог - арендовать себе квартиру в углу сверкающего мира на необычно малый срок… На том краю вселенной… На том краю Вселенной - холода. Зима никак не сменит партитуру. В кастрюлях стала вермутом вода - есть повод заглянуть под вечер к гуру. И будет дребезжать в углу ситар, поблескивать на окнах белый иней, о сложностях развитий муладхар он скажет откровенно. И дакини нестройным роем бросятся в метель, мигая габаритными огнями… Три дня назад подохший коростель воскреснет в клетке, хлопая крылами и глядя, как за печку лезет бес - чтоб порчу наводить на всю округу. Сойдут асуры к ужину с небес, с собой притащат новую подругу. Мы молча разбредемся по домам - предаться умерщвленью наших эго. Приблудный, неприкаянный имам войдет в обитель, требуя ночлега. Пробьет двенадцать раз. Под этот бой взойдет подснежный лотос у сарая. И все монахи двинутся гурьбой на сбор очередного урожая. На том краю вселенной - тишина. Перо скользит по краешку бумаги. Настойчиво скребется у окна мохнатый йети. Ладят лыжи наги. Закончив бестолковую возню - уходят в лес. Все дальше. И пропали. Луна уныло смотрит на лыжню. В ашраме - ни души, народ в астрале. Какой-то йогин, дик и одинок, печально медитирует на свечку… Привратник хмуро дергает курок - но толку нет. Осечка за осечкой. И лязгает беспомощно затвор, в глазах у стража - пусто и тоскливо. Орет шаман в районе дальних гор. По небу прогуляться вышел Шива - блуждает в бесконечных облаках, пленяя звезды лунною походкой. Остался настоятель в дураках - скончался, отравившись местной водкой. На том краю вселенной - снегопад, доносятся молитвы из дацана. Полвека замерзает райский сад, тревожат сердце сутры махаяны. На всем лежит духовности печать, а ветер кармы снег несет на крыши… Нет разницы - кричать или молчать. Нет разницы. Никто тебя не слышит. Большая охота (атомной энергетике посвящается) Затих сезон кислотного дождя. Сверяя счетчик Гейгера с часами, под управленьем мудрого вождя мы выйдем на охоту. Чудесами наполнены леса. И там, и тут с берез свисают скользкие лианы, на липу влез чешуйчатый верблюд и сладострастно чавкает бананом. Питона изловила стая жаб и тащит на ближайшее болото, крадется двухголовый троелап по следу птерохвостого енота, размахивает хоботом олень, царапая когтями ствол платана, дурманит психотропная сирень, и в воздухе таинственно и пряно витает аромат душистых трав - седьмое лето с прошлого потопа… Вдали запрыгал сумчатый удав, вдыхая с наслажденьем изотопы сырой земли, где густо проросла, скрестившись с беладонной, сенсимилья, а в чаще рев двугорбого осла перекрывает пенье крокодилье. Идет на водопой степной дракон, блестит его узорчатое тело… Драконов мы не трогаем. Закон. Хотя есть баллистические стрелы, способные сразить наверняка, а не сразить - так точно покалечить. Охота, впрочем, завтра. А пока - в свои права вступает тихий вечер, и жрец спешит разжечь в костре огонь - всего лишь поглядев на хворост строго, надет на вертел крупный долбоконь - прямой потомок древних носорогов. Пред ужином - по рюмке за поход во имя продовольственной программы, зеленым засияет небосвод, и под сопровождение тамтама старейшина расскажет до зари, встающей над разливами туманов, что жили тут когда-то дикари, планету поделившие на страны. Цари природы - мы. Других здесь нет. Покорны нам леса, моря и горы. И каждый властно щурится на свет пятью глазами цвета мухомора. Карнавал …И было так, что вечер пал и утонул в ночной прохладе. Мы начинали карнавал. А на заброшенной эстраде крутили древнее кино фигуры в серых балахонах, в домах окрестных на балконы тянуть игристое вино садились зрители без глаз, в очередной попытке видеть… Но кончен фильм. Экран погас. Сюжет о мертвой Атлантиде не дал ни сердцу, ни уму ни капли веры в зримость света. У тамады в руке беретта, он, сам не зная почему, ведет внеплановый отстрел гостей на свадьбе запоздалой… Жених в углу - белей, чем мел, невеста только что сбежала и отдалась слепой тоске на полдороге до Парижа, откуда - проще, легче, ближе - подвесить жизнь на волоске. …И перерезать шнур звонка, и запереть в мансарде ставни, и снова бледная рука выводит мелочи о главном на свежебеленном холсте, где все еще - намек эскиза, попытка броситься с карниза… …Но ночь не та и мы не те… …И я, ушедший навсегда, свой берег видел в мониторах, как на него неслась вода - не исключаю то, что скоро наш город в щепки разнесет, его спасать - труда не стоит, эпикуреец или стоик - и ты, и я - давно не в счет… …Мое ли место в том ряду, где пьяный ангел ждет депешу с приказом - смертью на беду идти нам, конным или пешим, по хрупким вражеским костям, по пеплу выжженных селений… Несовпаденье откровений добавит шарма новостям, в которых вечер - как обвал на амбразуру пулемета - день слишком долго поливал свинцом чудес штрафную роту, куда я сослан был навек за несогласие с Всевышним, но, оказавшись в списках лишним, родился вновь как человек… …И билось тело на столе в пустой тоске предназначенья, и застывало в хрустале рубином винное терпенье, и все фальшивил наглый бас, а тенор матом крыл к финалу, и чья-то тень потом сказала, что нужно срочно и сейчас любить и нежить наших дам в потемках ямы оркестровой, и по расплющенным ушам прошлось катком немое слово о свежеструганной любви, в которой тесно, но спокойно проходят будничные войны под заклинанье «Се ля ви!», под бутафорский звон наград, прибитых к черепу гвоздями, вовсю старается де Сад - как наркотой, накачан снами, о том, что я, и ты, и мы - живем в бреду и, умирая, давно зарыты у сарая в начале будущей зимы. |
|
|
|
Загружено:
